Предыдущая глава
Ирчи
Из-за того, что горы схоронились под толстым снежным одеялом, идти приходилось втрое осмотрительнее обычного, а значит, и медленнее: в отличие от накатанной дороги, тут даже завсегдатай этих мест не может быть уверен, не кроется ли под обманчиво ровным пологом каменная осыпь или расщелина. Идя впереди, я прощупывал снег посохом, прежде чем протоптать дорожку остальным. За мной следовал Эгир с нагруженным до предела мулом: поверх обычной поклажи громоздились наскоро примотанные дрова для костра. Инанна поддерживала Вистана, который то и дело оступался даже на ровном месте, хоть и не поднимал головы от наших следов, и посох переставлял так, словно тот сделался единовременно и непосильной тяжестью, и единственной опорой, худо-бедно позволяющей удержаться на ногах. В самом хвосте замыкающим плелся твердынец, который выглядел немногим бодрее, но хотя бы шел без посторонней помощи.
читать дальшеМиновав скальные обломки, мы вышли на куда более торный путь по склону горы, но радости моим спутникам это не прибавило: то один, до другой то и дело оборачивались, выглядывая, не видно ли преследователей. Я-то знал, что теперь нам куда более следует опасаться неприятностей со стороны горных духов, чем людей, и потому сам оглядывался, лишь чтобы полюбоваться снежным покровом, подобным беленой известкой стене. Но долго наслаждаться этим зрелищем мне не довелось: зарядивший с утра снег к полудню усилился, и вскоре всем, что я видел, остались лишь бесчисленные белые хлопья, застившие глаза, сугробом оседающие на шапке, облепившие мою доху, словно вставшая на крыло саранча. В какой-то момент я остановился и, оборотившись спиной к снежному рою, объявил спутникам:
– Свяжемся веревкой! В такой метели немудрено и затеряться.
Судя по бурчанию Эгира, ему вовсе не улыбалось останавливать мула и развязывать тюк, чтобы извлечь оттуда длинную веревку, но я не обратил на это внимания, зная по опыту: любому, кому не доводилось отбиться от остальных в снежном мареве, кажется, что со взрослым человеком такого в жизни не случится.
Едва мы обвязались веревкой – Эгир от этого отказался наотрез, и я не стал с ним спорить, решив, что уж они-то с мулом от меня никуда не денутся, а вместо этого вдвое дольше провозился, прилаживая веревку к поясу Инанны – как ветер взвыл с новой силой, словно досадуя за потерянную добычу, а снег, прежде косо бивший в грудь, теперь несся нам прямо в лоб, будто стая атакующих птиц.
– Пора сделать привал, – прокричал мне Эгир сквозь пургу.
– Здесь нас засыплет по самую маковку, – крикнул я в ответ. – Нужно дойти до деревьев, до ближайшего леска осталось меньше полумили [1].
– Так пойдем быстрее, – нетерпеливо бросил Эгир и кинул мне поводья: – Ты веди мула, а я помогу господину.
Я не стал спорить: в эдакую метель и впрямь важнее всего добраться до укрытия как можно скорее, тут уж придется рискнуть, без разбора топая по поднимающемуся все выше снежному покрову, будто бредешь по разливающейся горной реке. Однако не прошли мы и сотни шагов, как веревка, завязанная на поясе, дернула меня назад с такой силой, что я чуть было не осел на снег, удержавшись лишь благодаря мулу. Оборачиваясь, я ожидал увидеть, что это Вистан оступился, не в силах продолжать путь по колено в снегу, но обнаружил, что и он оглядывается назад, задаваясь вопросом о причине остановки.
Я тотчас кинулся мимо них, бросив мула на произвол судьбы, и наткнулся на лежащий поперек протоптанной нами тропы серый куль, подобный свалившейся во сне с купола пещеры гигантской летучей мыши. Склонившись над ним, я потеребил его за плечо:
– Господин Нерацу, что случилось? Вы подвернули ногу? – Никакого ответа.
Очнувшись от первоначальной оторопи, все уже столпились вокруг твердынца, и Инанна, опустившись на колени прямо в снег, пощупала его лоб, чтобы тут же в ужасе отшатнуться:
– Он холодный! Как камень!
