Что почитать: свежие записи из разных блогов

Предыдущая глава

Леле

Оглядываясь назад на всё это сумасбродное путешествие, в которое я пустился, не имея представления ни об опасностях, грозящих мне и моим спутникам, ни об усилиях, которые придётся приложить мне самому, чтобы достичь цели, я напоминал лосося, поднимающегося на нерест: преодолевая многие мили против течения, пороги и даже водопады, рискуя стать лёгкой добычей хищников, а то и просто пасть от истощения, не дойдя до конца, он и сам не сознаёт, что влечёт его к истокам реки, и ещё менее — что ждёт его после того, как он доберётся туда, обеспечивая продолжение своего рода. Так и я, стремясь на королевский суд, помышлял лишь об одном: выйти пред очи кенде, высказав ему всю свою правду. Верил ли я в то, что мои слова достигнут его ушей, побуждая покарать виновных и возвеличить обиженных? Скажем так: выйдя из темницы, я успел достаточно узнать о делах, что нынче творятся при королевском дворе, а также наслушаться разнообразных туманных предостережений и недомолвок, чтобы уяснить, что в это не верит никто иной.

читать дальшеВозможно, у меня спросят: зачем же я решился на такое начинание, которое не предвещало мне ничего, кроме бедствий и невзгод? Тогда мой ответ был бы прост: я не мог поступить иначе. Быть может, пойди всё по-другому, останься у меня хотя бы здоровое тело — руки, ноги, спина, прямая, как тополь — тогда я мог бы начать жизнь заново, отвоевать всё, что было, пусть тяжким трудом и лишениями; а нынче — на что я способен в одиночку? Всё, что от меня осталось — это тень былого юноши, которая вопиет об отмщении: за себя, за мать, за всех, кто пострадал от алчности мелека Онда и неистовства его племянника.

И всё же легко неколебимо идти к своей цели, пока тебя не заперли в клетку, откуда ты, быть может, никогда больше не выйдешь — и это после того, как однажды тебе чудом удалось вырваться из заточения, вот только свобода продлилась чересчур недолго! Воистину не зря сказывают, что лучше вовсе не иметь, чем иметь, но потерять!

Пусть я и не ожидал, что кенде признает мою правоту, его решение сразило меня подобно удару грома. Мне не завязывали глаза, но я совершенно не обращал внимания, куда меня ведут — переходы и лестницы казались нескончаемыми. Наконец зазвенела железная решётка, и меня препроводили в темный узкий проход, куда выходили три двери. Когда одна из них отворилась, от одного вида камеры моё дыхание перехватило, колени подкосились, а в глазах помутилось так, будто сознание меня вот-вот оставит — мне всерьёз казалось, что я могу умереть прямо здесь, на пороге, но едва промелькнула эта мысль, как я тотчас подумал, что подобный исход был бы для меня лучшим — и темнота тут же отступила, оставляя по себе лишь пустоту и бессилие. Видя, что я не в силах идти сам, стражники втолкнули меня в камеру, заперев там, так что всё, что мне оставалось, это опуститься на пол у двери. Прижавшись к ней спиной, я оглядел своё новое обиталище. Справедливости ради, оно было куда больше моей камеры в замке Ших, с потолком нормальной высоты, под которым помещалось узкое окно. Судя по тому, что в нём иногда мелькали сполохи огня, ложась красноватыми отсветами на стену, я понял, что окно выходит в замковый двор, по которому ходят дозорные.

Пока длился королевский суд, на замок опустились сумерки — я уже с трудом различал даже лежанку у ближней стены — а с ними мрак сгущался и на сердце. Подумать только, ещё утром я прощался с Эгиром — и вот нас разделили каменные стены. Казалось бы, что такое простой камень в сравнении с человеческой волей — а ведь сковывает пуще страха, пуще слабости и нерешительности… Раньше между столицей и мною стоял целый горный хребет — но даже он не давил на грудь, не наваливался на меня с такой силой, как эти стены…

Несмотря на утомление, от которого я был не в силах даже подняться с земли и добраться до лежанки, сна не было ни в одном глазу: казалось, я вовсе не смогу заснуть в этой клетке, каждое проведённое здесь мгновение истязало меня подобно пытке. Сколько мне предстоит провести здесь дней? Месяцев? Лет? При мысли об этом я опустил взгляд на сплетённые на коленях пальцы, на бледном фоне которых выделялось массивное кольцо. По счастью, его у меня не отобрали — меня покамест вообще не стали обыскивать. Сняв кольцо с пальца, я уставился на него, думая, куда бы припрятать, пока жадные до поживы стражники на него не польстились. В любом случае, пора для того, что в нём сокрыто, ещё не пришла — пока не вынесено решение, пока эта дверь не захлопнулась навеки…


Кешё

Королевский суд всегда был для меня изрядным испытанием сил и выдержки: непросто сохранять сосредоточенность и бодрый вид в течение всего дня, с самого рассвета, сидя в душном дымном зале — под конец у меня неизменно начинала болеть голова, а лица, имена и жалобы бесчисленных просителей сливались, словно мясо и овощи в котле с похлёбкой. Однако перед глазами обычно был пример в лице кенде и дюлы, которые всегда безропотно переносили тяготы подобных разбирательств, озаряя подданных неизменными благосклонными улыбками — так что, стискивая зубы, я мужественно боролся с приступами головной боли, прилагая нечеловеческие усилия для того, чтобы уделить каждому прошению равное внимание. Всякий раз, следуя в главный зал, я лелеял надежду, что сегодня жалобщиков будет хоть немного меньше — но в тот день, когда я выглянул из окна надвратной башни, от одного вида растянувшейся по валам крепости толпы глухо застучало в висках. Усаживаясь справа от кенде, я невесело ухмыльнулся:

— Всё идёт к тому, что суд продлится до самого Рождества Христова. — При том, что в последнее время влияние христиан при дворе всё возрастало, я уже привык отмерять время византийскими праздниками наряду с привычными способами.

— Как я посмотрю, эта обязанность по младости лет для вас слишком тягостна, — усмехнулся мелек Онд. Его присутствие на королевском суде, в отличие от моего, было не обязательно, однако он всякий раз брал на себя труд высиживать его полностью, словно желая тем самым преподать мне урок.

— Лишь бы прошения были не слишком запутанными, — отозвался кенде. — Подчас один проситель стоит целой тьмы.

Я молча согласился, и замер в ожидании того, когда стражники впустят первых челобитчиков.

Разумеется, большинство их прошений невозможно было удовлетворить с ходу: как правило, требовалось разобраться, правомерна ли жалоба и в какой мере, а то и, бывало, клеветник сам получал наказание. Писец прилежно исписывал всё новые листы — удача, если удастся разобраться со всем этим до следующего королевского суда, а то некоторые разбирательства, случается, затягиваются на годы — иные достались мне от предыдущего корхи. Порой мне и самому приходила мысль, созвучная тому, что на разные лады не уставал повторять Онд: что зря я взялся за это дело — вместо того, чтобы скакать по степям с вольной конницей, вожусь теперь с горами пергаментов и книг, словно какой-то монах. Однако, вызвавшись на столь высокую должность, негоже бросать начатое.

Головная боль терзала меня всё сильнее, словно копыта необъезженного коня — молодые посевы, так что я начинал невольно морщиться от чересчур резких голосов и бликов факелов на начищенном оружии. Борясь с ней, я старался сосредоточиться на чём-то, не столь раздражающем взгляд — тогда-то фигура этого загадочного просителя и привлекла моё внимание. Сгорбленный и перекошенный, но в опрятной и чистой одежде, что сгодилась бы и дворянину, с заплетёнными в косы длинными седыми волосами, он чем-то напоминал талтоша из дикой глубинки, где до сих пор считают, что признак знающего человека — видимое увечье. Его возраст воистину непросто было угадать — с эдаким горбом и седыми волосами, которые нередко отличают посланцев богов с рождения. Поневоле я принялся гадать, что привело в королевский замок столь загадочного человека, не слишком внимательно слушая просителя, который докучливо жаловался на то, что сосед самовольно выкашивает заливные луга, используемые им под пастбище.

И всё же, сколько бы я ни гадал, я не мог предвидеть последующего — не мог и Онд, судя по тому, как он оторопел — будто увидел привидение. Да, по правде, знай он заранее, ни за что не позволил бы этому человеку дойти до кенде, так что могу поручиться, что для него это явилось такой же неожиданностью, как и для меня.

Стоит ли говорить, что я не признал этого человека: поначалу я и вовсе подумал, что он попросту безумен — из-за его чуднóго вида и невероятных признаний — однако в том, как он отвечал на вопросы кенде, спокойно и твёрдо, чувствовалась внутренняя сила, да и ясный взгляд тотчас опровергал любое обвинение в сумасшествии. Когда я приблизился к нему, чтобы рассмотреть, мне показалось, что передо мною на миг предстал один из героев древности, застывший перед сокрушительной волной неприятелей.

Несмотря на сразившее меня изумление, я не мог не заметить шепотков, которые, зародившись в рядах челобитчиков, следом поползли по скамьям дворян — и не без злорадства подумал, что теперь-то Онду непросто будет замять всё это. Видя, какой оборот приняло дело, кенде поспешил объявить о преждевременном окончании суда.

После этого мы вслед за ним перешли в другой зал, где уже накрыли на стол, не обращая внимания на вскипающую за нашими спинами волну недовольства.

Все молчали, пока кенде не заговорит первым. Осушив кубок вина, он бросил:

— И надо же было ему объявиться, стоило дюле уехать. Откуда он вообще взялся?

— Сдаётся мне, об этом следует спросить корху Кешё, — бросил на меня недобрый взгляд мелек Онд: похоже, он всерьёз подозревал, что это невероятное явление — моих рук дело.

— Как же я могу об этом знать, — не сдержался я, — если, в отличие от мелека, понятия не имею, где на самом деле находится мой племянник Леле?

— Я желаю видеть лекаря, который последним свидетельствовал о состоянии сына ишпана Дёзё. — Король со стуком поставил кубок на стол. — Помнится, он говорил, что молодой господин Леле страдает расстройством рассудка?

— Так и есть, господин, — поспешил ответить Онд. — До такой степени, что не способен вести связные речи, не говоря о том, чтобы явиться с обвинениями…

— Кстати, когда вы сами в последний раз видели Леле? — впился в него взглядом король.

