Ad Dracones (публикации за 22 января 2021)8 читателей тэги

Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Экстра 5. Наставники – Tanítók (Тониток)

Предыдущая глава

Ирчи

— Если поторопимся, к вечеру можем поспеть в Гран, — сообщил я, медленно правя сквозь лес. При этом я всеми силами старался сдержать грусть, которая всё же просачивалась в мой голос, не зная даже, откуда она берётся — разве я сам не стремился туда? — Поначалу, наверно, стоит остановиться в какой-нибудь корчме, где потише, а утром уже отыщем дом Инанны и остальных…

Меня заставило замолчать движение Кемисэ — он опустил ладонь мне на запястье, будто желая таким образом притормозить лошадь. Повинуясь этой безмолвной просьбе, я натянул поводья.

— А может… не стоит с этим спешить? Поблизости негде остановиться?

читать дальшеВ который раз я поразился тому, как точно он сумел распознать смутное волнение, которое я едва сознавал сам. Конечно, у него могли быть свои причины медлить с прибытием — быть может, городская суета вселяла в него беспокойство, несмотря на то, что твердынец, казалось бы, попривык к людям, а может…

Благодарно похлопав его по руке в ответ, я предложил:

— На полпути есть деревенька, там у меня имеется знакомый с большим двором, который пускает переночевать за хорошую историю, а готовят у него так, что пальчики оближешь. — Натягивая вожжи, я продолжил, стремясь подавить собственную тревогу: — Когда прибудем в Гран, я тебе всё-всё покажу, что только достойно внимания. Может, бывают города и побольше Грана — но ты ведь прежде толком ни одного города не видел.

— А Вёрёшвар как же? — возразил Кемисэ.

В ответ я лишь фыркнул.

— В сравнении со столицей Вёрёшвар и городом-то приличным не назовёшь. А в Альбе-Юлии тебе что довелось посмотреть?

— Да почти ничего — когда мы с Вереком въезжали в город, я заметил только, как много там людей, да и мы сразу же направились к дому Анте, нигде не останавливаясь. А когда выезжали — было темно, я ничего не увидел.

— Чего ещё ожидать от этих бирюков, — рассудил я, вновь подстёгивая лошадь. — Можно подумать, они везли девицу на выданье… Надо было тебе со мной пройтись — и там, и на рынок в Вёрёшваре… — Тут я с удивлением обнаружил, что из памяти почти изгладилось то, что я сам изначально не желал иметь с этим твердынцем никаких дел — до такой степени, что и имени его запомнить не удосужился — да и он, скорее всего, едва ли захотел бы со мной куда-то идти. — Так странно, — внезапно поделился я, — мне кажется, будто мы так вот путешествуем вместе уже целую вечность, и не было времени, когда я тебя не знал.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, — помедлив, отозвался Кемисэ. — После того, как я чуть не умер, вся моя прежняя жизнь кажется ненастоящей, будто это был сон.

Эти слова удивили меня — я тут же принялся думать о своём детстве, о родных — но все воспоминания остались прежними — столь же яркими, словно это происходило со мной совсем недавно.

Стоял ясный день — снег так и искрился бликами солнца, лучи которого, пусть и не грели, вселяли необычайную бодрость духа. Наверно, это да глупое любопытство сподвигло меня на робкий вопрос, который я нипочём не отважился бы задать в сумерки:

— А каково это — очутиться между тем миром и этим? — при этом я почти надеялся, что Кемисэ скажет — мол, ничего не помню, одна чернота и всё. Опершись подбородком о ладонь, он долго молчал, прежде чем ответил:

— Я не смогу описать этого как следует. Я видел… своих предков и тех, кого знал в жизни. Помню, как слышал твой голос — а больше ничего. — После этого он вновь замолчал, и я уже хотел было заговорить, но тут он продолжил: — Я всегда знал, что за мной придёт он. В детстве я даже думал — поскорее бы умереть, чтобы его увидеть, пока не узнал, что он меня ненавидел. — При этих словах он, прикрыв глаза, покачал головой, словно человек, стремящийся отгородиться от ненавистных ему слов. — Ну а сейчас я уже ни в чём не уверен.

