Автор: Psoj_i_Sysoj

Ad Dracones. Глава 38. О голоде и золоте – Aranyról és éhségről (Араньрул эйш эйшэйгрул)

Предыдущая глава

Ирчи

Как выяснилось, мы вернулись аккурат вовремя: на следующий же день повалил густой снег, сродни тому, что застал нас на перевале, а потом ударил мороз. Останься мы наверху, нам, пожалуй, пришлось бы несладко – в эдакий холод не согреют и самые жаркие ласки. Здесь же, в натопленном доме, мы были словно под пуховым одеялом, из-под которого так не хочется вылезать стылым утром.

При взгляде на окошко, наполовину засыпанное снегом, у меня само собой сорвалось:

– Как-то там наши путники?

– Как думаешь, они уже добрались до Грана? – тут же встревожился Кемисэ. Сообразив, что зря ляпнул это при нём, я поспешил его успокоить:

– Конечно же, добрались. Небось, попивают себе вино и думают, не завалило ли нас снегом в этой глухой горной деревушке.

читать дальшеСказать по правде, сам я вовсе не был так уж уверен в своих словах: в голову тотчас полезли сотни мыслей о том, что могло с ними приключиться по дороге, лишая Вистана возможности прибыть на королевский суд вовремя – от новых головорезов, дружков-приятелей прежних, до превратностей погоды и обычных грабителей, предпочитающих промышлять зимой на малолюдных в это время года дорогах.

Усилием воли я прогнал эти помыслы прочь: хоть множество невзгод и впрямь сплотило нас, сделав почти что одной семьёй, отвечать за дальнейшую судьбу наших спутников я не мог. Такова судьба проводника: каким бы долгим ни был совместный путь, ваши дороги всё равно рано или поздно разойдутся.

Однако Кемисэ, похоже, поверил моим словам, хоть его лицо не покидала тень тревоги. Придвинувшись ко мне ближе – он сидел на одной лавке со мной, наблюдая за тем, как я плету из гибких прутьев силки на зайца – твердынец спросил, почему-то понизив голос:

– А если бы я не был ранен, и мы все вместе могли бы отправиться в Гран, тебе бы это было больше по нраву?

Задать более сложный вопрос он не мог. Силясь скрыть смущение, я опустил голову, старательно делая вид, что меня отвлекла работа, ошибку в которой я пытался исправить. Он тоже молчал, лишь усугубляя неловкость, и мне казалось, что уставленный на мой затылок взгляд тяжелеет с каждым мгновением, давя не хуже стального шишака [1].

– Ну, а чем бы мы могли им помочь? – наконец выдавил я. – Само собой, я… я тоже волнуюсь, как там у них… И, конечно, я вовсе не хотел, чтобы тебе пришлось страдать от ран… Но… по правде говоря, я рад, что остался здесь с тобой, – выпалил я на одном дыхании, чувствуя, как до самых ушей заливаюсь краской – признаться в этом неожиданно оказалось труднее всего прочего.

Казалось, из его взгляда мигом улетучилась тяжесть – вместо этого Кемисэ внезапно притянул меня к себе, и неловкое движение правой руки смахнуло наземь мою неоконченную работу, вновь превратив её в груду прутьев – но я и не думал возражать, утонув в поцелуе, столь же глубоком и безмолвном, как отсекшие нас от всего мира снега.


***

Жизнь успела войти в свою колею: в доме старосты по-прежнему не скупились на угощение для гостей, так что я знай себе отъедался на чужих хлебах, стараясь по мере сил подсобить по хозяйству, хоть меня всякий раз уверяли, что в этом нет нужды. Как и прежде, время от времени я выходил из дому – то на реку, то за дровами, то по делам, то просто поболтать, только теперь я брал с собой твердынца, к присутствию которого рядом со мной мало-помалу привыкли все жители. При этом он набирался новых слов, старательно пытаясь говорить на моём родном языке – остальным стоило немалого труда не посмеиваться над его уморительными ошибками, я же, не чинясь, заливался хохотом, впрочем, ничуть не обижавшим Кемисэ – он тотчас присоединялся ко мне, хоть и не понимал, что меня так насмешило.