— После того, как молодой господин Леле с матерью отбыли в Эрдей, — начал Онд, — я не раз собирался их навестить, но по причине отдалённости тех мест и множества дел, требующих моего внимания, я так и не осуществил этого намерения вплоть до нынешнего дня… К тому же после смерти матери сознание Леле помутилось, и Коппань сообщал, что он больше не узнаёт даже близких людей, так что, боюсь, в подобном визите больше нет смысла…

У меня прямо-таки язык чесался отбрить этого старого лиса, что, видимо, всё это время в столице его удерживало непреодолимое стремление совать свой нос в чужие дела, но вместо этого я лишь скрестил руки на груди, глядя на то, как он юлит.

— Иными словами, свыше семи лет назад, — отрубил кенде. — Однако достаточно хорошо представляете себе, как изменился ваш племянник, чтобы утверждать, что этот человек — не он.

— Мой племянник Коппань в своих посланиях давал мне достаточно подробные отчёты…

— Насколько я помню, ваш племянник Коппань не владеет грамотой, — не выдержал я. — Или эти семь лет он употребил на постижение наук?

— Послания составляет его писец, — возразил Онд.

— А он даже не в состоянии их прочесть, чтобы узнать, что тот написал, — не преминул заметить я. — По своему опыту, я не советовал бы полагаться на добросовестность писцов, если сам не можешь прочесть их эпистолы. — Не усидев за столом, я встал, принявшись расхаживать вдоль ряда окон — от них тянуло морозным воздухом, а мне только этого и надо было, чтобы прочистить голову.

Кенде, которому, по-видимому, наскучила наша перепалка, стукнул по столу ладонью:

— Раз так, то самым ближним человеком, видевшим Леле последним, является лекарь — Кешё, распорядись, чтобы он завтра явился ко мне, я желаю присутствовать, когда ему представят человека, именующего себя сыном Дёзё. Мелека же, — он перевёл смурной взгляд на Онда, — я попрошу немедленно послать за ишпаном Коппанем.

— Но, светлейший кенде, ведь перевал сейчас непреодолим… — запротестовал было мелек.

— Пусть добирается другой дорогой, — отрубил кенде. — И поторопится, если желает впредь пользоваться нашей благосклонностью. — По тому, как он это сказал, ясно было, что это распространяется и на самого мелека.

Испытывая невольное злорадство при виде того, как потемнело лицо Онда, как бы тот ни силился скрыть своё недовольство, я отлично сознавал, что в итоге эта история может выйти боком мне самому: даже толком ничего не зная, Онд уже пытается свалить вину на меня, а при его умении плести интриги не исключено, что он сможет обернуть всё в свою пользу. Потому перво-наперво я отдал своим доверенным людям распоряжение, чтобы разыскали того самого лекаря, старого господина Иллё — разумеется, я не велел им вытаскивать его из постели среди ночи, приказав дождаться его пробуждения, чтобы поутру немедленно доставить в замок.

На протяжении королевского суда я только и мог, что мечтать о том, как вернусь в свои покои и завалюсь, наконец, спать, однако после всего случившегося сна не было ни в одном глазу. Головная боль притупилась, но та ноющая тяжесть, которую она оставила по себе, была немногим лучше. Проворочавшись в бесплодных попытках уснуть хорошо за полночь, я поднялся, оставив мирно спящую жену, и вышел во двор, чтобы расхаживать под почти полной луной.

Разумеется, в памяти всплывали лишь мысли, связанные с просителем, которого мелек заклеймил самозванцем — прочие жалобы благополучно вылетели из головы, пока не разрешится эта, последняя, загадка. Образы сегодняшнего незнакомца сменились воспоминаниями о моём племяннике Леле, каким я его знал.

Не сказать, чтобы мы с ним когда-либо были близки — с тех пор, как Дёзё женился, я бывал у него не слишком часто, потому как у парня в расцвете юношеских лет не слишком-то много дел с остепенившимся старшим братом.

Из-за этого мне казалось, что его сын, который был лет на семь меня помладше, растёт стремительно, словно жеребёнок: из юркого крикливого малыша, который не чинясь награждал меня тумаками, но и сам достойно сносил ответные оплеухи, не бежал с плачем к отцу — он в одночасье превратился в смышлёного мальчонку, а потом неведомо как преобразился в чересчур бойкого отрока, который своим знанием латыни и саксонского мог бы запросто заткнуть меня за пояс.

Нельзя сказать, чтоб мы были особенно близки, и потому отчасти прав был Онд, заявляя, что, донимая его расспросами о племяннике, я пекусь лишь о собственной выгоде — и всё же я был искренне огорчён, когда до меня дошло известие о том, что Леле повредился умом. Это тем более потрясло меня, поскольку я-то помнил, насколько ясным и пытливым был его ум даже в совсем юные годы!

Что до смерти его матери, то в ту пору я был слишком молод, так что, признаться, воспринял эту весть довольно легко, ведь меня тогда куда больше занимало устройство собственной судьбы: пока рос, я полагал, что, возмужав, присоединюсь к походам кенде в далёкие страны, стяжая славу и богатство, однако после гибели старого кенде никто из молодых дворян вроде меня толком не мог сказать, что сулит им грядущее.

И всё-таки позже, когда молодой кенде удостоил меня должности корхи — не по заслугам, не по возрасту, тут, опять же, можно признать правоту моего извечного противника — участь племянника обеспокоила меня всерьёз: ведь как могу я вершить суд для всей страны, если не в состоянии разобраться с проблемами в собственной семье? Прежде всего, подозрения вызывало то, что по смерти Дёзё взявшийся заботиться о судьбе его близких Онд тут же распустил всех людей, служивших моему старшему брату — выходило, что моего племянника с тех самых пор окружили сплошь чужие ему люди. Потому первым делом я потребовал, чтобы Леле вернули в столицу, ведь ему в то время уже сравнялось семнадцать — тем паче по достижении совершеннолетия ему следовало прибыть ко двору и принять бразды правления своими землями. Тогда-то до меня впервые дошла злополучная весть о его недуге — кенде отправил лекаря, который полностью подтвердил слова мелека Онда, однако это лишь подстегнуло мои подозрения: как ни крути, а складывающаяся картина нравилась мне всё меньше.

Не стану утверждать, что при этом я вовсе не принимал во внимание того, что и сам могу стать наследником обширных земель, которыми владел Дёзё — но, будь дело только в этом, я едва ли стал бы возвышать голос против мелека, навлекая на себя немилость одного из влиятельнейших лиц двора. Возможно, поведи он себя иначе с самого начала, не зародилось бы той вражды, что в течение нескольких лет кряду не давала покоя ни ему, ни мне — однако на мои сомнения он ответил обвинениями, заявляя, что не пристало корхе подрывать основы справедливости, клевеща на честных людей ради выгоды. Уж не знаю, насколько кротким и всепрощающим надо быть, чтобы, услышав подобное, не проникнуться к этому человеку смертельной неприязнью, заклинающей во что бы то ни стало уличить его во лжи.

К сожалению, все мои попытки доискаться до правды в итоге лишь навлекли на себя недовольство дюлы — и самого кенде, который не раз давал понять, что вражда между ближниками уже стоит у него поперёк горла — и Онд не отставал, неустанно науськивая на меня своих покровителей. Сказать по правде, уж сам не знаю, как при всём при этом умудрился удержаться при дворе: пожалуй, кенде и впрямь высоко меня ценил, раз никак не мог сделать выбор между мною, зелёным ещё, по сути, неоперившимся юнцом, и человеком, верно служившим ещё его деду, которого поддерживает сам дюла — правая рука правителя и его былой наставник.

За то, что наш молодой кенде не отправился мстить за отца и старших братьев немедленно по восшествии на престол, злые языки не раз винили его в нерешительности, а то и в трусости — однако я-то знал, что слабодушием, и уж тем паче мягкосердечием он отнюдь не страдает, а потому понимал, что играю с огнём, продолжая растравливать эту рану, которую все почитали давным-давно зарубцевавшейся. Из-за этого, что греха таить, я прослыл не только выскочкой и склочником, но и падким на чужое самодуром. И всё же сегодняшнее явление того странного человека дало мне понять, что, по крайней мере, не я один препятствую тому, чтобы эта история благополучно покрывалась пылью и ржой, пока ни единая душа в стране не сохранит в памяти имени Леле.

Проведя бессонную ночь, наутро я первым делом отправился в камеру узника.

Следующая глава

Предыдущая глава

Поздравляем наших прекрасных читательниц с праздником! Желаем вам счастья, любви и весеннего настроения! :-)

Придя в себя, Оскар первым делом отметил, что извлечённый из гробницы мужчина по-прежнему недвижно сидит, понурив плечи.

– Месье ап Риддерх, – осторожно окликнул его Оскар, гадая, что тот выкинет на этот раз. Однако мужчина лишь перевёл на него взгляд – усталый и потерянный, но всё же непостижимо твёрдый. – Может, вам лучше на воздух? А там я поймаю машину… или отвезу сам, если недалеко. Куда вас лучше доставить?

Риддерх взглянул на него, будто на милого, но весьма надоедливого щенка.

– Ты самый большой чудак из всех, кого мне доводилось встречать, Ле Мюэ.

читать дальшеОскара так и подмывало отозваться: «Кто бы говорил», но вместо этого он предложил:

– Давайте-ка выбираться отсюда, а там поглядим.

Это мужчина принял на удивление благосклонно. Поскольку на ногах он держался ещё нетвёрдо, ему пришлось обхватить Оскара за плечи. Тот поначалу сам охотно предложил свои услуги, но к тому моменту, как они выбрались на воздух, плечи уже начали поднывать.

Стоило им оказаться под открытым небом, как телефон залился «Марсельезой». Риддерх принялся оглядываться, а затем в недоумении воззрился на извлечённый Оскаром мобильник, сохраняя этот вид на протяжении всей беседы.

– Ты куда пропал?! – выкрикнул Мик с такой силой, что Оскар невольно поморщился, отодвигая трубку подальше от уха.

