Гранатовый (публикации за 21 октября 2020)13 читателей тэги
Автор: Зелёный бамбуковый лес
писанина
#19 Клятва на крови
Канон Корзинка Фруктов
Размер 1199 слов
Заметки вбщт это действительно ближе к реинкарнации по сути. Я как-то сильно задумалась, что объединение в кровную семью должно было произойти отдельно, но канон ответов не даёт. Сигурэ подробностей не помнит, хотя, кажется, более чувствителен к механизму проклятия, чем другие, он просто делает допущение.
Они ведь когда-то не были друг другу кровными родственниками. Все эти звери — говорит однажды Сигурэ старой служанке. Звери были разными, у них не могло быть общей семьи и детей, верно же? Почему тогда мы наследуем это по крови? Служанка хмурится и терпеливым тоном просит господина Сигурэ не говорить такие странные вещи. Ведь духи Зодиака не имеют отношения к земному. Так есть. Так всегда было. Так распорядилась благая сила свыше.
скрытый текст
Сигурэ не слишком много лет, но он не доверяет этой силе. И когда с ним так разговаривают ему тоже не нравится.
Книги честнее окружающих. Лучше большинства людей. Сигурэ читает запоем, что угодно, всё равно. В семейной библиотеке он учится незаметно вытаскивать даже те книги, которые ему совершенно точно не не разрешат листать— «не по возрасту» Хотя возраст — дело наживное, Сигурэ не любит просто ждать.
Но даже книги не дают ответов на его вопросы. Люди с таким и подавно не справятся.
Позже он всё-таки узнаёт новое слово — реинкарнация. В средней школе он уже прицельно пытается разобраться в этом. Это похоже. Очень похоже. Но не совсем так, проклятье всё равно не поддаётся, оставаясь загадкой.
«Знаешь, если они возвращаются в мир опять и опять, то могли бы делать это в любой его части. Мы могли бы родиться на разных концах земли».
«Не могли бы», — отрезает Хатори.
«Ты пытаешься объяснить это через аналогию, но она бессмысленна».
Тоже верно. Сигурэ смотрит в усталое лицо Ха и вздыхает. Зодиакам, древним монстрам, отчего-то мало возвращаться. Они всегда связаны. У них уже много веков общая дорога, общая кровь. Подумать только, что всему виной старая кровь, дурное семейное наследие.
Нерушимые узы. Иногда Сигурэ почти до одури счастлив ощущать эту близость — хотя бы со своими друзьями. Иногда его мутит, и он не знает, от чего больше: от этой привязи, или от мысли, что его дружба, и то, другое, сокровенное, что он хранит глубже — порождение этой старой, гнилой, тяжёлой верёвки на шее.
Был ли он просто обречён — дружить или даже любить? И можно ли назвать эти чувства настоящими? Его собственными? Это бесит его до оскала зубов, и он только надеется, что здесь не прорывается очередная унаследованная от духа привычка.
...Когда-то, возможно, они были разделены. Может быть, они искали друг друга по миру целую вечность. Сигурэ воображает это: долгие годы странствий, в которые его далёких предшественников гнала тоска. Меняющиеся картины стран и земель. Может быть, они однажды не захотели слишком поздних встреч и возможности разминуться. И нашли какого-нибудь колдуна, который связал их кровью.
Должно быть, они даже были счастливы.
Но если и так — Сигурэ знает, что будет ненавидеть их за это столько, сколько проживёт в своём кругу из выглаженных камней, тонкой рисовой бумаги и пышных камелий, за высокими стенами родового гнезда. Он чувствует, что будет ненавидеть этих незнакомцев за то, что они не ценили радость долгожданных встреч с ещё неузнанными и весь мир, лежавший перед ними.
Он не слишком хороший человек.
***
Лёжа на разостланном футоне в гостинной дома Хатори, Сигурэ смотрит на лампу сквозь растопыренные пальцы. Кончики их как будто светятся красноватым.
Кровь всё ещё бежит по телу, неся яд старого обещания.
Ая плюхается рядом, опираясь на его плечо, а Ха лежит с другой стороны и почти спит. Он слишком много занимается, особенно теперь, когда его отец так сдал, знает Сигурэ. Под глазами у Ха тени, их хочется стереть.
«Выпьем ещё!» — радостно объявляет Аямэ.
Хатори настолько вымотан, что даже не рассказывает, почему им не следует этого делать. Его дом — общее убежище, потому что никто не будет их здесь проверять. Даже служанки, если сам Ха скажет им уйти.
Поэтому сегодня они пьют вино. Это один из первых разов, и взрослым знать необязательно.