Справедливости ради, ей было отчего напугаться: я даже сквозь слои одежды чувствовал исходящий от его тела смертный холод.
– Помер, что ли? – испуганно бросил Эгир.
Напуганный пуще него, я тотчас принялся щупать, бьется ли жилка на шее – кожа холодная, будто мерзлая глина, и с перепугу мне показалось, что его сердце и впрямь остановилось – но тут он издал легкий стон, словно человек, которому привиделся кошмар, и попытался отпихнуть меня рукой, в которой, впрочем, силы было не больше, чем у новорожденного младенца.
– Слава Иштену, живой, – выдохнул я, поспешно запахивая ворот твердынца, за который уже успел насыпаться снег. – Не надо мне таких фокусов. – С этими словами я сгреб его под руки и поднял с земли – в этом мне подсобил Эгир, один бы я не осилил, даром что твердынца с виду не заподозришь в тяжеловесности.
– Вы можете держаться на ногах? – спросил я, подныривая под его руку; впрочем, и так было понятно, что утвердительного ответа мне не дождаться, а потому я велел Эгиру:
– Придется вам с госпожой позаботиться и о господине, и о муле, – после чего принялся отвязывать веревку с пояса твердынца, чтобы нам впредь не запутаться в этой петле, а потом стащил с его спины заплечный мешок и скинул свой, протянув их Эгиру: – Приспособьте сверху на поклажу, надеюсь, наш мул выдюжит.
После этого, поднатужившись, я взвалил твердынца на плечи, перекинув одну руку себе на грудь – такое ощущение, будто поднял на спину глыбу льда с него ростом, так что я даже покачнулся, но тотчас выправился. Эгир сделал было движение, говорящее о том, что он готов принять мою ношу, но я лишь мотнул головой: во-первых, ему и так прибавилось забот, а во-вторых, раз уж Верек поручил твердынца мне, я от своего обязательства отказываться не собирался. Обогнув спутников, которые возились с нашими заплечными сумами, прилаживая их поверх дров с помощью все той же веревки, я двинулся в метель, словно баран в высокую траву – выставив макушку вперед, лишь изредка оглядываясь, чтобы убедиться, что остальные не отстали.
Уж не помню, как и дотащился до этого леска, путь до которого показался мне равным чуть ли не половине перевала. Подобное я испытывал, лишь когда в детстве сам вызвался нести лелеемого мною козленка, подвернувшего ногу – а уж раз взялся, негоже пасовать. Тогда мне казалось, что я вот-вот сломаю себе спину, пот заливал глаза, перед которыми уже заплясали черные мухи, и лишь нежелание ударить в грязь лицом перед старшими братьями позволило мне продержаться до стоянки – а уж там я пластом растянулся у водопоя и на другой день ничего не сказал, когда брат, усмехнувшись, закинул моего питомца на плечи, будто пушинку.
Но тут-то я не мог позволить себе роскоши вытянуться во весь рост, когда мы наконец достигли желанного укрытия. Перебравшись через снежный вал, который намело на опушке, мы принялись спешно искать место, где можно было бы поставить палатку. Таща на спине отяжелевшее безвольное тело, я даже не мог выяснить, что, собственно, стряслось с твердынцем – дышит ли он еще или уже отдал богам душу.
Оставив твердынца с Вистаном на попечении Инанны, мы с Эгиром принялись стаскивать валежник. Тут было не до обычной неторопливости, с коей вызываешь к жизни первые язычки огня: казалось, промедли мы еще немного, и волглая тьма поглотит нас целиком, словно забредших в Нижний мир в ночи путников.
Раздувая костер, я то и дело оглядывался на Инанну, которая, стащив тюки наподобие заслона, устроила что-то вроде стенки, к которой сидя смог привалиться Вистан, а затем, приподняв голову Нерацу, уложила ее на свой свернутый плащ и пыталась напоить твердынца питьем из фляги – но с тем же успехом могла бы потчевать каменное изваяние. На мой взгляд, признаки были самые неутешительные: он то ли умудрился повредить себе спину, то ли, упав, так ударился головой, что теперь был не в силах шевельнуться.
