Гранатовый13 читателей тэги

Автор: Зелёный бамбуковый лес

#флэшмоб искать «флэшмоб» по всему сайту с другими тэгами

Выбор

Хочу флэши, но всё торможу, ну хоть так (выделено мной)

 

Публикация из блога «Флешмобы» (автор: Виктор Гурьянов):

бэмби или спящая красавица? изящно расцветать или низвергаться, как водопад? клубничное поле или лавандовая дорожка? любовь в глазах или прикосновениях? писать любовные песни или просто стихи? дарить добро словами или поступками? глазунья или хлеб с маслом? лучи солнца или сиренево-розовые закаты? загадочный сад или таинственный лес? попугаи-неразлучники или вороны? дни или ночи? розмариновый мед или лавандовый? вторая половина или обретенная семья? вместе мечтать или вместе строить планы? летние дорожные приключения или зимние походы? нежные девушки-фиалки или черноглазые интровертки?

© Источник: https://blog-house.pro/flashmobs/post-254072/

 

Непонимаю, правда, противопоставления интроверток и фиалок, сижу думаю, ну лан.

Напиздила зерна (с)

Райтябрь-листы в кучу





скрытый текст







































Там посмотрим, что выйдет и как смешивать.

внезапно всё ещё

#22 Шорохи

Канон Фантом 2040
Размер 516 слов
Заметки Я об этом пожалею, потому что фандома (такого, чтоб с фичками и всем прочим), кажется, нет даже за бугром, а с другой стороны... не пофиг ли? Любопытный случай, когда мутсериал при сравнении с фильмом, на который отсылается, вышел в разы сумрачней и серьёзно-вдумчивей, если кф — бодрое красочное приключалово, местами тяготеющее к комедии, а его ГГ часто смахивает на иллюстрацию выражения "слабоумие и отвага", то м/с несмотря на жанр приключалова поднимает несколько печальных тем нерадужного будущего, в частности, экологии, да. Довольно грустная история человека, который мечтал стать экологом, а стал героем в маске. Последнее, впрочем, первому не совсем мешает. Близкий постканон.

Голос Метропии знаком Киту с детства. Голос огромного города, истощённого и холодного, никогда не засыпающего до конца, много лет задыхающегося отравой. В этом голосе звуки движения, гудки, сигналы электронных дверей и слишком чёткий шаг биотов. В нём сводки новостей, гудение генераторов, разномастная музыка и вой ветра между высотными зданиями.

скрытый текстВ нём нет шороха листвы. Даже бумага не живёт здесь долго, а настоящие общественные парки, как и большинство далёких лесов — давно уже всего лишь факт из учебника истории. В Метропии нет ни настоящей весны, ни говорливой осени. ...Ветер тогда играл листвой, швырял её под колёса автомобилей — говорила когда-то тётя Элоиза. Кит иногда всё ещё пытается это предствить: сухие радужные листья и шорох шин автомобилей старой модели. Получается плохо.

Джунгли — его заветная, сумасшедшая мечта — приходят сначала в красочных снах, пробираются в голову или, догадывается он позже, возможно, наоборот, выползают из потайных уголков унаследованной памяти. Они полны шорохов, и шорохи эти, знак присутствия сотен живых существ, голоса растений и животных, в его снах куда более настоящие, чем когда-либо показывал ему симулятор.

А затем он получает своё наследство, и джунгли — всё ещё самая удивительная его часть. Кит осознаёт однажды, что действительно привык ко всему этому — семейному делу, костюму, технике, и даже к вещам труднообъяснимым и возмутительно ненаучным. Но джунгли — по-прежнему невозможное чудо. Сокровище.

И сейчас его джунгли шепчутся вокруг, пока они с Сэйган обмениваются тренировочными ударами. Гуран оставил их вдвоём, и Кит не может решить, задет его старший друг или доволен.

Приятно чувствовать силу движения, касаясь руками земли во время очередного переворота. Приятно знать, что Сейган здорова достаточно, чтобы наносить такие вот удары.

— Нападай, — Кит закрывает глаза, обращаясь в слух. Это тоже тренировка, это из вещей Гурана, и Киту нужно оттачивать привычку слушать и слышать. Даже если сейчас у него есть время для передышки — кто знает, сколько она продлится?

Джунгли полны шорохов. Он старается не отвлекаться и сосредоточиться на тех, за которыми угадывается присутствие Сейган. Она движется почти идеально, но джунгли всё равно отзываются и ей тоже. Пробившаяся трава и палая листва шуршат под ногами и это всё ещё удивительно.

Вдали срывается с ветки птица, и где-то в подлеске грызётся какая-то мелочь. Шаги Сейган лёгкие, скользящие, совсем не такие, как за работой. Кит всё-таки почти успевает блокировать её, но не до конца. Этого достаточно: земля вылетает из-под ног.

***

Иногда они просто бродят по заповеднику. Почти просто, потому что Кит всегда наблюдает. Ему мало чувства мальчишеского восторга от того, что сохранилось и прижилось здесь: он намерен поддерживать и тщательно хранить своё сокровище. Изучать и развивать. Это уже настоящая и сложная природная структура, живой лес. Киту до сих пор почти не верится, но он не позволяет растерянности брать верх. Здесь, в заброшенном метро, заново строится экосистема. Если она продержится — шанс будет, возможно, у всей планеты.

В этих джунглях, правда, всё ещё нет места той, исчезнувшей осени, багряным и золотым листьям, путающимсяв траве, шуршащим под ногами пешеходов иначе, чем ковёр в под древьями из Бенгалы. Её вернуть сложнее, до этого очень далеко. Но Кит не собирается отступать. Возможно, это ещё одно дело, за которое придётся браться не одному поколению.

У него есть пример решения слишком большой для одного смертного проблемы, в конце концов.

писанина, конечно

# 21 Грибной дождь (второй лист)

Канон Волкодав (Семёнова)
Размер 521 слово
Заметки постканон, пасмур, ХЭ, странные авторские попытки

Он обнаружил, что к дождям на Берегу приходится привыкать заново, а ведь не такой и большой срок минул его возвращению к морю. Но природного сегвана не переделаешь. От берегового отвыкалось легко. Потому и теперь дождь над стольным Галирадом делался чем-то новым.
скрытый текст
Мелкая злая морось на корабле быстро становилась для мореходов привычной докукой: следи только, чтобы не отсырели запасы, брони и оружие.

Моросящий же береговой дождь о такую вот летнюю пору, который в сольвенских землях и дальше к северу именовали грибным, казался приветливым. Он мешался с солнцем, шелестел по крышам и деревянной мостовой, шептал что-то.

В такой дождь нет в людях ни страха, ни трепета, ни молитвенной торжественности. А всё одно, город притих как будто: сбрызнула небесная чистая водица — людям да лесу и земле добро, а снеди да иному товару — это уж как поглядеть.

Кто из купцов попроворней — те натягивали пологи. Но народу вокруг поубавилось. Винитара это пожалуй что радовало: дождь ему нравился, а вот суета вокруг него самого — не слишком.

Добрые галирадцы, кажется, сочли его кем-то вроде спасителя кнесинки, после общего-то возвращения, мало того, что он был её мужем. Это озадачивало и оставляло горький след. Всего людям не расскажешь, да и молву не переспорить, хоть горло сорви. К приветствиям Винитар привык, да и держать себя умел, не первую зиму жил на свете и ходил по миру. Но чужая радость напоминала слишком о многом.

