Что почитать: свежие записи из разных блогов

Категория: творчество

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.5 Мемуары тэнши: Наставник

... Я сидела на каменной скамеечке, кутаясь в куртку и отчаянно зевая в кулак. Всю дорогу до Токио я проспала, свернувшись калачиком в уютном тёплом кресле "единорога", и Кадзэ-но ками пришлось приложить некоторые усилия для того, чтобы разбудить меня и вытолкать из машины. Недовольно бурча что-то про то, что у него бессовестно отнимают время, он быстрым резким движением указал мне на скамейку, а сам, закинув концы яркого полосатого шарфа за спину, легко взбежал по ступенькам к широкому стеклянному входу многоквартирного дома, и через секунду я услышала переливчатое пиликанье домофона.

(читать дальше)Про токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но тэнши я слышала, но до сих пор ещё здесь не бывала. Поскольку я спала, то сейчас даже примерно не представляла, в каком районе Токио нахожусь. Дома вокруг были самые обычные, ничем не примечательные, "опознавательных" высоток с того места, где я сидела, было не видно, и сориентироваться "на местности" не получилось. Но, должно быть, здесь обитал относительно небогатый средний класс: хотя этому району далеко до звания элитного, но и на трущобы он всё же мало походил. Улочка была тихой, газоны и клумбочки, даже несмотря на зимнее время, радовали глаз своей ухоженностью, детская площадка неподалёку обнесена идеально подстриженной живой изгородью и красиво посверкивала на солнце металлическими языками горок. В общем, все вокруг выглядело аккуратно и скромно, очень по-японски.

Домофон продолжал заливаться, и мне было хорошо слышно, как Кадзэ-но ками раздражённо шипит и бубнит что-то себе под нос. Наконец послышался громкий щелчок, и тональность пиликанья домофона изменилась. Ками потянул на себя стеклянную створку и крикнул мне "пошевеливаться". Я подскочила и галопом взлетела на крылечко. Очень хотелось наконец попасть в тепло.

Внутри дом оказался ещё приятнее, чем снаружи. Мы быстро пересекли небольшой ярко освещённый холл с растениями в кадках по углам и поднялись на лифте на какой-то там этаж (электронное табло, отсчитывающее этажи, не работало, а уследить за быстрыми руками ками, когда он нажимал кнопки, я не успела). На площадке, сразу же у лифта, мы свернули в небольшой коридорчик, в конце которого была другая площадка, с выходившими на неё тремя квартирами. Дверь в самую крайнюю оказалась открыта, и её сонный и растрёпанный хозяин в домашней юкате, стоял на пороге, облокотившись плечом о косяк. Кадзэ-но ками быстро кивнул ему в ответ на "Доброе утро" и пробурчал, что утро сейчас только у тех, кто дрыхнет до обеда, потом решительно втолкнул меня вместе с хозяином в квартиру.

— Отогрей, накорми и пусть спит, если захочет. Позаботься, в общем. Я вечером заеду. Всё. Пока! — скороговоркой выпалил он, закрывая за собой дверь. Видимо, и вправду очень торопился.

Всё ещё не до конца проснувшийся Хикари-но тэнши неторопливо и обстоятельно покрутил замок, потом улыбнулся мне, потянулся, зевнул и сказал:

— Ну, и что ты стоишь такая испуганная? Проходи, не стесняйся.

И ни малейшего удивления, никаких расспросов, словно это обычное дело, что Кадзэ-но ками привозит ему на дом по утрам голодных и замёрзших девчонок.

"Берлога отшельника" вполне соответствовала своему названию. Она вся — от прихожей до туалета — была, что называется, холостяцкой, но, тем не менее, довольно опрятной. Крошечную кухню и нечто вроде гостиной с большим телевизором и громоздким диваном посередине можно было целиком обозреть прямо от входной двери. В глубине гостиной виднелась приоткрытая дверь, должно быть, в спальню. Некоторая бессистемность обстановки подсказывала, что постоянно здесь не живут, и квартира используется, скорее, как место отдыха или перевалочный пункт.

Обменявшись стандартными извинениями, — со стороны хозяина — за беспорядок, с моей — за неожиданный визит (раз уж Кадзэ-но ками забыл это сделать) — мы решительно покончили с официальной частью, и я даже удостоилась целомудренного поцелуя в лоб от наставника-тэнши.

— Пойдём мыться? — спросил он.

— Ага, — радостно согласилась я, уже предвкушая все удовольствия горячего душа после нескольких часов поездки.

Но к моему восторгу маленькая ванная Хикари-но тэнши таила в себе нечто куда более роскошное. Вместо банального душа моё уставшее и продрогшее тельце ожидало подлинное счастье — джакузи! Хикари-но тэнши показал мне, что как включается и где что лежит, вручил чистое полотенце и спросил, как я смотрю на то, чтобы съесть на завтрак омлет. Я ответила, что смотрю на это с огромным удовольствием и тут же, даже не дожидаясь, когда он выйдет, начала стаскивать с себя свитер...

...Из состояния медитативного блаженства меня вывел только деликатный стук и сообщение о том, что завтрак готов. Потом дверь приоткрылась, и загорелая рука Хикари-но тэнши аккуратно повесила на раковину белый банный халат. Через пятнадцать минут я, вся разнеженая, распаренная и благоухающая мужским парфюмом (потому что шампунь и прочая косметика в чудо-ванной были исключительно мужскими), утонув в огромном халате, сидела за столом и удивлённо таращила глаза на завтрак. Кроме омлета, который сам по себе тянул на маленькое произведение искусства, тут было ещё много всяких неожиданных разностей: салат, мисочки с соусами, красиво нарезанные овощи на квадратных блюдечках, мисо-суп — и всё это изобилие выглядело таким аппетитным и так великолепно пахло! А возле моей тарелки лежали наготове нож и вилка, видимо на тот случай, если вдруг гостья окажется настолько неловкая, что не справится с палочками.

— Приятного аппетита! — пропела я восторженно, демонстративно отодвигая в сторону привычные с детства столовые приборы. Пусть мой наставник видит, что его подопечная не так безнадёжна и вполне в состоянии справиться с палочками для еды.

Аппетит за сегодняшнее утро я нагуляла знатный. Только сейчас, уминая вторую порцию омлета, я почувствовала, какая была голодная. Хикари-но тэнши, сидя напротив, разглядывал меня с едва заметной улыбкой и нескрываемым любопытством, словно я была какой-то экзотической зверушкой. Сначала меня это несколько смутило, я испугалась, что шокировала его полным отсутствием воспитания, потому что, хотя я ни на секунду не забывала о японской щепетильности в подобных вопросах, зачастую пресловутая непосредственность против воли брала надо мной верх. А потом до меня дошло: он просто ждал, когда я уроню с палочек кусок омлета на халат. И когда после трапезы халат остался чистым, от меня не ускользнуло, что тэнши с трудом подавил разочарованный вздох. Я же была горда собой, как будто только что сдала экзамен на выживание.

— Боги, как же это вкусно!.. - выдохнула я, запивая еду остывшим чаем.

— Правда? Ну, спасибо, я очень рад, — ответил Хикари-но тэнши с той же тёплой и лёгкой улыбкой. — Просто чудо, как ты хорошо кушаешь... меня это и забавляет и радует. Обычно женщины столько не едят, боятся растолстеть.

— Просто очень голодная была, — попыталась я оправдаться, заливаясь краской. — И растолстеть не боюсь, потому что и так достаточно упитанная, — добавила я с тоской, поплотнее запахивая халат.

— Это у тебя не упитанность, а ярко выраженная женственность. На мой вкус, так ничего страшного нет и в упитанности. Напротив, упитанные женщины, которые не стесняются своего аппетита, могут быть не только привлекательны внешне, но и иметь приятный характер. Я, например, считаю, что им можно с лёгкостью во всём довериться, потому что в них мало лицемерия и много благодушия.

— Ну-у не знаю, — протянула я задумчиво, старательно пытаясь припомнить какую-нибудь особенную общую черту, которая была бы присуща всем моим знакомым "пышкам". — Мне сдаётся, что прямой зависимости тут нет...

— Видимо я не очень умею говорить комплименты, раз ты их не понимаешь — рассмеялся тэнши, вставая из-за стола. — Теперь я пойду мыться, а ты пока прибери тут, ладно? Вот тебе губка, вот тут средство для мытья посуды. Только резиновых перчаток у меня нет.

— Не страшно, — ответила я, уныло поглядывая на гору грязной посуды, — в обычной жизни я всё равно ими не пользуюсь.

Вымылся он быстро. Я только-только успела закончить с посудой и теперь вытирала стол.

— Ого! Как чистенько! Вот, я же говорил, что тебе вполне можно довериться.

Поскольку его халат был сейчас на мне, Хикари-но тэнши вышел из ванной в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, источая ароматы того же самого мужского парфюма. Идентичные запахи, белизна купальных принадлежностей и мокрые волосы как-то странно сближали нас. Гораздо сильнее, чем наставничество, совместные полёты и ритуалы возрождения мира. Кожа у него была гладкая и загорелая, капельки воды срывались с мокрых прядок, падали на грудь и плечи, медленно скатываясь вниз и оставляя за собой влажные дорожки. Я чуть было не облизнулась, провожая их глазами. Нет, наверное всё-таки облизнулась, потому что глаза Хикари-но тэнши мгновенно вспыхнули, прогоняя разливающимся звездным светом притаившуюся в них невозможность.

— Аппетит проснулся? — хрипловато спросил он, проводя кончиками пальцев по моим губам.

— Лютый голод, — ответила я жалобно, пытаясь поймать ртом его скользящие пальцы. — Мидзу-но ками уже давно не навещал меня...

— Как гостеприимный хозяин я не могу допустить, чтобы моя гостья страдала от голода. А уж как твой наставник — тем более. И даже как преданный тэнши Мидзу-но ками я просто обязан позаботиться о тебе, — приговаривал он с усмешкой, легонько подталкивая меня в направлении спальни.

— Вот всегда так, никакой романтики, — со смехом проворчала я, протискиваясь между диваном и низеньким столиком. — Как ты тут ходишь вообще?

— М? — переспросил тэнши, легко перешагивая через столик. — А... обычно он стоит с другой стороны и не мешает.

Намёк про романтику он демонстративно пропустил мимо ушей.

Естественно, в тёмной крошечной спальне всё свободное место занимала необъятная кровать. Только взглянув на этого монстра, я до конца осознала истинное предназначение "Берлоги отшельника". "Надо будет намекнуть ему, чтобы поставил в ванной женский шампунь для своих девушек", — подумала я, ныряя головой в гору подушек...

...В первое время Хикари-но тэнши был необычайно стеснителен и молчалив, и меня всё время донимало неприятное ощущение, словно бы меня ему навязали. "Покажи девочке, что такое быть тэнши", — сказал ему Мидзу-но ками перед уходом, а мы за истекшие полчаса так и не сказали друг другу ничего, кроме отстранённо-вежливых приветствий. Такая нелепая ситуация: взрослые мужчина и женщина сидели на скамейке посреди детской площадки, молчали и не смотрели друг на друга, как стеснительные подростки на первом свидании. А вокруг с воплями носились дети, лаяли собаки, поскрипывали качели. У меня жутко болела спина — это давали о себе знать ещё не до конца зажившие раны, оставшиеся после вырезания крыльев, он неторопливо и сосредоточенно прикуривал уже третью сигарету.

Наконец, всё так же не глядя на меня, Хикари-но тэнши нарушил молчание, и его голос, такой тихий, что я едва различала слова в детском гвалте, звучал неуверенно:

— Прошу прощения, но я даже не представляю, с чего надо начинать. Может быть, Вы будете задавать мне вопросы?

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мидзу-но ками уже рассказывал мне в общих чертах, что значит быть тэнши.

— Мидзу-но ками посчитал, что Вам надо набраться опыта, прежде чем Вы выберете служение, — ответил он со вздохом, и мне опять стало очень неловко за то, что ему приходится тратить на меня время.

— Простите... — прошептала я, совсем смутившись.

И тут Хикари-но тэнши неожиданно повернулся ко мне и удивлённо спросил:

— За что?

Я замялась было, подбирая слова, но в конце концов решила не юлить и высказалась начистоту:

— По-моему, Вам меня навязали, и это Вас раздражает...

— Вовсе нет, с чего Вы так решили?

— Э-э... возможно, мне просто показалось... Извините...

Мне было так неловко, что хотелось спрятаться под скамейку. Ещё чуть-чуть и я, кажется, так бы и поступила. Учиться таинству служения у самого Хикари-но тэнши до сих пор было для меня из разряда несбыточных желаний, поэтому я даже и не мечтала об этом. Теперь, когда вдруг такое счастье нежданно-негаданно свалилось на голову, я стала очень остро чувствовать, что таких подарков судьбы совершенно недостойна.

— Нет, пожалуйста, это Вы меня извините. Я, конечно же, был очень невежлив, сожалею, — улыбнулся Хикари-но тэнши.

Ох уж мне эта японская благовоспитанность! Я так восхищаюсь ей, но при этом часто не понятно, по-настоящему искренен со мной собеседник или же просто старается быть вежливым. Но улыбка тэнши была тёплой. Нет, я определённо не заслужила такой тёплой улыбки...