Попытавшись приподняться, чтобы придвинуться к нашему нарождающемуся костру, Вистан лишь глухо застонал в бессилии, и Эгир тотчас кинулся к нему, чтобы помочь перебраться на корягу на расчищенном месте, куда не задувало дым от непросохшего хвороста.
– Может, господина тоже нужно положить поближе к огню? – предположила Инанна, опасливо посматривая на твердынца; мне на ум почему-то пришла лошадь, которая испуганно косится на убитого волка, не осмеливаясь пройти мимо, как ее ни понукай – только и остается, что закрыть ей глаза полой собственного халата.
Голос разума твердил мне, что твердынца, быть может, сейчас нельзя трогать, как тогда Феньо после падения – но, с другой стороны, если бы этим я мог ему навредить, то и так это сделал, пока нес на спине, так что я попросту сгреб его под плечи и колени и подтащил к огню, после чего сам плюхнулся на влажную землю, чувствуя, что больше не в состоянии сделать ни шагу.
Волны жара от костра били прямо в лицо – казалось, еще немного, и потрескается натянувшаяся кожа, но мне не хотелось отодвигаться, так что я лишь накинул полу дохи на недвижное лицо твердынца, чтобы не ожгло шальным угольком. Что-то сказал бы об этом Верек – наверняка тотчас принялся бы приставать с вопросами: а удобно ли вам, господин Нерацу, не дымно ли, не мешает ли вам эта вонючая овчина…
Едва подумав об этом, я словно бы взаправду услышал голос Верека и хотел спросить у него: как им с Феньо удалось добраться, не повстречали ли они тех лиходеев? Тут же за дверью послышался стук, и Верек двинулся к ней, чтобы отворить, а я хотел было крикнуть ему, чтобы не пускал: это убитые пришли за своими мечами – но язык меня не слушался, да и подняться на ноги что-то мешало, потому я лишь потянулся к нему – и дверь, распахнувшись, со всего размаха ударила меня по руке.
Содрогнувшись, я тотчас пробудился – оказалось, это Эгир похлопал меня по плечу:
– Ты бы отодвинулся, а то того и гляди доха твоя загорится.
Я отполз подальше, обнаружив, что сбоку уже высится палатка. Когда я изумился, как это он один ее поставил, Эгир ответил:
– Помогли господин с Инанной – ты-то задрых. – Впрочем, в его голосе я не услышал осуждения, что ничуть не умерило охватившего меня стыда. Тут неожиданно зашевелился твердынец, о котором я со сна успел позабыть, воспринимая тяжесть его тела на руках и коленях как должное. Оттолкнувшись руками, он встал на четвереньки, пошатываясь, словно сам только что очнулся от хмельного видения. Поддерживая его за плечи из опасения, как бы он в следующее же мгновение не свалился прямиком в огонь, я отметил, что теперь от него уже не веет могильным холодом, и обрадовано принялся кудахтать почище Верека:
– Господин Нерацу, что с вами приключилось? Вы упали? У вас что-то болит? Как ваша рука? – При этом я и думать забыл, что совсем недавно винил его во всех наших несчастьях, единственное, что шло на ум – это как я теперь смогу посмотреть в глаза тем, под чьей крышей уже успел пригреться.
Твердынец в ответ лишь мотнул головой, словно пытаясь стряхнуть накатившую сонную хмарь. От меня не укрылось, что при этом он закусил губу, будто человек, который силится совладать с накатившим приступом застарелой боли. Видя, что толку от него не добиться, но помирать он, вроде как, передумал, я просто накинул ему на спину свою доху и принял от Инанны котелок с готовым отваром.
Судя по тому, как Вистан застыл на месте, держась за ствол дерева, прежде чем опуститься на тюк рядом с костром, я понял, что ему уже все равно, какое положение принять, лишь бы не менять его всю ночь напролет – а то и следующий день. Глядя на сидящих напротив спутников, я как никогда отчетливо ощущал вес привалившегося к ноющему плечу твердынца, который сам наверняка куда охотнее отодвинулся бы от меня как можно дальше, если бы еще был на это способен, и, лениво наблюдая за булькающими котелками, думал, что сильнее всего мы все напоминаем жителей снесенной селем деревни, когда они, покрытые грязью с ног до головы, сбившись в изможденную кучку, с трудом пытаются осознать, что все еще живы.
