Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Глава 11. Метель – Hóvihor (Хувихор)

Предыдущая глава

Верек

Сказать, что я не ожидал чего-то подобного, было бы ложью; вернее говоря, я день ото дня гадал, что выкинет мой братец, и уже давался диву, что он принимает тяготы пути чересчур покладисто — но такого исхода, разумеется, нет, не предвидел. Минутное облегчение, что брат жив и его жизни не угрожает опасность, тотчас сменилось осознанием того, что я совершаю ужасную ошибку, идя против отцовского наказа; однако как бы он сам поступил на моём месте — неужто подверг бы опасности жизнь младшего сына? При этой мысли я невольно оглядываюсь на него — поник, то и дело склоняясь на шею мула, но при этом тут же даёт о себе знать сломанная рука, и он вскидывается со стоном. Если прежде меня нередко раздражали и даже злили его выходки и равнодушие к общему делу, то теперь я могу испытывать к нему лишь жалость.

читать дальшеНа ночлег мы расположились в том самом месте, что и позапрошлой ночью, и за неимением палатки устроились под открытым небом. Укутанный в одеяла Феньо всю ночь стонал и ворочался под моим боком, несмотря на полученное от господина Нерацу питьё, так что я вовсе не спал, поддерживая наш небольшой костёр. Ночью зарядил дождь, но, по счастью, не настолько сильный, чтобы нужно было искать укрытия, хотя сам я изрядно вымок, а потому поднялся ещё до света. Кое-как отогревшись горячим отваром, мы вновь тронулись в путь.

Как бы я ни спешил, наше продвижение существенно замедлялось состоянием Феньо: я стремился вести мула как можно ровнее, а временами приходилось поддерживать утомлённого брата, чтобы тот не завалился набок. Поглощённый заботой о нём, я совсем не замечал ничего вокруг и лишь краем сознания — задувающие в спину порывы холодного ветра, так что не сразу обратил внимание на стук копыт на тропе, а когда наконец поднял глаза, то еле успел оттащить мула, давая дорогу скачущим во весь опор всадникам. Внезапно их предводитель, облачённый в кольчугу, осадил коня, всматриваясь в меня и закованного в лубки брата; прочие, хотя придержали своих скакунов, приближаться не стали, поджидая вожака, и вскоре тот пустился вслед за ними. Провожая их взглядом, я, помнится, невольно задумался, что за срочное известие гонит их через перевал: уж не война ли? — но тотчас отбросил эти мысли, решив, что, если речь идёт о чём-то действительно серьёзном, то я узнаю об этом в Вёрёшваре.

Несмотря на то, что дальше дорога шла под гору, идти было куда труднее, чем вчера, ведь приходилось следить, чтобы копыта мула не заскользили по заледеневшей грязи — видать, ночью подморозило. Прежде я уповал на то, что, устроив Феньо, в тот же день двинусь в обратный путь, но, глядя на быстро темнеющее небо, распростился с этими надеждами.

Ворот крепости мы достигли на закате и тотчас двинулись в знакомую корчму. Поручив заботы о брате слугам, я бросился на поиски лекаря. Мне улыбнулась удача: первый же, к кому я обратился, посулив щедрую мзду, согласился не только незамедлительно осмотреть брата, но и провести ночь рядом с недужным. Когда мы вместе с ним возвратились в корчму, уже стояла глубокая ночь, но я не лёг спать, пока не заручился обещанием хозяина раздобыть мне наутро свежего крепкого конька и незамедлительно отправить весть моему отцу, чтобы он приехал в Вёрёшвар и забрал Феньо домой. Лишь после этого я наконец позволил себе провалиться в сон без сновидений, наказав разбудить меня на рассвете: сам-то я предпочёл бы выехать прямо в ночь, но слишком хорошо представлял себе, к чему может привести нелёгкий подъём по скользкой дороге в кромешной тьме — как бы нашему отцу не пришлось везти домой двух искалеченных сыновей.

