Другая Япония13 читателей тэги

Автор: Пыль-и-свет

#литература искать «литература» по всему сайту с другими тэгами

Отрывок из письма Танидзаки Дзюнъитиро, приведённый Людмилой Ермаковой в книге «Вести о Япан-острове в стародавней России»

«До сих пор я беспечно полагал, что, если на Западе узнают о моих книгах, это хорошо, и всегда охотно соглашался на перевод. Однако... я подумал: наверное, все-таки это должно происходить иначе: это там, на Западе, услышав о том, что у нас есть немало выдающихся произведений, есть прекрасная проза и драматургия, в конце концов по собственному почину должны бы взяться исследовать японский язык и японскую литературу, чтобы ознакомить свои страны с нашей литературой. [Ныне же] все это происходит благодаря усилиям моих соотечественников, образовавших нечто вроде ассоциации, которая ставит своей целью пропагандировать за границей японскую культуру. Но для нас, авторов этих книг, во всяком случае для меня, это, как ни странно, обременительная услуга. Мне кажется ошибочным представление, что можно пропагандировать культуру, превратив ее в предмет торговли и доставляя ее как товар в местные отделения стран-потребителей. Если культура самобытна, она сама по себе способна вызвать интерес в других странах, и нам не нужно будет никуда ехать самим, предлагать, навязывать ее — покупатели явятся сами без специального приглашения, потому что им понадобится наше искусство.»

* * *

В «Дневнике путешествия из Тоса», как в любом приличном японском сочинении того периода, герои и героини при каждом удобном случае разражаются стихами.

Но мне вдруг представилось, на что был бы похож «Тоса-никки», или «Исэ-моногатари», или даже «Повесть о Гэндзи», если бы персонажи слагали не вака, а, скажем, стишки-пирожки или порошки. Томности в них определённо бы поубавилось, зато сколько прибыло бы живости!

Теперь не могу перестать об этом думать.

Ропща на даму, говорил ей:

 

Скалистых нет

меж нами гор

нагроможденных...

А дней без встречи сколько

прошло в любви!

 

ропща на даму говорил ей

скалистых нет меж нами гор

а сколько дней прошло без встречи

позор

* * *

У книг, не имеющих отношения к истории и религиоведению, слово "дзен" в названии — всего лишь блестящая приманка, и я, как порядочная сорока, послушно повелась в очередной раз. Об уборке из книги буддийского монаха никто, хоть раз жизни державший в руках половую тряпку, ничего нового не узнает, но представить себе повседневную жизнь современного храма может быть занимательно.

Основные принципы того и другого:

- осознанность;

- отсутствие лишних вещей;

- благодарность к нелишним вещам;

- чистота на душе и в жилище.

Вот, я практически пересказала всю книгу, ну, может, за исключением оды жестяному ведру и полотенцу для головы. Любопытно, кстати, что, подробно остановившись на здравом, в общем, моменте, "чем меньше вещей, тем легче уборка", автор буквально через несколько страниц утверждает, что, заменив привычные уже двери европейского типа на красивые, но непростые в уходе сёдзи, можно не только задолбаться, но и получить бесценную духовную практику. Нет, я согласна, что в сосредоточенной деятельности по наведению чистоты есть что-то медитативное, но почему тогда сёдзи — да, а, скажем, сто пятьдесят пар крутых ботинок — нет? Хорошая обувь, чтобы оставаться хорошей, тоже требует ого-го какого регулярного ухода. Крутые ботинки и просветление лучше, чем просто просветление, я считаю. Один из будд вон вообще достиг просветления в туалете.

Кстати, про туалет. От наведения чистоты в доме и на придомовой территории добросердечный бритоголовый автор плавно переходит к наведению чистоты в организме, ссылаясь на монастырский устав и патриарха Догэна.

