Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Глава 33. Игла – Tű (Тю)

Предыдущая глава

Ирчи

Видать, сказалось моё позднее возвращение, а может, уют согревшегося тела под рукой – проснувшись наутро, я обнаружил, что не только рассвело, но и кто-то заботливо оставил на лавке завтрак – мясную похлёбку и отвар. Представив себе, что подумал Дару, обнаружив меня в одной постели с твердынцем, я поневоле зарделся, но так или иначе сокрушаться об этом было уже поздно.

Стоило мне приподняться на полатях, как Кемисэ тоже шевельнулся и открыл глаза. Глядя на его сонное лицо, я не мог не сдержать улыбки, припомнив, с какой тревогой ожидал вчерашнего пробуждения – теперь-то, похоже, наведенные мосты достаточно прочны, чтобы не обрушиться, если только я сам всё не испорчу.

читать дальше– Будем завтракать? – предложил я, помогая ему сесть, и Кемисэ кивнул, но когда я поднес ему плошку, качнул головой:

– Я сам, а ты тоже поешь.

Эта идея поначалу не вызвала у меня доверия: одна рука совсем не работает, другая – кое-как, и чем же он собирается держать посудину? Однако мне подумалось, что лучше не вступать в пререкания, позволив ему попытаться, в противном случае, чего доброго, он утвердится в мысли, что недуг и впрямь лишил его возможности самому о себе позаботиться. Установив плошку на коленях, он осторожно зачерпнул первую ложку и успешно поднес ко рту, давая понять, что я зря беспокоился; и всё же на протяжении всей трапезы я, вместо того, чтобы смотреть на собственную еду, не сводил взгляда с его плошки, готовый подхватить её в любой момент, и от этого то и дело промахивался мимо своей миски.

Уже доедая, он обратился ко мне:

– Ирчи, я хочу тебя кое о чем попросить.

Я было подумал, что сейчас он попросит убрать его посуду, поправить одеяло или о какой-нибудь подобной ерунде – всё же у него была несколько выспренная манера выражаться – но последующее меня изрядно удивило:

– Ты можешь научить меня своему языку?

От подобного предложения я порядком оторопел.

– Надоело, что не понятно, о чём говорят все вокруг? – хмыкнул я, и он промолчал, опустив глаза. – Сказывают, что наш язык сложнее прочих – по правде говоря, на моей памяти ни один инородец, за исключением тех, кто породнился с нашими, так и не смог его выучить, да и незачем – для дел и дружеской болтовни хватает и валашского. – При этом я умолчал, что за то время, которое нам предстоит провести вместе, никак не успеть освоить и более лёгкий язык – от мысли о скоротечности этих дней мне самому делалось грустно, так что упоминать об этом вслух не хотелось.

– А я постараюсь, – упрямо произнёс он, постукивая пальцами по черенку ложки, отчего она так и подпрыгивала в плошке.

– Что ж, раз так, то изволь, – пожал плечами я и неожиданно для самого себя признался: – Мне самому это будет в радость. – Отправив ещё одну ложку в рот, я добавил: – Вот только учти, что я не господин Вистан, наставлять в языках прежде никого не пробовал, так что не обессудь, если окажется, что учитель из меня паршивый.

К обучению я приступил не медля, используя тот же приём, которым учили валашскому меня самого – просто показывал на разные предметы и называл их, а Кемисэ повторял, порой вызывая мои невольные смешки. Вообще-то, у него неплохо получалось, благо никаких особенных звуков в нашем языке нет – лишь немного гортанно прокатывал букву «р», почти как франки с севера. Сказать по правде, мне всегда это казалось довольно милым, особенно когда он произносил моё имя, потому-то я не видел смысла ему на это указывать.

Когда скудная обстановка комнаты подошла к концу, я перешёл на части тела – касаясь его лица, принялся неторопливо перечислять: лоб, нос, щека, бровь, рот. По правде, показывать стоило бы на себе, но я не мог отказать себе в удовольствии, тем паче что он, вроде как, и не возражал. Память у него была что надо – задумавшись на мгновение, он повторил, касаясь моего лица:

– Лоб, нос, щека… – От немного прохладного прикосновения по всему телу пробежала дрожь, словно окунаешься в бодрящую воду в томительно жаркий день. – Рот… – Его пальцы коснулись моих губ, и я замер, боясь пошевелиться. Это длилось какую-то долю мгновения, и всё же мне понадобилось время, чтобы восстановить дыхание.