***

Елень нагнала его недалеко от города — Винитар безошибочно угадал сперва то, как она ехала и придержал коня. Братья Лихие, верно, тоже всё ещё следовали в отдалении, но не спешили: блюли вежливость. Да и знали: уж с ним-то Елени вовсе некого было бояться. Когда-то подобная поездка могла быть для неё бегством, но те времена прошли. Это был выбор, простое и лёгкое желание — хотя сторонним людям, знавшим нынешнюю Елень хуже, это могло показаться странной прихотью. Если она и стала свободнее и твёрже в своих желаниях — это была не беда, мыслил Винитар.

То, что понемногу сложилось между ними не было любовью из сказаний и баллад . Это было... понимание. Уважение. Интерес. Винитар ценил эту внутренню силу и живой ум. Елень видела в нём кого-то, кто стал ей другом. Достойным соперником в хитрой саккремской игре, которой она обучилась, правда, позже него, но быстро. Того, кто был достойным и смелым человеком.

Этого было довольно. Они часто находили о чём поговорить или помолчать — и это приносило радость. Вот как сейчас.

Елень не спрашивала, тосковал ли он по дому, тревожила ли его молва — она слишком многое знала.

О доме, что сгинул теперь окончательно.

О том, что случилось после.

Поэтому они просто неспешно ехали вот так вдвоём по светлому лесу, наполненному сейчас тонким золотым туманом: солнце играло в бессчётных мелких каплях парного, негромкого дождя.


Винитар не знал, было ли это счастьем — оно это казалось чем-то очень похожим

...Пса он почти не заметил — и не увидел бы вовсе, если бы дробящийся солнечный луч не стрельнул на миг на краю зрения, отразившись в чём-то, крупнее капель.

Огромный серый пёс замер в отдалении, у высокой сосны. Винитар успел увидеть яркую искру на тяжёлом старом ошейнике. И ещё — как едва-едва, скупо, дрогнул в довольном приветствии длинный хвост.

А затем пёс исчез, растворился в тёплой пелене шепчущегося с лесом дождя.

«Удачи тебе».

однако всё равно писанина

# 20 Уловка
Канон Блич
Размер 804 слова
Заметки Выгул хэда и хулиганство, внутренняя недо-зеркалочка, жанр трудноопределим.

Тонкая ветка едва не хлестнула по лицу, и Бьякуя от души выругался. Эта её дурацкая игра, бесконечная сумасшедшая погоня, на сей раз увела их с Ёруичи в сторону от жилья. Лес шумел вокруг, напевал под порывами тёплого ветра, волновался под ногами, словно странное море. Бьякуя вынужден был признать, что потерял свою цель в этой путанице теней и света. Перепрыгнув на очередную ветвь, он замер и огляделся вокруг попристальнее, унимая раздражение.
скрытый текст
Неприятно было думать об этом, но лес давал Ёруичи преимущество, среди зданий, Бьякуе хотелось верить, ей бы не удалось ускользнуть так легко. Но здесь Ёруичи была будто в своей стихии. Неслась-неслась впереди, вот только что — и пропала. Метнулась в сторону, вниз, в тень — поди угадай. Эта выходка злила даже сильнее, чем её обычные подначки: то ли Ёруичи гадость какую ещё задумала, то ли он ей наскучил на сегодня.

Голос здравого смысла весьма слабо намекнул Бьякуе, что, возможно, ему следовало бы просто ухватиться за второе предположение и вернуться. Раз ей надоело, то он и не будет за ней бегать. Ёруичи говорила иногда, что это испытание, а он должен благодарить её как наставницу — а в этот раз сама как будто отказалась. Не справилась. Поэтому...

Бьякуя без раздумий голос придушил.

Ну уж нет, он найдёт её, даже если она наставила ловушек. Ёруичи слишком самоуверена. Он ведь тоже кое-что может.

Бьякуя отбросил с лица растрепавшиеся волосы, закрыл глаза и сосредоточился. Лесное море было полно движения — ветра, птиц и насекомых, мелких зверьков и потревоженных веток. И потоков духовных частиц, пусть они и не были заметны так явно.

Бьякуя не стал воплощать рейраку — просто, до предела сосредоточившись, нашёл знакомый отсвет.

Присутствие.

Ёруичи и правда была возмутительно беспечна. Торжествующе выдохнув, Бьякуя отправился по призрачному, тёплому следу. Он успел как следует разогнаться и едва не сорвался вниз, когда на пути открылась широкая, залитая солнцем прогалина. Спрыгнув в траву с крайнего дерева, Бьякуя застыл, как громом поражённый. Едва не задохнулся от накатившего возмущения.

Ёруичи разлеглась на солнышке, расстелив для удобства — какая небрежность! — собственное хаори. И теперь, кажется дремала.

Какая наглость.

Медлденно, осторожно, всё ещё не веря собственным глазам, он подобрался поближе. Её дыхание было безмятежно-спокойно, а присутствие — ничем не скрыто.

Она даже до ловушки не снизошла.

Бьякуя, уже набравший в грудь воздуха для сердитого вопля и смертельного вызова, ощутил себя как-то совсем по-новому уязвлённым. И непривычно озадаченным. Свет играл в волосах Ёруичи, на тёмной коже и белой ткани хаори. В её ладони по-прежнему был зажат его шнурок для волос.

Бьякуя помотал головой и подошёл совсем близко. Предусмотрительно, просто на всякий случай, зашёл так, чтобы его тень не упала на её лицо. И тихо опустился рядом с Ёруичи на колени.

Можно было, наконец, отобрать у неё шнурок. Конечно можно. Впервые у него получилось бы.

Это выходило не совсем честно и даже как-то обидно: её победил не он, а собственная неосмотрительность. Бьякуя наклонил голову, осторожно вглядываясь.

Можно было разбудить её всё же. Или... Нет, слишком большая это была удача. Он, наконец, мог посмеяться над ней. Забрать у неё вечный залог тоже требовало ловкости и могло быть испытанием.

Поколебавшись и почти не дыша, Бьякуя подался вперёд, протянув руку к пальцам Ёруичи, сжимавшим шнурок.

От неё пахло травой, солнцем и ещё чем-то,чем-то собственным, особенным.

...Сильная рука стремительно легла ему на затылок, заставляя посунуться вперёд и в сторону. Неожиданно Бьякуя понял, что его губ касаются другие — мягкие, горячие и уверенные. Это прикосновение, как и хватка в волосах, совершенно не было сонным.

— ...ммм.. фто...

Несколько мгноверий, показавшихся ужасно долгими, Ёруичи даже не позволяла ему отстраниться. Наконец, хватка ослабла и Бьякуя отшатнулся — только для того,чтобы ясно увидеть близко-близко её шальные глаза, полные дурного веселья и смеха.

— Да ты!..

***

Воспоминание о том, как широко распахнулись его глаза в тот момент, странно грело до сих пор. Было что-то неправильное здесь: видеть Бьякую таким, теперешним. Неправильное с самого начала. Прежде он был бесконечно живым.

А сейчас было даже не так, как на мосту, про такое говорят, кажется: краше в гроб кладут. Ёруичи знала, что этого не случится, конечно. Уже нет. Но чувство всё равно было неприятным.

Неслышно спрыгнув с подоконника на койку и мягко переступая лапами, она зашагала к изгловью. Лицо Бьякуи было сейчас очень спокойным, хотя всё ещё осунувшимся.

Её определённо не нравился странный осадок вины, который зрелище в ней рождало. Она не сожалела о своём уходе. Не отступала от принятых решений. Делала что хотела.

