Предыдущая глава
Цинеге
Решив скоротать остаток дня, я направился к лесу, чтобы вновь посетить те зловещие места, что мы видели утром: мне подумалось, что, если я увижу их в другое время суток, то смогу обнаружить там что-нибудь новенькое. Однако дойти туда я не успел, поскольку по дороге мне попались люди ишпана Элека — перекинувшись с ними парой слов, я узнал, что именно их он послал на поиски других захоронений.
Удача и впрямь улыбнулась людям ишпана: когда они уже смирились с тем, что будут искать до самой ночи, а потом с утра пораньше — по новой, один из них выше по склону горы заметил в зарослях грубо собранный шалаш из трёх жердей. Как оказалось, это был знак, отмечающий недавнюю могилу — обнаружив это, они отправились за помощью в деревню.
Я хотел было идти с ними, чтобы заодно рассказать обо всём Акошу, но старший из группы, мужик с хитрым прищуром по имени Юлло, задержался, явно желая мне что-то сказать.
читать дальше— Думаю, господину любопытно будет узнать о том, что ещё обнаружили мои люди, — без присловий начал он. — Те, что забрались ещё выше, дошли до охотничьей хижины, близ которой прежде был верёвочный мост.
— И что с этой хижиной? — переспросил я, едва сдерживая нетерпение.
Он бросил на меня мимолётный взгляд из-под косматых бровей:
— Я бы на месте господина спросил, что с тем мостом.
— Так ты же сам сказал, что его там нынче нет, — непонимающе бросил я.
— То-то и оно, что ещё в начале осени он был в полном порядке, — размеренно начал он. — Им часто пользуются те, кто ходит в горы: ведь по нему, хоть он и стар, можно было с лёгкостью перейти реку, не спускаясь к каменному мосту, а пытаться пересечь её совсем без моста в такое время — смерти подобно. Это только кажется, что река узка и мелка, а на деле такая стремнина, что мигом собьёт с ног, и потом костей не соберёшь…
— Так что с этим мостом-то? — не выдержав, перебил его я.
— Порушили мост, — смерив меня невозмутимым взглядом, поведал Юлло.
— А почему ты считаешь, что он не рухнул сам по себе? — потребовал я. — Ты же говорил, что мост был стар…
— Потому-то я и подумал, что вы пожелаете на него взглянуть. Верёвки обрублены — их даже убрать не потрудились.
— С какой стороны? — тут же спросил я.
— С этой, вестимо, — ответил воин. — Иначе я бы не смог поглядеть на обрубки. С этого берега видно, как остатки моста полощутся в реке. А верёвки, хоть и изрядно потемнели от дождей, очевидно, не так давно обрезаны…
Поглядев на небо, которое уже начинало темнеть, я тоскливо бросил:
— И сколько туда идти?
— Путь и правда неблизкий, если сейчас выйти, разве что к ночи доберёмся…
Представив себе, как буду по темноте шарашиться по зимнему лесу, по которому, возможно, до сих пор скитаются души в поисках прохода в Нижний мир, я невольно поёжился:
— Нет уж, лучше отведи меня туда завтра — вместе с господином Акошем. А с теми могилами что?
— Этих-то сегодня успеют разрыть — сдаётся мне, неглубокие они, видимо, в спешке копали.
***
Когда я отправился в деревню искать Акоша, там мне сказали, что он уже вернулся в замок. Тоже поспешив туда, я застал своего сотоварища сидящим на кровати в глубокой задумчивости.
— Смотри-ка, какую я штуку отыскал, — похвалился я, с победным видом выкладывая на меховое одеяло ложку рядом с ножом.
— Что это? — равнодушно бросил Акош, беря в руку ложку. — Небось от какой-нибудь девицы…
— Да нет, от парня, — улыбнулся я. — Присмотрись-ка к узорам.
— Занятные узоры, — признал мой спутник.
— Такое вот солнце, — сказал я, указывая на изломанные линии, которые на посторонний взгляд едва ли можно было принять за небесное светило, — и таких птиц я нередко видел на резьбе в Татре, а здесь мне их нигде встречать не доводилось.
— Хм, — издал куда более заинтересованный звук Акош. — А вот это — вроде Высокий отец и Угловой камень? — назвал он обычные для нашего народа узоры.
