Что почитать: свежие записи из разных блогов

Категория: проза и поэзия

+, микроблог «adres-bloga»

мотивация тролля: самоутверждаться за чужой счёт (еда, жертвы). жалуясь или хвастаясь, вызывая негативную реакцию (зависть, осуждение), делал «впрыски» заведомо ложной информации, по-другому сказать, занимался вбросами.

+, микроблог «adres-bloga»

если твои соседи живут вместе, то пусть делают это в месте, которое подальше от тебя, и не будут уже твоими соседями.

+, микроблог «adres-bloga»

как можно ностальгировать по тем временам, если ностальгия это тоска по родине оnly?

+, микроблог «adres-bloga»

— у николетты не муж, а муз.
— ???
— муз. когда муж вдохновляющ.

+, микроблог «adres-bloga»

— люблю обновки!
— николетта, ты же терпеть не можешь ходить по магазинам, — я слегка недоумевал.
— да. но после моего уменьшения на пару размеров вещи по-новому сидят.
теперь я доумевал.

+, микроблог «adres-bloga»

привет всем, кто меня помнит и даже, может быть, ждал (моего триумфального возвращения).

Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»

Ad Dracones. Оглавление

Немного о названии

Часть 1

Глава 1. Благословенные – Áldottak

Глава 2. Столкновение – Ütközés

Глава 3. Начало пути – Az utazás kezdete

Глава 4. Драконьи зубы – Sárkány foga

Глава 5. Танец – Tánc

Глава 6. Вёрёшвар – Vörösvár

Глава 7. Происшествие – Baleset

Глава 8. На распутье – Útkereszteződésben

Глава 9. Беда не приходит одна – A baj nem jár egyedül

Глава 10. Красный снег – Vörös hó

Глава 11. Метель – Hóvihor

Глава 12. Шаг навстречу – Lépés felé

Глава 13. Тепло – Melegség

Глава 14. Руки целителя – Gyógyító keze

Глава 15. Сказки – Mesék

Глава 16. Горечь – Keserűség

Глава 17. Потеря – Veszteség

Глава 18. Голод – Éhség

Глава 19. Сотворение мира – Teremtés

Глава 20. Горячие камни – Meleg kövek

Глава 21. Тот, кто приходит во сне – Álomban járó

Глава 22. Капкан – Csapda

Глава 23. Беглец – Szökevény

Глава 24. Прости – Bocsánat

Глава 25. Колокольчики – Harangok

Глава 26. Железные перья – Vastoll

Глава 27. Имя – Név

Глава 28. Желание – Vágy

Глава 29. Шей – Varrj

Глава 30. Рубеж – A határon

Глава 31. Разные пути – Különféle utak

Глава 32. Узел – Csomó

Глава 33. Игла – Tű

Глава 34. Притяжение – Vonzalom

Глава 35. Трепет – Borzongás

Глава 36. Затеряться в глубине – Belemerülni a mélységbe

Глава 37. Обещание – Fogadalom

Глава 38. О голоде и золоте – Aranyról és éhségről

Часть 2

Глава 39. Горбун – Púpos

Глава 40. Разворошить осиное гнездо – Bolygatni a darázsfészket

Глава 41. Как песок сквозь пальцы – Mint a homok az ujjain

Глава 42. Козни дьявола – Ördög ármánya

Экстра 1. Огонёк – Tűz

Глава 43. Тень птицы – Madár árnyéke

Экстра 2. Самая лучшая сказка — A legjóbb mese

Глава 44. Вода точит камень – Lassú víz partot mos

Экстра 3. Хмель – Ittasság

Глава 45. Луч света — Fénysugár

Экстра 4. Случай на зимней дороге — Eset a téli úton

Глава 46. О прошлом и будущем — Múltról és jövőről

Экстра 5. Наставники – Tanítók

Глава 47. Поступать по своему, слушать лишь себя — A maga feje után megy

Экстра 6. Ветерок весенний свищет, Всяка птичка пару ищет — Tavaszi szél vizet áraszt, Minden madár társat választ

Часть 48. Где прошёл дракон — герою делать нечего — Ahol a sárkány elhaladt — a hősnek semmi köze

Экстра 7. Время — лучшее лекарство — Az idő a legjobb gyógyszer

Глава 49. Бессилие — Erőtlenség

Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»

Ad Dracones. Глава 49. Бессилие — Erőtlenség (Эрётленшэйг)

Предыдущая глава

Леле

Кажется, обо мне здесь все забыли — который уже день никто не приходит, чтобы побеседовать со мною, допросить или хотя бы пытать — лишь еду приносят исправно, хоть о ней нередко забываю я сам. В подобном холоде обычно хочется есть, но сейчас меня куда больше привлекает кувшин тёплого вина — оно позволяет согреться куда как быстрее, да и нельзя позволить, чтобы его постигла та же участь, что и подёрнутую неаппетитной плёнкой застывшего жира холодную похлёбку. Потягивая вино, я размышляю, по чьей милости удостоился подобной роскоши — или же сегодня какой-то праздник, в честь которого угощают всех заключённых? И всё же мне приятно думать, что кому-то здесь настолько небезразлична моя участь, что он вспомнил обо мне в этот холодный день.

читать дальшеВыглядывая из своей щели, крыса опасливо озирается, но, убедившись, что в этой камере по-прежнему нет никого, кроме меня, мигом смелеет и по-хозяйски направляется к моей миске. Глядя на неё, я не могу не думать, что уж ей-то наверняка всё равно, кто здесь сидит: заядлый преступник, предатель и заговорщик, или же ни в чём не повинный бедолага — всё, что волнует эту не по размеру уверенную в себе тварь — это аппетит узника, ведь, если он будет чересчур хорош, то этот человек мало того что не оставит ни крошки, так ещё и, чего доброго, сожрёт её саму. Если подумать, люди часто совершают ту же ошибку: боятся лишь тех, кто нахрапист и жаден до наживы, совершенно не обращая внимания на тихого соседа, который всегда готов посторониться и уступить — мне ли не знать, что от таких людей подчас исходит несравнимо бóльшая опасность, чем от их горластых соплеменников.

Похоже, крыса подавилась, спеша разделаться с чересчур обильной трапезой — она внезапно закашлялась, а потом её стошнило, и крыса побрела прочь от миски, но на полпути её одолела жадность и она вернулась. Вместо отвращения, обычно вздымающегося в душе при виде этого пакостного грызуна, я с отстранённым любопытством наблюдаю, как крыса бродит возле миски — пожалуй, она была на редкость тупа даже по крысиным меркам. И в то же время я чувствую укол мысли — кто как не я сам похож на эту крысу? Кто, как не я, уже ощущая на шее ледяное дыхание опускающегося меча, предпочитал его не замечать, отчаянно стремясь урвать крохи удовольствий, которые ещё оставались мне в этом мире?

Покачав головой, я отворачиваюсь от крысы — всё равно сейчас я не в состоянии помочь ни ей, ни себе.


***

…В первый день путешествия, сидя в повозке бок о бок с Инанной я ненадолго позволил себе поверить, что наслаждаюсь самой обычной поездкой, в конце которой меня ожидает что-то хорошее — всё, и погода, и мои спутники, и золотистый полог листвы, и мягкий ход повозки — складывалось так, что лучше и не придумаешь.

Атмосфера спокойствия и неспешности в караване лучше, чем чьи-либо заверения говорила о том, что в этих краях в последнее время царит мир; глядя на добродушно перешучивающихся друг с другом в ожидании сигнала двигаться караванщиков, я с трудом мог поверить в реальность того, что совсем недавно разгневанные люди с оружием в руках ополчились на соседа, предав огню его замок — а ведь это случилось не так уж далеко отсюда.

Единственными, кто не поддавался всеобщей расслабленности, были Верек и его подопечный; казалось, старший сын таинственной семьи Анте никогда не ослабляет бдительности — то ли в силу возложенной на него ответственности, то ли по склонности характера. Твердынец же просто сторонился всех так усердно, что достиг в своём стремлении полного успеха — его и впрямь никто не замечал. Пожалуй, не скажи мне Ирчи, кто он такой, заранее, я бы и сам не обратил на него ни малейшего внимания, ведь вокруг было полно куда более интересных объектов для наблюдения.

Одним из которых, что скрывать, была Инанна — когда мы наконец тронулись с места, я уговорил её сесть рядом с собой в повозку, тайком любуясь тем, как ветер играет выбившимися из-под платка прядками, которые казались игривыми и пушистыми, словно лапки котёнка; как она щурится на солнце, разглядывая за сжатыми полями щетину леса; как поправляет платок лёгким движением руки, грациозным, словно покачивание головки цветка.

Потому появление Ирчи вызвало лёгкую досаду — когда он поднялся на повозку, я посторонился, уступая ему место, а он, будто не замечая этого, придвинулся вплотную к Инанне и принялся что-то показывать ей, улыбаясь при этом во весь рот. В другое время я и сам не преминул бы прислушаться к тому, что он говорит, но тут я отвернулся, старательно разглядывая окрестности; на ясное солнце словно бы набежала туча. Но вскоре всё вернулось на круги своя — Ирчи спрыгнул с движущейся повозки на ухабистую обочину, будто это не стоило ему ни малейших усилий, и я с запозданием укорил себя за непрошенную мысль: «Неужто тебе так не терпится переломать себе ноги?» Я и сам не мог понять, отчего это так меня раздражает — не лучше ли радоваться последним прекрасным дням осени, пока у меня ещё есть такая возможность?


***

Наконец на привале мне выпал случай заговорить с твердынцем — и при звуках его гортанного выговора я испытал чувство сродни восторгу, так что на миг даже позабыл о том, что моя личина учителя — простая ложь, настолько меня увлёк его необычный язык.

Хоть и понимая, что моё любопытство не вполне уместно, я всё же не удержался от того, чтобы напрямую выказать свой интерес вслух, после чего Верек вполне справедливо указал на то, что мне это знать не положено; однако тут неожиданно вмешался сам господин Нерацу, заявив, что он не видит смысла в том, чтобы укрывать свой язык столь же тщательно, как прочие тайны своего народа. Воспользовавшись этим, я тут же принялся выспрашивать его, однако, видимо, мои вопросы показались ему чересчур сложными:

— Боюсь, что я и сам мало что смогу объяснить вам, ведь я плохо говорю по-валашски, — несколько смутившись, поведал он. — Но я постараюсь рассказать о том, что вам захочется узнать.

— У меня и в мыслях не было утруждать вас, — заверил его я, с улыбкой вспомнив своего наставника, который порой терял терпение, принимаясь сетовать на то, что это за тяжкий труд — пытаться вбить что-то в дубовые головы своих воспитанников. — Просто скажите что-нибудь на своём языке.