При этом я то и дело оглядывался на твердынца, опасаясь, что тот в любое мгновение может сползти с моего плеча, перевернув на колени плошку с горячей похлебкой, но тот успешно поглощал пищу, хоть в движениях ощущалась какая-то неловкость, словно у малыша, который только-только учится держать ложку. Я хотел было возобновить расспросы – сейчас, наверно, он был бы в состоянии ответить, но вспомнил присказку моего отца: «Не знаешь, что с козой – просто дай ей покой», и почел за нужное отложить выяснение до утра.
Ночью я вновь лег к пологу, чтобы расположить Нерацу между собой и Инанной: хоть так и больше шансов получить локтем под ребра, но зато не в пример теплее. Я думал, что после эдакого денька моментально усну, но какое-то время бодрствовал, прислушиваясь к завыванию ветра в верхушках деревьев и дыханию твердынца, гадая, спит он или нет.
Кемисэ
Все, о чем я мог думать с самого момента выхода из лагеря – это жестокий холод. Ноги едва повиновались мне, рук, засунутых по локоть в широкие рукава, я и вовсе не ощущал, а перед глазами вставало видение обледеневшей паутины – казалось, и мои члены становятся столь же хрупкими и вот-вот сломаются.
Затем сознание и вовсе заволокло дымкой, и я лишь смутно ощущал, как в лицо бьет обжигающий ветер, а ноги раз за разом погружаются в снег по колено – порой мне казалось, что я заблудился в этой снежной буре, но потом мой взгляд опять находил спины спутников – Инанны и Вистана, Ирчи шел далеко впереди, его было совсем не видно. В какой-то момент на моем поясе появилась веревка – судя по тому, что я не заметил ее появления, я уже начал проваливаться в беспамятство, а может, ее и привязали потому, что я начал отставать или забредать не туда. А потом сознание затопила благословенная тьма, из которой вовсе не хотелось выныривать. В конце концов, разве не ради этого я решился на столь рискованное путешествие?
Однако и забытье не принесло мне покоя: в него прорывались образы безликих созданий, что срывали с меня одежду, хватали грязными лапами. Я пытался отбиваться, но безрезультатно – руки не повиновались, и даже рвущийся из горла крик выходил наружу еле слышным хрипом. Меня куда-то тащили, и я смирился с судьбой, хоть не переставал о ней сокрушаться. Скоро пристанищем мне будет холодный камень – как я был глуп, что почитал его обителью безмятежности…
…Тепло. Тепло. Тепло. Именно оно вызволило меня из пут безмолвного кошмара. Я впитывал его как бутон, раскрывающийся навстречу солнцу, чувствуя, как вновь струится по жилам кровь, как постепенно ускоряется сердце – будто шмель, неторопливо разогревающийся после сырой стылой ночи. Я бессознательно льнул к его источнику, темному и влекущему, словно мгла перед рождением мира, ощущая, как тело наливается силой, как сам я вновь возвращаюсь к жизни, пусть это возвращение несло с собой боль – волны жгучей боли, язвящие пуще огня, пуще осиных укусов – наконец они добрались до сознания, пробудив его.
Едва я почувствовал, на каком я свете, как тотчас понял, и в каком положении – в руках у человека! Я отпрянул от него прежде, чем успел толком это осознать, но ноги не держали меня, так что я упал на четвереньки, покачиваясь, будто земля подо мной ходила ходуном. В столь унизительное положение мне попадать еще не доводилось, но в тот момент даже это показалось мне совершенно несущественным – да и едва ли об этом узнает кто-либо из моих сородичей.
В поисках равновесия мне пришлось вновь привалиться к Ирчи плечом. При этом я уповал на то, что он не догадается, что в нем я искал не только опоры, но и источник того самого тепла – я пристрастился к нему так же быстро, как иные из людей к своему хмельному напитку. Его лучи озарили мой мир, наконец распустив тугие узлы боли, стянувшие возвращающиеся к жизни мускулы.
Примечание:
[1] В старой венгерской миле – mérföld – более 11 км.
Следующая глава
Комментарии
Спасибо!