Гранатовый13 читателей тэги

От холода на деревце

Поёт-трещит кора.

— Тепло ли тебе, девица?

Дотянешь до утра?

Давай укрою шубою,

Жуть ветром закружу

И поцелуем губы я

Молчаньем заложу.

— Беда не поразвеется

От ветра и за год,

Её следы метелица

Уже не занесёт.

И многих не от старости

Безумие взяло.

А мне от горькой ярости

Достаточно тепло.

Что белыми одеждами

Хвалиться задарма,

Когда волков надеждами

Здесь потчует зима?

Но даже коли в пропасти

Подснежной утону,

сгорев, истлевши до кости,

Я буду ждать весну.

...останься с этой глупостью

Пока достанет сил,

А у морозной лютости

Пощады не проси.

Год прошёл. Пару дней назад хотела продолжить посты про стихи, которые читала на неделе для концентрации, на этот раз о Барто. И споткнулась о фразу, что бльшинство её известных стихов написаны до войны.

И о своё мгновенное желание уточнить "до той войны" Понимаете, это продолжение-уточнение возникло автоматически.

Это ужасно.

Многие могут заметить, что войны были и перед этой, а белые польта со склонностью переводить стрелки могут ещё и про Вьетнам и иже с ним проблеять, я в курсе (опять выползли сегодня в тви, дегенераты)

Но это по-другому. И то, как спотыкается сознание, перестраивая "до войны" под совершенно другие даты — это навсегда. Однажды, не вспомню когда и где именно, мне выплыло обсуждение, что пстепенный уход праздника 9 мая на деле естественннен. Потому что будут иные времена, у новых людей будут свои праздники и большие даты. В норме это и должно было случиться. По-другому.

В голове столько всего, в том числе "а если бы действительно смогли отпустить — этого бы не случилось".

А если бы действительно помнили не формально, а по-настоящему.

Но это, по большому счёту, ни о чём.

Наши новые даты не будут праздничными. Но они есть. Их надо помнить.

В детстве, совсем детстве, т.е. исходно где-то до переезда, у меня была книжка Маршака. Среднего формата, в твёрдом переплёте, на простенькой бумаге, с чёрно-белыми вписанными в страницы иллюстрациями. Книжка была фоново белая с рисованным портретом автора за столом, а всё остальное пространство на обеих обложках и корешке. помимо белого верха, занимали рисованные же плотно заставленные книжные полки, по которым, кажется, скитались отдельные персонажи стихов. Форзацы у книжки были жёлтые с чёрным алфавитом. Как видите, я очень чётко её помню: она была мне, во-первых, очень дорога и через то зачитанна (до того, что целенькая обложка вся одно время жила отдельно, но загадочно, была не покоцана иначе), а во-вторых, уже много лет терзает меня своим таинственным исчезновением. Дело точно не в переезде, но куда она исчезла — я до сих пор иногда гадаю. Дело в том, что у нас сохранились даже некоторые тонкие бумажные книжки из детства (вот красный сборник сказок, где заглавной была сказка про Ивана-царевича и серого волка — совершенно точно из времён лет так четырёх) , поэтому вариант «посеять при этом книжку в твёрдом переплёте» не предствляется возможным.

В ходе борьбы за абстрактную концентрацию на неделе совершенно случайно решила повспоминать стихи Маршака. Теперь вот хожу и думаю, как могуча была моя книжка: то, что я помню из маршаковского неочевидного — всё из неё, но в инете в одном месте это найти невозможно. Из детских стихов, получается, там было практически всё длинное (иключение — перевод из Родари о династии лентяев, вот он мне достался в сознательном возрасте).

В жизни случилась лажа: затаскала библиотечную книжку, не совсем до мертвецкого состояния, но углы прям печальны. Стало очень стыдно, и энное время я настойчиво выползала в выхи по книжным, с целью найти замену. Идеально соответствующей замены не находилось долго, в итоге я подключила Юлю. Её замена тоже неидеальная, но ладно, я смирилась. Отнесла книжки в библотеку, дальше картина маслом

Я: вот так неудобно получилось, вот ваша книжка, а вот ещё книжка, потому что ту я покоцала

Библиотекари: но книжка нормальная, зачем

Я: как это нормальная

Б: но эта новая кижка стоит денег, ты что!