Сигурэ снова начинает тошнить. Это не совсем от алкоголя, он знает. Он ни с чем не спутает это чувство. Аямэ заливается соловьём, рассказывая очередную абсурдную историю, и Хатори делает попытку отнять у Сигурэ свою тетрадь — Сигурэ её торжественно конфисковал и сейчас опирается на неё локтем.
Это один из тех моментов, когда мир восхитительно-целостный. Умиротворяюще общий, только для них. Наше вечное счастье.
Проклятье.
Сигурэ садится, ловко перепрятав тетрадь под колено.
«А потом эта штука просто... ещё?» — Аямэ обрывает рассказ, одной рукой удерживает бутылку, а второй дотягивается до Ха и дёргает его за рукав.
«Ага».
Хатори вздыхает, и на лице его принятие. Хатори злится на себя и терпит их. И то, и другое — его вечные привычки. Он дорожит ими самими, Сигурэ знает, ими обоими, но всё же... Могли бы они быть друзьями в другой жизни? Иначе? Сигурэ жмурится и снова резко открывает глаза. Его почти душит внезапная злость.
«Эй, мы всегда будем вместе, верно?» — Аямэ опрокидывает в себя стакан и растягиавается на полу. Его глаза в свете лампы полны жидкого золота.
Хатори чуть наклоняет голову. В его улыбке сквозит печаль, и Сигрэ не может её не чувствовать.
«Поклянитесь», — выпаливает он, и это кажется неожиданным даже ему самому.
«Да зач...»
«Сейчас», — Сигурэ, озарённый странным вдохновением, тянется в сторону и вытаскивает из своего позабытого пенала тонкое перо — совсем недавно ему пришла прихоть использовать это вместо традиционной кисти для каллиграфии.
«Что за дурацкая идея», — Хатори смотрит с укором, глаза Аямэ блестят восторгом — таковы вечные, обязательные части его жизни уже целые годы. Сигурэ вдруг снова до скрипа зубов хочется вырвать их обоих из этого. Почти так же сильно, как Акито. Чтобы это всё, всё... не было велением свыше, было чем-то, что принадлежит ему по-настоящему.
Старая, неумолимая связь не поддастся торжественной и глупой подростковой клятве, но это — здесь и сейчас принятое решение. Собственный выбор.
«В чём клясться-то?» — Хатори тоже вытягивается рядом. Это его усталое да делай что хочешь.
«Я знаю, я! Давайте: клянусь, что мы всегда...»
«Тише, Ая».
Сигурэ выдыхает это коротко и резковато, устраивается между ними и смотрит в потолок с минуту.
«Дайте руки».
Он может различить их с закрытыми глазами — у Ха кисти холоднее, чем у Аи.
Сигурэ быстро режет указательные пальцы. Им, и почти тут же, не задумываясь, — себе самому. Им — на поданной руке. Себе — на обеих, по одной на каждого. И откидывает голову назад, закрывая глаза. Стискивает чужие ладони, чувствуя, как между сжатыми пальцами ползут, смешиваясь, тёпые капли.
Поклянитесь.
Поклянитесь, что вы проживёте свою жизнь. Что вы не перестанете мечтать, хотя бы немного, хотя бы иногда — довольно и этого. Поклянитесь, что вы не забудете то, что было.
Когда ты придумаешь себе несбыточное — не вини себя. Когда тебе надоест кото-то из нас — на время, но — пошли его подальше. И если кто-то посылает тебя подальше — не обижайся.
Поклянись, что всегда будешь желать чего-то. Чего угодно, хоть новый карандаш. Для себя.
Поклянитесь, что когда-нибудь станете счастливыми.
«Что за клятва странная такая, ты на ходу выдумываешь абсолютную чушь», — он даже не сердится по-настоящему, Сигурэ слышит. — «А послать тебя к чёрту я могу в любой день и без этого». По губам против воли ползёт улыбка. Сопротивляться у Хатори, большей частью, получается так себе, но Сигурэ этого не говорит. В конце концов, Хатори действительно единственный, кому хотя бы иногда удаётся оставить его с носом или пристыдить. И пальцы у него стали теплее.
«А по-моему, очень поэтично!» — объявляет Аямэ. Громко икает и давится смешком, прижавшись носом к волосам Сигурэ. Ая умеет иногда смеяться над собой. Для Сигурэ это сложнее.
Хатори говорит, что им нужно перевязать порезы. Но глаза у него не открываются, а лежать так втроём слишком удобно. Сигурэ не отпускает руки.
Я буду искать и ждать. Я буду желать для себя.