— Что же мне сказать? — растерялся господин Нерацу, и его взгляд поневоле задержался на том месте, где недавно сидел Ирчи — но тот уже куда-то ушёл.

— Может, какую-нибудь песню или сказку? — неожиданно пришла на помощь Инанна.

— Да, конечно. — Немного задумавшись, твердынец запел — так тихо, что сначала я, пожалуй, не смог бы разобрать ни слова, даже знай я его язык, но постепенно начал различать слова:

— Сурэ мустрэ, сурэ мару,
Децу, децу ыр-р-р-р,
Карэ сутэ, сутэ чару,
Парэ сецу ыр-р-р-р…

В сгущающихся сумерках рокот его голоса, что словно зарождался в глубине груди, звучал до странного успокаивающе — казалось, шелест листьев и потрескивание поленьев в костре вторили ему. Когда песня закончилась, Инанна спросила:

— Это колыбельная?

Поскольку она сказала это на нашем родном языке, мне пришлось пояснить:

— Песня, которую поют детям, чтобы они засыпали.

Твердынец кивнул.

— Если по-валашски, то это будет… дитя моё, дитя, приди, расти, расти. Ночь темна, тьма наступает, поскорей усни.

— Сурэ мустрэ, сурэ мару… — прищурившись, повторил я по памяти — мне всегда удавалось хорошо запоминать на слух. — Значит, на вашем языке «мустрэ» — это «мой», «сурэ» — «дитя», а «мару» — приди?

— Господин Вистан всё верно понял. То, что заканчивается на «у» — «мару», «децу» — это значит, что кто-то что-то делает.

— А Нерацу? — тут же спросил я.

— «Нерацу» значит… значит… тот, кто… — не на шутку задумался твердынец.

— «Разящий», — неохотно ответил Верек. — Родовые имена Твердыни всегда означают действие.

— Как это любопытно, — не преминул заметить я. — Насколько мне известно, наши имена обычно означают либо какое-то место, либо предмет или свойство — такие родовые имена, как у вас, у людей редко встретишь. — Вновь поймав на себе тяжёлый взгляд Верека, я предложил: — Однако, пожалуй, нам всем пора отдохнуть, ведь день выдался долгим, да и завтра предстоит нелёгкая дорога. Благодарю вас, господин Нерацу — я сохраню полученные от вас драгоценные знания глубоко в сердце и никому не поверю их без вашей на то воли.

Такое обещание вполне устроило как твердынца, так и его бдительного сопровождающего; что же до младшего брата Верека, так он давно уже клевал носом, явно жалея, что его не отпустили к другому костру вместе с Ирчи.


***

На следующий день я сидел у костра вместе с Эгиром и Инанной, наслаждаясь хорошим вечером и приятной компанией. Твердынец и Верек с Феньо рано удалились в свою палатку, а Ирчи вновь ушёл веселиться к соседнему костру. Неожиданно тишину ночи прорезали звуки дуды и нежные напевы свирели, к которым вскоре присоединился хор мужских голосов. Хоть поначалу Инанна не показывала вида, что её это интересует, она нет-нет да и поглядывала через плечо.

— Пойдёмте посмотрим, — предложил я наконец.

Инанна с радостью согласилась, помогая мне подняться на ноги, а Эгир проворчал:

— Было бы на что смотреть, — однако присоединился к нам.

Когда мы с Инанной подошли, веселье уже было в самом разгаре, и мы пристроились в круг тех, кто пел, хлопая в ладоши. Среди танцующих я сразу заметил белобрысую голову Ирчи — он отплясывал, будто у него под ногами была не земля, а пылающие угли. Пролетая мимо нас, он внезапно схватил за руку Инанну и выдернул из круга, будто ястреб перепёлку; я непроизвольно сделал шаг вслед за ней, но вовремя остановился.

Глядя на то, как танцуют эти двое, я чувствовал, что меня раздирают одновременно дикая зависть и столь же безудержное восхищение, настолько легки и слаженны были их движения. Мне казалось, что моё сердце не выдержит этого зрелища — оно колотилось с такой силой, будто это не они, а я из последних сил нёсся в неистовом танце — и всё же я продолжал смотреть, словно заворожённый, и одновременно проклинал судьбу за то, что мне довелось это увидеть.

Лишь когда Инанна, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, заняла место рядом со мной, я, оглянувшись, внезапно увидел за спинами людей твердынца — не знаю, сколько он простоял так, прежде чем я его заметил. На его лице отблески огня сплетались с тенями, расцвечивая белую кожу причудливыми узорами, а в широко распахнутых глазах будто затаилась потаённая тоска. Поймав мой взгляд, он тут же исчез в ночи.


***

Вид высокой башни Вёрёшвара заставил меня подобраться. Возможно, причиной послужило то, что я впервые после заточения оказался в подобном городе — любопытные взгляды множества незнакомых людей, нависшие над головой стены замка и даже сам их кровавый цвет — всё наполняло душу недобрым предчувствием.

По правде говоря, я вздохнул с облегчением, оказавшись в стенах корчмы — здесь царили тишина и порядок, столь несвойственные обычным постоялым дворам. В ожидании наших спутников мы сидели в общем зале бок о бок с донельзя хмурым Феньо, которого не взяли на базар, и твердынцем, то и дело зябко поводящим плечами.

— Эгир, тебе доводилось бывать здесь прежде? — бездумно бросил я, и тут же пожалел о сказанном: ведь Эгир едва ли мог правдиво ответить на этот вопрос, не сболтнув ненароком лишнего, однако мой верный спутник ограничился односложным:

— Бывал. — Молчание длилось довольно долго, но потом он добавил: — С вашим батюшкой.

Хоть Инанна не произнесла ни слова, по интересу, вспыхнувшему в её взгляде, я догадывался, что она хочет спросить о многом; о своих родителях я прежде рассказывал лишь то, что они покинули этот мир, когда я был ещё ребёнком.

— Я служил ещё батюшке господина, — ответил ей за меня Эгир, кивая в мою сторону.

— Именно отец позаботился о том, чтобы я получил образование, — поспешил я перехватить инициативу в разговоре. — Так что благодаря его усилиям у меня теперь есть кусок хлеба.

— Ваш отец был весьма мудр, — отозвалась Инанна.

Невысказанное ею было яснее всяких слов: с таким увечьем, как у меня, только и остаётся, что зарабатывать на жизнь подобным трудом. При этом я вздохнул про себя, рассудив, что жизнь человека — всё равно что проточное озерцо: кажется, что она незыблема и постоянна, а на деле полнится водоворотами, в которых человек обретает и теряет всё как по мановению руки.

Наконец вернулись наши спутники, нагруженные мешками с припасами. Свалив их на пол, Ирчи вытащил из-за пазухи узорчатую шерстяную шаль и с безмерно гордым видом вручил Инанне. Она в нерешительности замерла, и на её лице отразилось удивление.

— В это время года в горах куда холоднее, чем на равнине, — не растерявшись, улыбнулся ей Ирчи. — Так что не отказывайтесь, эта шаль сослужит вам добрую службу!

Тогда Инанна всё-таки приняла подарок и тотчас примерила его. При этом я не мог не посетовать про себя, что столь простая идея не пришла в голову мне самому — ведь я мог бы сделать это ещё в Альбе-Юлии, если бы мои мысли не были поглощены другим!

Вместе с тем я окинул Ирчи оценивающим взглядом: неужели он в самом деле рассчитывает, что его назойливые знаки внимания возымеют действие?


***

С того момента, как мы покинули Вёрёшвар, всё пошло не так. Вначале произошёл несчастный случай с братом Верека, поставивший меня перед серьёзным выбором. Тогда я для себя решил, что во что бы то ни стало одолею остаток пути, даже если дальше мне придётся идти одному — до сих пор на мою долю и так выпало слишком много удачи. Когда всё наконец прояснилось, и мы решили, что нас покинут только двое, да и то на время — ведь Верек собирался тут же вернуться — то я вновь смог вздохнуть с облегчением, рассудив, что всё пошло на лад. Только Эгир украдкой качал головой, приговаривая: «Не к добру это…»

В то роковое утро меня не посетил ни малейший отголосок дурного предчувствия: день обещал быть погожим, Инанна уже встала и в палатку проникал аромат готовящейся на костре похлёбки, да и спина меня не особенно беспокоила, так что я неторопливо потягивался, думая о том, что пора бы вставать. Даже когда насторожился Эгир, я лишь перекатился на другой бок, с любопытством прислушиваясь: различив стук копыт, я решил, что это вернулся Верек.

Когда я понял, что по дороге скачет несколько всадников, в душу закралось опасение, и я приподнялся, чтобы шёпотом попросить Эгира:

— Глянь, что там такое!

Осторожно отодвинув полог палатки, Эгир выглянул сквозь узкую щель, я же так и продолжал сидеть на месте, кутаясь в одеяло. Вскоре стук копыт замер у нашей стоянки, и раздался зычный голос:

— Кто вы такие и сколько вас здесь?

Ответ Ирчи я разобрал с трудом, ведь он говорил тише. Эгир также не спешил объяснять, что он видит, неподвижно застыв у полога.

Затем тот же мужчина потребовал:

— Пусть все, кто в палатках, выйдут на свет! — и я поневоле напрягся, не зная, что предпринять.

Далее последовала какая-то малопонятная возня — голос предводителя немного отдалился, Ирчи что-то невнятно ему отвечал; внезапно совсем рядом с нами раздался женский вскрик — страха или боли, ему вторил протестующий крик Ирчи.

Не помня себя, я ринулся вон из палатки, но на спину тут же навалилась чудовищная тяжесть, вдавливая меня лицом в меховое одеяло, без остатка поглотившее мой собственный вопль. Я принялся вырываться так, словно меня пытались не удержать, а задушить, как утопающий бессознательно рвётся к свету из глубины, а в ушах по-прежнему стоял этот крик, лишающий меня остатков рассудка — мне казалось, что, если я немедленно не окажусь рядом с Инанной, то этот зов так и будет вечно преследовать меня, сводя с ума. И тут снаружи послышались новые звуки — звон мечей и крики. Сквозь марево паники пробилась мысль: кто же там сражается? Неужто кто-то пришёл нам на помощь? Когда всё стихло, Эгир наконец разжал руки, отпуская меня, и я вывалился из палатки — чтобы узреть представшее моим глазам побоище.

Снег был залит горячей кровью, от которой ещё шёл пар, и эта картина была столь необъяснимой в своей чудовищности, что я и вправду готов был поверить, что земля разверзлась, не выдержав творящихся на ней злодеяний, и исторгла чудовищ, которые разорвали этих людей на части.