...Ладонь у него была шире, чем раньше, упрятанная в давно привычные мозоли. Рука Бьякуи теперь совершенно точно была рукой воина, жилистая и даже сейчас хранящая намёк на безжалостную силу. По крайней мере, ладонь его, без предупреждения опустившаяся на её спину, заставила Ёруичи замереть и насторожиться, моргнув от неожиданности.

Длинные пальцы неловко взъерошили блестящую чёрную шерсть, скользнули по хребту. Довольно бесцеремонно, и такое очень мало кому позволялось. Почти никому. Но она была слишком удивлена.

— Даже не вздумай превращаться, — в его голосе не было предупреждения, только почти безмятежная констатация.

Ёруичи вздохнула и решила, что пока и в самом деле обойдётся без этого.

писанина

#19 Клятва на крови

Канон Корзинка Фруктов
Размер 1199 слов
Заметки вбщт это действительно ближе к реинкарнации по сути. Я как-то сильно задумалась, что объединение в кровную семью должно было произойти отдельно, но канон ответов не даёт. Сигурэ подробностей не помнит, хотя, кажется, более чувствителен к механизму проклятия, чем другие, он просто делает допущение.

Они ведь когда-то не были друг другу кровными родственниками. Все эти звери — говорит однажды Сигурэ старой служанке. Звери были разными, у них не могло быть общей семьи и детей, верно же? Почему тогда мы наследуем это по крови? Служанка хмурится и терпеливым тоном просит господина Сигурэ не говорить такие странные вещи. Ведь духи Зодиака не имеют отношения к земному. Так есть. Так всегда было. Так распорядилась благая сила свыше.

скрытый текст
Сигурэ не слишком много лет, но он не доверяет этой силе. И когда с ним так разговаривают ему тоже не нравится.

Книги честнее окружающих. Лучше большинства людей. Сигурэ читает запоем, что угодно, всё равно. В семейной библиотеке он учится незаметно вытаскивать даже те книги, которые ему совершенно точно не не разрешат листать— «не по возрасту» Хотя возраст — дело наживное, Сигурэ не любит просто ждать.

Но даже книги не дают ответов на его вопросы. Люди с таким и подавно не справятся.

Позже он всё-таки узнаёт новое слово — реинкарнация. В средней школе он уже прицельно пытается разобраться в этом. Это похоже. Очень похоже. Но не совсем так, проклятье всё равно не поддаётся, оставаясь загадкой.

«Знаешь, если они возвращаются в мир опять и опять, то могли бы делать это в любой его части. Мы могли бы родиться на разных концах земли».

«Не могли бы», — отрезает Хатори.

«Ты пытаешься объяснить это через аналогию, но она бессмысленна».

Тоже верно. Сигурэ смотрит в усталое лицо Ха и вздыхает. Зодиакам, древним монстрам, отчего-то мало возвращаться. Они всегда связаны. У них уже много веков общая дорога, общая кровь. Подумать только, что всему виной старая кровь, дурное семейное наследие.

Нерушимые узы. Иногда Сигурэ почти до одури счастлив ощущать эту близость — хотя бы со своими друзьями. Иногда его мутит, и он не знает, от чего больше: от этой привязи, или от мысли, что его дружба, и то, другое, сокровенное, что он хранит глубже — порождение этой старой, гнилой, тяжёлой верёвки на шее.

Был ли он просто обречён — дружить или даже любить? И можно ли назвать эти чувства настоящими? Его собственными? Это бесит его до оскала зубов, и он только надеется, что здесь не прорывается очередная унаследованная от духа привычка.

...Когда-то, возможно, они были разделены. Может быть, они искали друг друга по миру целую вечность. Сигурэ воображает это: долгие годы странствий, в которые его далёких предшественников гнала тоска. Меняющиеся картины стран и земель. Может быть, они однажды не захотели слишком поздних встреч и возможности разминуться. И нашли какого-нибудь колдуна, который связал их кровью.

Должно быть, они даже были счастливы.

Но если и так — Сигурэ знает, что будет ненавидеть их за это столько, сколько проживёт в своём кругу из выглаженных камней, тонкой рисовой бумаги и пышных камелий, за высокими стенами родового гнезда. Он чувствует, что будет ненавидеть этих незнакомцев за то, что они не ценили радость долгожданных встреч с ещё неузнанными и весь мир, лежавший перед ними.

Он не слишком хороший человек.

***

Лёжа на разостланном футоне в гостинной дома Хатори, Сигурэ смотрит на лампу сквозь растопыренные пальцы. Кончики их как будто светятся красноватым.

Кровь всё ещё бежит по телу, неся яд старого обещания.

Ая плюхается рядом, опираясь на его плечо, а Ха лежит с другой стороны и почти спит. Он слишком много занимается, особенно теперь, когда его отец так сдал, знает Сигурэ. Под глазами у Ха тени, их хочется стереть.

«Выпьем ещё!» — радостно объявляет Аямэ.

Хатори настолько вымотан, что даже не рассказывает, почему им не следует этого делать. Его дом — общее убежище, потому что никто не будет их здесь проверять. Даже служанки, если сам Ха скажет им уйти.

Поэтому сегодня они пьют вино. Это один из первых разов, и взрослым знать необязательно.

Сигурэ снова начинает тошнить. Это не совсем от алкоголя, он знает. Он ни с чем не спутает это чувство. Аямэ заливается соловьём, рассказывая очередную абсурдную историю, и Хатори делает попытку отнять у Сигурэ свою тетрадь — Сигурэ её торжественно конфисковал и сейчас опирается на неё локтем.

Это один из тех моментов, когда мир восхитительно-целостный. Умиротворяюще общий, только для них. Наше вечное счастье.

Проклятье.

Сигурэ садится, ловко перепрятав тетрадь под колено.

«А потом эта штука просто... ещё?» — Аямэ обрывает рассказ, одной рукой удерживает бутылку, а второй дотягивается до Ха и дёргает его за рукав.

«Ага».

Хатори вздыхает, и на лице его принятие. Хатори злится на себя и терпит их. И то, и другое — его вечные привычки. Он дорожит ими самими, Сигурэ знает, ими обоими, но всё же... Могли бы они быть друзьями в другой жизни? Иначе? Сигурэ жмурится и снова резко открывает глаза. Его почти душит внезапная злость.

«Эй, мы всегда будем вместе, верно?» — Аямэ опрокидывает в себя стакан и растягиавается на полу. Его глаза в свете лампы полны жидкого золота.

Хатори чуть наклоняет голову. В его улыбке сквозит печаль, и Сигрэ не может её не чувствовать.

«Поклянитесь», — выпаливает он, и это кажется неожиданным даже ему самому.

«Да зач...»

«Сейчас», — Сигурэ, озарённый странным вдохновением, тянется в сторону и вытаскивает из своего позабытого пенала тонкое перо — совсем недавно ему пришла прихоть использовать это вместо традиционной кисти для каллиграфии.

«Что за дурацкая идея», — Хатори смотрит с укором, глаза Аямэ блестят восторгом — таковы вечные, обязательные части его жизни уже целые годы. Сигурэ вдруг снова до скрипа зубов хочется вырвать их обоих из этого. Почти так же сильно, как Акито. Чтобы это всё, всё... не было велением свыше, было чем-то, что принадлежит ему по-настоящему.

Старая, неумолимая связь не поддастся торжественной и глупой подростковой клятве, но это — здесь и сейчас принятое решение. Собственный выбор.