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – переводя дух, предложил я.

Как раз в этот момент зашёл Дару, и я в глубине души порадовался, что он не вздумал заглянуть раньше.

– Ночью было холодно, – заявил я, предупреждая все возможные вопросы, – и господин Нерацу замёрз.

Однако талтош в ответ лишь бросил на меня усталый взгляд, в котором читалось: «Можешь объяснять это кому-нибудь другому».

Поменяв повязку, он сообщил:

– Господину уже можно вставать, хоть передвигаться пока лучше с осторожностью.

Видно было, что это известие несказанно обрадовало Кемисэ – его глаза так и загорелись – но от меня не укрылся озабоченный взгляд, который Дару бросил на его безжизненную руку.

Под присмотром талтоша Кемисэ с готовностью спустил ноги с кровати и осторожно поднялся, опираясь на меня левой рукой – ею он уже мог двигать почти свободно, невзирая на ранение. После того, как он сделал несколько всё более твердых шагов, я заявил:

– Хватит, пора отдохнуть! – и он беспрекословно подчинился, вернувшись на полати.

После этого Дару подал мне знак рукой, чтобы я помог ему вынести грязные бинты, лохань и всё прочее. Догадываясь, что только ради этого он бы не стал меня звать, я, по правде говоря, слегка оробел – талтош всегда вызывал во мне опасливое почтение, что и неудивительно, учитывая его отношения с богами и духами, и я не без оснований полагал, что сейчас мне, быть может, заявят, что нечего мне теперь делать в той комнате, раз уж господин Нерацу теперь почти самостоятелен. Однако речь пошла не об этом – уведя меня к разведённому на дворе костру, куда Дару бросил бинты с запёкшейся кровью, он задумчиво бросил:

– Если чувствительность не восстановится, рука отсохнет.

Поначалу я опешил – с чего бы ему говорить это мне? Потом, сообразив, что мне, по всей видимости, предстоит стать гонцом, несущим дурные вести, я с напускной бодростью отозвался:

– Подумаешь, одна рука – живут люди и без неё. – Внутри же я невольно сжался, припомнив, как Кемисэ, обычно такой сдержанный и терпеливый, расплакался как ребенок от страха потерять эту самую руку.

– Дракон без крыла – горестное зрелище, – вздохнул Дару, глядя на то, как огонь ползёт по полосам заскорузлой ткани. В этот момент мне впервые в жизни захотелось врезать ему хорошенько – зачем он это, спрашивается, говорит, а то я не знаю? Однако припомнив, что именно талтошу принадлежит заслуга спасения жизни Кемисэ, я ограничился простым:

– Никакой он на самом деле не дракон, и вам это не хуже моего известно.

– Что ж, сказывают, что каждый видит в другом себя, – загадочно бросил Дару, и добавил ещё более непонятное: – Главное при этом – не потерять себя в другом.

Ни бельмеса не поняв в его словах, я надеялся, что он пояснит, что имел в виду, но вместо этого талтош отрывисто велел:

– А теперь ступай, я занят.

«Можно подумать, это я его задерживал», – мысленно пожал плечами я, направляясь обратно.

Сказать по правде, у меня было малодушное желание свернуть куда-нибудь по пути – поболтать с хозяйкой, вновь безуспешно попытаться завести разговор с одной из её дочек, поискать себе на обширном дворе хоть какого-нибудь дела – после услышанного я страшился даже взглянуть Кемисэ в глаза, словно в них он мог прочесть вынесенный талтошем приговор.

«Какой еще приговор! – сердито оборвал сам себя я. – Он ведь сказал: «если», а ты уже и нюни распустил – что за пример для Кемисэ!» Припомнив, как дёрнулась его рука, когда я её ущипнул, я преисполнился решимости любыми способами добиться, чтобы предсказание Дару не сбылось, даже если при этом твердынец будет молотить меня другой рукой, ругаясь на чем свет стоит.

– Тебя долго не было, – бросил Кемисэ, когда я вошёл, но тот же потупился: – А впрочем, не сидеть же тебе тут весь день.

– Эгэйс нап [весь день] [1], – машинально повторил я на родном языке, и мы одновременно засмеялись не пойми над чем. От этого он вновь разразился страшным глухим кашлем, но, даже вытирая губы, не переставал улыбаться.

