Предыдущая глава
Ирчи
Спал я сегодня, будто меня ударили по голове, и вообще бы с удовольствием не просыпался — пусть бы они сами со всем этим разбирались. Но вспомнив про старика и — не без этого — про госпожу Инанну, я кое-как выполз из-под одеяла. Стряхнув сон, я принялся расталкивать Феньо:
— Вставай, увалень! У кого тут дел невпроворот? — Однако всё, чего я сумел добиться — это невразумительного ворчания вкупе с пожеланиями, что я могу катиться хоть в Крайнюю Туле
[1]. Впрочем, я и так знал, какой из него помощник, так что без особой досады отправился на поиски Верека, чтобы согласовать с ним дополнительные припасы и всё прочее. В отличие от своего брата-домоседа, он и сам разбирался в этих материях не хуже моего. Но вместо того, чтобы погрузиться в перечёт сухарей, мешков и одеял, Верек сообщил:
— Отец желает с тобой переговорить.
читать дальше— Я уже согласился, если он об этом, — сделал я попытку вывернуться. Разговоров с хозяином я всегда стремился избегать — не из робости, хотя не обходилось и без этого, но мне всегда казалось, что и ему не шибко хочется лишний раз меня лицезреть.
— Речь пойдёт не об этом, — уклончиво отозвался Верек. Я уже по опыту знал, что вытянуть из него что-либо ещё нет никакой возможности — то ли сказывается ремесло купца, то ли природная замкнутость.
— Ну что ж, хочет так хочет, — напоследок вздохнул я: чего хочу я сам, едва ли кого-то заинтересует.
Хозяин ждал меня у круглой печи — сидел на подушке, скрестив ноги. Верек опустился справа от него, а на место слева указали мне. Я послушно уселся, хоть предпочёл бы стоять.
— Ирчи, я хотел поговорить с тобой насчёт господина Нерацу.
Я кивнул, недоумевая, куда они дели его самого. Хозяева обычно спали здесь — тут теплее и просторнее всего.
— Тебе ведь ведомо, каким почётом пользуются у нас люди Твердыни.
Ещё бы — у кого денег без счета, тому и честь с почётом.
— А господин Нерацу среди них занимает особое положение. Он — голова…
— Герцог, — подсказал Верек чужеземное слово.
— По-нашему — воевода, — согласился Анте. — Само собой, мы сделаем всё возможное, дабы он в безопасности добрался до Цитадели и остался доволен дорогой. Как ты понимаешь, жители Твердыни почти не знают людей, и вовсе не стремятся углублять это знакомство. Так что, надеюсь, ты осознаешь, насколько неуместно присутствие посторонних рядом с господином Нерацу…
— Объясню остальным, что он не горит желанием с ними брататься, — согласился я. По правде, это едва ли требовалось: если у прочих он вызовет хотя бы тень той оторопи, что пробудил во мне, то никто к нему по доброй воле и близко не подойдёт.
— Тебе следует объяснить им, что они должны подыскать другого проводника, — отрубил хозяин, тем самым наконец давая понять, чего он хочет — привычку ходить вокруг да около Верек явно унаследовал от него. Однако то, что хозяин высказался напрямик, ничуть не упростило ситуацию.
— Господин Анте, — начал я, не менее осторожно подбирая слова, — я бы, безусловно, тотчас бы это сделал, если бы уже не взял на себя обязательства — а также часть оплаты.
— Ну так верни деньги, — отрезал хозяин. — Надеюсь, ты их ещё не промотал?
Я считаю себя весьма уравновешенным человеком — а иному среди людей моего рода занятий делать нечего — но тут, признаться, самообладание меня подвело: я один решаю, как мне распорядиться собственными деньгами.
— Деньги при мне, — сухо ответил я. — Но суть не в них, а в обещании — я дал им слово, и не в моих правилах брать его назад.
Судя по выражению лица хозяина, он готов был рассмеяться мне в лицо, но всё же воздержался от этого.
— Юношам твоих лет свойственно разбрасываться громкими словами, так что, думаю, для нанявших тебя это не станет откровением.
— Честь берегут смолоду, — заявил я.
На сей раз Верек таки фыркнул, и хозяин бросил на него неодобрительный взгляд, вдобавок к моему гневному.
— Много ли чести в том, — вновь заговорил хозяин — чувствовалось, что ему стоит немалых усилий сохранять увещевательный тон, — чтобы подводить тех, кто проявил к тебе доброту?