Оглядываясь, я не сразу заметил господина Нерацу с окровавленным мечом — он склонился над распростёртым на земле Ирчи. В тот момент мысль, что этот щуплый твердынец в мгновение ока перебил всех напавших на нас, показалась мне столь невероятной, что я охотнее поверил бы в подземных монстров. Уставясь на него во все глаза, я чуть было не произнёс вслух: «Это ты?» — но тут из-за спины я услышал всхлип Инанны — она всё ещё сидела на окровавленном снегу. Я поспешил к ней и обнял, чтобы утешить, но Инанна тут же вырвалась из моих рук и бросилась к Ирчи — опустившись на снег, она уложила его голову к себе на колени, а я так и застыл на месте, как дурак, снедаемый ревностью и ещё более мучительным чувством вины и бессилия: ведь он пытался защитить её, а я — нет.

Я перевёл взгляд на Эгира — судя по тому, как тот стоял, озираясь, я понял, что случившееся здесь казалось ему не менее невероятным, чем мне. Затем он с досадой вскрикнул:

— Лошади! — и бросился к дороге — но, судя по тому, как он уставился вдаль, тех уже и след простыл.

Нахмурив брови, он подошёл и сжал моё плечо — и я без слов понял, что он хотел сказать: это были отнюдь не грабители, не случайные охотники за лёгкой наживой — это мой злой рок нашёл меня. Мы слишком сильно задержались в Альбе-Юлии.


***

Даже от единого воспоминания об ужасных событиях того дня меня прохватывает озноб, и я бессознательно кутаюсь в одеяло. Казалось бы, прошло немало времени, и над нами не раз нависала опасность неминуемой гибели, да и сейчас моя жизнь висит на волоске — и всё же для меня не было ничего более страшного, но в то же время и более отрезвляющего, чем то нападение. Прежде мне казалось, что перенесённые мною невзгоды успели закалить меня и умудрить, но до того момента я и понятия не имел, насколько безжалостен может быть этот мир — и насколько он щедр и благостен, раз спасение может быть столь нежданным и бескорыстным.

Пусть даже с тех пор я исчерпал всю удачу, отмеренную мне судьбой, пусть даже меня ждёт казнь — или, что ещё хуже, заточение до самого скончания дней — при мысли о протянутой мне тогда руке меня даже в стылой камере, где от каждого выдоха клубится пар, охватывает такое тепло, будто где-то внутри разгорается огонёк свечи. «Спасибо вам, господин Нерацу», — шепчу я в никуда, надеясь, что, если его ушей и не достигнут мои слова, то они послужат ему незримой опорой, что позволяет тяжело больному подняться с постели.


Цинеге

Дорога в Гран показалась мне более тяжкой, чем путь в Варод — отчасти потому, что туда мы ехали за разгадкой, а назад везли ответы, которые едва ли кого-то порадуют, а отчасти из-за того, что мертвец — не самый лучший попутчик, да и погода была на редкость мерзкой: днём нас то и дело заваливало сырым тяжёлым снегом, а по ночам подмораживало, сковывая рыхлый снег коркой, о которую кони ранили ноги. По такой дороге и всаднику ехать не очень-то весело, а уж тащиться с телегой — и вовсе одно мучение. Акош злился из-за любой заминки, то и дело потрясая поднятым кнутом, словно грозил самим небесам, которые в ответ равнодушно опорожняли на нас очередную тучу.

— Чай, в Гране нас уже потеряли, — с горечью пожаловался он, когда нам довелось встать на ночлег в расположенной в какой-то паре дней езды от столицы корчме.

— Так куда спешить-то? — попытался успокоить его я. — Этот, что с нами, уже бед не доставит, равно как и тот, что сидит в Гране. Разве ты сам не знаешь, что судилища не будет, пока не явится дюла — а его, скорее всего, раньше весны ждать не стоит. От лишнего дня ничего не изменится, давай-ка лучше хорошенько отдохнём, мы как никто это заслужили.

Судя по виду Акоша, он явно придерживался иного мнения, однако лишь махнул рукой, давая сигнал правившему подводой молодому воину по прозванью Чендеш [1], которого ишпан отправил с нами. Изначально Акош предложил дать нам в подмогу пару мужиков из Керитешфалу, но, стоило Элеку завести об этом разговор с жителями деревни, как все они воззрились на него с прямо-таки суеверным ужасом, а талтош объяснил, что убитый внушает им такой трепет, что толку от подобных помощников всё равно не будет, после чего предложил, что может поехать сам, буде то угодно господину ишпану, однако на это Элек вновь обругал их всех невежественным дурачьём, сказав, что его люди будут не в пример надёжнее этих деревенщин.

Хоть Акош завернул в корчму с явным нежеланием, видно было, что дорога утомила его ещё сильнее моего — подкрепившись основательным ужином, он после единственной чарки вина задремал прямо за столом. Тогда я поднялся с места, радуясь тому, что мягкие сапоги не издают никаких звуков, и сделал знак крутившемуся неподалёку корчмарю. Тот немедленно провёл меня в отдельную комнату, где снабдил пером, чернилами и небольшим листом пергамента. Хоть я успел по дороге до последнего слова продумать то, что собираюсь написать, мне понадобилось некоторое время, чтобы перенести всё на пергамент, и хозяин терпеливо дожидался, стоя рядом.

— Куда господин желает отправить послание? — спросил он, когда, закончив, я перечитал написанное, ожидая, пока подсохнут чернила.

— Оно предназначено турулу [2], у тебя найдётся подходящий крылатый посланец?

— А то как же, — отозвался он и провёл меня в комору, где стояли корзины с мирно курлыкающими голубями. — Отличная порода, — похвастал корчмарь, поднимая одну из корзин на уровень глаз, чтобы я мог рассмотреть её обитателя, — в дождь, в снег ли, в град — всё долетит подобно молнии.

Я с сомнением посмотрел на невзрачную с виду птицу, которая вовсе не сопротивлялась, когда её вытаскивали из корзины, и протянул хозяину свёрнутый пергамент. Корчмарь ловко приладил его к лапке голубя и, всё так же не выпуская птицу из рук, вместе со мной вышел во двор. Голубю явно не терпелось размять крылья — легко вспорхнув с рук, он и впрямь умчался с такой резвостью, коей позавидовала бы иная ласточка.

Когда я вернулся, Акош ещё дремал. Легонько похлопав его по плечу, я предложил:

— Чем тут носом клевать, лучше шёл бы, отдохнул на кровати, а то потом опять будешь ворчать, что шею ломит.

В ответ он недовольно поморщился — знать, шея уже затекла — и спросил:

— Ну что там, снег всё сыпет или перестал?

— Почти перестал, но ветер задувает будь здоров, — ответил я. После этого Акош молча поднялся с места и вслед за мной прошёл к комнате, которую нам троим выделил корчмарь для отдыха. Для меня стало немалым облегчением то, что Акош больше ни о чём не спрашивал — судя по тому, как он говорил о погоде, он не всё время спал, а мне совершенно не хотелось кривить перед ним душой. Быть может, он решил, что я отлучался за совершенно невинной надобностью — а если и нет, то предпочёл не допытываться, в чём дело.


***

Когда мы вышли к Дуне, едва начинал заниматься рассвет. Казалось, Акош с каждым шагом всё больше терял терпение — он то оглядывался на плетущуюся вслед за нами подводу, то всматривался в темнеющий на другой стороне реки Гран, постукивая по сапогу рукоятью кнута. Однако мы ещё не успели ступить на лёд, когда от прибрежной рощи отделился целый отряд — восемь конных воинов — и направился к нам неторопливо, словно они знали, что с подводой мы никуда не денемся.

Акош нахмурился, будто все его дурные предчувствия разом подтвердились, однако не тронулся с места. Я на всякий случай придвинулся к нему поближе и, перехватив удила левой рукой, правую опустил на меч, ожидая, пока неведомые воины сами назовут себя. Впрочем, не такие уж неведомые: едва они преодолели половину расстояния, как Акош нарушил молчание, громогласно спросив:

— Давненько не виделись, Каролд; какими судьбами? — То, что он умудрился издали признать в предрассветных сумерках давнего соратника мелека, было поистине удивительно; впрочем, дружелюбия в его голосе по случаю встречи со старым знакомым не было и в помине.

Вглядываясь в прочих всадников, я убедился, что, похоже, Каролд и впрямь прихватил с собой лучших из людей Онда. Сама их неторопливость свидетельствовала о том, насколько они уверены в своём превосходстве, а потому, отвечая Акошу, Каролд не стал ходить вокруг да около:

— И тебе привет, Акош. Наших ушей достигла скорбная весть, что ишпан Коппань был убит. Нам стало известно, что вы сопровождаете останки ишпана в Гран — так дозвольте избавить вас от хлопот, предоставив нам самолично отвезти покойного ишпана Коппаня к мелеку Онду, который позаботится о том, чтобы его предали достойному погребению.

Акош слушал его, не прерывая, пока я, наконец, не выдержал:

— Почему вы уверены, что мы везём с собой именно тело ишпана Коппаня? — Сказал я, заработав осуждающий взгляд Акоша. — Вплоть до того, что не считаете нужным спросить, так ли это?

— Мы можем немедленно это проверить, — заявил Каролд, направив коня к подводе. Чендеш растерянно переводил взгляд с него на меня с Акошем и обратно, не зная, стоит ли ему воспрепятствовать неизвестно откуда взявшимся воинам или же подчиниться. Каролд спешился, также испытующе воззрившись на Акоша.

— Согласно заведённому порядку, прежде нам надлежит доставить покойного в королевский замок, — ответил Акош. — Останки будут переданы мелеку Онду, когда о том распорядится кенде.

— Никто из власть предержащих не должен противиться тому, чтобы благородный человек был надлежащим образом погребён — в противном случае это можно счесть надругательством над умершим, попирающим все законы богов и людей, — тон Каролда оставался столь же ровным, однако в нём появился напор, перед которым не устоял бы человек менее сильный, чем мой старший товарищ.

— Вы готовы противиться воле кенде, дабы выполнить приказ, полученный от мелека? — напрямую спросил Акош.

— Если вы и впрямь получили подобный приказ, ниспровергающий вековые устои, от кенде, то позвольте спросить — есть ли у вас подтверждающая это печать?

Я готов был поспорить, что в этот момент Акош крепко выругался про себя, но внешне он никак не выказал своей досады, вытащив из сумы печать королевского судьи:

— Я уполномочен действовать по приказу корхи, а слово корхи доносит волю властителя до его подданных.