Эгоистично, невечно, по-земному — однажды мы будем счастливы.
Я клянусь.
Канон Корзинка Фруктов
Размер 1199 слов
Заметки вбщт это действительно ближе к реинкарнации по сути. Я как-то сильно задумалась, что объединение в кровную семью должно было произойти отдельно, но канон ответов не даёт. Сигурэ подробностей не помнит, хотя, кажется, более чувствителен к механизму проклятия, чем другие, он просто делает допущение.
Они ведь когда-то не были друг другу кровными родственниками. Все эти звери — говорит однажды Сигурэ старой служанке. Звери были разными, у них не могло быть общей семьи и детей, верно же? Почему тогда мы наследуем это по крови? Служанка хмурится и терпеливым тоном просит господина Сигурэ не говорить такие странные вещи. Ведь духи Зодиака не имеют отношения к земному. Так есть. Так всегда было. Так распорядилась благая сила свыше.
скрытый текст
Сигурэ не слишком много лет, но он не доверяет этой силе. И когда с ним так разговаривают ему тоже не нравится.
Книги честнее окружающих. Лучше большинства людей. Сигурэ читает запоем, что угодно, всё равно. В семейной библиотеке он учится незаметно вытаскивать даже те книги, которые ему совершенно точно не не разрешат листать— «не по возрасту» Хотя возраст — дело наживное, Сигурэ не любит просто ждать.
Но даже книги не дают ответов на его вопросы. Люди с таким и подавно не справятся.
Позже он всё-таки узнаёт новое слово — реинкарнация. В средней школе он уже прицельно пытается разобраться в этом. Это похоже. Очень похоже. Но не совсем так, проклятье всё равно не поддаётся, оставаясь загадкой.
«Знаешь, если они возвращаются в мир опять и опять, то могли бы делать это в любой его части. Мы могли бы родиться на разных концах земли».
«Не могли бы», — отрезает Хатори.
«Ты пытаешься объяснить это через аналогию, но она бессмысленна».
Тоже верно. Сигурэ смотрит в усталое лицо Ха и вздыхает. Зодиакам, древним монстрам, отчего-то мало возвращаться. Они всегда связаны. У них уже много веков общая дорога, общая кровь. Подумать только, что всему виной старая кровь, дурное семейное наследие.
Нерушимые узы. Иногда Сигурэ почти до одури счастлив ощущать эту близость — хотя бы со своими друзьями. Иногда его мутит, и он не знает, от чего больше: от этой привязи, или от мысли, что его дружба, и то, другое, сокровенное, что он хранит глубже — порождение этой старой, гнилой, тяжёлой верёвки на шее.
Был ли он просто обречён — дружить или даже любить? И можно ли назвать эти чувства настоящими? Его собственными? Это бесит его до оскала зубов, и он только надеется, что здесь не прорывается очередная унаследованная от духа привычка.
...Когда-то, возможно, они были разделены. Может быть, они искали друг друга по миру целую вечность. Сигурэ воображает это: долгие годы странствий, в которые его далёких предшественников гнала тоска. Меняющиеся картины стран и земель. Может быть, они однажды не захотели слишком поздних встреч и возможности разминуться. И нашли какого-нибудь колдуна, который связал их кровью.
Должно быть, они даже были счастливы.
Но если и так — Сигурэ знает, что будет ненавидеть их за это столько, сколько проживёт в своём кругу из выглаженных камней, тонкой рисовой бумаги и пышных камелий, за высокими стенами родового гнезда. Он чувствует, что будет ненавидеть этих незнакомцев за то, что они не ценили радость долгожданных встреч с ещё неузнанными и весь мир, лежавший перед ними.
Он не слишком хороший человек.
***
Лёжа на разостланном футоне в гостинной дома Хатори, Сигурэ смотрит на лампу сквозь растопыренные пальцы. Кончики их как будто светятся красноватым.
Кровь всё ещё бежит по телу, неся яд старого обещания.
Ая плюхается рядом, опираясь на его плечо, а Ха лежит с другой стороны и почти спит. Он слишком много занимается, особенно теперь, когда его отец так сдал, знает Сигурэ. Под глазами у Ха тени, их хочется стереть.
«Выпьем ещё!» — радостно объявляет Аямэ.
Хатори настолько вымотан, что даже не рассказывает, почему им не следует этого делать. Его дом — общее убежище, потому что никто не будет их здесь проверять. Даже служанки, если сам Ха скажет им уйти.
Поэтому сегодня они пьют вино. Это один из первых разов, и взрослым знать необязательно.
