Ad Dracones (публикации за 20 декабря 2019)8 читателей тэги

Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones: Немного о названии

Название истории «Ad Dracones» отсылает нас к латинскому выражению «Ad bestias» – сокращённое от «Damnatio ad bestias» – в пер. с латин. «предание зверям». Так в Древнем Риме называлась казнь, когда осуждённых отдавали на съедение диким зверям (часто львам) на цирковой арене.

 

В переносном смысле это выражение означает «оставить кого-либо абсолютно неподготовленным в одиночестве среди агрессивных противников, практически без надежды избежать физического или морального ущерба».

 

Заменив «bestias» на «dracones», мы связали это с другим латинским выражением: «Hic sunt dracones» – латинской фразой, означающей «тут [обитают] драконы», нанесённой на участок глобуса Ленокса с изображением Восточной Азии. Глобус датируется первыми годами XVI века, но фраза гораздо старше.

 

Это выражение также тесно связано со львами, поскольку представляет собой перефразированное «Hic sunt leones» – «здесь водятся львы», которым на средневековых картах подписывали неведомые земли на краю ойкумены. То бишь не ходите, дети, в Африку гулять :-)

 

Кроме того, в средневековье на многих картах непосредственно изображались фантастические животные, включая драконов, так что в западной литературе фраза «Hic sunt dracones» получила хождение как обозначение неведомой территории, terra incognita.

 

В нашем случае подразумеваются в большей степени не неизведанные земли, а непознанные глубины человеческой души.

 

К первой главе

Ad Dracones. Глава 1. Благословенные – Áldottak (Алдотток)

Ez volt ám az ember, ha kellett, a gáton,
Nem terem ma párja hetedhét országon...

Что за человек жил в этот век суровый -
За семью морями не сыскать такого...


Arany János "Toldi" (1847)



Глава 1. Благословенные

Кемисэ

Здесь всегда тихо — ни писка нетопырей, ни гулкой капели. За этой стеной — мой отец. В последнее время я прихожу сюда всё чаще, раньше — пытаясь уловить следы его присутствия, теперь — его мыслей. Осудил бы он меня за то, что я собираюсь сделать?

Моя беда в том, что я пытаюсь говорить с призраком. Всё, что я о нём знаю, мне ведомо лишь с чужих слов — а они твердят, что я должен свершить то же, что и он. Возвысить свой род.

Но последовать его примеру значит умереть.

читать дальшеЯ никогда не считал себя малодушным. Но каждому суждено столкнуться с тем, что он не таков, каким себе кажется.

Тишину раскалывают гулкие шаги, и я не оборачиваясь знаю, кто это. Лекарь Твердыни Араниэ Нэу, или Рэу для близких — пожалуй, единственный, кто приходит в усыпальницу столь же часто, как и я. Быть может, это из-за чувства вины — мой отец, Эдайнэ Нерацу, был первым, кто умер на его попечении.

Мне всё равно придётся сказать ему, так что лучше уж сейчас, когда мы одни.

— Завтра я уйду. Отправлюсь в Паннонию. Я уже поставил в известность наших старейшин.

Я не оглядываюсь, чтобы не видеть, что написано у него на лице — изумление? печаль? досада? Выходит, что тревога — я слышу это по голосу.

— Сейчас, в преддверии зимы? Дождись весны — и тогда, если не передумаешь, можешь отправляться куда глаза глядят.

— Я не могу ждать до весны. — Я молчу о том, каких усилий стоит мне каждый день: кому охота признаваться в постыдной слабости. — Если я не доберусь до Цитадели, значит, так было предначертано.

— Это не предначертание, а безумие. — Самообладание изменяет Рэу, и он хватает меня за плечо, разворачивая лицом к себе. — А если доберёшься — что ты будешь делать там?

— То, что предрекут старейшины, — не колеблясь, отвечаю я.

— Ты хочешь замёрзнуть насмерть в дороге — чего ради? — не унимается он. — Разве твоему роду это пойдёт на пользу? От чего ты бежишь — от самого себя или своего страха?

Я высвобождаюсь из захвата.

— Уйди, если не желаешь попрощаться по-доброму.

— Почему ты не хочешь понять, Кецу, тебе не обязательно уходить — и соглашаться на то, что тебе навязывают, тем паче!

— А что мне делать? — вырывается у меня и, досадуя на себя за эту отчаянно-бессмысленную мольбу о помощи, я, вскочив на ноги, выпаливаю: — Ты не можешь быть беспристрастным советчиком, Рэу, потому что твоему роду моё бездействие сыграет на руку! — С этими словами я спешу уйти, прежде чем прозвучит ответ. Впрочем, его и не последовало.


Ирчи [1]

Что я о них знаю? Да почитай что ничего. Люди в глаза величают их господами, а за глаза — шаркань [2], драконами. Они живут в тёмных пещерах, куда никогда не заглядывает солнце, и добывают там невиданные самоцветы и редкую руду. У нас такое поселение одно — мы называем его Эрёд [3]
, Твердыней, вслед за ними. Её ни разу не удалось взять, а уж попытки были, не сомневайтесь. Даже тогда, девятнадцать лет назад, когда полстраны было разграблено, Твердыня устояла. Подобная стойкость могла бы вызвать уважение, но уж слишком они отличаются от нас.

Как бы то ни было, Феньо [4] и его семейство знают о них куда больше, но со мной делиться не спешат. Ведь кто я такой — перекати-поле, сегодня здесь, а завтра там, так что есть ли смысл посвящать меня в то, на чём испокон веков зиждется их благосостояние? Из дома не гонят, и на том спасибо. Само собой, не бескорыстно — я помогаю Ньо в лавке, да и вообще на подхвате по хозяйству, вроде батрака. Работёнка не плохая, вот только за зиму успевает так навязнуть в зубах, хоть из дому беги. Что я и делаю, как только дороги подсохнут.

Тогда, впрочем, уже стояла глубокая осень, так что с неохотой приходилось признать, что я тут, по всему, до весны. Лавка эта — не шибко какое бойкое место, так что по большей части мы тут просто торчим без дела. Феньо управился бы и без меня, но он не любит сидеть тут один. Само собой, это не повод, чтобы нанимать кого-то лишнего — а тут весьма удачно подвернулся я, готовый работать за харчи и крышу над головой. К Феньо вообще благоволят его родичи: другие бы давно выставили на мороз на пару со мной.

В общем, чтобы совсем не сидеть без дела, я беру вещи в починку — одежду там, иногда обувь, хотя тут не всегда хватает сноровки. Этим я и был занят, когда они вошли в лавку — я их принял за дочь с отцом: она — статная, с подвязанными косынкой тёмными косами, которые так и хочется взвесить на ладони, с ореховыми глазами, словно светящимися на смуглом, будто бережно обожжённый кувшин, лице. Старик её, видать, совсем дряхлый — спина согнута, словно виселица, из-под закрывающего лицо капюшона свисают седые космы, и вдобавок он прихрамывал, так что женщине приходилось всё время поддерживать его под руку. По виднеющейся из-под широкого рукава кисти видно, что ему давненько не приходилось работать — да и вообще, кожа бледная, столь нездорового вида, словно ему нечасто приходилось бывать на воздухе. По правде, я подивился, что он вообще сюда приковылял — мог бы отправить дочку или кто она ему там, невестка? Зато уж разоделся на выход дай бог каждому — хоть одежда и неброская, но роскошная, у меня-то глаз намётан. И держится женщина с ним почтительно, пожалуй, даже слишком — видать, всё-таки невестка:

— Извольте, это здесь.

Феньо тут же подскочил — он любит обихаживать покупателей, так что я и с места не тронулся, знай себе разглядываю эту красотку и прикидываю, сколько ей лет. То, что старше меня — дело ясное, но вот насколько? Вот бы она на меня глаз положила — было бы жемчужное житьё. Зрелые женщины — это тебе не юные вертихвостки, знают толк, как ублажить мужчину: и накормят, и приоденут — знай только смотри по сторонам, чтобы муж бока не наломал... Жаль только, на меня и не посмотрят — я ж и ростом не особо вышел, и на лицо так себе — физиономия плоская, нос картошкой, волосы — как солома. Всё это успело пронестись в моих мыслях прежде, чем она произнесла:

— Я могу найти здесь Ирчи, проводника?

При этих словах я тотчас вскочил на ноги — и невольно скривился: нога успела затечь. Старательно натягивая любезную улыбку, я похромал к ней:

— Что будет угодно госпоже?

С запозданием сообразив, что старик может заподозрить, будто я его передразниваю, я остановился, опираясь о стену, и поджал ногу, стараясь не морщиться от впивающихся в неё иголок.

Тут заговорил сам старик — голос у него оказался глуховатый, будто припорошённый пылью, но достаточно отчётливый:

— Ты сопровождаешь людей через Подкову [5]?

— Да. Господин желает отправить караван весной? — Про себя я возрадовался — ещё бы, всю зиму можно предвкушать, как тотчас сорвусь в путь, едва перевал откроется — хоть и подивился: обычно дельцы об этом так рано не помышляют.

Однако, не ответив на мой вопрос, он вместо этого поинтересовался:

— Можно ли преодолеть Подкову сейчас?

Тут я задумался не на шутку: с одной стороны, мне бы прыгать, выкрикивая: «Разумеется! Хоть сей момент!», но я слишком хорошо осознавал риск, связанный с непредсказуемой погодой перевала — а вдруг снег пойдёт раньше? Или склон размоет? Тогда пара повозок останутся в ущелье почитай наверняка — а с кого спрос? Нет, на такое я пойти не могу.