«В чём клясться-то?» — Хатори тоже вытягивается рядом. Это его усталое да делай что хочешь.

«Я знаю, я! Давайте: клянусь, что мы всегда...»

«Тише, Ая».

Сигурэ выдыхает это коротко и резковато, устраивается между ними и смотрит в потолок с минуту.

«Дайте руки».

Он может различить их с закрытыми глазами — у Ха кисти холоднее, чем у Аи.
Сигурэ быстро режет указательные пальцы. Им, и почти тут же, не задумываясь, — себе самому. Им — на поданной руке. Себе — на обеих, по одной на каждого. И откидывает голову назад, закрывая глаза. Стискивает чужие ладони, чувствуя, как между сжатыми пальцами ползут, смешиваясь, тёпые капли.

Поклянитесь.

Поклянитесь, что вы проживёте свою жизнь. Что вы не перестанете мечтать, хотя бы немного, хотя бы иногда — довольно и этого. Поклянитесь, что вы не забудете то, что было.

Когда ты придумаешь себе несбыточное — не вини себя. Когда тебе надоест кото-то из нас — на время, но — пошли его подальше. И если кто-то посылает тебя подальше — не обижайся.

Поклянись, что всегда будешь желать чего-то. Чего угодно, хоть новый карандаш. Для себя.

Поклянитесь, что когда-нибудь станете счастливыми.


«Что за клятва странная такая, ты на ходу выдумываешь абсолютную чушь», — он даже не сердится по-настоящему, Сигурэ слышит. — «А послать тебя к чёрту я могу в любой день и без этого». По губам против воли ползёт улыбка. Сопротивляться у Хатори, большей частью, получается так себе, но Сигурэ этого не говорит. В конце концов, Хатори действительно единственный, кому хотя бы иногда удаётся оставить его с носом или пристыдить. И пальцы у него стали теплее.

«А по-моему, очень поэтично!» — объявляет Аямэ. Громко икает и давится смешком, прижавшись носом к волосам Сигурэ. Ая умеет иногда смеяться над собой. Для Сигурэ это сложнее.

Хатори говорит, что им нужно перевязать порезы. Но глаза у него не открываются, а лежать так втроём слишком удобно. Сигурэ не отпускает руки.

Я буду искать и ждать. Я буду желать для себя.

Эгоистично, невечно, по-земному — однажды мы будем счастливы.

Я клянусь.


* * *

# 18 Лучший из снов

Канон Марвел 616, если точнее — X-men Legacy vol. 2 (оно же Сын Икс в переиздании, что справедливее, но не суть)
Размер 850 слов
Примечания прямой постканон оного, без учёта сочинений Миллигана и тем более Розенберга.

Для меня сны всегда были… своего рода опасной зоной. То есть ещё более опасной, чем всё остальное, чтобы вы понимали. Я, в сущности, знаю, что этому даже есть научное объяснение, включающее в себя скучные вещи о работе подсознания, большей его активности в период сна, переработке информации и прочее бла-бла-бла…

скрытый текстВ реальности (каким бы растяжимым не было на деле это понятие) знание никак не помогало мне все эти годы. Понимаете, можно сколько угодно указывать на факты — сон, эта дрянь, так и останется очень вещественным местом. Я помню, что декорации могут меняться — на протяжении моей жизни это случалось несколько раз. Но всё сводилось к простейшей установке: найди себе нору и сиди тихо. Тогда, возможно (только возможно) получится пережить ещё одну омерзительно-долгую ночь, оставаясь собой. Просто сидя на месте (люди не всегда понимают, как это может быть приятно).


Я уверен, что знаю. Внутри моей собственной головы слишком большой мир, и для меня это не какая-то грёбаная метафора.

Всё это не даёт покоя даже теперь. Я в чужой голове — целиком, пожалуй, впервые в жизни. И как бы я ни был рад поначалу, сейчас я не знаю, что произойдёт. Потому что это я. Вы знаете? Ходячая проблема.

Трещины здесь походят на тонкий узор. Иногда они на стенах зданий, иногда – на земле, а за одну такую трещину где-то вдали, чуть выше линии горизонта, временами цепляются неосторожные облака. Я знаю, что это. Напоминание об утрате, шрамы, оставленные такой ненавистью, которая просто не имеет права существовать. След от удара, нанесённого, чтобы уничтожить.

И всё-таки этот мир — вот он.

Залитый светом и полный ветра откуда-то с моря мир, где снова и снова распускаются цветы в траве, а зелёные деревья и лёгкие башни стремятся к высокому небу, и в их стремлении я не чувствую безнадёжности. Это ново, это потрясающе. Завораживает и успокаивает. Я могу смотреть на это вечно. Рут считают странной, но я-то точно знаю, особенно теперь: безумие не для неё. Моё мнение, как обычно, вряд ли примут всерьёз — но в безумии я разбираюсь. Не так, как врачи, но я же вижу разницу. Уж поверьте.

Сидя здесь и глядя на облака, я пытаюсь разобраться. Я не хочу причинять вреда никому. И я не хочу её оставлять. Оба желания были так сильны, что в итоге получилось это.

Но я не хочу случайно навредить Рут.

По крайней мере, раз у меня больше нет физического тела, я могу обойтись без сна. Не хочется проверять, что именно произойдёт, если...

Я не слежу за временем — здесь оно устроено иначе. В какой-то момент Рут просто возникает рядом со мной. Этот костюм всё ещё напоминает о прошлом, но на ней он смотрится неплохо. Я считаю, что на ней всё смотрится как минимум неплохо.

Для меня она всё делает лучше. Это может быть сколько угодно наивным — не имеет значения. Даже просто сидеть с ней так, в тишине, стоит всего.

— Ты опять о чём-то тревожишься, — здесь Рут всегда будет это угадывать, вот незадача. Нам даже не нужна обычная телепатия. Просто это её мир, а я с недавних пор стал частью его.

— Думаю о том, что произойдёт если я слишком забудусь и ... изменю это место, — там, снаружи, я не слишком часто бывал откровенен, но врать ей здесь и после всего — это слишком.

— Если я всё испорчу.

(опять)

— Дэвид, — Рут фыркает. — Это мой мир.

— А я... (с шансами, одно из самых страшных чудовищ. Сгусток гребучей бесконечно растущей силы)

— ...это ты. Просто ты, — без предупреждения, она опрокидывает меня на траву и пересаживается, устраивая мою голову на своих коленях.

Неожиданно и довольно удобно. Я не уверен.

— Послушай, это может быть...

— В тот момент ты знал всё, — замечает она, — ты бы не причинил мне вреда.

(я скорее согласился бы умереть. Что ж, технически, прямо сейчас меня не существует в реальности).

— Не узнаешь, пока не попробуешь, — Рут наклоняет голову, и свободный конец её повязки щекочет мне нос. А потом на глаза опускается тёплая ладонь. — Спи.

Это неожиданно просто. Я как будто стремительно, но совсем не страшно проваливаюсь в тёплое марево, и реальность — ну, та её часть, которая мне осталась, — тает и меняется. Это похоже на картинки в калейдоскопе, на тени от волшебного фонаря и парковые огни на водной глади — может, она подсказывает, но я понимаю. Я не чувствую страха и нигде не сижу, согнувшись в три погибели. Я просто...

Как давно это было? Если вдаваться в детали, была же когда-то она, обычная жизнь? Тёплые вечера, книги и голоса людей, которые действительно меня любили, свет лампы, истории на ночь и спокойные сны? Теперь это лишь прошлая стёртая возможность, я не был рождён, но прежде, хотя бы однажды? Я почти забыл всё это.

