Предыдущая глава
Леле
На следующий день мне удалось выйти во двор, пусть и не без содействия Эгира. Мой верный помощник так и собирался оставаться подле меня, но я заверил его, что просто посижу на солнышке, так что ему ни к чему ради меня надолго отвлекаться от своих дел.
Остановившись посреди двора, я подставил лицо благодатным лучам. Мне казалось, что вместе с их теплом под кожу проникает сама жизнь, которой медленно, по капле, наливается моё тело — мне хотелось тянуться вверх, к солнцу, словно пробившемуся из тьмы на свет ростку.
читать дальшеВсецело отдавшись этим ощущениям, я не сразу заметил, что за мной наблюдает молодая госпожа Пирошка, застывшая в отдалении. Когда я улыбнулся ей, она поспешила объясниться:
— Прошу извинить меня, я задумалась, — и хотела было уйти, смутившись окончательно, но я остановил её:
— Я сильно затрудню госпожу, если попрошу её немного задержаться и побеседовать со мной? Насладитесь этой чудной погодой, ведь скоро грядёт осень, и солнечных дней будет всё меньше.
— Как жаль… — отозвалась она и, тихо приблизившись, остановилась рядом со мной. — Жаль, что вас не вызволили раньше, чтобы вы могли сполна порадоваться и весне, и лету…
— Так ведь будут и другие года, — улыбнулся я, а про себя поневоле задумался о том, суждено ли мне увидеть новое пробуждение природы, или же этот конец лета, урожайная пора — единственное, что даровано мне судьбой? — Хоть кажется, что зима несёт смерть всему живому, весной жизнь возрождается вновь — сейчас я снова в это верю.
— Вы ведь останетесь здесь? — спросила Пирошка, глядя в сторону.
— Не знаю, — честно ответил я и, неуклюже опираясь на свою палку, принялся ковылять по двору. — Не знаю, смогу ли… — при этих словах я и сам не понимал, что имею в виду: смогу ли остаться или смогу ли уйти.
— Я бы тоже хотела уйти, — тихо бросила девушка, не оборачиваясь. — Мне кажется, что в другом месте и жизнь пойдёт по-новому, ведь там ничто не напоминает о прошлом.
Покосившись на неё, я подумал: «Хорошо, если так — но когда твоё тело само как старый разваливающийся дом, от него не уйдёшь…»
— Мой учитель — мудрый человек, — вслух произнёс я. — Он говорил, что всюду, куда бы ни направился странник, он, словно улитка, тащит с собой всё, чем обременён. А ещё он учил меня, что не следует пускаться в путь без цели, ведь так легко потеряться в этом мире — а вот если знаешь, к чему идёшь, то в итоге можно прийти к чему-то совсем иному, однако это и будет тем, что тебе предназначено.
— Всё это так мудрёно, — поразмыслив, бросила Пирошка, но в устремлённом на меня взгляде больше не было той затаённой тоски.
— Сдаётся мне, что тем самым он попросту заговаривал мне зубы, — усмехнулся я, — чтобы не донимал его нытьём, что вместо того, чтобы зубрить грамматику, я предпочёл бы вскочить на коня и скакать во весь опор без особой цели, как то и делали большинство моих ровесников.
— Он и вправду был мудрым человеком, — ответила мне с лёгкой улыбкой Пирошка. После этого она попрощалась и поспешила по своим делам.
***
Обретя способность свободно перемещаться по крепости, я отправился навестить лекаря в его лечебнице. Тот не без гордости показал мне свой набор снадобий в керамических банках, блестящих инструментов, свёртков и сушившихся под потолком целебных трав — всё у него было в образцовом порядке, к чему, видимо, приучили его годы жизни в монастыре.
Сев на лавку, я пил предложенный Бенце травяной настой для укрепления сил и расспрашивал о том, чему учили его монахи — о Провидении, о милости Бога, о Троице. Впрочем, за разговором я довольно быстро понял, что добрый лекарь не особенно старался вникать в тонкости учения, предпочитая сосредоточиться на практической составляющей: он желал нести людям свет Божьей любви делом, а не словом.
— Если Господь посылает людям испытания, — бесцеремонно любопытствовал я, — выходит, он желает, чтобы они страдали? Взять хоть смерть его сына — разве нельзя было спасти род людской, никому не причиняя боли, ведь власть Бога безгранична?