Потому я с сожалением помотал головой — казалось, она не хочет поворачиваться на шее ради столь мрачного посыла.

— Господин ведь понимает, что риск слишком велик — прибыль не покроет возможных потерь... — Но он перебил меня, капюшон даже слегка приподнялся, открывая гладкий подбородок:

— У меня на уме не торговля. Ты можешь перевести троих человек с небольшой поклажей? Скажем, пара мулов и повозка?

Внутренне я возликовал, но постарался сохранить серьёзность — ведь сейчас разговор пойдёт о выручке, а с меня станется ляпнуть, что я и так их проведу, за кормёжку — лишь бы не оставаться в этом поглощаемом осенью городе.

— Смог бы, — задумчиво изрекаю я, силясь уже интонацией голоса передать, с какими жертвами с моей стороны это сопряжено, а сам спиной чувствую ненавидящий взгляд Феньо — угадайте, кому придётся куковать тут всю зиму в одиночестве? Впрочем, зная его, может, он ещё кого успеет подыскать. — Но, видите ли, когда мы минуем перевал, он, быть может, уже закроется — а значит, мне не вернуться до весны...

— Я не постою за ценой, — нетерпеливо прервал меня старик и мотнул головой — повинуясь этому жесту, женщина распустила тесёмки рукава и вытащила оттуда соблазнительно позвякивающий кожаный кошель. Приняв его, я вытряхнул на ладонь четыре серебряных денария [6] — казалось, под их весом рука так и пошла вниз, а голова — взлетела к потолку, распираемая невероятным восторгом; старик тем временем добавил: — И подыщу тебе место, если в том будет необходимость.

На это я лишь кивнул, боясь, что, стоит мне открыть рот, как из него исторгнется радостный вопль.

— Я пришлю к тебе слугу, чтобы помог со сборами в дорогу.

Совладав с собой, я смог вполне ровным голосом поинтересоваться:

— Когда господин желает тронуться в путь? Я должен предупредить, что погода может перемениться в любой день, и это существенно осложнит дело...

— Как скажешь, — кивнул старик, казалось, удовлетворившись моим согласием — из его голоса исчезло прежнее напряжение. — Полагаю, ты прав: чем раньше, тем лучше.

— Я мог бы уладить всё к послезавтрашнему утру, — предложил я, на деле полагая, что раньше, чем через неделю он не раскачается, но, выходит, ошибался:

— Так тому и быть, — коротко кивнул он, давая понять, что разговор окончен. Женщина уже подхватила его под руку, чтобы вывести из лавки, когда я спохватился:

— Прошу прощения, господин, как мне вас величать?

— Моё имя — Вистан, — отозвался старик. — Вистан из Ховаша.

— Инанна, дочь Ача [7], — назвалась женщина, хоть я не ожидал, что она представится. — Я тоже сопровождаю господина.

Тут мне пришлось прикусить губу, чтобы удержать глупую улыбку — но, видимо, мне не вполне это удалось, потому что она улыбнулась мне в ответ.

Я подождал, пока они выйдут, не трогаясь с места, затем выглянул за дверь, проследив, как они скрываются за поворотом — и лишь потом подскочил на месте, словно горный козёл, вскинув кулаки:

— Да здравствует Подкова!

— Скотина, — тоскливо бросил в ответ Феньо.

— Пойду, разведаю — может, кто идёт хотя бы до Вёрёшвара [8], — с этими словами я бросился к выходу, напутствуемый:

— Ну и катись к чёрту!

Мне и тут улыбнулась удача: в Вёрёшвар и впрямь отправлялось несколько подвод с зерном, чтобы сторговать на шерсть, и я мигом столковался с их старшим по имени Анвер — мне уже несколько раз случалось иметь с ним дело. Хоть путь к подножию гор не такой уж и долгий, но пролегает по лесам, где всякое может случиться с одинокими путниками. Вернувшись, я обнаружил дожидающегося меня в лавке слугу господина Вистана — возрастом он был ему под стать, но крепко сбитый, с узловатыми руками, дублёной кожей и цепким взглядом. В сочетании с внешностью его имя производило прямо-таки смехотворное впечатление: Эгир [9] — мышь. Однако вот уж чего-чего, а смеяться мне над ним не хотелось. Первым, что он меня спросил, было:

— Сколько раз ты уже ходил через Подкову?

— С дюжину, — немного округлил я — на самом деле, одиннадцать, из них только пять — сам по себе, до этого был лишь подручным. Понимая, что это производит не слишком сильное впечатление, я добавил: — Но горы знаю с малолетства — я родом с Тертр [10], козопас.

Это, вроде как, устроило Эгира, но он не преминул добавить:

— Надеюсь, ты согласился на это не потому, что польстился на деньги — потому что в случае неудачи не получишь ничего. — Неприкрытая угроза в его голосе меня лишь возмутила:

— Да будет вам известно, я отроду не брался за то, что мне не под силу.

— Несколько человек отказались — скажешь, они менее опытны?

— Я могу говорить только за себя, — ответил я с излишней запальчивостью. — Может, им неохота застрять по ту сторону перевала — уж не знаю.

На этом, к нашему обоюдному удовольствию, эта тема была закрыта. На самом-то деле, что бы ни думал обо мне Эгир, решать всё равно не ему, а господину — а того моя юность, неопытность и всё такое, судя по всему, беспокоили весьма мало. После этого настало время обсудить припасы в дорогу: тут Эгир показал себя внимательным и толковым советчиком. Быстро определившись с тем, что есть у меня: немало осталось с предыдущего путешествия, а также было в их хозяйстве — в частности, те самые два мула с повозкой — мы отправились закупать недостающее: сушёное мясо, промасленную холстину, крупу, муку, травы для заваривания лекарственных настоев — насколько я мог судить о здоровье господина Вистана, они явно лишними не будут. Закупили и тёплую одежду для всех троих путников — уж не знаю, чем руководствовался слуга, подбирая одежду на господина в его отсутствие: я б не поручился, что на него это налезет, ну да надеюсь, он знал, что делает. Эгир предложил купить обновок и на мою долю всё из тех же господских денег, но я гордо отказался: мои видавшие виды, но проверенные одёжки меня вполне устраивали.

После этого мы отправились смотреть повозку. Её состояние меня удовлетворило, а вот сам дом несколько озадачил: судя по господину и его слуге, я ожидал увидеть богатое имение, а тут — обычное строение, добротное, но неряшливое на вид из-за беспорядочного нагромождения пристроек. Видно, что семья тут проживает большая и, можно сказать, зажиточная, но всё же птицы явно иного полёта. На протяжении всего этого времени Эгир так и не проговорился ни единым словом ни о чём, касающемся господина — вот это я понимаю, настоящая преданность, ценящаяся весьма дорого. Я и сам не особо наседал — я вообще не слишком любопытный, хотя по мне, наверно, и не скажешь: с виду — сущая мельница, как говорит Феньо — но тут не удержался:

— Так Господин Вистан здесь и живёт?

— Остановился на постой, — отозвался Эгир, сопроводив даже этот скупой ответ неодобрительным взглядом, будто я бог весть чего спросил. И всё же я решился на ещё один вопрос:

— А Ховаш — это вообще где? — Пропутешествовав несколько лет, я почитал себя знатоком самых отдалённых уголков мира, а вот про Ховаш никогда не слыхивал.

— Отсюда далековато будет, — вот и всё, что я получил в ответ; при этом мне показалось, что в его глазах мелькнул насмешливый огонёк.


Кемисэ

Лишь заходя под свод пещеры, которая приведёт меня к мосту над пропастью, я осознаю, что не увижу родных мест долго — а, быть может, и никогда, но всё же не оборачиваюсь. Впрочем, они так глубоко отпечатались в моей памяти, что, бросив взгляд на привычный глазу вид, я лишь искажу картину. Кажется, что с каждым шагом я от чего-то отказываюсь: от привязанностей, от воспоминаний... от сомнений. Останется ли что-нибудь к тому моменту, когда я ступлю на мост?

На этом пути я ещё не одинок: меня сопровождает почти весь мой род, кроме малых детей, а также представители иных семей. Среди них и Рэу. Мы так и не обменялись ни единым словом после того злосчастного разговора. Сердце кольнуло осознание того, что он наверняка пришёл, чтобы взглянуть на меня на прощание. Прочие также хранят приличествующее случаю молчание, ведь подобные проводы сродни похоронам. Отчасти так оно и есть: отправляя сына или дочь в другую семью, их уже не надеются увидеть вновь.

Пещеры сомкнули привычные объятия стылой сырости, так что я бессознательно запахиваю плащ потуже, чтобы тут же себя одёрнуть: решившись на подобное путешествие, следует привыкать к холоду. Странное дело — от этой мысли озноб тотчас отступает, словно бы и вправду потеплело.

Те, что следуют по правую руку от меня, внезапно замешкались; мгновение спустя и я это слышу — медленно приближающийся шорох. Следуя их примеру, я также останавливаюсь и жду, пока явившаяся из бокового прохода тень не приблизится. Он уже не покидает пещер, а вскоре у него пропадёт надобность и в одежде, и в имени — Санриэ Нерацу. Приблизившись ко мне, он поднимается на ноги, чтобы взглянуть мне в лицо. Глаза остались прежними, но знакомых черт не различить. Я гоню от себя мысль, что на его месте мог бы быть любой другой — и я не заметил бы подмены. Затем он вновь опускается на руки — и, как ни странно, в этом положении гораздо меньше выделяется среди остальных, чем когда стоял на присогнутых коленях, лишь едва заметно подрагивающих. Мы вновь трогаемся с места, будто и не было этой заминки, но теперь я невольно подмечаю взгляды, которые бросают на своего родича наши старейшины: гадают, суждено ли им последовать за ним.