Его рука также крепла день ото дня, что не могло не радовать меня – и, конечно, Дару, который вместо былых мрачных предзнаменований принялся вещать о том, как важно не останавливаться на достигнутом, так что вскоре Кемисэ под моим присмотром и рубил дрова, и пытался шить, и портил мои баклуши – впрочем, парочку его уродливых творений я, подвергнув осмеянию, припрятал на дно сумы. Пытался он и орудовать мечом – хоть от меня не укрылось, как, сделав пару пассов, он досадливо тряхнул головой, переложив клинок в левую руку.

Ходили мы и на зимнюю охоту – впрочем, от охоты было одно название: из-за Кемисэ я не решался заходить далеко, да и он по пути то и дело застывал, принимаясь оглядываться, словно попал в бог весть какое чудесное место; он так подолгу рассматривал пучки сухой травы, наросты льда на берегах упрямо журчащего ручья и сплетение безлистных ветвей на перламутрово-сером небе, что я принимался подпрыгивать на месте, хлопая в ладоши, чтобы не замёрзнуть – а иногда, не выдержав, дёргал за ближайшую ветку, и висящая на ней шапка снега валилась твердынцу за шиворот – а то и на запрокинутое лицо. После этого мы ударялись в детскую возню, закидывая друг друга снегом и валяясь по земле – а потом отогревались, кутаясь в одну доху у разведённого на скорую руку костерка.

Я так свыкся с этим неспешным монотонным течением жизни, что и думать забыл о том, что когда-то оно должно прерваться – и полагал, что Кемисэ разделяет мои чувства.

Однако как-то за утренней трапезой он неожиданно предложил:

– Я тут подумал… Может, нам и правда отправиться в Гран?

Я вопросительно воззрился на него, опустив ложку.

– Помнишь, ты собирался – перед тем, как мы обнаружили засаду? – добавил он.

– Тогда мне показалось, что тебе эта идея не особо по нраву, – бросил я, отправляя в рот новую ложку каши: при воспоминании о том, как обычно безропотный Кемисэ неожиданно взбеленился, убежав в ночь, у меня не возникало идеи предлагать это ему снова.

– С тех пор немало времени прошло, – возразил он. – И многое переменилось.

– Ну что же, почему бы и не Гран? – рассудил я. – В любом случае, в путь мы отправимся не раньше весны…

– Зачем же ждать весны? – вновь удивил меня Кемисэ. – Я уже вполне поправился.

– Не пойму, тебе со мной тут плохо, что ли? – не без обиды заявил я.

– Нет, но… – тут же смешался Кемисэ.

– Понял я, – ворчливо отозвался я. – Тебе не терпится увидеть Эгира – то-то ты его давеча вспоминал. Меня ему уже недостаточно…

Кемисэ в ответ лишь рассмеялся – и один этот беззаботный смех, вырвавшийся из самой глубины существа, подобно весёлому лесному ключу, утолил все мои тревоги и опасения. Поймав мою ладонь, он поцеловал её тыльную сторону, заверив:

– Мы туда только заглянем, а потом сможем отправиться, куда пожелаешь. Как тебе такой зарок?

Я в ответ поцеловал его в чистый лоб, напоследок припечатав:

– Кесекуса [Непоседа] [2].


***

В тот день, пока я ходил к реке стирать, Кемисэ вышел во двор, так что, вернувшись, я вновь застал его тренирующимся с мечом. Не желая упускать возможность насладиться подобным зрелищем, я поставил лохань на землю, опершись о калитку – и вскоре обнаружил, что за твердынцем, помимо меня, украдкой наблюдает немало любопытных глаз. При этом я в который раз поймал себя на мысли, что меня коробит подобное внимание, но было бы чересчур себялюбиво любоваться чем-то столь прекрасным в одиночку.

Так я думал до того момента, как из дому вышли те двое раненых в сражении у моста – похоже, они сами не ожидали наткнуться на твердынца, поскольку застыли в немой оторопи. Кемисэ, который, казалось, прежде не замечал безмолвных наблюдателей, мигом замер, опустив меч, и уставился на них неподвижным взглядом.

– Так этот мозгляк нас всех и уделал? – вырвалось у однорукого. В его голосе слышалось лишь подлинное изумление, однако никогда не знаешь, как быстро человек от удивления может перейти к озлобленности, так что я переместился, как бы невзначай остановившись между ними и Кемисэ. Однорукий сделал несколько шагов, огибая меня, и восхищённо бросил: – Тощий, что твой полоз, но и такой же юркий!

Второй, хромой, также сделал шаг к нему, бросив:

– Да из какого ты пекла вылез, эрдёг [3]?