Просыпаться очень странно и какое-то время просто лежать вот так, с закрытыми глазами — тоже.


Рут рассеянно проводит пальцами по моим волосам.

— Не бойся, ничего не случилось.

Я знаю, и от этого так легко, как не было очень давно. Может, вообще никогда.

Никакие твари из моих снов не вырвутся больше — ни сюда, ни в мир снаружи. И сны у меня... путанные и лёгкие, обычные Даже я сам — только здесь.

Пустой и целый. Принадлежащий себе самому — и ей, конечно.

— И как оно?

Спать по-настоящему после всех этих лет?

Так же, как освободиться, наконец, пускай и будучи запертым (теперь я знаю, насколько прочно) в чужом сознании.

— Замечательно.

Ну кря

# 17 Отражение

Канон Доктор Кто
Размер 2517 слов печальная история о том, как я сначала пыталась впихнуть эту подвернувшуюся под ключ старую задумку в драббл и упс
Заметки Автор совершенно намеренно до опр. момента использует в отношении Метакризиса исключительно чистое "он", а ещё упорно считает, что в этой проблеме двойников не хватало третьего, история которого очень уж иронично параллелится с загонами и концом самого Десятого.

Он растянул губы в улыбке — просто попробовать — и тут же нахмурился обратно. Веселье не задалось, получилось погано. Каким-то странным образом это почти не напоминало того, другого, ну, так, пожалуй, было и хорошо... Вот только всё равно жутковато. Это был и не он сам.

скрытый текстЛицо в зеркале, его и не его одновременно, было усталым и встревоженным.

Он — это он, только то, что осталось. Всё последнее время он думал об этом особенно напряжённо. Быть заменой, как необдуманно решил другой, мучительно не хотелось. Не только из-за себя самого, а ведь он был — был живым, отдельным — нет.

Роза не заслужила такого.

Другой, в конце концов, не учёл составляющие — эта мысль опять вернулась и погнала его по комнате. Нельзя же просто сказать человеку: «сделай так ещё раз, чтобы был тот же результат», когда жизнь изменилась непоправимо. Речь ведь не о простейших химических опытах.

Ха.

Это абсурдно и для Повелителя времени: даже воссоздав события снова и снова, заставив кого-то прожить их опять и опять, нельзя надеяться, что вероятности и возможности не разойдутся, что повторённые действия в какой-то момент не собьются с ритма и не изменятся (непременно, непременно произойдёт), порождая новую ветвь рельности.

У них с Розой даже не было ничего прежнего, чтобы прожить.

Он уже не мог стать копией другого, да и не хотел этого.

Он сам должен был решить, кем ему быть теперь.

Предполагалось, что Роза поможет — снова не им, конечно, даже не ими обоими, опять тем, другим. И это снова было ошибкой, потому что и Роза не могла вернуться к началу. Ей тоже было трудно оставаться собой сейчас, он это знал. Память рисовала её другой, и в этом не было ничего удивительного.

После всего, что произошло...

Он резко остановился, чтобы не начать в ярости пинать мебель. Розе так долго было очень больно, настолько больно, что её свет менялся и мерк. Они пытались, пытались жить, конечно. Но пусть и стараясь по-своему, она не могла помочь ему сейчас, кажется, она даже не могла помочь себе, загоняя себя всё дальше и дальше, проводя целые дни за исследованиями и работой.

Это он должен был ей помочь, потому что таким всё ещё было его желание, такова была его природа тоже, сколь бы несовершенным ни увидел его высокомерный двойник.

Но он пока не чувствовал себя достаточно целым, чтобы протянуть ей руку и попробовать вытащить.

Другой в какой-то момент увидел в ней существо сильнее себя.

Он всё ещё помнил, что она была только девочка, юное человеческое существо, уязвимая и живая — и это не было поводом для удивления и обвинений, это помнилось памятью, опалённой войной и вихрем времени, которой другой словно стыдился.

Но он сам был теперь только частью. Осколком, оставленным отражением, будто бы ещё не принявшим форму.


Как после регенерации. Он вздохнул и потёр лоб. Опять поймал себя на том, что не может перестать думать о людях, как о других существах, не его расы . Это тоже была проблема. Он не был больше Повелителем времени, и с этим следовало жить. Нужно было научиться, привыкнуть. Он был, пожалуй, человеком, пусть и не полностью. Этого оказалось достаточно, чтобы создать проблемы.

Что это значило — похоже, всё ещё предстояло разбираться.

Выходило, что за все годы, отпечаток которых по-прежнему хранился в его голове, другой так и не понял?

У него самого оставалось куда меньше времени, а результатов и сейчас всё ещё не было. Он опять заметался по комнате и на очередном развороте всё-таки не уследил.

Зеркало жалобно задребезжало, и отколовшийся кусок больно расхватил ладонь.

К тому, как вели себя раны теперь, тоже всё ещё следовало привыкать. Ругаясь на четырёх языках, он поплёлся за аптечкой.


***

Усталость и сны тоже были непривычной новинкой. Чем-то трудным. Проваливаться на целые часы в собственную голову, выпадая из реальности, было занятно и страшновато, путаница и эхо в голове оствались пёстрым хаосом и спать совсем как обычные люди он так и не выучился. Но на сей раз решил, что это ему не помешает — он тоже основательно себя вымотал. Возможно, сон даст время отвлечься.

Разумеется, это не сработало, и вместо какой-нибудь прогулки у моря или ещё чего-нибудь подходящего, он обнаружил только темноту и себя — снова перед зеркалом. Зеркало, правда, было не тем, что он разбил сегодня. Оно было заметно больше, казалось старым, хорошей работы и почему-то выглядело смуто знакомым.

Время неприятно растягивалось, как застывающий клей.

Что ж, он мог продложать решать задачу и не тратить его зря. В окружающем дымном полумраке, тихом на этот раз, ходить было не так удобно, как наяву, так что он просто шагнул вперёд.

Отражение в зеркале было... не им. Ужасно похожим, и всё же — нет, стоящий напротив казался чужим, отдельным. Он ожидал чего-то подобного, может быть, даже боялся. Немного.

Но на самой середине неуловимого движения назад, мгновенного, инстнктивного, он невольно застыл. Отражение не повторило шаг. Тот, в зеркале, слегка поднял брови, заметив его, а затем чуть наклонил голову, дружески протягивая руку.

— Это всё ещё сон, — поражённо напомнил он сам себе, оказавшись на полу.
— Ну разумеется, — отозвалось отражение или, вернее, тот, кто им казался. — Было бы неплохо, если бы вы подошли, чтобы я мог составить вам компанию.

— Ещё ближе? — он с сомнением осмотрел оставшееся пространство. И заметил, что в зеркале лежащего за его спиной неопределённого сумрака не было. Просто комната. Старомодная, светлая и опять-таки смутно знакомая. Книги, кресла, тяжёлый рабочий стол. За этим покоем брезжило что-то болезненное, но сколько он ни всматривался, понять не получалось. Воспоминание упорно ускользало, выворачивалось, как строптивый зверёк. Хозяин комнаты чуть наклонился, вопросительно глядя на него.

— Вставайте.

— Сон — действительно странная вещь. И после такого люди ещё умудряются ограничивать возможное в своих представлениях о мире!— проворчал он, хватая чужую руку. Рука была длиннопалая, худая и тёплая. Совершенно обычная. Поднявшись и всё ещё держась за неё, он качнулся вперёд, уже зная, что не встретит преграды.