– Там связи не было – каменные стены, знаешь ли, всё такое, – отозвался он. Толком не дослушав, Мик взорвался целым ворохом вопросов:

– Ну как? Удалось что-нибудь найти? Фотки сделал? Когда перешлёшь? Ничего, если качество не очень…

– Ничего не сделал и не нашёл, – в свою очередь перебил его Оскар. – Тут обнаружилось одно обстоятельство… – покосившись на Риддерха, который по-прежнему таращился на него, будто по меньшей мере на йети, он перешёл на английский: – Видишь ли, там, в замке, был мужчина… Похоже, ему нехорошо…

– Какой ещё мужик? Как он туда попал?

– Ну, вообще-то, он был в гробнице… внутри… как туда попал, объяснить не может…

– И ты хочешь сказать, – голос Мика драматически взлетел, – что вместо того, чтобы закрыть его в этой гробнице к чёртовой матери, ты его вытащил?! Ты мне скажи, тебе совсем начхать на все мои просьбы и надежды, или ты просто не взял на себя труд пошевелить мозгами?

– Эй, постой! – Оскар намеренно приглушил голос, опасливо глянув на спутника – но тот ничем не давал понять, что понимает хоть слово. – Я же не говорил тебе, что я…

– Это, блин, догадка! – вновь обрушился на него Мик. – Элементарно, Ватсон! И сколько раз тебя учили, что нельзя тащить домой кого ни попадя – с годами ума не прибавилось… Добрый самаритянин – твой супергерой, кто б сомневался…

– Слушай, у меня и так голова гудит, – взмолился Оскар. – И, кстати, начал-то всё это ты, – припомнил он. – Лучше бы подсказал что-нибудь дельное…

Ответом ему был сокрушённый вздох:

– Я умываю руки – вот тебе мой ответ.

– Вот уж спасибо, – уязвлённо отозвался Оскар, с упрёком созерцая слабо светящийся экран телефона. – Друг сердечный…

Затем, вспомнив про взятые на себя обязательства, он вновь перешел на французский:

– Перво-наперво надо добраться до дороги… Спуск будет не из лёгких.

Однако Риддерх не двигался с места, по-прежнему созерцая его настороженно-внимательным взглядом.

– Ты чернокнижник? – наконец спросил он.

– Я?! А, вы об этом? – Он покрутил в воздухе мобильником. – Нет, это просто… артефакт. – По счастью, это расплывчатое объяснение вполне устроило Риддерха. Вновь опершись на плечо Оскара, он последовал вслед за ним по каменистому склону – довольно сноровисто, к облегчению его сопровождающего, который уже ломал голову, стоит ли вообще решаться на столь опасное начинание – или всё-таки лучше вызвать скорую и прочие службы спасения, и пусть зараза Мик подавится своими амбициями. По-видимому, мужчина довольно быстро приходил в себя, поскольку к окончанию спуска почти не нуждался в помощи. До подножия холма они не перекинулись ни словом, ибо в темноте коварный ландшафт требовал предельной концентрации от обоих. Когда, миновав ров, они двинулись к лесу, Риддерх всё-таки спросил:

– Этот артефакт… как ты его раздобыл?

– Купил. Да они почти у всех есть, – пояснил Оскар, продолжая раздумывать над тем, насколько глубоко зашло умственное расстройство этого человека – или же он просто прикидывается смеха ради? Однако на забавляющегося ситуацией Риддерх уж никак не походил. Обдумав ответ, он спросил:

– Ты знатный человек, Ле Мюэ?

– Уж точно нет, – не задумываясь, ляпнул Оскар, а потом с запозданием сообразил: ведь если бзик зашёл достаточно далеко, то, чего доброго, «найдёныш» впредь откажется подчиняться его указаниям, что в нынешней ситуации чревато нешуточными трудностями. Однако Риддерх изрёк лишь:

– Вот оно как.

– Ну а вы?.. – поинтересовался Оскар, надеясь, что вопрос прозвучал не слишком дерзко.

– Я – рыцарь, – просто отозвался Риддерх.

– Гм. – Оскар судорожно соображал, как на это принято реагировать – «Очень приятно?», «Рад за вас?», «Наверно, это так увлекательно?» Но Риддерх, казалось, не обращал внимания на его замешательство, всецело уйдя в свои мысли. – Ну а где вы, гм, живёте?

Мужчина вновь смерил его загадочным взглядом:

– Нынче не ведаю.

«Интересно, это можно воспринимать как прогресс или наоборот? – гадал про себя Оскар. – С одной стороны, это лучше чем, скажем, “живу в Рейхстаге”, с другой же…»

– А документы у вас есть? – решился попытать счастья он.

– О чём толкуешь? – прищурился самозваный рыцарь.

– Ответ ясен, – вздохнул Оскар.

У него в мозгу уже сложилась примерная картина: группа иностранцев – а откуда иначе французский? – забралась в немецкую глубинку, дабы вкусить сомнительных радостей средневековья полной ложкой. Тут они по случайности наткнулись на драгоценную крепость Мика. Не обошлось и без веществ – это же общеизвестно, что на трезвую голову заниматься такой белибердой ни один взрослый человек не будет. Ну а потом товарищи ап Риддерха – или кто он там на самом деле – затолкали отрубившегося друга в гробницу, да и оставили там. Упоротый юмор – такой юмор… Конечно, возрастная категория у него не слишком подходящая для подобных выкрутасов, – тут Оскар вновь искоса бросил взгляд на спутника, – но реконструкции все возрасты покорны. К тому же, это объясняет, почему мозг, весьма гибкий в молодом возрасте, оказался столь уязвим и хрупок под натиском веществ.

Тем временем за этой нехитрой беседой они наконец добрели до дороги. Риддерх сперва пару раз топнул по дряхлому асфальтовому покрытию – а потом его взгляд упал на припаркованный на обочине автомобиль. Оскар ожидал какой угодно реакции – адекватной или нет – но уж всяко не такой:

– Артефакт, верно? – спокойно спросил Риддерх, не выказывая прежнего изумления. – И чему он служит?

– Несёт людей, – бездумно отозвался Оскар. – Как лошадь.

– Железный конь? – Его спутник усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Некоторым образом… как троянский. – Оскар наблюдал за его реакцией, пытаясь уловить, когда же наконец недавний знакомец даст знать, что на самом деле отлично сознаёт своё окружение и лишь внушает себе неким изощренным самогипнозом, будто это не так. Открыв дверь машины, он воззрился на Риддерха. Тот воззрился на него в ответ – затем перевёл взгляд на крышу автомобиля. Уловив ход его мысли, Оскар почёл за нужное вмешаться: всё же машина арендованная, к тому же, чего доброго, его спутник сверзится при попытке на неё взобраться.

– Надо садиться внутрь.

Риддерх заглянул в недра автомобиля – как-то совсем деловито и буднично, словно менеджер, призванный оценить, подходит ли данное транспортное средство для нанявшей его знаменитости, затем дёрнул подбородком в сторону машины:

– Ты садись.

Оскар безропотно подчинился: в конце концов, только об этом он и мечтал в течение последнего часа. Если же Его Светлость по какой-то причине не возжелает присоединиться, а вместо этого скроется в чаще леса – что ж, он усмотрит в этом перст судьбы. Однако Риддерх, напоследок обозрев интерьер машины и осторожно пригнув голову, забрался на пассажирское сидение справа от Оскара.

Он тронул с места – очень медленно, следя за реакцией спутника, и сперва тот и правда подобрался, уставившись в окно. Оскар предусмотрительно опустил стекло: при подобной интоксикации свежий воздух лишним не будет, лучше уж потерпеть холодный ночной ветерок. Взгляд мужчины метался между руками Оскара и пейзажем за окном в тщетной попытке уследить за тем и другим, но в его напряжённом взоре не было ни паники, ни протеста – разве что лёгкая опаска.

По счастью, им не попалось ни одного патрульного – что и неудивительно: ночь на дворе, в этой богом забытой глубинке. Припарковавшись на полупустой стоянке, Оскар выскочил, спеша отворить дверь – и вновь его спутник тщательно пригнулся, будто малейшее прикосновение к корпусу машины могло нанести непоправимый вред.

Выпрямившись, он медленно огляделся – и непроизвольно сделал шаг к Оскару, словно бы боясь потерять его, как странно это ни смотрелось на пустынной парковке. Тот не удержался от искушения подхватить его под локоть, хоть мужчина уже твёрдо держался на ногах. Всё же Мик был прав: в нем действительно пробудились некие покровительственные инстинкты, хоть это весьма причудливо сочеталось с возрастом – лет на десять с лишком постарше – и решительным видом недавнего знакомца. Тот не оттолкнул его руку, и они проследовали через холл – по счастью, безлюдный – затем вверх по лестнице – подвергать недавно заключенного в гробницу человека испытанию лифтом Оскар не решился – и наконец-то в номер. Риддерх вёл себя тихо, лишь озирался по сторонам и порой бормотал под нос: «Артефакт…»

Достав телефон, Оскар узрел восемнадцать непринятых звонков – зная нетерпеливую натуру своего друга, он отключил звук сразу после их разговора: ни к чему ему целый вечер слушать Марсельезу, когда нервы и так на пределе. Усадив непредвиденного гостя на кровать, Оскар нажал «вызов» – на сей раз Мик не заставил себя ждать.

– Ну и куда ты запропастился, чёрт тебя дери? Я уж думал, этот твой мужик тебя порешил или чего похуже, хотел в полицию звонить! Ты понимаешь, что я из-за тебя пережил?

– Рад, что тебя это хоть сколько-нибудь волнует, – слегка оттаял Оскар. – Давай-ка по-английски – или не ори так.

– Откуда он вообще взялся? – выполнил требуемое Мик. – Бюргер, что ли, объевшийся капусты?

– Скорее уж, француз. – Оскар бросил взгляд на Риддерха – тот не отрывал от него глаз, по-видимому, стремясь вникнуть в смысл беседы, но едва ли успешно. – Ну как это – в каком смысле? В самом что ни на есть таком – говорит он по-нашему. Нет, не французское – Анейрин ап Риддерх, говорит тебе это о чём-нибудь?

– Лишь о том, что он тебя дурит: не может он не знать английского с эдаким-то именем, – с сомнением отозвался Мик.