— Да, любопытно, что они здесь соседствуют, — согласился я. — Но куда интереснее, что мальчик, который отдал мне эту ложку, сказал, что получил её от братца, который недавно уехал, да не один, а ещё с каким-то братцем в придачу — а его отец уверяет, что никто из деревенских с осени никуда не уезжал.
— Уж не те ли это братцы, что в лесу лежали? — задумчиво произнёс Акош и, положив ложку, принялся крутить в руках нож.
— С чего бы тем братцам ложки с узорами склави резать? — парировал я. — Сдаётся мне, эти, кроме врагов, ничего в своей жизни не вырезали.
— И то верно… — задумчиво пробормотал Акош. — А меня, веришь-нет, куда больше занимает этот нож.
Взяв у него из рук ладно сработанное орудие, я с немалым разочарованием признал:
— С ножом-то всё ясно — небось, принадлежал одному из людей Коппаня, если не ему самому. — Теперь я уже и сам не знал, чему так бурно радовался, когда отыскал его поутру. — Неудивительно, что он завалился в кусты рядом с местом сечи, вот крестьяне его и не приметили.
— Да нет, я как будто сам его видел… — нахмурился Акош. — Вот только память подводит, никак не могу припомнить, у кого именно…
— Меня б так память подводила, — хмыкнул я. — Тебя послушать — так ты в уме всех держишь, кого тебе хоть раз довелось повидать.
— Скажешь тоже… — проворчал Акош, явно польщённый моей похвалой. — Вроде, было то в походе, а вот в каком… Ты сейчас помянул про братца, и помнится мне, что тот, другой, тоже был старшим братом…
— Да уж, это верный знак, — не удержался от подтрунивания я, — ведь то мог быть и ты, и я, и тот запропастившийся лекарь…
— Ты языком-то не мели почём зря, — недовольно заметил Акош. — Только с мысли сбиваешь. Лучше послушай, что мне этот шаман порассказал, староста деревни — тут не то что чертовщиной, чем похуже пахнет… Во всяком случае, теперь-то я понимаю, почему они всё это время молчали как рыбы…
Акош
Мне не составило труда отыскать дом старосты — каждый встречный готов был не только указать на него, но и проводить. По двору сновало множество людей, как видно, дети, внуки и не менее многочисленные работники, так что я заранее приготовился к встрече с обычным зажиточным крестьянином: хитроватым, по-своему узколобым, не видящим ничего, кроме наживы — с таким немудрено, что он не поведал ишпану о бойне в лесу лишь потому, что было недосуг — и лишь когда все дела по хозяйству были закончены, сообразил, что и ему с того могут выйти неприятности.
Меня ввели в дом и усадили на почётное место за столом, вскоре появился и сам хозяин дома — мне он показался кряжистым и косматым, будто медведь, но на его лице застыло спокойное и даже торжественное выражение. Впрочем, при первом же взгляде на меня в его глазах мелькнула опаска, словно у дикого зверя, когда он неожиданно обнаруживает рядом с собой в чаще леса человека, но она тут же сменилась прежней невозмутимостью.
Я, потягивая поданное мне пиво, поведал, что явился сюда с товарищем поохотиться, и староста столь же степенно ответил, что дичи здесь всегда хватает, а в деревне немало опытных охотников, которые рады будут стать нашими проводниками, но при этом оба мы понимали, что я приехал сюда отнюдь не за этим. Решив не тратить время зря на пустые разговоры, я начал:
— Сказывают, что у вас тут не только много дичи, но и духи пошаливают, а я страсть как люблю истории о духах — быть может, поделились бы со мной, а там, глядишь, и я смог бы отблагодарить вас — ведь добрый рассказ дорогого стоит, особенно когда придётся ко времени.
— О каких же духах желает знать господин? — бесстрастно отозвался староста, хоть мне показалось, что его взгляд словно бы застыл.