— Господин корха должен объявлять волю кенде, однако же вершить её надлежит дюле, а в его отсутствие его наместнику — мелеку Онду, буде тот пользуется безраздельным доверием дюлы, — нашёлся с ответом Каролд. — Посему извольте подчиниться печати высокородного мелека, который направил нас, дабы мы с почётом ввезли в Гран тело его почившего племянника.

Я испытующе воззрился на Акоша, гадая, будет ли он стоять на своём до последнего — и придётся ли нам втроём сражаться с восьмерыми воинами. Я видел, как ходят желваки у него на скулах, и всё же Акош с его богатым жизненным опытом отлично понимал, когда надлежит отступить.

— Быть посему, — бросил он. — И всё же лошадь мы забираем. Чендеш, выпрягай, да поживее, — велел он воину, который по-прежнему потерянно вертел головой, — поедешь на этой кобыле.

— Мы уезжаем? — спросил я.

— А что тут ещё делать? — буркнул в ответ Акош. Чендеш весьма сноровисто выпряг лошадь и тут же присоединился к нам, предоставив Каролду и его витязям решать, какого из боевых коней впрягать в подводу.

Когда мы выехали на середину реки, Акош наконец выругался вслух:

— Вот черти!

— Откуда же они узнали? — осторожно поинтересовался я.

— Да вестимо, откуда — я ж говорил, что и у Элека хватало тех, кто мог послать Онду весточку. Надо было дать знать корхе, чтобы выслал кого-нибудь нам навстречу, но, чего доброго, это в самом деле привело бы к стычке, а оно того не стоит. — Обернувшись ко мне, он ободряюще кивнул: — Собственно говоря, этот мертвец нам без надобности — ничего нового он ни нам, ни им уже не расскажет. Скверно лишь то, что Онд узнал о случившемся раньше кенде и корхи…

В ответ на это я лишь задумчиво кивнул, внимательно разглядывая простирающийся перед нами лёд — угоди мы сейчас в полынью, этим мы точно оказали бы мелеку Онду отменную услугу.


Примечания:

[1] Чендеш — Csendes — прозвание означает «спокойный, тихий, молчаливый, кроткий», то бишь, «тихоня»; напр. Csendes-óceán — «Тихий океан».

[2] Турул (венг. turul) — мифическая хищная птица, подробнее см. примечание к главе 15.

Psoj_i_Sysoj, блог «Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет»

Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет. Глава 16

Предыдущая глава

На следующий год, также в начале зимы, в сонные послеполуденные часы молодые и старые члены Торговой палаты похитили Чэн Фэнтая, принудив его отобедать с ними. Второй господин монополизировал перевозку товаров на севере страны, и был полностью независим, поскольку мог опираться на форт семьи Фань. Кроме того, благодаря поддержке главнокомандующего Цао, маньчжуры не осмеливались чинить ему препоны. Когда ему попадались особо ценные товары, он доставлял их напрямую через горы, чтобы избежать уплаты пошлины, а с шайками местных разбойников у него давно всё было улажено. Поступая так, он добивался от торговли чистой прибыли, и прибыль эта была весьма внушительной. Таким образом Чэн Фэнтай без помех твёрдо закрепился как на легальных, так и «теневых» торговых путях. Люди из Торговой палаты бросали на него завистливые взгляды, но ничего не могли поделать с этим незаурядным человеком, не связанным никакими условностями. На сей раз, действуя то устрашением, то посулами, эти влиятельные господа насели на него со всех сторон, намереваясь во что бы то ни стало добиться своего.

читать дальшеВчера Чэн Фэнтай ночь напролёт играл в маджонг, а потому проспал полуденный чай с лёгкими закусками. Встав с постели, он почувствовал, что прямо-таки умирает с голода, и в это самое время Торговая палата раскошелилась, чтобы пригласить его на обед. Ресторан был вполне сносный, и Чэн Фэнтай решил: почему бы, собственно, и нет. Сидя за круглым столом, он терзал куриные грудки, запивал их вином и терпеливо выслушивал, как его пытались склонить к компромиссу, выступая в роли то героев, то злодеев [1] — это была интереснейшая пьеса с чётким разделением ролей. Дождавшись горячих блюд, он тут же с остервенением на них набросился [2]. Почти закончив есть, он, так и не сказав ни слова в ответ, попросил официанта принести ещё миску риса. Члены Торговой палаты пришли в полное недоумение: они столько времени то нахваливали его, то поносили, а он лишь молча поглощал пищу, будто оголодавший волк, проявляя полное бескультурье. На что это вообще похоже?

Когда Чэн Фэнтай насытился, он отложил палочки и медленно вытер губы и руки полотенцем. Все в ожидании уставились на него.

— Вы всё сказали? — наконец подал голос Чэн Фэнтай.

— Да, всё, — закивали собравшиеся.

— Тогда моя очередь говорить?

— Просим второго господина высказаться.

Покосившись на сидящего ближе всего старика, Чэн Фэнтай начал:

— Хозяин Ли, ладно ещё остальные, но у вас-то как хватает наглости заговаривать со мной о делах? Сколько в прошлом году стоила полученная вами партия шёлка и атласа из Ханчжоу? А какую цену вы назвали мне? Вы меня за дурака держите? Тогда из уважения к вашим летам я не стал вам отказывать и совершил невыгодную сделку, а вам это лишь сыграло на руку!

Хозяин Ли нипочём не ожидал, что он осмелится говорить столь откровенно. Морщинистое лицо торговца побагровело, а язык будто бы отнялся, так что он не мог вымолвить ни слова в ответ. Покончив с ним, Чэн Фэнтай принялся расправляться с остальными согласно порядку рассадки за столом, пока не разнёс всех в пух и прах. В конце концов, среди торговцев было в обычае льстить и лицемерить [3]: кто искуснее притворялся и жульничал — тот и одерживал верх. Для них прямота Чэн Фэнтая, граничащая с грубостью, была поистине чем-то невиданным. Над столом повисло гробовое молчание [4] — все были словно громом поражены.

Чэн Фэнтай встал и, сунув руку в карман брюк, обвёл присутствующих зажатым в другой руке свёрнутым в трубку полотенцем.

— С тех пор, как после восемнадцатого сентября [5] север оказался во власти японцев и бандитов, вы не осмеливались туда и носа сунуть. Это я, Чэн Фэнтай, рискуя собственной головой [6], проложил путь через пять застав, одолел шесть генералов [7]. Каждая из этих застав стоила мне немалых денег, так что этот путь я выстлал серебром. И вот теперь, когда я могу беспрепятственно ходить по нему, вы являетесь, чтобы урвать свой кусок [8]. И откуда только берутся такие любители приходить на готовенькое?

Все прочие торговцы во все глаза уставились на разглагольствующего Чэн Фэнтая — от подобной откровенности они попросту утратили дар речи, и когда он закончил, за столом ещё долго стояла тишина. Председатель Торговой палаты, почтенный старик, приподняв брови, медленно поднялся с места и пару раз кашлянул в носовой платок.

— Второй господин Чэн, то, что вы сказали, не вполне верно. В каждом деле есть свои правила. Члены Торговой палаты Бэйпина с давних пор пользуются этими торговыми путями, вы не имеете права подминать их под себя!

— Вы, почтенный, не потрудившись спросить, навязываете мне свои правила, — холодно усмехнулся Чэн Фэнтай. — С каких это пор я стал членом вашей Бэйпинской торговой палаты? К тому же, дорога лежит под небом, и, хоть это — мой Великий шёлковый путь, я не могу воспрепятствовать тому, чтобы вы в свою очередь [9] зарабатывали на нём деньги. Пусть каждый проторит себе дорогу в силу своих возможностей!

— Однако, второй господин, северный путь кишит злодеями [10], он невероятно труден и опасен, вы отрезали нам все возможности заработать…

— Ну так, значит, вы бездарны, — прищёлкнул языком Чэн Фэнтай. — Удивляюсь я вам: вас послушать, так если я не пробью для вас дорогу, то вам и конец настанет. Как же вы раньше-то без меня справлялись?

И всё же председатель Торговой палаты решил проявить великодушие, взяв на себя роль добряка:

— Второму господину благоволит удача в делах, вот ему и невдомёк, насколько тяжело приходится нам. Разве все мы собрались здесь не для того, чтобы посоветоваться со вторым господином?

— Да ну? — изумился Чэн Фэнтай. — Неужто вы и правда нуждаетесь в моём совете? А мне-то показалось, что вы все собрались тут, чтобы угрожать мне, задавив числом [11].

В сложившейся ситуации было непонятно, кто кого притесняет. Председатель подумал про себя, что Чэн Фэнтай всецело заслуживает своей репутации. Со столь беспардонным и невыносимым человеком поистине невозможно иметь дело. Похоже, он в самом деле решил остаться одиночкой [12]. Хоть в сравнении с остальными его дело был столь велико, всё же он никому не позволял ни к чему себя принудить или запугать чьей-либо властью, так что председателю Торговой палаты оставалось лишь пойти на последнюю уступку:

— Второй господин, речь ведь не идёт о том, чтобы вы делали это даром. Если вы позволите нам следовать с вами по одной дороге, то все присутствующие запомнят эту услугу и впредь не станут чинить вам препятствий. Мы можем обсудить цену.

Чэн Фэнтай помахал ладонями в знак отказа.

— Как можно говорить о цене — я заплатил за эту дорогу тем, что стою под дулами разбойников, такое за деньги не купишь. Лишь мои друзья могут ей пользоваться.

Все присутствующие знали, что Чэн Фэнтай — человек весьма состоятельный [13] и к тому же порывистый, а потому тут же уверовали, что он позволит им беспрепятственно пользоваться северной дорогой — они решили, что он внезапно пришёл в себя и правда желает видеть их своими друзьями. Кто бы мог подумать, что вслед за этим он добавит:

— Но вы, кто сегодня собрался здесь, все как один — ублюдки [14], привыкшие притеснять других!

С последним словом Чэн Фэнтай швырнул свёрнутое полотенце в супницу. Это произвело эффект взорвавшейся бомбы: суп расплескался по столу, несколько капель попали на очки председателя Торговой палаты. Старик содрогнулся от испуга всем телом. Одержав победу в этой словесной баталии, безмерно довольный собой Чэн Фэнтай толкнул дверь и покинул ресторан в прекрасном расположении духа.

Он уже давно думал, как бы половчее проучить Торговую палату. Ничего хорошего Чэн Фэнтай с их стороны никогда не видел — эти люди только и делали, что при любом удобном случае ставили ему подножки. Все они были отвратительны ему тем, что, изображая добродетель, на самом деле были крайне от неё далеки. И вот сегодня ему наконец представилась возможность свести с ними счёты. Наевшись и напившись до отвала, он ещё и отвёл душу — при мысли о том, как он только что скрестил с ними оружие, в его душе поднималась волна удовлетворения.