– Ну а мне почём знать? – сокрушённо вздохнул Оскар. – Это не первой важности вопрос, знаешь ли… Сдаётся мне, у него документов нет… Сам сказал, вестимо! Ну и как ты себе это представляешь – обыскивать мне его, что ли? Ты бы на него взглянул – посмотрел бы я на тебя на моём месте… – После следующей фразы Мика щёки Оскара слегка порозовели, и он поспешил прервать друга решительным: – Слушай, я, можно сказать, ради тебя надрываюсь: так я хоть попытаюсь убедить его не раззванивать по всей округе о твоём бесценном замке и с его приятелями попробую договориться; а в противном случае, как ты думаешь, что бы было? То-то иностранного туриста не стали бы разыскивать повсюду в случае пропажи…

В этот момент его разговор прервали весьма бесцеремонным стуком в дверь – при этом не робким «уборка помещений», а именно что требовательным, безапелляционным, в котором слышалось: «Откройте, полиция!» Оскар успел подивиться: такому красноречивому стуку, что, специально обучают? – прежде чем распахнул дверь:

В коридоре его ожидал владелец гостиницы собственной персоной. Бросив беглый взгляд в комнату, он изрёк на весьма сносном французском, сдобренным густым акцентом:

– Мсье Ле Мюэ, прошу пройти.

Герр Адлер, хозяин гостиницы, гордился своим знанием французского – а знание английского, возможно, подобного не позволяло – и потому с первого же дня изъяснялся с канадским гостем исключительно на родном для того наречии.

– Пожалуйста, подождите здесь, – бросил Оскар гостю и повернулся к хозяину: – Надеюсь, это ненадолго: видите ли, обстоятельства.

– Вижу, – произнёс Адлер с непонятной недоброжелательностью в голосе.

По счастью, он отвёл постояльца не в кабинет, который располагался близ холла, а в комнату отдыха персонала всего парой дверей дальше – и всё равно Оскар сидел как на иголках, прислушиваясь к звукам из номера.

– Вы понимаете, мсье Ле Мюэ, что это против правил – приводить мужчин ночью, не оговорив это с администрацией.

– О господи, – не удержался Оскар и потёр лоб – от утомления у него возникло нереальное ощущение, что всё происходящее вот-вот перейдет в ещё более абсурдный сон. – Ну хотите, я сниму ещё один номер…

– Мсье должен знать, что заселение среди ночи…

– Послушайте, – прервал его Оскар, – я нашёл этого человека, можно сказать, посреди леса: он нездоров, потерял документы, потерялся сам… да вы сами на него взгляните – он же просто мир не отражает! Обещаю, что завтра я вызову врачей, полицию, пожарных – кого угодно, но можно ему хотя бы выспаться – видит бог, это ему не помешает!

– Я всё же не монстр, – изрёк Адлер после минутного раздумья. – Если вас устроит оставить человека в своём номере…

– Устроит, – поспешил заверить его Оскар. – Видите ли, ему не помешает присмотр… На первых порах реакция может быть… неадекватной.

Хозяин гостиницы мигом уловил намёк:

– Я считаю, что это очень благородно с вашей стороны, мсье… особенно то, что вы берёте на себя все издержки… и возможные выплаты за порчу имущества.

Обречённо кивнув, Оскар поспешил к своему подопечному, гадая, сколько штрафных выплат тот уже успел обеспечить за время его отсутствия.

***

Вопреки его опасениям, всё это время Риддерх, похоже, просто осматривался: в данный момент водил пальцами по обоям.

– Что это за ткань? – спросил он, не оборачиваясь.

– Это из дерева, – ограничился Оскар. Ему вообще не улыбалось весь день объяснять этому «путешественнику во времени» назначение той или иной вещи – авось, когда проспится, сам вспомнит. Ещё и получше него самого растолкует: какого бы мнения Оскар ни придерживался о реконструкторах, в одном он не сомневался: это весьма неординарно мыслящая публика.

– М-м, сэр Риддерх… не соблаговолите ли… принять омовение перед сном?

Мужчина сперва взглянул на него озадаченно, затем, склонив голову на бок, слегка улыбнулся:

– Прежде ты молвил иначе. Если ты боишься вызвать мой гнев, так напрасно – подобное обращение от тебя мне непривычно.

«И на том спасибо», – пробормотал Оскар под нос и двинулся в душ: в его малобюджетном номере ванной не было, – где включил воду, позаботившись, чтобы она была достаточно горячей – но не обжигающей, и чтобы струя была не слишком сильной. Пока он возился с душем, Риддерх успел снять верхнюю тунику – или как они её там называют – а также кольчугу и чулки, оставшись в нижней рубахе до колен. Оскар жестом пригласил его:

– Прошу вас, вот вода, вот полотенце. – В дальнейшие объяснения, относительно жидкого мыла и кранов, Оскар вдаваться не стал, надеясь лишь на то, что гость не примется их выкручивать, залив весь номер; впрочем, одно полотенце он предусмотрительно бросил на пол. Вернувшись в комнату, Оскар присел на кровать и принялся разглядывать разбросанную по ней одежду, пояс с мечом и кольчугу; пожалуй, Мик многое бы отдал, чтобы заполучить столь прекрасные образцы в своё распоряжение: сам Оскар мало что в этом понимал, но все предметы выглядели весьма аутентично. Взвесив кольчугу на вытянутых руках, он перестал удивляться, отчего у него так ноет спина – и как только сам Риддерх это таскает? Во всяком случае, это позволяет ему сохранять на редкость хорошую форму.

У Оскара появилась абсурдная идея примерить всё это на себя, пока хозяин в душе; воровато оглянувшись на дверь, он попытался было надеть кольчугу как джемпер, но в итоге кое-как вполз в неё, словно в нору. При этом он порадовался, что не забыл натянуть на голову капюшон толстовки – иначе, чего доброго, оставил бы в звеньях кольчуги половину волос. Сверху он кое-как натянул тунику, приторочил меч и набросил плащ.

На плечи словно кто-то давил руками, так что невольно вспомнились старые гравюры, где на загривке грешника сидит черт. Когда Оскар в таком виде подбрёл к зеркалу, оттуда на него глянул кто-то совсем другой. Его растрёпанные, чуть вьющиеся чёрные волосы и бледная кожа на диво подходили к новому облику – хоть сейчас в массовку средневекового фильма; даже торчащие из-под подола джинсы и кроссовки не портили впечатления. «Эх, жалко, рядом нет никого с фотоаппаратом… – посетовал про себя Оскар. – Не фотографировать же себя через зеркало?»

Скинув чужую одежду, он взглянул на часы – пожалуй, следует поторопить гостя: немцы крайне рачительно относятся к расходу воды, и благорасположение хозяина гостиницы может мигом испариться при едином взгляде на счётчик.

Заглянув в ванную со словами:

– Месье ап Риддерх, я… – он замолк на полуслове, устыдившись собственных корыстных соображений – такое блаженство было написано на лице мужчины, подставленном под струи воды. На ум пришли слова, которые он почитал атрибутом глупых любовных романов – он был неправдоподобно красив в это мгновение. Но в глаза, помимо ровного загара и крепких мускулов под кожей – и тут ничего чрезмерного, сложён, словно поджарый гончий пес – бросались белёсые полоски давних на вид шрамов – на плече, на груди, на бедре… «Да они просто чокнутые маньяки», – пронеслось в голове у Оскара.

Обернувшийся к нему Риддерх истолковал его замешательство по-своему:

– Тут хватит места, Ле Мюэ, – в подтверждение своих слов сделал шаг к стене.

Зардевшийся от подобного предложения Оскар неразборчиво пробормотал, что месье, наверно, пора отдохнуть – и это после того, как тот бог знает сколько времени провалялся в гробнице – и ретировался. Опустившись на корточки у стены – все мысли в беспорядке – он прислушивался к приглушённым шагам, шорохам, и как раз успел вскочить на ноги, когда открылась дверь.

Рубаха, прежде небрежной грудой брошенная на пол, совсем отсырела, на черных завитках волос блестят капли; под льнущей к телу тканью просматривалось что-то вроде подштанников – в отсутствии внимания к деталям этого адепта реконструкции не упрекнёшь. Оставляя мокрые следы, он прошлёпал прямиком к кровати, с которой Оскар предварительно убрал всё его облачение, сложив объемистой грудой на стуле. Поспешив выключить воду, он проверил пол – по счастью, уровень затопления был вполне приемлемым – и скинул мокрые полотенца в корзину для грязного белья.

– Эти горячие источники тоже часты? – настиг его вопрос гостя.

– Да, конечно, – отозвался Оскар, появляясь из ванной. – Я посплю на полу, кровать в вашем распоряжении… – Про себя он вздохнул: после столь многотрудного дня мягкая постель являла собой вершину его желаний; но, поскольку он снимал номер на одного, и кровать была, соответственно, односпальной. И вновь Риддерх не преминул его удивить:

– Не мели вздора, места достанет обоим. – Похоже, для него это вовсе не было проблемой, чего нельзя было сказать об Оскаре.

– Да я пока не хочу спать, лучше пройдусь… – вконец смутился он, рассудив, что, в конце концов, может вздремнуть на диване в холле: вряд ли герр Адлер будет от этого в восторге, зато, по крайней мере, убедится в чистоте его намерений.

– Что же, прикажешь мне почивать в одиночестве? – безрадостно ухмыльнулся Риддерх. – Не слишком-то это учтиво с твоей стороны…

Оскар чертыхнулся про себя: а вот так врываться в жизнь людей, ставя её с ног на голову, выходит, учтиво? Махнув на всё рукой, он плюхнулся на кровать рядом с Риддерхом: раз так, пусть устраивается как пожелает, ну а он будет спать – уж это-то он заслужил.

Им и вправду удалось разделить невеликие просторы кровати к обоюдному согласию: Оскар притиснулся к стене, едва не касаясь её носом, а за его спиной Риддерх улёгся на бок и затих – видимо, и он порядком вымотался. Однако несмотря на усталость сон не шёл: уж больно непривычным было тепло чужого тела, ощутимое даже сквозь два одеяла – вторым снабдил его предупредительный хозяин. Оскар невольно задумался: каково это, вот так коротать ночь за ночью подле близкого человека?

Прежде он всегда испытывал дискомфорт, деля с кем-то кровать: раздражал даже самый звук чужого дыхания, любая поза казалась неудобной, ведь он только и думал о том, как бы не помешать чужому сну неосторожным движением, а то вдруг он начнёт храпеть? То ли дело, когда один: спи хоть поперёк кровати, сопи сколько душе угодно… Лишь порой, проснувшись от кошмара, очень хочется кого-то обнять, чтобы успокоить расходившееся сердце.

