Ad Dracones. Глава 16. Горечь – Keserűség (Кешерюшэйг)

Предыдущая глава

Ирчи

Перед сном твердынец вновь врачевал господина Вистана, и, видать, лечение и впрямь пошло впрок, ведь на следующее утро тот заявил, что готов продолжать путь не терпящим возражений тоном. Эгир лишь покачал головой – видимо, его опыт говорил, что переубедить господина не стоит и пытаться, Инанна и вовсе молча принялась собирать вещи, будто труды и бедствия предыдущих дней были ей нипочем, а вот кто по-настоящему струхнул – так это Нерацу. Пусть он и слова не сказал, выражение лица у него было такое, словно хозяева дома, где он превосходно проводил время, намекнули, что гостю пора бы и честь знать.

читать дальше– Похоже, снегопад не ожидается, – подбодрил его я. – Да и наверняка скоро потеплеет – для этого времени такая погода здесь редкость. А как начнем спускаться, так там еще осень в полном разгаре, даже трава не пожухла. За этими заверениями я не забывал следить, чтобы мула не слишком нагружали – в случае необходимости на него вновь придется взгромоздить обе наши заплечные сумки.

Выйдя из лесочка, мы обнаружили, что снег и впрямь сделался влажным – будь моя воля, я обождал бы, пока он стает, но господин Вистан решительно бросился месить его, опираясь на свой посох. На сей раз я не стал оставлять твердынца в хвосте одного – препоручив поводья мула Эгиру, сам пристроился позади отряда. Наше продвижение, и прежде медленное, стало и вовсе еле заметным: едва различимое за пеленой облаков солнце уже достигло зенита, когда я, оглянувшись, увидел в отдалении все тот же лесок. «Ладно, – решил я про себя, стиснув зубы, – еще неизвестно, что лучше: снег по колено или слякоть, в виде которой он, быть может, пролежит еще с месяц».

Шедший передо мной Нерацу явно выбивался из сил – еле ковылял, склонив голову, так что можно было подумать, что хворь, от которой он избавил Вистана, перешла на него самого. Наконец я поравнялся с ним и, сняв его заплечный мешок, закинул себе на плечо, а сам пошел рядом, придерживая за локоть, как ни тяжко было брести по нетронутому снегу. Не знаю, заметил ли он это вообще – по-моему, он уже успел впасть в то же бессознательное состояние, что и на прошлом переходе – но вцепился в мою руку мертвой хваткой, без малого повиснув на ней всем своим весом.

Только я успел подумать, что мне, как и Вистану, не помешал бы посох, как впереди оступился Эгир. С шумом рухнув в снег, он принялся отчаянно чертыхаться, но, не успел я всерьез испугаться, что и он что-нибудь себе свернул, как он уже поднялся на ноги, не переставая бормотать под нос проклятия. Хоть он весьма резво нагнал убредшего вперед мула, это происшествие дало мне понять, что наш потрепанный отряд долго не протянет, и, пусть мы прошли всего ничего, настало время сделать привал. Для него я подыскал место за ближайшей скалой, которая скрывала, насколько недалеко мы ушли, а заодно прятала нас от гуляющего по перевалу промозглого ветра. Растущие под ней чахлые кусты обеспечили нас топливом и хоть немного укрыли землю от снега, благодаря чему его можно было легко утоптать, подготавливая место для костра.

Лишь усевшись на землю рядом с нарождающимся костром, я понял, насколько утомился я сам – прежде тревога за спутников не давала ощутить усталость в полной мере, теперь же к каждой ноге словно привязали по камню, а к седалищу – целый мельничный жернов. Казалось, даже возвращение тех зловещих всадников не способно поднять меня с места. Рядом уселся твердынец, так же, как я, вытянув ноги к костру – ему, как и мне, в это мгновение не надобилось ничего, кроме тепла и покоя. Он даже прикрыл глаза, чтобы сполна насладиться долгожданным отдохновением. При едином взгляде на его расслабленную позу мне почудилось, будто никакой пропасти между нами нет – вот так я мог бы сидеть у костра с Феньо или одним из моих старших братьев, предаваясь ленивой болтовне, когда слова вылетают медленно, будто отяжелевшие от жары мухи. Повинуясь этой иллюзии, я невпопад выдал:

– А Нерацу – это область, которой вы правите? Или какое-то почетное звание?