Сигурэ снова начинает тошнить. Это не совсем от алкоголя, он знает. Он ни с чем не спутает это чувство. Аямэ заливается соловьём, рассказывая очередную абсурдную историю, и Хатори делает попытку отнять у Сигурэ свою тетрадь — Сигурэ её торжественно конфисковал и сейчас опирается на неё локтем.
Это один из тех моментов, когда мир восхитительно-целостный. Умиротворяюще общий, только для них. Наше вечное счастье.
Проклятье.
Сигурэ садится, ловко перепрятав тетрадь под колено.
«А потом эта штука просто... ещё?» — Аямэ обрывает рассказ, одной рукой удерживает бутылку, а второй дотягивается до Ха и дёргает его за рукав.
«Ага».
Хатори вздыхает, и на лице его принятие. Хатори злится на себя и терпит их. И то, и другое — его вечные привычки. Он дорожит ими самими, Сигурэ знает, ими обоими, но всё же... Могли бы они быть друзьями в другой жизни? Иначе? Сигурэ жмурится и снова резко открывает глаза. Его почти душит внезапная злость.
«Эй, мы всегда будем вместе, верно?» — Аямэ опрокидывает в себя стакан и растягиавается на полу. Его глаза в свете лампы полны жидкого золота.
Хатори чуть наклоняет голову. В его улыбке сквозит печаль, и Сигрэ не может её не чувствовать.
«Поклянитесь», — выпаливает он, и это кажется неожиданным даже ему самому.
«Да зач...»
«Сейчас», — Сигурэ, озарённый странным вдохновением, тянется в сторону и вытаскивает из своего позабытого пенала тонкое перо — совсем недавно ему пришла прихоть использовать это вместо традиционной кисти для каллиграфии.
«Что за дурацкая идея», — Хатори смотрит с укором, глаза Аямэ блестят восторгом — таковы вечные, обязательные части его жизни уже целые годы. Сигурэ вдруг снова до скрипа зубов хочется вырвать их обоих из этого. Почти так же сильно, как Акито. Чтобы это всё, всё... не было велением свыше, было чем-то, что принадлежит ему по-настоящему.
Старая, неумолимая связь не поддастся торжественной и глупой подростковой клятве, но это — здесь и сейчас принятое решение. Собственный выбор.
«В чём клясться-то?» — Хатори тоже вытягивается рядом. Это его усталое да делай что хочешь.
«Я знаю, я! Давайте: клянусь, что мы всегда...»
«Тише, Ая».
Сигурэ выдыхает это коротко и резковато, устраивается между ними и смотрит в потолок с минуту.
«Дайте руки».
Он может различить их с закрытыми глазами — у Ха кисти холоднее, чем у Аи.
Сигурэ быстро режет указательные пальцы. Им, и почти тут же, не задумываясь, — себе самому. Им — на поданной руке. Себе — на обеих, по одной на каждого. И откидывает голову назад, закрывая глаза. Стискивает чужие ладони, чувствуя, как между сжатыми пальцами ползут, смешиваясь, тёпые капли.
Поклянитесь.
Поклянитесь, что вы проживёте свою жизнь. Что вы не перестанете мечтать, хотя бы немного, хотя бы иногда — довольно и этого. Поклянитесь, что вы не забудете то, что было.
Когда ты придумаешь себе несбыточное — не вини себя. Когда тебе надоест кото-то из нас — на время, но — пошли его подальше. И если кто-то посылает тебя подальше — не обижайся.
Поклянись, что всегда будешь желать чего-то. Чего угодно, хоть новый карандаш. Для себя.
Поклянитесь, что когда-нибудь станете счастливыми.
«Что за клятва странная такая, ты на ходу выдумываешь абсолютную чушь», — он даже не сердится по-настоящему, Сигурэ слышит. — «А послать тебя к чёрту я могу в любой день и без этого». По губам против воли ползёт улыбка. Сопротивляться у Хатори, большей частью, получается так себе, но Сигурэ этого не говорит. В конце концов, Хатори действительно единственный, кому хотя бы иногда удаётся оставить его с носом или пристыдить. И пальцы у него стали теплее.
«А по-моему, очень поэтично!» — объявляет Аямэ. Громко икает и давится смешком, прижавшись носом к волосам Сигурэ. Ая умеет иногда смеяться над собой. Для Сигурэ это сложнее.
Хатори говорит, что им нужно перевязать порезы. Но глаза у него не открываются, а лежать так втроём слишком удобно. Сигурэ не отпускает руки.
Я буду искать и ждать. Я буду желать для себя.
Эгоистично, невечно, по-земному — однажды мы будем счастливы.
Я клянусь.