Как выяснилось, не одному ему не спалось: видимо, решив, что он уснул, Риддерх осторожно приподнялся на локте – и склонился над Оскаром; тот не шелохнулся, прилагая все силы к тому, чтобы не сбилось дыхание. Мужчина склонился ниже, тёплое дуновение коснулось уха и шеи соседа – по-видимому, он вдыхал запах его волос и кожи. Оскар замер, забыв о размеренном дыхании – он ждал, что будет дальше.

И вновь в нём боролись два позыва: вполне разумный – встать под любым предлогом хоть ненадолго, сходить за водой, в ванную, за книгой – наверняка Риддерх поймет намёк; и второй порыв – совершенно безумный… Как бы то ни было, ни один из них так и не был воплощён в жизнь: Риддерх вскоре улёгся обратно и на этот раз, похоже, и правда заснул. Хоть Оскар думал, что после такого сна у него уж точно ни в одном глазу не осталось, незаметно для себя задремал и он.

***

Проснувшись, Оскар обнаружил, что, извернувшись во сне, уткнулся носом в плечо соседа – тот, по счастью, ещё спал, лицо также развёрнуто в его сторону. Осторожно выпутавшись из одеяльного кокона, Оскар вылез из кровати, перешагнув через её спинку, и оделся. Взглянув на телефон, он вновь чертыхнулся про себя: проснись и пой, ещё двенадцать неотвеченных звонков от Мика! Действительно, он так и не перезвонил ему после разговора с хозяином гостиницы. Осторожно прикрыв за собою дверь, он вышел в пустынный холл и набрал номер.

– Ты знаешь, который час? – ответил заспанный голос Мика. – Хэй, не вешай трубку! – предупредил он, не получив ответа. – И знаешь, сколько я до тебя вчера дозванивался?

– Да. Двенадцать раз. До трёх ночи. Да, ты боялся, что этот непонятный мужик воспользуется моей беспомощностью… – Он подавил зевок.

– И как он?.. – напряженно переспросил Мик.

– Иди ты в жопу с такими шуточками, – огрызнулся Оскар.

– Ну я не то чтоб шутил… но я так понимаю, что всё в порядке?

– Это вряд ли. Мне ещё предстоит решить, что с ним делать: отвезти в больницу, в полицию…

– Вот этого не надо! – встревожился Мик. – Они, естественно, будут расспрашивать, где ты его нашёл, да как…

– А тебе, надо думать, твои научные триумфы куда важнее человеческой жизни, – вздохнул Оскар. – Ты пойми, может, ему необходима срочная помощь…

– Но ты ж сам сказал, что не знаешь толком, что с ним!

– Вот именно…

– Так хотя бы переговори с ним перед тем, как сдать полицаям или коновалам, – гнул своё Мик. – Разработайте хоть какую-нибудь простенькую версию, что ты, скажем, нашёл его в лесу, где – толком не помнишь, и подальше от действительного места, подальше!

– Но ведь они могут выяснить это по моему мобильнику, – возразил Оскар.

– Потому что у тебя не хватило мозгов его отключить – да! – разозлился Мик.

– Всё, хватит, брейк! – устало потёр лоб его друг. – Давай не будем об этом, пока ситуация не разрулится, ладно? Что сделано – то сделано…

– А хочешь сделать хорошо – сделай сам, – ядовито отозвался Мик.

– Можно продолжить: не плюй в колодец…

– Ладно-ладно, – неохотно согласился Мик. – Держи меня тогда в курсе ваших негоциаций, лады?

– А как же – мне и поделиться-то, кроме тебя, не с кем, – согласился Оскар и торопливо попрощался.

Вернувшись, он обнаружил, что Риддерх, проснувшись, уже успел облачиться в свою кольчугу и прочее. Выглядел он куда бодрее, чем вчера, от растерянности не осталось и следа – он уже по-свойски оглядывал обстановку, однако в его прикосновениях к предметам сквозила осторожность.

– Мы должны вернуться в тот замок, – сразу заявил он, завидев Оскара.

Тот про себя вознёс хвалу небесам: это требование, наряду с уверенным видом, подкрепило его надежду, что вчерашний подопечный и впрямь взялся за ум, а потому ответил лишь:

– Да-да, вас там встретят?

– Там остались щит и шлем, я должен их забрать.

И вновь Оскар лишь кивнул: разумеется, вещи-то недешёвые, одна отделка чего стоит; он и сам подумал бы об этом, но вчерашний день обрушил на него слишком многое, чтобы он мог мыслить здраво.

– Пойдёмте, я отвезу вас, куда нужно, – легкомысленно пообещал он, радуясь, что эта ноша наконец упадёт с его плеч.

Когда они спустились в холл, за стойкой сидел сам хозяин гостиницы. Оскар жестом велел Риддерху подождать и, приблизившись, вполголоса сообщил герру Адлеру:

– Похоже, он всё вспомнил. Просит отвезти его туда, где я его и подобрал.

Хозяин сдержанно кивнул; то, что он ни слова не сказал о расходе воды, Оскар счёл благоприятным знаком.

***

Когда они сели в машину – Ле Мюэ вновь предупредительно распахнул дверь – он наконец решился заговорить о том, что так занимало его друга:

– Этот замок… как вы его нашли?

– Его там прежде не было, – отозвался Риддерх, вглядываясь в пейзаж за окном.

– Что значит – не было? – оторопел Оскар.

– То, что я его не видел.

«Что ж, очко в пользу Мика», – отметил про себя Оскар и продолжил расспросы:

– То есть, вы не знали точно, что там есть замок? И наткнулись на него случайно?..

Пришла очередь Риддерха озадаченно воззриться на него.

– Мне ничего об этом замке неведомо; само собой, я его не искал, – пожав плечами, наконец изрёк он.

– А ваши… коллеги?

– Какие такие коллеги? – поморщившись, выделил последнее слово Риддерх.

– Ну, те, с кем вы сюда приехали.

Его спутник надолго замолчал, глядя в окно. Наконец он произнес, не оборачиваясь:

– А ты поверил бы, если бы я сказал, что проспал не одно столетие? – Его голос звучал сдавленно.

«Оп-ля, – мрачно подытожил Оскар, – то, что мы приняли за чудесное выздоровление, на деле являлось очередной фазой безумия…»

– Как сказать, – осторожно ответил он. – Это звучит не слишком… правдоподобно.

– Вот и я бы не поверил. – С этим Риддерх и оставил Оскара, вплоть до поворота на достопамятную боковую дорогу не проронив ни слова.

На развилке Оскар остановил машину и выругался вслух. На молчаливый вопрос в глазах Риддерха он ответил:

– Да вот отсюда я вчера и увидел эту клятую крепость! – и красноречивым жестом указал на линию леса – по-осеннему тёмную, ровную, не сулящую ничего интересного. Подумав, он добавил: – Видимо, всё же не отсюда…

Однако, поколесив пару километров туда-обратно, он так и не нашёл нужное место. Вновь вернувшись на исходную точку, он задумчиво воззрился на GPS-навигатор, решительно заявив:

– Будь что будет. Попробую всё-таки проехать – может, угол зрения был другим…

Однако же по мере продвижения – причём он то и дело сверялся со своим прибором – нехорошее предчувствие росло и ширилось. Видя, что внимание спутника всецело поглощено этой проблемой, Риддерх не заговаривал, хоть его взгляд теперь был прикован к вещице в руке Оскара. Когда они проехали с километр по боковой дороге, он всё же нарушил молчание:

– Вчера мы тут проходили, я запомнил это место.

Оскар взглянул вверх, склонившись к ветровому стеклу – теперь над лесом возвышался холм. И угадайте, чего не было на его вершине? Правильно – ничего!

– Вы уверены? – переспросил Оскар, что было совершенно излишне: его GPS-навигатор твердил то же самое. – Давайте поднимемся наверх… Думаю, угол зрения… – как заклинание повторил он, хотя здравый рассудок вот уже полчаса как долбил своё: этот замок был отлично виден ещё с развилки, а уж у подножия холма и подавно!

Риддерх лишь кивнул и, когда Оскар открыл дверь машины, решительно двинулся в лес, опережая спутника. Тот с трудом поспевал, в особенности когда начался подъём; но, несмотря на ноющие ещё со вчерашнего дня мышцы, не жаловался: Риддерх так ловко пробирался наверх, то взбегая по крутому склону, то перепрыгивая с выступа на выступ, что смотреть на него было одно удовольствие. Заметив, что спутник отстаёт, он приостановился, протянув Оскару руку – и так и потащил его вслед за собой на буксире. Тот только диву давался подобной прыти у человека десятком лет его постарше – да ещё не забыть кольчугу весом в четверть центнера! Хватка была крепкой, но не давящей, и потому он с благодарностью вцепился в горячую сухощавую кисть.

Когда подъём закончился, некоторое время они оба стояли на вершине, в молчании созерцая то место, где ещё вчера был замок.

– Но вы же тоже его видели? – наконец произнёс Оскар. Удостоившись кивка, он задумчиво спросил: – Так что вы там говорили о том, что «прежде его не было»?

– Что его не было… в моё время.

Следующая глава

В тот день звёзды сошлись в весьма причудливую фигуру, знаменуя перемены, а все обстоятельства словно сговорились, чтобы посадить его, Оскара Ле Мюэ, в лужу выдающейся глубины и протяженности.

Начать с того, что ему вообще не стоило на это соглашаться. Дружба – дружбой, услуга – услугой, но нельзя же подписываться сам не зная на что просто потому, что человек заглянул тебе в глаза таким искренним, умоляющим взглядом?

«Ох уж этот Мик, однажды и я ему сполна припомню…» – Оскар карабкался по склону, поминая тихим добрым словом и приятеля, и местный ландшафт, более подходящий для горных коз, и клятый туман. Вот уж отдых вышел на славу – после такого и впрямь будешь счастлив возвратиться к работе, лишь бы кончилось это безумие.

А всё началось с телефонного звонка неожиданно рано возвратившегося из долгожданной командировки Мика…

читать дальше– Козлы! – заявил его друг, привычно хлопнувшись за стойку паба, и умолк, что было, напротив, совершенно для него несвойственно.

– Что, командировку не дали? – сочувственно поинтересовался Оскар.

– Если бы. – Помолчав, Мик скупо пояснил: – Это не те козлы.

– А, с билетами проблемы? – догадался его друг.