— Господь посылает испытания тем, кто способен их превозмочь, — отвечал Бенце, продолжая крошить листья для настойки, изготовление которой я прервал своим появлением. — Не изведав страданий, человек не спасётся.
— А как же тогда быть с теми, кто, прожив недолго, умирает, не познав горестей этого мира?
— Это зависит от того, был ли крещён младенец или нет, — рассудил лекарь.
— Ну а как вы сами относитесь к тому, что помогаете иноверцам? — не удержался я от каверзного вопроса. — Ведь все, кого вы лечите — иной веры, а значит, попадут в ад?
— Я молюсь, чтобы этого не случилось, — ответил лекарь с простодушной улыбкой. — Я думаю, что все души перед Богом равны, и место в аду лишь тем, кто умышленно творит зло.
Я поневоле задумался, принявшись разглядывать керамические банки с аккуратными надписями на латыни: есть ли в числе моих соотечественников хоть один, кто, по мнению христиан, не творил зло? Что уж там, наш народ не отличается кротостью — но разве того же нельзя сказать о прочих?
Мой взгляд упал на одну из банок, подписанную: «Aconitum», и я бездумно бросил:
— А что если человек всё же не сможет превозмочь испытаний, которые ему посланы?
— Я бы сказал, что ему следует терпеть, ведь он будет вознаграждён в мире ином, — покачал головой Бенце. — Но если он решится на непоправимое, врата Рая навеки закроются для него.
Эта тема явно огорчала усердного врачевателя, так что я перевёл разговор на другую, спрашивая о незнакомых мне растениях, которые встречались в его богатом арсенале — и Бенце охотно рассказывал мне, где собирают ту или иную целебную траву, как их обрабатывают — за этой приятной беседой мы оба не заметили, как краткое осеннее солнце сменилось ранними сумерками.
Цинеге
Наутро мы вместе с ишпаном Элеком отправились поглядеть на тех, кого откопали в могилах на склоне горы — на рассвете люди как раз закончили работу. Когда мы добрались, уже было светло, так что мы смогли как следует рассмотреть мертвецов.
Даже не имея опыта моего старшего товарища и его цепкого глаза, я мог с уверенностью судить о том, что погребены они были куда раньше.
— Что-то мне не кажется, что это противники Коппаня, — наконец растерянно произнёс ишпан Элек. Ответом ему был лишь вздох Акоша, подтверждающий очевидное: судя по одежде и снаряжению, эти люди, скорее всего, были товарищами всё тех же, которых откопали парой дней раньше.
— Выходит, нужно искать дальше, — велел Элек своим людям, и они вместе с ним без особой радости отправились исполнять приказ, так что с нами остались лишь те, кому предстояло переправить тела в крепость, да старший над ними Юлло, который недавно обещал проводить нас к разрушенному мосту.
Акош всё продолжал всматриваться в тела, от которых шёл столь густой запах, что спасало лишь то, что мы были на обдуваемой ветром горе.
— Чем же, по-твоему, это погребение отличается от предыдущих? — наконец бросил Акош, и я не усомнился ни на мгновение: сам он уже сделал какой-то вывод.
— Помимо очевидного — что с этим миром они распрощались куда раньше? — усмехнулся я, чем вызвал неодобрительную гримасу моего товарища. Сделав пару шагов, я остановился рядом с ним. — Те были уложены в могилы как попало, кажется, даже оружие побросали наугад: у кого по два меча или лука, а у кого-то — ни единого, кто в кольчуге, кто без. Эти же явно удостоились бóльших почестей: каждый при своём снаряжении, меч и лук уложены рядом, даже пояса выровнены так, чтобы сразу было видно таршой — хотя очевидно, что это погребение явно не окончательное.
— Это почему же? — испытующе бросил Акош.
— Место уж больно неудачное, — пояснил я. — Земли тут мало, почти сразу камень. Тем, кто так расстарался, негоже не позаботиться о том, чтобы могилы не размыло паводком, выбросив кости их товарищей, так что прикопали их разве что от диких зверей. К тому же, поставили урочище, чтобы пометить место. Да и одежда со снаряжением почти не тронуты, тетива у луков не перерезана — разве так подобает хоронить? — Я бросил взгляд на Акоша, полагая, что пришло время и ему поделиться своими соображениями, но он молчал. — Те, что погибли позже, явно собирались забрать с собой павших товарищей — да вот только выходит, что под конец некому уже было и забирать, — закончил я.
