Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Глава 12. Шаг навстречу – Lépés felé (Лейпэйш фэлей)

Предыдущая глава

Ирчи

После сборов мы разделили поклажу поровну, само собой, исключая господина Вистана – этот себя бы дотащил, так что на его долю досталась лишь пара одеял – а на мула навьючили палатку и почти все продовольствие. Пока Эгир с Инанной закрепляли поклажу на муле, я, пользуясь своими портняжными навыками, по-быстрому соорудил пару заплечных мешков – для себя и для твердынца, ведь свой, поудобнее, решил отдать Инанне.

Прилаживая на спину одно из моих творений, Нерацу то и дело морщился; мне бы уже тогда обратить на это внимание, но я решил, что таким образом он выражает недовольство по поводу груза, предстоящей дороги, моего неказистого мешка – в общем, всего на свете. В другое время я бы, может, и подбодрил его, но тогда, как вы понимаете, подобного соблазна не возникало: ведь кто, как не он, повинен в этой мясорубке и последующем бегстве?

читать дальшеЗадерживаться на этом жутком месте ни у кого не было ни малейшего желания, так что мы двинулись в путь, когда солнце еще не достигло зенита, насколько можно было судить по расплывчатому светлому пятну за завесой набежавших облаков и еле просматривающимся теням. Тонкий слой снега легко ложился под ноги, так что мы знай себе шли, немного забирая вверх: там пролегала тропа, которой пользовались охотники, собиратели трав и, как я подозревал, лихие люди, укрывающиеся от карающей руки ишпана – узкая, не слишком ровная и местами пропадающая вовсе, зато едва ли отряд конников сможет ее одолеть, да и отыскать сейчас, когда снег до неузнаваемости преображал даже привычную местность.

Что до нашей компании, то направлением интересовался один Эгир, который, похоже, всерьез опасался, что мы можем заплутать – то и дело спрашивал, не пора ли показаться моей хваленой тропе, и так ли я уверен, что мы уже ее не прошли. Впрочем, даже эти назойливые расспросы я воспринимал как развлечение, ведь прочими овладело угрюмое молчание – не знаю, что за думы посещали их, а я так прикидывал, не зря ли мы бросили мечи: если наша дорога и впредь была бы такой торной, то я мог бы с легкостью их дотащить, а нет – так и выбросил бы под ближайшим кустом. Вдоволь насокрушавшись, я тотчас принялся корить себя за подобные мысли: а что как в ночи мертвые воины вернутся за своим оружием, что я тогда стал бы делать? Лук-то еще ладно, – при этой мысли я покосился на Эгира, – а вот добрый металл вполне способен привлечь духов с того света…

Пусть мысли меня одолевали самые пустяковые, они помогали бороться с тупой головной болью – словно обруч сдавил – и подкатывающей слабостью, не имевшей ничего общего ни с моей поклажей, ни с дорогой в гору – чай, случалось и козлят затаскивать по куда более крутым склонам. Свою лепту в это вносил и снег: как я ни щурился, несмотря на затянувшие небо облака, белые отсветы все же проникали под веки, заколачивая в голову все новые гвозди.

Миновав ельник, мы вскоре свернули и побрели вдоль опушки, а когда Эгир в очередной раз спросил про хваленую тропу, я, бесстыдно ухмыляясь, поведал ему, что по ней самой он сейчас и идет. Украдкой я то и дело поглядывал на Вистана, надеясь, что смогу, сославшись на него, сделать привал; однако тот весьма бодро хромал бок о бок с Инанной, шуруя в снегу своей палкой, так что за нами, помимо следов и отпечатков копыт, тянулся размашистый змеевидный след, и лишь иногда останавливался, чтобы оглянуться назад и прислушаться к посвисту ветра, который напевал свою песню где-то на высоте.

Наконец я не выдержал – узнай об этом мои братья-товарищи, точно подняли бы на смех – остановившись позади скопления здоровенных валунов, поросших чахлым кустарником, объявил:

– Наверно, нам всем не помешает передохнуть. Скоро начнет смеркаться, а тут есть и укрытие от ветра, и хворост…

Однако Вистан тотчас вмешался:

– Быть может, нам стоит отойти подальше – еще достаточно светло.