Конечно, за коня я выложил кругленькую сумму — ведь вернуть его я смогу не раньше грядущей весны. Другого и вовсе заставили бы купить лошадь, но мне как человеку надёжному доверили её на время. Мула я оставил там же, в корчме, чтобы отец прихватил его вместе с Феньо. В дорогу я отправился, едва забрезжил рассвет.

Невысокий мохнатый конёк оказался резвым и в то же время выносливым: бодро одолев крутой подъём, он пустился вскачь по дороге, не дожидаясь понуканий с моей стороны. Когда я выехал к затерянной в горах долине, передо мной неожиданно раскинулось бескрайнее белое поле — лишь невнятно темнели под пушистыми накидками ели. На этом покрове отчётливо отпечатались следы подков — видимо, всё те же гонцы. Хоть я утомился настолько, что мне еле удавалось держать открытыми смежающиеся веки, я остановил коня, лишь достигнув места нашего последнего совместного ночлега — над тем самым роковым уступом, с которого сверзился Феньо.

Готовя себе скудную похлёбку, я невольно думал, как он там: пошёл ли на поправку теперь, когда у него есть приличный уход, крыша над головой и мягкая постель? А вдруг так и мечется в лихорадке, которая лишь разгорается вопреки усилиям лекаря? О прочих своих спутниках я не тревожился: что бы там ни говорили про Ирчи, я знал, что он парень надёжный и, раз уж обещал, то будет беречь господина Нерацу как зеницу ока.

Утром меня сопровождали не только следы копыт, но и борозды от колёс, а также отпечатки ног пеших людей. Я даже мог разобрать: вот эти следы, самые маленькие, принадлежат, разумеется, Инанне, те, что побольше — Ирчи, ещё покрупнее, но менее глубокие, словно их оставило почти невесомое существо — Кемисэ, а самые крупные и тяжёлые — Эгиру. Глядя на эти отметины на снегу, я невольно пришпоривал утомлённого вчерашней скачкой конька, словно каждая из них приближала меня к моим спутникам. Мне отчего-то казалось, что догнать их — залог всеобщего благополучия: едва я встречусь с ними, как всё будет хорошо.

Небо вновь принялось хмуриться, и вскоре в воздухе запорхали первые снежинки, грозя стереть столь дорогой моему взору след. И тут за очередным поворотом мне открылась площадка, покрытая проплешинами — я с первого же взгляда определил, что именно здесь мои спутники провели прошлую — или уже позапрошлую? — ночь. Сквозь тонкий снежный покров виднелись тёмные пятна — по-видимому, следы, отпечатавшиеся сквозь снег на голой земле; но разве это возможно? Тут-то я понял, что эти бесформенные пятна, уже слегка присыпанные свежим снегом — отнюдь не следы.

Соскочив с лошади, я опустился на четвереньки, чтобы приглядеться поближе; несмотря на холод, этот запах — дух мясной лавки — тотчас дал понять, что это такое. На мгновение я застыл, не в силах осознать увиденное, но затем вскочил и принялся осматривать площадку в попытке осознать случившееся здесь. Обегая по кругу место побоища — а в этом уже не приходилось сомневаться — я довольно быстро наткнулся на не менее жуткую находку: сваленные в кучу тела, и там же — наша повозка. Стоит ли отрицать, что от этого зрелища у меня в глазах потемнело, хотя я тотчас же приметил, что по крайней мере некоторые из убитых мне знакомы — в них я без труда опознал тех самых всадников, которых повстречал на перевале какую-то пару дней назад. Охваченный ужасным предчувствием, я тотчас принялся растаскивать окоченевшие тела, чтобы увериться, что в их груде нет никого из моих спутников.