– Мошой [улыбка] [2], – произнёс я, касаясь его ещё влажных губ, и он повторил мой жест, так что мне пришлось срочно на что-то отвлечься. – Что ты на всё указываешь левой рукой, ты же правша, – с напускной суровостью бросил я.

Когда на его лицо предсказуемо набежала туча, а в глазах засветился упрёк, я взял его правую руку в свою, вновь поражаясь странному ощущению, будто держусь за вырезанное из липы изваяние – такая гладкая, нежная, податливая, но совершенно безжизненная. – Как же она восстановится, если ты совсем её не используешь? – Пощипывая кожу, я принялся приговаривать детскую считалочку, которую читал мне отец, качая на коленях:

– Раз, два, три, четыре, пять [3]
Вышел кролик погулять.
Он недалеко пойдёт,
Лишь весь свет он обойдёт.
Так он быстро обернётся –
К ночи уж домой вернётся.


Поначалу казалось, что это не оказывает вовсе никакого воздействия, но затем, видимо, я нашел чувствительное место – рука дёрнулась раз, потом другой.

– Что ты делаешь? – недовольно спросил Кемисэ. – Прекрати, в плече колет.

– И хорошо, – отозвался я, ещё сильнее прихватывая кожу.

Кемисэ дёрнулся всем телом, скривившись от боли:

– Словно раскалённой иглой жжёт.

– Тебе откуда знать – ты ж огня не боишься, – как ни в чём не бывало отозвался я, хоть заметил, что у него на глазах выступили слёзы. – А ты двинь меня этой рукой – тогда прекращу, – предложил я.

– Ты просто издеваешься, – бросил он, – знаешь ведь, что я не могу ей шевельнуть.

– Ну вот, а ещё лекарь, – вновь поддразнил его я.

Ничего, кроме непроизвольных подёргиваний, этими действиями мне вызвать так и не удалось, но я не показал своего разочарования, старательно делая вид, что ничего другого и не ожидал.

После этого Кемисэ вновь изъявил желание пройтись, и я помог ему подняться, неторопливо подведя к окну и обратно. Его походка стала куда более твёрдой, равно как и хватка левой руки, которой он придерживался за мой локоть.

– Как ты думаешь, может, мне уже и на улицу выйти можно? – с надеждой спросил он.

– Ага, поскакал, – усмехнулся я. – Как ты сейчас оденешься – или ты раздетым собрался на такой холод? – При виде того, как он сник, я смягчился: – Посиди ещё пару дней спокойно, а там выйдешь поразмять крылья.

– Может, научишь меня ещё паре слов? – предложил Кемисэ, присаживаясь на мою лавку.

– Нет, хорошего понемножку, – отшутился я, сгребая его постель. – Сейчас стирать пойду.

– Разве этого не могут сделать женщины Дару? – не скрывая разочарования, бросил он.

– Могут, конечно, – поскрёб я в затылке. – Но, сдаётся мне, им от нас без того многовато хлопот. Да и мне не помешает немного потрудиться, а то совсем разнежусь тут.

С этими словами я вышел и, бросив ворох грязного белья в лохань, притащил свежее, заблаговременно приготовленное Хайнал. Она сама, видя, на что я нацелился, увязалась со мной стелить постель – видимо, любопытство не давало покоя, невзирая на запреты мужа. Видя, что Кемисэ не по себе от её украдкой бросаемых взглядов, я поспешил поскорее увести женщину, заверив, что никакая помощь со стиркой мне не требуется – и все же она шла за мной до самой речушки, донимая вопросами:

– А твердынок тебе доводилось видеть? Правда, что они едят и спят на золоте? Правда, что они едят сырое мясо?

Я уже устал повторять одно и то же: мол, не знаю, и вообще, сами же видели, что он ничем особым от нас не отличается.

– А правда, – таинственно понижая голос, хотя рядом не было решительно никого, кроме пичужек в кустах по другую сторону речушки, – что твердынцы женятся друг на друге?

– А на ком же им ещё жениться? – опешил я.

– Я имею в виду… мужчины на мужчинах, – поведала она, перейдя на столь тихий шёпот, что я было подумал, что ослышался, но, глядя на её зардевшиеся, будто у девушки, щёки, понял, что все уловил правильно.

– Мужа своего спросите, – не выдержал я, шлёпая лохань с бельем на раскисший берег, и буркнул под нос: – Придумаете тоже…

Тут она наконец поняла, что я не в настроении, и отбыла обратно, больше не предлагая мне помощь.