Когда Чэн Фэнтай чувствовал подобный подъём, он был будто во хмелю или под действием морфия. Он никак не мог успокоиться и не контролировал себя. Сев в машину, он запрокинул голову и какое-то время хохотал как ненормальный. Его водитель Лао Гэ был ничуть не удивлён подобным поведением хозяина — он давно привык и не к такому. Дождавшись, пока Чэн Фэнтай отсмеётся и переведёт дух, он спросил:

— Куда едем, второй господин?

— Езжай в «малую резиденцию» [15]!

Эта самая «малая резиденция» была домом танцовщицы, которую совместно содержали Чэн Фэнтай и Фань Лянь. В прошлом году они оба были настолько покорены этой очаровательной и яркой красоткой, что ни один не желал уступать, и дело чуть не дошло до драки. Однако эта весьма умудрённая и сметливая особа заверила, что она глубоко тронута силой чувств обоих поклонников, и ей неловко, что шурин и зять ссорятся из-за неё. Лучше бы им поладить и сообща её посещать. Чэн Фэнтай в ответ на это лишь ухмыльнулся, а Фань Лянь не понял: как это — сообща посещать? И что им делать всем втроём? Тогда она вытянула указательный пальчик и шутливо постучала его по лбу: «Ах ты глупыш! Ведь в неделе семь дней, тебе — понедельник, среда и пятница, а ему — вторник, четверг и суббота — неужто не сможете разойтись?» Фань Лянь онемел от смущения и залился краской.

Чэн Фэнтай же заключил, что обе стороны могут извлечь из этого немалую выгоду, а потому в порыве щедрости приобрёл дом, где и поселил их общую любовницу [16].

Когда он заявился в «малую резиденцию», при виде него старая служанка [17] перепугалась:

— Почему второй господин Чэн приехал сегодня? К сожалению, сейчас наверху второй господин Фань.

— И правда, что-то многовато тут вторых господ, — отмахнулся от неё Чэн Фэнтай. Поднявшись наверх, он прошёл сразу к спальне и распахнул дверь ударом ноги. В этот самый момент Фань Лянь развлекался в постели с танцовщицей; услышав стук открываемой двери, он высунул из-под одеяла растрёпанную голову и надел очки.

— Старший зять, сегодня же не твой день! — нахмурился он.

Чэн Фэнтай подобрал его разбросанную по полу одежду и, приподняв одеяло, сунул её туда.

— Пришло время поменяться днями. Мне — понедельник, среду и пятницу, тебе — вторник, четверг и субботу. Меняемся, сегодня я её хочу.

Фань Лянь, вспыхнув, скинул одежду на пол и прикрыл промежность уголком одеяла:

— Да ты посмотри, в каком я виде! С чего ты вдруг решил меняться? Шёл бы ты лучше меняться с кем-нибудь другим!

Чэн Фэнтай горящим взором прошёлся по его холёному телу и с улыбкой ответил:

— На кого же мне поменяться? Может, на тебя? — Он неожиданно потянулся, чтобы дотронуться до него, но Фань Лянь шлёпнул его по руке.

Танцовщица прыснула со смеху и принялась кокетничать, лёжа под одеялом:

— Раз уж вы пришли, присоединяйтесь! Никто не должен выходить из дому в такой холод!

Чэн Фэнтай, уже скидывая одежду, погладил её по щеке.

— А ты своё дело знаешь, — с похотливой улыбкой заметил он, а затем, обернувшись к Фань Ляню, спросил: — Ну как, всё ещё хочешь уйти?

Фань Лянь подумал, что Чэн Фэнтай, похоже, где-то поднабрался и теперь буянит. Однако уступать не хотелось, а потому он сердито заявил:

— Никуда я не пойду!

Хоть Фань Лянь остался, нахально отказавшись уйти, ему с этого ничего не перепало. Он желал, чтобы танцовщица помогла ему снять напряжение, однако вместо этого Чэн Фэнтай тут же принялся тискать его и целовать, будто женщину, отчего Фань Ляню стало невыносимо тошно [18]. В конечном итоге ему только и оставалось, что съёжиться на одной стороне постели и в тоске терпеть тряску и разнузданные стоны, будучи не в силах утолить собственные желания.

С тех пор, как он повстречал Чэн Фэнтая, ему открылся мир безудержного разврата — разнузданный и лишённый всякого смысла. Его зять был способен на столь грязные вещи, которых Фань Лянь был не в силах даже вообразить. И всё же чем-то его притягивало подобное распутство — видимо, в глубине души Фань Лянь и сам был далёк от человека высокой морали.

Фань Лянь взглянул на обнажённую бесстыжую парочку, сливающуюся рядом с ним в жарком объятии, и подумал: «Как им только не совестно? Потеряли всякий стыд…»

Посвятив долгое время столь упорному труду, Чэн Фэнтай испустил долгий вздох, после чего поднялся с танцовщицы и неспешно оделся со всем тщанием. В такого рода удовлетворении после недавно владевшей им жадной страсти было что-то изящное, однако утомлённая им женщина еле дышала.

Когда Чэн Фэнтай приходил в возбуждение, ничто не могло ни сдержать его, ни ограничить, но если бы он попытался развлекаться подобным образом со второй госпожой — она бы точно его убила; потому-то он и искал любовниц на стороне. Одеваясь, он сказал Фань Ляню:

— Я тут закончил, а ты действуй по своему усмотрению.

— Куда это ты собрался так поздно? — спросил тот.

— Я не большой любитель смотреть, как другие занимаются этим самым делом.

Фань Лянь внезапно осознал, что его одурачили — оказывается, Чэн Фэнтай с самого начала не собирался заниматься этим вместе!

— Ты, значит, не любитель — а я, по-твоему, кто?! — сердито буркнул он, а потом вскочил с кровати, поднял одежду с пола и спешно принялся одеваться. — Тогда я тоже ухожу. — Взмокшая от пота измотанная танцовщица уже не вызывала у него никакого желания.

Двое вышли за ворота «малой резиденции» — Чэн Фэнтай в приподнятом настроении, а Фань Лянь, напротив, погружённый в уныние. Когда они приблизились к стоявшей неподалёку машине, Чэн Фэнтай схватил шурина за запястье:

— Я тебя подвезу.

Но Фань Лянь был так на него зол, что вскинул голову и вырвал руку:

— У меня своя машина есть!

Чэн Фэнтай и сам не знал, то ли он и вправду чувствовал себя виноватым, то ли попросту хотел поддразнить его ещё немного. Вновь крепко схватив Фань Ляня за руку, он потащил его к машине:

— Давай, давай, не стесняйся! — шутливо упрашивал он. — Мы же с тобой только что делили одну постель! Позволь старшему братцу тебя подвезти!

Окончательно вышедший из себя Фань Лянь с силой вырвался:

— Катись отсюда! Мерзавец! — после чего с грохотом захлопнул дверь машины.

Когда наблюдавший за этой сценой Лао Гэ уловил фразу «делили одну постель», он тут же сделал неверные выводы о том, что между зятем и шурином и впрямь что-то произошло, тайком вздохнув о том, что эти богатенькие молодые люди творят немало глупостей. Чэн Фэнтай сел в машину, всё ещё испытывая необычайный подъём духа [19] — по всему было видно, что он по-прежнему полон энергии.

— Теперь-то домой? — спросил Лао Гэ.

— Нет, давай-ка ещё заедем в дансинг-холл.

Дансинг-холл располагался на той же улице, что и театр «Цинфэн», а потому, когда машина проезжала мимо, в глаза Чэн Фэнтаю бросилась афиша, на которой красовалось шесть крупных иероглифов: «Шан Сижуй» и «Дворец вечной жизни» [20]. Стоило Чэн Фэнтаю их увидеть, как он тут же выкинул из головы мысль о дансинг-холле и направился в тёмный проулок позади театра, чтобы, на ощупь добравшись до гримёрок, найти там актёра и поразвлечься с ним.

Шан Сижуй как раз закончил гримироваться. При виде гостя его красивое лицо, белое с алым, в обрамлении драгоценных [21] головных украшений, тут же озарилось радостной улыбкой. Он вприпрыжку бросился к Чэн Фэнтаю и схватил его за руку:

— Второй господин! Второй господин, какими судьбами? — Обернувшись, он крикнул Сяо Лай, чтобы налила гостю чаю. Та кивнула, но с места не сдвинулась, однако Чэн Фэнтаю до этого и дела не было: медленно пройдясь пальцами по бахроме на груди Шан Сижуя, он с улыбкой спросил:

— Опять Ян-гуйфэй?

— Да, — кивнул Шан Сижуй. — Вы как раз кстати: сегодня вечером мы даём «Дворец вечной жизни».

— А, знаю, Ян-гуйфэй, император Мин-хуан.

— Второй господин не желает остаться и посмотреть? Я задолжал вам выступление.

— Нет уж, увольте, — возразил Чэн Фэнтай. — Я в этом ничего не понимаю, и к тому же слишком стар, чтобы наслаждаться пьесами про любовь. Я прокрался сюда, лишь чтобы поприветствовать тебя, ха-ха. — С этими словами он коснулся головного украшения Шан Сижуя. — Это из стекла? Так сверкает.

Шан Сижуй позволил ему трогать себя с покорной улыбкой. Он чувствовал, что Чэн Фэнтай словно бы под хмельком, однако взгляд у него был ясный.

— Мой «Дворец вечной жизни» довольно сильно отличается от старого, — поведал ему Шан Сижуй, — так что, если проявите немного терпения, то непременно сможете его понять. Слова к нему написал Седьмой Ду, они очень лаконичные и ясные. Репетиции заняли у нас целый год и отняли уйму усилий, так что я точно не позволю вам понапрасну тратить время.

Прежде чем Чэн Фэнтай успел что-либо ответить, в гримёрку ворвался исполненный энтузиазма Шэн Цзыюнь. При виде Чэн Фэнтая юноша испуганно замер, а затем невольно отпрянул: он никак не ожидал вновь застать здесь второго господина. Не на шутку опасаясь, что тот обо всём доложит его семье в Шанхае, Шэн Цзыюнь еле слышно пролепетал:

— Второй старший брат Чэн, я… это…

Будучи человеком весьма беспардонным, Чэн Фэнтай, тем не менее, любил, надев серьёзную маску, поучать других. Уставясь на Шэн Цзыюня в упор, он с холодной усмешкой [22] спросил:

— О, неужто наш студент снова пожаловал? Ты пришёл сюда поучиться?