...В то утро он впервые за два года проснулся по-настоящему — очень по-человечески, выплывая из забытья неожиданно. Глядя за завтраком в осунувшееся, отстранённое лицо Розы, он понял, что времени жалеть себя не осталось совсем.

Ещё никогда другой не бесил его так сильно.

***
Он знал, что вернётся сюда. Сны, в конце концов, были работой подсознания. И теперь он искал здесь ответы, которых не мог дать ему мир снаружи.

За комнатой разворачивался дом — небольшой и уютный, заплетённый снаружи зеленью. Вокруг начинался сад, показавшийся сперва маленьким. Они с хозяином оказались на садовой дорожке почти неожиданно, но он приказал себе не удивляться.

— Я мог бы предложить вам чаю, — заметил его новый, неправильный двойник, — но вы спешите, поэтому...

— Да-да, — он свирепо зашагал вперёд, глядя под ноги. Тропинка растягивалась, петляла, вела неведомо куда. Ладно, так и положено во снах. Чем-то совершенно другим был этот — выглядел он снова почти так же, но смотрел иначе. Что-то такое в нём было...

— Кто ты? — он, наконец, не выдержал.

— Я — это я, — весьма желчно откликнулся его спутник. — Вы в самом деле меня не узнаёте?
— Нет, — он нахмурился, впиваясь взглядом в собеседника, — только одно... ты тоже не он.

Это всё ещё жглось, как бы сильно он теперь не желал отделить себя от другого.

Двойник придержал шаг и слегка пожал плечами, как будто его такое заявление не тревожило, даже наоборот.

— Верно, это наша общая черта. Но я и не хочу им быть. Вы тоже уже поняли, что можно иначе. Может быть, это сблизило нас. Всё это время я оставался здесь, а сейчас меня будто вытянуло откуда-то. Довольно занятное ощущение, и мне кажется, что дело в вас.

— Тогда ты... аспект личности, — он остановился, ещё раз оглядывая собеседника. Долголетие, странствия во времени и регенерации — всё это делало сознание Повелителей времени похожим на изменчивый калейдоскоп из сотен стёклышек. Разум пересобирал себя, снова и снова, и снова, и снова. Части копились, перестраивались и оставались в глубине — отпечатками, эхом, осколками.


Но обычно они различались внешне. Этот же был похож и на него, и на другого.

— Кто именно ты такой?

— Джон Смит.

Это было похоже на издёвку, и он уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но тут его догнало мгновенное осознание.

— Хамелеон. Ты создание Арки Хамелеона.

— Прямо сейчас, после времени, проведённого здесь, я ещё более не уверен, что эта... машина создала меня полностью, — раздражённо отрезал Смит, — я не был менее настоящим.

Некоторое время они шли в молчании.

— Но она подавила некоторые его части, задала другую форму. Даже если она кажется вам недостаточно совершенной, я могу то, чего не может он. Увидеть действительность так... Вы тоже всё ещё не способны.

Он молча сжал зубы. Жизнь была сложной в эти два года. Иногда ему казалось, что всё хорошо, но гораздо чаще он осознавал, что всё ещё не справляется.

Хуже всего был растущий временами дисбаланс, когда то существование в человеческом теле, то память Повелителя времени, делались для него одинаково невыносимыми.

Дело было не только в нём и его мучениях — в таком состоянии он был отвратительно бесполезен. Это его состояние мучило Розу. Это приводило к... разногласиям.

Он должен был что-то сделать, раз и навсегда найти точку опоры, если хотел куда-то двигаться и что-то исправить.

— Ты можешь мне объяснить?

Джон Смит снова приподнял брови.

— Вы мало похожи на мальчика, а человеческая жизнь не похожа на урок. Не забывайте.

— Тогда какого чёрта...

Тропинка вильнула и вдруг упёрлась в покрытую асфальтом дорогу. Где-то вдалеке пылил, кажется, автобус. Чуть выше по склону быстро шла какая-то девочка.

— Вы её знаете, — заметил Смит, просто так, без вопроса.

— В 1913 году таких дорог не было, — вышло невпопад, но сон — пришлось снова напомнить себе, что он спит — стал каким-то нелепым.

Девочка спустилась с пригорка, шагая почти свирепо. Мутный солнечный луч запутался в её волосах, на миг сделав их ярче, и сердце пропустило удар.

Конечно, он её знал.

Донна Нобул была тощей и длинноносой. Подъехавший автобус забрал её как будто с неохотой, и прежде,чем исчезнуть в его железной туше, она, поколебавшись, помахала им двоим.

Он помахал в ответ раньше, чем успел подумать.

— Вы знаете, что было дальше? — спросил Смит.

— Конечно. Это имеет значение? — он оторвал взгляд от поворота, за которым исчез автобус.

— Она — ваша часть здесь, хотя вы никогда не видели этот автобус. Если хотите, это мой вам ответ. Я не могу научить вас, могу только отдать то, что есть. То, что я собой представляю.

Он уствился на Смита, ощущая едва ли не злость.

— Тебе так понравилось жертвовать собой? Ты говоришь — ты сам-то это понимаешь? — что я могу тебя интегрировать...

— Вы больше похожи на меня, чем он. Возможно, вы сможете понять некоторые вещи.
— А ты снова исчезнешь.

— Отнюдь. Он отбросил меня, как то, что было ему не нужно, — глаза Джона Смита блеснули, — Мою жизнь, всё, что я мог бы иметь. Вы сможете меня принять. Это будет... противоположный процесс. Вы не станете мной, конечно, но вы сможете жить иначе. Понимать по-другому.


Уравновесить самоё себя и свои несходящиеся части. Он не знал, хватит ли для этого одной вероятности, желания, тоски и непрожитой жизни — против сотен лет и путаницы самой Вселенной. Но рискнуть стоило.

***
Человеческие эмоции, мысли, воспоминания, сожаления, неуловимые смещения восприятия: удивление, восторг, гнев, привязанность, любовь — поток был мощным, но странно успокаивал. Будто смазывал визжащие, рассинхронизированные шестерни.

Джон рывком выбрался на поверхность и обнаружил, что за окном уже по-настоящему светло.

Он легко вскочил с кровати и замер, прислушиваясь. Странное возникло чувство — он потратил всё время, пока умывался и одевался, чтобы действительно разобраться.

Тело больше не казалось чем-то не по размеру. Вода приятно холодила лицо, и слегка тянул маленький порез после бритья .

Позже он понял, что пёстрый хаос в его голове никуда не делся, но словно немного отдвинулся. Человек в нём, пусть всё ещё недостаточно опытный, отныне не боялся самого себя. Имя больше не тяготило — оно не определяло его до конца, оно просто было удобным и, пожалуй, его. Не каким-то оскорблением или злой приевшейся шуткой.

Некоторые вещи просто то, чем кажутся. Некоторые вещи просто есть, это не делает их хуже.

Нужно было идти вперёд.

***

Он успел метнуться в сторону, но рёбра теперь ныли. Ах да, и машина разбилась. Ну что ж, это была необходимая жертва. Этот прыжок был хорошо рассчитан. раньше тело жаловалось бы куда хуже.

Роза этого не понимала.

«Ты огромный идиот» — прозвучало устало, даже не поблагодарила за вмешательство, но он не сердился. Сейчас она сидела в соседней комнате со своими записями.

Джону удалось проскользнуть мимо неё на кухню.