Это замечание вывело Мика из непривычного состояния: он принялся стучать кулаком о стойку, рискуя привлечь к себе внимание всей публики; однако завсегдатаи, давно знакомые с норовом молодого историка, даже не обернулись.

– Проблемы? Я бы выразился иначе… – И он выразился, по счастью, дам рядом не оказалось. Далее вновь последовал цветистый набор эпитетов, и наконец: – Видишь ли, то, что у меня билет на руках, бронь гостиницы – все побоку, чемодан-вокзал-домой! Ты понимаешь, что это значит?!

– Билеты зря пропали?

– Да чёрт бы с ними, с билетами! – воскликнул Мик, едва не плача. – Заявили, что раньше чем через полгода чтоб ноги моей на шенгенской земле не было! Какие ещё полгода – у меня и месяца нет! – Мик вновь возобновил свои громоподобные стуки – их соседи поспешили убрать свои напитки со стойки, ибо те уже начали брызгать через край. – Ты пойми – каждый день на счету! Каждая минута! Да я вообще могу до этого не дожить!

– Нет, не понимаю, – невозмутимо отозвался Оскар, обладавший иммунитетом к огненному темпераменту друга. – Раз, как ты уверяешь, этот замок не обнаружили в течение, погоди-ка, двухсот лет, то…

– То, что эти безмозглые фрицы до сих пор не удосужились разуть гляделки, вовсе не значит, что они не сделают этого именно сейчас!

– И ты ещё удивляешься, что тебя завернули, – вздохнул Оскар.

Мик шумно втянул воздух.

– Подумать только, полгода мне не видать старушки Европы – и это мне, коренному европейцу…

– Нечего было укуриваться посреди Германии – ехал бы уж в Нидерланды тогда, – отрезал Оскар, который, несмотря на всё своё сочувствие, не мог не выразить неприятия этой стороны жизни друга.

Впрочем, тот остывал столь же быстро, как и вспыхивал: две минуты спустя Мик окинул Оскара задумчивым взглядом:

– А ведь завернуть тебя у них нет причины…

– Постой, – встревожился Оскар. – Постой-постой, – повторил он, словно тем самым и впрямь надеялся застопорить мыслительный процесс друга, однако в прищуренных глазах Мика уже вызрело решение. – Но ведь, как я понимаю, ты отнюдь не хочешь, чтобы это открытие сделали без тебя – а тебе туда дорога закрыта…

– А вот и нет! – торжествующе заявил Мик. – Дело, знаешь ли, в связях; если они убедятся, что речь и вправду идёт о неизведанном замке, координаты которого знаю я один… – В хитро прищуренных серо-зелёных глазах заплясали искорки.

***

…По мере приближения отпуска решимость Оскара существенно поостыла. Однако же пойти на попятный значило лишить Мика последней надежды, так что оставалось уповать на то, что он попросту не найдёт это достопамятное сооружение, чьи координаты были известны весьма приблизительно. В конце концов, с чего бы ему находить то, что существует лишь в буйной фантазии Жана-Пьера Леконта, приятеля Мика, коего превратностью судьбы занесло в этот медвежий угол пару месяцев назад, да в свидетельствах пары аборигенов, которые явно переборщили со шнапсом.

Потому Оскар добросовестно заселился в гостиницу, добросовестно арендовал машину, добросовестно колесил по заброшенным дорогам, то и дело рискуя застрять в каких-нибудь дебрях, и добросовестно отчитывался о проделанной работе – но, весьма предсказуемо, его добросовестность никаких плодов не приносила. Впрочем, он не жаловался: такой отдых для Оскара был предпочтительнее, чем тур по достопримечательностям – общения с людьми ему с лихвой хватало в бурлящем жизнью родном городе, а толпы народа изрядно выводили из себя. И надо же было ему в середине недели, когда на землю уже опускались спешные осенние сумерки, заметить чёрное пятно над лесом! И это аккурат тогда, когда он уже развернулся к гостинице – всё равно в эдакой темнотище ничего не сыщешь! Ближайшее рассмотрение показало: да, и впрямь замок; тёмный, словно вырезанный из чёрной бумаги, и ни единого огонька вокруг – кроме света звёзд.

«Видимо, где-то свернул не туда и наткнулся на какой-то местный исторический памятник… – рассудил Оскар. Вертя карту, он тщетно пытался сообразить, что за руины пред ним явились. – Что ж, я только спрошу, если есть, кого; главное, чтобы оттуда сторожевые собаки не повылазили». Подъездной дороги не было как класса, приличной тропы тоже не обнаружилось, потому Оскару пришлось на своих двоих топать сперва через лесок – по счастью, небольшой, затем – по остаткам, по всей видимости, крепостного рва, где он промочил ноги до колена, и наконец – вверх. Всё это время он недоумевал: как же люди вообще сюда добираются, не говоря уже о доставке? Холодильник там, скажем, пицца для охранника… Может, замок просто закрыт на зимний сезон – но всё равно нужна какая-то защита от праздношатающихся: ближайший городок-то всего километрах [1] в двадцати…

Каменистый склон всё не кончался, и Оскар уже всерьёз задумался о преимуществах дружбы, вынуждающей его на такие вот подвиги. Мик всегда был скор на идеи, вот только отдуваться за них почему-то всегда приходилось Оскару – так повелось с самого детства.

«Будь другом – ты уж постарайся», – проворчал он, пародируя умоляющую интонацию приятеля. Почему бы ему хоть раз не заявить: прости, мол, Мишель, недосуг мне! – так ведь нет, раз за разом он безропотно впрягается в очередную авантюру, которая неизменно выходит ему боком. Тряпка, тряпка, тряпка…

На этой безрадостной мысли угол подъёма наконец-то пошел на убыль и вылезший на вершину Оскар минут пять пытался отдышаться, добавив к списку своих напастей ещё и года: негоже в его тридцать с хвостом скакать по пересечённой местности. После этого он внимательнее пригляделся к предмету своих стремлений: вблизи замок не выглядел ни на йоту дружелюбнее. Впрочем, ни собак, которых он так опасался, ни не в меру бдительных охранников видно не было. Почти сожалея об этом – хотя о последствиях скоростного спуска с холма он предпочёл бы не задумываться – Оскар поплёлся к разрушенной стене.

Ему понадобилось не более десяти минут, чтобы отыскать проём: из открытых ворот тянуло холодом и туманом, словно перед ним открывался не внутренний двор, а какое-то подземелье. И никаких признаков охраны – похоже, этот замок и впрямь чудом избег внимания властей.

Испустив последний вздох, Оскар вытащил мобильник и принялся, притаптывая на месте, бормотать:

– Ну конечно, мы страшно заняты… Скорее всего, лежанием на диване, а телефон, увы, не подлетает сам собой по нажатию пульта… И какого лешего я тут изображаю Индиану Джонса, когда наш великий ученый… – В этот момент трубку всё-таки сняли.

– Прости, Осси, – отозвался жизнерадостный голос.

Оскар чуть не зашипел в трубку: он ненавидел эту форму своего имени, но его друга это нимало не беспокоило.

– Тут Брюн звонила по другому мобильнику, мы договаривались насчёт кино. Так чего тебе?

На пару секунд Оскар попросту утратил дар речи; когда оный возвратился, он принялся восклицать вполголоса:

– Брюн! В кино! По двадцать второму телефону! А я тут! Да я…

– Ладно тебе ворчать, – примирительно бросил Мик. – Ну как сегодня прошло?

Оскар спохватился: и вправду, драгоценные минуты-то тикают!

– В общем, я тут приметил на холме какую-то башню и даже вскарабкался, чтобы посмотреть поближе… Но наверняка это не то, что ты ищешь, – поспешил добавить Оскар.

Хоть он и питал надежду, что друг с ним согласится, на чём его сегодняшние приключения и завершатся, в глубине души он был уверен, что последует именно это:

– Йоу! – В телефоне раздался грохот – Оскар предположил, что Мик буквально запрыгал от радости, как частенько с ним бывало, а грацией он не отличался от циркового слона, которого научили танцевать джигу. – Я знал, знал, что у тебя получится! Я тебя люблю-люблю…

– Не ври мне, – буркнул Оскар, – любимых не посылают к чёрту на рога искать какие-то призрачные замки.

– Будь уверен, твоё имя впишут в анналы истории как первооткрывателя этого чуда! – продолжал тараторить Мик. – Это ж прорыв, это ж сенсация, это ж…

– Дивный взлет твоей драгоценной карьеры, – саркастически заметил его друг. Ирония пропала впустую:

– Да-да, именно! Да что там моя карьера – впервые в истории отечественная наука обогатится открытием подобного масштаба – пусть кто-нибудь теперь попробует посмеяться над канадскими археологами…

– Так вот в чем дело – твоя душа не выдержала насмешек над тем, как очередная канадская экспедиция нашла очередной наконечник копья и неполный череп медведя?

– Свидетельство! – выкрикнул Мик в экстазе.

– Чего? – устало переспросил Оскар.

– Нужно свидетельство – иначе наши корифеи не раскачаются!

– Ну а не проще ли…

Мик не дал ему договорить: словно прочтя мысли друга, он оборвал его решительным:

– Даже не думай! Это открытие должно принадлежать нам, ты понял? Если эти бюргеры каким-то образом прохлопали подобную жемчужину в собственных владениях – что ж, как не повезло им, как повезло нам…

– Скажешь тоже, жемчужину… – буркнул Оскар, скептически созерцая заброшенный замок.

– Ты в этом ничего не понимаешь, – отрубил Мик.

– Вот именно…

– Так что предоставь решать мне. Во-первых, пришли точные координаты…

– Ну да, да, – раздосадованно отозвался Оскар, извлекая прибор из бокового кармана рюкзака. – Ты ж знаешь, что я ни бельмеса не понимаю в его показаниях… К тому же, разница высоты, ты сам говорил…

Однако друг его уже не слушал:

– В общем, ты там пофоткай побольше…

– Какое пофоткай, ночь на дворе! – устало возмутился Оскар. – Спать пора …

– Но ты же не уедешь оттуда просто так? – отозвался Мик с убеждённостью, заставившей его друга проглотить ответ, что именно это-то он и собирается сделать. – Ты пока осмотрись там, ничего особо не трогай, но прихвати что-нибудь, сам понимаешь… А там и рассветёт…

– Спасибо, спасибо за заботу, – отозвался Оскар, заранее зная, что и тут весь его сарказм пропадёт втуне.