— Известное дело, о каких — о тех, что забрали ишпана Коппаня. — Глядя в неподвижное лицо талтоша, я продолжил: — Впрочем, если не желаете, то сперва я сам кое-что вам расскажу. Людям испокон веков свойственен страх — так повелось от самой зари их рождения. Боятся они как других людей, так и диких зверей, но пуще всех прочих — страх перед богами и духами. При этом живущие в глуши куда сильнее страшатся гнева богов, ведь и опасностей, что им грозят, куда как больше — случись что, мало кто сможет прийти им на помощь.
Помолчав, я продолжил:
— Людей из таких селений нельзя упрекнуть в чёрствости и корысти — пусть они не откажут в помощи измученным путникам, однако станут ли рисковать собственными жизнями, благом родной деревни ради чужих людей?
Покачав головой в непритворном осуждении, я продолжил:
— Вот скажите начистоту: разве жизнь одного человека стоит того, чтобы ради её спасения ставить под угрозу множество жизней? Вам не хуже моего известно, что, когда сталкиваются тучи, гремит гром, разит молния; когда воюют под гладью вод ориаши — поднимается буря; когда же обращаются друг против друга власть предержащие — начинается война, а в ослабевшую страну вторгаются захватчики. Я — простой человек, мне неведомы тайны мира, но мне всегда казалось, что я неплохо разбираюсь в людях, а вот сейчас не могу взять в толк: чего ради жертвовать столь многим ради судьбы одного?
Когда я вновь выжидательно замолчал, староста наконец заговорил:
— Господин всё верно сказал. Но помимо людей и духов есть ещё одна сила, о которой он не упомянул.
— Вот уж не думал, что встречу в столь отдалённом селении приверженца христианства — да ещё и в лице талтоша, — прищурился я.
— Я говорю не о тех силах, что незримы для простых людей, — ответил староста. — А о тех, что спали в горах так долго, что о них все забыли. — Его тон стал более суровым и мрачным, в нём словно послышались те раскатистые громы, о которых я только что упоминал. — Однако волею духов им суждено было пробудиться.
Поначалу я не мог понять, о чём он говорит — вещает ли о каких-то горных чудовищах или ориашах, пока в голове не забрезжила догадка, настолько сумасшедшая, что, если бы прочие обстоятельства не были столь же безумны, я бы тут же отмёл её как совершенно невероятную…
— Вам ли не знать, — продолжил Дару, — что порой одна-единственная снежинка свергает с горы лавину. Вот только иногда люди забывают о том, что за первой волной нередко следует вторая, ещё более мощная.
Всё ещё пребывая во власти страшного предвидения, я поднялся из-за стола.
— Пожалуй, ваша история и впрямь дорогого стоит, — бросил я, чувствуя, что голос звучит как-то сдавленно.
— Ваш покорный слуга хотел бы добавить ещё кое-что, — сказал Дару, поднимаясь вслед за мной. — Когда лавина уже сорвалась, не стоит пытаться её остановить.
На это я лишь покачал головой. После таких известий мне только и оставалось, что вернуться в крепость Варод, чтобы хорошенько всё обдумать.
***
— И что же это за силы такие? — озадаченно спросил Цинеге после моего рассказа. — Если это не стихия и не какая-то там бесовщина…
— Тебе ведомо об Эрёде? — ответил ему я.
Леле
Я только начал осваиваться в новом месте, когда меня посетили двое сыновей Эгира — старший, Арпад, так подрос, что начал походить на своего отца. Широкоплечий и крепкий, он снисходительно посмеивался над своим младшим братом Дюси, который взахлёб хвастался своими достижениями в ратном деле и на охоте — впрочем, на штурм замка ни того, ни другого не взяли, к немалому их огорчению.
Казалось, их нисколько не удручает жизнь в этой глуши — оба с равной живостью принялись расписывать, что на носу праздник урожая, ярмарка, славная охота, куда мне непременно нужно сходить с ними — я с улыбкой кивал, а сам с тоской вспоминал слова лекаря, что мне едва ли суждено сесть на лошадь.
Я всеми силами старался сохранять весёлое расположение духа, расспрашивая их о том, о сём, а сам никак не мог отделаться от мысли, что вот таким должен был стать и я — здоровым, красивым беззаботным парнем, вместо того, чтобы обратиться в его жалкую тень.
— А что делается при королевском дворе? — не преминул спросить я, когда братья вволю наговорились об охоте. — Ходит ли кенде в славные походы?
