Цитатник цитатников (публикации за 12 марта 2020)2 читателя тэги

К.А. Левинсон

Палач в средневековом германском городе:
Чиновник. Ремесленник. Знахарь

Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 3. Человек внутри городских стен. Формы общественных связей. - М.: Наука, 1999, с. 223-231.


Фигура городского палача, знакомая многим по описаниям в художественной литературе, становилась предметом внимания историков гораздо реже, чем, скажем, многие из тех, кому пришлось на себе испытать искусность мастеров дыбы и эшафота.

Ниже предпринимается попытка, во-первых, дать некоторую общую информацию о палачах в городах Центральной Европы - об истории возникновения и бытования этой профессии, о функциях палачей и об их положении в городском сообществе; во-вторых, выяснить, как и в связи с чем сложилось и видоизменялось то неоднозначное и пронизанное разновременными веяниями отношение к фигуре палача, отголоском которого является сохранившееся по сей день брезгливо-пугливое отвращение.

Палач не упоминается в средневековых источниках вплоть до XIII в. Профессиональной должности палача тогда еще не существовало. В эпоху раннего и высокого средневековья суд, как правило, устанавливал условия примирения между потерпевшими и обидчиками (точнее, теми, кого признавали в качестве таковых): жертва преступления или ее родственники получали компенсацию ("вергельд"), соответствовавшую ее социальному положению и характеру правонарушения. Смертная казнь и многие другие телесные наказания, таким образом, заменялись уплатой определенной суммы денег. Но даже если суд приговаривал обвиняемого к смерти, приговор приводил в исполнение не палач.
дальшеВ старом германском праве смертную казнь изначально вершили сообща все те, кто судил преступника, либо исполнение приговора поручалось самому молодому заседателю, либо истцу, либо сообщнику осужденного. Часто осужденный препоручался судебному приставу, в обязанности которого, согласно "Саксонскому зерцалу", входило поддержание порядка во время судебных заседаний: вызов участников процесса и свидетелей в суд, доставка сообщений, конфискация имущества по приговору и - исполнение наказаний, хотя из текста источника и не ясно, должен ли он был делать это сам или только следить за исполнением.

В позднее средневековье власти стали активнее включаться в уголовное судопроизводство. Имперское законодательство, устанавливавшее всеобщий мир, не могло бы обеспечить прекращения кровной мести, междоусобиц и прочих насильственных действий, если бы публичная власть не представила альтернативы частной расправе в виде телесных уголовных наказаний. Теперь преступления расследовались не только по искам потерпевших, но и по собственной инициативе того, кому принадлежала юрисдикция в данной местности: на смену аккузационному процессу пришел инквизиторский, т.е. такой, при котором правоохранительные органы брали на себя возбуждение уголовного дела, ведение расследования, арест подозреваемых. Не полагаясь более на традиционные в раннее средневековье формалистические
223

доказательства, такие как очистительная клятва или ордалии ("божий суд"), судебные власти начали расследовать обстоятельства преступлений и допрашивать обвиняемых с целью получения признания. В связи с этим интегральной частью системы уголовного судопроизводства стала пытка. В XIII веке, т.е. задолго до того, как стало сказываться влияние рецепции римского права (конец XV в.), в Германии наблюдается распространение помимо новых юридических процедур также и более сложных телесных наказаний, которые стали типичными для уголовного процесса на протяжении всего раннего нового времени, вытеснив вергельд как форму воздаяния за преступление. Хотя наиболее частыми видами казни остались повешение и отрубание головы, широкое применение стали находить колесование, сожжение на костре, погребение заживо, утопление. Эти казни могли быть ужесточены дополнительными пытками, которым осужденные подвергались на лобном месте или по пути к нему: бичеванием, клеймением, отсечением конечностей, протыканием раскаленными прутьями и т.д. Эти новые процессуальные нормы были результатом стремления публичной власти умиротворить общество, сосредоточив монополию на легитимное использование насилия в своих руках. Таким образом в XIII в., в связи с новой регламентацией телесных наказаний и смертной казни по закону о мире в стране (Landfriedengesetz), появилась постоянная необходимость осуществлять все больше различных пыток и казней, требовавших уже известной квалификации, - и тогда появились профессиональные палачи на государственной службе. Но монопольное право на исполнение смертных приговоров закрепилось за ними только к концу XVIв.

Новый тип уголовного судопроизводства утвердился раньше всего в городах, С одной стороны, поддержание мира и порядка в городской среде было весьма насущной задачей, с другой - городские власти с их разветвленной бюрократией и отработанными рутинными управленческими техниками легче могли освоить новые судебные процедуры, нежели территориальные государства Империи, отстававшие от них в процессе формирования административной машины. Впервые в немецких источниках мы встречаем упоминание о профессиональном палаче именно в своде городского права ("Stadtbuch" вольного имперского города Аугсбурга 1276 г.). Здесь он предстает перед нами как муниципальный служащий с четко определенными правами и обязанностями.

Прежде всего законами города устанавливается монопольное право палача на исполнение смертных приговоров и "всех телесных наказаний".

При вступлении в должность палач заключал такой же контракт и приносил такую же присягу, как остальные чиновники, подчинявшиеся городским властям - в зависимости от статуса города либо его совету, либо сеньору; от них он получал жалованье, квартиру и прочее довольствие наравне со всеми другими городскими служащими. Его работа оплачивалась по таксе, установленной властями: за каждую казнь на виселице или на плахе он должен был получать по пять шиллингов (это данные из агусбургских законов, но такса в разных городах и в разное время бывала разная). Кроме того, палачу доставалось все, что было наде-
224

то на осужденном ниже пояса - эта традиция сохранялась и на протяжении последующих столетий. Когда с возрастом или после болезни палач становился слишком слаб, чтобы исполнять свое дело, он мог уйти в отставку и получать пожизненную пенсию. При этом первое время он должен был помогать тому мастеру, который приходил на его место, "добрым советом и верным наставлением", как это было принято и на всех других постах в коммунальной администрации. Во многих городах, где существовала униформа для муниципальных служащих, она полагалась и палачу. Но о масках или колпаках с прорезями для глаз, которые часто можно видеть в исторических романах и фильмах, в позднесредневековых источниках нигде не упоминается.

Итак, палач был профессионалом казни и пытки. Но поскольку, если не считать экстраординарных случаев массовых репрессий, работа эта не занимала все его время, а также не приносила дохода, на который можно было бы существовать, палач, кроме своего основного занятия, осуществлял в городском хозяйстве еще и другие функции.