А я всё ждал, когда же это наконец всплывёт — и потому заранее знал, что отвечу:
— Полагая, что оказываю вам помощь, я не думал, что причиняю столько беспокойства. Но я в любой момент могу вас от него избавить. — С этими словами я и впрямь поднялся на ноги, про себя уже прикидывая, что надо прихватить, чтобы не возвращаться, и где провести эту ночь. По счастью, всё, что должно пригодиться в дороге, я еще вчера перетащил в повозку господина Вистана, так что вещей оставалось немного.
— Сядь, мальчишка! — не выдержал хозяин. — Пока ты под моей крышей, изволь вести себя, как подобает.
— Вы мне не отец! — бросил я, отлично понимая, что мосты если ещё и не сожжены, то полыхают вовсю.
— Ты вообще знаешь, кто он? — не остался в долгу Анте.
— Разумеется, — выплюнул я, подавив желание добавить: «я-то знаю, а вот вы?»: всё же мне не улыбалось, чтоб меня ещё и поколотили на прощание.
— Тогда я рад за него, что он не видит тебя сейчас!
— Довольно, — припечатала вошедшая хозяйка, и я поневоле задумался: то ли она случайно уловила, что беседа приняла подобный оборот, то ли подслушивала — а может, её призвала на помощь Мита. — Садись, Ирчи, — велела она и опустилась на пол сама, прихватив одну из подушек. — Чтобы найти надёжного проводника, понадобится немало времени, — заявила она. Голос её, глубокий и низкий, в минуты волнения становился резковатым и отрывистым, напоминая карканье вороны. Хозяйка Алма и сама во многом походила на эту птицу — худосочная, смоляные волосы всегда чуть встрёпаны, кожа и глаза им под стать, так что её имя — «яблочко» — поначалу казалось насмешкой, пока не стало привычным. В отличие от мужа со старшим сыном, она всегда рубила правду-матку напропалую, что не вполне согласуется с общепринятым представлением о женской и мужской природе, но при этом, как ни удивительно, разногласий между нею и властным мужем на моей памяти не возникало. — Кто эти твои попутчики, Ирчи?
— Вистан из Ховаша, — поспешно принялся перечислять я, — почтенный и благородный господин, хоть стар и немощен. Его слуга — как я понимаю, немногим моложе, но сильный и крепкий. И с ними — Инанна, дочь Ача.
— Два старика и женщина, — повторила хозяйка, бросив многозначительный взгляд на мужа. — Полагаю, это стоит обсудить с самим господином Нерацу. А уж если он заартачится — тогда другое дело.
— Он уже сказал, что никаких других попутчиков быть не может, — возразил её муж, но Алма уже поднялась на ноги.
— Я за ним схожу.
Стоило ей скрыться за дверью, как воцарилась неловкая тишина — казалось, в воздухе всё ещё висят отголоски недавней перепалки, но сама она решительно задвинута словами хозяйки, словно тлеющий огонь — заслонкой печи. Все мы молчали, потупившись, словно нашкодившая ребятня — даже сам Анте. Наконец за дверью раздались шаги, и в горницу прошёл твердынец, а следом — почтительно пропустившая его вперёд хозяйка. На сей раз он был без плаща, но всё в том же долгополом серо-синем одеянии, из-под которого виднелись тёмные штаны и войлочные сапоги. Волосы на непокрытой голове теперь были подвязаны в хвост концами всё той же золотой ленты, что придавало ему более обыденный и какой-то деловитый вид — словно он прихватил их, чтобы не мешались за работой. Но выражение лица от этого более благостным не сделалось: он словно предчувствовал, что разговор предстоит не из приятных.
— Высокородный господин Нерацу, — начал хозяин на валашском наречии, — вчера мы уже упоминали о трёх людях, которые желают пересечь перевал так же, как и вы. — Лицо гостя явило ещё более недовольную гримасу, но прежде чем он успел возразить, Анте добавил: — Но мы не упоминали о том, кто они такие. Двое из них старики, причём один — недужный…
— Горбун, — услужливо добавил я, чувствуя, что хозяину почему-то на руку увечье Вистана.
— …и женщина. Им придётся нелегко, если мы откажем им в помощи, и потому мы просим вас проявить милость к этим людям, позволив им следовать одной дорогой с вами.
«Эк повернул, — подумалось мне, — благодетель». Стоит ли говорить, что я мало того, что сидел молчком, так ещё и постарался придать лицу соответствующее выражение — благостное и в меру скорбное.