...Подружились мы очень быстро. Не только крылья и служение сближали нас, но было и что-то ещё, что никак не получалось объяснить словами. Может быть, это была некоторая схожесть натур — я тоже от природы молчалива и трудно схожусь с людьми, может, нас толкало друг к другу какое-то неявное внутреннее одиночество. Уже при следующей встрече мы перешли на "ты" и довольно непринуждённо поговорили. Но даже просто молчать рядом с Хикари-но тэнши было здорово.

Единственное, с чем нам долго не удавалось справиться, — это стеснение.

Когда Мидзу-но ками сказал, что в этом году ритуальное обновление мира будет целиком возложено на нас, Хикари-но тэнши покраснел и решительно помотал головой.

— Я бы предпочёл кого-нибудь другого.

— Тебе девочка не нравится? — спросил Мидзу-но ками, удивлённо вскинув брови.

— Не в том дело. Просто я никогда не смотрел на неё, как... с этой точки зрения.

Я наивно хлопала глазами, не понимая ещё сути его смущения. Поняла несколько секунд спустя, когда ками мягкой кошачьей походкой подошёл ко мне, погладил по волосам и промурлыкал:

— Саку-чан у нас девочка ласковая, податливая и неприхотливая. К тому же она всегда так старается сделать всё наилучшим образом. Я гарантирую, что ты не разочаруешься, — добавил он, вновь поворачиваясь к Хикари-но тэнши.

Я чуть не поперхнулась. Участие в таком крупном и важном ритуале — честь величайшая, но и я уже готова была так же решительно от него отказаться.

— Уверен, что не разочаруюсь. Но с Саку-чан мне будет... неловко. Дай мне другую девочку... желательно незнакомую.

— Ками, я боюсь, что не справлюсь, — попыталась было я выступить единым фронтом с наставником.

Мидзу-но ками поцеловал меня в лоб и ласково сказал:

— Твоё участие не обсуждается, детка. Помни о том, что ты в первую очередь "сосуд силы". И на Хикари-но тэнши я тоже очень рассчитываю, — многозначительно бросил он через плечо.

В этот момент мне показалось, что Кадзэ-но ками, до сих пор безучастно куривший в углу, беззвучно рассмеялся каким-то своим мыслям...

...Когда я очнулась в храме после ритуала, то помнила только бесконечные снега и звёзды в чёрном небе.

— С возвращением, — тихо прошелестел у меня над ухом знакомый голос.

Он выглядел как выздоравливающий после долгой тяжёлой болезни. Бледный, похудевший, с синяками под глазами. Но звёзды в обращённом на меня взгляде сияли как никогда ярко, а улыбка была ещё теплее обычного. Таким красивым я его ещё не видела.

— Как ты себя чувствуешь?

Как ни странно, я чувствовала себя хорошо. Но разговаривать почему-то не могла. Лежала молча, ещё некоторое время пристально всматриваясь в сияющие звёзды. Потом протянула руки и крепко-крепко обняла его. Путь светлейшего ангела Хикари-но тэнши так похож на одинокое блуждание в холодных снегах. Наверное, даже ками, которым он служит, не знают, сколько крови отдаёт он, чтобы насытить их слабости, и сколько невидимых чёрных осколков расколотого неба носит в своём теле после каждого ритуала. И при этом остаётся невозмутимым, как самурай, и степенным, как наследник императора. И он может быть счастлив, только когда здесь, в мире сновидений, и там, в материальной реальности, следует своему молчаливому служению. Не почувствуй я этого, моё сердце тут же разорвалось бы от жалости. Хикари-но тэнши прильнул ко мне доверительно, как ребёнок. Невозможность когда-либо быть вместе сближала нас больше, чем наставничество.

Собственно, свои функции наставника он так и не выполнил. То ли решил, что учить меня по большому счёту нечему, то ли просто так и не собрался начать...

...Задёрнутые плотные шторы на окне почти не пропускали дневной свет. У Хикари-но тэнши были необычайно удобные для лежания плечи. Уж не знаю, что в них было такого особенного, но стоило мне положить туда голову, и я как будто прирастала к нему. Наставник улыбался потолку, сильно сощурив свои и без того узкие азиатские глаза, и тоненьким фальцетом напевал какую-то песенку. Слов я не понимала, но мотивчик навевал смутные воспоминания о какой-то детской телепередаче, где уродливый зверюшки соревнуются в том, кто кого передразнит. Тепло плеча и звуки песенки нежно убаюкивали. Я закрыла глаза и перед ними тут же встало волшебное по своей красоте видение: сверкающий белый "единорог", на полной скорости мчался по залитому солнцем шоссе...

...Сквозь сон я почувствовала, как что-то щекочет мне лицо. Открыла глаза и увидела на фоне освещённого дверного проёма склонившейся над кроватью тонкий тёмный силуэт Кадзэ-но ками. Перегнувшись через меня, он тряс за плечо Хикари-но тэнши, и кончики его лёгких волос касались моих щёк.

Ками продолжал трясти что-то бубнившего спросонок тэнши, шипя:

— Эй, где тут в твоей чёртовой "Берлоге" прячется этот чёртов кофе? Эй! Где у тебя кофе?

Хикари-но тэнши неопределённо махнул рукой в сторону кухни, перевернулся на другой бок и опять уснул. Кадзэ-но ками шёпотом выругался и тихо вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Я прижалась лбом к горячей вспотевшей спине спящего тэнши и с удовольствием последовала его примеру.

Не знаю, сколько ещё времени я проспала, но внезапно меня разбудило негромкое равномерное похрапывание. В комнате было темно — должно быть, стемнело на улице, — но пробивавшейся из-под двери широкой полосы яркого электрического света было вполне достаточно для того, чтобы я смогла разглядеть источник храпа. Сначала спросонок я не поняла, почему у Хикари-но тэнши вдруг выросли волосы Кадзэ-но ками. Потом сообразила, что это и есть сам ками. Пошарив рукой с другой стороны кровати, и не найдя там своего наставника, я было опять удивилось, но тут великолепный запах жаренной рыбки достиг моего носа, пробудив чувство голода. Тихонько, чтобы не разбудить спящего ками, я перелезла через него, подобрала с пола брошенный халат и на цыпочках прокралась на кухню.

Хикари-но тэнши сидел за столом, с мрачным видом ковыряя жаренную рыбью тушку. Почему-то вилкой. Заметив, что я пришла, он заставил себя улыбнуться:

— Садись, сейчас ужинать будем.

— Что-то случилось? — спросила я, встревоженная его мрачным видом.

— Вот, — ответил он с горечью, доставая из-под стола пустую бутылку. — Кофе он не нашел. Зато нашёл мои запасы кофейного ликёра. Я его, конечно, специально для гостей и держал, но никогда бы не подумал, что от скуки и за неимением кофе можно столько выжр... выпить.

Под столом печально звякнула ещё одна бутылка. Я чуть наклонила голову и заметила, что их там минимум две.

— Ого! — выдохнула я, преисполнившись искреннего сочувствия скорее к вандалу, чем к жертве вандализма.

— Когда я проснулся, он уже лежал в отключке, — горестно продолжал рассказывать тэнши. — Здесь всё вверх дном перевёрнуто. Видимо, так сильно кофе хотелось...

Только тут я сообразила, что на кухне и самом деле отчётливо заметны наспех скрытые следы погрома. Что поделаешь, сонная я туго соображаю.

— Пока я наводил здесь видимость порядка, он несколько раз просыпался и ругался, что я мешаю. Пришлось отнести его в спальню и положить рядом с тобой. Уж прости.

— Да ничего, — ответила я. — Не переживай.

— Рыбу, кстати, тоже он пожарил. Вкус у неё своеобразный.

Я осторожно попробовала кусочек.

— А разве не вкусно? — удивлённо спросила я. Мне готовка Кадзэ-но ками определённо понравилась.

— Может и вкусно, — ответил Хикари-но-тэнши, — но приготовлено не по правилам. Конечно, это не такой уж большой недостаток, если вкусно, но вот этот соус в рыбу не добавляют, а вот этих специй слишком много...

Он вздохнул.

— Хочешь прогуляться со мной до супермаркета?

— Да, конечно. Пойдём восполнять твои ликёрные потери?

— Нет. Кофе пойдём покупать. Ками, когда проснётся, опять орать будет, что кофе нет.

Мы решили обойтись без машины и пошли пешком. Тёмные улицы дышали нам в лица холодным влажным ветром, звёзды в чёрном небе, казалось, тихо смеялись нам вслед.

— Завтра снег выпадет, — сказал вдруг тихо Хикари-но ками, доставая из кармана пальто сигареты.

— Наверное, — ответила я так же тихо. Какая-то беспричинная и тяжёлая грусть неожиданно навалилась на меня, как только мы вышли в ночь.

— Между прочим, звонил Мидзу-но ками. Он определился с датой моего посвящения.

— Уже?

— Да.

Хикари-но ками помолчал, потом сказал:

— Не знаю ещё как, но после церемонии моя жизнь сильно изменится. Но, что бы ни случилось, я не забуду, как мы летали с тобой под дождём...

Это означало окончание его тёплых плеч для меня. Прикусив до крови губы, чтобы не расплакаться, я слышала, как злорадно хохочут звёзды в небе над нашими головами. Невозможность быть вместе. Одно одиночество на двоих. После его посвящения оно будет только моим...

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.4 Мемуары тэнши: Обновление мира с Хикари-но тэнши

Я вышла и пошла. И шла так долго, что успела забыть своё имя. Меня вело какое-то смутное чувство пути, и, подчинившись ему целиком, шаг за шагом я удалялась в бесконечные ночные снега. Чёрное морозное небо над головой переливалось сотнями тысяч звёзд, белоснежная равнина простиралась вокруг насколько хватало глаз, и лишь одно-единственное корявое дерево с тонкими голыми ветвями маячило на горизонте, словно бы нарисованное чёрной тушью на рисовой бумаге. Было ли оно тем самым мифическим Мировым Древом или нет, но оно никогда не приближалось. Всегда была ночь, были звёзды, был путь через искрящиеся снега и чёрное дерево на горизонте, смещающееся то вправо, то влево, то оказывающееся у меня за спиной.

(читать дальше)Я шла бесцельно, просто потому что мне нравилось блуждать в снегах. Иногда с ночного неба летели снежинки, и казалось, что это звёзды плачут в бесконечном ледяном Космосе. Снег был пропитан любовью и тайной, ночь была светом моих глаз, корявое чёрное дерево обращало реальное в вымысел. Я шла радостно. Небо над головой тонко звенело, холодный воздух хрустел, кровь с тихим шелестом струилась по венам. Я шла без мыслей. Только чувства были живы, и они влекли меня вперёд, переведя рассудок в режим бесконечного ожидания.

Когда я встретила его, я забыла, как удивляться. Просто молча подошла к сидящему на снегу мужчине, присела рядом и посмотрела в глаза. Его глаза были чернее морозного неба и сияли ярче, чем плачущие звёзды на нём. Незнакомец с небесными глазами продолжал молчать. Дерево торчало за его спиной как символ Апокалипсиса. Пока мы смотрели друг на друга, минули бесчисленные годы, и наши одежды истлели и рассыпались в прах, но мне было всё равно, потому что я не помнила, что такое время, и что такое стыд.

Вдох и выдох, морозное небо, рассыпчатый снег под руками. Вдох и выдох, наши тела молчали, молчали и наши души. Ни единого звука во всей Вселенной, только звенящий воздух и шелест струящейся крови. Вдох и выдох.

Когда я протянула руку и дотронулась до его щеки, она показалась мне холодной и колючей, как утренний иней, но тихо плачущие звёзды над нами вскрикнули и задрожали. Когда он дотронулся до меня, я вспомнила, что такое боль. Спустя мгновение мои лопатки познали холод снега и тяжесть тела, и звёзды его глаз отразились в моих, бесцветных, и наполнили их ярким блеском. Когда наши губы встретились, звёзды в чёрном морозном небе завыли и с оглушительным рёвом ринулись вниз.

Переплетёнными пальцами, разметавшимися волосами, лихорадочной дрожью и непролитыми слезами мы творили бесчисленные миры, по очереди зарываясь горящими лицами в белый снег, выгибая спины, расправляя крылья и отражая глазами ночное буйствующее небо. Вдох и выдох — вопли звёзд, безмолвные стоны — и опять лицом в снег, пахнущий твёрдой сталью и свежей кровью. Вдох и выдох, и всё повторялось, и уродливое дерево возвышалось над нами, как Майский шест Преисподней. Вдох и выдох.

Перешагивая через собственные души, разрезая снежное пространство жёсткостью крыльев, мы постепенно учили друг друга преодолению. И чем яростнее становился звездопад над нашими скрученными в единой судороге телами, тем жарче становилась кожа, и снег на его груди шипел и таял, стекая обжигающе-горячими каплями на мою. Пока мы пылали, всему сущему пришёл конец, и небо, растерявшее звёзды, рассыпалось на части, ледяными чёрными осколками впиваясь в нашу общую плоть. И в тот миг мы обрели голос и закричали, взметая хлёсткую снежную пыль. От нашего крика чёрное дерево покачнулось и растаяло, словно было соткано из благовонного дыма курильницы на буддистском алтаре, и вслед за этим порыв свежего ветра разметал остатки сопротивляющейся тьмы, и снежная пыль погребла нас, неразумных крылатых детей, осмелившихся пройти стезёй бессмертных богов.