В том, что подобные воспоминания расстроили Кемисэ, сомневаться не приходилось, а потому, кляня свой длинный язык, я брякнул первое, что пришло мне в голову, лишь бы отвлечь его:

— Ну а я всегда думал, что за мной придёт старик Чаба — в детстве я до смерти его боялся, настолько, что мне казалось, он будет рад, если со мной что-то случится.

— Это твой дед? — поднял на меня взгляд Кемисэ.

— Не-а, он обучал меня пастушескому делу, — пояснил я. — Мой отец считал, что для того, чтобы по-настоящему обучить какому-то ремеслу, нужно отдать мальчика кому-то чужому, не из твоей семьи, потому что у своего не всегда хватит духу проявить настоящую строгость, требовать со всей суровостью — а без этого ничему толком не научишь. Я же в своей семье, пока не родилась моя сестрица Вираг, был всё равно что девчонка: делал работу по дому, а потом знай себе валял дурака, от родителей получал лишь похвалу да ласку, и при этом считал себя дельным человеком. Поначалу Чаба, которому на голову свалился такой помощничек, только и делал, что бранил меня да бил: мол, ты неженка да растяпа, ты, видно, развлекаться сюда пришёл, а не работать… В горах, где я был при нём подпаском, и пожаловаться-то некому — вот я и убегал реветь, а по возвращении мне за это доставались новые колотушки… Один раз, когда он ушёл на поиски целебной травы, а я заигрался с Куцошем [1], пастушьим псом Чабы, и не заметил, что от стада отбились и пропали несколько овец, Чаба так разъярился, что выбранил меня: «Да если бы у меня был такой сын, я бы умер со стыда — так твоему отцу и скажу по возвращении!» — с этими словами он поспешил на поиски пропажи, поругивая пса: «Ясное дело, он-то дуралей, каких поискать, но ты-то!» Я тогда так перепугался, что бросился прочь, решив, что лучше сгину в горах и мои кости обглодают волки, чем предстать перед отцом после подобного проступка…

Я на миг прервался, размышляя о том, какие же это на самом деле были пустяки в сравнении с тем, что случилось потом — но откуда мне маленькому было знать об этом, когда самым большим несчастьем казался неодобрительный взгляд отца да горькое слово упрёка?

Обернувшись к Кемисэ, я увидел, что он глядит на меня во все глаза, будто я рассказываю очередную сказку, до которых он был охоч, словно малое дитя, что и неудивительно — это мы все эти побасенки с детства знаем наизусть, а у них, твердынцев, и сказы совсем другие.

— …Бежал я, бежал, забрёл в какой-то лес — темно и волки где-то воют — и тут-то стало мне страшно, — продолжил я, привычно укрывая Кемисэ полой дохи, будто пытался утешить себя тогдашнего. — Сижу там, голодный и продрогший, забившись под комель, и опять плачу — но уже не от обиды, а от холода и страха, а тут ещё и дождь пошёл — мелкий, противный. Сразу захотелось в тёплую избу — там огонь печи, там матушка с сестрёнкой, а я пропадаю в этом лесу. Вот от такой безделицы может даже оборваться жизнь… Только я свернулся на голой земле и собрался было заснуть, как слышу голос старика Чабы — я уж подумал было, что мне мерещится, ан нет, так и есть… Вылез я из-под комля, весь грязный, думая — ну побьёт, ну выбранит, буду просить лишь, чтоб не прогонял и батюшке на меня не жаловался… А он, как меня увидел, вместо того, чтобы меня плетью огреть или тяжёлым посохом, только и бросил: «И откуда только такие дураки берутся?» — после чего двинулся обратно, а я за ним, хлюпая носом: «Старик Чаба, а старик Чаба…», но он проворчал: «Хватит скулить, шагай быстрее», — и больше я не решался подать голос. Когда мы вернулись, Чаба первым делом разжёг костёр из тлеющих углей и согрел похлёбку, всё так же без слов дав мне поесть. Куцош в наше отсутствие сослужил добрую службу, охраняя стадо, но на следующий день нам пришлось немало потрудиться, чтобы найти всех пропавших овец. Я со страхом ждал, когда же мне наконец влетит за вчерашнее, однако старик Чаба будто позабыл об этом. Разумеется, он и впредь был ничуть не менее суров в обращении со мной, но постепенно нехотя признавал, что я начинаю браться за ум и со временем из меня, быть может, получится добрый пастух.