— По всему видать, так и есть, — отозвался Акош. — В горах, откуда они пришли, у них уже случилась одна стычка.
— Одного не понимаю: где же те, кто их так разделал? — бросил я в пространство. — Селяне их съели, что ли? Или тот самый дьявол прибрал?
После этого, предоставив мёртвых заботам людей ишпана, мы двинулись в гору под предводительством того самого Юлло. По пути Акош то и дело бормотал под нос:
— А ведь и впрямь славные места для охоты… Ох и давно мне не доводилось выбираться в такие… Пожалуй, надо бы всё-таки сподобиться, пока ноги носят…
— Как соберёшься — зови с собой, — рассеянно бросил я, внимательно оглядывая окрестный лес в надежде что-нибудь обнаружить — вскопанную ли землю, оброненную ли вещь — да хотя бы сломанную ветку. Мы порядком выбились из сил из-за того, что приходилось всё время идти в гору, но ещё засветло добрались до места, где Юлло отвёл нас к реке, над которой ранее нависал мост.
— Да уж, чистая работа, — бросил Акош, оглядываясь по сторонам, в то время как я рассматривал болтающиеся на другом берегу остатки верёвок. — И, говоришь, других таких мостов в округе нет?
— Ближе всего — каменный мост, что ниже по течению, — ответил Юлло. — А дальше есть, конечно — и не навесные, а обычные, деревянные, хоть их и сносит чуть ли не каждый год.
После этого Акош двинулся куда-то в сторону, скрывшись за высоким валуном. Когда я последовал за ним, оставив Юлло на берегу, мой товарищ без слов указал мне на камень с примотанным к нему обрывком верёвки, который засел в расщелине на берегу обрыва.
— А вот и замена мосту, — вполголоса бросил он.
— Да только не слишком удачная, — рассудил я, вытягивая обрывок во всю длину: истрёпанный конец пришёлся аккурат на острый край треснувшего камня.
— Если выбирать не приходится, то хватаются и за соломинку, — рассудил Акош.
— Что же, выходит, тела этих неуловимых бойцов надо искать не на берегу, а на речном дне? — невесело усмехнулся я.
— Одно я могу сказать точно, — без улыбки ответил на это мой спутник. — Сколько живу на свете, не видал, чтобы мертвецы сами за себя мстили.
Когда мы возвратились к Юлло, Акош без обиняков спросил у него:
— Как думаешь, если бы кто-то упал здесь в реку, его нашли бы ниже по течению?
— Если тот, кто упал, был не один, то скорее всего, его бы вытащили, или выбрался бы сам, — поразмыслив, рассудил тот. — Ну а если бы ему повезло меньше — то тело, скорее всего, прибилось бы к опоре моста или застряло в нанесённом там плавнике; да и если бы оно как-то миновало мост, люди бы заметили — там ниже по течению места обжитые, и уж ишпан Элек узнал бы об этом. Но вполне могло быть, что его вынесло на отмель ещё раньше, а тут-то в такое время никто не бывает…
Я мысленно заметил себе, что на обратном пути следует пройти поближе к берегу, чтобы проверить, не удастся ли что-нибудь найти в течении реки.
Поскольку все мы изрядно утомились, Юлло предложил нам передохнуть в хижине, которую для этих целей используют местные охотники. Усадив нас на застеленные мехом лавки, он вышел за дровами.
— А здесь чисто, — оглядываясь, похвалил хижину Акош. — Нечасто встретишь такой порядок в подобных местах. Непременно нужно сюда вернуться.
— У меня всё не идёт из головы та верёвка, — отозвался я. — Ну, скажем, первый блин комом, но почему бы не попытаться ещё раз? Окажись здесь я с парой ребят, мы бы мигом наладили переправу, ещё и получше того трухлявого моста!
— Видать, не было у них ни верёвок, ни крепких ребят, — бросил Акош, поглядывая в сторону двери.
— Шутишь, что ли? — фыркнул я и, понизив голос, добавил: — Скажешь, что красны девицы или дети с дедами весь лес могилами усеяли?