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.3 Мемуары тэнши: Восход с Кадзэ-но ками

Кадзэ-но ками ждал меня, прислонившись к стеклянной витрине маленького магазинчика на пригородной заправке, потягивая пиво из бутылки, старательно замаскированной бумажным пакетом. Кроме нас поблизости не было ни души. Раннее холодное декабрьское утро только-только дало о себе знать чуть посветлевшими звёздами, мерцающими в просветах между быстро скользящими ночными облаками, и едва заметным лёгким туманом, медленно расползающемся из долины у подножья далёких гор. Лицо Кадзэ-но ками как обычно было скучающим и отрешённым, тяжёлые веки почти наполовину скрывали глаза, и из-за этого он постоянно казался сонным и нездоровым.

(читать дальше)Судя по тому, как высоко он задирал локоть, поднося бутылку к губам, пива в ней почти не осталось. Значит, подумала я, он уже порядочно стоит здесь, в холодных сумерках, поджидая меня. У обочины шоссе ярко белела стройными боками машина, стремительная и изящная, как гордый единорог.

Слушая мои сбивчивые извинения за то, что заставила ждать, Кадзэ-но ками морщился и кивал головой в такт моим словам, пристально разглядывая укутанную бумагой бутылку как последнее, что осталось ценного в этом мире. Окончательно смутившись, я замолчала, он махнул рукой и отправил свою драгоценность в мусорный ящик.

— Мы едем? — спросил он глухим хрипловатым голосом, доставая из кармана сигареты.

— Конечно, — кивнула я.

Без лишних слов Кадзэ-но ками направил указательный палец в сторону машины, и мы отправились к обочине. Я подошла к дверце и уже было намеревалась залезть внутрь, когда услышала за спиной удивлённое хмыканье и вопрос:

— Сама поведёшь?

Он чуть замешкался, прикуривая, и стоял сейчас позади меня, сжав губами тлеющую сигарету и роясь в карманах пальто, в поисках ключей. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, к чему был задан вопрос, и когда до меня наконец дошло, пришлось мысленно обругать себя безмозглой идиоткой: по привычке я полезла в машину справа, "единорог" же был настоящей японской сборки, с правым рулём. Пробормотав какие-то невнятные извинения и чувствуя, что щёки начинают гореть, я мышкой прошмыгнула к левой дверце. Лёгкий смешок, посланный мне вдогонку, я скорее почувствовала лопатками, чем услышала.

В машине было теплее, чем на улице, и мягкое, на удивление просторное кресло приняло меня, как родную. Кадзэ-но ками выкинул недокуренную сигарету, и я заворожённо следила за тем, как она сияющей кометой, разбрасывая яркие искры, спикировала на чёрный асфальт.

Когда Кадзэ-но ками начал заводить двигатель, я вдруг всполошилась, вспомнив, что вообще-то с некоторого времени очень плохо переношу поездки, и меня может запросто укачать.

— Дура, — сказал он почти беззлобно. — Просто думай о том, что твоё тело сейчас неподвижно лежит в кровати в материальной реальности, как тебя может укачать?

И, как ни печально, но с тем, что я всё-таки дура, мне пришлось согласиться на все сто процентов. Тут же вспомнив про недопитую бутылку пива у магазина, я хотела было уже ляпнуть что-то про алкоголь за рулём, но тут же вспохватилась, представив, каким ледяным презрительным взглядом меня сейчас одарят, и вовремя прикусила язык.

Сумерки за окном становились всё светлее, небо из тёмно-фиолетового превратилось в светло-синее, горы на горизонте проступали всё отчётливее, рваные клочья тумана длинным шлейфом неторопливо ползли по равнине в противоположном направлении от "единорога", стремительно мчащегося по пустынному шоссе. Двигатель работал тихо, дорога была ровной, и я целиком сосредоточилась на проплывающем за окном пейзаже, восторженно, как ребёнок, прижавшись носом к стеклу. Сновидческий там или нет, но это всё-таки был благословенный богами Ямато, и упускать такой шанс, чтобы насладиться сполна его видами, было бы непростительно. Однако, спустя какое-то время, по мере того, как светлело небо, длинная пустынная равнина вдоль шоссе слегка утомила меня, поэтому, отвернувшись от окна, я стала украдкой разглядывать водителя.

Кадзэ-но ками вёл машину легко и расслаблено. Так легко, что я даже засомневалась в правдивости всех слышанных историй про то, каких усилий ему стоило получить права. Когда несколько дней назад во дворе храма он вдруг спросил меня, не хочу ли я отправиться в маленькое путешествие, я не помнила себя от восторга, и только радостно кивала. Ещё бы, такая честь и такая возможность! И вот сейчас белый "единорог" мчит нас по пустому рассветному шоссе, и я понятия не имею, куда мы едем и зачем. Я просто доверилась своей судьбе.

— Далеко ехать? — спросила я робко, без особой надежды на ответ. Но он прозвучал:

— Да... можешь поспать, если хочешь...

Максимально удобно откинув назад кресло, я послушно свернулась калачиком, не отрывая глаз от лица Кадзэ-но ками. В холодном утреннем свете он был завораживающе красивым. Его абсолютно не портили ни полуопущенные веки, ни слишком мягкая для мужчины линия рта. Рассыпанные по плечам волосы были ненатурального светлого оттенка, но такая сдержанная блондинистость очень шла ему, так же, как шёл и лёгкий намёк на растительность в нижней части лица, придававший благородное достоинство его азиатским чертам. Вопреки моим ожиданиям, Кадзэ-но ками был одет просто, и в то же время почти элегантно: короткое серое пальто прямого покроя, узкие чёрные джинсы, остроносые ботинки, сверкающие безупречной чистотой и новизной, и длинный вязанный шарф в полоску кричащей расцветки. Удивительно, но этот яркий шарф, абсолютно невязавшийся со всем прочим, тем не менее, придавал лаконичную законченность и гармоничность всему облику, как будто в нём сосредоточилась вся личная сила его владельца.

Разглядывая в полусне лежащие на руле тонкие руки, я опять невольно залюбовалась ими, и мои мысли потекли совсем в другом направлении. Глаза Кадзэ-но ками всегда оставались далёкими и непостижимыми, но всякий раз, как мне доводилось чувствовать прикосновение его рук, их сухое тепло было как невысказанное обещание, и вселяло какую-ту смутную радостную надежду на то, что может быть когда-нибудь эти руки проведут меня туда, где дремлет великая сущность их обладателя, чтобы мои познания о нём превратились наконец в глубокое понимание. Незаметно для себя, я уснула...

...И проснулась от того, что меня щекотали кончики волос Кадзэ-но ками. Остановив машину, он нагнулся ко мне, видимо, чтобы разбудить, его мягкие волосы упали мне на лицо. Открыв глаза и увидев его так близко, я на секунду потеряла ориентацию во времени и пространстве, и в этот миг совершенно неподобающие, но такие приятные фантазии затопили меня. Казалось, что сейчас он поцелует меня. Но вместо поцелуя губы исказила лёгкая усмешка и глухой голос абсолютно бесстрастно произнёс:

— Просыпайся, приехали уже.

Судя по всему, проспала я достаточно долго. Вместо высохшей рыжей травы придорожных равнин и тающих в голубоватой дымке гор на горизонте, я увидела за окном необъятный простор и вздымающиеся высокие волны стального океана. Было уже совсем светло, но всё небо заволокли низкие белые облака, отражающие утреннее сияние океана, и этот свет предавал всему пейзажу вкус нереальности, что, впрочем, было совсем не редким явлением в мире снов.

— Где это мы? — спросила я, открывая дверцу.

— Я привёз тебя полюбоваться восходом, — почти весело ответил Кадзэ-но ками.

Не без огорчения я задрала голову и стала внимательно разглядывать облака. Интуитивно я чувствовала, что это была очень важная поездка для нас обоих, и что-то судьбоносное должно было произойти именно на восходе солнца, какое-то смутное и неопределённое понимание зарождалось в моей душе и никак не хотело поддаваться анализу. Ясно было одно: восход был важен. А на небе — облака.

Кадзэ-но ками с наслаждением потягивался возле своего белоснежного "единорога". Океан с шелестом накатывал волны на берег, линия прибоя находилась буквально в нескольких метрах от того места, где мы съехали с обочины и остановились. Пахло солью и сушёными водорослями. Где-то высоко под облаками кричали чайки. Было холодно, и после тёплого автомобильного кресла меня пробивала зябкая дрожь. Завернувшись поплотнее в свой яркий шарф, Кадзэ-но ками прикуривал, прикрыв ладонью огонёк зажигалки, и его лёгкие светлые пряди радостно плясали на ветру, окутанные белыми клубами горячего табачного дыма. Что-то неуловимо изменилось в его лице: глаза больше не казались полузакрытыми, на губах играла чуть заметная спокойная улыбка. Обернувшись ко мне, он вдруг спросил:

— Для чего ты сегодня поехала со мной?

— Мне просто хотелось лучше узнать тебя.

— А тебе разве недостаточно того, что ты уже знаешь? Я вроде бы никогда не скрывал от тебя своей сущности.

Пришлось согласиться:

— Не скрывал, но и не говорил мне... всего...

— И не скажу.

Он молча докуривал. Я смотрела, как ветер играет его волосами.

— Солнце взошло час назад, — сообщил вдруг Кадзэ-но-ками. — Но я специально выбрал именно это время, чтобы показать тебе восход.

— Жаль, что облака на небе...

— Дурочка, облака — это не препятствие. Облака рассеются.

Я промолчала, пристально вглядываясь в неясный горизонт. Что-то важное, очень важное поднималось сейчас во мне, росло и зрело. Какое-то чувство... странное, сильное, пугающее. Я смотрела на серые волны, пряча в рукава куртки покрасневшие от холода руки, вдыхала полной грудью запах прелых водорослей, изо всех сил стараясь совладать с тем большим и странным, как раскинувшийся передо мной океан, чувством, плескавшимся в душе.

— Подойди сюда, — позвал Кадзэ-но ками.

Я вернулась к машине.

— Не бойся, — тихо сказал он, пристально глядя мне в глаза. К его засасывающим космическим зрачкам я давно привыкла, поэтому не испытала ни шока, ни удивления, когда почувствовала вливающуюся в меня силу. О том, что страх разъедает душу, я помню чуть ли не с детства, но держать его в узде так и не научилась. И Кадзэ-но ками помнил об этом, поэтому пополнял мою личную стремительно тающую силу своей собственной. От его заботы мне как всегда захотелось плакать...

Мы молча забрались на капот "единорога". Тем временем, как и предрекал Кадзэ-но ками, облака начали потихоньку редеть, кое-где появились просветы, небо и волны чуть заметно порозовели. Мы продолжали сидеть, погрузившись в молчание: он — подняв воротник пальто и закутавшись в шарф чуть ли не до самых бровей, я — еле заметно дрожа на холоде, старательно пряча замёрзшие руки и думая о том, что кончик носа наверняка безобразно покраснел на ветру. Лёгкая розовость неба сменилась ярко-оранжевым, и океан вдруг вспыхнул и засиял отражённым от облаков свечением.

Украдкой я покосилась на неподвижно сидящего Кадзэ-но ками. По его лицу невозможно было догадаться, о чём он думает, и думает ли вообще. Его состояние было близко к медитативному трансу. Оранжевый свет, рассеянный облаками, становился всё ярче и насыщеннее, и мы, оказавшись в его эпицентре, проникались им, впитывали, пили, вдыхали и выдыхали в неизменённом виде. Внезапно я поняла, что меня трясёт вовсе не от холода. То самое нечто, расползающееся в моей душе, поглощало все остальные чувства: и холод, и усталость, и чувство нереальности, и даже смутное опасение того, что моя спящая где-то невообразимо далеко в материальной реальности телесная оболочка не выдержит такого напора. Стараясь, чтобы дрожь оставалась незаметной, я ещё раз взглянула на сидящего рядом Кадзэ-но ками. И в это время яркий солнечный луч упал на нас из-за разошедшихся облаков, и я узрела — нет, не истинный лик ками, — я узрела Ками, Созерцающего Светило, и яркий свет на его лице был отражением света того, что сейчас яростно разливалось внутри меня, ослепляя, опрокидывая и ломая, затопляя и переливаясь через край. Внезапно я увидела и дно души Кадзэ-но ками, и источник его горечи, так же, как и начало его истины. В те бесконечно длинные доли секунды, что я погружалась всё глубже и глубже в его сущность, солнце полностью вышло из-за облаков, и наваждение исчезло.

— Ты всё видела? — это было больше похоже на утверждение, чем на вопрос.

— Да, — ответила я, собственным голосом заново подарив себе реальность.

— Тогда слезай, нам пора возвращаться.

Я не без труда сползла с белоснежного капота, и только тут заметила, что на "единороге" нет ни пылинки, ни пятнышка — и это после такой-то дороги! — но душевных сил на то, чтобы как следует удивиться этому обстоятельству, уже не нашлось.

— Знаешь, какими качествами должна обладать идеальная женщина? — задал неожиданный вопрос Кадзэ-но ками, открывая дверцу машины.

— Какими?