— Да не, — поморщился Дюси. — Минули времена славных странствий, на нашу долю, как водится, не хватило — только и остаётся, что рты разевать, слушая, как хвастают старшие.
— А что же, с годами у кенде с дюлой убавилось воинской доблести? — спросил я.
— Да ты что ж, не слыхал? — с удивлением воззрился на меня Дюси, но тут же устыдился, сообразив, что сказал это тому, кто долгие годы томился в заточении, и поспешил пояснить: — Старый-то кенде уже пять лет как ушёл к праотцам, другой теперь сидит в Гране.
— Что же сталось с кенде? — спросил я. — Он ведь был совсем ещё не стар…
— Беда приключилась, — помрачнел старший из братьев. — Когда славное наше войско возвращалось из успешного похода, подстерегли их злодеи-саксы. Не выдержали наши воины напора, а отступать пришлось через реку — там почти все и полегли, вода кровь смыла… Да не только кенде погиб в той сече, но и трое его старших сыновей — один остался, Левенте, который по ту пору ездил с дюлой в Бизанц — он и занял место отца.
— Вот так дела… — не удержался я от потрясённого возгласа: даже понимая, что на протяжении моего заточения время отнюдь не стояло на месте, я никак не думал, что мир, в который я вернусь, настолько переменился — теперь у власти не старый кенде, и даже не тот его сын, которого все привыкли считать его преемником.
— А новый-то кенде, сказывают, больно робок, — подключился Дюси. — Боится, знать, саксов, после того, как те разбили войско его отца.
— Да было бы оно, это войско, — угрюмо заметил Арпад. — Мало что от него осталось, до сих пор не залечило оно раны.
— Что ж теперь, кенде не покидает Грана? — спросил я, отвлекая его от мрачных дум.
— Да почитай что нет, хотя до нас тут мало что и доходит, — рассудил Арпад.
— И чем же занят его двор?
— Ну как же — охотой да схватками, да ещё бражничают на празднествах — чем ещё развлекаться в безделье?
— А что королевский суд, устраивают ли его, как прежде? Или каждый судит на своих землях, как в старину?
— Нет, королевский суд остался, — подтвердил Арпад. — Только единый раз его не было — в год гибели старого кенде, а так — всякий раз на зимний солнцеворот, видимо-невидимо людей съезжается тогда в Гран со всей страны, и всё же кенде каждого успевает выслушать — в этом ему не откажешь.
— А зачем они с дюлой ездили в Бизанц? — не преминул спросить я.
— Да кто ж знает, может, за данью, — ответил Дюси.
— Да нет же, вроде, к тамошнему кенде, за союзом… — возразил его брат.
— А кто там сейчас правит? Прежний ли базилевс? Ездили ли они к нему говорить о перемене веры, как когда-то? — Так, слово за слово, я принялся рассказывать им то, что помнил о Бизанце по рассказам Мануила, моего учителя: тот любил говорить о родине, благодаря чему я и сам немало знал об этом царственном городе.
— Хорошо же вам, — бросил, скаля белоснежные зубы, Дюси. — Столько знаете о Бизанце, и читать бойко умеете! А нас отец только знай ругает с утра до вечера, что мы олухи и неучи, — вздохнул он.
— За себя говори, — добродушно рассмеялся Арпад. — Тебя грех не ругать — ты лентяй каких мало.
— Не такой уж и большой толк воину во всём этом, — примирительно заметил я, про себя с горечью подумав, что без колебаний расстался бы со всей своей учёностью за одну возможность скакать навстречу вольному ветру с луком в руках и мечом у пояса — вот только мне суждено довольствоваться тем единственным, что мне осталось.
В этот момент открылась дверь и вошла молодая госпожа Пирошка, которая принесла мне еду и питьё. Арпад и Дюси тут же вскочили, смущённо глядя на неё — видимо, в последнее время им нечасто доводилось видеть сестру ишпана, но она попросила их не стесняться её присутствием, ведь господин Леле, должно быть, рад гостям.