Уставы буддийских монастырей, к слову, имеют долгую и бурную историю, я немного читала об этом, и, в частности, о том, как Догэн ездил в Китай, чтобы получить представление о правильно организованной жизни в буддийской обители, и это заслуживает, по меньшей мере, уважения. Я думала, что после буддийской инструкции о чистке зубов меня уже ничто не удивит, но автор подошёл к вопросу с исключительной добросовестностью и также не обошёл вниманием должное справление нужды.

Для монахов туалет - единственное место, где они могут оказаться в одиночестве и где в буквальном смысле можно расслабиться.

Буддийский монастырь — очень, очень суровое место.

Japanese Culture Through Rare Books: если в организме не хватает полиэтилена и онлайн-курсов

https://www.futurelearn.com/

Japanese Culture Through Rare Books

О курсе

A book is a tool for preserving words and images. Through books, an abundance of information, including the knowledge and experiences of the people of the past, has been handed down to the present. But books are more than records of words and images. Their form, appearance, and even the sсriрts and styles used tell us about the fashions and technologies of the times that produced them. By studying old books, we can learn a great deal about the geographical areas in which they were made, the historical background, and the individuals and groups involved in their making.

While displaying remarkable similarities with books produced in other areas of the Sinitic cultural sphere, Japanese books also possess some unique features, starting with their sheer diversity of form and appearance. Using a wealth of multimedia content, we will take a journey through the wonderful world of traditional Japanese books.

(x)

Снова в книгу гляжу,

проницая задумчивым взором

дольний суетный мир, —

чтенье книг старинных подобно

восхожденью в горние выси...

© Камо Мабути

Великое в малом. О формах японской культуры

Первые семь минут — всякая левая болтовня, здесь я отмотала до начала лекции.

О, сколько нам открытий чудных...

Стоит заметить, что мать дочери Сугавара-но Такасуэ была сестрой Митицуна-но хаха (автора «Кагэро-никки»), а другая жена Сугавара-но Такасуэ, поэтесса Кадзуса-но-таю, состояла в родстве с Мурасаки-сикибу*, прославившей себя и свой век «Повестью о Гэндзи» и служившей в свите императрицы Акико вместе с Идзуми-сикибу и другими знаменитыми поэтессами тех лет: Акадзомэ-но-эмон и Исэ-но-таю*. И примерно в те же годы, в свите предыдущей императрицы Садако, во дворце служила не нуждающаяся в представлении Сэй-сёнагон*. Если ещё добавить, что исследователями вплоть до начала XX в. велись споры о том, кто же является автором «Повести о Сагоромо» — Фудзивара-но Катако (дочь Мурасаки-сикибу) или Сэндзи, дама из свиты принцессы Байси (которая сама была незаурядной поэтессой и организатором литературных состязаний)*, то становится окончательно ясно, что хэйанская проза — плод вдохновения, труда и любви узкого круга образованных аристократок, связанных меж собой родственными, дружескими, служебными узами, зачастую знавшими друг друга в лицо (это верно по меньшей мере для дам, служивших во дворце), но, что намного важнее, знавшими манеру письма и литературные предпочтения друг друга и жившими в одном мире, отчего и вкусы их были схожи.

Писательницы знали, для кого пишут и что хочет прочесть их аудитория; читательницы имели все основания полагать, что их ожидания не обманут (и возможность лично взяться за кисть и вступить в литературную полемику в случае, если всё же разочаруются).

И тут до меня дошло. Это же фэндом. Только без интернета.

Онлайн-курс "История классической японской литературы"

https://openedu.ru/
История классической японской литературы
О курсе
Предлагаемый курс посвящен проблемам средневековой культуры, отраженным в истории японской литературы и обладающим не утраченной в наши дни актуальностью. Современная эпоха информационной глобализации существенно затрудняет культурно-историческую самоидентификацию молодого поколения и порождает ряд фундаментальных вопросов, парадоксально напоминающих некоторые черты средневековой аксиологии. Достижения и потери исторической культуры любого народа заставляют серьезно задуматься о сути культуры как явления и о той роли, которую она призвана играть в будущем своей собственной страны.