— Да совсем не похоже всё это на шутки, — мрачно отозвался Акош. — Не зря говорят, что и загнанная в угол мышь опасна — а коли потом эта мышь приведёт с собой подмогу, так несладко же придётся коту…
— Пожалуй, на месте кота я сделал бы всё возможное, чтобы эта мышь не ушла, — рассудил я. — Однако в нашем случае вышло наоборот: мышь съела кота.
— Вот и созывай теперь народ на кошачьи похороны, — ухмыльнулся мой товарищ.
Эгир
По прибытии в Гран госпожа Инанна звала нас под свой кров, но господин Леле отказался, и на этом мы с ней распрощались — она отправилась к своей семье, мы же поселились в корчме, где с трудом нашли место: народу съехалось пруд-пруди, так что заплатить пришлось втридорога.
До суда оставалось более недели. Казалось бы, эта отсрочка должна была стать тем самым желанным отдыхом после нелёгкого пути, однако вместо того, чтобы воспользоваться ею, я никак не находил себе места. Даже когда я пытался занять себя чем-то полезным, тревожные мысли не давали ни на чём сосредоточиться, и я тут же бросал начатое, продолжая изнывать от тягостного ожидания.
Днями напролёт я ломал голову, пытаясь придумать, чем бы помочь господину Леле, однако, стоило мне подойти с очередным предложением, он тут же отмахивался от меня со снисходительной улыбкой: «Право, Эгир, я уже думал об этом…» — или: «Едва ли такое возможно».
В противоположность мне, он будто бы вовсе не тревожился. Вспомнить только, чего стоило во время путешествия удержать господина Леле на месте, когда он был полон решимости двигаться дальше, а теперь он только и делал, что неподвижно сидел во дворе, пока не замёрзнет, чтобы потом отогреваться у огня в корчме. Он даже говорил мало, и от этого мне было особенно не по себе, а потому тянуло перемолвиться с ним хоть словом.
— Жалеете ли вы о том, что не отказались от своего замысла? — не вынеся этого молчания, как-то спросил я.
— Жалеет ли камень о том, что, сорвавшись с места, породил лавину? — сказал господин Леле, когда я уже и не надеялся на ответ.
Какое-то время я не знал, что и сказать на это; затем столь же озадаченно спросил:
— Если это случилось в отдалённых горах, где нет и следа человека, то какое же от этого зло?
— А если лавина погребла под собой лагерь разбойников? — парировал господин Леле. Не дожидаясь, пока я соберусь с мыслями, он закончил: — Или честных путешественников? Камню неведомо, добро или зло он породит, остаётся лишь надеяться, что сила, сдвинувшая его с места, действует во благо.
— Вы слишком много разговаривали с тем лекарем, — неодобрительно покачал головой я. — Какой прок от подобных рассуждений?
— Что в них плохого, если они даруют надежду? — возразил он, и на это я уже ничего не мог возразить: самая глупая, безумная надежда и впрямь намного лучше беспросветного отчаяния. Вспомнить хоть то, как я с двумя мальчишками шёл на верную смерть, когда на нашей стороне была лишь та самая отчаянная надежда — я до сих пор не перестаю удивляться тому, как это все мы умудрились выжить.
В последнее время я вспоминал о них всё чаще, успокаивая себя тем, что они в хорошем месте с добрыми людьми, ведь я успел прикипеть сердцем к этим двоим, привыкнув думать о них, как о собственных детях; прежде я и помыслить не мог, что буду скучать даже по пререканиям с Ирчи, что уж говорить про господина Нерацу. Он сразу понравился мне своей спокойной доброжелательностью, столь непохожей на кичливые замашки молодой знати, ещё до того, как я узнал, что за сила таится в столь хрупком мальчике — и до сих пор не устаю поражаться тому, что именно он спас всех нас, его таланты, его самоотверженность, которые истинная скромность обращает в подлинное золото — что и говорить, вот такими мне хотелось бы видеть своих сыновей, да только подобных господину Нерацу не сыскать на свете — ни среди людей, ни, как подсказывает мне сердце, даже в самой Твердыне.
***
Вот наконец настал день, когда господин Леле ушёл на королевский суд, запретив сопровождать себя. Он не обещал вернуться или известить меня об исходе, лишь попрощался и вопреки моим протестам отдал все оставшиеся деньги, заверив, что ему они не понадобятся, а вот мне пригодятся. Кроме того, господин Леле взял с меня обещание, что сам я не буду справляться в замке о его участи.
