Предыдущая глава
Кемисэ
Глядя на то, как Верек с братом чёрной точкой исчезают вдали, я ощущаю небывалое облегчение, за которое мне тотчас становится совестно. Это походит на роскошный подарок, получив который, не веришь, что это происходит наяву.
Оглядев своих спутников, я вновь испытываю прилив ликования такой силы, что еле удерживаюсь от того, чтобы сказать вслух: «Вот теперь-то никого лишнего среди нас не осталось». Сам не знаю, почему эти люди будят во мне совсем иные чувства, чем Верек и его брат — быть может, потому, что не лезут ко мне с непрошеной заботой, а может, оттого, что им ничего не ведомо о моём прошлом, о котором я сам предпочёл бы забыть.
читать дальшеВ последний раз такое вот радужное, невесомое осознание счастья посещало меня в глубоком детстве, когда Рэу и Лину, его супруга и моя приёмная мать, брали нас с Цатэ с собой собирать травы — мне так хотелось тогда, чтобы эти часы длились годами, что порой я даже шёл на бесчестные уловки, намеренно пытаясь завести приёмную семью как можно дальше в надежде заблудиться вместе с ними, или же канючил, что подвернул ногу и теперь не могу идти; впрочем, умение ориентироваться и знание местности никогда не отказывали Рэу, а в случае мнимой травмы он безропотно взваливал меня на спину, даже не заикаясь об этом, когда оказывалось, что моя нога в полном порядке. Мои приёмные родители и названая сестра почитали всё это невинными детскими шалостями и капризами, я же всякий раз по возвращении домой искренне горевал, словно предчувствуя, что не так уж далёк тот день, когда моё счастье исчезнет, как по мановению руки, словно нырнувшее в снеговые тучи солнце. Если бы мы и вправду могли уйти все вчетвером, навсегда оставив стены Твердыни. Если бы они могли не покидать меня, а я — остаться с ними. Если бы…
Из этих раздумий меня вырывает Ирчи, осторожно вынимая из моих рук тюк, с которым я застыл, намереваясь погрузить его в повозку. В этом жесте нет ни следа упрёка или насмешки, но я, пристыженный тем, что грезил наяву, стремлюсь подключиться к сборам, пусть мне и не слишком хорошо удаётся приспособиться к слаженным движениям моих спутников. В конце концов, после недвусмысленного предложения пойти передохнуть всё от того же Ирчи, я присаживаюсь рядом с невозмутимо поджидающим в стороне господином Вистаном.
Когда мне довелось встретиться с ним воочию, меня немало удивило, что Анте и его родня вкупе с Ирчи именуют его «стариком» — мне показалось, что Вистан чуть старше меня самого — однако я не придал этому значения, решив, что, по-видимому, столь увечных людей тоже именуют стариками.
Он тотчас заговаривает со мной, будто наша предыдущая беседа прервалась всего пару мгновений назад — я всякий раз дивлюсь, как легко и непринуждённо ему это даётся, в то время как мне, чтобы завязать разговор, приходится мучительно долго раздумывать над парой простых приветственных слов.
— Быть может, мой вопрос покажется вам неуместным, — говорит Вистан, поглядывая на меня любопытным взором тёмных глаз, — но меня гнетёт собственное невежество. Насколько я могу судить, в Твердыне вы занимаете не последнее положение — как же звучит ваш титул?
— Благословенный, — не задумываясь, бросаю я, но тут же понимаю, что человеку это звание ровным счётом ничего не скажет. — Благословенное дитя, — поясняю я.
— Этот титул передаётся по праву рождения? — тотчас переспрашивает Вистан. — Как у наших князей? Или даруется по заслугам?
Я удручённо вздыхаю, понимая, что не смогу объяснить всего, не углубляясь в детали.
— По праву рождения, — наконец изрекаю я. — Мой отец был Богоподобным… — осёкшись, я вновь замолкаю. По счастью, Вистан, по-видимому, заметил моё замешательство, тут же сменив тему:
— И всё же, при столь высоком положении вы путешествуете без свиты?
Видя, что рано обрадовался перемене темы, я вновь хмурюсь, бросая отрывистое до грубости:
— Тому есть причины, — искренне надеясь, что собеседник не примет подобную резкость на свой счёт, ведь завязать мало-мальски интересную беседу мне до сих пор удавалось только с ним. По счастью, в этот самый момент Ирчи окликает нас:
— Эй, господа, пора в дорогу!