— И получился из тебя пастух? — неожиданно спросил Кемисэ, прерывая мой рассказ.

— А то как же, — пошутил я в ответ, сдвигая шапку с его волос. — Пусть у меня в стаде нынче лишь одна овечка…

Помедлив, я продолжил рассказ, хоть весёлого в нём было немного — мне почему-то захотелось поделиться с Кемисэ и тем, что было после, хотя прежде я никогда ни с кем не говорил о тех днях, когда натерпелся настоящего страху.

— …Потом настали дождливые дни, когда тучи, казалось, вовсе не расходились, посылая нам то ядрёные ливни, то унылую морось день напролёт, то густой туман. Старик Чаба хмурился на небо, приговаривая: «Ну что за поганые места! То ли дело степь, где много солнца…» Сколько я его знал, он всегда кашлял — и я по малости лет думал, что у него это просто от старости — но в тот год даже я заметил, что его кашель стал тяжелее и мучал его даже по ночам. Хоть перед сном он начал мазать грудь жиром, сдабривая это парой глотков вина, не помогало и это. «Надо мне вылежаться, сынок, — сказал он как-то утром, оставшись лежать в шалаше. — Пригляди пока за стадом вместе с Куцошем». Тогда я предложил: «Дайте-ка я сбегаю за знахарем. Дня за три обернусь, Куцош и один справится, вы ж сам говорили, что он умнее меня!» Но старик велел мне: «Не дури, ещё чего не хватало — из-за обычной хвори людей полошить, да и в эдакий туман, когда дальше носа не видишь, чего доброго, заплутаешь».

Тут Кемисэ не выдержал, сокрушённо покачав головой — в нём заговорил тот самый лекарь, которого нам с Чабой тогда так не хватало:

— Видел я таких упрямцев — казалось бы, не хотят беспокоить родных, и тем самым доставляют им куда больше хлопот — так и до беды недалеко…

Мне оставалось лишь скорбно кивнуть на это, подтверждая его слова своим рассказом:

— Поддавшись на уговоры Чабы, я остался и день напролёт слонялся вокруг стада, понурый, как и пёс, который чуял недуг хозяина. Хоть теперь за мной никто не следил, в кои-то веки не хотелось ни петь, ни играть на дудочке, так что я лишь сидел у костра, накрывшись овчиной, или понукал столь же недовольных овец да коз. Наутро, когда у старика начался жар, я не спросив накидал в костёр зелёных ветвей с ближайшего куста, надеясь, что даже в такое ненастье кто-нибудь да придёт на помощь. Когда я удостоверился, что столб дыма худо-бедно поднимается ввысь, я, оставив стадо и старика Чабу, поднялся повыше на гору, чтобы поглядеть, не спешит ли подмога — сидеть у костра было уже невмоготу. Так я и стоял, пока не начали сгущаться сумерки, не зная, что мне делать…

Я на мгновение замолчал, задумавшись о том, что в дальнейшем мне приходилось принимать куда более сложные решения — но то далось мне куда тяжелее их всех, ведь такое было для меня впервой. Несмотря на весь мой жизненный опыт, рассказывая об этом, я вновь ощутил беспомощность и страх того дня — ничуть не менее остро, чем тогда.