Я честно пытался сдержать слово, да вот только слухи о том, что стряслось на королевском суде, разнеслись по городу ещё до наступления ночи. Я коротал время в общем зале корчмы, когда один из участников застолья хвастливо поведал:
— Я ж тебе такое сейчас расскажу, братец, о чём со времён наших дедов тут не слыхивали!
— Не знаю уж, что тебе там наболтали, а вот у меня и впрямь знатная история! — отозвался его сосед. — Ты послушай, — увещевал он норовящего перебить его сотрапезника, видя, что внимание всех собравшихся нынче приковано к нему одному, — явился на королевский суд под видом старца принц из чужедальних земель и воззвал к кенде — помоги, мол, вернуть мои владения, не откажи в помощи, не посрами славы предков! А кенде ему и говорит…
Я весь обратился во слух, чуя, что, несмотря на путаницу, речь, безусловно, идёт о моём господине, но тут его сотрапезник наконец не выдержал потока столь возмутительного вранья:
— Да что ты плетёшь, дурень! Какой ещё принц! Это ж нашего ишпана сын!
— Не знаю, что там у тебя за ишпан, а я тебе про принца, — знай гнул своё второй собеседник. — Говорит, мол, дядя вероломный владения моего отца присвоил, а меня выставил восвояси…
— Да не выставил, а заточил! — вновь перебил его первый, а второй припечатал:
— Да не заточил, а зарубить пытался, а он бежал, выдав себя за другого, вот как! На кой ляд он ему заточённый?
— Дык дяде надобно было, чтоб он его законным наследником признал, — несколько менее уверенно бросил первый — видимо, эта часть истории была им усвоена постольку-поскольку.
— А к чему дяде его признание, коли он уже заполучил трон? — прервал его собеседник, победно заключив: — То-то же!
— Так и что кенде? — нетерпеливо бросил я, сам не заметив, как подскочил с места. Оба спорщика уставились на меня, словно меня принёс гриф [1] прямиком из Нижнего мира, однако я, не обращая на это внимания, переспросил: — Что ответил ему кенде?
— Кенде, конечно же, покарал злодея, — ко второму рассказчику мигом вернулась самоуверенность, и он бойко закончил: — А неправедно обиженного принца одарил своей милостью и отправил восвояси с богатыми дарами!
— Врёшь ты всё, — мстительно отозвался первый. — Злодей выхватил саблю, да как зарубил сына ишпана на месте — так кровь и брызнула! Никто и шелохнуться не успел!
— Ну, может, оно и так, — не стал настаивать второй, — однако злодея тут же покарали, окропив его кровью могилу героя!
При этих словах у меня внутри всё похолодело, однако я тут же убедил себя, что нельзя поддаваться панике из-за подобных выдумок — мне сразу стоило понять, что оба собеседника заполучили эту историю через десятые руки, так что пытаться доискаться у них правды, равно как и выведать, откуда им всё это известно — заведомо бесполезное дело. Одно я знал наверняка: если бы дело решилось в пользу господина Леле, тот непременно дал бы мне об этом знать.
Хоть своими глазами происшествие на королевском суде видело не так уж много людей, складывалось впечатление, что каждый из них отрастил по сотне языков, так что поутру пересудами полнилась вся столица — вот только правды в них было ничуть не больше, чем в подслушанной мною накануне досужей болтовне. Чтобы не томиться в напрасном ожидании, то и дело бросаясь от отчаяния к надежде, мне оставалось лишь разыскать того, кто не понаслышке знает об участи господина Леле.
***
Я знал о том, что несколько моих старых сотоварищей пошли на королевскую службу, но не видывал их лет десять — с тех самых пор, как погиб ишпан Дёзё — а потому не мог точно знать, не занесло ли их куда-либо ещё, да и вообще, живы ли они. Люди из охраны дворца поначалу вовсе не хотели тратить на меня время: видать, думали, что я — один из тех, кто желает подать жалобу после окончания королевского суда, но услышав, что я ищу старых друзей, мало-помалу разговорились.
— Пустои Золто [2]? Как же, знаю такого, да вот только он ещё три луны назад уехал с дюлой в Бизанц; скоро, вроде, должны вернуться… А как скоро — да кто ж знает: может статься, завтра, а может — к весне, путь-то неблизкий… Фекете Саболч [3]? Этот-то да, до сих пор здесь служит, хоть и поговаривает, что хотел бы перебраться к своим, в Альфёльд [4].