– Я в тебя верю! – с пафосом заявил Мик, похоже, приняв это за чистую монету.

– Ладно, но если что, ты будешь виновен в моей смерти.

– Ты всегда так говоришь, – не слишком растроганно отозвался Мик.

– И передай Брюн, что я её люблю.

– Обойдёшься. – На этом связь прервалась.

Отослав координаты, Оскар тоскливо поглядел на гаснущий экран, в очередной раз задумавшись над тем, что именно удерживает его рядом с безалаберным другом. Достав из рюкзака надёжный поисковый фонарь, одолженный всё тем же Миком, он шагнул в проём.

***

Всё, что его там ожидало – скользкие, замшелые камни, проржавевшие петли, затхлый воздух – безмерно вдохновило бы Мика, но никак не самого Оскара. Одна радость – фонарь: ореол мощных лучей успешно рассеивал мрак, отгоняя пугающие тени. А последних было хоть отбавляй; Оскар никогда не мог похвастать отменным мужеством, и потому невольно поёживался, прислушиваясь к эху собственных шагов. Ему то и дело казалось, что кто-то осторожно касается оголённой шеи – сквозняки, убеждал он себя, да волоски собственной изрядно отросшей шевелюры – ну а о крадущихся за спиной силуэтах и прячущихся по углам тенях и упоминать не стоит – классика жанра. И тем не менее, чем дальше заходил Оскар, тем больше он убеждался, что ему и вправду улыбнулась удача – вернее, Мику улыбнулась удача, а ему – что-то другое. Вот, например, тот череп из-за угла… Череп. И скелет к нему.

Кости предстали перед ним так внезапно, что он даже не испугался – с каким-то немым отупением он с минуту смотрел на остов в истлевших одеждах. В голове возникла глупая мысль: «Надо позвонить в полицию».

– Прости, приятель, не повезло тебе, – вслух произнес Оскар и тотчас обернулся: отовсюду зашептало-зашелестело эхо. Он не очень-то разбирался в таких разделах физики, как эхолокация – это ведь так называется? – но ему казалось, что эхо какое-то явно чрезмерное. «Посмотрел бы я на Мика, попади он сюда», – мстительно произнёс Оскар – про себя, ибо уже вдосталь насытился этими леденящими душу отзвуками. Его приятель – с виду эдакий Майкл Коллинз [2] – на деле дико боялся темноты, высоты, пауков… список можно было продолжать до бесконечности.

Встреча с черепом весьма кстати напомнила Оскару о том, что не следует слишком уж углубляться в эти коридоры: не хватало ещё провалиться куда-нибудь и сломать себе ногу, причём если уж падать – так непременно в подвал, где не ловит ни одна сеть. Ну а Мик, единственный, кому известно, где он, естественно, будет тянуть до последнего, лишь бы не делиться своим драгоценным открытием с ненавистными фрицами. Ирландская удача, угу.

Возвращаясь к вопросу об удаче – Оскару до сих пор не встретилось ни единого свидетельства пребывания здесь туристов или иных охотников до сувениров. Впрочем, ничего особо примечательного, что можно было бы использовать в качестве свидетельства, он тоже покамест не обнаружил: почерневшие гобелены-мебель-гобелены-скелет… Обыскивать кости он, само собой, не стал, а вместо этого свернул в один из залов.

Конечно, логично: сначала скелет, потом – гробница. Может, его новый знакомец отсюда и явился? Вышел погулять, так сказать… И что она делает тут? Вроде, самое место таким штукам – на кладбище, в усыпальнице… Ну да пусть с этим разбирается Мик и его коллеги – Оскара в этот момент заинтересовало другое: у стены помещалось несколько сундуков, похоже, незапертых.

«Надеюсь, там-то не скелет…» – подумалось Оскару, когда он, установив фонарик на крышку одного из сундуков так, что тот освещал весь зал, склонился над другим, прилаживаясь, как бы половчее приподнять крышку.

И в этот момент за спиной послышался тихий, едва различимый шорох.

Оскар так и застыл на месте, согнувшись дугой. О-очень медленно он сперва скосил глаза, затем и сам развернулся к гробнице – звук не повторялся. Внезапно раздался резкий стук – Оскар чуть не свалился на стоявший за спиной сундук, отчего фонарик покачнулся, заставив пуститься в дикий пляс окружающие его тени. Оскар опрометью кинулся бы вон из зала – и вообще подальше от этого места – если бы шум не сопровождался человеческой речью: голос, приглушенный камнем, но при этом ничуть не потусторонний, изрыгал цветистые проклятия – на французском!

Шум возобновился: похоже, кто бы ни находился под крышкой гробницы, он бился, словно рыба в сетях, силясь оттуда выбраться – крышка даже приподнялась на волосок и вновь опустилась.

– М-м-месье? – дрожащим голосом произнес Оскар – и обнаружил что у него, вдобавок, стучат зубы.

– Кто тут есть? – отозвался голос – безусловно, мужской, глубокий, отрывисто-повелительный. – Помоги мне выбраться! – Его акцент был странноватым – а диалект ещё более непривычным, но Оскар, толком знакомый лишь с квебекским французским и самую малость с акадийским, был наслышан о том, что на деле разновидностей ого-го сколько: франситан, франкопровансальский, йоль…

– А вы… человек? – всё же почел за нужное поинтересоваться Оскар, ибо фильмы о вампирах и зомби внесли свою лепту в становление его личности.

– А как по-твоему? – не без сарказма отозвался голос из гробницы, сопроводив это, по-видимому, ударом кулака о крышку.

– Как же вы туда попали?

Изрыгнув совсем уж непонятную фразу, обитатель гробницы добавил:

– Я и сам хотел бы знать. Так поможешь ты или нет? Я тебя вознагражу!

– Может, я схожу за помощью? – в растерянности предложил Оскар.

– Не испытывай моё терпение, – отрубил голос, попирая всяческую логику. – К чему подмога – или ты совсем калека?

Оскар почесал в затылке, судорожно соображая, что же предпринять в столь парадоксальной ситуации? Если он и впрямь откроет крышку гробницы, то, по канонам жанра, быть ему сожранным какой-то нечистью; если же позвонит куда следует – его прибьёт уже собственный друг... Есть, конечно, вариант просто тихо-мирно удалиться, сделав вид, что всё это ему лишь привиделось, а Мику сообщить, что вышла ошибка, у замка есть владелец – тот побесится, конечно, но переживёт… Единым махом отринув все эти соображения, он двинулся к гробнице – будь что будет, не оставлять же бедолагу задыхаться в каменном ящике!

Примерившись к плите, он предупредил:

– Месье, сейчас попробую сдвинуть крышку…

– Погоди, вместе – давай!

Изо всех сил налегая на плиту, Оскар думал о том, что незнакомец, пожалуй, недооценил масштаб свершения – помощь им явно не помешала бы… Аккурат когда его посетила мысль: не противоречат ли его нынешние действия указанию «особо ничего не трогать», крышка поддалась и рухнула на землю.

– Ну, назад я её точно прилаживать не буду, – вслух рассудил Оскар, и тут все соображения мигом вылетели у него из головы – стоило ему взглянуть на отверстую гробницу.

Мужчина уставился на него во все глаза – так пристально, что Оскару пришла в голову мысль, что все ж-таки не стоит смеяться над фильмами о вампирах – а в следующее мгновение схватил его за плечи и выдохнул прямо в лицо:

– Оскар! Что случилось? – оглянувшись, он добавил: – Как мы здесь оказались? И твоё лицо… – Неожиданно рука мужчины скользнула по правой щеке Оскара, и тот невольно отпрянул, продолжая таращиться на незнакомца – вернее, на его одеяние.

Ибо это было именно что одеяние – иначе и не назовешь: на плечах – тяжелый бордовый плащ с меховой оторочкой, под алой туникой с черным кабаном на груди – длинная кольчуга с капюшоном, под ней – шерстяные чулки, и в довершение всего – сапоги явно ручной работы, со сверкающими золотом шпорами. Голова мужчины, по-видимому, покоилась на щите – всё с тем же кабаном на красном фоне, также имелись шлем – в изголовье – и меч в ножнах, упавший на дно гробницы. Сам незнакомец – смуглый брюнет с ранней проседью в волосах, с резкими, но приятными чертами лица. На то, чтобы обозреть всё это, у Оскара было немногим более секунды: мужчина ожидал ответа.

– Вы меня знаете? – наконец отозвался он.

Незнакомец нахмурил широкие гладкие брови и вновь провёл пальцами по правой скуле Оскара – на сей раз тот не отшатнулся: прикосновение более не представлялось нарушением личного пространства, оно отчего-то казалось… успокаивающим.

– Ты – не он. – В голосе мужчины читались усталость и разочарование, на лице также отразилась необъяснимая тоска.

– Моё имя – действительно Оскар, Оскар Ле Мюэ; и всё же вы, видимо, обознались, – участливо подсказал Оскар. – А вы… – он сделал широкий жест, указывая на фигуру мужчины, всё ещё сидящего в гробнице, – реконструктор?

– Кто? – Мужчина вновь нахмурился. – Неужто тебе неизвестно, кто я?

– Извиняюсь, месье, но сам я не историк, – принялся за объяснения Оскар, чувствуя, как самообладание понемногу, капля за каплей, возвращается к нему. – Вот мой друг – он, как раз, историк, быть может, вы о нём слышали – Мишель Риган…

Его разглагольствования прервал резкий вопрос:

– Кто ты такой, Оскар Ле Мюэ?

– Я? – опешил Оскар. – Ну, просто служащий из Канады, турист…

– Ты намеренно плетешь околесицу? – К его ужасу, мужчина схватился за меч. – Отвечай, кому ты служишь!

– Правительству Канады, – брякнул Оскар. – А вообще, я не участвую ни в каком ролевом движении, и оказался здесь случайно… Если я помешал, так я тотчас же уйду…

Мужчина хотел было встать, опираясь на стенку гробницы, однако у него не вышло.

– Постой! Ты помог мне – помоги же ещё; кто бы ты ни был, я тебя вознагражу. В чьих я владениях?

«Псих. Точно псих», – подумал Оскар с тоскливой обречённостью и подал руку, чтобы незнакомец на неё оперся.