Уже в том, что твердынец в ответ смолчал, я увидел добрый знак — и хозяйка поспешила склонить чашу весов в нашу сторону:
— Смею заметить, что в столь долгом путешествии компания лишней не будет — ведь, как говорят у нас, дорога коротка с добрыми попутчиками…
— Да, чем больше путников, тем меньше риск, что на нас нападут, — поспешил поддержать её я, но понял, что сказал что-то не то, по взгляду Верека.
— Да и женщина всегда поспособствует тому, чтобы еда была вкусна, а очаг — уютен, — добавила хозяйка, сглаживая впечатление от моих неосторожных слов.
Как бы то ни было, господин Нерацу наконец изъявил своё согласие коротким кивком, вслед за чем вновь удалился вместе с хозяйкой.
— Я надеюсь, вы знаете, сколько ему надо провизии, и всё такое, — с сомнением бросил я, глядя ему вслед.
— Само собой, — отрезал Верек, и тут вновь заговорил хозяин:
— Надеюсь, ты понимаешь, Ирчи, что это — большая ответственность, но и большие возможности. Оказав подобную помощь народу Твердыни, ты тем самым сделаешься одним из немногих людей, до которых им вообще есть дело. Но если ты хоть в чём-то напортачишь…
— Ясно, — вздохнул я, додумав про себя: «обратно можешь не возвращаться».
После этого дело наконец пошло на лад. Мы с Вереком весь день перепроверяли заготовленную провизию, ворошили одеяла, подбирали палатку — одной уже не хватало, да и не думал же я, что высокородный господин Нерацу будет делить кров с какими-то нищебродами? Мита всё это время крутилась возле нас, подсобляя то с тем, то с этим. Видно было, что она отчаянно нам завидует, но мне самому было куда спокойнее сознавать, что она остаётся дома — всё-таки это занятие не для девчонок. Ньо появился лишь ближе к полудню и, поболтавшись рядом, вновь отвалился, бросив, что мы и вдвоём отлично справляемся, а он не желает путаться под ногами. Верек не возражал — по-видимому, был с ним солидарен. Время от времени подходил хозяин, оснащая нас очередным напутствием, вроде:
— Ты же понимаешь, что, даже если кто-то из стариков занеможет, то это не причина задерживаться, подвергая опасности господина Нерацу, — или:
— Не вздумайте проявлять лихость: идти в темноте или по скользкой дороге без должной предосторожности — лучше медленно, да верно, — или:
— Кто-то из вас всё время должен находиться при господине, так что не уходите никуда все трое одновременно.
Я уж не стал говорить ему, что все эти предупреждения совершенно излишни — как-никак я успел хорошо себя зарекомендовать не только благодаря тому, что с пятилетнего возраста братался с козами.
Вечером я ещё разок зашёл к господину Вистану — убедиться, что он не передумал, не занемог или ещё что, а также сообщить о нежданном пополнении. Тот был по-прежнему полон решимости, и известие о новом попутчике его нисколько не удручило — по крайней мере, вида он не подал.
— Завтра мы явимся за вами на рассвете, так что будьте готовы, — предупредил я и с этим наконец отчалил домой.
Предчувствие завтрашнего пути убаюкивало лучше любой колыбельной, к тому же, учитывая, как я за эти два дня набегался, не приходилось удивляться, что я мгновенно уснул.
***
Кемисэ
Вот уж чего мне бы точно не хотелось, так это тереться в толпе людей всю дорогу — этому я предпочёл бы странствовать в одиночку, при всех опасностях, которые дорога таит для неопытного путника. Однако, похоже, эти люди не понимают, что мной движет, думая, что я откажусь от общества двух стариков и женщины — тем более, что в противном случае придётся сменить проводника, что чревато долгим ожиданием — в худшем случае, до весны — и тем, что иметь дело придётся с ещё одним неведомым незнакомцем.
Разумеется, я бы в этом ни за что не признался, но рядом с этим самоуверенным юнцом я чувствовал себя куда свободнее, чем с прочими донельзя предупредительными спутниками. Быть может, причиной тому была его молодость — подобные мальчишки волей-неволей вызывают покровительственные чувства — а быть может, то, что от него веяло той самой необъятностью горных просторов — наверно, потому, что он сам успел с ними сродниться…
***
Ирчи
Стоило мне смежить веки, как Верек уже принялся нас расталкивать:
— Подымайтесь, пора в дорогу.