— Он и раньше хотел того же, я уж думал, давно он там, — поддакнул я. — А Силарда знаешь, по прозванью Лесоруб [5]?
— Кто ж не знает дядьку Бако, — ухмыльнулся стражник. — Он-то из Грана носу не кажет, говорит, сыт по горло всякими странствиями.
— И как бы мне с ними повидаться?
— Да вот сегодня вечером мы сговорились выпить-пошуметь, потолковать, что да как, в корчме «У сокола [6]» — туда и ступай после захода.
— Мне бы пораньше, — скривился я.
— Как же пораньше, — развёл руками стражник и тут же закричал на какую-то женщину: — Куда ты со своим поросём! Сказано — никакой животины, без того от вас смердит, будто в хлеву! Где ж я тебе его возьму, — вновь обратился он ко мне, — ежели мне отсюда ни на миг не отлучиться, а он бог весть где обретается?
— Дело-то у меня больно важное… — нахмурился я, отчаянно пытаясь сообразить, чего бы ему такого наплести, не выдавая сути.
— Сроду не слыхивал о таких делах, что не терпят до вечера, — проворчал стражник. — Сам ты, вроде, не помираешь, — добавил он, окинув меня взглядом, — а дядька Бако ещё и покрепче твоего будет, да и Фекете на здоровье не жалуется, так что авось свидитесь. Куда прёшь, — вновь заорал он на какого-то детину, который возомнил, что, располагая силой, ожидать ни к чему, и решил идти напролом, — тут тебе не твои бараны!
Видя, что ему не до меня, я отправился бродить вокруг замка, любуясь на покрывшуюся льдом широкую реку, а потом принялся искать эту самую корчму. Я несколько раз обошёл все близлежащие улочки, пока не сообразил, что то, что изначально показалось мне белой совой, на самом деле было не слишком правдоподобным изображением белого сокола на вывеске над входом.
Задолго до наступления сумерек я уже сидел там, утоляя нагулянный за день голод доброй порцией ухи и запивая её лёгким местным вином. Ближе к вечеру и впрямь появилась компания из трёх стражников, устроившаяся неподалёку, что было мне весьма на руку.
По правде говоря, я рассчитывал на то, что стража замка так же любит почесать языками, как и обычные посетители корчмы, а уж из их пересудов я узнаю куда как больше, но они не стали заговаривать о суде, обсуждая лишь, куда разъехались среди зимы подручные королевского судьи.
— Вот уж собачья работёнка, не хотел бы я такую, — приговаривал один из них, покручивая ус. — Ладно бы ещё за делом, а то ищи ветра в поле, в горах облако…
— Кабы ты понадобился корхе — так небось поехал бы как миленький, ещё и благодарил бы, — с усмешкой отозвался его спутник, который, щурясь от удовольствия, потягивал пиво. — Да вот только ему сметливые люди надобны, а не те, у кого сила есть — ума не надо…
— Это ещё как посмотреть, — тут же насупился стражник. — Была б у каждого из них ума палата — чай, и дело бы спорилось, а то только и знают, что из людей жилы тянуть…
При этих словах их третий спутник, до сих пор сидевший молча, шикнул на него:
— Ты бы не болтал почём зря про людей корхи, ежели не желаешь оказаться рядом с тем горбуном…
Последние слова поневоле насторожили меня, но к немалой моей досаде после этого предостережения стражники понизили голос, так что в заполняющемся зале корчмы было ничего не разобрать; прислушиваясь, я пересел немного ближе, уповая на то, что они, увлекшись беседой, не обратят на меня внимания.
— Вот так встреча! — раздался звучный бас из-за спины, и, обернувшись, я увидел не кого иного, как того самого Бако. — Да это ж старина Эгир — мышиный воевода!
— Неужто это ты, Лесоруб! — отозвался я, вглядываясь в старого соратника — казалось, годы вовсе не властны над его выдубленной физиономией и седоватыми усами.
Похлопав по плечу, он смерил меня одобрительным взглядом, из которого я заключил, что и сам не так уж сильно состарился за прошедшие с нашей последней встречи годы.
— Пойдём-ка, потолкуем чуток.