— …Мне только и оставалось, что надеяться на то, что каким-то чудом Чабе станет лучше, и поутру он как ни в чём не бывало поднимается, будет лупить и бранить меня как прежде. Однако старик по-прежнему метался в горячке — я же только и мог, что прикладывать к его лбу смоченную водой тряпицу. Лишь под утро он пришёл в себя и сказал: «Ты был прав — сбегай в деревню, да только будь осторожен! Возьми с собой Куцоша, пусть тебя охраняет!» Я оставил ему полный котелок горячего отвара и заторопился в путь, да вот только Куцош нипочём не хотел отходить от хозяина. Решив, что так будет лучше — всё-таки умный пёс и за стадом приглядит, да и старику будет не так одиноко, я поспешил в деревню. Стоит ли говорить, что я нёсся так, что лишь чудом не переломал себе ноги— так что добрался до деревни ещё до наступления темноты, и в итоге не мог сказать ни слова — лишь, хватаясь за бок, указывал туда, где на горе осталось наше стадо, пока матушка не напоила меня тёплым питьём. Всполошились не только в нашем доме — отец взял с собой трёх старших братьев, с ними пошёл знахарь и ещё несколько мужчин из соседних домов. Меня хотели оставить дома — мол, куда тебе ещё, и так все ноги сбил — но я упрашивал взять меня с собой, пока отец не согласился — в конце концов, без меня шалаш так быстро не отыщешь. Хоть подниматься было и вправду тяжело, я только и делал, что всех подгонял — быстрее, мол, да быстрее — наконец отец, заметив, как я морщусь при каждом шаге, велел мне: «Полезай на спину». Я было отказался — мол, что я, маленький, что ли? Однако отец лишь рыкнул на меня: «Полезай, а то тут оставим». Так я и ехал сперва на его спине, затем по очереди на спинах старших братьев, приговаривая: «Вот сейчас уже совсем скоро… Вот за тем взгорком будет лесок, а там уже за ручьём будет виден дым костра…» Так я без умолку болтал, будто надеясь, что это позволит мне не услышать то, чего я по-настоящему страшился — собачий вой…

Помедлив, я закончил:

— …Но Куцош выбежал нам навстречу, радостно виляя мохнатым хвостом, усаженным репьями — и это больше, чем что-либо иное, убедило меня, что всё обошлось. Мы ещё несколько дней провели там, в горах, вместе, прежде чем знахарь рассудил, что Чабе можно спускаться вместе с остальными — а этот старик, подумать только, и тут не хотел возвращаться в деревню, уверяя, что с ним всё будет в порядке! Я думал было, что пойду со всеми — но Чаба сурово наказал: «Что, зря я тебя учил? Забирай Куцоша и останься со стадом!»

— И что, тебя так и бросили там одного? — вмешался Кемисэ.

— Сказать по правде, я бы этому только порадовался, — ответил я. — Но со мной остался мой третий по старшинству братец, Дюла, который почёл за должное продолжить меня шпынять — но куда ему было до старого Чабы, так что я неплохо проводил с ним время.

Когда я замолчал, Кемисэ испустил довольный вздох — как любой слушатель, радующийся, что пугающая история закончилась хорошо. Я улыбнулся, убедившись, что мне удалось развлечь его своим рассказом, загладив свою оплошность.

…Было и то, о чём я умолчал — старик Чаба больше не поднимался со стадом в горы. Само собой, он печалился об этом, хоть и старался не показывать вида, когда я заходил проведать его. Прожив ещё несколько лет, он наконец слёг от своего недуга и умер зимой — аккурат за полгода до того, как я сбежал из дома.

У старика Чабы не было семьи — поговаривали, что он потерял её задолго до того, как поселился в нашей деревне. Никто даже не знал, каким было его настоящее имя, потому и прозвали его просто Чаба — пастух. В деревне он жил на отшибе, был не слишком разговорчив, и всего компании у него было, что пёс, пара коз да мальчишки-подпаски, которых он брал на обучение. Потому-то хоронили его всей деревней, вспоминая добрым словом, но вместе с тем и жалея, что он так и сгинул, будто пень, не оставивший зелёного ростка.

— Пожалуй, для него так и лучше, — вполголоса сказал отец соседу. — Я-то знаю, пуще всего Чаба боялся одинокой немощной старости.