К немалому моему облегчению, все они были незнакомцами — мужчинами в богатых одеждах. Убедившись в этом, я судорожно принялся вспоминать, сколько было в отряде тех, как я думал, гонцов — четверо или трое, а быть может, пятеро или шестеро? Почему-то именно это тогда показалось мне жизненно важным. Спохватившись, я бросился обратно на тропу — искать следы, ведущие дальше: повозку мои спутники бросили, но, быть может, они решили, что будут двигаться быстрее без неё? То, что они от кого-то бежали, теперь не подлежало сомнению, как и то, кто именно стал убийцей тех четверых.

В нашей семье от поколения к поколению передаются рассказы о том, на что способны жители Твердыни, всё более невероятные, однако сегодня я получил им самое что ни на есть прямое — и мрачное — подтверждение. Непонятным оставалось одно: что именно заставило Кемисэ Нерацу напасть на этих людей? Конечно, зная его историю, можно предположить, что из-за своих страхов он способен на необдуманные, порой отчаянные поступки. Однако подобную возможность я предпочёл отмести, пока остаётся иная — те люди сами на него напали, пусть последнее звучит ничуть не менее невероятно, чем убийство без особой на то причины: на протяжении многих столетий твердынцы не имеют с людьми иных дел, кроме меновой торговли, да и последнее нападение на Твердыню случилось почти два десятка лет тому назад. Конечно, это может быть как-то связано с тем набегом, но о кунах [1] на наших землях уже много лет ничего не слышно, к тому же, судя по одежде и чертам лица, убитые принадлежали к нашему народу. Что же остаётся: они — простые разбойники, грабители? Пожалуй, последнее наиболее вероятно, особенно если они прослышали о том, какое положение занимает господин Нерацу и, как следствие, какие знаки отличия и дары у него при себе имеются. Конечно, судя по богатству одежд, на это нападение их сподвигла отнюдь не бедность, но на подобный куш могут позариться и вельможные особы.

Сколько я ни разглядывал тропу, отчётливо видимую под свежевыпавшим снегом, мне так и не удалось высмотреть на ней никаких следов. В бесплотных попытках я принялся сметать тонкий покров руками, вглядываясь в ровную белую поверхность до боли в глазах, до того, что мне начинало мерещиться, будто я что-то вижу — но ни единая подмеченная мною бороздка, ни одно углубление не имели никакого отношения к людям, которые стояли здесь совсем недавно.

Отчаявшись, я вновь принялся осматривать лагерь в надежде обнаружить хоть какой-то намёк на то, куда пропали мои спутники. Тут мне сопутствовал больший успех: я обнаружил цепь отчётливых следов, перемежаемых копытами мула — отходя от лагеря немного поодаль от тропы, она резко забирала вправо, исчезая меж каменных круч. Не задумываясь ни на мгновение, я вновь вскочил на своего конька и направил его вдоль этой спасительной нити — по счастью, она была отлично заметна даже под слоем свежевыпавшего снега и шла достаточно прямо: несмотря на обилие скальных обломков, поверхность склона была относительно ровной.


***

Вскоре я въехал в редкий лесок — тут следы были видны значительно хуже, так что мне пришлось спешиться, чтобы разбирать менее очевидные отметины, такие, как взрытая копытами влажная земля и притоптанный мох. Едва я зашёл под тёмный полог еловых лап, как во мне вновь воспрянула надежда: быть может, мои спутники решили на время укрыться под пологом елей, и совсем неподалёку я обнаружу их лагерь? При этой мысли я тотчас потянул воздух носом — вдруг удастся уловить запах дыма — но тотчас себя одёрнул: едва ли они станут разводить костёр, прячась от преследователей. Вот так — в каждое мгновение надеясь обнаружить их за очередным валуном, очередной купой елового подроста — я и прошёл этот скудный лесок насквозь, вновь выйдя к изрядно запорошённой снегом цепочке отпечатков.