Во-первых, надзор за городскими проститутками. Палач был фактически содержателем публичного дома, следил за тем, чтобы женщины вели себя соответственно правилам, установленным для них властями, разбирал конфликты, которые возникали между ними и гражданами. Проститутки обязаны были каждую субботу платить ему по два пфеннига, и палач не должен был "требовать большего". Проституток, не имевших разрешения жить в городе или высланных за нарушения правил, он обязан был выдворять из города, как, кстати, и прокаженных, - за это ему платили по пять шиллингов каждый раз, когда собирались городские налоги.

Функцию содержателя борделя палач, похоже, сохранял за собой на протяжении всего XIV, а во многих городах и XV в. Так, в баварском городе Ландсберге эта практика сохранялась до 1404 г., пока палача не уволили за то, что он участвовал вместе со своими подопечными в избиении конкурентки, не имевшей разрешения на занятие своим ремеслом в этом городе. В Регенсбурге публичный дом, которым заправлял палач, располагался в непосредственном соседстве с его жилищем, а в некоторых других городах проститутки жили и прямо в доме палача, как например в Мюнхене, пока герцог Баварский не повелел в 1433 г. устроить для них муниципальный бордель, в который они и переселились в 1436 г. В Страсбурге палач надзирал не только за промыслом "жриц любви", но и за игорным домом, имея с этого тоже некоторый доход. В 1500 г. он был отстранен от этой обязанности, но в качестве компенсации ему было положено получать еженедельную доплату из городской казны. В г. Мемминген власти еще в начале XV в. наняли специального человека на должность содержателя борделя, но и он регулярно платил палачу определенную сумму. В Аугсбурге палач уже в XIV в. был не единственным, кто контролировал проституцию: в источниках упоминается бандерша по имени Рудольфина; к концу XV в. функция содержателя муниципального борделя окончательно перешла там к специальному чиновнику. Так же и в других городах постепенно, начиная с середины XV в. и особенно после Реформации, когда по религиозно-этическим мотивам бордели в протестантских регионах закрывали, палачи лишились этой должности, а вместе с нею и источника дохода, который был заменен прибавкой к жалованью.
225

Второй общераспространенной функцией палача в городах была чистка общественных уборных: она сохранялась за ним вплоть до конца XVIII в.

Кроме того, палачи были живодерами, ловили бродячих собак, удаляли из города падаль и т.д., если в муниципальном аппарате не было специального служащего, который специально занимался бы этим. Живодеры, в свою очередь, зачастую были помощниками палачей в их работе на лобном месте (при исполнении приговоров и последующей очистке места казни), и им за это тоже полагалась определенная плата. Нередко представители этих двух профессий - а также могильщики - были связаны между собой отношениями свойства, ибо найти жениха или невесту среди "честных" людей они, как правило, не могли. Так возникали целые династии палачей, служивших в одном или соседних городах.

Встречаются упоминания и о довольно неожиданных - после всего перечисленного - функциях: так, в Аугсбурге, согласно вышеупомянутому своду обычного права 1276 г., им поручалась охрана зерна, сложенного на рынке. В раннее новое время, после сооружения в городе хлебной биржи, мешки с зерном стали хранить в ней и стерегли их специальные служители.

О некоторых других промыслах палачей пойдет речь несколько ниже, сейчас же подчеркнем, что при всем разнообразии их труда и источников дохода они прежде всего являлись чиновниками на службе у местных властей, государственными (муниципальными) служащими. Надо иметь в виду, что эти слова не означали "бюрократа-управленца", а лишь указывали на то, что человек работал по договору с государством, обслуживая казенные надобности . При этом специальность могла быть самой разной - от юриста или писаря до золотых или, как в нашем случае, "заплечных" дел мастера. Тот факт, что работа его заключалась в пытках и умерщвлении людей, ничего не менял в этом его статусе: осознавая себя слугой государства и орудием в руках закона, палач, по собственной формулировке одного представителя этой профессии, "казнил смертью некоторых несчастных за их злодеяние и преступление, по достохвальному императорскому праву".

Коллизии, возникавшие в связи с палачами, могли быть совершенно однотипны тем, которые случались по поводу, например, таможен или других институтов со спорным подчинением. Так, скажем, после того как бамбергский палач Ганс Бек попросил у Совета отставку и получил ее, новый палач Ганс Шпенглер, прибывший из другого города, принес присягу не городскому Совету, а князю-епископу (точнее, его министру). После этого он получил от Бека ключи к дому, "где всегда жили палачи" и вселился в него без ведома Совета. Когда бургомистры спросили его, будет ли он присягать им (тем более, что раньше он уже служил этому городу), он ответил, что не будет. На этом основании они отказались выплачивать ему жалованье из городской казны и 226

выдать ему униформу, как другим служащим, занятым в области юстиции и охраны порядка. Князь-епископ Бамберга вызвал бургомистров к себе для объяснений, и они аргументировали свое решение так: "прежние князья-епископы не препятствовали тому, чтобы Совет города Бамберга при необходимости нанимал палача, который был обязан (т.е. присягал) только ему и никому более, поэтому ему платили жалованье из городской казны. По новому закону об уголовном судопроизводстве князь-епископ отобрал это право у города и оставил его исключительно за собой. Это вызывает большое недовольство и пересуды среди граждан: поговаривают, что забыто, как при принесении присяги князю он дал обещание сохранить за бамбержцами их исконные права. Если же палач теперь никак не будет связан с Советом, а тот будет тем не менее платить ему жалованье, тем более, что и оба лобных места, для казни мечом и для повешения (с позволения сказать при Их Княжеской Милости), возведены и содержатся из коммунальных средств, то за такое Совет перед гражданами отвечать не может".

Выполнение таких работ, как пытка и казнь, требовало не только соответствующего оборудования и большой физической силы, но также изрядных познаний в анатомии и практического навыка. Ведь в одном случае необходимо было причинить допрашиваемому более или менее тяжкие страдания, но при этом не убить его и не лишить способности мыслить и говорить; в другом же - если судом не было определено никакое отягощение казни — палач должен был максимально быстро и без лишних мучений умертвить осужденного. Поскольку казни были массовым действом, приходилось считаться и с реакцией народа: за неудачный удар палач мог быть растерзан толпой, поэтому согласно, например, бамбергскому законодательству, перед каждой казнью судья провозглашал, что никто, под страхом наказания, телесного и имущественного, не должен палачу чинить никакого препятствия, и если удар у него не получится, то никто не смеет поднимать на него руку.