Мысленно пожелав ему второго горба на спину, я смирился с неизбежным: если уж этот еле держащийся на ногах калека способен ковылять дальше, то мне, стойкому сыну гор, проявлять слабость и вовсе постыдно. Вновь надев лямку, которую уже спустил было с плеча, я отозвался, подавив вздох:

– Что ж, давайте, хотя не поручусь, что до ночи нам встретится столь же хорошее место для ночлега.

Однако на сей раз мою сторону неожиданно принял весь отряд: сердито сверкнув глазами, Эгир заявил:

– Это еще зачем – чтобы потом на пару дней там застрять, потому что наутро никто не в силах подняться на ноги? Или чтобы заплутать на ночь глядя и все равно сюда вернуться?

– Думаю, что после всех этих испытаний нам и впрямь необходим хотя бы краткий отдых, чтобы восстановить силы, – добавила Инанна. При этом мне подумалось, что она, быть может, беспокоится обо мне, догадавшись о моем недомогании, отчего внутри разлилось тепло, согревая задеревеневшие внутренности.

– Не стоит искушать судьбу, – каким-то лающим голосом добавил твердынец. – Чудо, что ты до сих пор не свалился, – добавил он, обращаясь ко мне, хоть тут мог бы и промолчать: я-то не упоминал о том, что у него самого был вид, словно у моей младшей сестренки, которая упросила меня взять ее по грибы, а потом не раз пожалела о своем желании, мужественно тащась за мной следом под грузом полного короба.

Как бы то ни было, главным было то, что мы все-таки встали лагерем в этом уютном, защищенном от ветра месте, откуда хорошо просматривалась уже пройденная нами дорога. Конечно, я не питал иллюзий насчет того, что мы успеем скрыться, покажись на ней темные фигуры всадников, но все же это внушало хоть какую-то уверенность.

Стоило нам поставить палатку, как твердынец шмыгнул туда – хорошенькое дело, мы будем работать, сооружая костер и стряпая ужин, а он знай себе полеживать на меховых одеялах! А с другой стороны, может, оно и лучше, что он не будет путаться под ногами – рассудив так, я вместе с Эгиром отправился за хворостом.

Сухие с виду сучья оказались невероятно упрямы, когда мы принялись отдирать их от скалы, так что, немного помаявшись с ними, Эгир велел:

– Принеси-ка топор.

Сказать по правде, одна мысль о том, как придется бить топором по смерзшемуся дереву, отдавалась в голове вспышками боли, словно кто-то колотил топорищем прямо по макушке, однако привередничать было не след – дрова сами собой не заготовятся.

Отправившись за топором в палатку, я обнаружил, что твердынец, вместо того, чтобы предаваться безмятежному отдыху, спустив верхний халат с плеча, отдирает рукав нижнего трясущимися пальцами от того, что не могло быть ничем иным, как запекшейся раной – ржаво-бурые пятна на светлой ткани говорили сами за себя. На его темно-синем верхнем одеянии кровь была совсем не видна, да и, сказать по правде, прежде мне недосуг было приглядываться.

Опешив, я не придумал ничего лучшего, как ляпнуть:

– Это еще что?

– Царапина, – досадливо отозвался Нерацу, поспешно натягивая халат на плечо.

– Что, жаждете, чтоб вам руку по плечо отпилили? – выпалил я – тут сказались и усталость, и раздражение, и, что уж там говорить, испуг. – Что вам стоило сказать сразу – а теперь эта ваша царапина, небось, еще и загноится! Сейчас вернусь – и чтоб без разговоров! – велел я, хоть сам толком не знал, что имею в виду.

Как я уже упоминал, мои лекарские навыки не отличаются полнотой и разнообразием, но промыть и заштопать рану я умею, так что, выйдя к костру, я попросил Инанну отлить мне в плошку закипевшей воды, а сам принялся рыться в своей суме.