Взгромоздившись на конька, я поспешно пустился по следу, укоряя себя за то, что столько времени промешкал в лесочке — снег всё усиливался, ещё немного, и след сгинет вовсе, а я окажусь в полном одиночестве среди скал без малейшего представления, в какую сторону двигаться. И правда, словно в кошмарном сне, отпечатки делались всё менее и менее отчётливыми: вот они превратились в полосу еле заметных углублений, вот и эта полоса принялась постепенно сглаживаться, словно кто-то заметал её гигантской метлой, и наконец я понял, что та цепочка, по которой я следую — лишь борозда в снегу. Спрыгнув с седла, я принялся раскапывать снег под копытами конька, затем чуть поодаль, надеясь обнаружить под пушистым слоем отчётливые отпечатки, но так ничего и не нашёл — я потерял их след, потерял безвозвратно, он выскользнул из моих пальцев, словно горсть тонкого песка.

Оглядевшись в отчаянной надежде узреть сквозь снежную пелену в отдалении спины моих спутников, я увидел всё то же: белый склон, усеянный редкими елями, который постепенно забирал всё выше, к непроходимым скальным зубцам и отвесным кручам. Разумеется, туда мои спутники не пошли: подниматься на такую круть не стал бы даже самый отчаянный из беглецов — но вот куда они могли направиться? Скорее всего, обратно в Вёрёшвар: всякая попытка пересечь перевал без дороги была бы равносильна самоубийству; и всё же, могу ли я поручиться за это? И даже если так, то нагоню ли их теперь, отыщу ли на этой бескрайней снежной равнине? Отчаявшись найти ответ хоть на один из этих вопросов, я приставил ладони ко рту и что было сил заорал:

— Ирчи! Господин Нерацу! Кемисэ Нерацу! Вы где? — Я уповал на то, что слух у твердынцев гораздо тоньше, чем у людей: у нас поговаривают, что они слышат, как на другой стороне горы скребётся мышь — но снег скрадывал все звуки, так что я слышал сам себя словно сквозь толстый ковровый занавес. И всё же я продолжал кричать, пока не сорвал голос, зайдясь в безумном кашле; всё это время мой конёк бросал на меня задумчивые взгляды, прядая ушами, да временами пытаясь откопать из-под снега пожухлую траву.

Убедившись, что ничего таким образом не добьюсь, я вновь взялся за удила и принялся бродить кругами в тщетной надежде разыскать хоть какой-то знак: оброненную вещь, сломанную ветку; наконец я заметил, что топчу собственные следы, и бездумно двинулся в снежную даль, не разбирая дороги. Время от времени я останавливался и вновь возобновлял свой зов изрядно охрипшим голосом. Из-за плотных снеговых туч я не сразу приметил, что начало темнеть, но и когда сумерки окутали округу плотным суконным покрывалом поверх снежного, я продолжал идти — пожалуй, в моих действиях теперь было больше упрямства, чем подлинной надежды.

Снег всё никак не желал прекращаться и, будучи сперва моим союзником — ведь на нём так отчётливо печатались следы — превратился в ярого неприятеля: мало того, что вскоре мне пришлось разгребать ногами покров по колено высотой, так ещё он скрывал немало коварных ловушек, так что я уже несколько раз растянулся во весь рост, хорошенько расшиб себе пальцы на правой ноге и слегка подвернул левую. И всё же я не желал останавливаться: одна мысль о том, что в какой-то момент мне придётся сдаться и возвратиться в Вёрёшвар с пустыми руками, ужасала куда сильнее, чем вполне реальные опасности диких гор. Когда смерклось окончательно, в отдалении послышался волчий вой — мой конёк испуганно дёрнулся. Я обернулся, пытаясь понять, откуда доносится звук, но мне это не удалось: казалось — отовсюду. Похлопав напуганное животное по холке, я двинулся было дальше, но мои ноги отказывались подниматься — просто застряли в снегу, словно влитые.