Тогда я впервые ел за столом с твердынцем — вчера госпожа Алма приносила нам с Вереком еду прямо на конюшню, где мы складывали припасы. Усевшись на положенное место напротив Миты, я поймал себя на том, что разрываюсь от любопытства: что же подадут гостю? Сырое мясо? Или, напротив, какие-нибудь травки да семечки? А то и вовсе что-то невообразимое? Но всё оказалось куда банальнее: его оделили тем же, что и нас. Я бы даже сказал, что его порция оказалось на удивление скудной при том почтении, которое ему оказывали в этом доме, хотя, разумеется, ел он из отдельной плошки. Глядя на то, как он выковыривает из неё полоски мяса, заедая его небрежно отломанными кусочками лепёшек — весь стол в крошках — я искренне понадеялся, что в дороге он будет не настолько брезглив, чтобы отказаться есть из общего котла. Впрочем, в таком случае это будет всецело проблемой Верека, разве нет? А вот пил он и вправду мало: едва пригубил домашнее вино, а к настойке даже не притронулся. Впрочем, меня это устраивало: самая скверная погода и то лучше выпивохи в попутчиках.
Перекусив, мы распрощались с хозяевами и выступили — Мита и меня поцеловала в щеку наряду с братьями. С нами был всего один мул — сейчас наши вещи на нём худо-бедно уместились, а в дальнейшем мы полагались на повозку господина Вистана.
Предрассветное безлюдье всегда воплощало для меня дух странствий лучше всего прочего — именно с этого всё и начиналось с самых ранних лет, когда меня поднимали до света выгонять скот. И тогда, когда я закинул котомку на плечи, чтобы навсегда оставить родные места, была ночь. Звезды сулили мне жизнь, полную неизведанных путей, и до сих пор они меня не обманули.
Само собой, поначалу на мою долю выпала не одна голодная ночь, когда я, дрожа от холода, мучился вопросом, стоило ли это размолвки с отцом, из-за которой я махнул рукой на всё, что прежде составляло мою жизнь. Я так и не сумел разыскать того, за кем пустился вдогонку, и затерялся в этом бескрайнем мире — один-одинёшенек, без покровителя, без дома, без средств и способа их раздобыть. Всё, за что я ни брался, валилось из рук, словно спящий всадник из седла: никудышный вор, никчёмный торговец, негодный слуга… Так оно и продолжалось, пока я, думая попытать счастья, не прибился к каравану, который в пути угодил в метель. Тогда-то старший в караване, проводник Кёс из Приозерья, оценил мои знания и навыки, назначив меня помощником, и выплатил приличное жалование. В дальнейшем я не раз ходил вместе с ним, пока не решил заняться этим самостоятельно. С Феньо мы повстречались, опять-таки, в дороге: отец отправил его в подмогу Вереку к королевскому поверенному — как я позже узнал, с самоцветами, которые шли, вроде как, на уплату налога в королевскую казну, взимаемому с людей Твердыни, хотя больше это походило на дар: с них поди возьми что-нибудь силой. Как сейчас помню: когда я представился, Феньо ухмыльнулся:
— Я думал, что Ирчи [2] — женское имя. — В этом мнении он был не одинок: ирис — любимый цветок моей матери, которая после шестерых сыновей устала дожидаться дочки.
— А я думал, что Феньо — это дерево, — не остался я в долгу. И правда, так у нас величают королеву лесов — сосну.
По возвращении он предложил мне погостить в их доме, и, хоть поначалу его родичи были мне не шибко рады, вскоре привыкли, обращаясь со мной почти как с членом семьи — который, правда, приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Немалую роль сыграло и то, что мы с семьёй Феньо были детьми одного народа, который воля судьбы разнесла клочьями по всей Паннонии — одной веры, одного языка, даже напевы у нас были одни и те же. Видать, при всей завидности положения давало себя знать неощутимое давление чужбины — будто живёшь на крохотном островке посреди многолюдного моря.
Примечания:
[1] Крайняя Туле (Ultima Thule) – по представлениям людей Средневековья – северная окраина мира, на самом деле – то ли Исландия, то ли Ирландия, в общем, очень далекое место.
[2] Ирчи (Írcsi) – уменьшительное от Írisz, что в переводе с венгерского, собственно, ирис и значит. Хоть подобный выбор имени для мальчика мог показаться странным, для славян этот цветок – перуника – ассоциировался с богом грома Перуном. Венгерское название ириса – Nőszirom, что буквально переводится как «женский лепесток».
Феньо (Fenyő), напомним, переводится как «сосна».
Следующая глава
Комментарии