На вопрос недовольного Эгира:

– Где топор? – Я не менее раздосадованно ответил:

– Тут у нас один, похоже, возомнил себя Аттилой. – Вытащив швейные принадлежности, я лишь махнул рукой в сторону изумленных Вистана с Инанной: мол, сам справлюсь.

Хоть я не ожидал, что твердынец подчинится моему наказу, тот и впрямь прекратил отдирать рукав и вместо этого принялся копаться в своей суме.

– У вас бинты есть? – без предисловий начал я: разумеется, ткань на них имелась и у меня, но зачем я буду тратить свой запас – рука-то его, в конце концов. Он беспрекословно протянул мне целый моток идеально чистых и ровных полос ткани – даже жалко использовать – а также блестящую серебряную иглу. При виде подобной диковины я аж обомлел, невольно залюбовавшись, но на этом сюрпризы не кончились – следующим в моих руках оказался моток шелковых нитей. Оторопев, я поневоле задумался: что еще есть у этого парня в сумке?

Тряхнув головой, чтобы отогнать эти назойливые мысли, я наконец приступил к делу, осторожно отмачивая рукав водой. Когда он наконец смог спустить с плеча и нижний халат, я убедился, что все и вправду не так уж плохо: рана поверхностная, рассечена лишь кожа, так что, сведя края раны, я взялся за шитье. Игла оказалась славной не только на вид – ходила в руках столь споро, словно я всю жизнь только ей и пользовался. Пара стежков – и готово: когда заживет, останется лишь подобный этой самой шелковой ниточке белесый шрам, а иначе я готов во всеуслышание признать, что у меня руки растут не из того места.

К его чести, испытание твердынец выдержал безропотно, не ноя и не скуля, как многие, казалось бы, крепкие и храбрые парни.

– Вот и все, – ободряюще бросил я, едва удержавшись от того, чтобы похлопать его по спине. – Сейчас приложим смолы, и тогда уж точно все пойдет на лад.

– Это что еще за варварский метод? – вскинулся твердынец.

– Может, и варварский, зато проверенный. Всех так лечили, никто еще не помер, – проворчал я. – Скажите спасибо, что не навоз с золой – многие советуют.

– И поэтому ты твердишь про отпиленные руки? – Подняв глаза, я и впрямь увидел на его лице улыбку – с ума сойти, он еще и шутить умеет!

– Вам-то что волноваться – у вас есть запасная, – ответствовал я.

И все же мои заверения его не убедили: достав какую-то скляночку, он самолично смазал рану резко пахнущей мазью, после чего доверил мне ее забинтовать.

– Ну вот, – подытожил я, придирчиво глядя на белую руку, которая в полумраке палатки словно бы светилась, затмевая даже белоснежный бинт, – теперь заживет – не успеете заметить.

– Если что, ты должен мне руку, – вновь сострил он – от другого мне подобная шутка едва ли пришлась бы по нраву, но Нерацу явно требовалось поощрить даже за столь немудреные попытки, так что я искренне рассмеялся, пообещав:

– Если найдется лишняя.

Пока я с ним возился, у костра кипела работа: похлебка уже булькала вовсю, а рядом с костром громоздилась целая куча хвороста. Прихватив второй котелок, твердынец зачерпнул в него немного снега и протянул Инанне, чтобы она и его пристроила над огнем, а затем вернулся со своим мешком и принялся кидать туда, как мне показалось, все подряд, впрочем, иногда присматриваясь и принюхиваясь. Какие-то травы я узнал по запаху: мяту, чабрец, пустырник, какие-то – по виду: хвощ и ромашку.

Когда это варево вскипело, твердынец выплеснул его в свою чашку и велел мне выпить. На вкус оно оказалось не менее гадким, чем на вид, так что я чуть не выплюнул первый же глоток и поневоле задумался, не решил ли он отравить меня в отместку за непрошеное вмешательство; во всяком случае, поиздеваться надо мной он вознамерился точно.