— Ладно, — сказал я самому себе и принялся искать укрытие, чтобы на коротком привале меня не засыпало снегом по самую макушку. Устроившись под слегка наклонным камнем, я достал все свои скудные припасы: фляжку с брагой и пару лепёшек, да немного сыра в узелке — я-то рассчитывал, что к этому времени уже буду пировать у костерка вместе со своими спутниками. Одну лепёшку я отдал коню — бедолага это заслужил, к тому же, ему-то подкрепиться тут было совершенно нечем.

Стоило мне устроиться на отдых, забившись в щель, как в далёком завывании ветра мне послышались голоса — высокие, нежные, они будто звали на помощь. Я тут же вскочил и бросился в ту сторону, таща за собой не слишком довольного этим коня, и кричал, кричал в ответ, а этот зов всё не смолкал — жалобный стон самой вьюги, которая мечтает отогреться теплом живой человеческой крови. Я давно уже понял, что это голоса не людей, а дев, что танцуют в вихре метели [2], и всё же рвался вперёд, словно эта иллюзия была мне дороже собственной жизни; быть может, к этому времени от скудости сна, напряжения и потрясений я помешался настолько, что перестал отличать правду от вымысла.


***

Мои блуждания в мареве метели кончились тем, что я свалился, забывшись сном, будто ребёнок, набегавшийся вволю: просто лежал в сугробе, чувствуя, что не в силах даже пошевелиться. Снег дарил меня предательским теплом, а протяжные песни вьюги убаюкивали, так что я так и остался бы там спать, пока по весне моё тело не растревожили бы жадные до мёртвой плоти звери и птицы, но этому помешал мой конёк: он принялся настойчиво тыкаться губами мне в ухо, толкал головой в плечо. Несчастное животное хотело есть, а тот, кто должен был задать ему корму и отвести в тёплое стойло, валялся колодой на снегу — что ж ему оставалось делать?

Я со стоном поднялся на колени, а затем, обхватив коня за шею, с трудом встал на ноги. Ночь всё так же неистовствовала, вываливая на округу тяжёлые бадьи снега, так что ближайшие кусты скрылись за мельтешащей завесой. Как-то там мои спутники — так же, как и я, бредут по снегу? Скорее уж, укрылись в палатке, ожидая окончания метели — во всяком случае, я на это надеялся; вот только сыскать их в этом царстве снега и камня мне, увы, было не под силу.

Взгромоздившись на коня, я приник к его шее, не переставая шептать: «Прости меня, отец… Прости…» — и временами мне мерещился его голос, сурово отчитывающий меня за то, что я употребил недостаточно усилий — что я должен искать Благословенного Нерацу, пока не сотру ноги до костей, пока глаза не выпадут, обратившись в ледяные шарики, пока руки, устав шарить во тьме, не превратятся в сухие еловые ветки. А я в ответ молил его, как в детстве, извинить меня за этот проступок, обещал, что в дальнейшем приложу все усилия, чтобы не допустить подобной оплошности, но нынче я не могу, не могу…

Кажется, я падал, и всякий раз конь возвращал меня к жизни, хотя, казалось бы, чего ему стоило оставить меня и самому устремиться к спасению? Уж не знаю, как я умудрялся забираться обратно в седло, но в какой-то момент я не смог и этого — когда рассвело, я словно бы очнулся от глубокого забытья, обнаружив, что бреду, обхватив коня за шею, в прозрачных рассветных сумерках. Снег прекратился, так что теперь его покров лежал нетронутой пеленой, подобно белому покрывалу на брачном ложе. Хоть местность по-прежнему выглядела дикой, мне показалось, что я начал её узнавать; и действительно, вскоре уверенный шаг моего коня вывел меня на то самое место, где я сделал страшное открытие вчера — или позавчера? Признаться, я окончательно утратил счёт времени в своих безнадёжных блужданиях.