— У идеальной женщины должно быть огромное сердце и умная голова. Впрочем, — добавил он, — последнее определённо не про тебя.

"А ведь он, наверное, слышит мои мысли. Каждую мою мысль в этом мире", — невольно подумалось мне, и щёки запылали при воспоминании о том, что я успела надумать себе по дороге сюда. Впрочем, отсутствующее выражение лица Кадзэ-но ками так и осталось бесстрастным, поэтому я не была до конца уверена в осенившей меня догадке.

— Едем к Хикари-но тэнши, — вдруг объявил он почти радостно, выруливая на шоссе.

— Зачем? — удивилась я.

— Затем, что у него сейчас есть всё, что тебе нужно — горячая ванна, завтрак и мягкая постелька. А у меня ещё есть дела и нянчится с тобой мне некогда.

Я улыбнулась и закрыла глаза. Белоснежный "единорог" нёсся по залитому ярким утренним солнцем шоссе в направлении Токио.

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.2 Мемуары тэнши: "Сосуд силы"

Ещё поэты Древнего Ямато знали, как быстротечно всё в нашем Плывущем мире. Снег тает, цветы и листья опадают, красота увядает, любовь проходит, и только стремительное течение и беспрерывное изменение всего, что нас окружает, могут считаться вечными. Мидзу-но ками очень любил древнюю поэзию и часто читал наизусть что-нибудь из "Манъёсю" или "Кокинсю", положив мне руку на грудь, улавливая чуткими пальцами, как меняется ритм моего сердцебиения под воздействием пробуждаемых им чувств. Это была приятная практика. Тем более, что переходили мы к ней практически сразу после того, как он насыщал собой весь запас моих ежедневных желаний. С тех пор, как поезд без пункта прибытия, связывающий реальность с миром сновидений, остановился где-то в бесконечных рисовых полях, и лёгкий ветерок и горячие лучи утреннего солнца пробудили меня к новой жизни, я больше ни в чём не сомневалась: путь был выбран, и теперь оставалось только поверить в него и мчаться вперёд, подчиняясь увлекавшей меня силе, отдаваясь до самого последнего вздоха светлому сиянию Мидзу-но ками.

(читать дальше)— Что ты пытаешься услышать в моем сердце, ками-сама? — спросила я однажды, когда вся отведённая на сегодня магическая практика закончилась и мы вновь вернулись к прерванной практике объятий и поцелуев.

— Ммм... я слушаю тебя истинную, девочка, — промурчал он, легонько поглаживая кончиками пальцев мою шею и ямку между ключицами. — Не ту, какой тебя вылепили многие-многие твои прошедшие жизни, а ту, какой ты создавалась изначально, прежде чем отправиться в этот мир. Понятно, детка?

— Даа-а... — выдохнула я, на самом деле прислушиваясь сейчас совсем к другим ощущениям, рождавшимся от его прикосновений. — А то, что ты слышишь... оно хотя бы... хорошее?

Мидзу-но ками тихо рассмеялся в ответ, откинув назад голову, отчего его густые блестящие волосы потекли в разные стороны по обнажённым плечам.

— Хорошее-хорошее, не сомневайся! Во всяком случае то, что я слышу, обещает мне как минимум перспективную ученицу. Но чтобы ты знала, люди с тем, что считается здесь "плохим", в сердцах не попадают в мир сновидений. Дорога сюда открыта лишь тому, кто способен чувствовать.

Я перевернулась на бок и по-кошачьи вытянулась навстречу его рукам. Мидзу-но ками тоже перевернулся и принялся задумчиво вычерчивать на моей щеке сложные узоры зажатой между пальцами тоненькой прядкой волос.

— А разве есть такие, которые не способны ничего чувствовать? — пропыхтела я, пытаясь поймать зубами его руку.

— Не то чтобы совсем "ничего", конечно, но очень многое, девочка. В первую очередь это люди, нечувствительные к красоте.

— Да ну? — от любопытства я резко подскочила на локте, невольно сбрасывая его разыгравшуюся руку. — То есть, да, знаю, конечно, что красота — это очень относительное понятие, и каждый видит и ощущает её по-своему, но чтобы вот так, совсем нечувствительных... нет, я таких никогда не встречала. И впервые слышу, что они вообще есть!

Ками недовольно сдвинул брови и как следует звонко шлёпнул меня но голому плечу, чтобы я больше не дёргалась и немедленно легла, не мешая ему играть. Я послушно нырнула обратно в разноцветных ворох тонко пахнущих шёлковых одеяний, заменявший нам постель. Мидзу-но ками тут же навис надо мной, закрывая струящимися волосами весь остальной мир. Его губы были так заманчиво близко, но когда я, вытянув шею, попыталась прижаться к ним своими, он неожиданно уклонился.

— В чём по-твоему истинная красота, девочка? — спросил ками почти строго, насквозь прожигая меня огромными чёрными глазами.

Чувство, которое я при этом испытала, больше всего напоминало экстаз.

— Нет... я не смогу... как следует объяснить... — задыхаясь, прошептала я, чувствуя, как сладко замерло сердце, парализованное этим взглядом.

— Нет совершенства. Нет постоянства. Нет вечности. И только в этом, детка. Ты поняла?

Я ответила не сразу. Мне казалось, что в данный момент я не способна думать ни о чём важном, но в груди у меня тем не менее поднималась какая-то недоступная сознанию волна понимания. Она разрасталась, ширилась и становилась с каждой секундой всё ощутимей, и внезапно я почувствовала, что действительно всё поняла.

— Да... — прошептала я, наконец, и вдруг разрыдалась, сама не зная почему.

— Умница! — так же шёпотом ответил мне Мидзу-но ками, сияя самой утешительной из всех своих прекрасных улыбок...

Так, перемежая любовь с постижением в этом полупризрачном ускользающем мире, мы проводили вместе долгие часы моих снов, на траве, в густых зарослях ракитника у воды или на горячей земле, под палящим августовским солнцем, пряча невольные сладкие стоны в оглушительном оре цикад. Но Плывущий мир вздрогнул, и знойный август кончился слишком быстро, а вместе с ним закончилось и моё ученичество.

Если бы я пришла на зов Мидзу-но ками неподготовленной, наши уроки могли бы растянуться на долгие-долгие месяцы. Но я услышала зов, будучи уже посвящённой в кое-какое Знание, поэтому мы управились за каких-то четыре недели. Теперь впереди у меня были крылья, церемония в храме и выбор дальнейшего служения. Думая об этом, я ощущала, как сердце сжимается и липкий холод разливается в животе: как я справлюсь? Как изменится моё существование в обеих реальностях? Как будут дальше строиться наши отношения с Мидзу-но ками? И это были столь важные вопросы, что узнать на них ответы заранее было страшнее всего.

Крылья и посвящение я получила сразу после равноденствия, но со служением мне было велено пока подождать. Теперь, став, наконец, полноправной тэнши, я могла спокойно находиться в храме и общаться как с его обитателями, так и с прихожанами, и даже мрачный Кадзэ-но ками уже ничего не смог бы со мой сделать. Да я и в любом случае больше не боялась его. В день извлечения крыльев, видимо, плохо соображая от перенесённой боли, я пообещала служить Повелителю Ветров так же, как намеревалась служить Мидзу-но ками, и хотя никакой внятной реакции, кроме обычного презрения, взамен не получила, но каким-то образом поняла: он не отверг моё намерение. Просто не мог отказать тэнши в её собственном выборе.

Увлечённая привыканием к своему новому статусу, тем более, что меня практически тут же определили по опеку самого Хикари-но тэнши, изо всех сил стараясь произвести благоприятное впечатление на братьев Первосвященников и отчаянно ища пути к Кадзэ-но ками, я не сразу заметила, что наши свидания с Мидзу-но ками стали случаться всё реже и реже. Но тоска по нему копилась постепенно, и все-таки однажды прорвалась наружу странным и очень неприятным чувством растерянности и абсолютной беспомощности, таким по-детски наивным, но в то же время и очень болезненным. "Всё изменится, когда моё служение определится", — не раз успокаивала я себя, прислонившись щекой к стволу священной сакуры. - "Как только сияющий ками станет неотъемлемой частью моего пути, я уже никогда не потеряю его". И сакура тихо шелестела цветущими ветками на холодном осеннем ветру, осыпая меня лепестками, словно пыталась подбодрить и утешить. Вечноцветущая сакура, опровергавшая самим своим существованием канон истинной красоты, символ мятежной любви богов к нашему миру...

Хотя Мидзу-но ками и советовал не торопиться с выбором служения, но мне, понятное дело, не терпелось, и ещё до первых осенних заморозков я вдруг неожиданно была вызвана в храм официальным приглашением.

С замиранием сердца ожидала я какого-то сложного и особо торжественного ритуального действа, ещё более сакрального, чем моё недавнее посвящение, но оказалось, что меня пригласили всего лишь на весёлый пикник. У ворот храма меня встречал наставник-тэнши, и по его невозмутимому лицу как обычно было абсолютно невозможно догадаться о том, что мне, собственно предстояло. От обычной попойки в саду эта отличалась разве что только тем, что сегодня, кроме меня, посторонних больше не было, и все присутствующие сидели в церемониальных одеждах. Поджидавшая нас компания со всеми удобствами расположилось под большим старым деревом, почти у самого пруда. Мидзу-но ками, как всегда, сиял нежной и безмятежной улыбкой, затмевавшей собой солнечный блеск, чуть подрагивающий на зеркально-гладкой поверхности воды. Кадзэ-но ками безучастно курил, запрокинув голову и разглядывая проплывающие в вышине лёгкие осенние облака. Старший Первосвященник чинно восседал со сложенными на груди руками и с надутым видом гипнотизировал бутылочки сакэ, расставленные ровными рядами в чане с горячей водой. Младший Первосвященник с присущей ему прилежной старательностью складывал на коленях салфетки. Когда мы подошли ближе, Хикари-но тэнши чуть слышно сказал мне:

— Твоё место сегодня будет рядом со мной, но это потом. Сначала сядь вон туда, между братьями, напротив ками.

— Хорошо, — ответила я, изрядно однако удивившись, потому что раньше моё место было только подле моего ками.

Поприветствовав всех должным образом, я осторожно опустилась на коленки между Первосвященниками, не в силах оторвать глаз от светящейся улыбки Мидзу-но ками, упиваясь ею, и, казалось, только её и замечая.

— Время пришло, — сказал ками ласково, продолжая всё так же безмятежно сиять.

И хотя внутренне я давно уже была к этому готова, сейчас меня всю затрясло, в глазах потемнело, и ладони мгновенно вспотели так, что с них едва не закапало. Моя судьба, мой путь, моё служение и моя любовь — всё это должно было решиться в ближайшие минуты, и я не знаю никого, кто бы не терял сознания от волнения в такой ситуации!

— Ты готова? — услышала я бархатный голос Мидзу-но ками, едва пробивающийся сквозь звон в ушах и бешеный грохот моего собственного сердца.

И тем не менее, мой голос был уверенным и твёрдым:

— Да, ками-сама, я готова.

— Хорошо, — ответил он, и улыбка на его красивом лице вдруг потухла, как последний солнечный луч, но глаза оставались по-прежнему ласковыми. — Ты просила у меня служение и я обещал его тебе, тэнши. Я даже предложу тебе два на выбор... Как ты знаешь, моя сила — это любовь, но я не могу продуцировать её сам, поэтому в этом мне помогают мои дорогие "сосуды любви" — те призванные тэнши, сердца которых наиболее чуткие и отзывчивые, способные на большую бескорыстную любовь. Я уже много раз испытывал твоё сердце, оно таит в себе безграничные возможности, девочка моя. Ты могла бы стать очень ценным "сосудом любви"...

Ками помолчал немного, давая мне время переварить только что сказанное им. Затем продолжил:

— Теперь я скажу то, чего ты до сих пор не знала. Хотя, наверное, тебе должно быть известно кое-что из твоего прошлого опыта о взаимоотношениях Богов Плодородия с Мировой Бездной, ведь так?

Я молча кивнула головой в ответ.

— Я так и думал. Ну, тем лучше... Из-за Бездны, живущей во мне, я не могу накапливать слишком много силы: всё, что я соберу, может быть моментально проглочено мраком. Поэтому у меня, помимо "сосудов любви", есть ещё и "сосуды силы" — тэнши, обладающие достаточным мужеством и волей для того, чтобы носить в себе некоторую часть моего личного могущества, естественно, надёжно запечатанную. Если "сосуды любви" в благодарность за своё служение, помимо знаний, получают мою ответную любовь, то "сосуды силы", приобретя некоторый опыт, обретают возможность использовать часть моей силы на своё личное развитие. Ты представляешь ведь, насколько это может быть полезным для них, правда, детка?

Я снова кивнула. Ещё бы я не представляла! Даже с минимальным запасом силы, Мидзу-но ками мог создавать иллюзии любой сложности одним щелчком пальцев и доводить до полубезумного экстаза одним взглядом. Да самая малюсенькая крошечка его личной силы сразу вознесла бы меня к райским облакам на пути достижения могущества!

— Я даю тебе этот выбор, девочка, потому что ты в равной степени способна исполнять оба служения. Но выбрать надо сейчас. Времени на раздумья не будет. Впрочем, минут пять на принятие решения я могу тебе подарить. Думай, тэнши...