Он бросил на меня изумленный взгляд, будто я и впрямь спросил какую-то глупость, однако удостоил меня ответом, вдумчиво подбирая слова:

– Ни то, ни другое. Это просто имя моего рода. Разве у твоего рода нет имени?

– Не-а, – отозвался я и подпихнул пяткой горящий прут под котелок, почитая, что на этом разговор заглохнет, однако спустя какое-то время твердынец заговорил сам:

– А я думал, что вы не открываете свои родовые имена посторонним.

Я так и прыснул от подобного предположения, Эгир же благосклонно пояснил:

– У простых людей не бывает родовых имен. Как и сказал Ирчи, – он кивнул в мою сторону, – знатных господ именуют по их владениям. Ну а чтобы различать простых людей, им дают прозванья – по ремеслу или внешности.

– И какое же у вас? – намеренно поддразнил я.

– Среди моих товарищей никого с таким именем не было, так что в прозвании не было нужды, – невозмутимо отозвался Эгир, заставив меня задуматься – отчего он не сказал: «в доме, где я служил», или «среди моей родни», или «в моей деревне»? Словно поймав меня на этой мысли, он в отместку подшутил надо мной:

– А вот Ирчи наверняка прозывался Сёке – белобрысый.

– Угадали, – проворчал я. – Кроме меня во всей округе русоволосой была только моя мать, так что те, кто не знал меня по имени, не чинясь так ко мне и обращались.

– Ну а у вас, выходит, есть обычное имя и родовое – как у ромеев, – вновь развернул разговор к твердынцу Эгир.

– Выходит, что так, – признал он, и только я хотел спросить, какое же обращение ему привычнее, как кое-что другое оторвало меня от нашей мирной беседы – что-то настолько же обыденное, насколько и сокрушительное – так река, еще вчера дружелюбная, несущая прохладу в жару и полная рыбы, внезапно вздувается, унося все добро того, кто доверился ее обманчивой кротости.

Вистан и Инанна устроились аккурат напротив нас троих, но вместо того, чтобы так же жаться к огню, наш согбенный спутник привалился к заснеженному валуну – видать, опять донимала спина. Следовало сразу сказать ему, что тем самым он сделает себе лишь хуже – хотя мои познания и в подметки не годились господину Нерацу, однако и их хватало, чтобы понять, что при таком недуге, как у Вистана, сырость и холод смерти подобны.

Видать, такая же мысль пришла в голову и Инанне, ибо, в очередной раз поднявшись, чтобы проверить котелок, прежде чем сесть, она сняла с плеч шерстяную шаль и накинула ее на плечи Вистану, бережно разгладив на спине. Таким жестом мать могла бы укутывать дитя, но я в этом увидел куда большее – женщину, которая, не задумываясь, отдала мой подарок другому мужчине, глядя при этом только на него полным заботы и нежности взглядом, словно не существовало ни нас троих, ни вздымающихся над нами круч – ничего, помимо этого невидимого круга, окружившего их сродни пламени майского костра. Я уже и сам не слышал, что говорит Эгир и отвечает Нерацу – почувствовав, как кровь ударила в голову, я вскочил на ноги, позабыв, что мгновение назад не в состоянии был даже пошевелиться, и с нарочитой беспечностью заявил:

– Пойду-ка наберу еще хвороста.

– Куда это ты? Топлива и так сполна хватит! – забеспокоилась Инанна, привстав с места – и по тревоге в ее голосе я тотчас догадался, что и она поняла причину моего бегства. Однако Эгир еле заметно качнул головой: мол, пусть идет. Сделав вид, что не заметил этого жеста, я свернул за выступ скрывшей моих спутников скалы и побрел прочь, не разбирая дороги, даже не задумываясь о том, что надо набрать хоть пару веточек для вида.