Смирившись с неизбежным, я решил остановиться тут, пока не восстановлю силы, а там решу, что делать дальше — помнится, в числе оставленных вещей я видел и палатку. Однако я тут же убедился, что несколько запамятовал местность, поскольку там, где я ожидал найти повозку, а подле неё — груду тел, я узрел лишь бугристый снежный покров на горбатых спинах валунов. Я растерянно огляделся, полагая, что глаза меня обманули и на самом деле место совсем иное; поначалу ничто не показалось мне странным — всё та же ровная площадка, истоптанная конскими копытами и ногами людей — но тут в моем затуманенном сознании всплыла мысль, тотчас выведшая меня из состояния полудрёмы: откуда здесь взяться следам, если те, что я видел, подчистую завалило вчерашним снегопадом?

Признаться, я даже подумал: уж не мерещится ли мне, но более пристальный осмотр показал, что всё так и есть: множество отпечатков ног, да и коней было явно больше. Ошеломлённый внезапной мыслью, я бросился обратно, туда, где рассчитывал найти повозку — и точно, взрытый снег был лишь слегка припорошён сдутой с валунов позёмкой, так что мне удалось обнаружить и следы колёс — выходит, те, что побывали здесь после меня, забрали повозку, но вот зачем? Бросив взгляд туда, где были свалены тела, я понял: они погрузили их на повозку, чтобы увезти с собой. Мне оставалось лишь выяснить, куда после этого направились эти люди — и это не вызвало никаких затруднений: там, где вчера лежал нетронутый снег, теперь виднелись отпечатки множества копыт и следы колёс. Они двинулись через перевал, туда, куда изначально скакали встретившие здесь свой конец конники.

Признаться, сделав это открытие, я ощутил облегчение, решив, что это люди ишпана Тархачи преследуют банду грабителей. Конечно, в этом случае для них куда разумнее было бы вернуться в Вёрёшвар с вестью о судьбе лиходеев, но откуда же им знать, что все они перебиты — быть может, послав гонца, остальные воины пустились в погоню за грабителями — но это опять же не объясняло, зачем они потащили за собой повозку, ведь её-то куда удобнее было бы отправить в Вёрёшвар!

Всё это заставило меня предположить обратное: побывавшие здесь незадолго до меня люди на самом деле были сообщниками нападавших и забрали их, чтобы либо предать товарищей достойному погребению, либо замести следы преступления. Выходит, правильно сделал Ирчи, что увёл наших спутников с дороги: едва ли эта встреча завершилась бы миром или хотя бы столь же односторонним кровопролитием, как предыдущая. Тут меня посетила иная мысль, от которой в душу невольно заполз холодок: да ведь я едва с ними разминулся — что если, спустившись со склона, я бы наткнулся на них? И что если они воротятся?

Впрочем, едва ли: наверняка они уже нашли всё, что искали, и вряд ли пустятся в обратную дорогу в эдакую непогоду. Скорее желая в это верить, чем по-настоящему уверившись в этой мысли, я вновь двинулся за валуны и, покопавшись в снегу, отыскал палатку: разумеется, этим людям она была без надобности, так что они выбросили её из повозки как ненужный груз. Кое-как растянув её на жердях, я обнаружил то, что немало меня озадачило: бок палатки был распорот, причём не абы как, а чисто разрезан, словно бы острейшим клинком. Поразмыслив над этим, я готов был поручиться, что знаю, чей меч это сотворил. Тогда, впрочем, даже это не особенно меня занимало, ведь я уже валился с ног в самом прямом смысле слова, так что завернулся в плащ и, привалившись к неповреждённому пологу, провалился в сон.

Сколько я проспал, не знаю, но по-видимому, недолго, ведь, когда я выбрался из палатки, всё ещё был день — хмурый и холодный, но, по счастью, ничем, кроме отдельных кружащих в воздухе снежинок, не грозящий недавним ненастьем. Сворачивать палатку я не стал: я и без того слишком задержался. К этому времени я успел окончательно убедить себя, что Ирчи повёл остальных в Вёрёшвар, и никак иначе; по сей день не знаю, что же это было: глас разума, который дал промашку, или же маскирующееся под него малодушие. Подбадривая себя, я твердил, что наверняка встречу всех своих спутников в городе: они вернулись в «Рыжего дракона [3]» и сейчас знай попивают крепкое вино, поджидая меня. Но, думаю, уже тогда я знал, что все эти упования бесплодны.