Говоря начистоту, никому не нравится стирать в холодной воде, но сегодня это оказалось именно тем, что мне нужно. Охаживая бельё вальком, я приговаривал:

– Да как же… Да даже если бы это было возможно… Да чтоб вас всех! – Я с удвоенным остервенением набросился на бельё, выплескивая горечь и обиду. Пусть под конец руки у меня были красные, словно клешни вареного рака, зато на душе наступило подобие дремотного покоя, словно в горах после бури. Развешивая постиранное на дворе, я уже жалел о том, как нелюбезно обошёлся с хозяйкой – что ж с того, что она любопытствует, можно подумать, я сам не сгорал бы от желания всё это вызнать, будь я таким же, как она, посторонним!

Когда я возвратился в дом, на улице уже смеркалось. По правде, я рассчитывал на то, что без меня Кемисэ вновь задремал на свежих простынях, так что я тоже смогу передохнуть – видимо, я и впрямь изрядно избаловался, раз такое простое дело вымотало меня до крайности. Однако уже на подходе к комнате я уловил судорожные вздохи и, ускорив шаг, буквально ввалился в дверь. Кемисэ вновь сидел на моей лавке, и я сперва не понял, что он делает, а когда разглядел, от ужаса перехватило дыхание.

Вытащив из сумки мою иглу, он засаживал её в неподвижную руку, отчего та дёргалась, будто выброшенная на берег рыба; кровавая дорожка от запястья приближалась к локтю, кровь запятнала и рукав, и только что выстиранные штаны.

– Ты что делаешь? – вскрикнул я, отбирая верное орудие. Он не отвечал, так что я беспрепятственно стер кровь чистой тряпицей, озирая причинённый ущерб: кожу с внутренней стороны сплошь усеивали проколы, уже набухающие свежими капельками крови. – Не смей дырявить свою руку моей иглой! – сердито бросил я, принимаясь бинтовать его предплечье – а что ещё прикажете делать? – хоть ранки и крохотные, крови от них было будь здоров – чего доброго, этот горе-лекарь умудрился проколоть себе какую-нибудь крупную жилу. – Сам будешь объяснять Дару, откуда у тебя берутся новые ранения! – заявил я, и тут он наконец заговорил:

– Можно подумать, я не знаю, что будет. – С этими словами он поднес тыльную сторону другой руки ко рту, и я уж боялся, что он опять разрыдается, но на сей раз он удержался от слёз.

– И что же, просвети! – потребовал я, наматывая поверх первого второй слой, потуже.

Вместо того, чтобы ответить, он продолжал сопеть, не отрывая руки от губ, и его плечи подозрительно подрагивали.

– Тогда я тебе скажу, – начал я, опуская задранный рукав на забинтованную руку. – Сейчас ты хорошенько выспишься, потому что, как я посмотрю, вместо того, чтобы отдыхать, в моё отсутствие занимался чёрт знает чем, а утром проснёшься, и всех этих глупых мыслей и след простынет. – Повинуясь моему жесту, он поднялся на ноги и самостоятельно дошагал до полатей, укладываясь на несмятую ещё постель. – Ну а потом мы пустимся в путь, и ты благополучно достигнешь своей Цитадели, и найдёшь там себе новых друзей и новую семью… – с этими словами я присел на край полатей. – Будешь жить-поживать в своё удовольствие и время от времени вспоминать Ирчи, который научил тебя уму-разуму. – С этими словами я хотел было встать, но он удержал меня, вновь ухватив за рукав:

– А ты?

– А что я? – искренне подивился я внезапному вопросу. – Ну, не знаю… Буду странствовать, как раньше, помогать людям, а потом скоплю деньжат, вернусь в горы и заведу стадо коз…

– Златорунных? – улыбнулся он.

– Может быть, может быть… – устало вздохнул я. – Если ваша милость расщедрится. – С этими словами я наконец поднялся на ноги, но Кемисэ снова подал голос:

– Мне опять зябко.

– Не придумывай, – без церемоний бросил я, чувствуя себя слишком усталым, чтобы шуровать в печи или искать кого-нибудь из домочадцев Дару, который сделал бы это за меня. – Тут теплынь – по мне, так и одеяла не надо.

– А мне холодно, – упрямо повторил Кемисэ, не отрывая от меня взгляда серых, словно зимнее озеро, глаз.