Вот и мост — вздымается из-под свода пещеры, будто метнувшийся за мухой язык. Здесь мои сопровождающие останавливаются — дальше пойдут лишь избранные. Санриэ замирает вместе с ними, и в тишине я слышу его хриплый голос — будто ветер, что из последних сил пробивается сквозь щель в скале:

— Прощай, Благословенный!


Примечания:

[1] В именах соотечественников Ирчи (Írcsi), а также в их географических названиях ударение всегда падает на первый слог.

[2] Шаркань (sárkány) – в пер. с венгерского «дракон».

[3] Эрёд (Еrőd) – в пер. с венг. «твердыня».

[4] Феньо (Fenyő) – в пер. с венг. «сосна».

[5] Подкова (венг. Patkó) – название перевала.

[6] Ценность серебряного денария приблизительно равнялась стоимости одной овцы. Этой суммы хватало, чтобы человек нормально поел для восстановления физических сил, накормил детей, более-менее прилично оделся и рассчитался за жилье.

[7] Инанна - по-венгерски это имя пишется как Inánna. Имя шумерского происхождения. Инанна (аккадск. Иштар) – центральное женское божество в шумерской мифологии, богиня обильных урожаев, плодородия и любви, позднее также выполняла функции богини правосудия и покровительницы семейной жизни. Отец Инанны (кстати, его имя Ач (Ács) переводится как плотник или столяр) – по-видимому, весьма творческая личность.

[8] Вёрёшвар (Vörösvár) – в пер. с венг. «ржавый замок».

[9] Эгир (Egér) – в пер. с венг. «мышь». По произношению что-то среднее между «Эгейр», «Эгер» и «Эгир».

[10] Тертр – примерно так звучит изначальное славянское название Татр – «Tъrtr».


Следующая глава

Ad Dracones. Глава 2. Столкновение — Ütközés (Эткёзэйш)

Предыдущая глава

Кемисэ

Мост кажется тонким, будто нитка, но на самом деле по нему свободно проезжает повозка. Встречающие нас на дальнем конце люди выглядят удивлёнными — похоже, не ожидали увидеть столько народу разом, ведь обычно им доводится иметь дело лишь с несколькими из нас. Впрочем, трудно судить об их чувствах из-за этих бород, закрывающих пол-лица. Вглядываясь в них, я впервые ощущаю в груди толчок неуверенности, словно на шатких мостках — на что я иду? Можно ли доверять этим существам, которые будто умышленно прячутся за этой косматой завесой? Рука помимо воли касается подбородка, но я тотчас её отдёргиваю. Я не такой, как они. Между нами нет ничего общего, кроме крови, которая течёт глубоко под кожей.

Я жду в стороне, покуда менщики — моя молочная сестра Цатэ Нэу и представитель другого семейства, Чиагэ Вару — излагают людям суть дела. Своего предводителя, обладателя чёрной бороды, они именуют Вереком — видимо, с ним мне и предстоит иметь дело. Какая же тёмная у них кожа, и бугристая — будто обугленный пергамент. А ведь, насколько я могу судить, ни один из них ещё не стар.

Смирив дрожь, я выхожу вперёд, когда приходит мой черёд. Путь будет долгим.


читать дальше***

Стоит мне покинуть пределы Твердыни, как я ощущаю странное облегчение: открывшиеся глазу просторы заставляют позабыть об опасностях и затаившейся в будущем неопределённости. Для людей, похоже, этот пейзаж привычен: они не удостаивают его ни единым взором, погрузившись в разговор, предводитель же не спускает с меня глаз — кажется, опасается, как бы я не свалился с мула, заглядевшись на бесконечные волны золотой и рдяной листвы, омывающие подножия гор. Глядя на них, я перестаю жалеть о том, что никогда не увижу моря: оно не может быть прекраснее.

На привале Верек пробует заговорить со мной, видимо, блюдя свои представления об услужливости, но, получив пару отрывистых ответов, наконец отправился восвояси к своим погонщикам. Глядя на людей, я пытаюсь представить себе, какими их видел мой отец. Это позволяет мне не терять бдительности, какими бы предупредительными и любезными они ни казались. Интересно, знает ли мой провожатый, как именуют у нас его и его родню — «ручные люди»? Впрочем, теперь соотношение сил поменялось, и я в их власти. Случись со мной что, узнает ли кто-нибудь об этом? Разве что Рэу. Да и то вряд ли — у него есть родные дети, чтобы видеть сны о них.


***

Ирчи

Обычно моё появление большого шума не делает — на обед я уже, вестимо, опоздал, однако надеялся, что пару кусков чего-нибудь перехватить удастся. Но едва я успел зайти во двор, как на меня налетела Мита, сестра Феньо. Она хорошенькая, под стать брату — всё те же темно-русые волосы и карие глаза, но совсем ещё мала — меня на четыре года младше.

— Ступай скорее, Ньо тебя обыскался! — прошипела она, вцепившись в мой рукав.

— А чего ради меня искать? — поразился я: за всё время нашего знакомства повода не возникало.

— Вот уж не знаю, но они тебя дожидаются, — бросила она, когда мы уже взбегали на крыльцо. Я только и успел спросить:

— Кто они-то? — но Мита уже крикнула в сени на валашском наречии [1] — дома мы им не пользуемся за ненадобностью, а на улице — частенько: при пестроте здешних жителей он давно уже сделался тем самым языком общения, на котором худо-бедно можно объясниться с любым.

— Пожаловал наконец!

— Явился — не запылился, — буркнул Феньо, затаскивая меня в горницу, где за парадно выдвинутым столом уже сидел хозяин Анте [2] — его отец, Верек [3] — старший брат и ещё кто-то в тёмном плаще — я решил, что это Алма [4], хозяйка. Судя по тому, сколько опустевших мисок и плошек стояло на столе, поджидали они меня и впрямь долго — вот только понимания происходящего это не прибавило мне ни на грош.

Я, как водится, поклонился хозяину от порога и проследовал было за Феньо, который уже успел усесться за стол, но Верек остановил меня и жестом указал на место рядом с собой и хозяйкой — вот только это оказалась не она. Едва я отвесил поклон и в её сторону и поднял глаза, как невольно отшатнулся — хорошо ещё ничего не вырвалось, могли бы, право слово, и предупредить.

С мертвенно-бледного лица на меня воззрились тёмно-серые глаза незнакомца, и выражение их было не особенно дружелюбным — хотя при том, как уставился на него я сам, это вполне можно было понять. Хозяин обратился к гостю на неведомом наречии — звучном и каком-то перекатывающемся, а Верек украдкой дёрнул меня за рукав — что, мол, встал столбом. Я наконец сел и принялся украдкой разглядывать незнакомца, чтобы не казалось, будто я на него пялюсь.

Больше всего в его внешности поражало некое глубинное соответствие, будто весь он нарисован на белой стене одной-единственной краской — синевато-серой: под стать глазам были и волосы, свисающие из-под накинутого на голову капюшона, в этот же цвет выкрашена и одежда, и даже на коже, казалось, просматривался всё тот же оттенок, только разбавленный почти до полной бесцветности. Было во всём этом что-то нечеловеческое, хоть и трудно уловимое — казалось бы, ничего особенного: мне и прежде доводилось видеть столь же бледную кожу, похожий цвет глаз и волос, той же формы нос с лёгкой горбинкой, чуть оттянутые уголки глаз, узкие бескровные губы. Но, опять же, то ли рисовальщик был неопытным, то ли намеренно внёс тревожащее несоответствие — и в это мне поверилось бы скорее, учитывая странную гармонию получившегося образа, которую ещё более подчёркивала единственная яркая деталь — золотистая лента, пересекающая пробор на темени, чтобы вновь укрыться в тонких косичках по обе стороны лица.

Ещё больше необычного облика меня озадачило то, что он сидел у самого бока круглой печки в тёплой на вид одежде, да ещё в плаще, при том, что в комнате было так натоплено, что я уже успел вспотеть, а ведь находился здесь всего ничего — на его месте я бы не иначе как расплавился. Хозяева, одетые куда легче, раскраснелись будь здоров — хоть в этом, возможно, повинны были опустошённые чарки.

Пока я был занят этими наблюдениями, он отнюдь не хранил молчание: сверкающий недовольством взгляд обращался то на хозяина, то на меня — разумеется, я при этом тотчас опускал глаза долу — и с губ то и дело срывались отрывистые реплики, странно звучащие на этом певучем языке. Хозяин, в свою очередь, старательно его увещевал, причём, судя по тому, что пару раз прозвучало моё имя, речь шла обо мне. Когда мне стало настолько невмоготу быть единственным непосвящённым за этим столом, что я хотел было шёпотом расспросить Верека, сосредоточенный взгляд которого был устремлён на гостя, хозяин внезапно перешёл на валашский:

— Ирчи, наш досточтимый гость — Нерацу Кемисэ [5] из народа Твердыни. — Меня ему, судя по недоступному мне разговору, уже представили, потому я просто поклонился:

— Большая честь для меня, господин Нерацу. — Он никак на это не отозвался — по всему видать, для него честь была так себе; я же отчаянно понадеялся, что не ошибся с его именем.

Смерив меня взглядом, в котором явственно читалось: «Ну разумеется, дуралей!», хозяин продолжил, неторопливо подбирая слова:

— Высокородный господин Нерацу намеревается совершить путешествие в цитадель своего народа в Паннонии, и мы были рады сообщить ему, что располагаем надёжным проводником, хорошо знающим этот путь.