Шэн Цзыюнь, весь в холодном поту, продолжал мяться у двери. Наконец Шан Сижуй, сжалившись над ним, обратился к Чэн Фэнтаю:

— Представление вот-вот начнётся, прошу второго господина занять место в ложе.

Шэн Цзыюнь хотел было ответить Шан Сижую, однако, поймав взгляд Чэн Фэнтая, тут же прикусил язык и вышел за ним следом.

Хоть театр «Цинфэн» был в два раза больше обычного театра, в те дни, когда выступал Шан Сижуй, он был набит до отказа. Все места в партере разобрали, и, поскольку на сидячие места билетов было не достать, вдоль задней стены выстроился длинный ряд зрителей. Чэн Фэнтай и Шэн Цзыюнь заняли ложу на втором этаже слева от сцены — так уж вышло, что эта ложа располагалась так же, как и та, из которой Чэн Фэнтай впервые увидел выступление Шан Сижуя в театре «Хуэйсянь».

В начале представления евнух Гао Лиши [23] принялся отпускать шуточки, а император — томиться от одиночества. Наконец на сцене появилась Ян-гуйфэй в исполнении Шан Сижуя; поймав выразительный взгляд глаз с приподнятыми уголками, занимающий необычайно удачное место Чэн Фэнтай осознал, что для хорошего актёра недостаточно обладать навыками пения и жестикуляции — он должен также играть глазами. Теперь ему трудно было представить, что Шан Сижуй был тем самым невинным и бестолковым ребёнком, которого он знал — под маской своей роли он будто стал другим человеком. В его внешности и манере держаться проявились серьёзность и глубина, словно он, прожив долгую жизнь, успел обрести ни с чем не сравнимый опыт в людских делах.

Шан Сижуй пел так долго, что ничего не понимающему Чэн Фэнтаю стало скучно. С лёгкой улыбкой разглядывая людей на сцене, он бездумно спросил:

— Что это он поёт?

Шэн Цзыюнь забылся от восторга, стоило Шан Сижую открыть рот; не отрывая взгляда от сцены, он кое-как скомкал в одной фразе слова двух строф арии. Выслушав его, Чэн Фэнтай внезапно спросил:

— А что это за отрывок? Вроде как, когда я в прошлый раз слушал эту оперу, его здесь не было.

— Сижуй… то есть, Шан-лаобань изменил либретто вместе с Седьмым Ду.

— Это весьма интересно, — равнодушно бросил Чэн Фэнтай.

— Я тоже считаю, что эти изменения просто превосходны! — воодушевлённо отозвался Шэн Цзыюнь. — Благодаря им образы персонажей обрели полноту и яркость, и в них куда выразительнее отражена вечная печаль склона Мавэй [24]

Чэн Фэнтай уже давно перерос увлечение романтикой, а потому от подобного литературного анализа у него лишь свело скулы.

— Полноту? — со смехом переспросил он. — В этом Ян-гуйфэй и впрямь не откажешь [25].

Своим легкомысленным замечанием он мигом свёл на нет все вдохновенные откровения Шэн Цзыюня. Убедившись, что этот Чэн Фэнтай — не более чем вульгарный делец с филистёрскими вкусами, он решил, что продолжать с ним разговор не имеет смысла, предавшись всепоглощающему чувству одиночества возвысившегося над толпой человека [26]. Благодаря этой пошлой шутке Шан Сижуй в его глазах возрос до положения святого небожителя: когда подобный талант нисходит с небес на землю, ничего удивительного, что мещанская публика не в состоянии постичь его искусство.

Тем временем, Шан Сижуй на сцене неторопливо вёл свою песнь, сопровождая её размеренными движениями — он целиком и полностью отдавался представлению, стремясь показать себя Чэн Фэнтаю с наилучшей стороны и тем самым заслужить его прощение. «Дворец вечной жизни», который он исполнял этим вечером, и впрямь порядком отличался от старой версии. Они с Седьмым Ду долго работали над пьесой, обобщив в ней трёхдневную драму: выделили главное, вычеркнули тёмные и непонятные места, восполнили недостатки и в конечном счёте улучшили текст в несколько раз, скомпоновав предельно насыщенное четырёхчасовое выступление — Шан Сижуй до сих пор был невероятно горд проделанной работой.

Благодаря комментариям Шэн Цзыюня Чэн Фэнтай всё же начал что-то понимать — он даже до некоторой степени разбирал на слух сложные моменты без дополнительных пояснений. Едва достигнув его ушей, каждое слово, каждая фраза проникали прямиком в сердце — и вскоре с лица Чэн Фэнтая сползла беспечная улыбка, он нахмурился, а взгляд обрёл глубину. Он сам с головой погрузился в эту пьесу — и в игру Шан Сижуя.

Казалось, он никогда прежде не испытывал ничего подобного: жизнь представлялась ему сном, а этот краткий сон — жизнью. Шан Сижуй был словно поднявшийся из глубины веков призрак, проводник души Ян-гуйфэй, что вновь танцевала и пела, шествуя по одинокому пути, и вела неторопливый рассказ о полной превратностей жизни человека в этом суетном мире — казалось, бесчисленные годы спрятаны в её широких рукавах, взлетавших под звуки чарующего голоса. Актёр безумен, а зритель — пьян; актёр забыл, что он играет, а зритель уже не знал, бодрствует ли он иль видит сон. Чэн Фэнтай будто воплотился в играющем яркими красками мире старины — и вот он, не помня себя, следует за тенью Шан Сижуя, проходя через весь Дворец вечной жизни, склон Мавэй, за городские стены Бэйпина и хутун Наньлогу [27]. Мимо него проносились железные кони и копья, вокруг цвела показная роскошь [28], сновали не отличимые от людей призраки, и Чэн Фэнтай шёл мимо них, пока не очутился в мире, состоящем лишь из чёрных и белых пятен — и время поглотило его без остатка.

Это невозможно было передать словами.

Чэн Фэнтай сидел, не издавая ни звука — его душа, покинув тело, затерялась в столетиях, в сердце за считанные мгновения всё необратимо переменилось [29]. Его тело охватило такое оцепенение, что он сам не знал, существует ли он на самом деле. Он не смог бы толком сказать, чем эта пьеса так уж хороша, в чём заключена её красота — знал лишь, что его душа унеслась на волнах пения Шан Сижуя. Во времена своего студенчества он так же, как Шэн Цзыюнь, расписал бы в десятках тысяч слов все достоинства пьесы с художественной и гуманистической точки зрения — но нынче он хранил безмолвие: всё пережитое настолько его потрясло, что он будто утратил дар речи, застыв в неловком молчании.

Наконец Шан Сижуй завершил представление, занавес опустился и зрительный зал вновь озарился светом фонарей. Взглянув на ложу Чэн Фэнтая, Шан Сижуй был поражён выражением его лица.

Вскочив со своего места, Шэн Цзыюнь принялся восторженно рукоплескать Шан Сижую.

— Второй старший брат, — взволнованно произнёс он, — я собираюсь повидать Сижуя за кулисами, так что не стоит меня дожидаться… Второй старший брат? — Будто заметив что-то пугающее, он тоже застыл столбом, перестав аплодировать.

— А… — отозвался Чэн Фэнтай. — Да, конечно, иди.

— Второй старший брат… — не сводил с него изумлённого взгляда Шэн Цзыюнь.

Коснувшись своего лица, Чэн Фэнтай обнаружил, что оно сплошь мокро от слёз. Тогда он вытащил платок и вытерся, приговаривая:

— Всё в порядке, должно быть, глаза заслезились от света фонарей… К тому же, я немного пьян… А ты ступай, ступай.

Он и в самом деле был опьянён — и на сей раз по-настоящему.


Примечания переводчика:

[1] Компромисс — в оригинале 和稀泥 (huò xīní) — в пер. с кит. «месить жидкую глину», обр. в знач. «сглаживать острые углы», а также «примирять, идти на компромисс».

Роли то героев, то злодеев — в оригинале 唱白脸唱红脸 (chàng báiliǎn chàng hóngliǎn) — в пер. с кит. «петь в белом гриме, петь в красном гриме» — в пекинской опере лица злодеев красят в белый цвет, лица положительных персонажей — в красный.

[2] С остервенением на них набросился — в оригинале 左右开弓 (zuǒ yòu kāi gōng) — в пер. с кит. «стрелять из лука и налево и направо», обр. в знач. «наброситься; наносить удары обеими руками; бить обеими ногами; одновременно выполнять два дела».

[3] Льстить и лицемерить — в оригинале чэнъюй 口蜜腹剑 (kǒumì fùjiàn) — в пер. с кит. «на устах мёд, а за пазухой меч»; обр. в значении «двуличие, лицемерная лесть», также «на языке мёд, а в сердце лёд».

[4] Гробовое молчание — в оригинале чэнъюй 鸦雀无声 (yāquèwúshēng) — в пер. с кит. «не слышно ни вороны, ни воробья», обр. также в знач. «(стоит) гробовая тишина».

[5] Восемнадцатое сентября 九一八 (jiǔyībā) — речь идёт о вторжении японцев в Маньчжурию в 1931 г. Поводом к вторжению послужил подрыв железной дороги около Мукдена (Мукденский инцидент, совр. город Шэньян). Чан Кайши приказал не оказывать сопротивления японским войскам.

1 марта 1932 г. — на территории Маньчжурии японской военной администрацией было провозглашено марионеточное государство Маньчжоу-го, верховным правителем которого был избран бывший император Китая Пу И (1906-1967). Государство Маньчжоу-го прекратило своё существование в ходе советско-японской войны, 19 августа 1945 года император Пу И был захвачен в здании аэропорта Фэнтяня десантниками Красной Армии. В 1949 территория Маньчжоу-го вошла в состав КНР.

[6] Рискуя собственной головой — в оригинале поговорка 脑袋悬在裤腰带 (nǎodai xuán zài kù yāodài) — в букв. пер. с кит. «голова висит на поясе брюк» — образно о рискованном бизнесе, где заработок сопряжён с угрозой для жизни. Имеется в виду, что когда голова на поясе, человеку грозит смертельная опасность, а если голова упадёт на землю, он умрёт.

[7] Проложил путь через пять застав, одолел шесть генералов 过五关闯六将 (guò wǔ guān chuǎng liù jiàng) — идиома, берущая начало из классического романа «Троецарствие». Один из главных героев, Гуань Юй, прорвался через пять застав Цао Цао (155-220 гг.) (см. примечание к главе 12) и сразил шестерых его генералов, прежде чем сумел ускользнуть от Цао Цао и вернуться к своему побратиму Лю Бэю (162-223 гг.).