ранее в программеСтарт 21.02.2018

(x)


Если кто-то не знал, не успел, не хотел записаться на курс в феврале, а потом вдруг ужасно об этом пожалел, то зря. Японской литературе много веков, подумаешь, несколько месяцев туда-сюда, а курс стартует по-новой уже в сентябре этого года, можно пройти пройти по ссылке выше, записаться и выбросить из головы, а ближе к делу получить оповещение о начале лекций.

Я знаю, что впечатлениями о курсе делился Qadmonздесь, здесь и здесь.
Если кто-то ещё писал, а я не нашла, пожалуйста, киньте мне ссылку, а пока — вдохновляющая цитата для всех студентов, включая бывших, будущих и вечных.

Если у него поношенное платье, что же, таким оно и должно быть у студента университета. От шляпы мало что осталось, платье на нём цвета желудей, все в лохмотьях, носки дырявые, он худ — такими и бывают талантливые студенты. Эти люди имеют право явиться с визитом к управителю университета. Человек бездарный, у которого живы родители и который пользуется их влиянием, тот, что даёт взятки, втихомолку угодничает перед сильными нашего мира и льстит им прямо в лицо, не может считаться настоящим студентом. В самом деле, когда это студенты беспокоились по поводу подобных пустяков?

© Повесть о дупле

Другая Япония: совсем другая Япония

Джилиан Рубинстайн, пишущая под псевдонимом Лайан Герн, сделала очень интересную вещь: взяла средневековую Японию и аккуратно изъяла из неё реальных исторических личностей и события и само название, при это бережно сохранив ту самую чарующую атмосферу, благодаря которой в особо романтичных кругах Япония прослыла "реально существующей сказочной страной на Дальнем Востоке".

"Повесть об Отори" в аннотации позиционируется как фэнтези для подростков, но надо сказать, что Джилиан Рубинстайн намного более высокого и справедливого мнения об интеллектуальном и эмоциональном уровне развития подростков, чем большинство авторов young adult'а, что мне встречались. Главные персонажи "Повести...", доблестный Такео и благородная Каэдэ, также юны, но, как и полагалось в ту эпоху, повзрослели они рано.

Первая книга в большей степени о юноше, вторая — о девушке, третья — о них вместе, и все три — о выпавших на их долю нелёгких испытаниях, которые Такео и Каэдэ преодолевают со стойкостью, подобающей главным героям.

И, несмотря на отнюдь не скудную событийную насыщенность сюжета, это очень неторопливая и даже элегическая история — автор, внимательная к деталям, находит для персонажей и читателей время остановиться, вглядеться, вслушаться, вдуматься, вчувствоваться в настоящий момент, ощутить всю красоту и всю печаль этой бренной жизни, и это выделяет "Повесть об Отори" из других произведений в аналогичном жанре даже больше, чем не так уж часто встречающийся — и притом с большим тщанием выписанный — ориентальный сеттинг трилогии. И также тщательно — и в полном соответствии с сеттингом — выписаны характеры персонажей: недосказанность в разговорах, сдержанность в проявлении эмоций, острое чувство чести, долга — и прекрасного.

Это такие очень идеализированные самураи, и дамы, и даже злодеи — самые подходящие обитатели идеализированной не-Японии.

Пара примечаний:

1. Вообще-то, "Повесть об Отори" — это не трилогия, а пенталогия, но, насколько я понимаю, две непереведённых приквела посвящены не то потомкам, не то предкам главных героев, а так "Через соловьиный этаж", "Трава — его изголовье" и "Сияние луны" производят впечатление цельного и законченного произведения.

2. Возможно, фамилия Герн (Hearn) в псевдониме позаимствована у Лафкадио Хирна (Lafcadio Hearn). Если это и в самом деле так, то это ужасно мило.

"Повесть о втором советнике Хамамацу" и крики диких чаек... то есть, уток. Уток!

Сумрак над морем.
Лишь крики диких уток вдали
Смутно белеют.