Тут я не удержался: подскочил к нему и толкнул в грудь, совсем позабыв, что имею дело с воином – а рядом находится его приятель, пусть и однорукий, но куда более опытный.

– А вы откуда взялись на нашу голову, черти? У нас с вами не было никакой дурной крови – однако вы собирались нас всех перебить! Посмеешь оскорбить господина – голову оторву, ясно тебе? – последние слова я выкрикивал, отчаянно вырываясь – кто-то оттаскивал меня от замахнувшегося воина, а руку того, в свою очередь, перехватил его товарищ; потом я уже не мог их видеть, потому что их заслонил серый плащ Кемисэ.

Сам Дару, видимо, отлучился, потому что наводить порядок принялся старший сын, Сорвош [4], который меня и удерживал. Перво-наперво он накинулся на двух воинов:

– Вас пустили под этот кров с условием, чтобы никаких свар – хотите, чтобы вас тотчас выставили? – потом досталось и мне: – Ну а ты куда лезешь? Тоже мне, вояка!

Уж не знаю, понял ли Кемисэ хоть что-то из нашей перебранки, но он заслонил меня собой, заявив:

– Не трогайте его.

Сорвош мигом угомонился, переменив тон:

– Простите за беспокойство, господин Нерацу. Эти люди вас больше не потревожат. – Сердито зыркнув на меня напоследок, он развернулся к раненым – хромоногий угрюмо бурчал:

– Кинулся на меня, будто дикий пёс…

– Ты-то хоть на рожон не лезь, – тихо увещевал его однорукий, уводя со двора.

– Я прослежу за тем, чтобы они больше не попадались вам на глаза, простите за недосмотр, – добавил Сорвош, оглядываясь по сторонам, и мне пришло на ум, что кое-кто из домочадцев нынче получит выволочку. – Изволите вернуться в дом?

Кемисэ коротко кивнул, и мы прошли к себе. Не зная, какое впечатление произвело на него это столкновение, я не спешил его тормошить. Твердынец довольно долго сидел в молчаливой задумчивости, отчего мне показалось, что он не на шутку расстроен. Пытаясь его подбодрить, я повторил слова Сорвоша:

– Больше они тебе не попадутся, будь уверен. – Не дождавшись ответа, я добавил: – Спасибо, что заступился за меня – я, конечно, тоже хорош, мог бы не хлопать глазами, а спровадить их сразу: я-то понимаю, что тебе их видеть вовсе не в радость.

– Знаешь, покидая Твердыню, я до дрожи боялся людей – не знал, можно ли им верить, страшился оказаться в их власти – ведь вас так много, как можно противостоять подобной силе? А когда на нас в первый раз напали, то я даже не успел испугаться: я боялся только за тебя, ведь я думал, что тебя убили. – Совладав с внезапно севшим голосом, он продолжил: – Ну а когда мы собирались на ту битву… то я страшился лишь того, что не справлюсь, ведь эта задача и вправду казалась мне не по плечам. Я… больше не боюсь людей, – медленно проговорил он, подняв на меня глаза. – Тебе не стоит за меня беспокоиться.

Я лишь покачал головой в растерянности:

– Лучше б боялся – я и сам подчас не знаю, чего ожидать от других; куда уж тебе об этом судить…

– Зачем же мне об этом думать, если есть ты? – улыбнулся он, взяв мои ладони в свои – и правая казалась столь же живой и тёплой, как и левая.


***

Дару ничуть не возражал против нашего отбытия – сказать по правде, мне показалось, что я заметил в его взгляде облегчение, когда он согласно кивнул. Его можно было понять: всё же никогда не знаешь, чего ожидать, когда столь знатный господин живёт под твоим кровом. Тут и не ведаешь, откуда ждать беды: то ли кто-то точит на него зуб, то ли с ним самим что-то приключится, ну а твердынцы едва ли станут разбираться, кто виноват. Но сборы, само собой, займут некоторое время – по крайней мере, маяться бездельем мне больше не придётся. Теперь я дни напролёт бегал по деревне, выспрашивая, торгуясь, таская припасы взад-вперёд – вскоре они уже заняли изрядную часть амбара Дару, но, само собой, тот не жаловался.