[8] Урвать кусок — в оригинале чэнъюй 分一杯羹 (fēn yībēi gēng) — в пер. с кит. «выдать чашку отвара», отсылает к истории о том, как Сян Юй (232-202 до н. э.) захватил в плен отца Лю Бана (256-195 гг. до н.э.) и пригрозил сварить пленника, если Лю Бан не отведет свое войско, на что Лю Бан ответил: «Пришли мне чашку отвара». В образном значении: «получить долю (прибыли, добычи и т. п.)».

[9] В свою очередь — в оригинале чэнъюй 前仆后继 (qiánpūhòujì) — в пер. с кит. «передние падают ― задние встают им на смену», обр. о преемственности в героическом деле, борьбе.

[10] Злодеи — в оригинале 虎狼 (hǔláng) — в пер. с кит. «тигр и волк», обр. о жестоком, свирепом злодее.

[11] Задавить числом — в оригинале чэнъюй 以多欺少 (yǐ duō qī shǎo) — в пер. с кит. «многие обижают немногих».

[12] Одиночка — в оригинале 跑单帮 (pǎodānbāng) — в пер. с кит. «бродить одиноким лоточником/бродячим коробейником».

[13] Состоятельный — в оригинале 家财盈钵 (jiācái yíng bō) — в пер. с кит. «семейное достояние — полная патра (чашка для еды и милостыни у буддийских монахов). Интересно, что это перекликается с русским выражением «дом — полная чаша».

[14] Ублюдки — 王八蛋 (wángbadàn) — в букв. пер. с кит. «черепашье яйцо». Образное значение этого выражения исходит из китайского поверья, что черепахи — ужасно распущенные животные и буквально не знают, от кого снесли яйцо.

[15] «Малая резиденция» 小公馆 (xiǎo gōngguǎn) — так называли жилище, куда селили наложниц.

[16] Поселил любовницу — в оригинале чэнъюй 金屋藏娇 (jīnwū cángjiāo) — в пер. с кит. «спрятать любимую в золотом доме», обр. в знач. «души не чаять в любимой» или «завести наложницу/любовницу».

[17] Старая служанка 老妈子 (lǎomāzi) — в букв. пер. с кит. «старая матушка», о служанке, особенно пожилой.

[18] Невыносимо тошно — в оригинале 恶心得头皮都炸了 (Ěxīn dé tóupí dōu zhàle) в пер. с кит. «так затошнило, что аж кожа на голове лопнула».

[19] Необычайный подъём духа — в оригинале чэнъюй 精神百倍 (jīngshén bǎibèi) — в пер. с кит. «стократно полный жизненных сил (одухотворённый)».

[20] «Дворец вечной жизни» (также «Дворец долголетия» 长生殿 (Chángshēng diàn) — пьеса китайского драматурга Хун Шэна, написанная в 1688 году в жанре «чуаньци» («повествование об удивительном»), который постепенно вытеснил традиции юаньской драмы («цзацзюй»). Объёмная пьеса состоит из двух частей, по двадцать пять актов в каждой, и включает более ста действующих лиц.

В основе её сюжета лежит история любви танского императора Мин-хуана (известен в истории под личным именем Ли Лунцзи и храмовым — Сюань-цзун, VIII век) к его наложнице Ян-гуйфэй. Глубокое чувство влюблённых особенно раскрывается в сцене, в которой влюблённые дают перед лицом богов обещание никогда не разлучаться, и в сцене прощания Ян-гуйфэй с любимым ею императором («Прощание яшмы») — в то время как она должна покончить с собой, подчиняясь воле мятежных солдат, которые видят в ней главный источник зла в государстве.

[21] Драгоценный — в оригинале 金银珠宝 (jīnyín zhūbǎo) — в пер. с кит. «золото, серебро, жемчуг и сокровища».

[22] С холодной усмешкой — в оригинале 皮笑肉不笑 (pí xiào ròu bù xiào) — в букв. пер. с кит. «кожа улыбается, а мясо не улыбается», обр. в знач. «внешне улыбаться (смеяться), а внутренне — нет», «притворно улыбаться; притворяться весёлым; смеяться деланным смехом».

[23] Гао Лиши 高力士 (Gāo Lìshì) (684-762) — гогун Ци, евнух императора Сюаньцзуна. Несмотря на то, что он скопил огромные богатства, Гао Лиши считается положительным примером участия евнуха в политике благодаря его верности императору. Согласно одной из версий, именно он задушил Ян-гуйфэй по приказу императора.

[24] Склон Мавэй — там император Сюань-цзун приказал Ян-гуйфэй покончить жизнь самоубийством.

Это название носит семисложное четверостишие Тан Чжэнфаня, в котором повествуется о гибели Ян-гуйфэй.

Вернулась повозка без верной Сюань-цзуну Ян-фэй, (вернуть повозку — метафора для смерти супругов)
Не развеются тучи любви былой, но солнце жизни новой взойдёт.
Сия кончина — горесть мудрейшего.
Кто следующим станет в колодце дворца Цзиньянгун? (метафора для самоубийства).

[25] Полноту? В этом Ян-гуйфэй и впрямь не откажешь — Ян-гуйфэй была известна своей привлекательной полнотой, что отражено в идиоме: 环肥燕瘦 (huán féi yàn shòu) — «Хуань (Ян Юйхуань, она же Ян-гуйфэй) была полной, а Янь (императрица Чжао Фэйянь) — худой», которая означает «Каждая женщина по-своему привлекательна».

[26] Возвысившийся над толпой человек — в оригинале чэнъюй 曲高和寡 (qǔ gāo hè guǎ) — в пер. с кит. «напев настолько возвышен, что подтянут немногие», обр. в знач. «труднодоступный для широких масс, предназначенный для избранных, элитарный».

[27] Хутун Наньлогу 南锣鼓巷 (Nánluógǔ xiàng) — в букв. пер. с кит. «Южная улочка гонгов и барабанов» — один из старейших пекинских хутунов.

[28] Металлические копья и железные кони 金戈铁马 (jīngētiěmǎ) — обр. в знач. «военные дела, бесконечные войны».

Показная роскошь — в оригинале чэнъюй 纸醉金迷 (zhǐzuì jīnmí) — в пер. с кит. «быть опьянённым роскошной обёрткой», обр. в знач. «очаровываться золотом» (по рассказу о кладовой, где все вещи были завёрнуты в золотую бумагу), также «роскошествовать, прожигать жизнь».

[29] За считанные мгновения всё необратимо переменилось — в оригинале два чэнъюя:
沧海桑田 (cānghǎi sāngtián) — в пер. с кит. «где было синее море, там ныне тутовые рощи», обр. в знач. «огромные перемены, житейские бури, превратности судьбы».
瞬息万变 (shùnxī wànbiàn) — в пер. с кит. «в одно мгновение десять тысяч изменений», обр. в знач. «молниеносно изменяться, меняться буквально на глазах».


Следующая глава

Psoj_i_Sysoj, блог «В те года я открыл зоопарк»

В те года я открыл зоопарк. Глава 20. Мы открываемся! Часть 2

Предыдущая глава

Услышав, что обезьяны показывают «сердечки», часть посетителей с большим интересом проследовала туда. Сперва они подумали, что обезьяны просто выполняют команды сотрудника зоопарка, однако к их удивлению никакого дрессировщика поблизости не обнаружилось — там был лишь смотритель, приглядывающий за порядком.

По всей видимости, обезьяны просто передразнивали посетителей через заграждение вольера. Поскольку всем известно, что обезьяны очень сообразительны по природе, все сомнения быстро развеялись.

Благодаря высококлассному корму коэффициент интеллекта изначально весьма смышлёных приматов совершил скачок, и теперь они по праву могли считаться мудрецами среди обезьян.

читать дальшеК примеру, они понимали, что в зоопарке с точки зрения силы первенство принадлежит Лу Я, за ним следует Ю Су, и лишь затем — сотрудники-люди, однако хозяином здесь был ничем не примечательный Дуань Цзяцзэ. Памятуя об этом, обезьяны относились к Лу Я с опаской, а перед Дуань Цзяцзэ всячески заискивали — одно это говорило об их необычайном уме.

Что им стоило складывать «сердечки» с таким-то интеллектом?

При этом обезьяны специально адресовали этот жест собравшимся девушкам, всё равно как айдолы, выражающие свою любовь к молодым фанаткам при встрече — и чем больше восхищались посетители, тем больше рвения проявляли обезьяны.

Это привело посетителей в полный восторг, и они также принялись складывать «сердечки» и обучать обезьян новым движениям.

Наибольшей популярностью пользовалась маленькая обезьянка — хотя она была ещё не слишком смышлёной, она старательно пыталась повторять за родителями. Так или иначе, новое поколение обезьян зоопарка «Лин Ю» теперь будет умилять посетителей не только тем, что умеет жевать бананы.

Маленькая обезьянка с мягкой отливающей золотом шёрсткой и большими влажными глазами сидела на руках матери и неумело складывала «сердечки», либо игралась со своим хвостом или, подражая детям за оградой, обхватывала щёчки ладонями…

При виде этого у посетителей голова шла кругом от восхищения.

Такого рода взаимодействие вызывает горячий интерес и чувство удовлетворения, при этом не порождая дискомфорт, как на представлениях дрессированных диких животных.


***

Дуань Цзяцзэ, который в это время присматривал за порядком у павильона льва, также наблюдал за этим со стороны.

Стояла хорошая погода, и с самого утра всё шло как по маслу. К этому моменту они приняли уже две сотни посетителей, а благодаря помощи однокурсников Дуань Цзяцзэ поддержание порядка не представляло проблемы, так что директор мог вздохнуть с облегчением.

Однокурсники Дуань Цзяцзэ, в особенности девушки, тут же засыпали его вопросами про Лу Я; понятия не имея, что им отвечать, он попросту сбежал.

В настоящий момент более двух десятков посетителей заворожённо сгрудились у вольера уникального льва.

По правде говоря, обычно львы-самцы так ленивы, что бóльшую часть дня попросту спят, не желая даже пошевелиться.

Лев зоопарка «Лин Ю» сильно выделялся на их фоне своей живостью — поскольку он питался кормом высшего качества, для переваривания которого требовалась физическая активность, то он прямо-таки лучился энергией.

Кроме того, перед открытием Дуань Цзяцзэ поручил Ю Су обучить льва, как казаться более милым: поддержав работу зоопарка, он тем самым обеспечит получение высококлассного корма в течение более длительного срока.