Басё


Эта милая читательница была не только поглотительницей, но и создательницей моногатари, с разной степенью уверенности ей приписывают несколько повестей, в том числе переведённую на русский «Повесть о втором советнике Хамамацу», представляющую собой любовный роман сокрушительной для современного здравого смысла силы.
© Источник: https://blog-house.pro/another-japan/post-22799/

И я не собиралась больше говорить про «Повесть о втором советнике Хамамацу», but god damn. Такая наивность — и такие сложные щи.

Я могла бы сказать, что «Повесть о втором советнике Хамамацу» — это «Повесть о Гэндзи» для тех, кому некогда (заметьте, я этого не говорила). But god damn - 2.

Главный герой «Повести о втором советнике Хамамацу», как легко догадаться, второй советник Хамамацу, а для родных, друзей, знакомых и не очень — Тюнагон, что, собственно, одно и то же. Тюнагон наделён обычными для героя романа качествами, он всего-то навсего затмевает "своей красотой и талантами всех молодых людей столицы", отмечен государем за способности, проявленные на службе и вдобавок отличается редкостным моральным обликом, что неоднократно подчёркивается по ходу повествования. В отличие от остальных молодых людей Тюнагон не какой-то там повеса и волокита, помышляющий лишь о плотских наслаждениях, о нет. Он был очень серьёзен, намерение принять монашество его не оставляло, и ни одна девица в мире не смущала его мыслей.

сумрак под моремПоэтому незадолго до отплытия в Китай, куда Тюнагон отправляется, чтобы увидеть — внимание, следим за руками — умершего отца, вновь возродившегося в этом мире в качестве сына китайского императора, этот высоконравственный герой овладел своей сводной сестрой, да так успешно, что порушил её намечающийся брак с сыном государя (лучшую возможность, которая в принципе могла выпасть японской женщине того времени). Бедная девушка, покинутая и беременная, постриглась в монахини, но так как Тюнагон очень переживал, в его моральном облике никто, разумеется, не усомнился.

В Китае тоже было весело, и, кстати, про Китай: поскольку дочь Сугавара-но Такасуэ там не бывала и знала об этой стране совсем немного, в Китае всё, как в Японии (только хуже), кроме того, что можно описать выражениями типа: "вид был совершенно такой же, как на картинках в повести "Китай". Отличная авторская находка, без шуток, не отвлекает от сюжета и здорово экономит время, я, пожалуй, тоже ею воспользуюсь, когда засяду писать моногатари.

Итак, Тюнагон прибывает в Китай, в самую селезёнку поражает китайцев и китаянок своей несравненной красотой и умением сочинять китайские стихи, вежливо и высокоморально отказывается от многочисленных предложений китайских вельмож, наперебой изъявляющих желание выдать за него своих красивых и талантливых дочерей, встречается со своим отцом (ныне сыном китайского императора) и также встречается, в другом смысле и поэтому тайно, с матерью своего отца (китайской императрицей, но она японка (это долгая история)), в результате чего у его отца появляется единоутробный брат. Фоном звучит чарующая музыка, то ли безответно влюблённая в Тюнагона пятая дочь китайского первого министра играет на лютне, то ли заставка к сериалу "Санта-Барбара".

Я подозреваю, что пятой дочери тоже в итоге бы повезло, но Тюнагону приспела пора возвращаться домой, что он и делает, увозя с собой своего сына, который по совместительству является братом его отца.

"Государь не видел Тюнагона несколько лет, и молодой человек показался ему существом не нашего мира. На глазах правителя заблистали слёзы восхищения, и некоторое время он не мог вымолвить ни слова". Красавчик!