Если кому-то покажется, что мой выбор был лёгким, это будет неправдой. И если бы только в тот момент я поступила так, как подсказывало мне сердце... Однако своё решение я приняла почти не раздумывая.

— Я выбираю силу!

Никто не ответил мне.

Нервно сглотнув, я покосилась на Первосвященников. Они сидели по бокам в одинаковых почтительных позах, с совершенно одинаковым торжественным выражением на неулыбающихся лицах, и сейчас я впервые увидела, насколько всё-таки они, родные братья, были похожи друг на друга. Казалось, они даже дышали в унисон. Чуть приподняв голову, я встретилась глазами с Хикари-но тэнши, но они совершенно ничего не выражали, и по его каменному лицу было невозможно прочитать, одобряет он мой выбор или нет. Страх вернулся неожиданно и безжалостно начал скручивать всё мои внутренности в узел. Переведя взгляд на Кадзэ-но ками, я увидела, что его космические глаза превратились в колючие и проницательные узкие щёлочки, сосредоточенно сверлящие мне голову. Я не могла найти в себе силы взглянуть в лицо Мидзу-но ками. Просто не смела... Молчание длилось всего несколько секунд, но для меня каждая из них была неотвратимым маленьким умиранием.

— Другого мы и не ждали от тебя, Саку-чан, — услышал я голос Младшего Первосвященника.

И только тогда я подняла глаза на сияющего ками. Он улыбался мне всё той же тихой нежной улыбкой...

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.1 Мемуары тэнши: Белый поезд Мидзу-но ками

Ритмично постукивая колёсами, поезд, не имевший в расписании пункта прибытия, на всех парах летел в ночи, распарывая темноту двумя рядами ярко светящихся окон. Роскошная старомодная отделка вагона плавала, как в густой разлившейся воде, в золотом тёплом свете электрических светильников, стеклянные подвески легонько раскачивались и позвякивали в такт стучащим колёсам. Позолоченные завитушки декора на стенах сияли благородно-матовыми остветами, а тёмно-красный бархат мягких сидений-диванов словно сам по себе излучал приятное сдержанное тепло. И нигде ни души, весь поезд был целиком предоставлен в наше распоряжение.

(читать дальше)Ками сидел напротив в элегантном сером костюме и в цилиндре, надвинутом почти до самых бровей. Он положил красивые белые руки с тонкими пальцами, унизанными серебряными кольцами, на навершие трости, и спокойно и пристально разглядывал меня. Его влажно блестевшие большие чёрные глаза проникали настолько глубоко в мою сущность, что становилось изумительно неловко. Растерянность, страх, восхищение, неуверенность, преклонение — он отлично знал, что все эти чувства сейчас сплелись в один тугой комок в моей душе, и поэтому просто молчал, терпеливо выжидая, когда я смогу распутать их, или хотя бы, когда верх возьмёт что-нибудь одно. Наконец, заметив, что я стала ровнее дышать и уже не так дрожу, ками чуть заметно улыбнулся.

— Вот, — произнёс он чуть хрипловатым, но приятным певучим голосом, — наконец-то ты снова стала похожа на девочку, у которой хватило умения открыть дверь в "коридоры сознания". Не надо бояться.

Продолжая завороженно смотреть ему в глаза, я поспешно кивнула:

— Х-хорошо!

Собственный голос показался мне до жути сухим и противным. Ками снисходительно улыбнулся левой половиной лица, постучав указательными пальцами друг о друга.

— Всё ещё не можешь поверить, да? — спросил он, мягче и тише.

— Д-да... - теперь собственный голос напоминал мне жалобное блеяние икающего козлёнка.

— Понимаю, — протянул он со вздохом, снимая цилиндр и пристраивая его на сидении, рядом с уже лежащими там перчатками. — Тут уж ничего не поделаешь: либо веришь, либо нет. Тебя, кстати, никто не торопит — времени на то, чтобы всё как следует обдумать и разобраться в себе, у нас предостаточно. Ну, а пока ты думаешь, мы будем путешествовать.

Правая половина лица теперь тоже улыбалась, открыто, нежно, чуть смущённо, как улыбаются дети, когда хотят с кем-то подружиться. И я почувствовала, что невольно начинаю улыбаться в ответ точно такой же искренней и чистой улыбкой.

— Вот так, вот так совсем хорошо, — почти прошептал ками, и глаза его на мгновенье полыхнули ярким блеском, но тут же начали стремительно темнеть и расплываться, как будто заволакиваясь знойным маревом. Я вздрогнула и сладко затрепетала каждой клеточкой тела, откликаясь на зов его древней могучей силы, моментально вспотела с головы до ног, дрожа от переполнявшего желания под его пристальным неподвижным взглядом. Полагаю, мои чувства в тот момент были слишком очевидны, но когда ками уверенно и грациозно встал и приблизился ко мне почти вплотную, я резко отпрянула назад, закрывая лицо руками, словно пытаясь защититься от ослепляющего света.

— Ага! — выдохнул он радостно, — уж во всяком случае, в мою силу ты веришь! Теперь осталось только перестать бояться, девочка моя. Всего-то лишь...

Ками попытался обнять меня, но я вывернулась и юркнула за темно-красную бархатную спинку соседнего диванчика.

— Ну, и как мне это понимать? — расхохотался он, притворно заламывая руки. — Меня опять отвергли?

— Ками-сама, пожалуйста, не играйте со мной, это жестоко, - промямлила я, чуть не плача от досады на собственную нелепость. — Вы же знаете , я... я никогда не осмелюсь равнять себя с... Вам же это известно... Я на любое служение соглашусь, но только без... без... этого... не хочу быть... вот так вот... одной из...

Я задохнулась и окончательно сбилась, отчаянно краснея под его взглядом.

Он резко перестал смеяться, подошёл к окну, и на несколько минут уставился в непроглядную вязкую тьму, разбрызгивающуюся в разные стороны дробным перестуком колёс. Длинные стеклянные подвески в светильнике над его головой раскачивались и переливчато звенели.

— Не стоит так волноваться, девочка. Я никогда никого ни к чему не принуждаю, — проговорил ками, разбивая слова в такт мелодичному звону. — Служение — это достойный путь, и я безмерно уважаю такой выбор.

Он повернулся, и я вновь увидела кроткую, ясную, почти детскую, улыбку на его прекрасном лице.

— И всё же мы не будем спешить с этим выбором, правда? — спросил он так, словно вымаливал у меня поддержку.

Всё ещё смущённая и растерянная, я медленно кивнула.

— Ну вот и чудненько! А теперь, раз уж ты сама вызвалась послужить... Приготовь мне, пожалуйста, чай и расстели постель в соседнем вагоне. Всё, что нужно, там, в шкафчике, налево от входа. Сама ведь найдёшь, да?.. А! Погоди, вот ещё...

Ками щёлкнул пальцами, вызывая иллюзию, затем с удовлетворённым видом оглядел меня сверху до низу.

— Наряд горничной Вам очень идёт, девушка! — заявил он, хитро прищурившись.

"И ведь не поспоришь, тут ками-сама абсолютно прав", — подумала я, когда, пробегая мимо, бросила беглый взгляд на своё отражение в большом зеркале в тамбуре. Придуманная им иллюзия состояла из чёрного платья с юбкой ниже колена и глухим воротничком на мелких пуговках, белоснежного передника с оборками, такой же белоснежной косыночки на гладко зачёсанных волосах и закрытых туфель на низких каблуках. Более унылого наряда я в жизни не видела, но мне он действительно шёл...

...Управившись с постелью и разобравшись наконец со всеми тонкостями работы плитки, я ждала Мидзу-но ками со свежезаваренным чаем, и ждала долго, до тех пор, пока не почувствовала, что чашка уже почти остыла. Аккуратно и медленно, чтобы не расплескать напиток, потому что ношение подносов было пока что для меня делом непривычным, я вернулась в вагон с красными сидениями. Электрические светильники не горели, но теперь это было вроде как ни к чему, потому что всё пространство вагона заливал дымчато-белый тающий лунный свет. За окнами неспешно проплывала широкая равнина, далёкие горы на горизонте казались неподвижными и небрежно чернели, словно были наспех пририсованы углём в скользящем пейзаже, и над ними сияла гигантской опаловой бусиной полная луна. И поезд мчался сквозь её призрачный свет, грохоча колёсами, как ревущий дракон в небесах, пролетающий насквозь грозовые облака, собирая крохотные голубоватые искры молний на свою чешую.

Ками спал, по-кошачьи свернувшись на одном из диванчиков, так по-детски беззащитно уткнувшись носом в локоть, что у меня защемило сердце от нежности. Должно быть, его убаюкали по-прежнему тонко и мелодично звеневшие стеклянные подвески. Играя в лунном свете, они периодически вспыхивали яркими звёздами на скошенных гранях, создавая чарующие переливчатые отражения на стенах вагона и на бархатной обивке сидений, казавщейся теперь в темноте почти чёрной. Не в силах побороть искушение полюбоваться на спящее божество, я пристроила поднос с чаем на ближайшем диванчике и на цыпочках, крадучись, подошла к нему, прислушиваясь к тихому дыханию, отчётливо различимому сквозь стеклянный звон и стук колёс. Убедившись, что ками спит крепко, я подвернула юбку, чтобы не запачкать передник, и опустилась на колени совсем рядом с его лицом.

Смертному существу трудно пережить встречу с эдакой красотой и не рехнуться. Поэтому вряд ли возможно описать какими-то вразумительными словами то, что я сейчас чувствовала. Это была какая-то дикая смесь из самых древних, неистребимых страхов, острейшего желания и доходившего до физического экстаза фанатичного восторга. Наверное, если бы я была уверена в тот момент, что стоит только коснуться его рассыпавшихся волос, и можно уповать на немедленную смерть, я сделала бы это без колебаний. Но жить после такого... как можно просто жить дальше, испытав такую радость? Как найти потом в себе силы касаться чего-то другого? Словно зачарованная, я смотрела, не отрываясь, как размеренно и плавно вздымается его грудь во сне, начисто перестав ощущать время... Ритмично стучащие колёса поезда, ритмично раскачивающиеся стеклянные подвески, ритмично колышущееся тело божества... Выдох-вдох, выдох-вдох. Выдох-вдох — дышала и я в тот момент в унисон со всей Вселенной...

...Большие чёрные глаза Мидзу-но ками отливали призрачным блеском в дрожащем свете луны. Как?! Как давно он не спит? Почему же я не заметила? И почему вдруг лежу, вдавленная в мягкий бархат диванчика тяжестью его тела, и эти гематитовые глаза сияют в темноте прямо надо мной?

— Меня разбудил твой аромат, — прошептал он хрипло, словно отвечая на мои невысказанные вопросы, томно прикрыл веки и втянул воздух слегка трепещущими ноздрями. — Я отлично знаю, как пахнет желание... неважно, женщин, мужчин, животных и цветов — любое желание в самой его сути, — и тебе, девочка, больше не убежать и не спрятаться от меня, моя дорогая.

Я вроде бы пыталась что-то ему возразить, снова как-то вывернуться, но вдруг поняла, что не могу. И вовсе не потому, что ками лежал на мне и не давал пошевелиться. Я осознала, что не хочу шевелиться. Но и принять сейчас от него то, от чего я так старательно отгораживалась, тоже нельзя, поэтому я невероятным усилием воли попробовала отвернуться... и снова сама себе проиграла.

— Нет-нет-нет, — засмеялся он тихо, зарываясь лицом мне в волосы. — Я же сказал: больше не удастся. Ты выбрала свой путь — запах желания выдал тебя, — и отказов и колебаний я больше не приму. Когда взойдёт солнце, поезд остановится, и начнётся твоя подготовка к служению. Учти, девочка, что я умею быть требовательным и даже строгим учителем, и отлынивать от практических занятий я тебе не дам, даже не мечтай!

И затем, когда губы Мидзу-но ками легонько, как бы невзначай, коснулись моего виска, мне показалось, что я медленно и неотвратимо рассыпаюсь во все стороны тысячей блестящих звонких осколков, пролетая сквозь его длинные белые пальцы в дрожащую тьму гематитовых глаз. Он приподнял голову и улыбнулся.

— Луна сегодня особенно прекрасна, ты не находишь?.. Чудесная ночь. Вся ночь — твоя, девочка. И раз уж она у нас с тобой первая, я буду добросовестно исполнять все твои желания... Ну-ка, скажи, чего бы тебе сегодня хотелось?

Но я только молчала, как загипнотизированная, не в силах оторвать взгляд от его зрачков. Ками, по-прежнему улыбаясь, отыскал в темноте мою руку и поднёс к губам, расстёгивая зубами пуговку на манжете форменного чёрного платья. У меня моментально перехватило дыхание и сердце начало бешено колотиться в груди от нахлынувших ощущений.

— Ммм, как легко тебя завести! — промурлыкал ками, и я почувствовала, что запястье свободно, и его язык медленно скользит по пульсирующим тонким венам с внутренней стороны.

— Нет-нет, стой! Погоди выгибаться, девочка, я ведь только начал! — засмеялся он, ещё теснее прижимая меня к диванчику.

— Ох, сколько пуговок! — внезапно выдохнул он, словно только что заметил мой застёгнутый наглухо воротник. — И зачем я только придумал тебе такое сложное платье? Ну, что ж... придётся расстегнуть и их тоже!