Тот в ответ лишь качал головой:

— Вот уж и вправду горькая участь, как будут печалиться в Нижнем мире его предки, что иссохла их ветвь…

Тогда я не мог по-настоящему осознать смысл этих слов, но многим позже, оставшись совсем один, я поневоле начал задумываться: а вдруг и я кончу так же, как старик Чаба, таким одиноким, что не будет рядом родной души, чтобы сопроводить меня в Нижний мир? Раньше у меня была куча братьев, да сестра, да дядья и тётки и двоюродные братья-сёстры; тогда я даже вообразить не мог, как это — остаться одному? К тому же, в ту пору я не сомневался в том, что сам, едва встану на ноги, обзаведусь таким же домом — с детьми и хлопотливой хозяйкой, с прочным достатком — всем на зависть…

Теперь же, глядя на пушистые от снега ветви на фоне ясного синего неба, я впервые задумался о том, что же помешало старику Чабе обзавестись новой семьёй — ведь, когда он появился в нашей деревне, был он совсем ещё не стар… Быть может, память о былой любви никак не отпускала его, с годами всё глубже въедаясь в кости, преследуя подобно беспокойной душе? Возможно ли это — начать всё заново, отбросив память о том, чего больше не вернуть?

Эта мысль холодила пуще зимней стужи, и я невольно взглянул на Кемисэ, который был подозрительно молчалив — уж не замёрз ли он?

Но вот уже потянуло дымком — а это ещё прежде, чем расступятся деревья, говорило о близости деревни.

— Скоро сможем согреться, — с облегчением пообещал я. — Ты, чай, совсем продрог?

— Нет, просто задумался, — отозвался Кемисэ, благодарно улыбаясь мне.

Хотел бы я знать, о чём были его думы — но я лишь подхлестнул лошадку, которая и сама пошла веселее, почуяв человеческое жильё.


Кемисэ

Когда Ирчи рассказывает о своём детстве, мне поневоле вспоминается моё — вот и сейчас, когда он говорит о том, как из любящей семьи попал на обучение к суровому старику, это не может не найти отклика в моей душе.

Перейдя в мою родную семью — как странно это звучит после того, как я провёл бóльшую часть моей жизни с людьми, которые относились ко мне куда сердечнее, хоть они мне и не родные — я первым делом был отправлен на серьёзное обучение воинским искусствам. Разумеется, пока я жил у Рэу, тот не особенно об этом заботился — нам с названой сестрой преподали лишь основы, которым обучали всех в Твердыне.

Когда меня поставили на тренировки с учениками, которые были куда опытнее меня, поначалу мне, само собой, пришлось несладко — и наставник относится к моим потугам без малейшего снисхождения. Однако вместо чувства жалости к себе и обиды, с которыми я уже, казалось бы, сроднился с того дня, когда меня вырвали из привычной мне жизни, на тренировках я ощущал лишь озлобление и азарт, радуясь возможности наконец выплеснуть накопившуюся во мне пучину гнева.

Вскоре другие ученики уже боялись вставать со мной в пару — я не щадил их, как прежде не проявляли сочувствия ко мне — и наставнику приходилось раз за разом напоминать мне о том, как важно держать себя в узде. Постепенно мне удалось выполнить и это требование — путём изнурительных тренировок на выдержку и терпение, которые, впрочем, тоже давались мне лучше прочих — хоть мои соученики пока превосходили меня в гибкости и стремительности, они куда быстрее выбивались из сил, и тогда мне доставляло злорадное удовольствие следить за тем, как они еле держатся, хмурясь и закусывая губы, как дрожат их руки и ноги — при том, что моё тело оставалось неколебимым, словно монолит.

В своей наивности я думал, что этими достижениями я наконец заслужу похвалу — если не моей семьи, так наставника — однако, продвигаясь вперёд, я всё чаще замечал в его взгляде смутное беспокойство, будто он был недоволен моими успехами. В конце концов, я и это списал на то, что мой могущественный дед попросту настроил учителя против меня, так что бесполезно пытаться заслужить его расположение, и продолжал совершенствовать свои умения с остервенелым упорством, пытаясь доказать если не им, то хоть самому себе, что чего-то стою.