В Японии Тюнагон тоже не теряет времени даром. Он поселяет рядом с собой сводную сестру, с которой обращается как с женой, но не живёт с ней как с женой, поскольку ныне она монахиня; он находит и перевозит к себе сестру китайской императрицы, но не может на ней жениться, поскольку верен монахине; и, наконец, одной лунной ночью он милостиво разрешает помассировать свои ноги дочери заместителя губернатора, и, хотя всё проходит на удивление целомудренно, обещает жениться на ней — обещает, обещает и обещает, пока, наконец, родители девушки не выдерживают и не выдают её замуж за другого. Девица в слезах, Тюнагон в возмущении.

Можно ли представить что-то романтичнее поведения нашего замечательного Тюнагона? Мимоходом отказавшись жениться на дочери государя, он вспомнил, что кое-что упустил в жизни, и повадился навещать дочь заместителя губернатора — кажется, после замужества она стала для него намного привлекательнее, и так донавещался до третьего внебрачного ребёнка. Потому что негоже вступать в брак мужчине, твёрдо намеревающемуся покинуть этот мир. Когда-нибудь.

Тем временем сестру китайской императрицы похитил наследник престола, в отличие от Тюнагона, легкомысленный волокита, охочий до постельных утех. Тюнагон много плакал и так сильно переживал по этому поводу, что, когда девушка наконец нашлась, не стал долго злиться, а только ласково попенял на то, что ныне она связана с другим, и всё-таки забрал обратно к себе и вроде вознамерился даже жениться, но почему-то представил её своей матери как внебрачную дочь её мужа (того, который сейчас сын китайского императора). Так что к концу повести у Тюнагона целых две вроде как жены, и ни с кем из них он не может возлечь, поскольку одна — монахиня, а другую все считают его единокровной сестрой.

Нравственность восторжествовала. Наверное. Потому что сестра китайской императрицы беременна от наследника престола китайской императрицей, в смысле, Тюнагону был сон, что китайская императрица, родившая новое воплощение отца Тюнагона, сама возродится в ребёнке своей сестры.

На этом месте повесть обрывается, и я счастлива не знать, что будет дальше.

Женские средневековые дневники: они такие же, как мы, только умерли раньше

Задёрганная домохозяйка

Наверное, у каждой женщины была или есть (а если нет, то не обольщайтесь — будет) такая знакомая: вечно жалуется на своего парня/мужа, раздувая вселенскую трагедию из малейшей размолвки, а если повода для размолвки нет, будьте покойны, придумает и в красках распишет его благоверному, а потом будет долго плакаться на благоверного подругам.

Вот то, что выше, и есть краткое словесное изображение Митицуна-но хаха, не оставившей в веках своего имени матери чиновника и поэта Фудзивара Митицуна, какой она предстаёт со страниц своего дневника, охватывающего около 20 лет её жизни и посвящённого преимущественно отношениям с супругом, Канэиэ. Какие-то эпизоды своей жизни Митицуна-но хаха описывала спустя некоторое время, и они представляют собой небольшие, но цельные зарисовки, другие же представлены копиями переписки, а переписываться в эпоху Хэйан любили долго и со вкусом, непременно стихами на цветной бумаге, прикреплённой к ветви приличествующего случаю и сезону растения — всё это сообщает супружеским ссорам особое очарование, неведомое обладателям смартфонов.

В самом деле, что может быть приятнее, чем высказать этому козлу всё, что о нём думаешь, в пяти строках изящного стихотворения, сочинённого при лунном свете, а потом приписать на полях что-нибудь гордое и небрежное, доказывающее, что он тебе безразличен?

Автор дневника изрядно утомляет своей нервозностью и непоследовательностью: вначале она равнодушно отвечает на письма ещё-не-мужа, не демонстрируя ни малейшего интереса, но, вступив в брак, принимается сетовать на холодность, недостаток внимания и редкость посещений, а когда супруг наконец заявляется на порог - обрушивает на него шквал упрёков и жалоб или, для разнообразия, замыкается в молчании. И после ухода мужа, конечно же, снова начинает плакать о своём одиночестве.

Ладно, в чём-то Митицуна-но хаха понять можно, Канэиэ тот ещё фрукт: надо совсем не иметь сердца, чтобы, направляясь в тайное любовное гнёздышко, с помпой проезжать мимо ворот законной супруги, дескать, пусть будет в курсе.