Мне же оставалось лишь мысленно закатить свои, сетуя на то, что молодой господин, похоже, и впрямь пришёл в себя, раз у него появились силы на подобные капризы.

– Ладно, пойду, посмотрю, что там с печью, – нехотя бросил я. – Вроде бы, ещё не поздно.

– Не стоит, – тут же переменил своё мнение твердынец.

– Да что ж у тебя семь пятниц на неделе, – буркнул я под нос на своём родном языке, и тут до меня наконец дошло. – Мне с тобой лечь? Ну, э, для тепла? – неуклюже предложил я, против воли краснея. Прошлой ночью это далось мне не в пример легче – видимо, тьма и впрямь способствует взаимопониманию.

Кемисэ кивнул и, задув оставленную Дару свечу, я быстро скинул верхнее платье и, набросив на плечи собственное одеяло, прилёг на предусмотрительно оставленное место на полатях. Поразмыслив, я приобнял его за плечи – вчера Кемисэ, вроде как, не возражал, хотя, быть может, он так быстро заснул, что не успел этого осознать. Неожиданно для меня он придвинулся ближе, привалившись плечом к моему так, что я ощутил его дыхание на своём лице. Я тотчас принялся судорожно соображать, как бы незаметно отодвинуться так, чтобы он не заметил: о том, чтобы спать в подобном положении, и речи быть не могло – это ж невесть что может присниться! Мои размышления прервал его голос:

– Я чувствую… тепло. – При этих словах пальцы прижатой к моему боку руки чуть заметно шевельнулись – это больше всего напоминало прикосновение паучьих лапок или мышиных коготков.

Стоит ли упоминать, что всю усталость с меня как ветром сдуло: подпрыгнув на полатях, я воскликнул:

– Правда? – и, не задумываясь, расправил пальцы его неподвижной руки и приложил их прямиком к своей груди в разрезе рубахи – судя по холоду, источаемому его кожей, ему это прикосновение должно было показаться прямо-таки горячим. Его пальцы вновь дрогнули, сгибаясь, и моё сердце возликовало – выходит, мне и впрямь не почудилось!

На его лице отразилось предельное напряжение – ноздри раздулись, брови сошлись к переносице, губы сжались в тонкую линию – и всё же, стоило мне разжать пальцы, как его рука плетью упала мне на колени.

– Ничего, – поспешил успокоить я Кемисэ, – не всё сразу. Вновь улегшись на спину, я положил его руку себе на грудь – авось тепло вновь пробудит её к жизни.

Хоть мне удалось быстро заснуть без каких-либо помех, непривычная поза навеяла довольно-таки странный сон: я был великаном, лежащим в предгорной долине, заполняя её почти полностью, а поперек моей груди ползло бесконечное змеиное тело толщиной со ствол векового дуба толщиной. Когда я попытался встать, в голове зазвучал голос, и я каким-то образом понял, что он принадлежит этому гигантскому змею:

– Не двигайся, ибо через тебя проходит поток неисчислимых будущих поколений!

Я больше не пытался встать, и, несмотря на давление шершавого тела, приковавшего меня к земле, вовсе не испытывал страха – его вес и моя неподвижность казались столь же обыденными, как шелковистая трава под моими руками и ласковое прикосновение ветра к лицу.


Кемисэ

Я понимаю, что Ирчи прав – мне не следует жалеть себя. Разве подобает мне, словно беспомощному птенцу, ожидать, пока кто-нибудь придёт и утешит? Разве я уже не растерял тех, кто, как я думал, должен спасти меня – вместо того, чтобы прийти на помощь им? Неужто и сейчас всё будет так же, как прежде – я буду заходиться в беззвучном крике, глядя на то, как он уходит, уходит?

Впервые я готов согласиться с моим дедом, чьи слова прежде будили лишь бурю неприятия.

– Да, я слаб, – говорю я вслух, спуская ноги с полатей.

– Да, я упрям, – продолжаю я, поднимаясь на ноги без посторонней помощи – и меня второй раз за день охватывает почти нереальное чувство восторга, как того, кто уже не думал встать с постели – и вот же, я стою, я хожу!

– И безрассуден, – почти с удовлетворением заключаю я, опускаясь на лавку, из-под которой кое-как выволакиваю суму Ирчи, стараясь не обращать внимания на боль в груди, охватившую тело подобно раскалённому обручу, стоило мне согнуться.