И с каждой расстёгнутой пуговицей я абсолютно искренне считала, что вот-вот умру, и вот сейчас меня сотрясает агония, но с каждой новой пуговицей, встающей на пути горячих губ ками, я чувствовала, что снова воскресаю, чтобы затем опять начать выгибаться навстречу его губам, покрывшись испариной, дрожа от возбуждения и предвкушения ещё большего наслаждения...

...А на восходе солнца, вконец обессилив, я уснула, и поэтому не слышала, как Мидзу-но ками облачился в длинные разноцветные шелка и снял кольца, и не почувствовала, как он завернул меня в одну из своих шёлковых накидок, и вынес на руках навстречу утру, когда поезд остановился где-то посреди изумрудно-бриллиантовой россыпи бесконечный рисовых полей.

Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»

1.0 Мемуары тэнши: Дневник снов Сакуры. Запись первая

Часть 1. Мир сновидений

Бледный свет ночного мегаполиса льётся сквозь неплотно задёрнутые шторы из окна в прокуренной комнате. Окно открыто, и монотонный гул шуршащих шинами машин внизу сливается с ритмическим перестуком колёс поездов на отдалённой железнодорожной ветке. Темнота не погружает этот огромный густонаселённый город в сон, но она делает его вкус острее, и ты лежишь на полу, окутанный табачным фимиамом, и задумчиво смотришь, как белёсый дым недокуренной сигареты извивается и тает в призрачном свете токийской ночи. Ты устал, потому что день был таким бесконечно длинным, и все чего-то хотели от тебя, и всем им приходилось улыбаться и кланяться, а тебе больше всего на свете хотелось остаться наедине со своими мыслями, чувствами, выкурить несколько сигарет подряд, помолчать, полежать в темноте, прикрыв глаза ладонями, чтобы вращающийся механизм жизни замер на мгновение, на одно лишь малюсенькое мгновение, и ты смог наконец осознать причину той грусти, которая точит твоё сердце вот уже несколько дней.

(читать дальше)Как ты молод. Я ожидала встретить зрелого во всех отношениях мужчину, но передо мной всего лишь усталый печальный мальчик с большими глазами и по-юношески тонким телом. Мне немного страшно; никогда ещё я не чувствовала себя так неуверенно наедине с мужчиной, но, справедливости ради, никогда ещё этот мужчина не был почти что ребёнком. Пока ты не заметил меня, я могу тихо сидеть в сгустившемся мраке и наблюдать за тем, как своими большими, влажно поблёскивающими глазами ты рассеянно разглядываешь потолок, как облизываешь губы, самые совершенные губы в пределах этого мира, а твои руки, тонкие, белые, сияющие неестественным фосфорицирующим светом в полумраке ночной комнаты, достают очередную сигарету из пачки и небрежно шарят по полу в поисках зажигалки. Ты совершенен в своём воплощении, и я уже знаю, что теперь не смогу уйти просто так, не прикоснувшись к тебе, хотя сначала, шокированная твоей юностью, я намеревалась так и поступить. Время пришло: я чувствую, как вращающийся механизм жизни плавно замедляет свои обороты, в полусне ты гасишь недокуренную сигарету в пепельнице, закидываешь руки за голову и опускаешь веки. Несколько лёгких вдохов, несколько оглушительных ударов собственного сердца, и я наконец-то оставляю свою укромную темноту и неслышно приближаюсь к тебе. Мальчик, ты спишь, но твой сон не будет детским, потому что я — ангел, несущий в себе твою силу, и сейчас я должна тебя пробудить для того, чтобы спустя много лет пробудиться самой.

Кончиками пальцев я еле заметно касаюсь твоего лба, переводя тебя из обычного сна в свою реальность. Ты вздрагиваешь и открываешь глаза. Всё та же комната, наполненная бледным светом и шорохом токийской ночи, смятый футон, въевшийся тяжёлый табачный запах и не рассеявшийся до конца дым, но ты понимаешь, что что-то изменилось. Несколько мгновений мы оба молчим, ты ещё не разглядел меня в темноте, а я набираюсь смелости. Как это нелепо с моей стороны — трястись перед юношей, пусть даже я заранее знаю, кто ты есть на самом деле. Наконец я решаюсь и, ощущая себя окоченевшей птицей, летящей в бесконечную снежную пропасть, наклоняюсь над твоим лицом, чуть согревая своим дыханием застывшие напряжённые губы. Ты чувствуешь моё тепло, и твои глаза темнеют и расширяются от безотчётного страха. "Не бойся, — шепчу я, зная, что ты ещё не понимаешь меня, — не бойся," — и прижимаюсь губами к твоим губам, до самого последнего сгусточка души содрогаясь в упоительном экстазе. Твои страх и удивление отступают, сменяясь бесстрастным любопытством — ты увидел меня. Интересно, какой я тебе сейчас снюсь? Наверное, невероятной сногсшибательной красавицей под стать тебе самому? Как хорошо, что наши сны так пластичны и многослойны, как радостно от того, что ты увидишь во мне лишь отражение своих собственных желаний.

Ты приподнимаешься на локте и долго и пристально вглядываешься в мои глаза. Нет, не может быть! ты не можешь почувствовать собственную силу во мне, для этого ты слишком неопытен. Но... да, конечно! — вот интерес сменяется смущением, и я с облегчением понимаю, что всё идёт своим чередом, и ты не сумел разгадать мою ангельскую природу. Но, видя этот жаркий румянец стыда и одновременного вожделения, я уже не могу контролировать просыпающуюся во мне женственность, возжелавшую тебя с момента моего первого пробуждения в мире снов. Теперь твоя молодость и неопытность уже не сдерживают меня, а лишь сильнее и сильнее распаляют. Ты стараешься держаться уверенно, хотя я чувствую, как нелегко даётся тебе эта игра, и не смотря на то, что ты крепко держишь меня в объятьях, прижимая к себе, я ощущаю лёгкую дрожь волнения в твоих руках, которую нипочём бы не заметила реальная женщина, но я чувствую её, потому что точно так же дрожат перья моих крыльев, надёжно укрытых плотью сновидения.

Руки действуют помимо воли, и я замечаю, что уже некоторое время глажу твоё лицо, лоб, широкие скулы, изгиб носа, разлёт бровей, губы, постепенно спускаясь к шее. Твои волосы очень интересные: рыже-жёлтые обесцвеченные пряди сухие и ломкие, испорченные окраской и неуёмным использованием лака, почти мёртвые, тогда как чёрные неокрашенные прядки наполнены искрящейся радостью юности, и они ликуют под моими пальцами, потому что остались в живых. Постепенно мои руки уступают место губам, и я начинаю восхитительное исследование твоего рельефного лица, опьянённо целуя каждую ямочку, каждый выступ, каждую складочку горячих трепещущих век. Ты увлечённо играешь по моим правилам, не забывая возвращать поцелуи, от твоего учащённого дыхания кружится голова и сладко сжимается грудь. Упоённая страстью, я стаскиваю с тебя футболку и прижимаюсь лбом к ключицам, пытаясь хоть немного прийти в себя, слушая, как бьётся твоё сердце. Ты что-то шепчешь мне, незнакомые слова звучат, как заклинание... ах, если бы я тебя понимала, мой печальный мальчик! Ты остаёшься печальным даже в огненном водовороте страсти, обнимая в сновидении образ женщины, которую, быть может, знаешь в своей обычной жизни, которую, быть может, любишь. И я — ангел, сосуд твоей силы — страдаю от твоей боли сильнее, чем от собственной ревности, хотя моя ревность мучительнее любой боли.

...

Ты лежишь на спине, и твоё нагое юное тело, влажное от страстного жара моих поцелуев и ласк, белеет в полумраке прокуренной комнаты токийской ночи. Окно распахнуто, и из-за неплотно задёрнутых штор просачивается предрассветный холодок. Ты вздрагиваешь, когда ледяной воздух скользит по твоей разгорячённой коже. Спустя несколько мгновений ты начинаешь уже дрожать по-настоящему. "Холодно..." — чуть слышно произносишь ты. "Да... — отвечаю я, - ноябрь..." Я ощущаю, как вращающийся механизм жизни начинает набирать обороты, потревоженный холодной комнатой. Ты дрожишь, но всё ещё держишь меня за руку. "До встречи..." — шепчу я, готовясь вернуться во тьму. "Хорошо..." — отвечаешь ты хрипловато и нежно, продолжая неотрывно смотреть на меня. Ты даже не заметил, что мы стали понимать друг друга, а ведь это — знак того, что сила вошла в тебя, и моя миссия сосуда выполнена. "Я буду ждать..." — бормочешь ты, засыпая, чтобы мгновение спустя, когда я успею метнуться в серые сумерки, проснуться от холода на полу в прокуренной комнате рассветного токийского утра.

Jack of Shadows, блог «Pandemonium»

Непруха

Один день из жизни юного и очень предприимчивого покорителя адмирской столицы.