Я охотно подчинился, радуясь как долгожданной встрече, так и тому, что наконец-то смогу без помех расспросить кого-то толкового.
Заведя меня в угол, куда голоса прочих посетителей доносились лишь неразборчивым гулом, мой старый товарищ первым делом спросил:
— Ты где глаз-то умудрился потерять? Неужто в вашу глухомань ещё забегают куны?
— Да нет, так, в одной стычке… — уклончиво отозвался я. — Видать, старею, не та уже сноровка…
Как будто удовлетворившись этим, Бако начал привычные между старыми друзьями, что долго были в разлуке, расспросы:
— Ну и как тебе живётся-можется в дружине ишпана Зомбора? Или решил сменить господина, раз явился сюда без него?
— На службе у Зомбора живётся хорошо, — отозвался я, — так что о переменах пока не думаю, просто нашлись в Гране кое-какие дела — вот и собрался наконец съездить, да заодно старых друзей проведать.
— Что-то больно неудачное время ты выбрал для странствий, — прищурился Бако. — Непросто, надо думать, перебираться через горы в преддверии зимы. Или тоже желаешь подать жалобу королю — то-то ты и стражу расспрашивал?
— По правде говоря, не жалобу хочу подать, а узнать об одном из тех, кто её подал, — отозвался я, невольно понижая голос.
— А что ж ты у него самого не спросишь? — смерил меня внимательным взглядом Бако. — Может, потому, что он из замка-то и не вышел?
— Ежели сам всё знаешь, зачем спрашивать? — столь же неопределённо отозвался я.
— Хоть Эрдей далеко, до нас тут тоже кое-что доходит, — бросил Бако будто бы в пространство. — И я, пусть моего разумения не всегда хватает, чтобы понять, что творится на другом конце страны, я привык мотать на ус то, что слышу. Уж наверняка не зря Коппань столько раз за последнее время мотался в Гран…
— А что это вы тут сидите, будто два сыча, — послышался рядом громогласный зов ещё одного моего давнего знакомца, Черныша Саболча — смоляная шевелюра, из-за которой он и получил своё прозвище, изрядно посерела за прошедшие с нашей последней встречи годы. — Э, да это Эгир! Каким ветром тебя сюда занесло, старина?
Я был искренне рад появлению Фекете, ведь, вопреки неусыпной тревоге последних дней, его голос мигом пробудил в памяти дни нашей молодости.
Узнав, что я лишился глаза, он тут же сочувственно посетовал:
— Эх, как скверно! Помнится, Мирча после такого не только из лука мазал, но даже по полену топором всю осень попасть не мог!
— Да я уже привык, — заверил его я. — Недаром говорят: лишь потеряв один глаз, начинаешь как следует ценить второй.
— Что верно, то верно… — согласился Фекете. — А в Гран-то ты зачем наведался?
— Как будто я не могу просто так заехать повидать старых друзей, — усмехнулся я.
— То-то я и смотрю, ты у нас свободен, как вольный ветер в поле, — хмыкнул он в ответ. — Кабы не эта служба, так и я уже не раз повидался бы и с тобой, и с прочими товарищами, да ещё на родину, в Альфёльд, не преминул бы заехать…
— Ты бы ему о том рассказал, что вчера видел, — подтолкнул его локтем Бако. — Сдаётся мне, он за этим сюда пришёл.
— А что я видел-то вчера? — не вдруг сообразил Фекете.
— Да о чём вся столица гудит.
— Э-э-э… — протянул мой давний товарищ, подняв глаза к потолку. — Знатная вышла заварушка…
Я уж испугался было — неужто и впрямь дошло до смертоубийства, как о том болтали те двое в корчме? Однако рассказ Фекете одновременно и развеял эти страхи, и наполнил меня новыми.
— А что ты сам-то об этом думаешь? — спросил у него под конец Бако. — Настоящий это сын ишпана Дёзё или нет?
— Да что я могу о том сказать, — простодушно признался Фекете, — коли его родные дядья признать не могут?
— Как знать, может, ты бы на их месте и отца родного не признал, — усмехнулся Бако в усы. — Говорят же: тощий кошелёк всем без надобности, а у набитого всегда тьма хозяев найдётся…
— И что ж теперь с ним будет? — не удержался я — сердце сжималось от одной мысли, что господин Леле, который так радовался свободе, вновь оказался в заточении — пожалуй, для него такая участь хуже смерти.