– Ты говорил, что хочешь от меня лишь послушания, – продолжаю я, отдышавшись. – Но на самом деле тебе нужно совсем иное.

Запуская руку в сумку, я чувствую себя настоящим преступником – чуть ли не вором, но отчего-то не испытываю ни угрызений совести, ни страха. Пожалуй, войди сейчас Ирчи, я так и застыну с его солонкой в руках, или с резной ложкой, или с мотком лесы – уж не знаю, что бы он подумал, но мне отчего-то кажется, что не рассердился бы.

Я медленно провожу пальцем по линиям узора, вовсе позабыв, зачем всё это затеял, и чувствую, как уголки губ подёргиваются в улыбке – то ли нежной, то ли озлобленной. Отчего-то мне кажется, что сюда вот-вот войдёт не хозяин всех этих вещей, и не лекарь, а глава моего рода собственной персоной – хотя как он мог бы здесь оказаться?

– Ты желаешь, чтобы часть меня умерла, – шепчу я, приблизив губы вплотную к вырезанным на солонке кругам. – Та, которую ты ненавидишь. Но на горе тебе она оказалась живучей. И знаешь что? Прежде я сам желал, чтобы её не стало. Но не сейчас.

Только что я чувствовал злорадное ликование – но теперь на глаза отчего-то наворачиваются слёзы, будто, отвергая душившую меня прежде волю главы рода, я обрекаю себя на вечное одиночество – отделивший себя от своих, но не способный приникнуть к другим. Мне как никогда хочется видеть Ирчи – пусть его мысли будут заняты чем-то – или кем-то – совершенно иным, мне хватит простого его присутствия, чтобы забыться, не думать об этой холодной бесконечности.

– Ты же знал, что я не сдамся, – выдавливаю я, чувствуя, как подрагивает голос. – Скажи правду – ты хотел, чтобы я ушёл?

Мне приходится вытереть глаза рукавом, прежде чем продолжить перебирать вещи, и вот наконец на дне я нахожу костяную коробочку с иглами.

– А ведь, пожалуй, с одной рукой я больше пришёлся бы тебе по нраву, – изрекаю я, рассматривая самую длинную иглу. – А с половиной души – ещё больше.

Поскольку под рукой нет ни кипятка, ни огня, я попросту облизываю иглу, представляя, как она так и ходит в руках у Ирчи, когда тот зашивает мою одежду – вверх-вниз, вверх-вниз… Удерживая перед глазами этот образ, я вспоминаю всё то, что по этому поводу слышал от Рэу и, задержав дыхание, опускаю иглу…


Примечания:

[1] Весь день – венг. egész nap.

[2] Улыбка – венг. mosoly.

[3] Литературный перевод венгерской детской считалочки:
Egy, kettő, három, négy,
Te kis nyuszi hová mégy?
Nem megyek én messzire,
Csak a világ végire.
Ott sem leszek sokáig,
Csak tizenkét óráig.


Следующая глава
2

Комментарии

Здравствуйте, Псой и Сысой! Подошла к концу 33 глава и я начинаю заметно нервничать:)))
Может, потому, что не знаю сколько всего предвидится глав и периодичность их публикации? Но, может, и потому, что нервничаю всегда, правда, незаметно:)
Помогите скрыть мою нервозность и напишите, пожалуйста, как часто выходят новые главы и сколько их будет?
Огромное спасибо за вашу работу!
Сяолянь, здравствуйте!
Ещё раз спасибо за все комментарии, которые нас так радуют! :-)
Мы пока точно не знаем, сколько осталось глав, стараемся выкладывать их стабильно раз в две недели - чаще, к сожалению, не получается, потому что много переводов...
Счастливого Чуси :-) Не читали ещё его главу?)
Psoj_i_Sysoj, мне очень хотелось почитать Мастера календаря, и название первой главы понравилось (почти как Сяолянь 😁), но заявлено, что будет 91 глава и я могу просто скончаться, пока дождусь 😁... Поэтому мой выбор пал на Ad Dracones (там было больше глав опубликовано 😂), но, видать, участь ждёт меня та же...😂 Каюсь теперь..
Сяолянь, понимаем, такое мучительное ожидание нам самим отлично знакомо... Надеемся, что Вам не придётся сильно каяться в том, что пошли гулять в эту Африку...
Psoj_i_Sysoj, 😂😂😂
Счастливого Чуси и Вам!💜

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)