Я тут же предложил угощение братьям, тем паче что у меня, в отличие от них, нагулявших здоровый голод, особого аппетита не было. Их не пришлось долго упрашивать — они мигом умяли всё до последней лепёшки и выпили поднесённое вино. Подливая им в чаши, Пирошка поглядывала на меня с тревогой и, когда парни, наговорившись вдоволь, удалились, спросила:
— Отчего вы сами не съели ни крошки?
Теперь, когда братья ушли, я не видел необходимости изображать весёлость, так что просто ответил:
— К чему мне есть — я же почитай что не встаю, так что не в коня корм. Поблагодарите от меня хозяйку, скажите, что и кушанья, и вино пришлись мне по вкусу.
Собрав поднос и пустые чаши, она молча ушла, а я остался размышлять, что же делать с моими потерянными годами, каждый из которых стоил мне целого десятилетия?
***
Сказать по правде, соблазн поддаться на уговоры и оставаться в постели, позабыв обо всём и, что главное, о том, каким я стал, был силён как никогда — ведь вполне достаточно радоваться теплу и уюту, обильной и вкусной пище, заботе, которой меня окружили, покорившись воле судьбы. Но всё равно всякий раз, едва проснувшись, я заставлял себя спускать ноги на холодный пол и, ухватившись за костыль, делать первый мучительный шаг.
Я старался, чтобы при этом никого не было рядом, ведь при виде того, как я натужно пыхчу, тщетно силясь приподняться, мои добрые помощники тут же принимались уговаривать меня прекратить издеваться над собой и вернуться в постель — мол, лекарь говорит, что мне просто надо хорошенько вылежаться, а дальше всё пойдёт как по маслу. Вот только сам я отлично понимал, что, если и впрямь последую этому совету, то едва ли мне суждено будет когда-либо подняться на ноги.
Пусть я пока понятия не имел, что собираюсь делать со своей жизнью, да и на что способен, одно я уразумел ясно: если мне суждено провести её остаток прикованным к постели, то не было смысла покидать замок Ших.
Сперва, проклиная всё на свете, я мог лишь кое-как пересечь комнату, повисая на костыле после каждого шага; затем мои «прогулки» немного удлинились: я смог выходить за дверь, прилежно пыхтя и хватаясь за стены, но до того, чтобы, преодолев переходы и лестницы, выйти хотя бы во внутренний двор, дело пока не доходило.
Пусть эти попытки вернуть своему телу если не былую живость, то хотя бы маломальскую подвижность отнимали все мои силы, это ничуть не умаляло терзавшего меня любопытства: мне никак не наскучивало наблюдать за людьми во дворе из-за решётки окна, а стоило появиться Эгиру, как я прямо-таки вцеплялся в него, стремясь выведать обо всём, что когда-либо достигало его слуха за те семь лет, на которые я выпал из жизни.
Хоть старый дружинник отца охотно шёл мне навстречу, я быстро заметил, что есть одна тема, которой он всячески избегает: ишпан Коппань и его владетельный дядя. После того, как Эгир нехотя признал, что Коппань жив, он ни в какую не желал поведать о том, чем тот занят, отговариваясь, что ему, мол, ничего не известно. Про Онда же он рассказал лишь то, что тот до сих пор управляет принадлежавшими моему отцу землями, однако тут же заверил, что мне сейчас рано об этом думать — со временем всё разрешится само собой.
Видя, что с Эгиром каши не сваришь, я принялся расспрашивать ишпана Зомбора, который как-то заглянул меня проведать. Тот оказался куда более откровенным:
— Что делает этот лысый чёрт? Разумеется, копытом бьёт так, что искры до самого Грана летят, — усмехнулся в усы ишпан Зомбор. — Но у нас на это и был расчёт: если прежде мелеку удавалось отводить кенде глаза, то уж такую шумиху он скрыть не сможет.
— Ну а если кенде примет сторону мелека?
— Ещё есть дюла, — рассудил Зомбор. — Он крут на расправу, но сказывают, что справедлив. Жаль только, что сейчас он, вроде как, в Бизанце — но к королевскому суду, надо думать, уже вернётся. А вообще я бы на месте Коппаня дважды подумал, прежде чем жаловаться кенде — а то как всплывут все его злодейства, небось, мало не покажется.