***
Ирчи
На следующее утро с гор повеяло резким ветром, предвещающим снег. Едва выбравшись из палатки на рассвете, я тотчас об этом пожалел: задувало так, что не спасала даже моя доха. Появившимся на запах дыма спутникам, похоже, было немногим легче: все прятали руки и лица, стремясь устроиться поближе к огню. Что до твердынца, то я думал, что он вообще не выйдет, и собрался было нести еду ему в палатку, когда он таки соизволил явить себя людям.
Поглядывая на пасмурное небо, по которому разводами сажи тянулись тучи, я предложил:
— Того и гляди снег повалит — если застанет нас в дороге, мало не покажется. Давайте-ка лучше подождём Верека здесь, а там, глядишь, распогодится. — Судя по лицам Эгира и Инанны, они всецело поддерживали эту идею, что до твердынца, так его даже спрашивать было бесполезно — уткнулся в свою плошку с таким видом, будто ожидал, что солнце взойдёт прямиком из неё. Недоволен моим решением остался только Вистан: уставив на меня пронзительный взгляд тёмных глаз из-под нахмуренных бровей, он предположил:
— А что, если погода будет меняться лишь к худшему?
Не без труда подавив желание ответить: «Пойдёте обратно в Вёрёшвар — как вам с самого начала и предлагали!» — я невозмутимо отозвался:
— Тогда нам тем паче следует оставаться в лагере. Здесь, под укрытием скал, нас и то едва не сдувает — а вы представьте себе, что творится на открытом месте! Ну а дальше, в горловине, так посвистывает, что и мул на ногах не устоит!
В ответ господин Вистан наградил меня таким взглядом, каким, верно, привык одаривать нерадивых учеников, но пререкаться не стал, так что ко всеобщему удовольствию нам не понадобилось снимать палатки и выходить на этот ветродуй с гостеприимной площадки. Что бы там себе ни думал торопящийся к своему лоботрясу учитель, сам я отнюдь не желал, чтобы, отстав от нас, Верек оказался отрезанным по ту сторону перевала — в таком случае, мне придётся самолично сопровождать драгоценную твердынскую персону до самой Цитадели. Сейчас-то он вёл себя вполне смирно, но, учитывая, что теперь моя роль с благосклонного «моя хата с краю» резко поменялась на опекуна, вольно или невольно вынужденного радеть о его благополучии, то не за горами тот час, когда мне достанется на орехи почище сердобольного Верека.
День тянулся невыносимо медленно. Из-за скверной погоды мы разошлись по палаткам, как только поели. Хоть я в кои-то веки был рад больше не видеть господина Вистана, поминутно всматривающегося в небо с недовольным видом, меня не покидало ощущение, что в другой палатке не в пример веселее, чем в нашей. Чтобы хоть как-то скоротать время, я, раздёрнув на шестах полог крыши, соорудил костерок прямо внутри палатки — тут-то неутихающий ветер был мне в помощь — и принялся в его свете перебирать вещи, выискивая, не пора ли что чинить.
— Вам ничего не надо залатать? — бросил я в пространство, не особенно надеясь на ответ. Сидеть в палатке с твердынцем было всё равно что делить кров с призраком — вроде и не один, а отклика никакого. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что он протягивает мне старую холщовую суму — сколько бы, интересно, он её держал, прежде чем догадался бы меня окликнуть? Приняв суму из его рук, я быстро осмотрел её, не только для того, чтобы найти, где прореха, не спрашивая твердынца, но и из чистого любопытства. Впрочем, не сказать, чтобы мне удалось обнаружить в ней хоть что-то интересное: самая обычная сума, разве что источает сильные ароматы высушенных трав, которые словно стараются перекричать друг друга. Видимо, ими и были набиты мешочки, которые он вытащил, разложив на одеяле. Глядя на то, как я верчу его суму так и эдак, твердынец таки не удержался: протянув руку, он указал на то место, где крепилась лямка, и бросил краткое:
— Вот здесь.