Читать?– Ашир! Где тебя носило, лентяй? В какой злой щели застрял?
Широ молчал, привычно подметая взглядом пол под ногами. За честный ответ не похвалят, а оправдания – удел виновных. И не оправдания сейчас хотел слушать досточтимый и многоуважаемый Баи бен Фархад, а звук собственного голоса. «Нуди больше, плати меньше» – готовый девиз для надутого жлоба, впору на визитках печатать. И шиш с маком там же, как символ щедрости и плодородия. А лучше сразу на вывеску, нынешняя всё одно хлам, если не на свалку, то в музей. Уличные лотки с едой задорней оформлены, чем этот фамильный склеп. Владелец – натурально пережиток древности, Широ его живьём не видал ни разу, но составил вполне обоснованное мнение, что он тот ещё дурак. Кто ж умный дочку-красавицу выдаст за никчёмного спесивого индюка.
Хотя Баи не перечили, сегодня он был в ударе. Пусть блажит: по его разумению, даже в нынешний прогрессивный век зазывала обязан торчать подле лавки, как цепной пёс у своей конуры. Идея расширить рекламные горизонты и вести дела по-новому, с удобством расположившись в кофейне на соседней улице, в крохотном мозгу Баи точно не уместилась бы.
Потому Широ продолжал стоять истуканом, пропуская мимо ушей добрую половину обличительной речи приказчика. Расходился всё пуще, того и гляди, возвысит голос ещё на пару тонов – и лопнет от натуги, забрызгав желчью и дерьмом обшарпанные стены лавчонки. Широ выказал должное почтение и принялся внимательно следить за пируэтами указательного пальца Баи. Перстенёк-то на нём новенький, маловат, зато не мединная дутая поделка… Изо всех сил старался не смотреть на гневно подрагивающий полуторный подбородок. Украшавшая его сомнительная поросль имела удивительное сходство с теми причёсками, что многие прелестницы скрывали под юбками или в складках шальвар.
Уф, со смехом совладал. Может, похвалить ночное усердие его супруги и избавить несчастного от жалкого существования, в котором вес имели порой совершенно бессмысленные вещи?
– …каждодневный труд, усердие и прилежание! Именно они сделали меня тем, кого ты видишь перед собой!
Жулика, нудилу и рогача?
Баи вдруг побагровел и принялся уморительно хватать ртом воздух. Либо разжился амулетом для чтения мыслей, либо Широ опять не удержал язык на привязи.
Ну и хрен с ними со всеми. Отличный день для увольнения!
С обидным смешком вымелся за дверь, не дожидаясь, покуда несостоявшийся благодетель даст расчёт. Скудное дневное жалованье в тумаки Баи перевёл бы с княжеской щедростью. Что поделать, никто не любит честность и прямоту.
Вложил в простой и ёмкий жест всё своё презрение и двинулся прочь от обители гнусных рабовладельцев, предусмотрительно ускорив шаг. С одной стороны, не повезло – мог урвать крупный кусок, а получил жалкие ошмётки. С другой – ради них Баи не станет поднимать бучу, поскольку сам выйдет виноватым, не доглядел. Стоило ему сначала тестюшкин гадюшник нормальной охранной системой оборудовать, а уж потом на рекламу замахиваться.
Если разобраться, Широ преподал горе-торгашам маленький полезный урок. Догадайся Баи проверить, всё ли на месте, тайну волшебного исчезновения выручки всяко не раскроет. И личность того злодея, что подучил уличных мальчишек кидать камушки в окно и кричать «Лоноликий скупердяй, рогоносец и жирдяй!» – тоже.
Денёк выдался жаркий, впрочем, иные в Пандеме бывали редки. Широ слышал уйму всяких баек про то, что столичная погода напрямую зависит от воли государя. Якобы как-то встал с хромой ноги опора и надёжа или не в то горло похмелился – и вместо песчаной бури город накрыла снежная. Брехня или нет – кому не плевать? От хозяина с такими закидонами лучше держаться подальше, потому во дворец наниматься Широ всё-таки не отважился, хоть друзья и звали. Шикарные условия, гарантии, то-сё… Э, нет, шикарные условия – это те, в которых живёшь не тужишь, пальцем о палец не ударив. За сладкий кусок с венценосного стола, может, ещё семь потов сгонят и три шкуры сдерут. Даром, что ли, те, кто при дворце устроился, поначалу в красках расписывали привольную жизнь, дескать, целый город в городе и государство в государстве, сплошная благодать, потом слали весточки всё реже – и наконец пропадали совсем. И там рутина. Сперва заманит, потом затянет. Нет уж, других лопухов поищите! Нельзя сказать, чтобы Широ питал непреодолимое отвращение к любому труду. Просто был твёрдо уверен: должен найтись способ зажить так, как мечтается. Всё ведь возможно в мире, где есть магия, даже когда самому этого добра природа не подарила.
Отмахав ещё полквартала, Широ призадумался о важном: как лучше отпраздновать свободу? Не для того он сбросил трудовой хомут, чтобы слоняться по улицам, словно страдающий от несчастной любви поэт или ещё какой сумасшедший оборванец из сказок. Решение возникло само собой – буквально показалось за поворотом. «Варан и лисица» – кабачок в истинно столичном духе. В родных краях никому бы и в голову не пришло поместить на вывеску извечных врагов, сунув им в зубы одну виноградную гроздь на двоих. Хмельной мир лучше трезвой драки – мысль не новая, зато здравая.
– Ба, Червонец! Здорово! – Широ обернулся на зов и встретился взглядом со своим земляком. Дамир расположился за столом с полной приятностью: выпивки залейся, закуски завались. Гуляет на все деньги, сволочь!
– И тебе не хворать, Лапша. Каким ветром? – Широ учуял дивный аромат дармовщинки, а потому стерпел и прозвище, прозрачно намекавшее разом на его масть и незавидную участь десятого фермерского сына, и удушающий захват, сходивший у Дамира за дружеское объятие.
– Попутным, – хохотнул Лапша, наливая вино в глиняный стакан для воды. – Попрощаться зашёл. После свадьбы с кабаками завязать придётся.
– Свинота, – припечатал Широ, опрокинув угощение в глотку. – Весточки не прислал, не то, что приглашения! Отвальную когда гуляем?
– Не любит моя Элали такой романтики, – слегка виновато улыбнулся Лапша. – Уговор у нас, чтоб всё без шума и кутежей обошлось.
И напрасно не любит. Немало надо в себя влить, чтоб эдакое сокровище не в койку, а в магистрат тащить припёрло. Ушлая бабёнка – нашла крепкую шею, и самой сесть, и выводок свой пристроить.
– Всё, пропал ты, братец, – Широ с преувеличенным сочувствием хлопнул товарища по плечу. – Приворожила, не иначе. Сходил бы, проверился.
– Вот и она сперва послала. Только к докторам, головушку подлечить. Потому как в магистрате проверяльщики специальные сидят. В мозгах пошарят и отправят куда подальше. Спятивших не брачуют, закон такой.
– Эк она тебя. Шутки шутками, а если и правда надо свой котелок какому-то магую подставлять, чтоб жениться разрешили, то это уж ни в какие ворота! – возмутился Широ. – Дурацкий закон, негоже нос совать в чужие мысли.
– Да смотрят просто, чтоб добровольно, в здравом уме и не под чарами или зельями, – пояснил Лапша. – Не в Раймире живём, слава Хаосу. Вот уж где работа тебе враз нашлась бы. Только рот откроешь – и в башку лезть не надо, пожалте, господин злостный преступник, асфоделовые поля пропалывать, трудиться на благо страны.
– На соседних грядках корячились бы, хохмач. Или в одном цеху гробовую стружку снимали, из которой забывуху гонят, – беззлобно огрызнулся Широ. – С темы-то не соскакивай, долго ненаглядную уламывал?
– Я упорный, ты ж знаешь. Даже когда трезвый. Поворчала-поворчала, да и согласилась. Живём гладко, не грызёмся, пострелята меня уж отцом зовут.
Ещё бы. Им кто кормит и не обижает – тот и папаша. Обвели простака вокруг пальца, а он и рад-радёшенек, сам уговорил зазнобу замуж идти.
Широ утащил с блюда кусок осбана, налил ещё вина и торжественно поднял свой стакан.
– Ну, за удачу! Чую, лишней не будет.
Лапша хитро ухмыльнулся и поддержал тост.
– Удачи мне с горкой отсыпали. Заказчики косяком прут, будто другие мастера из города испарились. Сначала грешил на совпадение – одним угодил, а они меня своим друзьям и присоветовали. Потом думать стало некогда, только успевай поворачиваться. В такие сферы взлетел, дышать боязно.
Широ завистливо вздохнул.
– Так вот на какие шиши пируем. Окучил толстосумов, молодчага! У богатых-то, поди, запрос до небес и понт за горизонт. Тяжко тебе, должно быть, со снобами, что без магии и спину не почешут.
– Разный народ попадается, – уклончиво ответил Лапша. – Что всего смешней, мода у этих чудаков на всё безмагичное, но добротно сделанное. Силу на каждый чих расходовать – заклиналка отвалится. И человечков нанимают, если руки откуда надо растут, а котелок варит. Надоест дурью маяться – айда к нам.
– Благодарствую, – фыркнул Широ. – Я свою удачу сам за хвост поймаю, настоящую. Без обид, но пахать без продыху, чтоб дела в гору пошли – долгая история. К старости разбогатеешь, а тратить наследники будут.
– Да ты, никак, провидцем заделался? – перебил его Лапша. – Элали моя нынче богачка! Какая-то дальняя родственница у ней сыскалась, всё своё состояние по завещанию отписала.
Широ присвистнул от удивления.
– Случай, как со страниц бульварного романчика про бедную сиротку-красотку! Такого сладкого чёсу – в каждом втором ближе к финалу. Но чтоб в жизни…
– О чём и толкую. Не подвёл слепой, хоть я до последнего не верил. Слишком уж просто всё, больше на шутку похоже.
– Чего? – Широ недоумённо уставился на приятеля. Любил на уши приседать и байки травить одна другой краше, вот и сейчас за старое взялся.
– Того! Площадь Чудес народ не от балды так назвал.
– Ещё бы… Забыл, как мы в первый раз там очутились? Только из портала шасть – у тебя свёрток с деньгами пропал из-под рубахи, а у меня сумка исчезла. Нашлась в мусорке, пустая. Сплошные чудеса!
– Зря зубоскалишь. Лучше слушай и на ус мотай, – взгляд приятеля сделался неожиданно серьёзным. – Главное чудо той площади сразу-то не приметишь, но скрывается оно на самом виду. Людям показывается в облике уличного музыканта. Кто говорит, дух города это, кто и вовсе считает самим Хаосом во плоти. Потому ликов у него множество, однако есть верные приметы, как распознать. Во-первых, он слепой, но ни поводыря, ни палки при нём нет. Во-вторых, всегда молчит. Без голоса его музыка. Я его высоченным седым стариком видал, может, потому что так представил себе древнего и могущественного духа. Саз его мне запомнился – добротный, богато украшенный, странно было видеть такой в руках у бродяги.
– И что с ним делать, с твоим слепым артистом? В ножки кланяться и умолять исполнить желание?
– Подарок сделать от всего сердца. Что поднесёшь, то и получишь. С деньгами у нас туго было, но чем плоха свежая лепешка на подносе? С тех времён остался, когда я в учениках ходил. На продажу не выставишь, простоват, да и узор такой нынче не в моде. Но не дрянь бракодельная. А лепёшки у моей Элали, даже пустые – объеденье.
– Ишь ты, за такую малость прям расщедрился. И как к нему ещё очередь не стоит?
– Не захочет – так нипочём его не встретишь, хоть каждый день на площадь ходи. Знает он откуда-то, кому помощь нужна, все беды и радости каждого в городе ему известны.
– Тогда этому гаду не ускользнуть! – убеждённо заключил Широ. – Мне как раз надо, и позарез! Достало убиваться за пару медяков. А вот попрёт если – я ж не оплошаю, враз поднимусь!
Лапша подвинул ближе к Широ блюдо с закусками. В голосе приятеля послышалась странная смесь восхищения и сочувствия:
– Как был шебутной, так и остался! Знай, у нас тебе всегда рады.
Угу, особенно разлюбезная вдовушка Элали. На почётное место усадит, детишкам в пример поставит дядюшку Ашира. И лучшие шелка выходные в нужник вывесит на подтирку дорогому незваному гостю.
Нет уж, дудки! Широ и под пыткой не сказал бы, что приличную постель сегодня добывать придётся не на щелчок пальцев.
– Век не забуду доброты душевной. И на работу взять готов, и к себе в дом пустить. Может, ещё и меди подкинешь? С первого же прибытка отдам, не думай.
– Опять с места турнули? – вздохнул Лапша с лёгким упрёком и пошарил по карманам в поисках кошеля. – Нигде до новолуния не держишься.
– Нрав у меня слишком лёгкий, вот и сдувает. Ничего, Пандем большой, как-нибудь да осяду. – Широ прибрал горстку монет, отметив, что на сей раз она изрядно меньше. Но не слишком огорчился: Лапша принадлежал к числу немногих избранных, кому Широ вообще возвращал долги. – Подсобит мне твой господин Столица, первым делом жди в гости! Адрес прежний?
Лапша подтвердил, что из своих трущоб съезжать не намерен, и крепко обнял на прощание. Золотое сердце у парня! Завсегда готов выручить без назиданий и поучений. Вот что значит настоящий друг и верный товарищ!
Слава Хаосу за эту встречу и недурной перекус. Думать на голодный желудок всегда сложнее, а тут только угостился и прогулялся до ветру – сразу светлая мысль в башку забрела. Воистину, озарение не спрашивает, где снизойти!
Отчего бы и правда не дёрнуть до Портальной? Для вечерних планов она подходит не хуже, чем любая площадь поблизости. Даже удобнее, больше народу – меньше пригляду. Никакими вопиюще особыми приметами пока не обзавёлся, исключая разве что дурацкую татуировку. Пока дрых беспробудно, набила ему одна звезда… на память. Какое там вдохновение на неё накатило, Широ разбираться не стал, смылся без опохмелки. Немного жалел потом – деваха с придурью, а всё ж высший класс, фигуристая да оборотистая, салон крепко держала в прибыли. Только помимо росписи промышляла и пробойным делом. Клиентура валом валила и с запросами не стеснялась – кому для магуйства, кому для красоты, а кто и просто извращуга двинутый. Шутки про срам с колокольчиком вовсе не шутками оказались.
От кабака до ближнего портала рукой подать. Благо, понаставили на каждом углу, была бы медь в карманах и поводы прыгать по городу голодной блохой.
Портальная с отвычки дала обильную шумовую пену. Казалось, народ движется со всех сторон сразу. Многоголосая болтовня, убойная смесь запахов, ароматов и откровенной вони. Перегретое масло, горелый кунжут пополам с таким же нигелем, матёрая баранина… О, вот здесь должно быть недурно. Пахнет по-домашнему почти, и на задворках не общественный сортир. Где вкусно едят – там не гадят, верный признак приличного заведения. Можно потом сюда вернуться, когда вынесут с чёрного хода бесплатное угощение на радость бедноте. Очередные потачки и подачки, хвалёная державная щедрость. Высоко забрались от народа правители, жопы за облаками не видно. Думают, будто сытая босота воровать и бузить не станет. Ха! Дали на халяву булку, украдёт бутылку. А потом той бутылкой череп кому-нибудь проломит. Сажать голодранцев надо, а поди ж ты, кормят, как уток у канавы.