Я упорно месил снег, проваливаясь по колено, словно наказывая кого-то самими этими усилиями, растаптывая собственные упования. Больше всего я жалел, что не захватил с собой лук: с каким наслаждением я бы сейчас подстрелил любое живое существо, что попадется на глаза. Теперь я был рад непролазности влажного снега, хватающего меня за ноги, словно силящаяся удержать любовница – или мать, и от этого сравнения мне стало так горько, что на глаза навернулись слезы.

Под ногу подвернулся укрытый снегом скользкий камень, и я растянулся плашмя, только сейчас осознав, что, движимый злой обидой, запросто мог бы угодить куда в худшую западню, переломавшись под стать Феньо. Стискивая в кулаках быстро превращающийся в прозрачные ледышки снег, я тщетно силился сдержать слезы боли и обиды, оплакивая все, что случилось с нами за последние несколько дней, показавшиеся годами.

Придя в себя, я первым делом убедился, что разжился не более чем пустячными ушибами, однако все-таки скривился, поднимаясь с колен на ноги. Отряхивая одежду, я оглянулся, чтобы увидеть, что отбрел не так уж далеко – оставалось надеяться, что унылые завывания ветра скрали звуки моей минутной слабости. Вновь преисполнившись решимости, но на сей раз более плодотворной, я принялся отламывать подсохшие ветки, производя как можно больше шума своей возней, и между делом шепотом укорял то ли себя, то ли Инанну:

– Нашел с кем соперничать… С калекой, который без чужой помощи пары шагов сделать не может… Да стоит только мне захотеть… Да я бы… Да мне до этого и дела нет! – заключил я, в сердцах плюнув под ноги. Пусть я и знал, что во всех моих сетованиях ни единого слова правды, этот заговор позволял хоть как-то собраться, отрешившись от жгучей обиды – так же я поступал и в детстве, когда желанный гостинец доставался младшей сестре со словами: «Тебе-то это зачем – уступи девочке!» Такое же чувство наверняка в свое время испытывали и мои братья, когда самые лакомые куски перепадали мне как младшему.

Возвращаясь, я так старался изобразить благосклонное равнодушие, что и впрямь воспрянул духом, тем паче, что все так обрадовались принесенной мною скудной кучке хвороста, словно я доставил бог знает какие трофеи. Тем временем подоспел отвар, и у костра воцарилась почти что застольное веселье. Я охотно поддерживал общее настроение, но избегал смотреть в сторону Инанны и Вистана, предпочитая обращаться к Эгиру или Нерацу.

Прикончив свою чашку с отваром, я предложил:

– Мы могли бы заночевать и здесь: пусть и тесновато, но на одну ночь как-нибудь уместимся.

Действительно, реши мы расположиться здесь, палатку пришлось бы притискивать к самой скале, а костровище оказалось бы перед входом, что, может, не так и плохо – тепло шло бы прямо под полог – но кому-то пришлось бы бодрствовать, чтобы следить за огнем, и, судя по всему, этим человеком предстояло стать мне, так что я не стал настаивать на своем, когда Вистан заявил:

– Солнце лишь едва миновало зенит, а мы и так потеряли слишком много времени, пережидая пургу. Я считаю, что нам надо идти дальше.

На это я лишь пожал плечами, предоставив решать остальным. Делая вид, что мне совершенно все равно, что идти, что остаться, на самом деле я опасался, что, вступи я в спор, мои подлинные чувства вырвутся наружу. А куда это годится – чтобы проводник пререкался с нанимателем из-за того, что завидует его успеху у женщины!

Эгиру, похоже, это место также не слишком нравилось – кусты закрывают обзор, ровного места для палатки нет – всюду камни, так что он тотчас согласился с господином, а Инанна с твердынцем, как всегда, приняли их решение без возражений, и мы вновь принялись навьючивать мула, который выглядел несчастнее всех – ему-то даже отвара не досталось.


***

Процессию вновь возглавил Эгир с мулом, я же подхватил Нерацу под локоть, не дожидаясь, пока он начнет валиться на снег. Разумеется, он тотчас дернулся, смерив меня негодующим взглядом:

– В этом нет необходимости.