Ткань там ещё не прохудилась, но уже потёрлась — видно, в этой суме таскали не только невесомые травки, причём в течение довольно долгого времени. Кто-то уже не раз латал его суму в этом месте: на грубой ткани виднелись миниатюрные аккуратные стежки, в которых я безошибочно признал женскую руку. Интересно, кто это был — мать, сестра, а быть может, и невеста? Невольно подняв глаза, я обнаружил, что он следит за мной с таким вниманием, словно я собираюсь не чинить обычную старую сумку, а штопать рану его единственного детища. От этого взгляда мне стало, мягко говоря, не по себе, однако мне всё же удалось, собрав волю в кулак, приступить к работе, а через какое-то время и впрямь забыть про безмолвного наблюдателя — я даже затянул какой-то напев себе под нос.
— Что ты поешь? — внезапно бросил Нерацу — я аж вздрогнул от неожиданности, едва не проткнув себе палец.
Этот вопрос заставил меня самого задуматься, что я там такое мурлычу себе под нос, с головой уйдя в свои мысли.
— Это песня матери, которая может видеть своего сына только во сне, — отозвался я, про себя дивясь, что выбрал именно эту песню — обычно я предпочитаю что-то более жизнерадостное, а от этой и вовсе такая тоска берет, что хоть плачь.
Он хотел что-то ответить, но в этот момент полог приподнялся, и в нашу палатку заглянул Эгир.
— Как я посмотрю, вы тут неплохо устроились, — ворчливо заметил он.
— Кто же вам мешает сделать так же? — в тон ему ответил я. — Милости просим!
— Тесновато будет, — засомневался Эгир.
— Отчего же, — отозвался я, и, с запозданием вспомнив про твердынца, обратился к нему: — Как думаете, господин Нерацу, пустим к себе наших спутников на огонёк? — а то, если Верек узнает, что я вздумал докучать его подопечному обществом жалких людишек, мне точно не поздоровится.
Тот вместо ответа пододвинулся ближе ко мне — прежде мы сидели по разные стороны от костра, теперь же — бок о бок. В глубине души я надеялся, что по другую руку от меня сядет Инанна, однако этому не суждено было сбыться: она устроилась между Вистаном и Эгиром, зато, поднимая глаза от шитья, я мог невозбранно любоваться её нежными чертами в тёплых сполохах огня. Поскольку с сумой твердынца дел было всего-то ничего: я приладил с обратной стороны лоскут ткани, чтобы дольше продержалось — я предложил остальным:
— Если есть что починить, могу заняться.
Вистан с Инанной промолчали, а Эгир, не чинясь, сунул мне свой прохудившийся сапог:
— Сможешь зачинить?
— Ну, знаете, — покачал я головой. — Я всё же не сапожник, не жалуйтесь потом, если что не так, — однако всё-таки взялся за его обувку, прикидывая, что здесь можно сделать.
Несмотря на то, что компании существенно прибавилось, беседа не клеилась: в нашей тесной группе уже вошло в обычай, что разговор затевает господин Вистан, но сегодня он был явно не расположен к общению. Пока мы с Эгиром и Инанной лениво обсуждали, что будем бросать в похлёбку, он лишь буркнул себе под нос, выглянув за полог:
— А снег-то всё ж таки не пошёл.
Поскольку его голос едва различался за завыванием ветра в скалах, я предпочёл сделать вид, что попросту не расслышал. Сготовив ужин, я загасил костёр, и наши спутники вновь удалились в свою палатку, чтобы, устроившись на ночлег ещё до заката, набраться сил перед завтрашним днём. Надеясь, что на следующий день Верек нас нагонит, я намеревался собраться в путь с утра пораньше, чтобы тотчас сняться с места.
***
Утро встретило нас солнечным морозцем, так что я пожалел, что Верек ещё не с нами — вот по такой погоде славно бы взять хороший темп, прошагали бы вдвое больше против прошедших дней, приминая хрусткую заиндевевшую траву под по-зимнему чистым небом. Видимо, именно солнце стало причиной тому, что я поднялся прежде всех — твердынец, похоже, ещё спал, завернувшись в свой плащ — всегда диву давался, как это он не преет под таким ворохом одежд — Вистан с Эгиром также не показывались, лишь Инанна вышла, заслышав мою возню.
Вместе мы неторопливо запалили костёр и мешали утреннюю похлёбку, когда она встрепенулась, устремив взор туда, где тропа пряталась за скальным выступом — известное дело, женский слух тоньше мужского. Спустя какую-то пару мгновений и я это расслышал: стук копыт по мёрзлой земле — и, прихватив мешалку, вышел на тропу посмотреть, кто там — скорее из любопытства, чем из опаски: о грабителях на Подкове давненько уже не слыхивали, да если бы таковые тут и водились, то скорее прятались бы в засаде, чем гоняться за случайными путниками.