Так и продолжалось, пока однажды я нечаянно не подслушал разговор деда с наставником — тот, пожалуй, думал, что я уже давно ушёл, а что до деда, то за всё это время он заходил в тренировочный зал едва ли пару раз.

— Ваш благословенный внук делает поразительные успехи. — Эти слова заставили моё сердце встрепенуться, однако следующая фраза тут же вернула меня с небес на землю. — Но меня беспокоит, сколько гнева у него в душе. Конечно, это придаёт ему сил, но… — замявшись, наставник не столь уверенно продолжил: — …он нестабилен, и я боюсь, что в будущем это принесёт ему большой вред.

Я поневоле стиснул зубы, борясь с желанием немедленно уйти, ведь я знал, что скажет в ответ дед — всему виной грязная кровь, которая делает меня злым, непокорным, жестоким и бесчувственным.

— Я не знаю, что с ним делать. — Голос деда казался таким непривычно усталым, что я едва его узнал. — Он… совсем не такой. Совсем не такой, — повторил он, после чего повисло продолжительное молчание. — Его не переделать, — наконец добавил он.

После этого я тихо вернулся в тренировочный зал, не желая слушать долее — будто мне без того было неизвестно, что причина нелюбви деда ко мне в том, что я совсем не таков, каким он хотел бы меня видеть. Там я без устали упражнялся до самой ночи, хотя мускулы уже горели огнём.

Поглощённый этим, я не заметил, что наставник наблюдает за мной. Он долго не давал о себе знать, лишь когда я рухнул от изнеможения, он приблизился, чтобы опуститься на пол рядом со мной.

— Кецу, тебе кажется, что ты многого достиг, — привычно спокойным голосом начал он, — но на голом упорстве ты далеко не зайдёшь. Ярость придаёт сил, но туманит разум — ты не сможешь по-настоящему проявить себя, пока не научишься жить в мире с собой. Твой гнев держит тебя в клетке — если не смиришь его, никогда не сможешь освободиться.

Когда я поднял на него удивлённый взгляд, он добавил:

— С завтрашнего дня я сам буду тебя тренировать — хватит бить мальчишек. А сейчас ступай отдыхать, иначе с утра от тебя не будет никакого проку.

Наставник сдержал своё обещание, хоть на это ему потребовалось тратить куда больше времени и сил, ведь он мог заниматься со мной лишь после общего занятия, распустив остальных учеников. С ними в пару он меня больше не ставил, но иногда звал своих товарищей по оружию, чтобы я не привыкал к одному сопернику. Разумеется, подобные тренировки давались мне куда тяжелее, ведь теперь я не мог ограничиться простым напором — за каждую ошибку приходилось расплачиваться сполна — но постепенно я понял, что это значит: настоящий бой — это не выплёскивание гнева, а точные движения, как в танце, но в отличие от танца, здесь требуется не подстроиться под движения другого человека, а избавиться от него.

Тогда я так и не понял, что хотел сказать мой наставник — я всегда считал, что причиной моего несчастья было то, что я не властен над своей судьбой — и ни в одном доме я не смогу почувствовать себя своим. Дети Твердыни вынуждены всю жизнь провести в очень тесном кругу, выйти за пределы которого считается равносильным гибели — и горе тому, кто в нём не нашёл себе места.

Хоть мне, казалось бы, удалось вырваться из этой клетки, она никуда не исчезла — я по-прежнему страшусь того, что ждёт меня в будущем, словно меня лишь ненадолго выпустили подышать, прежде чем запереть обратно — и на сей раз навсегда. Когда я смотрю на Ирчи, я не вижу в его глазах этого холодного разочарования — что я не такой, каким должен был стать — ему ведь неведомо, скольким людям принесло несчастье моё появление на свет, и скольким ещё принесёт. Но всякий раз сердце невольно сжимается от мысли, что однажды я встречу тот самый полный горечи взгляд — и вновь пойму, что я не тот, кем мне следует быть.


Примечание:

[1] Куцош — венг. Kócos — в пер. с венг. «косматый, мохнатый».


Следующая глава

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)