Снег вокруг костра начал таять, так что приходилось отодвигаться, чтобы не попасть в лужу слякоти, и одновременно тянуться к костру, чтобы ухватить хоть какие-то крохи исходящего от него тепла. В столь стылую погоду славно было бы разжечь костер в палатке и рассесться вокруг него, но при том, что теперь нам предстояло ютиться в ней впятером, это было просто-напросто невозможно: в таком случае кому-то пришлось бы спать поперек кострища. При мысли об этом я невольно посетовал, что мы бросили не эту палатку, а более просторную – разрезанный бок я бы уж как-нибудь зачинил; а с другой стороны, именно из-за размеров ее и тащить было бы несподручно.

За едой я украдкой посматривал на Нерацу – не беспокоит ли его забинтованная рука, но он, вроде как, взбодрился, и даже аппетит к нему вернулся, чего нельзя было сказать обо мне: свет от костра в сгущающейся тьме резал глаза, от дыма голова разболелась еще пуще, так что я, извинившись, что рано оставляю круг у костра, отправился в палатку, так толком и не поев. Там я забрался в самый угол – хоть тесно и из-под полога тянет холодом, зато не будут топтать и пихать, когда соберутся спать остальные.

Палатке, которая прежде принимала лишь троих, предстояло вместить в себя пятерых, так что теснотища и духота наверняка будут знатные. Запах дыма продолжал преследовать меня и во сне – и от входа в палатку, и от собственной одежды. Им же были пронизаны и все мои сновидения: мне то снился пожар в большом замке, со взлетающими к самому небу сполохами огня, то, как я бреду под дождем на пепелище, и небо хмурится под стать земле, словно копоть осела и на тучах. Сквозь сон я чувствовал, как кто-то касается моего лба, и думал, что это, наверно, мать, а значит, мне вот-вот вставать, и хотелось спрятаться под своей овчиной, из-под которой меня неизбежно выманит запах теплого молока и свежего хлеба.

***

Проснувшись, по наступившей тишине я безошибочно понял, что пошел снег. Мягкие касания на пологе палатки были почти неощутимы, словно по крыше бродит большой пушистый кот. Повернувшись, я увидел, что рядом со мной притулился твердынец – видимо, потому, что я остался единственным в этой компании, кого он мог бы счесть «своим».

В скупых отсветах от входа было видно, что, несмотря на тесноту, палатка словно бы разделилась надвое: в меньшем закутке жались мы с твердынцем, в большем – все остальные. Инанна разместилась по центру – в самом теплом и уютном месте, и заодно ей, как поднимающейся на ноги раньше всех, легко выйти из палатки, не потревожив остальных. За ней между верными спутниками притулился Вистан, а к ледяному пологу лег Эгир – оставалось надеяться, что его не просквозит, а то я лишусь единственного сильного и толкового помощника, что в нашем положении смерти подобно.

Решив, что, раз я вчера столь бессовестно бросил своих спутников, то сегодня мне надо бы приналечь на работу, привечая их горячим завтраком, я осторожно, стараясь не разбудить твердынца, выбрался из-под одеяла, набросив его на Нерацу, чтобы тому не дуло из-под полога. Горы встретили меня сумерками, в которых крупные снежные хлопья казались сыплющим с неба пеплом. Стояла такая тишина, что легко было представить себе, что мы забрались в самое безлюдное место на земле, хоть я и помнил, что точно такое же безмолвие стоит и на окраине деревни подобным снежным утром перед рассветом.

Разгребя заснеженный лапник, которым на ночь прикрыли костровище, я принялся раздувать тлеющие угли. Снег ложился на мохнатую овчину дохи и шапку, словно ненавязчивые касания материнского взгляда, и казалось, просиди я тут достаточно долго, снег сам построит надо мной и костром шатер, в котором мы сможем прожить до самой весны.

За спиной раздалось испуганное аханье Инанны:

– Ирчи, я тебя приняла за медведя! – поведала она, хватаясь за сердце преувеличенно-испуганным жестом, когда я обернулся к ней. – Как ты? – спросила она, присаживаясь на колени рядом со мной.

Пусть соблазн пожаловаться был велик, я с ним справился, честно ответив:

– Сегодня гораздо лучше – видимо, просто надо было выспаться как следует.

– А может, помогло снадобье, – предположила Инанна.