***

Я догадывался, что выгляжу не лучшим образом, но когда, едва завидев меня, стражники, вся задача которых в эту пору сводится к созерцанию пустынной тропы на перевал, тотчас подхватили моего коня под уздцы и предложили мне фляжку с брагой, которую я с благодарностью принял, я впервые понял, что за зрелище собой представляю. Я объяснил им, что был застигнут метелью, не вдаваясь в подробности, но не преминул спросить, кто ещё, помимо меня, возвращался с гор — якобы я потерял своих спутников в ненастье — и они заверили меня, что никто не спускался с перевала, за исключением пары чудаков дня четыре назад — скорее всего, речь шла о нас с Феньо. Проникшись сочувствием к моему бедствию, стражники даже отпустили со мной мальчишку-посыльного, чтобы убедиться, что я благополучно добрался до «Рыжего дракона». Едва я показался на пороге, как хозяин огорошил меня известием:

— Ваш отец прибыл.

— А остальные? — тотчас переспросил я. — Мои спутники? Они не давали о себе знать? — Но на каждый мой вопрос корчмарь лишь недоуменно качал головой, и мне казалось, что всякий раз силы оставляют меня, словно уходящая в растрескавшуюся землю вода. Я понимал, что долг велит мне немедленно отправиться обратно к воротам на перевал, чтобы вновь выспрашивать там, но чувствовал, что не могу сделать ни шагу. Отнюдь не стремясь приблизить встречу с отцом, я опустился на ближайшую лавку, спросив:

— Как там брат?

— Пошёл на поправку, — охотно поведал хозяин. — Жар спал, и аппетит к нему вернулся.

— Вот и славно, — вздохнул я, как никогда прежде желая, чтобы это было единственным поводом для беспокойства.

Так или иначе, рассиживаться мне всяко не пристало, так что, невольно кряхтя и хватаясь за стол для поддержки, я поднялся на ноги и побрёл туда, куда заботливо сопроводил меня корчмарь, то ли всерьёз полагая, что я мог забыть, где оставил брата всего какую-то пару дней назад, то ли опасаясь, что я не дойду без посторонней помощи.


***

Зайдя, я поклонился отцу, придерживаясь рукой за косяк. Феньо, по всей видимости, спал без задних ног: когда я подошёл, чтобы вглядеться в его разгладившееся лицо, на которое вновь вернулись краски, он так и не проснулся.

— Как он тут? — вновь спросил я у отца.

— Спит, как видишь, — ответил он со вздохом, словно без слов прибавляя: я тоже не отказался бы от столь безмятежного сна, да только боюсь, что он мне теперь долго не светит.

По счастью, всего мне объяснять не пришлось — отец тотчас дал понять:

— Феньо уже рассказал мне о случившемся. Так что же, тебе не удалось нагнать господина Нерацу?

Я лишь покаянно покачал головой, сожалея, что не могу на этом и закончить. Повисла тягостная тишина, ведь я ожидал, что со стороны отца вот-вот посыплется град упрёков: как я мог такое допустить, и зачем оставил господина Нерацу, и почему вернулся, не отыскав его? Но ничего такого не последовало, и когда, подняв голову, я встретился с ним глазами, он смотрел на меня со странным выражением на лице.

— Тебе надо поесть и как следует отдохнуть, — прервав молчание, велел он.