— Будешь ужинать? — он увидел тень возмущения в её глазах, когда закончил и явился звать её к столу, хотя честно замотал порезанный палец. По крайней мере, теперь он всегда делал это вовремя и не затягивал слишком сильно.


— Зачем ты всё-таки влез? — спросила Роза, понемногу, кажется, отогревшись в новом молчании.

Джон задумчиво посмотел на неё. Она казалась вымотанной, погасшей, но была такой упрямой и всё ещё невыносимо настоящей. Живой и тёплой, хотя, кажется, верила, что это больше не для неё. И сейчас вместо прежней досады на ошибку — Доктора и свою — в нём поднялась горькая щемящая нежность.

— Это же было приключение, — отозвался он.
— Это была работа, — Роза опустила взгляд в тарелку.

— Ты смотрела на это иначе, — спокойно заметил он, — даже здесь.

— Может быть, — начала и замолчала. Джон ждал.

— Я просто не справилась. И сейчас я просто стараюсь, попробуй понять, — Роза говорила тихо и резко, слишком сосредоточенная на своей затянувшейся борьбе.
— Если это работа, сделай перерыв
Она стиснула руки.

— Нет! Я не знаю, что... — он тихо обошёл стол, слушая это, и осторожно взял её за плечи. Почувствовал, как она застыла. Очень давно он не касался её так — теперь Джон понимал человеческое «давно», не имевшее отношения к потокам времени.

Наклонившись вперёд, он обнял её по-настоящему, положив подбородок ей на макушку.

Розу била дрожь.

— Ты...

— ...не он, — Джон вздохнул, глядя вперёд и осторожно, но крепко прижимая её к себе. Не позволяя ей отступить из потрясения в тень собственных мыслей. — Скажи это столько раз, сколько захочешь. Пошли меня к чёрту. Только сначала прекрати всё это.

— Так я даже тебе не нужна, — это было больно, больнее, чем если бы она попыталась ударить его в подбродок головой. — Ну уж извини, что занята и не могу всё исправить.

«Тебя исправить. Как он сказал»

Джон наклонил голову, прижавшись щекой к её волосам.

— Роза, я не твоё домашнее задание. Не научный проект и не бродячая собака под твою ответственность, — теперь это действительно казалось ему забавным. — Я даже на приз не тяну. Я это я. Я твой друг, если хочешь, и твой бывший, который ничерта не понимает, если углубляться в детали.

Кажется, она была потрясена тем, что он использовал именно эти слова.

— Дай мне по морде или приезжай снова когда захочешь, проси о чём хочешь, я сделаю всё — только перестань себя наказывать. Даже Доктор не хотел этого, поверь.

Он раньше не назвал так другого, особенно с ней.

«Ещё ничего не кончилось для тебя. Прекрати это, прекрати, прекрати» — он тихо укачивал её, бормоча в волосы и прислушиваясь к тёплой дрожи и почти беззвучному плачу долго-долго, хотя от нынешнего положения начали ныть плечи, да и помятые рёбра всё ещё жаловались.

...Распухший нос совершенно не вязался с ней теперешней, но, кажется, ей стало легче.

Роза медленно выпрямилась и вытерла слёзы. Неаккуратно, рассеянным каким-то жестном. По-обычному, по-живому.

— Прости, что так долго.

Он больше не нуждался в том, чтобы цепляться за имя, но он всё ещё был в некотором роде Доктором. Только отчасти и только так, как хотел сам, но это была и его природа. Джон должен был помочь ей.

На то, чтобы добраться к себе достаточно прочному для этого, пусть и не до конца понявшему, потребовалось время. И всё это время было для неё тяжёлым.

— И ты меня прости, — теперь это не было злым тычком. — И даже не смей говорить, что мне не за что извиняться, — Роза смотрела на него прямо и казалась более знакомой, чем все прошедшие месяцы.

Всё ещё только начиналось по-настоящему.

* * *

# 16 Пари
Канон Наруто
Размер 906 слов
Заметки Здесь был пейринг. Наверное.

«Я просто полагаю, что это может быть слишком рано для них обоих», — Цумэ не съездила ему за такие речи по морде только потому, что тон у Хиаши был не совсем привычный. Будто без осуждения. Она недоверчиво наклонила голову, прислушиваясь, и пропустила подходящий момент. Они только что покинули зал собраний, но это её волновало не слишком, да вот сейчас удар бы вышел похуже. Жаль.

скрытый текст«Дать бы тебе по роже», — всё-таки сказала она, потому что Хиаши этого, во-первых, заслуживал, а во-вторых, ну хоть от кого-то должен был услышать что-то честное.

Он промолчал, только бровь поднял.

Кажется, это можно было счесть хорошим настроением, но на том и всё. Этот идиот ужасно раздражал Цумэ своим неверием в чужие силы. Что соплякам случается облажаться — как без этого, хотя и бесит, но толку-то заранее ни во что не верить? Тьфу.

А он ещё и своё "рано" её парню навешивал.

«А спорим, что оба пройдут в этот раз?» — идея была дурацкая, но почему бы и нет. Цумэ было немного досадно, немного любопытно и ещё скучновато, а в таких случаях, если не находилось хорошей драки или не было времени для долгой охоты и тренировки, она начинала искать какое-нибудь безобразие и жертву для него.

Старший из братьев Хьюга с юности был слишком удобной мишенью.

Хиаши посмотрел на неё искоса, и с лицом у него что-то сделалось странное. Как будто мелькнуло знакомое, старое, живое — и пропало, как метнувшаяся под воду рыбка.

«Я что, похож на госпожу Цунадэ» — ровно и не спросил, а так сказал, бесцветно, не прикопаешься даже, что помянул Пятую подобным образом, но Цумэ всё-таки фыркнула.

«Не очень, но в том и смысл», — она оскалилась в предвкушении — «если так уверен, что прав, то и бояться нечего, ты же не она, не проигаешь»

«А если проиграю?» — это забавляло: он справедливо чуял каверзу. И было немного тревожным, чем-то новым, как этот изменившийся тон, показавшийся Цумэ чуть теплее обычного. Как будто он действительно мог усомниться в том, что сказал об их детях.

«Выпьешь со мной» — брякнула, и вдруг охватила злость. А хорошо бы, чтобы у ребят вышло. Хорошо было бы выиграть, подумалось . Не только чтоб пошло не по дурацкой вере Хиаши, а чтоб вытряхнуть его из этого всего, растормошить и может, даже, вывести на драку.

Очень давно такое было.

***

«Пить ты так и не научился», — заметила она, откровенно наслаждаясь зрелищем.

«Пить как положено не означает много», — откликнулся Хиаши. Звучало это всё ещё с оттенком невыносимого занудства, но к нему примешивалась мягкая задумчивость.

«Положено», — передразнила Цумэ сварливо. — «Дурость это. Бухло — не ваш чай, с которым как пить, так сперва десять кругов на коленках поползай»

«Это не так выглядит».

«Ладно, я беру свои слова обратно. Кажется, ты наловчился поучать и привязывать язык ниткой к уху даже за бутылкой». Это злило, что уж там. Портило торжество от удавшейся шутки, потому что с какой стороны теперь доводить дело до конца — никак не придумывалось.

Раньше выводить его было забавно, особенно по пьяни.

Хиаши поднял голову с ладони, на которую опирался для верности, и вдруг посмотрел на Цумэ очень прямо. Она моргнула, но нет, не привиделось. А ведь знала: у них в клане такого не любили, всё не как у людей, и он тоже редко так делал не в бою.