И поэтому в настоящий момент лев прилагал все усилия, чтобы вести себя как кошка. Хоть у львов и кошек в самом деле есть немало общего, едва ли найдётся другой такой лев, который будет так же трясти задом, а потом бросаться вперёд, бить лапой и кувыркаться…

Шедшие мимо посетители останавливались и доставали телефоны, чтобы заснять игривого льва. Один из зрителей помахал большой кошке за стеклом — лев тут же развернулся и с рыком бросился на ограждение!

Хотя все понимали, что оно выдержит, люди невольно отступили от вольера на шаг, а какой-то ребёнок вскрикнул от страха, во все глаза уставившись на льва.

Опершись лапами на стекло, лев положил на них морду — и все убедились, что острые когти втянуты в подушечки, а пушистая морда так плотно прижалась к стеклу, что расплющилась об него.

Посетителям были отчётливо видны его изогнувшиеся усы и пара глаз, которые уставились на них под таким странным углом, что люди поневоле начали смеяться…


***

Самый большой ажиотаж наблюдался в павильоне полярной лисицы, что явилось неожиданностью для Дуань Цзяцзэ, однако было вполне объяснимо.

Павильон представлял собой имитацию дикой местности. Серебристо-серая лиса сидела на задних лапах на пеньке и, придерживая варёную рыбу передними лапками, поедала её с необычайной аккуратностью, граничащей с изяществом.

Объев рыбу до костей, лиса принялась мыть лапы, и даже использовала для этого проточную воду из поилки — всё это время посетители как заворожённые следили за каждым её движением.

Атмосфера здесь кардинальным образом отличалась от львиного вольера. Стояла полная тишина, однако люди наблюдали за происходящим с тем же жадным вниманием — казалось, они готовы неустанно следить за повседневной жизнью лисы сутки напролёт.

Не выдержав, Дуань Цзяцзэ обратился к одному из посетителей:

— Красота, правда?

Мужчина вздрогнул, словно очнувшись, и устремил на Дуань Цзяцзэ одуревший взгляд:

— Разумеется, красиво! Я могу смотреть на неё целый день, эта лиса милая, словно детёныш панды! Вы только посмотрите, как она сворачивается в клубочек, а ещё её мордочка — как она щурится, будто улыбается!..

Какое-то время Дуань Цзяцзэ пристально разглядывал Ю Су. Безусловно, лиса была очаровательна, но он так и не понял, чем же она приворожила этих посетителей — они столь зачарованно [1] следили за тем, как она моет лапки, будто с головой погрузились в чтение «сельскохозяйственной новеллы» [2].

Разумеется, не каждый посетитель поддался этой одержимости — неизвестно, чем именно это определялось, но даже те, кто не подвергся гипнотическому воздействию Ю Су, всё равно проникались общим настроением — подойдя к вольеру, они затихали и, сами того не замечая, становились серьёзнее.

Дуань Цзяцзэ не мог не задаваться вопросом, не является ли это какой-то врождённой способностью, свойственной лисьему роду, и почему тогда эта магия не оказывает никакого воздействия на него самого. Впрочем, возможно, причина крылась в его статусе директора.

Пока Дуань Цзяцзэ следил за лисой, к вольеру подошёл фотограф.

Его сразу поразила царящая здесь атмосфера торжественности: казалось, он находится не в зоопарке, а в библиотеке. Здесь собралось множество людей, однако все они, не издавая ни звука, сосредоточенно за чем-то наблюдали.

Присмотревшись, он обнаружил, что как взрослые, так и дети поглощены созерцанием находящейся за стеклом вольера полярной лисы. Даже те, что фотографировали, делали это абсолютно беззвучно, и лишь время от времени еле слышно вздыхали от переизбытка чувств:

— Мамочки, до чего же она очаровательна…

Хоть перед вольером собралась целая толпа, люди не толкались и не шумели, словно здесь совершалось паломничество.

Фотограф не удержался от того, чтобы заснять всё это. В объективе его камеры серебристо-серая лисица будто источала божественный свет под взорами многочисленной паствы!

Фотограф был впечатлён этим до глубины души. Если в прошлом он использовал всевозможные способы, чтобы подать фотографируемый им объект в выгодном свете [3], то сейчас он думал лишь о том, чтобы как можно точнее передать характер этой лисы и царящую здесь атмосферу.


***

Во всём зоопарке единственным вольером, куда могли входить люди, был павильон птиц.

Сегодня больше половины пернатых обитателей либо сопровождали посетителей в туре по зоопарку, либо завлекали их за воротами, а остальные терпеливо дожидались гостей в павильоне, в том числе и парочка павлинов.

Словно следуя собственному расписанию, они каждый час распускали хвосты, изо всех сил стремясь продемонстрировать своё великолепное оперение, что привлекало множество посетителей. Люди то шумно радовались прекрасному зрелищу, безостановочно их фотографируя, то подначивали павлинов повторить этот трюк.

Некоторые несознательные посетители тайком пытались подкармливать птиц хлебными крошками, но те с необычайным упорством отказывались. Здесь работал единственный смотритель, который следил лишь за поддержанием порядка, никак не способствуя взаимодействию людей и птиц — вот им и приходилось изыскивать собственные способы.

В целом женщины и дети пользовались у птиц большей благосклонностью — они охотно спархивали к ним с высоких насестов, садясь на головы, руки и плечи, а если их не тянуло на общение с людьми, то просто резвились друг с другом, прыгая по веткам.

Разумеется, Дуань Цзяцзэ завернул и сюда; выходя из вольера, он убедился, что на улице между людьми и птицами процветало столь же бурное взаимодействие.

Посетителей здесь собралось столько же, сколько и внутри, вот только тут люди общались лишь с обычными полевыми воробьями. Если птицы в вольере отказывались от еды, то воробьи, напротив, охотно на неё налетали, утоляя свой аппетит.

Также эти воробьи были куда менее дружелюбными и более дерзкими, чем зоопарковые птицы.

Уголки губ Дуань Цзяцзэ невольно дёрнулись, стоило ему услышать очередное: «Ограбили!» Эти дикие воробьи при любом удобном случае воровали корм, выклянчивая его у посетителей, а то и попросту отбирая, и директор даже не знал, хорошо это или плохо…


***

За первый рабочий день они продали более семисот билетов. Однокурсники Дуань Цзяцзэ так устали, что отправились отдыхать. Сяо Су и остальные сотрудники также закончили свою смену, а Дуань Цзяцзэ ещё нужно было поработать с фотографом и редактором.

Они собирались согласовать отснятый сегодня материал, сделать на его основе мягкую рекламу, а после выпустить её.

Дуань Цзяцзэ вместе с фотографом отбирал фотографии, пока редактор составлял текст. Сегодня они заблаговременно успели подготовить проект, а потому всё, что им оставалось — это сверстать статью, обработать и вставить подходящие фотографии и опубликовать её.

Но так только казалось — на самом же деле материала было столько, что с ним пришлось провозиться с пяти до восьми часов вечера.

Как только мягкая реклама была закончена и проверена, они запустили её в то самое время, когда большинство пользователей выходят в интернет и принимаются листать «круг друзей» в Вичате.

Одновременно с этим Дуань Цзяцзэ связался с популярным местным интернет-изданием, репортёр из которого в прошлый раз брала у него интервью — работавшие с ним сейчас фотограф и редактор тоже были оттуда. Журналистка сказала ему, что, если их публикация хорошо составлена, то издание может её репостнуть — как-никак, это было дополнительной информацией. Тогда Дуань Цзяцзэ отправил ей результат их трудов, чтобы узнать, подойдёт ли материал, параллельно попросив друзей и одногруппников помочь ему с репостами.

Когда работа была окончена и фотограф с редактором ушли, Дуань Цзяцзэ без сил рухнул на стул.

«Наконец-то это закончилось…»

Ему только и оставалось делать всё, что от него зависит — завтра наступит новый решающий день. Поток посетителей в эти два дня определит, сможет ли он выполнить поставленную задачу.


Примечания переводчика:

[1] Зачарованно — в оригинале чэнъюй 如痴如醉 (rúchī rúzuì) — в пер. с кит. «словно пьяный и глупый», обр. в знач. «обезуметь от счастья, опьянеть от впечатлений».

[1] Сельскохозяйственные новеллы — 种田文 (zhòngtián wén)
В современное время понятие «возделывания земли» 种田 (zhòngtián) впервые появилось в SLG (играх-симуляторах), цель игроков в которых «возводить стены высоко, запасать зерно и постепенно становиться правителем» — на первых порах игроки защищают свою территорию, вкладывая основные усилия в развитие, и лишь затем предпринимают попытки покорить других игроков и захватить власть.

На этой концепции основан такой жанр, как «сельскохозяйственные новеллы». В ранних произведениях такого типа существенна доля вымысла — это фэнтези-новеллы о других мирах и им подобные, главный герой которых сперва постепенно создаёт базу и строит отношения, шаг за шагом развивает сельское хозяйство, экономику, военное дело и политику, фокусируясь на экономическом преимуществе, научном и технологическом развитии, одолевая своих соперников с их помощью. Не вступая с другими в открытый конфликт, он завоёвывает мир и обретает могущество.
Впоследствии термин «сельскохозяйственные новеллы» обретает бóльшую буквальность и жанр также начинают именовать «повседневностью». Обычно они изображают древнее феодальное общество или современность, фокусируясь на маленьком человеке и его обыденных делах, делая акцент на деталях и психологическом портрете.
Основным принципом считается, что нельзя основывать сюжет на «золотом пальце» (или чит-коде), сюжет должен быть логически обоснован, непротиворечив, содержать минимальное число «ляпов» и соответствовать исторической достоверности (любые изменения должны также иметь обоснование).

В настоящий момент существует несколько направлений этого жанра — от исторически точных новелл (зачастую с перемещением во времени), произведений про современность, футуристических романов (самый сложный с точки зрения обоснованности жанр, поэтому произведений в нём немного), до фэнтезийных, основанных на элементах как китайской, так и зарубежной истории, вплоть до подражания западному фэнтези.

Существует также значительный сегмент «сельскохозяйственных новелл» с попаданчеством в недавнее прошлое (70-е, 80-е годы), утоляющие ностальгию читателей по детству и безвозвратно ушедшему прошлому, а также желание вернуться в прошлое и исправить свои ошибки.

Причина популярности таких новелл кроется в том, что современный человек испытывает большой стресс от интенсивного ритма жизни, а потому с радостью погружается в спокойное размеренное повествование. Также их поклонниками являются любители истории, ценя их за точность в изображении исторических реалий.

[1] Подать в выгодном свете — в оригинале 出彩 (chūcǎi) — букв. «наносить краску», театральное «нанести красную краску для имитации крови, обр. в знач. «проявить себя во всём блеске».


Следующая глава

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)