Однако то, что я должен был поведать, не терпело отлагательства, так что, наконец решившись, я заговорил:

— Отец, на них кто-то напал. Отряд конников. Насколько я могу судить, все, кто шёл с нами, живы, а нападавшие мертвы. — Видя, что отец хочет что-то добавить, я кивнул: — Наверняка это господин Нерацу — думаю, они пытались его ограбить. Спасаясь от преследования, Ирчи, господин Нерацу и остальные свернули с тропы. Я думал, что они направились обратно в Вёрёшвар… — Недосказанное повисло в воздухе: но они либо заплутали в горах, застигнутые метелью, либо решили-таки пробираться на другую сторону Подковы, что немногим лучше. Переведя дух, я продолжил: — Потеряв их след, я вернулся на место стоянки, обнаружив, что тела убитых пропали, как и повозка… Видимо, их забрали те, что пришли позже — быть может, об этом в городе хоть что-то говорили?

Однако отец задумчиво покачал головой:

— Тут ни о чём таком не слышно, кроме того, что недавно проезжал ишпан Коппань со свитой — видать, это они и были…

— Владыка замка Ших? — недоверчиво нахмурился я. — Неужто он опустился до грабежа?..

Отец медлил с ответом, так что и я замолк, не сводя с него испытующего взгляда; наконец он заговорил:

— Пожалуй, тебе тоже стоит кое о чём узнать… Вскоре после вашего отбытия к нам наведывались какие-то подозрительные люди — задавали вопросы, а о себе поведать ничего не пожелали…

— О господине Нерацу? — не выдержал я.

— Нет. — Выражение отцовского лица трудно было истолковать. — Об Ирчи.

— Об Ирчи? — ошарашенно переспросил я. — Чем им насолил этот бедолага?

— Разумеется, они ушли несолоно хлебавши, — недобро усмехнулся отец. — Но это ещё не всё. Подобный интерес показался мне подозрительным, так что я сам принялся расспрашивать то там, то сям — и узнал, что они приходили с вопросами и в семью ювелира Саболча. — Видя, что мне это имя ни о чём не говорит, он пояснил: — Именно в его доме останавливался тот самый господин, от сделки с которым не пожелал отказываться Ирчи, а женщина, Инанна — невестка Саболча.

Осмыслив всё это, я спросил:

— Ты хочешь сказать, что, быть может, дело в ком-то из них?

— Иначе придётся признать, что этот дуралей Ирчи и впрямь нужен кому-то ещё, кроме нашего растяпы Феньо.


Примечания:

[1] Куны (венг. kunok) — венгерское название половцев, (также куманы или кипчаки). Позднее (в XIII в.) они вошли в состав народов, населяющих Венгрию, но в X в. венгры периодически подвергались их нападениям.

[2] Девы, что танцуют в вихре метели — szépasszony (сейпассонь) — в букв. пер. с венг. «прекрасная госпожа», персонаж венгерской мифологии, демон в обличии длинноволосой девы в белом платье, что кружит в вихре метели и соблазняет молодых мужчин. Согласно народным поверьям, ими становятся соблазнённые мужчинами девы, умершие во грехе.

[3] «Рыжий дракон» — корчма называется «Vörös Sárkány» - это отсылает к названию крепости Вёрёшвар. В венгерском языке есть два слова для обозначения красного цвета — piros и vörös. Vörös считается более поэтическим и используется для цвета волос (vörös haj — рыжие волосы, piros haj — только если человек покрасился в конкретно красный), вина (vörösbor — красное вино) и крови, поскольку происходит от этого слова (vér), как и имя Верека. Поэтому название замка можно перевести и как «Ржавый», и «Красный», и «Цвета Крови», и даже «Рыжий». Когда слово vörös употребляют по отношению к кому-то, первая ассоциация, которая приходит в голову — всё-таки «рыжий».


Следующая глава
2

Комментарии

"Метель —Hóvihor (Хувихор)" — я прям чувствую, как овладеваю венгерским:):):)

Спасибо! Очень интересно! За примечания отдельная благодарность!
Сяолянь, огромное спасибо, это лучшая похвала из всех возможных! 🤗
очень надеемся, что заронили хотя бы крохотное зёрнышко симпатии к этому прекрасному языку! :-)
За все-все комментарии большущее спасибо, отклик для нас очень важен!

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)