– Может быть, – нехотя признал я.

Молчать, когда мне в кои-то веки выпала возможность поговорить с ней наедине, было совсем уж глупо, и потому я бросил словно бы в пространство:

– Жаль, что все так сложилось – не очень-то благонадежные вам достались спутники. – В ответ на ее непонимающий взгляд я повинился: – Втравил я вас в неприятности, сам того не зная – надо было вам выбрать другого проводника.

– Но ведь другие не согласились. – Инанна то ли пожала плечами, то ли поежилась в зябких сумерках: занимающийся костер еще не давал тепла, а снег умудрялся забиваться в самые незначительные щели под ворот, открывая холоду все новые пути, коими тот не медлил воспользоваться.

– И правильно сделали, как видно, – рассудил я, бережно раскладывая ветки гнездом вокруг разгорающейся сердцевины. – У меня ведь с самого начала были дурные предчувствия насчет этого твердынца.

Я суеверно оглянулся на полог палатки – мне показалось, что он шевельнулся – но, рассудил я, вздумай Нерацу подслушивать, он все равно ничего не поймет: наедине с Инанной я, разумеется, перешел на родное для нас обоих наречие.

– Когда мне предложили вести его через горы, я отказался наотрез, – не преминул сообщить я, непроизвольно выпячивая грудь, словно вновь участвовал в том горячем споре, – но меня… в общем, уговорили, – признал я, несколько сникнув. – А ведь если бы я прислушался к своим опасениям…

Инанна не спешила отзываться на мои признания: отведя глаза, она словно бы думала о чем-то своем, но когда я решил было, что ей попросту неохота со мной разговаривать и я зря навязываюсь, она вымолвила:

– Как знать, чем бы тогда всё обернулось – нам не дано судить о грядущем.

Это суждение более подходило какому-нибудь брюзгливому старцу, возомнившему себя носителем народной мудрости, чем красивой женщине, а потому я, пожалуй, чересчур резко отозвался:

– Ну уж о чем-то мне судить вполне по силам – а именно, о том, что от некоторых не жди ничего, кроме неприятностей.

Инанна бросила на меня удивленный взгляд, словно не понимая, что вызвало подобную вспышку раздражения с моей стороны – я уже почти ожидал, что сейчас она изречет еще что-нибудь наставительное, вроде того, что мне грех жаловаться, ведь я сам хорош – ничего не смог поделать, кроме как получить по башке – но она лишь бросила почти с обидой:

– А если бы они приходили по мою душу или по твою – что бы это изменило?

Казалось бы, ничего особенного она не сказала, но меня вдруг прихватило запоздалое раскаяние: в самом деле, с какой стати я взъелся на этого несчастного твердынца? Ведь, если подумать, он-то влип больше, чем все мы вместе взятые: не видать ему покоя, пока за спиной не закроются ворота их Цитадели. Сам он, что ли, натравил на себя этих головорезов? Он и перепугался-то больше всех нас вместе взятых – так мне тогда показалось. Признавая ее правоту, я нехотя проворчал:

– Да я же ничего такого не имел в виду! Само собой, я бы встал на защиту любого, кого взялся вести – если, конечно, он не закоренелый преступник. – «Встал бы на защиту, ага», – невольно подумалось мне – покамест все мои боевые таланты сводятся к получению затрещин. По счастью, Инанна почла за нужное не развивать эту тему, вместо этого примирительно заметив:

– Все хорошо, что хорошо кончается.

«Если бы», – вздохнул я про себя, но вслух высказываться, само собой, не стал – ни к чему каркать в самом начале пути.

Из палатки опасливо выбрался Вистан – снег тут же сверзился с полога палатки прямо ему на голову, и он терпеливо стоял, пока Инанна обмахивала его с покатой спины. Когда он с трудом опустился на булыжник у костра, я увидел, что в руках он несет чашку твердынца, которую он незамедлительно сунул мне со словами:

– Держи, господин Нерацу велел тебе допить.

Заледеневший отвар сделался еще гаже, но я заставил себя выпить все без остатка, хоть при последних глотках горло едва не свело судорогой; после этого к мерзкому вкусу во рту добавилось ощущение, будто я проглотил цельный кусок льда, но даже это всяко лучше изнуряющей головной боли.