«Быстро же ты сдалась» Будто знал, для чего она это затеяла

Почти с подковыркой, гад. Полузабыто, даже обнадёживающе.

«Что, не только сквозь одежду видеть научился? »

«Это ни к чему», — вздохнул, даже не возмутился. «Глаза тут ни причём, и так понятно».

Они выпили ещё. И ещё, и всё молча. Не задалось, подосадовала на себя Цумэ.

«Спасибо» — как-то она этого не ожидала.

«За что спасибо-то? Или домой валить собрался?» — небо над клановым угодьем, где они выбрали место — она выбрала — правда, уже налилось синевой.

Хиаши покачал головой и опёрся спиной о тренировочный столб.

«Если врать ты так и не научилась, можешь и не начинать сейчас».

«Если знал, что я по-старому тебя довести хотела...» — Цумэ даже закашлялась, подавившись очередным глотком от пришедшей мысли — «Так ты что, это...»

Он посмотрел на неё с оттенком насмешки, и глаза даже в сумерках казались очень светлыми.

«...специально? Ну как бы мне это удалось?»

Результаты их спора зависели от других.

Он же нудел что-то о том, что детям не время, и прочую чушь, с вечной своей определённостью, да и... Это всегда бесило в нём Цумэ: он ей временами казался чужим, хотя носил тот же знак, что и все ниндзя этой деревни. Хиаши как будто толком не умел верить в других и во что-то, кроме этой отвратительной идеи своей семейки.

«Речь не о моих сомнениях или знании».

«Это зависело от них, в конце концов».

Цумэ расхохоталась. Хиаши ведь спросил тогда. Он спросил, хотя был не должен, если только она и правда хоть немного знала того, кем он был все последние годы.


«Что будет, если я проиграю?» Да нет, не так. «Что ты сделаешь, когда они оба справятся? Что я сделаю?»

А мог бы и сам предложить просто выпить в честь нового звания детей. Гад. И благодарил ещё теперь.

...потому что не мог, конечно. Это Цумэ тоже знала. То, насколько за годы Хиаши стало трудно убежать от того, во что превратил его клан, было отвратительно. Смотреть на это было так же больно, как на сильного пса с переломанными лапами.

«Иди ты», — вздохнула она, отсмеявшись. «Драться-то будем?»
Конечно, это было вполовину не так забавно теперь, с этим спокойствием и благодарностью. Но драка в любом случае была вещью стоящей.

Хиаши не улыбнулся, Цумэ и не могла сказать, когда в последний раз видела у него что-то, похожее на улыбку. Но плечами слегка пожал — слишком простой, неподобающий жест.

«Начинай».

Писанина, нувыпоняли

#15 Что скрывается в темноте

Канон Доктор Стоун
Размер 683 слова
Заметки «Тебя пугает ночь, Хром?» — «Конечно, темно же» (с)
Вообще на автомате сначала курила крипотку и нёхов, и другой канон, но не «кто», а «что» всё-таки. Хотя от налёта крипотки избавиться не могу.

После первого возвращения во внеурочное время отец крепенько накрутил ему уши — два дня горели потом. Пороть не стал, не любили особенно этого в деревне, да и знал уже, что не поможет. Хром тогда даже не обиделся на него, это ничего, что уши горели, уши хоть тянули назад, в привычное.
скрытый текст
С возвращением — это он преуменьшил. Отец тогда даже стражей попросил помочь. Хром знал, что был виноват, но так уж вышло. Поначалу он просто увлёкся поиском, а потом... День как-то незаметно склонился к вечеру, сгустились сумерки, и Хром уже было подумал повернуть к дому, когда увидел это. Простой серый камень был очень гладким с одной стороны, хотя ручья или реки прямо здесь не было. Хром с интересом подобрал камень, осматривая. Тот был странной какой-то формы. В задумчивости разглядывая свою находку, Хром сделал несколько шагов вперёд и...

То, на что он налетел, не было деревцем. Нет, тоже камень, сообразил Хром, потирая нос. А потом, наконец, смог увидеть в стремительно сгущающихся сумерках это.

Каменного человека. Он тогда впервые наткнулся на них, и до сих пор жила в нём память об этой встрече. Позже Хром понял, что видел их раньше, но издалека они казались ему очередной игрой гор. А в тот момент неподвижное лицо показалось Хрому живым, пусть и на долю мгновения. Выражение слепого ужаса и беспомощного удивления было невыносимо. Как будто проникало под кожу, сковывало, заставляя замереть. Он не помнил, как долго просидел на земле, забыв про свои находки.

Какая-то часть его отчаянно желала вскочить и нестись без оглядки подальше от этого человека, да нет, не один он там был — от всех них. Домой. К деревенским кострам, которые иногда отгоняли плохие сны и никогда до конца не пускали темноту к жилищам.

Темнота — странная штука. Её нельзя потрогать руками и как-то использовать, но она как вода: будто меняет предметы, которые окружает. И она могущественна ночью почти так же, хотя не грызёт камень, не уносит грязь и не делает мягче ткань.

В тот вечер он понял, что этих людей в лесу очень много. Просто представил так ясно, что они есть ещё — в глубине, невидимые, таращащие слепые глаза. Будто вылизанные темнотой из ниоткуда.

На самом-то деле тропинка тогда даже не завела его слишком далеко от деревни, но это Хром понял уже утром, лёжа дома с горящими ушами. В ночи остались и показавшийся незнакомым родной лес, и все эти люди. А внутри осталось вспоминание.

Потом он стал старше и привык. Все привыкали. Каменные чужаки были там — повсюду вокруг, и так было всегда. Но временами, в тёмные вечера, особенно по осени, когда облетала листва, и холоднее становилось небо, стоило отвернуться от огня, и простое знание: они там, в темноте, слепые и напуганные, отзывалось непонятной тревогой.

Когда он стал колдуном и перебрался на другую сторону моста, мысли приходили к нему чаще. Но Хром гнал их. Темнота скалилась вокруг его одинокого жилища, пялилась ему в спину из леса, но он продолжал искать и работать — и был слишком занят. Где-то в глубине его души всё ещё жил старый страх, но что с того? У него была мечта. Может, жадная темнота прятала от него не только воплощённое неведомое несчастье в изломанных, молчаливых фигурах, но и ответ? Что-нибудь, что он просто ещё не нашёл, могло пригодиться и спасти Рури. И Хром продолжал, продолжал, продолжал — и даже спускался туда, где темнота царила не только ночью. В пещерах она была густая, будто более старая.

Потом, встретив Сенку, он понял, наконец: там, в темноте, лежал весь мир, старый, настоящий мир, украденный неведомо кем. Темнота, как глубокая и холодная вода, почти сомкнулась над этим миром и его сокровищами. Всё это время вокруг было гораздо темнее, чем он думал: молчаливые годы сожрали то, что могло бы принадлежать Хрому и остальным гораздо легче. Тёмные годы накрыли всех этих людей, живых людей, сторожили их и обволакивали, отгородив от жизни.

Всё это время там, в темноте, жило безмерное страдание, и пылились драгоценности, бессчётные, как звёзды.

Вот откуда была эта вечная тревога. Это отзывалось внутри, и было так больно, по-настоящему, хотя Хром теперь не был колдуном и не говорил с огнём, водой и самим миром, как раньше, и в такие вещи верить не годилось.

Но теперь у него — у них — было оружие, чтобы отвоевать украденное назад.
Страницы: 1 2 3 следующая →

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)