Когда ишпан ушёл, я ещё долго раздумывал над его словами. В отличие от казавшегося непобедимым Зомбора, я отнюдь не испытывал уверенности в том, что Коппань оставит разрушение своей крепости неотмщённым — и ещё менее мне верилось в то, что тот Коппань, которого я знаю, попросту забудет о моём существовании, ведь в этом деле были обстоятельства, о которых не задумывался мой добрый хозяин.
***
В один из вечеров, когда вместе с сумерками жизнь в замке вновь замерла, я чувствовал, что меня ждёт ещё одна бессонная ночь. Ворочаясь на кровати, я всё никак не мог улечься как следует, чтобы утихомирить ноющие кости. Заглянувшая ко мне Пирошка спросила, не угодно ли мне тёплого молока перед сном, которое советовал мне лекарь. Поблагодарив за заботу, я всё же не хотел её отпускать:
— Молодая госпожа, а небо сегодня ясное?
— Ясное, господин Леле, — ответила она, немногословная, как всегда.
Уже убедившись, что из моего окна видно куда больше земли, чем неба, я спросил её:
— А госпожа не поможет мне подняться на башню?
— Так поздно? — в её голосе мне послышался лёгкий испуг, и я поспешил заверить:
— Меньше всего мне хотелось бы доставлять беспокойство госпоже, так что не смею её задерживать.
— Мне тоже дурно спится в это время, — осторожно заметила она. — Так что если господину так уж хочется… — Она остановилась на полуслове, словно жалея о своём согласии; я, впрочем, не отступился от своего намерения, хоть оно и самому мне при ближайшем рассмотрении показалось довольно сумасбродным.
Прихватив сальную свечу, Пирошка повела меня к спиральной лестнице, по счастью, находившейся совсем близко от моих покоев. Должно быть, странную мы представляли собой пару: плывущая впереди, будто призрак, дева и ковыляющее за ней чудовище, отбрасывающее на стены жуткие паучьи тени.
Добравшись до лестницы, я наполовину поднялся по ней своими ногами, а наполовину заполз на четвереньках, хватаясь руками за ступени и волоча за собой костыль, но так или иначе цель была достигнута — надо мной раскинулся бескрайний звёздный шатёр. Пирошка не решилась последовать за мной, замерев у выхода на верхнюю площадку башни, я же двинулся вперёд, опираясь на свою палку.
Я уже подходил к краю, когда из-за спины раздался дрожащий голос:
— Н-не надо, господин… Не делайте этого...
— Чего не делать? — удивлённо обернулся я.
— Не прыгайте… — прошелестел её голос еле слышно.
— Зачем это мне? — искренне изумился я. Достигнув края, я оперся на каменный выступ. — Какая же красота…
Тихо приблизившись ко мне, она остановилась рядом.
— И вам не тошно жить… вот так?
Бросив мимолётный взгляд на еле различимое в свете звёзд лицо девушки, я про себя воздал должное её прямолинейности: пожалуй, при виде меня все думали то же самое, но никто ещё не осмелился высказать этого вслух — и потому я решил отплатить ей той же откровенностью.
— Конечно, тошно, — без прикрас поведал я. — Особенно когда перед глазами всё то, чего я лишился — прежде-то я об этом не задумывался. Однако если я всё-таки дорожил своей жизнью, даже когда гнил в темнице безо всякой надежды, раз не решился прервать её тогда, то теперь, когда я обрёл свободу, она для меня стократ слаще. — Замолчав, я принялся любоваться тем, как в чистом воздухе позднего лета трепещут звёзды, словно блики на прозрачной поверхности покрытой еле заметной рябью воды, и Пирошка также хранила молчание, которое я прервал первым: — В подобные мгновения мне хочется провести так всю оставшуюся жизнь — просто любоваться небом, купаясь в свете звёзд, засыпая под шорох дождя и просыпаясь от живительных лучей солнца.
— По-моему, это прекрасная жизнь, — отозвалась Пирошка.
— Жаль, что это недостижимо, — с грустью заметил я. — И что нельзя сохранить то, что имеешь, не стремясь к большему.
К этому времени у меня в голове уже начали зарождаться смутные идеи того, как следует распорядиться этой вновь дарованной мне жизнью, но до их воплощения было ещё очень, очень далеко…
Следующая глава