Больше всего меня занимал вопрос, где раздобыть добрую повозку: в конце концов, пополнить припасы мы всегда сможем, заменить лошадь при необходимости – тоже, а вот с повозкой рисковать бы не хотелось: всё-таки ей предстоит стать нам домом на ближайший месяц, если не дольше. Обозрев все имеющиеся телеги, возки, арбы, с которыми хозяева готовы были расстаться, я пришёл к мысли, что придётся справить новую, с чем и пошёл к кузнецу. Тот сразу сказал, что времени это займёт не менее полудюжины дней, но он сделает всё в лучшем виде – похоже, он уже обсуждил этот вопрос со старостой, поскольку даже не заикнулся об оплате, а также сам рассудил, что в крытую повозку зимой нужна и жаровня, которую он сразу туда и установит.

Что до платы за припасы, повозку, лошадь и прочее потребное в пути, то Дару дал мне понять, чтобы я не беспокоился о расходах. На это я заверил, что непременно рассчитаюсь, если окажусь тут раньше, но пока что мне подобная помощь была очень даже кстати: хоть одни побрякушки Кемисэ, которыми он украшал Инанну, на мой взгляд, стоили целого состояния, но я, само собой, не собирался что-либо просить у него, а денег, полученных от Вистана, на всё про всё хватило бы в обрез.

По правде говоря, я покамест не слишком задумывался о дальнейших планах – все они сводились к тому, чтобы потратить честно заработанные деньги, а потом искать, где бы их раздобыть. Что касалось Кемисэ, то насчёт него я тоже предпочитал не загадывать: покуда он пожелает оставаться рядом со мной, я буду последним, кто станет донимать его помыслами о будущем.


***

День отбытия подошёл незаметно. Проститься с нами на двор вышли все домочадцы Дару. Напоследок талтош изрёк, глядя в сторону:

– Тот, кто вынес испытание голодом, не всегда сдюжит испытание золотом. Не сходи со своего пути, коли вступил на него.

– Золото-то у меня не засиживается, так что и беды от него не будет, – усмехнулся я в ответ. – И вам побольше золота и поменьше голода, деток и достатка.

Поблагодарив хозяина с хозяйкой за гостеприимство, я залез на козлы, протянув руку Кемисэ, но тот застыл на месте. Пару мгновений спустя он подошёл к талтошу и, склонившись, взял его за руку, прижав тыльную сторону кисти к своему лбу, после чего забрался на козлы, усевшись рядом.

За воротами нас уже провожало полдеревни: видимо, все, кто не успел надивиться на твердынца за время его пребывания, спешили восполнить это упущение. Кемисэ молча глядел по сторонам, пока мы не выехали за переделы Керитешфалу, и я не спешил прерывать молчание: меня самого одолевали думы, которые всегда накатывают в начале пути – светлые и грустные, отвлечённые и самые приземлённые – вроде того, какую погоду сулит небо и где ближайшее место для ночлега.

– Голодом и золотом, – рассеянно повторил я последние слова Дару, обратившись к Кемисэ: – Ну а ты преодолел испытания и тем, и другим – так, выходит, тебе больше нечего бояться?

Вместо того чтобы ответить на шутку, Кемисэ лишь отвернулся, поджав губы: даже проведя с ним столько времени, я до сих пор не мог угадать, как он отзовётся на то или иное походя брошенное слово.

– Я хотел сказать, что тебе правда есть чем гордиться, – добавил я, полагая, что он неверно меня понял. – Ты ведь вырос в неге, но при этом преодолел все испытания с такой стойкостью, что сделает честь любому бедняку.

– Знаешь, когда я в детстве падал или что-то болело, – наконец заговорил он, – то мой приёмный отец приговаривал: «Перетерпеть боль – невелика беда; жить с ней – вот настоящее испытание». – Взглянув на меня, он, видимо, догадался, что я ничего не понял из его слов, так что пояснил: – Я хочу сказать: сейчас мне кажется, что это здорово – жить вот такой, простой жизнью, научиться самому добывать себе хлеб, а если временами придётся голодать и мёрзнуть – то это не в тягость; но вырасти я в бедности, наверно, заговорил бы иначе.

Не на шутку задумавшись над его словами, я бросил, подстёгивая лошадёнку:

– Ну, знаешь, каждый может судить лишь о той жизни, которую прожил сам – и если считает, что она дурная, то он сам дурак. Ведь какая бы она ни была ему дана – жизнь есть жизнь. – Помедлив, я спросил: – Как считаешь, глупость сказал?