Я же, поправляя сдвинутую им лямку заплечного мешка, пояснил:

– Сейчас нет, но к ночи будет холодать, а вы окажете всем нам неоценимую услугу, если дойдете до следующего привала своими ногами. – Несмотря на твердое намерение сохранять терпение, яд насмешки все-таки проник в мои слова, попав по адресу – от меня не укрылось, как без того потемневшее в предчувствии непростого перехода лицо твердынца и вовсе застыло. Но, к его чести, он удержался от ответа и больше не пытался выдернуть руку.

Полуденное солнце свершило свое дело: не успел я сделать и дюжины шагов от нашего временного пристанища, как ощутил, что под ногами захлюпало. Это значило, что ноги у всех точно вымокнут по колено, а удастся ли просушить обувь – это еще большой вопрос. Эгир вцепился в вожжи мертвой хваткой, почти волоком таща за собой мула, копыта которого скользили по покрытому слякотью камню.

Сказать по правде, к этому времени я вовсе оставил мысли о том, что будет дальше – добраться бы до ночлега, поесть, завалиться спать, а там, если повезет, будет такой же день, позволяющий не задумываться о грядущем. Мои попутчики, по всему видно, успели преисполниться уверенностью, что все худшее позади, и, раз нам удалось оседлать горный хребет, то теперь все само собой образуется; они-то не знали, как сильно нам до сих пор везло и сколько опасностей таят в себе эти горы. Однако я стал бы последним, кто развеял бы это благословенное убеждение: мне ли не знать, что надежда способна творить чудеса даже в безвыходном положении, в то время как ее отсутствие несет в себе гибель для тех, у кого есть все возможности спастись.

Несмотря таящуюся под все еще толстым слоем мокротень, нам удавалось идти даже быстрее, чем поутру – то ли наконец расходились после дня безделья, то ли вперед гнало стремление поскорее обрести новое отдохновение. Даже мне становилось тяжело поддерживать заданный Эгиром и Вистаном темп, хотя твердынец на меня почти не опирался – его поступь все еще была твердой, пусть от меня и не укрылось, что с каждым шагом ему все труднее вытаскивать ноги из ноздреватого снега.

Скорее, чтобы убедиться, что он все еще способен отозваться, чем чтобы получить ответ, я предложил:

– Позвольте забрать ваш мешок – идти вам станет легче.

Он тотчас остановился – я уж думал, что в очередном порыве возмущения, однако, как выяснилось, лишь для того, чтобы и впрямь скинуть заплечную суму, все так же не проронив ни слова, после чего, не дожидаясь, пока я пристрою на спине второй мешок, двинулся вперед.

Поневоле я задумался: он не отвечает, потому что не хочет препираться, или просто не желает со мной разговаривать? Поймав себя на этой мысли, я тут же выбросил ее из головы: для меня куда важнее, чтобы он не создавал проблем ни себе, ни другим, а до остального мне дела нет.

Впрочем, когда я поравнялся с ним, невольно косолапя из-за забирающейся в сапоги слякоти, он заговорил – еле слышно, видимо, чтобы сказанное предназначалось только мне:

– Какой награды тебе бы хотелось?

Решив, что неверно разобрал его слова – голос чуть громче шепота, да и не слишком привычный выговор – я переспросил:

– О чем это вы?

– Ты сделал куда больше, чем от тебя требовалось, так что вправе просить об исключительном вознаграждении, – отозвался он, не отрывая глаз от покачивающихся впереди спин спутников: пока мы мешкали, они успели уйти далеко вперед. По обе стороны от них вздымались заснеженные валуны, так что казалось, что гора пытается закутать в снежное одеяло эти темные бесприютные фигурки.

– Давайте-ка не будем говорить об этом прежде времени – быть может, я вас еще разочарую, – попытался пошутить я, но с запозданием понял, что получилось довольно-таки мрачно. Он кивнул, позволяя мне пристроиться с ним рядом.

– Но подумать-то об этом ты можешь и сейчас.