Теперь-то у меня наконец колышки начали складываться в картинку, вот только она не слишком соответствовала моим собственным представлениям, и потому я как можно почтительнее отозвался:

— Для меня это неоценимая честь, господин — слишком большая, чтобы…

— Заткнись, — шикнул на меня Верек на нашем родном языке, и я послушно умолк, хоть, возможно, именно тогда мне и стоило высказаться, потому что в дальнейшем события окончательно вышли из-под моего контроля.

— Высокородный господин Нерацу желает отправиться в путь как можно скорее, поэтому очень удачно, что у тебя уже всё готово.

На сей раз я промолчал, хотя на моём лице, должно быть, отразилось всё, что я по этому поводу думаю — что не для их высокородного гостя цветочек цвёл, если можно так выразиться. Видимо, не желая удручать его моей кислой миной, хозяин вполголоса велел Феньо:

— Ступай, растолкуй всё своему приятелю, — жестом показывая, что мы оба можем выметаться из-за стола. Мне, к слову, так и не перепало ни крошки — но чтоб это хоть кого-нибудь заботило.

Феньо повёл меня прямиком на крыльцо — в лицо пахнуло долгожданной прохладой — а оттуда — на сеновал. Там я наконец дал волю своим чувствам:

— Слушай, Ньо, не знаю, что вы там затеяли, но я своих планов менять не собираюсь. Ищите для своего высокородного господина кого-нибудь другого.

— Это не обсуждается, — заявил Феньо с непривычной для него твёрдостью. — Тебя под крышу пустили — пустили, со стола нашего жрал — ещё как, так что теперь послушай, что тебе скажут.

— Вот уж не думал, что попаду в кабалу из-за добытого тяжким трудом куска хлеба — которым меня ещё и попрекают! — не выдержал я.

— Да уймись ты, — устало бросил Феньо. — Ты что, не понял, какая тебе удача привалила? Ты как собирался свалить, так и проваливай, просто прихватишь с собой и нашего твердынца. Он с оплатой не поскупится, так что можешь потом в своём серебре хоть утопиться.

— Так ведь эта Цитадель черт знает где — в другом конце Паннонии, — продолжал сомневаться я, хоть чаша весов уже склонилась под весом этого необоримого аргумента.

— Ты ж всё равно собирался всю зиму там проболтаться, — мрачно заключил Феньо. — А вот мне это и правда не с руки.

— Тебе-то какая разница? — воззрился на него я: мне казалось, он уже вполне смирился с моим долгим отсутствием — да и прежде не возражал, разве что рожи корчил.

— А вот такая, — проворчал он. — Это тебе всё одно заняться нечем, а у меня тут дел невпроворот.

Я хотел было высказаться по поводу его «кучи дел», но тут до меня дошло, к чему он клонит.

— Ты что, со мной собрался? Это уж точно лишнее, — брякнул я: при всём моём хорошем отношении к Ньо, попутчик из него аховый по целому ряду причин.

— Собрался глазки матроне строить, — понимающе хмыкнул Феньо. — Видел я, как ты на неё таращился. Но ты же не думал, что такому балбесу, как ты, единолично доверят подобную миссию? — При этих словах Феньо даже приосанился, но тотчас вынужден был признать:

— Вообще-то, отец отправил Верека, ну и меня заодно ему в помощь — чтобы, вроде как, набирался опыта, — признал он со вздохом, в котором читалось: «и не болтался всю зиму за материной юбкой, как обычно».

— Час от часу не легче, — для порядка посетовал я, хотя, по правде, это известие меня скорее порадовало: хоть Верек своей суровостью вызывал у меня лёгкую оторопь, зато и Феньо при нём ходил по струнке. К тому же парень он надёжный, да и сильный, так что в случае чего толку от него больше, чем от нас с Ньо вместе взятых.

— Ну а без меня тут, вестимо, никто скучать не будет, так что отослали почитай что на полгода с лёгким сердцем, — продолжал сокрушаться Феньо.

— Зато зиму коротать одному не придётся, — пожал я плечами. — Это ж мне с тобой возиться, а не тебе…

— Это как посмотреть, — ожёг он меня оскорблённым взглядом. — По уму, так Вереку одному и следовало с вами тащиться, это ведь он наградил нас подобным счастьем: отправился на обычный обмен, а вернулся с этим путешественником… Я отцу предлагал: пошли лучше Митку, она будет вне себя от радости, а он мне на это — соображаешь хоть, что говоришь? А что, если она почитай что будет со своей семьёй — не будешь же твердынца принимать в расчёт…

Я хотел было ответить, что до предгорий с нами будет ещё целый караван, но ощутил, что голова прямо-таки гудит от всей этой сумятицы — подумать только, а ведь ещё сегодня утром я думал, что мне предстоит отменно скучная зима…


Кемисэ

В людских поселениях я ощущаю себя как в ловушке, словно мышь среди хорьков, и мне остаётся лишь радоваться, что на мне громоздится такой ворох одежд, что я будто в коконе. Потому-то я не спешу разоблачаться и в доме, да и, по правде говоря, не хочется упускать шанс как следует обогреться после дороги — хоть погода стоит погожая, целый день в пути даёт о себе знать. И я прежде нередко уходил скитаться по окрестным взгорьям, но всё-таки в более тёплую пору.

Еда оказалась вполне сносной, а питье — даже чрезмерным: отпив пару глотков вина, я с изумлением, смешанным с ужасом, наблюдал, как люди поглощают чашу за чашей — словно быки на водопое. Отец семейства всё пытался завести со мной беседу о моей семье и меновой торговле, но, поскольку я ничего в этом не смыслю, разговор быстро сошёл на нет, сменившись неловким молчанием. Наконец со двора послышался шум, который быстро переместился в дом, после чего младший сын хозяина, имя которого я упустил из вида, вскочил и вернулся с ещё одним человеком.

Я знал, кого мы все поджидаем — проводника, который проведёт меня с сопровождающими через горы, так что его появление не стало неожиданностью. А вот что стало — так это его юность: сущий мальчишка! Прежде моложе меня в этой комнате был лишь второй сын хозяина, но новоприбывший оказался младше даже этого безбородого паренька. Светловолосый, невысокий и настолько щуплый, что я усомнился в том, что физический труд ему под силу — однако, если верить словам хозяина дома, это и есть наш проводник.

Разумеется, мне не понравилось, как он на меня уставился — словно на поганку в человеческий рост, предки свидетели. И всё же, когда первоначальное раздражение прошло, в его любопытстве мне почудилось что-то ребяческое: с таким беззастенчивым интересом и наши дети пялятся на всяческие диковины, прибывшие к нам из чуждого мира. Быть может, на меня будут так же глазеть там, куда я направляюсь, мои дальние сородичи.


Примечания:

[1] Прарумынский язык – официальное становление старорумынского произошло около XIV века. Валашский – экзотопоним румынского языка (т.е., так называли его инородцы).

[2] Анте (Anté) – сокращ. от Antal – венг. форма римского имени Antonius.

[3] Верек (Vérek) – вымышленное имя, от венгерского «по крови».

[4] Алма (Alma) – в пер. с венг. «яблоко».

[5] Нерацу Кемисэ – в венгерских именах фамилия всегда идет впереди (как прилагательное или географическая принадлежность).


Следующая глава

Ad Dracones. Глава 3. Начало пути – Az utazás kezdete (Оз утозаш кездете)

Предыдущая глава

Ирчи

Спал я сегодня, будто меня ударили по голове, и вообще бы с удовольствием не просыпался — пусть бы они сами со всем этим разбирались. Но вспомнив про старика и — не без этого — про госпожу Инанну, я кое-как выполз из-под одеяла. Стряхнув сон, я принялся расталкивать Феньо:

— Вставай, увалень! У кого тут дел невпроворот? — Однако всё, чего я сумел добиться — это невразумительного ворчания вкупе с пожеланиями, что я могу катиться хоть в Крайнюю Туле [1]. Впрочем, я и так знал, какой из него помощник, так что без особой досады отправился на поиски Верека, чтобы согласовать с ним дополнительные припасы и всё прочее. В отличие от своего брата-домоседа, он и сам разбирался в этих материях не хуже моего. Но вместо того, чтобы погрузиться в перечёт сухарей, мешков и одеял, Верек сообщил:

— Отец желает с тобой переговорить.

читать дальше— Я уже согласился, если он об этом, — сделал я попытку вывернуться. Разговоров с хозяином я всегда стремился избегать — не из робости, хотя не обходилось и без этого, но мне всегда казалось, что и ему не шибко хочется лишний раз меня лицезреть.

— Речь пойдёт не об этом, — уклончиво отозвался Верек. Я уже по опыту знал, что вытянуть из него что-либо ещё нет никакой возможности — то ли сказывается ремесло купца, то ли природная замкнутость.

— Ну что ж, хочет так хочет, — напоследок вздохнул я: чего хочу я сам, едва ли кого-то заинтересует.

Хозяин ждал меня у круглой печи — сидел на подушке, скрестив ноги. Верек опустился справа от него, а на место слева указали мне. Я послушно уселся, хоть предпочёл бы стоять.

— Ирчи, я хотел поговорить с тобой насчёт господина Нерацу.

Я кивнул, недоумевая, куда они дели его самого. Хозяева обычно спали здесь — тут теплее и просторнее всего.

— Тебе ведь ведомо, каким почётом пользуются у нас люди Твердыни.

Ещё бы — у кого денег без счета, тому и честь с почётом.

— А господин Нерацу среди них занимает особое положение. Он — голова…

— Герцог, — подсказал Верек чужеземное слово.