Я тут же увидел их — сперва крохотные чёрточки, наподобие мошек, они быстро приближались — двое, трое, четверо всадников. Уже издали стало заметно, какие яркие на них одежды, на одном даже сверкает кольчуга. Особого удивления у меня их появление не вызвало: пусть в такое время уважающие себя путники уже не пускаются в дорогу через перевал, гонцам со срочными поручениями не выбирать — их жизни стоят меньше, чем единый день промедления. Таким лучше на пути не попадаться — затопчут и не заметят, потому, рассмотрев их как следует, я отошёл обратно к костру, где застыла Инанна.
Не успел я рассказать ей о том, что увидел, как уловил, что топот копыт замедляется. Достигнув нашего лагеря, они остановились, во все глаза уставясь на наши палатки. Тот, что в кольчуге — по всему видно, предводитель — спешился первым, обратившись ко мне:
— Кто вы такие и сколько вас здесь?
Остальные за его спиной один за другим слезали с коней, неторопливо, но верно образуя кольцо вокруг нашего скромного лагеря. И по этому, и по убийственной серьёзности, звучащей в голосе предводителя, я впервые заподозрил, что они не простые посланники — быть может, преследуют какого-нибудь злоумышленника или банду разбойников, и чтобы убедить их в том, что им нужны вовсе не мы, я как можно беспечнее отозвался:
— Нас тут всего пятеро: мы двое, учитель со слугой и ещё один господин, — с этими словами я указал мешалкой на Инанну, поднявшуюся на ноги при приближении незнакомцев, на палатку Вистана и наконец — на ту, что я сам делил с твердынцем. — А пока не желают ли доблестные… воины, — наконец избрал я, так и не решив для себя, кто они такие, — присоединиться к нашей скромной трапезе?
Однако вместо того, чтобы хоть как-то ответить на моё любезное предложение, предводитель ткнул пальцем в нашу палатку, велев:
— Пусть все, кто в палатках, выйдут на свет.
На сей раз его тон понравился мне ещё меньше, так что я начал подозревать, что, возможно, зря полагался на свой опыт по части грабителей, но как можно миролюбивее ответил:
— Разумеется, я сейчас же разбужу господ — обождите немного. — При этом я поднял руки перед собой, демонстрируя открытые ладони — всеобщий жест смирения и умиротворения; обнаружив, что в пальцах у меня по-прежнему зажата мешалка, я поспешно бросил её в котёл.
— Так пошевеливайся, — с этими словами предводитель сделал шаг в сторону нашей палатки, и я бессознательно повторил его движение, оказавшись между ним и входом — не то чтобы я чего-то всерьёз опасался, но мне подумалось, что твердынец и без того достаточно дёрганый, чтобы к нему вламывались какие-то незнакомцы свирепого вида — а вид у этого мужика и вправду был что надо: смуглый почти до черноты, с густыми усами, кустистыми чёрными бровями, из-под которых сверкали жёсткие, словно отполированные угольки, глаза — чтобы не глядеть в них, я старался сосредоточиться на золотой подвеске на его косе, и потому заметил движение того, что занял позицию ближе к палатке Вистана, прежде, чем услышал вскрик Инанны — он схватил её сзади, бросив товарищам:
— Будет чем развлечься, когда закончим!
— Эй, убери руки! — крикнул я прежде, чем успел что-либо сообразить — и мир тотчас померк перед глазами с обрушившимся слева ударом — меня словно накрыло огромным меховым одеялом, но я успел увидеть, как из палатки, прорвав её бок, вылетело что-то тёмное, вроде смерча, а потом сверху повалил снег и погасил моё сознание.
***
В названии главы — венгерская пословица.
Песню, которую поёт Ирчи, можно послушать по ссылке:
https://www.youtube.com/watch?time_continue=4&v=InjBFpFiR4U
Эту песню мы позаимствовали из исторического мюзикла «Toldi» (2012) композитора Дюлы Сарки (Szarka Gyula), композиция «Прощание» (Búcsúzó), слова – из поэмы Яноша Араня «Толди» (1947).
Следующая глава
Комментарии