– Мечтания скрасят любую дорогу, это хотите сказать? – ухмыльнулся я. – Тогда, для примера… я бы не отказался от небольшого стада златорунных коз [1], у которых меж рогов сверкает по звезде, так что, когда они шествуют с горы, кажется, будто на землю спустился Млечный путь. Имеются у вас такие?

– Нашим старейшинам придется над этим призадуматься, – ответил он, словно и впрямь принял мои слова всерьез, но я как-то почувствовал, что это не более чем ответная шутка. – А как насчет чего-нибудь более приземленного?

– Что может быть приземленнее козы? – не удержался я, а потом добавил: – Я так понял, златом меня и так осыплют с головы до пят, так что можно не прикидывать – все, что я пожелаю, появится в моих руках как по волшебству.

Тут мы наконец нагнали наших спутников, и разговор сам собой заглох. К немалому моему облегчению, на убыль пошел и снег – похоже, туча, будто нерадивый сеятель, вывалила все содержимое своих закромов по ту сторону хребта, через который мы только что перевалили, нимало не заботясь, что западному склону достались жалкие поскребки.

Вскоре нашим глазам открылась плавно уходящая вниз равнина, где из-под тонкого снежного покрова проглядывала хрусткая трава – тут наконец можно было не опасаться коварных камней и расщелин. При виде подобного подарка судьбы все приободрились, припустив вперед, но я тотчас их окликнул:

– Хэй, нам рано спускаться!

С сожалением бросив взгляд на округлый склон, похожий на бок присыпанного мукой каравая, Эгир заметил:

– Ты, вроде, сказал, что самую высокую точку перевала мы миновали – к чему теперь подниматься?

– Если желаете вернуться на тропу – тогда конечно, – не сумев подавить отголосок раздражения, отозвался я. – Или пересекать реку вплавь, если на то пошло. – Тут же пристыдив себя за то, что из-за усталости срываюсь на спутников, я пояснил: – Тут есть горный ручей, который вздувается от осенних дождей и таяния снегов, так что превращается в настоящий бурный поток, пересечь который можно либо по каменному мосту, внизу, на тропе, либо по второму, веревочному, который соорудили выше по течению; к нему-то мы сейчас и направимся.


Кемисэ

После нашего сегодняшнего привала в настроении Ирчи наступила перемена, заметная, как мне кажется, мне одному – если прежде он своей неиссякаемой верой в собственные силы заражал всех остальных, то теперь она не то чтобы подкосилась – нет, то, что он продолжает как ни в чем не бывало сохранять вид бодрой самоуверенности, говорит об обратном – но что-то в ней словно бы нарушилась – так в глубине драгоценного камня при неумелой обработке может возникнуть невидимая глазу трещина, которая, тем не менее, умаляет игру его живого сияния. Хоть человек не камень и трещина зарастет, не оставив по себе и памяти, да и огорчение его пустячное – мне впервые захотелось утешить его, поговорив по душам, поведав о собственных бедах и, разделив наши печали, тем самым умалить их наполовину.

Я бы сказал тогда: «Пусть со мной и не случалось того же, что с тобой, мне знакомо это чувство, когда тот, к кому тянешься всем сердцем, отвечает тебе холодным расчетом – ты думал, будто он к тебе хоть немного привязался, а оказывается, что все это время, глядя на тебя, он и не пытался узреть душу, довольствуясь оболочкой – и, что куда более страшно, готов довольствоваться ею и впредь. Не столь уж горько, когда тебе не возвращают твоих чувств, куда хуже, когда те упования, что предстают твоему взору, не вызывают ничего, кроме омерзения. – Украдкой бросив взгляд на Ирчи, я про себя добавил: - Но ты бы все равно не уразумел моих слов, ибо нельзя в полной мере осознать того, что не пережил сам. Оставайся со своими золотыми козами: ты и не ведаешь, какое это счастье – бродить с ними по Млечному пути в незамутненных снах…»


Примечание:

[1] Златорунные козы (венг. aranyszőrű kecskék) – мифические животные упоминающиеся, в частности, в легендах озера Балатон.

Следующая глава