Приобрести такие способности можно было только в ходе специального обучения: человек, решивший стать палачом (потому ли, что отец его занимался этим делом, или для того, чтобы избегнуть уголовного наказания), сначала перенимал у старшего мастера его науку, работая при нем помощником, а чтобы самому стать мастером, он должен был исполнить "шедевр" - хорошо обезглавить осужденного. Обычаи, как видим, те же, что и в других ремеслах. В литературе встречаются сведения о цехоподобных корпорациях, в которые объединялись палачи, хотя мне информация о таковых не попадалась: возможно, именно они осуществляли надзор за качеством работы новичков.

Многие категории государственных служащих помимо исполнения приказов начальства оказывали на вполне легитимной основе услуги частным лицам и корпорациям, получая за это некоторую установленную плату. Применительно к палачам этот принцип реализовывался несколько иначе: ввиду монополии публичной власти на судопроизводство и исполнение наказаний только она могла поручить мастеру совершить пытку или казнь. Поэтому "заказчиками" выступали не частные лица или корпорации, а органы
227

юстиции - местные суды различных инстанций, - хотя оплату услуг палача производили частично казна, а частично — обвиняющая сторона в процессе (если в качестве таковой не выступала сама местная власть). По заказам же от населения палачи осуществляли ряд других промыслов, которыми они занимались как частные лица и с которыми государство не имело и не хотело иметь ничего общего, а порой даже стремилось их пресечь.

Так, палачи торговали частями трупов и разными снадобьями, приготовленными из таковых: им приписывались разнообразные целебные свойства, они использовались в качестве амулетов. Более того, сплошь и рядом палачи практиковали как лекари: они могли диагностировать и лечить внутренние болезни и травмы не хуже, а зачастую лучше других специалистов в этой области - банщиков, цирюльников, даже ученых медиков.

Поскольку палач много имел дел с человеческим телом в самых разных его состояниях, он в результате длительных наблюдений мог приобрести значительный опыт в способах анализа состояния его органов. Разумеется, эти знания приобретались не во время пыток и казней, они требовали отдельного специального изучения человеческого организма: положение палачей имело то преимущество, что у них был неограниченный легальный доступ к трупам, которые они могли препарировать в познавательных целях, в то время как врачи долгое время были лишены такого права - для анатомических штудий они тайно покупали трупы у тех же палачей. Борясь с серьезной конкуренцией, медики регулярно требовали от властей запретить палачам врачебную практику. Эти усилия, однако, как правило, не увенчивались долговременным успехом: репутация "заплечных дел мастеров" как хороших лекарей была высока, и среди их клиентов были в том числе представители знати, которые сами же саботировали запреты, издаваемые теми органами власти, в которых они заседали.

Помимо соматической медицины, которой промышляли палачи, они же бывали экзорцистами. С этой функцией связана и сама идея пытки или казни в средневековье: с помощью воздействия на тело изгнать злого духа, побудившего человека на преступление. Искусство причинения страданий телу, которые не убивали бы человека, но позволили бы его душе освободиться от власти демона, имело свое применение и вне уголовного процесса, в медицинской практике.

Это последнее положение подводит нас к вопросу о положении палача в городском обществе, об отношении к нему тех, кто сосущество-вал с ним в узком пространстве города и потенциально был кандидатом в его пациенты или жертвы.

Несмотря на то, что палач был официальным лицом, его персона не пользовалась достаточным иммунитетом, и ему полагалась охрана, когда он ходил по городу или за его пределы. Об "опасности для жизни", которой они подвергаются, мы постоянно читаем в прошениях от палачей и профосов. Очевидно, посягательства на личность или на жизнь палача были нередки. В Бамберге тот, кто вызывал палача (если его услуги требовались на территории епископства, но вне города Бамберга), вносил определенную сумму в залог того, что тот вернется целым и не-
228

вредимым. В Аугсбурге особенно опасным для себя палачи почему-то считали время, когда там проходили рейхстаги. Возможно, дело было в том, что приезжало много чужих людей (в частности, вооруженных солдат) и ситуация в городе становилась несколько анемичной. Среди наиболее вероятных мишеней в случае взрывов насилия были, видимо, представители социальных низов, маргиналы, и в первую очередь те, кто вызывал страх и ненависть.

Вопрос о принадлежности палачей к категории "бесчестных" является довольно сложным и дискуссионным. Положение было в этом смысле несколько двойственным. С одной стороны, различные функции палача были связаны с грязными, унизительными и "бесчестными" (unehrlich) занятиями, что однозначно указывает на его низкий статус. И в общественном мнении во многих регионах Европы палач ставился на одну доску с другими презираемыми и преследуемыми социальными группами: евреями, фиглярами, бродягами, проститутками (последние назывались "varnde freulin", дословно - "бродячие девки") - и таким образом, хотя и жили постоянно на одном месте, приравнивались по статусу к бродягам. Иметь дело с ними было неприемлемо для "честных" людей, поэтому надзор и был возложен на палача как фигуру, статусно близкую к ним.

Но в средневековых нормативных текстах, как это ни покажется странно, палач нигде не причислялся эксплицитно к "бесчестным" людям и нигде мы не находим указаний на ограничения его правоспособности или иную дискриминацию, которые наблюдаются в отношении "бесправных людей" (rechtlose lewte) в таких кодексах как Саксонское и Швабское "Зерцала". В списке аугсбургского городского права 1373 г. палач назван "шлюхиным сыном" (der Hurensun der Henker), но и здесь мы не видим никаких юридических последствий, вытекающих из этого низкого статуса.