— По-нашему — воевода, — согласился Анте. — Само собой, мы сделаем всё возможное, дабы он в безопасности добрался до Цитадели и остался доволен дорогой. Как ты понимаешь, жители Твердыни почти не знают людей, и вовсе не стремятся углублять это знакомство. Так что, надеюсь, ты осознаешь, насколько неуместно присутствие посторонних рядом с господином Нерацу…

— Объясню остальным, что он не горит желанием с ними брататься, — согласился я. По правде, это едва ли требовалось: если у прочих он вызовет хотя бы тень той оторопи, что пробудил во мне, то никто к нему по доброй воле и близко не подойдёт.

— Тебе следует объяснить им, что они должны подыскать другого проводника, — отрубил хозяин, тем самым наконец давая понять, чего он хочет — привычку ходить вокруг да около Верек явно унаследовал от него. Однако то, что хозяин высказался напрямик, ничуть не упростило ситуацию.

— Господин Анте, — начал я, не менее осторожно подбирая слова, — я бы, безусловно, тотчас бы это сделал, если бы уже не взял на себя обязательства — а также часть оплаты.

— Ну так верни деньги, — отрезал хозяин. — Надеюсь, ты их ещё не промотал?

Я считаю себя весьма уравновешенным человеком — а иному среди людей моего рода занятий делать нечего — но тут, признаться, самообладание меня подвело: я один решаю, как мне распорядиться собственными деньгами.

— Деньги при мне, — сухо ответил я. — Но суть не в них, а в обещании — я дал им слово, и не в моих правилах брать его назад.

Судя по выражению лица хозяина, он готов был рассмеяться мне в лицо, но всё же воздержался от этого.

— Юношам твоих лет свойственно разбрасываться громкими словами, так что, думаю, для нанявших тебя это не станет откровением.

— Честь берегут смолоду, — заявил я.

На сей раз Верек таки фыркнул, и хозяин бросил на него неодобрительный взгляд, вдобавок к моему гневному.

— Много ли чести в том, — вновь заговорил хозяин — чувствовалось, что ему стоит немалых усилий сохранять увещевательный тон, — чтобы подводить тех, кто проявил к тебе доброту?

А я всё ждал, когда же это наконец всплывёт — и потому заранее знал, что отвечу:

— Полагая, что оказываю вам помощь, я не думал, что причиняю столько беспокойства. Но я в любой момент могу вас от него избавить. — С этими словами я и впрямь поднялся на ноги, про себя уже прикидывая, что надо прихватить, чтобы не возвращаться, и где провести эту ночь. По счастью, всё, что должно пригодиться в дороге, я еще вчера перетащил в повозку господина Вистана, так что вещей оставалось немного.

— Сядь, мальчишка! — не выдержал хозяин. — Пока ты под моей крышей, изволь вести себя, как подобает.

— Вы мне не отец! — бросил я, отлично понимая, что мосты если ещё и не сожжены, то полыхают вовсю.

— Ты вообще знаешь, кто он? — не остался в долгу Анте.

— Разумеется, — выплюнул я, подавив желание добавить: «я-то знаю, а вот вы?»: всё же мне не улыбалось, чтоб меня ещё и поколотили на прощание.

— Тогда я рад за него, что он не видит тебя сейчас!

— Довольно, — припечатала вошедшая хозяйка, и я поневоле задумался: то ли она случайно уловила, что беседа приняла подобный оборот, то ли подслушивала — а может, её призвала на помощь Мита. — Садись, Ирчи, — велела она и опустилась на пол сама, прихватив одну из подушек. — Чтобы найти надёжного проводника, понадобится немало времени, — заявила она. Голос её, глубокий и низкий, в минуты волнения становился резковатым и отрывистым, напоминая карканье вороны. Хозяйка Алма и сама во многом походила на эту птицу — худосочная, смоляные волосы всегда чуть встрёпаны, кожа и глаза им под стать, так что её имя — «яблочко» — поначалу казалось насмешкой, пока не стало привычным. В отличие от мужа со старшим сыном, она всегда рубила правду-матку напропалую, что не вполне согласуется с общепринятым представлением о женской и мужской природе, но при этом, как ни удивительно, разногласий между нею и властным мужем на моей памяти не возникало. — Кто эти твои попутчики, Ирчи?

— Вистан из Ховаша, — поспешно принялся перечислять я, — почтенный и благородный господин, хоть стар и немощен. Его слуга — как я понимаю, немногим моложе, но сильный и крепкий. И с ними — Инанна, дочь Ача.

— Два старика и женщина, — повторила хозяйка, бросив многозначительный взгляд на мужа. — Полагаю, это стоит обсудить с самим господином Нерацу. А уж если он заартачится — тогда другое дело.

— Он уже сказал, что никаких других попутчиков быть не может, — возразил её муж, но Алма уже поднялась на ноги.

— Я за ним схожу.

Стоило ей скрыться за дверью, как воцарилась неловкая тишина — казалось, в воздухе всё ещё висят отголоски недавней перепалки, но сама она решительно задвинута словами хозяйки, словно тлеющий огонь — заслонкой печи. Все мы молчали, потупившись, словно нашкодившая ребятня — даже сам Анте. Наконец за дверью раздались шаги, и в горницу прошёл твердынец, а следом — почтительно пропустившая его вперёд хозяйка. На сей раз он был без плаща, но всё в том же долгополом серо-синем одеянии, из-под которого виднелись тёмные штаны и войлочные сапоги. Волосы на непокрытой голове теперь были подвязаны в хвост концами всё той же золотой ленты, что придавало ему более обыденный и какой-то деловитый вид — словно он прихватил их, чтобы не мешались за работой. Но выражение лица от этого более благостным не сделалось: он словно предчувствовал, что разговор предстоит не из приятных.

— Высокородный господин Нерацу, — начал хозяин на валашском наречии, — вчера мы уже упоминали о трёх людях, которые желают пересечь перевал так же, как и вы. — Лицо гостя явило ещё более недовольную гримасу, но прежде чем он успел возразить, Анте добавил: — Но мы не упоминали о том, кто они такие. Двое из них старики, причём один — недужный…

— Горбун, — услужливо добавил я, чувствуя, что хозяину почему-то на руку увечье Вистана.

— …и женщина. Им придётся нелегко, если мы откажем им в помощи, и потому мы просим вас проявить милость к этим людям, позволив им следовать одной дорогой с вами.

«Эк повернул, — подумалось мне, — благодетель». Стоит ли говорить, что я мало того, что сидел молчком, так ещё и постарался придать лицу соответствующее выражение — благостное и в меру скорбное.

Уже в том, что твердынец в ответ смолчал, я увидел добрый знак — и хозяйка поспешила склонить чашу весов в нашу сторону:

— Смею заметить, что в столь долгом путешествии компания лишней не будет — ведь, как говорят у нас, дорога коротка с добрыми попутчиками…

— Да, чем больше путников, тем меньше риск, что на нас нападут, — поспешил поддержать её я, но понял, что сказал что-то не то, по взгляду Верека.

— Да и женщина всегда поспособствует тому, чтобы еда была вкусна, а очаг — уютен, — добавила хозяйка, сглаживая впечатление от моих неосторожных слов.

Как бы то ни было, господин Нерацу наконец изъявил своё согласие коротким кивком, вслед за чем вновь удалился вместе с хозяйкой.

— Я надеюсь, вы знаете, сколько ему надо провизии, и всё такое, — с сомнением бросил я, глядя ему вслед.

— Само собой, — отрезал Верек, и тут вновь заговорил хозяин:

— Надеюсь, ты понимаешь, Ирчи, что это — большая ответственность, но и большие возможности. Оказав подобную помощь народу Твердыни, ты тем самым сделаешься одним из немногих людей, до которых им вообще есть дело. Но если ты хоть в чём-то напортачишь…

— Ясно, — вздохнул я, додумав про себя: «обратно можешь не возвращаться».

После этого дело наконец пошло на лад. Мы с Вереком весь день перепроверяли заготовленную провизию, ворошили одеяла, подбирали палатку — одной уже не хватало, да и не думал же я, что высокородный господин Нерацу будет делить кров с какими-то нищебродами? Мита всё это время крутилась возле нас, подсобляя то с тем, то с этим. Видно было, что она отчаянно нам завидует, но мне самому было куда спокойнее сознавать, что она остаётся дома — всё-таки это занятие не для девчонок. Ньо появился лишь ближе к полудню и, поболтавшись рядом, вновь отвалился, бросив, что мы и вдвоём отлично справляемся, а он не желает путаться под ногами. Верек не возражал — по-видимому, был с ним солидарен. Время от времени подходил хозяин, оснащая нас очередным напутствием, вроде:

— Ты же понимаешь, что, даже если кто-то из стариков занеможет, то это не причина задерживаться, подвергая опасности господина Нерацу, — или:

— Не вздумайте проявлять лихость: идти в темноте или по скользкой дороге без должной предосторожности — лучше медленно, да верно, — или:

— Кто-то из вас всё время должен находиться при господине, так что не уходите никуда все трое одновременно.

Я уж не стал говорить ему, что все эти предупреждения совершенно излишни — как-никак я успел хорошо себя зарекомендовать не только благодаря тому, что с пятилетнего возраста братался с козами.

Вечером я ещё разок зашёл к господину Вистану — убедиться, что он не передумал, не занемог или ещё что, а также сообщить о нежданном пополнении. Тот был по-прежнему полон решимости, и известие о новом попутчике его нисколько не удручило — по крайней мере, вида он не подал.

— Завтра мы явимся за вами на рассвете, так что будьте готовы, — предупредил я и с этим наконец отчалил домой.