И если первое чувство, которое вызывает автор "Дневника эфемерной жизни" — это раздражение, то второе — сочувствие.

В самом деле, как тут не стать плаксой и истеричкой, как не помышлять о смерти или хотя бы уходе от мира, если вся жизнь — это домашние хлопоты, вечно отсутствующий муж да поездки по храмам в качестве способа развеяться? Любая бы ревмя ревела.

Умница и красавица

Нидзё, красавица из знатной семьи, особенно отличалась признанными при дворе поэтическим и музыкальным талантами, утончённым вкусом и безупречной светскостью. Очевидно, ничем хорошим это закончиться не могло.

В четырнадцать лет Нидзё стала императорской наложницей — со всеми последствиями, какие можно представить для юной девушки, оказавшейся в безраздельной власти могущественного мужчины. И в контексте эпохи это был на самом деле отличный старт — если бы Нидзё стала матерью принца или хотя бы принцессы. Но единственный ребёнок Нидзё от государя умер во младенчестве, и это предрешило её судьбу.

В записках Нидзё красочные описания прелестей и гадостей придворных будней и праздников перемежаются с мучительными размышлениями о её собственной бурной интимной жизни. Не будучи связанной узами брака, Нидзё с избытком возместила отсутствие супружеских переживаний терзаниями по поводу многочисленных и далеко не всегда добровольных любовных союзов.

Охладев к фаворитке, император не считал зазорным поделиться ею с заинтересованным другом, да и других кандидатов на роль любовников и покровителей в жизни Нидзё хватало, но, увы, надолго не хватило никого — неизвестно, когда именно закончилась жизнь Нидзё, но то, что скончалась она в нищете и одиночестве, практически не вызывает сомнений.

Но при этом нежная лиричность в сочетании с пристальным вниманием не только к личному, внутреннему, но и к окружающему миру, живое сочувствие к людям даже в те времена, когда, кажется, если кого и стоит жалеть так только себя, не покидают Нидзё до самых последних страниц её повести.

Она и вправду была очень красивая. Во всём.

Девочка-гик

Моя любимица: "С утра, лишь только рассветёт, и до поздней ночи, пока не одолеет дремота, я только и делала, что читала, придвинув поближе светильник. Очень скоро само собою вышло, что я знала прочитанное наизусть, и оно так и всплывало у меня перед глазами, мне это очень нравилось".

Мать этой девочки, которая так любила читать, была сестрой той самой Митицуна-но хаха, а вторая жена её отца, чиновника Сугавара-но Такасуэ, поэтесса Кадзуса-но-таю, состояла в родстве с той самой Мурасаки-сикибу*, написавшей "Повесть о Гэндзи" (и личный дневник, кстати, тоже), так что нет ничего удивительного в том, что жизнь автора "Одинокой луны в Сарасина" проходила под знаком любви к литературе.

Недолгая служба при дворе, не особенно счастливое, но бестревожное замужество, повседневные хлопоты — всё меркнет перед восторгом провинциалки, переехавшей в столицу и обнаружившей наконец книжное богатство, ранее известное ей лишь по рассказам близких. Книги, сны и мечты —вот чем жила дочь Сугавара-но Такасуэ.

И пусть под конец записок "одинокая луна" начинает укорять себя в том, что растратила жизнь на чтение, вместо того чтобы заботиться о душе, я никак не могу ей посочувствовать — её радостные записи о литературных открытиях выглядят куда более убедительными, нежели религиозные рассуждения.

Эта милая читательница была не только поглотительницей, но и создательницей моногатари, с разной степенью уверенности ей приписывают несколько повестей, в том числе переведённую на русский "Повесть о втором советнике Хамамацу", представляющую собой любовный роман сокрушительной для современного здравого смысла силы.

* Горегляд В.Н., Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв., М., 1975.

Страницы: 1 2 следующая →

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)