Только в конце средневековья и в самом начале раннего нового времени в правовых нормах других городов и территорий Империи мы находим примеры ограничений правоспособности палачей, связанных с их бесчестием. Один из наиболее ранних примеров этого - регламент, изданный в Страсбурге в 1500 г.: здесь палачу предписывается вести себя скромно, на улице уступать дорогу честным людям, не прикасаться на рынке ни к каким продуктам кроме тех, которые он собирается купить, в церкви стоять на специально отведенном месте, в тавернах не подходить к гражданам города и другим честным людям, не пить и не есть рядом с ними. В Бамберге по новому закону (начало XVI в.) палач не должен был пить ни в каком доме, кроме своего обиталища, и не должен был нигде и ни с кем играть, не должен был держать никакой "бедной дочери" (то есть, служанки, работающей за харчи), кроме своих, не должен был быть сварливым, но быть "с людьми и повсюду" мирным. В церкви палачу предписывалось стоять сзади у двери, при раздаче причастия он подходил к священнику последним. Отлучен он, как правило, не был (хотя в некоторых регионах практиковалось и такое), но помещался на самом краю общины - в прямом и переносном смысле.
229

Эта регламентация поведения, перемещения и местопребывания палача, по всей вероятности, не была абсолютным новшеством: она скорее всего отражала представления о должном, существовавшие и раньше. С известной осторожностью мы можем предположить, что в значительной мере она действовала как неписаный закон и в XV в., а может быть, даже и раньше, но документальных свидетельств об этом в нашем распоряжении на данный момент нет, поэтому самое большее, что можно утверждать - это что в конце средневековья, видимо, усилились настроения, отграничивавшие палача от остального общества и сближавшие его с другими представителями маргинализованных ремесел, что нашло свое отражение в изменении законодательства.

Интересен характер той регламентации, которой подвергалось поведение палача в этот период. Она, как можно заметить, была весьма подробной (что, впрочем, вообще характерно для эпохи "ордонансов" и "регламентов"), причем нацелена она была не просто на укрепление дисциплины, но, на мой взгляд, также - или в первую очередь — на предупреждение потенциально опасных контактов палача с "честными" людьми. Мы видим, что многие нормы призваны исключить саму возможность конфликта с его участием. Дело тут было, с одной стороны, в том, что, как уже говорилось выше, палач очень легко мог стать жертвой аффективных действий, с другой - в том, что и другим людям приходилось его опасаться. Своими знахарскими искусствами (от которых один шаг до колдовства) он мог сильно навредить обидчику; более того, уже одно только прикосновение "бесчестного" было само по себе бесчестящим. Тот, кто побывал под пыткой или на эшафоте, даже если он был потом оправдан или помилован, почти никогда не мог восстановить свое доброе время, потому что побывал в руках палача. Даже случайное прикосновение, тем более удар или проклятие, полученные от палача на улице или в трактире, были бы фатальны для чести - а значит, для всей судьбы человека.

Ситуация эта, впрочем, не устраивала власти, которые вскоре начали активно "возвращать" в лоно честного общества маргинализованные группы: выпускались законы, отменявшие правовые ограничения для представителей ремесел, считавшихся дотоле бесчестными, равно как и для евреев и других изгоев общества. Имеется свидетельство, что в начале раннего нового времени палач - по крайней мере в Аугсбурге — уже мог иметь права гражданства: два прошения, написанные нотариусом, подписаны "бюргер". Более того, в них говорится, что Совет города заверял палача Файта Штольца "во всякой милости и благорасположении". На одно из прошений ответ палачу передавал лично бургомистр.

Мы видим, таким образом, что палачи одновременно существовали в сфере отношений, с веберианской точки зрения, рациональных (служба) и иррациональных: они были орудием правосудия и занимались полуколдовской практикой, являлись постоянной мишенью аффективных действий и были вообще в сильной степени мифологизированной фигурой, хотя сами часто подчеркивали сугубо естественный, ремесленный характер своей деятельности, будь то работа на эшафоте или медицина.
230

Набор терминов, обозначающих палача, например, в немецком языке позднего средневековья и раннего нового времени, является прекрасной иллюстрацией того, какие коннотации были связаны с этой фигурой в представлениях современников: Scharfrichter, Nachrichter, Henker, Freimann, Ziichtiger, Angstmann, Meister Hans, Meister Hammerling, - эти разные названия отражают разные стороны его социальноправового и культурного статуса. Он - орудие правосудия (одного корня со словами "суд", "судья"), он - тот, кому дано право "свободно" убивать, тот, кто "наказывает", тот, кого "боятся", и "мастер", т.е. ремесленник. Именование "мастер Хеммерлинг", кстати, встречается также в фольклоре рудокопов, где оно относится к таинственному существу, обитающему под землей. В астрологии палачи имели тот же знак Зодиака, что и кузнецы - и те, и другие были людьми, через работу с огнем и железом связанными с хтоническими силами.

На границе же двух этих областей имела место своего рода "диффузия", то есть иррациональные массовые представления о месте палача в сообществе и о поведении, подобающем ему и по отношению к нему, перенимались частично в нормативную, более рационализованную сферу, после чего следовала реакция, и рационализирующая сила государственной власти пыталась "расколдовать" и реабилитировать фигуру палача, что ей, впрочем, не удалось до конца, так что настроения, против которых были направлены законы XVI в., сохранились и по сей день.

ec-dejavu.ru/e/Executioner-2.html

Карл Густав Юнг, «Красная книга»


Дух глубин взял мое понимание и все мое знание и поставил их на службу невыразимого и парадоксального. Он лишил меня речи и письма обо всем, что не служит ему, а именно сплавив вместе осмысленное и бессмысленное, что производит высший смысл.

дальше*

Бог — это образ, и те, кто поклоняются ему, должны поклоняться ему в образах высшего смысла.
Высший смысл — это не смысл и не абсурд, образ и сила в одном, притягательность и сила вместе.
Высший смысл — это начало и конец. Это мост для пересечения и исполнения.
Другие Боги умерли в их временности, а высший смысл никогда не умирает, он обращается в смысл, а затем в абсурдность, и из огня и крови их столкновения высший смысл возносится, воскрешенный вновь.
Образ Бога имеет тень. Высший смысл реален и отбрасывает тень. Ибо что может быть действительным и вещественным, не отбрасывая тени?
Тень — это бессмыслица. Ей недостает силы, и она не может существовать из самой себя. Но бессмыслица — это неотделимый и неумирающий брат высшего смысла.
Люди растут, как и растения, некоторые в свете, другие в тени. Есть многие, кому нужна тень, а не свет.
Образ Бога отбрасывает тень, которая столь же велика, как и он сам.