Предчувствие завтрашнего пути убаюкивало лучше любой колыбельной, к тому же, учитывая, как я за эти два дня набегался, не приходилось удивляться, что я мгновенно уснул.

***
Кемисэ

Вот уж чего мне бы точно не хотелось, так это тереться в толпе людей всю дорогу — этому я предпочёл бы странствовать в одиночку, при всех опасностях, которые дорога таит для неопытного путника. Однако, похоже, эти люди не понимают, что мной движет, думая, что я откажусь от общества двух стариков и женщины — тем более, что в противном случае придётся сменить проводника, что чревато долгим ожиданием — в худшем случае, до весны — и тем, что иметь дело придётся с ещё одним неведомым незнакомцем.

Разумеется, я бы в этом ни за что не признался, но рядом с этим самоуверенным юнцом я чувствовал себя куда свободнее, чем с прочими донельзя предупредительными спутниками. Быть может, причиной тому была его молодость — подобные мальчишки волей-неволей вызывают покровительственные чувства — а быть может, то, что от него веяло той самой необъятностью горных просторов — наверно, потому, что он сам успел с ними сродниться…

***
Ирчи

Стоило мне смежить веки, как Верек уже принялся нас расталкивать:

— Подымайтесь, пора в дорогу.

Тогда я впервые ел за столом с твердынцем — вчера госпожа Алма приносила нам с Вереком еду прямо на конюшню, где мы складывали припасы. Усевшись на положенное место напротив Миты, я поймал себя на том, что разрываюсь от любопытства: что же подадут гостю? Сырое мясо? Или, напротив, какие-нибудь травки да семечки? А то и вовсе что-то невообразимое? Но всё оказалось куда банальнее: его оделили тем же, что и нас. Я бы даже сказал, что его порция оказалось на удивление скудной при том почтении, которое ему оказывали в этом доме, хотя, разумеется, ел он из отдельной плошки. Глядя на то, как он выковыривает из неё полоски мяса, заедая его небрежно отломанными кусочками лепёшек — весь стол в крошках — я искренне понадеялся, что в дороге он будет не настолько брезглив, чтобы отказаться есть из общего котла. Впрочем, в таком случае это будет всецело проблемой Верека, разве нет? А вот пил он и вправду мало: едва пригубил домашнее вино, а к настойке даже не притронулся. Впрочем, меня это устраивало: самая скверная погода и то лучше выпивохи в попутчиках.

Перекусив, мы распрощались с хозяевами и выступили — Мита и меня поцеловала в щеку наряду с братьями. С нами был всего один мул — сейчас наши вещи на нём худо-бедно уместились, а в дальнейшем мы полагались на повозку господина Вистана.

Предрассветное безлюдье всегда воплощало для меня дух странствий лучше всего прочего — именно с этого всё и начиналось с самых ранних лет, когда меня поднимали до света выгонять скот. И тогда, когда я закинул котомку на плечи, чтобы навсегда оставить родные места, была ночь. Звезды сулили мне жизнь, полную неизведанных путей, и до сих пор они меня не обманули.

Само собой, поначалу на мою долю выпала не одна голодная ночь, когда я, дрожа от холода, мучился вопросом, стоило ли это размолвки с отцом, из-за которой я махнул рукой на всё, что прежде составляло мою жизнь. Я так и не сумел разыскать того, за кем пустился вдогонку, и затерялся в этом бескрайнем мире — один-одинёшенек, без покровителя, без дома, без средств и способа их раздобыть. Всё, за что я ни брался, валилось из рук, словно спящий всадник из седла: никудышный вор, никчёмный торговец, негодный слуга… Так оно и продолжалось, пока я, думая попытать счастья, не прибился к каравану, который в пути угодил в метель. Тогда-то старший в караване, проводник Кёс из Приозерья, оценил мои знания и навыки, назначив меня помощником, и выплатил приличное жалование. В дальнейшем я не раз ходил вместе с ним, пока не решил заняться этим самостоятельно. С Феньо мы повстречались, опять-таки, в дороге: отец отправил его в подмогу Вереку к королевскому поверенному — как я позже узнал, с самоцветами, которые шли, вроде как, на уплату налога в королевскую казну, взимаемому с людей Твердыни, хотя больше это походило на дар: с них поди возьми что-нибудь силой. Как сейчас помню: когда я представился, Феньо ухмыльнулся:

— Я думал, что Ирчи [2] — женское имя. — В этом мнении он был не одинок: ирис — любимый цветок моей матери, которая после шестерых сыновей устала дожидаться дочки.

— А я думал, что Феньо — это дерево, — не остался я в долгу. И правда, так у нас величают королеву лесов — сосну.

По возвращении он предложил мне погостить в их доме, и, хоть поначалу его родичи были мне не шибко рады, вскоре привыкли, обращаясь со мной почти как с членом семьи — который, правда, приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Немалую роль сыграло и то, что мы с семьёй Феньо были детьми одного народа, который воля судьбы разнесла клочьями по всей Паннонии — одной веры, одного языка, даже напевы у нас были одни и те же. Видать, при всей завидности положения давало себя знать неощутимое давление чужбины — будто живёшь на крохотном островке посреди многолюдного моря.


Примечания:

[1] Крайняя Туле (Ultima Thule) – по представлениям людей Средневековья – северная окраина мира, на самом деле – то ли Исландия, то ли Ирландия, в общем, очень далекое место.

[2] Ирчи (Írcsi) – уменьшительное от Írisz, что в переводе с венгерского, собственно, ирис и значит. Хоть подобный выбор имени для мальчика мог показаться странным, для славян этот цветок – перуника – ассоциировался с богом грома Перуном. Венгерское название ириса – Nőszirom, что буквально переводится как «женский лепесток».

Феньо (Fenyő), напомним, переводится как «сосна».


Следующая глава

Ad Dracones. Глава 4. Драконьи зубы — Sárkány foga (Шаркань фого)

Предыдущая глава

Кемисэ

Даже следуя за повозкой по тёмным улицам, я тщетно пытаюсь осознать, что это происходит наяву, ведь в глубине души я сам не верил в успех собственной затеи. Ловя взгляды соплеменников, которые едва удерживались от того, чтобы покачать головой в осуждении, я лишь преисполнялся решимости настоять на своём — но потом, когда запал угас, в сознании всё настойчивее скреблось предчувствие, что финалом этого путешествия будет одно: я вернусь, потерпевший поражение и пристыженный, тем самым лишённый права голоса, так что всё, что мне останется — это смириться со своей судьбой… Потому-то я и готов был просидеть в этом душном людском городе хоть всю зиму, ощущая каждый взгляд, словно прикосновение к коже чего-то отвратительно чужеродного, мучая себя и стесняя людей, которым я в тягость…

Я пытаюсь отвлечься от этих угрюмых мыслей — что толку пережёвывать это теперь, когда мрачные перспективы не оправдались — но ни окутанные мраком окрестности, ни непонятные речи моих спутников не способны удержать внимание, так что какое-то время спустя в голове вновь зазвучал голос старейшины Нерацу — как всегда, в нем не было ни гнева, ни горечи — лишь бесстрастная сухость, язвящая пуще любой брани:

— Ты не волен распоряжаться жизнью, которую даровали тебе предки.

читать дальше— Разве само моё существование не противно их воле? — вырывается у меня. Сколько я ни силился сохранить спокойствие в этом противостоянии, он всегда одолевал меня, вынуждая проявлять самые дикие и уродливые стороны моей души.

Его неподвижный взгляд яснее всяких слов говорит о том, что для него это и нынче непреложная истина.

— Если тебе так не терпится расстаться с жизнью, — наконец бросает он, — то мог хотя бы сослужить этим службу своему роду.

От этих слов меня начинает трясти, словно этот разговор происходил наяву, а не месяц назад — дрожь прошибает с такой силой, что это замечает Верек, тотчас принимаясь расспрашивать, не озяб ли я — будто не знает, что моим соплеменникам это не свойственно. Я лишь мотаю головой и по его встревоженному взгляду тотчас понимаю, что моё негодование он принял на свой счёт.

Я и сам знаю, что мне следует перестать сражаться с призраками — а именно в них обратились те, кого я больше никогда не увижу — но они продолжают приходить, будто забыли дорогу, ведущую прочь из моего сердца.


Ирчи

Самый приятный день путешествия — всегда первый, пусть он и сопряжён с неисчислимым множеством забот: сколько ни хлопочи, всё равно о чём-то позабудешь, в испытанной, казалось бы, упряжи лопнет подпруга, и кто-то непременно, едва отъехав, начнёт требовать, чтобы мы поворачивали оглобли, потому как он должен что-то прихватить или сказать близким на прощание. Это потом уже начинаются мелкие дрязги: те, что казались надёжными попутчиками, принимаются вести себя, словно малые дети, а сам ты с тоской подумываешь о том, что лучше сидел бы дома, у печки, чем тащиться под дождём по раскисшим дорогам. Сегодня, впрочем, всё шло на удивление гладко: господин Вистан с госпожой Инанной и Эгиром уже поджидали нас у дома — вещи уложены, мулы впряжены в повозку, словно наши спутники так и просидели там всю ночь, глядючи на дорогу.

Твердынец держался особняком, не желая приветствовать попутчиков — в темноте, в тени капюшона, он сам казался призраком, который растает с первым лучом солнца. Мы с Вереком разгрузили нашего мула, перевалив часть тюков на повозку, и наша маленькая группа двинулась в путь. Все, кроме Вистана, шли пешком — потом-то, как собьют себе ноги, только и будут мечтать, чтобы проехаться в повозке, а пока все рады были размяться по утреннему холодку — знаю по себе.