Но Кемисэ лишь качнул головой, едва заметно улыбнувшись.

– Так мой отец говорил, – признался я тогда. – Когда товарищи жаловались: мол, что за жизнь такая собачья, то неурожай, то мор – родиться бы господами, век не пришлось бы горевать, отчего ж нам досталась столь жалкая доля? – помедлив, я добавил: – Сам-то я никогда не жалел, что родился пастухом – но ведь я был ребёнком, а значит, не знал невзгод и горестей, все они доставались на долю родителей – так что и сам едва ли могу судить об этом.

Вместо ответа Кемисэ опустил голову мне на плечо, а спустя какое-то время, приподнявшись, припал к губам, закрывая весь обзор.

– Постой, – отстранил я его, натягивая поводья, и, когда лошадь встала, повернулся – чтобы больше ему не препятствовать.


Кемисэ

Прежде Дару не раз говорил, что до весны мне не стоит пускаться в путь, однако не противится нашему раннему отъезду.

– Вы и впрямь сильно окрепли после этого вашего похода, – не без удивления замечает он. – Хоть я по-прежнему считаю, что зимнее путешествие для вас не самая удачная идея, однако верю, что с Ирисом вам не грозит сгинуть по дороге.

Я лишь киваю, пряча улыбку: стыдно признаться, какое наслаждение мне дарит мысль о том, что я и вправду могу положиться на него почти во всём, хоть на время оставив тревожные мысли о будущем.

Однако это блаженное состояние духа разрушает следующий же вопрос Дару:

– Разумеется, вы можете сказать, что это не моего ума дело… но что вы собираетесь делать дальше?

Воздух в груди мигом смерзается в ледяной ком – я не знаю, что сказать на это.

– Для себя я всё решил, – наконец отвечаю я. – Но я не могу решать за него.

– Но ведь он по-прежнему ничего не знает?

– Он и не желает этого знать, – потупившись, признаю я. – Я не стану отягощать его этим, пока он сам того не захочет.

– Не мне вас судить, – качает головой Дару. – Вы избрали нелёгкий путь. Но далеко не всегда торная дорога ведёт в верном направлении. – Он собирается выйти, но я останавливаю его:

– Постойте… Я хотел сказать… – подобные вещи всегда вызывали у меня неловкость: ведь никогда не знаешь, не обидишь ли кого-то своим непродуманным даром. – Я желал бы… – продолжаю я, когда староста замирает – теперь-то выбора нет, надо закончить. – Ваш мост, тот, что рядом с хижиной… Я понимаю, что восстановить его стоит немалых усилий, но для путников, которых утомили горные тропы, он послужит верным путём к теплу и отдыху… Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы наладить переправу, а также – чтобы в том доме всегда были припасы? – Закончив с этой речью, я тотчас лезу в суму, чтобы извлечь оттуда несколько золотых подвесок: – Прошу принять это за труды.

Как оказалось, я напрасно боялся отказа: рассмотрев драгоценности с задумчивым видом, талтош ответил лишь:

– Ваша щедрость воистину делает честь вашему славному имени. Можете быть уверены, что ваша воля будет исполнена в точности. – После этого, помедлив, он добавил: – И, само собой, вы можете вернуться сюда в любое время, когда бы вам ни заблагорассудилось – вас всегда будет ожидать тёплый приём.

Конец первой части


Примечания авторов:

О голоде и золоте – венг. Aranyról és éhségről (Араньрул эйш эйшэйгрул).

Мы хотели назвать эту главу «Никто не хочет думать о будущем», но передумали :-)

[1] Шишак – cтаринный шлем, заканчивающегося острием – шишом, вершина которого обычно увенчивалась небольшой шишкой. В русском языке появляется с XVII в., считается заимствованным из венгерского – sisak.

[2] Непоседа – венг. keszekusza.

[3] Эрдёг – венг. Ördög – чёрт, дьявол, правитель Подземного мира, бог смерти, болезней и зла. Вместе с Иштеном создал мир (в особенности всякие злокозненные вещи, вроде блох и комаров).

[4] Сорвош – венг. Szarvas, от слова «szarv» – рог.


Следующая глава
3

Комментарии

"Мы хотели назвать эту главу «Никто не хочет думать о будущем», но передумали :-)" — вот и правильно:) Не стоит лишний раз напоминать людям, почему они читают ночью;)...

Спасибо огромное! 💙

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)