*

Есть только один путь, и это ваш путь.
Вы ищете путь? Я предостерегаю вас от своего. Он тоже может быть неверным для вас.
Да пойдет каждый своим путем.
Я не буду ни спасителем, ни законодателем, и учителем для вас. Вы больше не маленькие дети.
Давать законы, желать улучшений, облегчать вещи стало неправильным и дурным. Пусть каждый ищет свой путь. Путь ведет к взаимной любви в сообществе. Люди увидят и почувствуют сходство и общность своих путей.
Всеобщие законы и учения принуждают людей к одиночеству, так что они могут избегнуть давления нежелательного контакта, но одиночество делает людей жестокими и злобными.
Потому дайте людям достоинство и дайте каждому стоять отдельно, чтобы каждый нашел свое братство и любил его.

*

Один глаз Божественного слеп, одно ухо Божественного глухо, порядок его бытия пересечен хаосом.

*

Душа моя, где ты? Ты слышишь меня? Я говорю, я зову тебя — ты здесь? Я вернулся, я снова здесь. Я отряс прах всех земель со своих ног, и я пришел к тебе, я с тобой. После долгих лет долгих странствий я снова пришел к тебе. Рассказать тебе все, что я видел, пережил и впитал? Или ты не хочешь слышать весь этот шум жизни и мира? Но одну вещь ты должна знать: одной вещи я научился — каждый должен жить свою жизнь.
Он не знает своей души. Как ему отделить ее от вещей и людей? Он может найти душу в самом желании, но не в объектах желания. Если он обладает желанием, и желание не обладает им, он прикоснется к душе, поскольку его желание — образ и выражение его души.

*

Если мы обладаем образом вещи, мы обладаем половиной вещи.
Образ мира — половина мира. Тот, кто обладает миром, но не его образом, владеет только половиной мира, поскольку его душа бедна и ничего не имеет. Богатство души состоит в образах.
Теперь я прошел через происшествия и нашел за ними тебя.
Прости, если я говорю, как во сне, как пьяница — ты Бог? Бог — это дитя, девушка?
Все, что грядет, уже было в образах: чтобы найти свою душу, древние уходили в пустыню. Это образ. Древние жили своими символами, ведь мир для них еще не стал реальным. Так они уходили в одиночество пустыни, чтобы научить нас, что место души — безлюдная пустыня. Там они нашли обилие видений, плоды пустыни, чудесные цветки души. Неустанно размышляйте об образах, которые оставили древние. Они показали путь грядущего. Оглянитесь на крах империй, роста и смерти, пустыни и монастырей, они образы того, что грядет. Все было предсказано. Но кто знает, как это истолковать?
Когда вы говорите, что места души нет, его и нет. Если вы говорите, что оно есть, оно действительно есть. Обратите внимание, что древние сообщили в образах: в начале было Слово. Поразмыслите над этим.

*

Слова, что колеблются между бессмыслицей и высшим смыслом — древнейшие и самые подлинные.

*

Когда пустыня начинает расцветать, она приносит странные растения.

*

Любовь, душа и Бог прекрасны и ужасны. Древние привнесли некоторую красоту Бога в этот мир, и этот мир стал так прекрасен что он представился духу времени исполненным, и лучше чем за пазухой у Бога. Страх и жестокость мира лежат под покровами и в глубинах наших сердец. Если дух глубин схватывает тебя, ты почувствуешь жестокость и закричишь в муках. Дух глубин беременен льдом, огнем и смертью. Ты прав, боясь духа глубин, так как он полон ужаса.

*

Глубины и поверхность должны перемешаться так чтобы могла развиться новая жизнь.

*

Но другой правитель — это дух этого времени, который правит и ведет все в нас. Это общий дух в котором мы думаем и действуем сегодня. Он ужасной силы, так как он принес неизмеримо хорошее в этот мир и очаровал людей невероятным удовольствием. Он обвешан драгоценностями с наиболее красивыми героическими свойствами, и хочет вести людей к самым ярким звездным высотам, в вечном подьеме.
Герой хочет открыть все что он может. Но безымянный дух глубин пробуждает все что человек не может. Неспособность препятствует дальнейшему подьему. Большая высота требует больших качеств. Мы не владеем этим. Мы должны сначала создать это выучиваясь жить с нашей неспособностью. Мы должнвы дать этому жизнь. Ибо как по другому мы разовьем это в способность?
Мы не можем убить нашу неспособность и подняться выше ее. Но это точно то что мы хотели. Неспособность превзойдет нас и потребует свою долю в жизни. Наша способность оставит нас, и мы будем верить, в духе этого времени, что это потеря. Но это не потеря а приобретение, не для внешних атрибутов, однако, но для внутренней способности.
Тот кто научился жить с неспособностью — многому научился.

*

Путешествие в Ад означает самому стать Адом.

*

На это моя душа произнесла слова которые пробудили мой гнев: "Мой свет не из этого мира."
Я крикнул, "Я не знаю другого мира."
Душа ответила, "Он что не должен существовать потому что ты ничего о нем не знаешь?"

*

если Бог прекращает быть путем жизни, он должен тайно упасть.

*

Если Бог становится старым, он становится теневым, бессмысленным и падает. Величайшая истина становится величайшей ложью, ярчайший день становится темнейшей ночью.
Поскольку дню нужна ночь и ночи день, также и смысл требует абсурда и абсурд требует смысла.

*

Итак смысл это момент и переход от абсурда к абсурду, и абсурд это только момент и переход от смысла к смыслу.

*

Боги неизбежны. Чем больше вы бежите от Бога, тем наиболее вероятно вы упадете ему в руки.

*

Таким образом после своей смерти Христос должен был отправиться в ад, или подьем на небеса стал бы невозможным для него. Христос должен был стать своим Антихристом, своим братом из преисподней.
Никто не знает что случилось в течении трех дней, пока Христос был в аду. Я это пережил. Люди былого говорили что он проповедовал там чтобы умереть.

*

Имейте усердие, чтобы пробудить мертвых. Ройте глубокие шахты и бросайте в них жертвенные дары, так чтобы они достигли мертвых.

*

Это есть двусмысленность Бога: он рожден из темной двусмысленности и поднимается к сверкающей двусмысленности. Недвусмысленность это простота и она приводит к смерти. Но двусмысленность это путь жизни.

*

Если вы в самом себе, вы осознаете вашу неспособность. Вы увидите как мало вы способны имитировать героев или самому быть героем. Таким образом вы сами больше не будете вынуждать других становиться героями.

*

Тот, кто входит в свои тайны, должен идти на ощупь, должен прочувствовать свой путь от камня до камня. Он должен принимать ничтожное с такой же любовью, как и достойное. Гора есть ничто, а песчинка содержит королевства, но есть также ничто.
Но пусть ваша надежда, что есть вашим наивысшим добром и наивысшей способностью, ведет вас и служит проводником в мире тьмы, так как она принадлежит сущности и формам того мира.