Караван Анвера [1] поджидал нас на окраинах города — вернее, это нам пришлось его поджидать: когда их крикливые сборы наконец подошли к концу, уже вовсю сияло солнце. Верек нетерпеливо прохаживался вдоль повозок, досадуя на задержку, но и он понимал, что торопливые путники — любимая добыча грабителей. Конечно, по нашей милой компании сложно заподозрить, что мы везём какие-то ценности, но тут как посмотреть: ведь если женщина едет на свадьбу — можно рассчитывать на приданое, а если перебирается на другое место семья, то почитай наверняка захватили с собой хоть что-то, заслуживающее внимания.

Отдав команду трогаться, вожатый каравана подошёл к нам, от души треснув меня по спине в знак приветствия:

— А вот и Ирчи, голь перекатная! Когда пойдёшь ко мне в помощники? — это он бросал всякий раз, как меня видел, хотя ни он, ни я не относились к этому всерьёз.

— Сам же на второй день выгонишь, как обсчитаю, — ухмыльнулся я в ответ, протягивая ему плату за присоединение к каравану, дарующему надёжную защиту. Принимая деньги, Анвер не преминул отпустить:

— Что верно, то верно — вы, горцы, хитрые лисы: хвост трубой, а морда в сметане.

— Хитёр тот, у кого сметаны полный жбан, — отшутился я. — А вот мои попутчики, — кивнул я в сторону Верека с Феньо, которые подошли послушать, о чём это я тут чешу языком.

Стоило им приблизиться, как я тотчас ощутил некий холодок, пробежавший между ними и Анвером, несмотря на внешнюю любезность — так было со всяким, кто знал, что они якшаются с драконами. Глядя на то, как Анвер обменивается с ними ничего не значащими фразами, я невольно задумался, а не переходит ли это и на меня — пособника тех, кто ведёт дела с Твердыней? Впрочем, люди всегда относятся настороженно к тем, кого видят в первый раз, а уж с купцами это и вовсе напоминает встречу двух волков из соседних стай: до брани, разумеется, дело не дойдёт, но зубы для порядка показать надо.

Нас определили в хвост каравана — место не из почётных, вся взбитая пыль, почитай, твоя, но тому, кто присоединился последним, выбирать не приходится. Пока караван, подобно огромной многоножке, полз себе к дремучим лесам предгорий, я курсировал взад-вперёд, обмениваясь новостями то с тем, то с этим — вернее, выслушивая их: самому-то рассказывать было почитай что нечего. При этом я, само собой, не забывал поглядывать в сторону своих — всё ли там в порядке. Инанна согласилась сесть в повозку, так что они с господином Вистаном разделяли тряские прелести дороги за беседой. Феньо и Верек с твердынцем шли в хвосте, но, когда я предложил ему также сесть в повозку, он лишь наградил меня ненавидящим взглядом, бросив на валашском:

— Я не устал.

Что ж, дело его: пусть ноги ему, если что, перевязывает Верек — я, конечно, и сам при случае могу врачевать мелкие недуги, но на таких вот страстотерпцев это не распространяется.

Горы, через которые нам предстояло держать путь, виднелись лишь размытой линией на горизонте, и всё же я сумел показать господину Вистану:

— Вон та щербинка и есть Подкова. — Чтобы он различил еле заметную вмятинку, мне пришлось залезть на повозку и, старательно вытягивая руку, ненароком прижаться боком к Инанне — та не отстранилась, так что дальше я шагал в весьма приподнятом настроении.

Окружающие город сжатые поля как-то внезапно кончились, и над нашими головами сомкнулся редеющий полог леса. Звонкие голоса сразу зазвучали иначе, скрадываясь палой листвой, свет погожего дня едва пробивался сквозь ажурные кроны, рассыпая горсти бликов по золотистым листьям. Несмотря на позднюю осень, дождей было немного, так что дорога не раскисла — как-то, помнится, в это самое время мне пришлось толкать повозку чуть ли не всю дорогу, от порога до порога; тогда мне казалось, что я сам так и останусь лежать в какой-нибудь из этих бескрайних луж.

Хоть во второй половине дня солнце скрылось за белёсой пеленой, затянувшей небо, люди не падали духом, и когда встали на ночлег на давно присмотренной большой поляне, бодрый шум в лагере не стихал — он гудел, словно ульи в погожий полдень. Управившись с палаткой, Верек помог нам с Эгиром установить вторую — не станешь же заставлять стариков и женщину возиться с жердями и тяжёлым пологом. Феньо сразу отправили за дровами, хоть я сомневался, стоит ли отпускать его одного: ещё заблудится или, не ровен час, тяпнет себе по ноге. Я-то знал не хуже Верека, что его младший брат, когда его принуждают к чему-то против воли, напортачит всем назло, пусть даже хуже всего потом придётся ему самому. Однако же, вопреки моим ожиданиям, Ньо вернулся, аккурат когда мы закончили с палатками, навьюченный вязанкой хвороста. Когда я принял его ношу, он велел:

— Пойдём, там ещё много осталось, поможешь дотащить.

Однако, оглянувшись на Инанну, которая уже приготовила кремень и огниво, я мотнул головой:

— Ступай с Вереком, а я пока займусь костром.

Судя по выражению лица Феньо, он хотел высказать немало, но постыдился старшего брата. Понурившись, он поплёлся обратно в лес, указывая путь Вереку — тот-то ему лоботрясничать не даст, пока он не натаскает дров на всю ночёвку.

На окраине лагеря обнаружилась яма, окружённая земляным валиком — она явно служила костровищем. Мы выгребли палую листву и наломали хвороста для растопки, после чего я извлёк из поясной сумы трут из древесного гриба и запалил искрами, поддув на ветки. Развести костёр я мастер, а уж в сухую погоду это и вовсе не стоит упоминания. Эгир — видно, тоже не новичок в кочевой жизни — тем временем успел подобрать две рогатины и перекладину, а Инанна — сходить за водой к ручью, так что вскоре над зарождающимся костром уже покачивались два котелка. Даже сам господин Вистан, подсев к огню, принялся подкладывать в него хворостинки и поленца, чтобы пламя поскорее разгоралось.

Твердынец же за всё это время не изъявил ни малейшего желания нам помочь — уселся на край освободившейся повозки и нахохлился, словно мокрая ворона. Мне бы плюнуть на него — пускай его названные няньки разводят ему персональный костёр или ещё чего — но уж больно неприкаянный и продрогший у него был вид, несмотря на то, что ночь для этого времени года была необычайно тёплой.

— Господин Нерацу, — обратился я к нему, для пущей уверенности сцепив пальцы в замок, — не желаете сесть поближе к костру? — Чувствовал я себя при этом на редкость глупо, словно предлагая козе пропустить по кружечке — ведь, пожелай он подойти к огню, он бы так и сделал, разве нет?

Однако он поднялся на ноги, всё так же вцепившись в туго запахнутые полы плаща, словно его тело состоит из зерна и тут же рассыплется, едва он ослабит хватку, и бросил сомневающийся взгляд в сторону костровища. Я же, расщедрившись, прихватил тюк с запасной одеждой и, подтащив к костру, указал на него твердынцу. Тот и впрямь на него опустился, хоть и как-то боком, из-за чего меня не оставляло ощущение, что он того и гляди сползёт в костёр.

— Вам приходилось бывать по ту сторону гор прежде? — неожиданно обратился к нему Вистан на таком чистом валашском, что я диву дался — если бы сам не разговаривал с ним прежде, решил бы, что он родом из здешних. Я даже невольно всмотрелся в его лицо — каких кровей в нем больше — но безрезультатно: оно было надёжно укрыто тенью от низко надвинутого капюшона.

Твердынец также бросил на него изумлённый взгляд — хотя он, скорее, поражался тому, как это человек осмелился заговорить с ним без весомой причины, коей, разумеется, может считаться лишь забота о его, господина Нерацу, благополучии. Однако, помедлив, он всё-таки ответил — его-то выговор оставлял желать лучшего, под стать моему, хоть и блуждал в иных степях.

— Нет, прежде я никогда не покидал Твердыни.

Сразу видно: в драконах этот дед смыслит ещё меньше моего, иначе, скорее, спросил бы, что этот господин вообще тут забыл.

— А я в последний раз пересекал горы в глубоком детстве, — изрёк Вистан, не заметив неловкости.

— А я — когда вышла замуж, — отозвалась Инанна. — Семья мужа осела здесь, а сама я из Грана [2].

«Вот оно что — она вдова», — подумалось мне и, хотя по всему полагалось ей посочувствовать, моё сердце возликовало. На ум тут же пришла известная прибаутка: «Молодые вдовушки — лучший товар: быстро разбирают».

Тут вернулись Феньо с братом, навьюченные дровами по самые уши; завидев, что к нам присоединился твердынец, Верек воззрился на нас, словно на двухголовую свинью, но вслух ничего не сказал.

— А в Паннонии у вас семья? — обратился я к Инанне уже на нашем родном наречии: по тому, как она с трудом подбирала слова, я понял, что связной беседы на валашском у нас не получится — видимо, за все те годы, что она тут провела, особой необходимости общаться с местными у неё не возникало.

— Да, отец — мне дошла весть о его болезни, — начала было она, но тут встрял Верек:

— Говорите на валашском, — велел он, бросив на меня угрожающий взгляд.

— Иди к лешему, — ругнулся я и принялся засыпать крупу в закипевшую воду.