Прямо по курсу ничего нового: привет, Руина.
Натурально торчит посреди площади груда развалин, такой вот причудливый архитектурный замысел. Уместней была бы только огромная куча драконьего навоза с позолотой. Государь лично руку приложил. Официально памятник времён Вселенской войны – обрушил и не велел восстанавливать. Куда вела арка, зачем снёс напрочь и навзничь – одному ему ведомо. Экскурсоводы так и говорят, в путеводителях тоже ни строчки толковой, всё больше про охрану государством и надёжный защитный купол. Мрачноватое зрелище, хоть бы в зелёный покрасили или в фиолетовый.
Тут кто-то дёрнул Широ за рукав.
– Дя-адь, купи папироску для форсу и лоску! – бойко пропищало дитё, настолько тощее, лохматое и чумазое, что непонятно было, пацан или девка. На шее у этого чучела действительно висел небольшой лоток с сигаретами.
– Не курю, – соврал Широ, но нахальный торгашонок не отставал, семенил рядом, с надеждой заглядывая в глаза.
– Дя-адь, а дай тогда медяшку на барашка?
– У Князя во дворце получишь. Брысь, шкильда! – раздражённо прошипел Широ и замахнулся отвесить подзатыльник. Дитё как ветром сдуло. Вслед Широ полетел сердитый окрик:
– Ну и кутак ты, дядя!
Широ в знак согласия с такой лестной характеристикой показал за спину средний палец. С мелюзгой ещё не препирался.
Стрельнул курева у влюблённой парочки с баулами и двинул дальше. Пока из музыкантов не приметил никого, подходящего под описание. Патлатый паренёк, старательно косящий под вокалиста «Врат» с компанией таких же раздолбаев, потасканная дылда, задыхающимся голоском лепечущая под гитару что-то о вечной любви и неземной страсти, косой скрипач, которого наверняка выгнали из оркестра за пьянство, и какой-то бородатый тип с дербокой – монотонно лупил в барабан и кружился на месте.
Дважды у Широ спросили дорогу, трижды предлагали погадать – паршивые, значит, гадальщики, раз не увидели, куда он их пошлёт.
Стоило сесть передохнуть с кульком орешков – тут же нарисовалась очередная попрошайка. Собой ничего такая блондиночка, только пузо на нос лезет и глаза от слёз опухли. На лавку рядом плюхнулась вроде как от усталости и переживаний. Ещё чуток – и на колени бы угодила одним полушарием. Отодвинулась, скромница, только носом пошмыгивает и платочек грязный в руках комкает.
– Простите…
– Охотно прощу. Я сегодня добрый, – кивнул Широ, с хрустом разгрызая орех. Дрянь редкая – перцу в посыпку перебухали, а мёд зажали.
– Голова закружилась, – тем же извиняющимся тоном пояснила девица.
– У всех бывает. Столица – место такое, башку не только вскружить, а и совсем свернуть может.
– Здешняя я. Просто у меня… – блондинка всхлипнула и умолкла.
Местная, хрустально честная. Ну даёт, артистка! Дальше, чего доброго, рыдать начнёт или обморок изобразит. Пора валить.
– С вашей хворью к лекарям надо. Или дома сидеть, у родни под крылышком, – рассудительно заметил Широ. – А вас на площадь понесло, в самую гущу.
Блондинка спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Горько, безнадёжно и совершенно беззвучно. Выпавший из руки платок полетел на мостовую.
Широ не стал его подбирать и шустро убрался прочь, не оглядываясь.
Если на ночевальщицу нарвался – умора, сам хотел этот фокус провернуть с какой-нибудь сердоболюшкой. Интересно, брюхо настоящее? И девица ли это вообще. Попросит такая проводить, а в переулке обернётся бугаём и по кумполу огреет. Или приятелей свистнет за тем же самым. Да мало ли разводок придумано для тех, у кого жалость вместо мозгов.
А если всё по-честному, так не его печаль, не он дурище чрево набивал. На этом Широ выкинул плаксу из головы, а треклятые орешки в урну – пасть пекло, будто углей горячих хапнул. Перед мысленным взором возник запотевший стакан ледяного пива, пришлось срочно паломничать за спасительным видением в ближайшую разливайку. Утолив жажду, Широ с новыми силами пустился на поиски – не пожива, так потеха, всё сгодится и всё найдётся.
Обрадовался было, когда заметил саксофонщика – в тёмных очках товарищ, вдруг эдак преобразился тот, кто ему нужен? Знатно играет, опять же, и с виду настоящий маэстро! Оказалось, виртуоз зорче многих – углядел пустую руку над шляпой, склонился пониже и как дунул! Такую руладу заложил, чуть мозги через ноздри не выбило. Зрители от хохота впокат, пришлось проваливать без задержек. Не маэстро, сволочь последняя, любого ни в чём не повинного горожанина мог инвалидом оставить…
Полуголого небритого типа со свирелью Широ опасливо обошёл по широкой дуге. С трёх шагов померещилось, что бродяга старую берцовую кость с обломанного конца гложет, а странные звуки со стороны доносятся. Протяжные, тоскливые и тревожные – сквозняк от них до самых печёнок. Не то вой, не то свист, не то скрежет. Не пойми что, а не песня. Дудка и вблизи стрёмная оказалась. А бродяге плевать, знай наяривает свою замогильную музыку, аж глаза прикрыл от вдохновения. Один подбит, оба залиты. Ни монетки в засаленной кепке с полуоторванным козырьком, только початая бутылка рядышком. В уличной пылище вся, без пробки, без этикетки. Не то дары низкопробных разливаек, не то вовсе из помойки вынул, чтоб воду из фонтана черпать. Аромат от нищего и его подстилки свидетельствовал в пользу первой версии. Широ с отвращением сплюнул – и по случайности угодил прямо в пустую кепку. Пьяное туловище не обратило на это ни малейшего внимания. Привык, поди, ещё и рад, что не в морду. Не дай Хаос до такого докатиться…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, навеянных гадким зрелищем, пошёл поглазеть на народ у фонтана Свиданий. Не прокатило, не полегчало. Милуются, обжимаются, потягивают кто чего, радостные все, как нарочно. Пьющих с горя состоятельных одиночек не завезли-с. Романтичные парочки, хохочущие стайки парней и девиц, смешанные компашки, семьи с детьми и прочая ярмарка чужого счастья и благоденствия.
Широ проводил взглядом двух умопомрачительно роскошных красоток, уносящих в когтях какого-то гуляку в дорогом костюме, и решил: курс пора менять. Лапша наверняка придумал всемогущего слепого, чтобы не очень выставляться со своим везением. Сочинит байку, балабол, а люди верят. То страхи свои закапывать идут на перекрёсток, то любовь из колодца доставать в полнолуние…Тьфу.
Часы на площади пробили положенное число раз, глумливо извещая Широ: пожрать за счёт города без толчеи и суеты он безвозвратно опоздал. Тут или в первых рядах идти, или не идти вовсе. Ладно, завтра попробует податься на какой-нибудь крупный рынок, там всегда полно дармовой снеди и лавочниц с большими сердцами. Простой честный парень, недавно в городе, за любую работу готов приняться, дали бы кров и кусок хлеба. Придётся, конечно, соответствовать хотя бы первое время, а там, глядишь, вывезет дорожка трудовая на мягкие хозяйские перины.
К подошве пристал какой-то мусор, очередная рекламная листовка или купон. Отлепил, пригляделся – билет мгновенной лотереи «Везучий случай». Опять отец нации дурью маялся, чем ещё заняться, когда ты с начала мира на троне и столько же не просыхал. Говорят, раньше название другое было, пришлось подрихтовать для благозвучности.
Защитный слой с обратной стороны целёхонек. Даже если под ним мизер – уже удача. По мере того, как Широ орудовал ребром монетки, открывая цифру за цифрой, удивление сменялось дикой безумной радостью. Закусил губу, чтоб не заорать в голос.
Ещё раз убедился, что это не обман зрения, ущипнул себя за ляжку и, морщась от боли, упрятал подарок судьбы понадёжней да подальше. В голове звенело, вечерние огни сияли разноцветьем победного салюта. Ха! Выкусите все! Свершилось, наконец, сбылось вымечтанное и заслуженное! Если эдакую гору золота да в рост под хороший процент… Не всю сумму разом, конечно, что-то надо на обзаведение оставить, дом, мебель, то-сё. Небось налог придётся уплатить немаленький. Выдадут ли всё сразу, или скажут подождать?
Мысли толпились в голове, выталкивая друг друга прочь. Пока самой настойчивой и здравой выглядела идея пойти обмыть удачу. Глупо нестись сломя голову к Монетному двору, чтоб ночевать на пороге главной лотерейной конторы. Завалиться бы к Лапше, утереть нос, но лучше явиться потом, с полным блеском и треском. Чтоб все увидели и узнали!
«Терновый куст» Широ с негодованием отмёл, поскольку одно время бывал в этом кафе удручающе часто – работал посыльным. «Драконье гнездо» открылось совсем недавно и, судя по всему, кормился там в основном народ семейный. «Приют алхимика» вообще бар, причём для сильных духом, «Рыжуля» – владения Третьего дома, кондитерская для страдальцев постельной немощью. В «Чащу» лучше не соваться, если не родился волком, даже от пива одно название, так, солодовая шипучка. А это ещё что? Раньше здесь была неплохая ифритская закусочная без вывески, зато с курильней в подвале. А теперь нечто унылое и безликое под названием «Жратва». При чём тут сноп колосьев и серп, Широ понял не сразу, а потом фыркнул, досадуя на свою невнимательность. Ясно, очередной загон для травоядных модников, любителей пожевать листья и корешки за цену стейка.
Когда в поле зрения возникла призывно сияющая огнями «Колесница», Широ издал победный вопль. Сама судьба вела его туда! Ресторан всегда манил не только забавным украшением фасада и причудливой вечерней иллюминацией. По слухам, владелец «Колесницы» сбежал из Раймира и был там раньше большой шишкой. Любопытно было бы глянуть на живую легенду хоть краешком глаза: ушёл мужик из державных воротил в кабатчики и в ус не дует. Как его звали – всем велел забыть, нынче только Шеф и никак иначе. Может, покажется ненадолго в зале по обычаю своей профессии.
На входе никого, вот прям так – любой с улицы ввались, а по одежке не встретят и за шкирбот не выкинут. Внутри натурально Белый дворец, в зале и вовсе кабинет раймирского тирана. Всё, как на картинках: пол в шашечку, мраморы с хрусталями, потолки до небес зеркальные, ковры текучие и ширмы расписные. По стенам прорва часов всякого фасона, все на ходу, а тиканья не слышно. Несколько просторных залов для клиентов с простыми заказами и отдельные комнаты – для тех, у кого запросы поинтересней. Не любят богачи нос к носу с соседями рассиживаться. Да и ни к чему оно, чтоб на тебя глазели, если взял чего заковыристое.
Широ сделал выбор в пользу приватной комнаты – если уж гулять, то по высшему разряду. Только задницу приземлил – на столе меню в белом сафьяне с золотым обрезом. Никаких вам «попробуйте то, рекомендуем это…»
На каждой странице красивым шрифтом прописано, для чего или от чего блюда на картинках. «Приправы», ишь ты. Ну, на здоровье не жалуемся, с удачей сегодня тоже полный порядок, расслабляющими грёзами в курильне наслаждаться надо… Будущее глянуть? Вот это дельно. Вдруг завалялись какие гвозди в завтрашнем сапоге? Если же гладко всё, чем не развлечение на себя счастливого полюбоваться? Среди всех блюд Широ приглянулось жаркое из буйволятины, а запивку сходу выбрать не смог – ни одного знакомого названия.
Словно почуяв его замешательство, бесшумно возник официант – весь в белом, даже полумаска на лице. Голос звучал любезно и приветливо, но Широ сделалось слегка не по себе – услышать его внутри своей головы он никак не ждал. Официант успокоил Широ, мол, всё для комфорта гостей, ничего, кроме комфорта гостей, и ничего против. Ненавязчиво посоветовал, что выбрать, и уточнил, не нужны ли дополнительные «приправы» к напитку. Даже подмашку о непременной выплате, магуйскую, разумеется, взял столь деликатно, что Широ позабыл спросить, отчего в меню нет ценников. Только попросил его не беспокоить. Официант понимающе улыбнулся и растаял в воздухе, оставив Широ в полном восхищении таким сервисом. Сколько б в итоге ни содрали – уж не дороже денег.
Внезапному появлению жаркого и вина Широ не удивился, он уже смекнул, каковы здешние порядки. От кушанья поднимался дивный аромат каких-то незнакомых специй, на вкус оно оказалось умопомрачительно нежным, каждый кусочек таял во рту и блаженно оседал маслянистым теплом в желудке. Опомниться не успел, уплёл всё подчистую. Даже остатки мясного сока с тарелки вытер куском лепёшки. Куда лучше говядины, хоть, по сути, та же корова и есть.
Потягивая мелкими глотками густое сладкое вино, прислушивался к себе – никаких видений, прозрений или озарений насчёт грядущего дня. Спустя полбокала засомневался. Может быть, он невнимательно прочёл или не так понял? Да что там понимать, слышал и не раз про волшебные блюда из «Колесницы», съел – и готово.
Из вежливости решил подождать ещё – официант славный малый, вино – сказка, каждый день бы такое пил. Вокруг уют и покой, чего хай поднимать раньше времени. Широ устроился поудобнее и сделал большой глоток, смакуя одновременно вино и мысли. Пить, утопая в роскошном кресле, и ждать чудесного видения завтрашнего триумфа – отличный способ скоротать время. Приятно было думать о новом себе – деятельном и пробивном хозяине рекламного агентства, распекающем остолопов-подчинённых. Или, слаще того, строгом, но справедливом домовладельце. Ведь если купить домик и сдавать жильё внаём, то от Широ потребуется только вовремя взимать плату. Очень надёжное вложение, надёжнее банковской возни. Там деньги сто раз прокрутят и выжмут досуха в свой карман, процентишко вкладчицкий на этом фоне так, губы помазать.
Жениться можно будет не на первой встречной кубышке, а при полном согласии чувств капиталы сочетать. Или бедную взять, зато благодарную. Есть ведь где-то и такие. Но красивую, уж это обязательно. Чтоб увидел – и сразу глаз загорелся, а бабочки в животе порх-порх…
Удовлетворенный мечтательный вздох не удался. Винные брызги веером легли на белоснежную скатерть, Широ дёрнулся вперёд, но вместо кашля вышел лишь сиплый захлёбывающийся всхлип. Напрасно разевал рот в поисках воздуха, скрёб горло, хватался за грудь и бил ногами в мягкую ткань. Воздуха всё не было и не было. Следом пропали звуки и угас свет.
Ещё миг – и в приватной комнате одного из лучших ресторанов столицы снова воцарилась идеальная тишина.

شرارة, блог «Быстроскечь, а так же треш и угар), для содомии не вышла скилом)»

* * *

Biser, блог «Free master classes (бисер, бусины...)»

* * *

немножко полезных ссылок

 

мастер-классы, схемы: серьги

кулоны на сайте бисерок.орг

мозаичное плетение там же)

 

Biser, блог «Free master classes (бисер, бусины...)»

* * *

гениально же!)

 

 

мастер-класс


Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)