*

Мои мысли не есть мое Я, но так же, как вещи мира, они живые и мертвые. Как я не получаю вреда от жизни в частично хаотичном мире, так же я остаюсь неповрежденным в своем частично хаотичном мире мыслей. Мысли — это природные явления, которыми вы не владеете, и смысл которых вы не распознаете полностью. Мысли растут во мне, как лес, населенный различными животными.

*

Влюбленный есть переполненный до краев сосуд, он ждет, чтоб отдать. Мыслящий является глубоким и пустым, он ожидает выполнения.

*

Когда я увидел что радость это дьявол, конечно, я захотел заключить с ним сделку. Но вы не можете заключить сделку с радостью, поскольку она немедленно исчезнет. Таким образом, вы также не можете схватить и дьявола. Да это относится к его существу, и он не может быть схвачен. Он глуп если он позволит себя схватить, и вы не сможете ничего получить, имея еще одного глупого дьявола. Дьявол всегда ищет возможность подпилить сук, на котором вы сидите. Это полезно и не даст вам задремать и также хорошо против пороков, которые он приносит.
Дьявол это элемент зла. Но радость? Если вы побежите за ней, вы также увидите, что в ней есть зло, так как вы придете к удовольствию и из удовольствия отправитесь прямиком в ад, ваш собственный ад, который для каждого свой.
Все гнусное и отвратительное это ваш собственный ад.
Как это может быть по-другому? Любой другой ад стоило бы посмотреть или он был бы полон забав. Но это не ад. Ваш ад сделан из всех вещей, которые вы всегда выталкивали из своего святилища пинком с проклятием. Когда вы вступаете в ваш собственный ад, никогда не думайте что вы пришли как некто страдающий в красоте, или как гордый изгнанник, но вы пришли как глупый и любопытный дурак и вглядываетесь в удивлении на крошки, которые упали с вашего стола.

*

В глубинах, существо — это не безусловное существование, но бесконечное медленное развитие. Вы думаете вы стоите неподвижно как болото, но вы медленно течете в море которое покрывает самые глубины земли, и настолько обширно что крепкая земля кажется только островом погруженным в матку неизмеримого моря.
Как капля в океане вы принимаете участие в потоке, отливе и течении. Вы медленно разбухаете на земле и медленно погружаетесь назад снова в беспредельно медленном дыхании. Вы скитаетесь по огромным расстояниям в туманных потоках и вас вымывает на странные берега, и вы не знаете как попали туда. Вы поднимаетесь на гребни штормов и вас смывает назад в глубины. И вы не знаете как это происходит с вами.

*

Писание лежит перед вами и всегда молвит об одном и том же, если вы верите словам. Но если вы верите вещам, на чьих местах только слова, вы никогда не дойдете до конца. Кроме того, вы должны идти бесконечной дорогой, ведь жизнь течет не только по кончаемому пути, но и по тому, который не имеет предела. Но тот, что безграничный, тревожит вас, потому что он страшен, и ваша человеческая природа восстает против него. Поэтому вы ищете пределы и ограниченность, чтоб не потерять себя, падая в бесконечность. Ограниченность становится для вас обязательной. Вы выкрикиваете слово, имеющее лишь одно значение, чтоб избежать безграничной двусмысленности. Слово становится вашим Богом, ведь оно защищает от бесчисленных возможностей интерпретации. Слово — это магия, оберегающая от демонов нескончаемого, что тащат вашу душу и хотят развеять вас по ветру. Вы спасены, когда можете, наконец, сказать: это так и только так. Вы произносите магическое слово, что изгоняет бесконечность. Именно поэтому люди стремятся к словам и создают их.

*

Темнота — ваша мать; ей надлежит глубокое уважение, поскольку матерь опасна. Она властна над вами, так как она дала вам жизнь. Почитайте тьму как свет, и вы осветите свой мрак.
Если вы постигаете тьму, она охватывает вас. Она сходит на вас, как ночь с черными тенями и мириадами звезд. Тишина и покой сходят на вас, когда вы начинаете постигать темноту. Только тот, кто не постигает тьму, боится ночи. Через постижение тьмы, ночного, глубинного в себе, становишься чрезвычайно простым. И готовишься ко сну сквозь тысячелетия, как любой другой, и засыпаешь в лоно тысячелетий, и стены звучат песнями древних храмов. Ведь простое неизменно. Над вами растекается мир и синяя ночь, пока вы видите сны в кургане тысячелетий.

*

Увы — никто не может избежать вековых снов человеческого рода.

*

Что за чушь я несу? Я молюсь животному — наверно, это из-за пустыни. Она определенно требует молитв.

Вы когда-нибудь задумывались о зле внутри вас? О, вы говорили о нем, упоминали и, смеясь, признали его как общий человеческий порок или периодическое недоразумение. Но знали ли вы, что это такое — зло, что оно стоит как раз за вашей добродетелью, что оно также — часть ваших добродетелей, их неизбежная сущность? Вы заперли Сатану в бездне тысячелетия, и когда тысячелетие закончилось, вы посмеялись над ним, потому что он стал героем детской сказки. Но когда этот грозный поднимает голову, мир содрогается. Наступает жуткий холод.

*

Нам нужен холод смерти, чтобы видеть ясно. Существование стремится к жизни и смерти, к началу и концу. Вы не вынуждены жить вечно, но вы можете умереть, ведь внутри вы желаете и того, и другого. Жизнь и смерть должны найти равновесие в вашем бытии. Сегодня людям нужна большая доля смерти, потому что в них живет слишком много неправильности, и слишком много правильности в них умерло.

*

То, что находится в равновесии — верно, то, что нарушает равновесие — неверно. Но если равновесие обретено, тогда то, что сохраняет его, неверно, а то, что нарушает — верно.

*

Только кровь и убийство по-прежнему восторженны, у них особенная красота; и кто-то способен принять красоту кровавых актов насилия.

*

Пока мы оставляем Бога в стороне как видимого и вещественного, он будет непереносимым и безнадежным. Но если мы превращаем Бога в иллюзию/фантазию, — он внутри нас, и его легко нести. Бог вне нас увеличивает вес всего, что тяжело, тогда как Бог внутри нас все тяжелое делает легким.