Я:... ну да, я купила на замену (деньги я Юле отдала, потому что это был не подарок, а исполнение просьбы)

Б: но ты потратилась! А с той книжкой норм!

Я: не норм, поэтому вот в качестве извинения и вообще

Грустно думаю одновременно о том, насколько же я склонна загоняться, и о том, какое у библотекарей, с одной стороны, слегка обречённое отношение к фонду (срзн, если бы мне кто-то в частном порядке так вернул книжку, я бы почувствовала некотрое жопогорение, а если бы я Юле вернула вот так книжку, она бы откусила мне лицо, а это библиотека)

а с другой стороны — лично насчёт меня эти библиотечные тётеньки, которые знают меня оч давно (кабы не с первого класса) кажется, не догоняют, что мне уже не десять и даже не пятнадцать, мне тридцать, и мне кажется естественным возместить попорченное что-то.

Второй раз уже повторяются фокусы: хожу, улетев на днище и скатываюсь в рыдания днями — пропадает аппетит — хочу съесть немного чего-то совершенно знакомого — выплёвываю с криком "фу какая гадость" и мыслью, что попалось порченное (вкус и правда ощущается мерзейший) — попускает — берусь за упаковку с мыслью "ну надо бы выкинуть, пробую машинально

...Вкус нормальный.

Башка, ты что делаешь?

А у вас тоже живёт в голове червь, что с вами взаимодействуют или вынужденно, или из социально одобряемой жалости (не важно, о жизни речь или о сети), или вы нормальные?

С другой стороны, кто тебе сказал, Таня, что твой червь неправ.

Даже писанина деградировала, и зачем это всё, отвратительно.

Бабушка, забери меня отсюда, маме было всё равно, а тебе, наверное, нет.

Что ж так кроет второй день, а.

Ну вот и тридцать. А осознания рубежа как-то нет. Просто задолбалась.

Птахо, лети, кидай на землю перо,

сильними крилами небо міси, як глину.

Зверху падали бомби. А люди співали в метро

"Червону калину".

Співали — спина до спини, плече до плеча.

Світло олійно текло, по обличчях гасало.

Вітер над містом свічу задував. Свіча

не згасала.

Місто стояло, місто тримало вдар

всіма мостами, пагорбами, домами,

сміхом і матом, дзвоном розбитих фар,

піснями та псалмами.

Час намагався стиснути в мертве кільце

крихке осіннє повітря, ламав завіти.

Місто дивилося смерті в лице

майданчиком, де грали діти.

Смерть з кривавою міткою на чолі

лізла на милицях з тріщини, вирви, щілі.

Чулися крізь видих і вдих землі

гойдалок скрипи безсилі.

Птахо, лети, срібло сип у Дніпро,

сип на шляхи, що сповідані на закланні.

Падали бомби. Люди співали в метро.

І були нездоланні.

* * *

Птица, лети, бросай на землю перо,

сильными крыльями небо меси, как глину.

Сверху падали бомбы. А люди пели в метро

"Червону калину".

Пели — спина к спине, плечо к плечу.

Свет электрический тек по лицам, как масло.

Ветер над городом пытался задуть свечу.

А свеча не гасла.

Город стоял, город держал удар

всеми мостами, всеми семью холмами,

смехом и матом, звоном разбитых фар,

песнями и псалмами.

Время пыталось намертво сжать в кольцо

хрупкий осенний воздух на шее шаткой.

Город глядел смерти летящей в лицо

детской площадкой.

Смерть, опираясь на костыли,

пылью ползла из воронок, трещин, ущелий.

Слышался сквозь выдох и вдох земли

тоненький скрип качелей.

Птица, лети, собирай в небесах серебро —

эти пути исповеданы, исповедимы.

Падали бомбы. Люди пели в метро.

И были непобедимы.

(с) Михаил Юдовский

Хотела раньше принестм, но что-то руки не доходили