– Как ваше самочувствие после вчерашнего перехода? – учтиво поинтересовался я, прикончив свое пойло.

– Бывало лучше, – потупился Вистан, но по его тону было понятно, что все не так уж плохо – да и по тому, что он вообще выбрался из палатки без посторонней помощи, тоже. Стало быть, калека – не калека, а возраст и впрямь немало значит: будь он взаправду стариком, чего доброго, уже протянул бы ноги.

– Сколько нам еще идти, прежде чем спустимся с перевала? – спросил он, вперив взгляд в снежную мглу.

– Не могу сказать точно, – задумался я, выравнивая полный снега котелок над набравшим силу костерком. – Если все будет в наилучшем виде, и погода, и… прочее, то лишь на два-три дня дольше, чем по тропе, ну а если… – я беспомощно обвел рукой обступившие нас заснеженные валуны, – то не знаю. Но всяко не дольше пары недель. – «А потом у нас просто-напросто иссякнет провизия», – закончил я про себя.

Вистан ограничился кивком – и по этому простому жесту мне показалось, что он, быть может, понял и то, что осталось невысказанным.

Как только потянуло запахом пищи, из палатки показался Эгир, а следом прямо-таки вывалился твердынец и подкатился к костру, продолжая кутаться в одеяло – кажется, он так и не осознал, что оно у него на плечах. Я бодро поведал, что чувствую себя гораздо лучше, чтобы он не вздумал изготовить для меня новую порцию дьявольского варева. Впрочем, похоже, он об этом и не помышлял – сам он выглядел куда хуже, невыспавшимся и изможденным, так что я поневоле встревожился, не загноилась ли его рана. Перед тем, как приступить к еде, я покормил овсом нашего мула: бедолага совсем приуныл, обнаружив, что из-под слоя снега не добыть даже завалящего клочка сена.

Поели мы быстро, не размениваясь на разговоры – этому способствовал непрекращающийся снег, который мигом побелил всех нас, словно героев древности, которые испокон веку обратились в камень. Я же стремился закруглиться раньше остальных и едва, обжигаясь, допил отвар, бросил твердынцу:

– Господин Нерацу, ваша рука… – сопроводив это кивком в сторону палатки.

Он без слов подчинился и, казалось, рад был вновь оказаться под ее пологом – на его лице было написано такое облегчение, что я невольно ему посочувствовал: скоро и это ненадежное убежище будет свернуто, чтобы нам продолжить свой путь по заснеженному склону. Быстро размотав бинт, я убедился, что рана выглядит чистой, не требуя никаких дополнительных мер. Перебинтовав руку чистым бинтом, старый я украдкой спрятал в карман – отстираю, еще пригодится.

Эгир только меня и дожидался, чтобы сворачивать палатку, прочие пожитки мы толком и не разбирали, так что солнце еще толком не поднялось, как мы уже пустились в путь, оставляя на ровном склоне цепочку тут же заносимых снегом следов. Ветер бил то в бок, то в лицо, в мгновение ока наметая на пути целые сугробы.

Отчего-то это напомнило мне детство – как мы со старшим братом, взяв повозку с единственной лошадью, отправлялись в лес за дровами; сперва я мужественно брел, загребая снег войлочными сапожками, затем, когда он поднимался выше колен, брат подсаживал меня на повозку, а сам вел лошадь под уздцы, оставляя в снегу такие большие лунки, что, казалось, в каждую я мог бы поместиться с головой. Тогда мне мечталось о том, как я вырасту и сам смогу брести в огромных сапожищах, расшвыривая сугробы и проламывая наст; мог ли я знать тогда, что мое желание исполнится столь далеко от дома? Я невольно опустил глаза, разглядывая собственные ноги и оставляемые ими следы – разумеется, они не столь велики и пока не столь уж глубоки; но как знать, быть может, и в них однажды сможет спрятаться кто-то поболее, чем месячный щенок.


Следующая глава
2

Комментарии


Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)