*

Разве мы не сыны Бога? Тогда почему Боги не могут быть нашими детьми? Если мой отец Бог умрет, Бог сын восстанет из моего материнского сердца. Потому что я люблю Бога и не хочу бросать его. Только тот, кто любит Бога, может заставить его пасть, и тогда Бог подчиняется своему победителю и ютится в его ладони, и умирает в сердце того, кто любит его и обещает ему рождение.

*

Что остается человеческой природе, когда Бог становится взрослым и захватывает всю власть? Все неспособное, все бессильное, все вечно грубое, все вредное и злосчастное, все вынужденное, убывающее, истребляемое, все абсурдное, все, что таит в себе бесконечная ночь материи, таков послед Бога и его дьявольский и ужасающе искаженный брат.

*

Человек стоит между пустотой и полнотой. Если его сила соединяется с полнотой, она становится формирующей. Всегда есть что-то хорошее в этом формировании. Если его сила соединяется с пустотой, она оказывает растворяющее и разрушающее действие, коль скоро пустота не может быть оформлена, а лишь удовлетворяет себя за счет полноты. Соединившись так, человеческая сила превращает пустоту в зло. Если твоя сила созидает полноту, это из-за того, что она связана с полнотой. Но чтобы быть уверенным, что созданное тобой продолжает существовать, оно должно оставаться связанным с твоей силой. С постоянным формированием ты постепенно теряешь свою силу, поскольку абсолютно вся сила оказывается связанной с изменчивостью, обретающей форму. И наконец, когда ты ошибочно воображаешь, что богат, ты на самом деле беден и стоишь посреди своих форм, как нищий. Вот тогда ослепленным человеком овладевает растущее желание придавать форму вещам, поскольку он убежден, что многократно увеличивающееся созидание удовлетворит его желание. Потратив всю свою силу, он становится жаждущим; он заставляет других служить и забирает их силу, следуя собственным задумкам.
В этот момент тебе нужно зло. Когда ты замечаешь, что твоя сила на исходе, ты должен обратить ее от того, что уже сформировано, к пустоте; через эту связь с пустотой тебе удастся растворить сотворенное в себе. Так ты вернешь себе свободу, потому что спас силу от угнетающей связи с объектом.
Ты страдаешь от зла, потому что тайно любишь его и не осознаешь своей любви. Ты хочешь выпутаться из затруднений, и начинаешь ненавидеть зло. И снова ты привязан ко злу через ненависть, потому что любишь ты его или нет, это не имеет значения: ты привязан ко злу. Зло следует принимать. То, чего мы хотим, остается в наших руках. То, чего мы не хотим и что сильнее нас, уничтожает нас, и мы не можем это остановить, не навредив себе, ибо наша сила остается со злом. Потому нам, вероятно, следует принять наше зло без любви и ненависти, признав, что оно существует и должно иметь свою долю в жизни. Поступая так, мы может лишить его силы, которой оно может нас подчинить.

*

Как ты не одинок в видимом мире, но окружен объектами, принадлежащими и подчиняющимися тебе одному, так и мысли принадлежат и подчиняются только тебе. Но как ты окружен в видимом мире вещами и существами, не принадлежащими тебе и не подчиняющимися, так и в духовном мире ты окружен мыслями и существами мыслей, не принадлежащими и не подчиняющимися тебе.

*

Я увидел, как душа пала во власть бездонного зла. Сила зла несомненна, и мы не без оснований его боимся. Здесь не помогут ни молитвы, ни благочестивые слова, ни магические речи. Когда грубая сила приходит за тобой, ничто не поможет. Как только зло безжалостно овладевает тобой, ни отец, ни мать, ни правда, ни стена, ни башня, ни броня, ни защитные силы не помогут тебе. Бессильно и безнадежно ты падаешь в руки высшей силы зла. В этой битве ты совершенно один.

*

Тот, кто не хочет зла, не имеет ни единого шанса спасти свою душу от Ада: чем дольше он остается в свете высших миров, тем вернее становится тенью самого себя, и душа его зачахнет в подземельях демонов. Таково действие противовеса — вечного ограничителя. Высшие круги внутреннего мира останутся для него недостижимыми. Он остается там, где был; в действительности, он даже сдает назад. Ты знаешь таких людей, и ты знаешь, как расточительно природа рассеивает человеческую жизнь и силу по бесплодным пустыням.

*

Но как создание Бога является творческим актом высочайшей любви, восстановление нашей человеческой жизни означает Низшее. Это великое и темное таинство. Человек не может совершить это самостоятельно, ему помогает зло, которое делает все за него. Но человек должен осознавать свое соучастие в деле зла. Он должен засвидетельствовать это признание, вкусив кровавой жертвенной плоти. Так он свидетельствует, что он — человек, познавший как добро, так и зло, и что он уничтожает образ творения Бога, лишая его жизненной силы, так отделяя себя от Бога. Это свершается для спасения души, которая является настоящей матерью божественного ребенка.

*

Вынашивая и рожая Бога, моя душа владела всей полнотой человеческой природы; она обладала изначальными силами, которые дремали в ней с незапамятных времен. Они без моей помощи вылились в создание Бога. Но жертвенным убийством я вернул себе эти силы и соединил со своей душой. Став частью живого узора, они больше не были дремлющими, они пробудились, активизировались, осветили мою душу божественным сиянием. Так она приобщилась к божественности. И потому поедание жертвенной плоти помогло в ее исцелении. Древние тоже указывали нам на это, когда учили пить кровь и есть плоть спасителя. Древние верили, что это приносит исцеление душе.

*

Истин не много, их всего несколько. Смысл слишком глубок, чтобы уловить его иначе, чем в символе.

*

Но если я подлинно постигаю Христа, я должен осознать, что Христос на самом деле жил своей собственной жизнь, не подражая никому. Он не следовал никакому образцу.

*

Проблема безумия глубока. Во всяком случае, божественное безумие — высшая форма иррациональности жизни, текущей сквозь нас — никак не может быть интегрировано в современное общество — но как? Что, если общественная форма была интегрирована в безумие? Здесь начинается мрак, в котором не разглядеть конца.