Разговор переместился исключительно к твердынцу и сидевшим по бокам от него Вистану и Вереку — тот принялся за расспросы на тарабарском языке Твердыни. Даже при том, что я не понимал ни единого слова, несложно было догадаться, о чём речь: удобно ли вам, тепло ли вам, как вам понравилась дорога — честное слово, я на месте собеседника давно треснул бы его мешалкой по лбу за настырность. Твердынец терпел, но, судя по односложным ответам, также был не в восторге от этого допроса. Немудрено, что все вздохнули с облегчением, когда бремя разговора принял на себя Вистан: обращаясь к господину Нерацу, он, не ожидая ответа, принялся рассказывать о причине, побудившей его пуститься в путь. Я и сам навострил уши — меня с самого начала невольно мучил вопрос: что это за надобность такая, из-за которой подобная развалина готова штурмовать горы в столь неподходящую пору?

— Я сведущ в языках и добываю хлеб насущный, наставляя в них других, а порой замахиваясь и на прочие науки. Один вельможа, приближенный к королю, пожелал отправить сына в Бизанц [3] на обучение, но юноша, будучи в прочих отношениях гармонично развитым, не владеет ни единым наречием, кроме родного. Будучи наслышан о моих скромных познаниях, сей благородный муж прислал мне вызов, посулив щедрое вознаграждение, если я приступлю к обучению не медля, потому-то мне и пришлось, оставив дом и подопечных, тронуться в путь в сопровождении одного лишь любезного Эгира.

— Хорошенькое дело вам предстоит, — сочувственно заметил я. — В мгновение ока наставить лоботряса, который ничему в жизни не учился.

— Отчего же — сказывают, что он весьма преуспел в верховой езде и охоте, — возразил Вистан, но лёгкая усмешка в его голосе давала понять, что в душе он со мной солидарен. — Как бы то ни было, я воспринял это как знак богов, — продолжил он. — Пожалуй, я засиделся на одном месте, едва не пустив корни — пора повидать новые места, познать новые наречия. Я испытал немалую радость, узнав о том, что вы, господин Нерацу, будете моим попутчиком — ведь среди тех языков, которыми я владею, нет ни одного, походящего на ваш.

Твердынец в ответ промолчал — судя по выражению освещённого сполохами пламени лица похоже было, что он просто-напросто растерялся.

— Господа Твердыни делятся знаниями лишь с доверенными людьми, — начал было Верек, но тут его прервал сам подопечный — приподнял ладонь, словно веля ему замолчать, и изрёк:

— Не думаю, что это относится к языку.

Верек, судя по выражению его физиономии, был отнюдь не рад подобному повороту: ещё бы, его положение единственного способного вести непонятные разговоры с твердынцем под угрозой! Однако возразить ему он, само собой, не мог, и потому с кислым видом слушал, как тот мечет жемчужины его бесценного знания перед кем ни попадя. На его месте я бы не переживал: всё равно хоть сколь-нибудь прилично освоить язык за то время, что мы проведём в пути, человеческий ум не способен.

В конце концов мне прискучило внимать их учёной беседе и, когда похлёбка и отвар были готовы, я, по-быстрому уничтожив свою порцию, двинулся на огонёк к Анверу: авось там разговоры повеселее. Речь шла о делах, не слишком мне интересных — я ж не наёмник и не торговец, да и бывать в тех краях мне отродясь не доводилось, так что я не особенно вслушивался.

— Помяните моё слово, когда кенде [4] [князь] об этом прознает, ишпану [5] [правителю области] Зомбору [6] не поздоровится, — вещал Добош [7], один из торговцев зерном. — Мелек [наместник] Онд [8] не замедлит вступиться за своего племянника, а ведь Онд — ставленник дюлы [9] [воеводы].

— Я слыхал, что у Онда своих забот хватает, — вмешался Ботонд [10], почитавший себя знатоком придворных дел. — Корха [верховный судья] Кешё оспорил его право на управление Вахом, поскольку Леле, сын ишпана Дёзё, уже достиг зрелых лет.

— Достиг-то достиг, да он, сказывают, недужный, — покачал головой Добош. — Ладно бы просто немощный, так ведь он, вроде как, ещё и умом повредился.

— Так и есть, — поспешил перехватить нить разговора Ботонд. — Посланный королём лекарь это подтвердил, и на этом основании корха Кешё настаивает на том, что, раз сын Дёзё не может наследовать, вармедье [11] [область, княжество] должно перейти к следующему по очерёдности наследнику.

— А им, по чистой случайности, является сам Кешё, — усмехнулся Анвер.

— О чём речь-то? — встрял я, пока разговор окончательно не свернул в дебри родословных, в которых я разбирался не больше, чем свинья — в пряностях.

— Ишпан Зомбор взял крепость Ших, — любезно пояснил Анвер, а его сынок, Шома [12], добавил с немалой долей злорадства:

— Раскатал по камушку.

— Вот те нате! — покачал головой я, ибо так принято — дивиться любой новости, хотя где я, а где Ших — я в тех краях и не бывал ни разу. — Я слыхал, что кто-то из соседей точит зуб на ишпана Коппаня [13], но чтобы до такого дошло — не думал.

— Это мягко сказано, — усмехнулся Добош. — На деле его соседи иначе как Лысым [14] козлищем величать не изволили. Козёл бодливый и есть: жадный, вздорный и похотливый как сам чёрт — мало ему, что обесчестил всех девок и мужних жён в округе, так ещё и замахнулся на сестру ишпана Зомбора, вот его терпение и лопнуло. Сколько жалоб подавали на Коппаня — больше, чем скота в его стадах, но чтоб мне окосеть, если хоть одна из них достигла ушей кенде. Вот Зомбор и подговорил соседей показать ему, что почём, да вот только, чует моё сердце, ему это боком и выйдет, хоть он, как по мне, справил всё честь по чести: крепость, как водится, сровнял с землёй, но всех, кого удалось взять живыми, пощадил, отпустив на все четыре стороны, в их числе и первопричину раздора.

— Вот это-то он зря, — не замедлил высказаться Ботонд. — Теперь Коппань бросится прямиком к дяде, плакаться на причинённую обиду.

— А что же, лучше было бы, если б Зомбора обвинили ещё и в убийстве? — возразил Добош. — По мне, так всё же есть возможность, что с Коппаня спросят, чем он так насолил соседям, пусть она и не больше макового зёрнышка…

На этом месте меня окончательно сморил сон. Мне снилась мать, которая, рассыпая зерна по распаханной борозде, что-то повторяла, и в её словах, похожих на шёпот ветра, мне слышалось: «Дере висса, дере висса [15]! Возвращайся, возвращайся!» Едва коснувшись земли, семена тотчас прорастали, вот только из пашни пробивались не зелёные ростки, а блестящие острия копий.

— Ты же сеешь драконьи зубы! — хотел крикнуть ей я, и пробудился от этого усилия.

Анвер усмехнулся при виде того, как я, вздрогнув, подскочил:

— Быть может, тебе привиделась во сне наша судьба, как благородным вождям прошлого?

— Лучше бы нет, — отозвался я, — а то в будущем году нас ждёт незавидный урожай.

— Ну что ж, благодарение богам, в этом году он удался на славу. — Анвер похлопал по туго набитому мешку, к которому привалился спиной.


Примечания:

В произведении имеются сознательные анахронизмы в пределах века: например, такое территориальное деление (вармедье, управляемые ишпанами) было введено в Венгрии лишь после христианизации Иштваном I (1000 г.), а титулы хазарского происхождения (кенде, мелек, корха), напротив, перестали использовать раньше.

Сон Ирчи отсылает к древнегреческому мифу о Золотом руне.

[1] Анвер (Anver) – вариант имени Анвар арабского происхождения, означает «ярчайший». Венгры могли позаимствовать его, например, у хазар.

[2] Гран (Gran) – столица Вегрии, название Эстергома в X в.

[3] Бизанц (Bizánc) – венгерское название Византии.

[4] Кенде, мелек, корха – титулы, позаимствованные венграми у хазар, у которых они переняли раннюю иерархическую структуру.

[5] Ишпан (венг. ispán) – правитель административно-территориальной единицы вармедье. Слово происходит от славянского «жупан».

[6] Зомбор, или Жомбор (Zsombor) – венгерское имя тюркского происхождения, означает «бизон».

[7] Добош (Dobos) – пер. с венг. как «барабанщик», имя или прозвище.

[8] Онд, Кешё, Дёзё – старинные венгерские имена, принадлежавшие персонажам той эпохи, в современной Венгрии не используются.

[9] Дюла (Gyula) – титул, известный со времён гуннов. Изначально у венгров было два правителя: кенде и дюла. Отчасти подобная структура власти просуществовала до середины XIX в. – вторым после короля по положению был палатин, или надор (nádor), роль которого под конец стала чисто номинальной.

[10] Ботонд (Botond) – венг. имя, означает «посох» или «булава».

[11] Вармедье (венг. vármegye, латинизир. – комитат) – графство, историческая административно-территориальная единица Венгерского королевства, существовавшая с X века до 1918 года. В буквальном переводе означает «область с замком».

[12] Шома (Soma) – венг. имя, означает «кизил».

[13] Коппань (Koppány) – венг. имя предположительно тюркского происхождения, означает «великий, высокий».

[14] Лысый – по созвучию с kopasz – лысый или бритый наголо. В древности венгерские воины сбривали волосы на лбу и макушке, как многие воины средневековья, в частности, славяне. К «нашему» времени этот обычай сошел на нет, но Коппань, видимо, приверженец традиций.

[15] Дере висса – венг. Gyere vissza – «возвращайся». Gyere – более современный вариант повелительного наклонения от jönni – «возвращаться», более старый вариант – jöjj – йойй – думаю, вы догадываетесь, почему здесь мы предпочли более новый вариант...


Следующая глава

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)