— Да уж до возвращения дюлы его подержат, — рассудил Фекете. — Не решится кенде без него рассудить такое дело.
— А что корха? — не унимался я. — Разве не его работа — разобраться, что да как?
— Так-то оно так, да я бы на его месте поостерегся судить поспешно, — протянул Фекете.
— Не по силам столь зелёному подсвинку, как Кешё, одолеть такого здорового секача, как Онд, — пояснил за него Бако. — Если бы кто спросил меня обо всей этой истории, то я сказал бы, что, быть может, Онд сам её и затеял, чтобы избавиться от давнего недруга — а тот и рад купиться на приманку. Думал, раз дюлы нет в амбаре — так и мыши в пляс.
— Да разве кто-то может пойти на то, чтобы обвинить самого себя? — поразился я. — Разумеется, если он в здравом уме?
— Быть может, в такой глуши, как Эрдей, о подобном и не слыхивали, — усмехнулся Бако, — а здесь мне доводилось видеть и не такое. Мелек сам чует, что у его идола глиняные ноги, а потому не может позволить, чтобы рядом пустил корни молодой крепкий дуб, который его свалит — вот и спешит срубить его первым. Если кенде прознает, что мелек в этом замешан — так у того есть защита дюлы; а если Кешё, поддавшись на его уловки, сгинет в этом омуте, то его место можно смело прочить Онду — ведь кто он как не обиженная сторона?
— Куда легче бросить подозрение на того, кто не искушён в уловках, — кивая, вторил ему Фекете. — И на охоте молодой зверь всегда попадётся вместо кривого да старого… — Бросив взгляд в мою сторону, он хлопнул меня по плечу: — Это я не про тебя, друг, мы-то с тобой все трое — старые матёрые волки. Поведай-ка лучше, как там твоя семья?
Пока я рассказывал ему про сыновей, Бако отошёл к другой компании, оставив нас с Фекете в одиночестве в этом укромном углу зала корчмы.
— И что же всё-таки привело тебя в Гран? — вновь спросил он меня под конец.
— Ты говорил, что не признал его, — вместо ответа бросил я. — Неужто совсем ничто не шевельнулось в сердце?
— Пожалуй, что-то в нём показалось мне знакомым, — согласился он. — Но, быть может, это всё имя? Так, бывает, на чужбине услышишь одно слово — и будто дымом родного очага потянуло… Ты же помнишь, каким был ишпан Дёзё — одно слово, настоящий витязь, статный, словно сосна — а видел бы ты этого человека, ты бы меня понял… жуть берёт от одной мысли, что он может оказаться его сыном.
— Да ведь видел я его, — прервал я старого приятеля. — Больше того скажу — сам с ним сюда и прибыл, от самого замка Ших. — При этом признании с сердца словно свалился незримый камень — прежде я и сам не сознавал, как сильно давит эта неспособность рассказать правду. Фекете при этом воззрился на меня во все глаза, будто утратив дар речи; не дожидаясь его вопросов, я закончил: — И в том, что он — подлинный господин Леле, сын нашего господина Дёзё, я уверен не меньше, чем в том, что моё имя — Эгир.
Примечания:
[1] Гриф — венг. griff — родственная европейскому грифону жадная и жестокая птица, поедающая людей — но в то же время лишь она может вынести из Нижнего мира в Средний мир (мир людей).
[2] Пустои Золто — венг. Pusztai Zolta — прозвище Pusztai означает «степняк», Zolta — сокр. от Zoltán, которое происходит от «султан».
[3] Фекете Саболч — венг. Fekete Szábolcs — прозвище Fekete означает «чёрный», имя — «молот».
[4] Альфёльд — венг. Alföld, в пер. с венг. «низменность», обширная равнина, занимающая половину площади современной Венгрии (восточную её часть). Крупнейший винодельческий регион с плодородными почвами, по нему протекают Тиса и Кёрёш, здесь же находится национальный парк Пуста Хортобадь — крайне редкая для европейского региона степь.
[5] Бако Силард — венг. Bakó Szilárd — прозвище Bakó означает «лесоруб», имя Szilárd — «сильный, твёрдый, постоянный».
[6] «У сокола» — венг. «A solyomnál».
Следующая глава