*

У каждого есть тихое место в душе, где все самоочевидно и легко объяснимо, место, куда мы любим удаляться от сбивающих с толку возможностей жизни, потому что здесь все просто и ясно, обладает четким и ограниченным назначением. О чем еще в мире человек может сказать с такой убежденностью, как не об этом месте: «Ты ничто иное, как…» и он действительно говорит это.
Хотя это место лишь сглаженная поверхность, повседневная стена, не более, чем уютно укрепленная и регулярно полируемая оболочка над тайной хаоса. Если прорваться сквозь эту обыденнейшую из стен, ворвется переполняющий поток хаоса. Хаос не единичен, это нескончаемая множественность. Он не бесформен, иначе он мог бы быть единичен, он наполнен образами, которые приводят в смятение и сокрушают своей полнотой.
Эти образы — мертвецы, не только твои мертвецы, а вообще все образы форм, которые ты принимал в прошлом, которые течение жизни оставило позади, но также и скопление мертвецов человеческой истории, призрачная процессия прошлого, океан по сравнению с каплями твоего жизненного отрезка. Я вижу по ту сторону тебя, по ту сторону зеркала твоих глаз, прорыв опасных теней, мертвых, жадно глядящих сквозь твои пустые глазницы, стонущих и надеющихся собрать через тебя воедино все упущенное в веках, которые вздыхают в них.

*

Когда пришло время, и ты открыл дверь мертвым, ужасы твои заденут также и брата, ведь выражение твоего лица свидетельствует о катастрофе. Потому удались и выбери одиночество, ведь никто не сможет дать тебе совет, если ты схватился с мертвецами. Не кричи о помощи, если мертвые окружат тебя, ибо иначе живые убегут, а ведь они теперь твой единственный мост. Живи дневной жизнью и не говори о таинствах, но посвяти ночь принесению спасения мертвым.

*

Новое будет построено на старом и смысл того, что стало, будет множественным.
Новое спасение — это всегда восстановление того, что было некогда утрачено. Разве не восстановил Христос кровавое человеческое жертвоприношение, обычай которого был исключен из священных практик с древних времен? Разве он не восстановил священную практику поедания человеческого жертвоприношения? В твоей священной практике то, что прежние законы осуждали, однажды будет включено в будущем снова.
Потому ты должен иметь почтение к тому, что стало, чтобы закон любви стал искупительным через восстановление низшего и прошлого, а не погибелью через безграничную власть мертвых. Но духи тех, кто умер до срока, будут жить ради нашего нынешнего несовершенства, темными стаями меж потолочных балок в наших домах, осаждая слух настойчивыми стенаниями, пока мы не дадим им искупления через восстановление того, что существовало с древних времен под законом любви.

*

То, что мы зовем искушением — это просьбы мертвых, ушедших несовершенными, преждевременно из-за вины добра и закона.

*

Ибо у слов есть смысл. Словами ты поднимаешь преисподнюю. Словами — ничтожнейшими и могущественнейшими. В словах пустота и полнота сливаются вместе, поэтому слово — образ Бога. Слово — это величайшее и мельчайшее, что создал человек, как то, что создано через человека было величайшим и мельчайшим.

*

Какой огонь не был затушен и какие уголья еще пылают? Мы принесли неисчислимые жертвы темным глубинам, и они требуют еще. Что за безумное желание моления об удовлетворении? Чьи это безумные крики? Кто среди мертвых так страдает? Идите сюда и испейте крови, чтобы вы могли говорить. Почему ты отвергаешь кровь? Ты хочешь молока? Или красный сок винограда? Может, ты бы предпочел любовь? Любовь к мертвому? Полюбить мертвого? Возможно, тебе нужны семена жизни для увядшего тысячелетнего тела преисподней? Непристойное инцестуозное вожделение мертвых? Нечто, от чего леденеет кровь. Тебе требуется похотливое смешение с трупами? Я говорю о «принятии» — но ты требуешь «овладеть, объять, сочетаться»? Тебе нужно осквернение мертвых?

*

Из затопляющей темноты явился сын земли, моя душа дала мне древние вещи, что указывали в будущее. Она дала мне три вещи: несчастье войны, тьму магии и дар религии.
Если ты умен, ты поймешь, что эти три вещи связаны друг с другом. Эти три вещи означают высвобождение хаоса и его силы, но они также означают и его связывание. Война обыденна и каждый ее видит. Магия темна, и никто ее не видит. Религия еще грядет, но она станет очевидной.

*

Будущее следует оставить тем, кто в будущем. Я возвращаюсь к малому и реальному, ибо это великий путь, путь того, что грядет. Я возвращаюсь к моей простой реальности, моему несомненному и очень маленькому бытию.

*

Велика сила пути. В нем Небеса и Ад растут вместе и в нем сила Низа и сила Верха соединяются. Природа пути магическая, как мольба и призывание; проклятие и действие магические, если они свершаются на великом пути.
Магия — это работа людей над людьми, но твое магическое действие не затрагивает ближнего; оно затрагивает в первую очередь тебя, и только если ты выдержишь, невидимый эффект переходит с тебя на ближнего. Потому ее больше в воздухе, чем я мог подумать.

*

Неясно, какое нужно смирение для того, чтобы принять на себя проживание своей собственной жизни. Омерзение того, кто хочет войти в свою жизнь, трудно измерить. Отвращение овладевает им. Его тошнит. У него болят внутренности, а разум тонет в усталости. Он бы придумал любой трюк, чтобы избавиться от этого, ибо ничто не сравнить с муками на собственном пути. Он кажется невозможно трудным, столь трудным, что практически все кажется предпочтительнее этой пытки.

*

Древние придумали магию, чтобы принуждать судьбу. Она была им нужна, чтобы определять внешнюю судьбу. Нам она нужна для того, чтобы определить внутреннюю и найти путь, который мы не способны выдумать.

*

Прежде всего, ты должен знать, что магия — это отрицание всего, что можно знать.
Магия — это как раз все то, что ускользает от понимания.

*

Все по ту сторону человека, что появляется в любви, имеет природу змеи и птицы, и змея часто очаровывает птицу, а реже птица уносит змею. Человек — посредник между ними. То, что тебе кажется птицей, для другого змея, а то, что тебе кажется змеей, для другого птица.

*

Скорее, случился весьма примечательный и странный факт: после того, как противоположности были объединены, самым неожиданным и непостижимым образом ничего больше не случилось. Все осталось на месте, мирно, но совершенно неподвижно, и жизнь обратилась к полной остановке.

*
Начало всех вещей — любовь, а бытие всех вещей — жизнь. Эта разница ужасна.

*

Мы стоим в безграничности, обрученные со змеей, и решаем, какой камень должен лежать в основании здания, которого мы еще не знаем.