– Мы близ парка Келлервальд-Эдерзе [3], – сказал он, ожидая, пока незнакомец, которого ощутимо пошатывало, не выберется из гробницы. Оскар чуть было не добавил: «На планете Земля», но вовремя прикусил язык.

– Далеко ли мы от королевского замка?

– А это разве не он? – ляпнул Оскар.

– Нет, – незнакомец устремил на него пристальный взгляд бездонных глаз.

– По правде, не знаю, – уклончиво отозвался Оскар. – Я ведь нездешний, иностранец, местности не знаю… А зачем вам туда?

– Ты одет очень чуднó, и речи твои не менее чудны, – мужчина не выпускал его локтя, хотя больше на него не опирался; Оскар с тревогой отметил, что хватка стала гораздо жёстче. – Так откуда ты родом? Какого ты звания?

«Надо было вызывать санитаров. Сразу», – с запоздалым сожалением осознал Оскар, и его впервые посетила мысль, что живым отсюда он может и не выйти.

– Не играю я в ваши игры, я же сказал! – заявил он, силясь высвободить руку – обречённая на провал попытка. – Прекратите это, а то я вынужден буду подать жалобу! Я – иностранный подданный, в конце концов!

Это было призвано произвести впечатление, однако – не произвело. Но хотя бы не вывело незнакомца из себя – и то хорошо; тот продолжал вглядываться в лицо Оскара, словно мог прочесть там все ответы. Давление на руку ослабло – самую малость.

– Так кто, ты говоришь, здесь правит? Который сейчас день? Отвечай без утайки!

– Федеративная республика Германия, – отозвался Оскар тоном, которым ребёнок в сотый раз повторяет: нет, не брал я ваши конфеты… наверно, сами позабыли – а на меня валите… – управляется канцлером. И бундестагом. Сегодня пятница, тридцать первое октября две тысячи четырнадцатого года. Вернее, уже первое ноября, – добавил он, бросив взгляд на часы.

Мужчина осел на стенку гробницы – руку Оскара он при этом выпустил. Тот незамедлительно воспользовался этим, потихоньку пятясь к выходу; но, увидев, что незнакомец извлёк кинжал из ножен на поясе, он остановился – что бы тот ни задумал, он должен был его остановить. Однако Оскар успел лишь протестующее вскрикнуть, когда мужчина полоснул лезвием по ладони – рана тут же налилась кровью, оросившей алую тунику.

– Не сон, – сказал незнакомец.

Оскар тут же скинул рюкзак: по счастью, он прихватил с собой аптечку. Мужчина молча, в каком-то ступоре наблюдал, как он достает пузырёк с перекисью водорода, льёт резко пахнущую жидкость на бинт – однако он тут же отдёрнул руку, оттолкнув Оскара, стоило тому притронуться к ране. За холодное оружие на сей раз, впрочем, хвататься не стал, и самозваный врачеватель счёл это достаточно благоприятным признаком, чтобы возобновить лечение. Покрепче ухватив незнакомца за запястье, он вновь прижал бинт к разрезу – тот опять дёрнулся, когда зашипела-запузырилась кровь, и Оскар инстинктивно зашептал:

– Тихо-тихо-тихо, сейчас пройдет… – Незнакомец перестал сопротивляться, бесстрастно наблюдая, как Оскар бинтует его руку, опустившись на колени. Когда он закончил и присел рядом, мужчина медленно произнес:

– Ты меня не знаешь… Но не спрашиваешь, кто я такой, Оскар Ле Мюэ.

– Я хочу знать лишь, чем могу вам помочь, прочее – не мое дело, – мотнул головой Оскар. Хотя времени было немногим позже полуночи, он ощущал крайнее утомление и мечтал лишь об одном: наконец вернуться в свой номер, в свою квартиру, в свою жизнь… И пусть Мик с его гениальными идеями катится ко всем чертям.

– Мое имя – Анейрин ап Риддерх. Тебе оно знакомо?

– Прошу простить, я не силен в валлийской истории, месье ап Риддерх, – пробормотал Оскар, извлекая из каких-то глубин памяти, что означает частица «ап».

– И всё же ты на него похож… – вполголоса произнёс мужчина; Оскар успел заметить, что он вновь вглядывается в его лицо, как вдруг незнакомец обхватил его за плечи, одной рукой удерживая за затылок, и…

Поцелуй был краток, но он перетряхнул весь разум Оскара сверху донизу, словно шкаф со слежавшимся бельем. Долг велел ему отодвинуться – что он и сделал – и возмутиться – что он сделал несколько менее убедительно, бормоча о том, что это насилие над личностью и ему следует всё-таки подать жалобу. И, хотя разум твердил – опасно, хотелось ему иного – податься навстречу…

– Ты – не он, – вновь повторил Анейрин ап Риддерх и покачал головой – обречённо? отрешённо? – а Оскар отчего-то ощутил укол вины – словно обманул его ожидания.


Примечания:

[1] Километр – хотя в Канаде долго использовалась английская система мер и весов, в 70-х годах решением Правительства была введена метрическая система. Переход происходил довольно длительное время, в результате чего молодое поколение легко оперирует метрами и километрами, а старшее – предпочитает футы и мили.

[2] Майкл Коллинз (1890-1922) – вождь войны за независимость Ирландии, был главой временного правительства Южной Ирландии и главнокомандующим ирландской национальной армии, погиб во время гражданской войны.

[3] Келлервальд-Эдерзе – единственный национальный парк Германии, с которым нет регулярного железнодорожного сообщения, располагается в земле Гессен.

Следующая глава

Предыдущая глава

— Привет вам, люди добрые! Не стесню я вас, коли к вам присяду? А ежели и стесню, так возмещу это доброй историей. — Этими словами сопроводил своё появление в корчме ещё не старый, но уже наполовину седой приземистый мужчина с выдубленным ветрами и дождями смуглым лицом. Казалось, самые его усы так и шевелились от желания поделиться свежими слухами, которое встретило полное понимание в прочих посетителях корчмы: они тут же сдвинулись, освобождая ему место, разговоры за столом притихли: в самом деле, занятная история подчас ценнее золота.

читать дальше— Знаете, откуда я только что прибыл? Из самого Грана! — завладев вниманием соседей, начал пришлец. — А зачем ездил, спросите? Так ведь на королевский суд! И уехал оттуда несолоно хлебавши, да… Но я на господина нашего кенде не в обиде, ведь, хоть правдой и не разжился, добрая выдумка подчас дороже правды будет — а тут никакая не выдумка, самая настоящая истинная правда, но такая, что сам не увидишь — не поверишь! Но мне верьте, ведь старый Чорба [1] отродясь не врал! Эй, ты, усатый, чего ухмыляешься? — сердито бросил он соседу, чьи усы, впрочем, едва ли могли соперничать с его собственными. — Думаешь, раз в твоём свином загоне отродясь ничего не происходило, так и в столице одна скука? Так нет же, там такие дела творятся, что-о-о… А, уже любопытно? Так вот что, братцы: поставьте-ка пива старому Чорбе, и он расскажет, ох, как расскажет — как будто сами там побывали! Будете потом внукам-правнукам пересказывать, да старика Чорбу добрым словом поминать!

Долго ждать ему не пришлось: мигом нашлось сразу несколько желающих оделить рассказчика выпивкой.

— Ух, доброе пиво… — крякнул он, неторопливо отхлебнув, но почёл за нужное заметить: — Само собой, не чета тому, что пивал в столице — но там и солнце ярче светит, и птицы слаще поют, а уж каков собой королевский замок — это вам и не снилось в вашей дыре… Что, видел? — с вызовом бросил он одному из слушателей — на вид, купцу — который осмелился вставить слово. — Да врёшь, коли видел бы, глаза от изумления бы повылазили! А я что — я человек бывалый, вприщур глядел, чтоб не ослепнуть, и то голова кругом пошла от роскошества! Эй, ты, сам не знаешь, о чём говоришь, — недовольно бросил он на насмешливое замечание с угла стола, — вот не пророню больше ни словечка о королевском замке, сам будешь жалеть — своими-то подлыми глазами никогда подобного не увидишь!

Прочие заворчали на нарушителя порядка: в самом деле, а то как Чорба, получив пиво, отговорится обидой, оставив слушателей с носом! Впрочем тот, видя подобное единодушие, быстро сменил гнев на милость:

— Ну, ладно, с чего началось-то… Шурин мой, Чонка Силард [2] — подлейшей души человек! Как на духу говорю — сроду не встречал подобного негодяя! Он, вишь ли, сестру мою старшую охмурил, родителям голову задурил — они-то при жизни знай себе твердили, что, мол, достойнейший человек этот лживый Чонка — мне на него ещё и равняться! Он и ремеслом подлым занят — ростовщик он, таких богам впору молнией разить! Но, видите ли, денег у него куры не клюют, так вот ему — и лучшее место за столом, и сладкие слова, а мне — одни попрёки… И жена-то моя знай им поддакивать: был бы ты мужик с умом, так и сам смог бы обеспечить семью, а так, видите ли, зависть во мне говорит…

Видя ропот окружающих, которые сгрудились вокруг него отнюдь не для того, чтобы греть уши его семейными сплетнями, Чорба бросил в своё оправдание:

— Ладно вам, как я могу изложить про всё дело, не рассказав, с чего всё пошло? Это я-то болтун? Сам-то, небось, сроду ничего хорошего людям не рассказывал, а всё туда же — вот уж в ком точно зависть говорит! — возмутился он в ответ на едкое замечание, но всё-таки пошёл на попятный: — Ну будь по-вашему, вот вам в двух словах. Померли, стало быть, отец с матушкой — матушка-то прежде него, да и он недолго во вдовцах промыкался — и оставили по себе доброе хозяйство, чтобы поделить между мною, сестрицей да нашим младшим братцем, Пири [3]. Так этот тать возжелал себе дом оттяпать — а вам, мол, и скота со скарбом будет довольно. Скота-то там всего пара овец, коза да тощая корова — ну и ещё пяток кур в придачу, доброе, скажете, наследство? Отец, мол, при жизни обещал дом ему — и всё тут; и сестрица туда же, поддакивать — вот змея, как будто не одну грудь с ней сосали, не она меня в люльке качала! Я-то ещё ладно, да вот Пири с женой — совсем бедолаги, у них и домишко разваливается, и дочь хворая — а подлатать хижину времени нет, он и так надрывается с утра до ночи, чтобы семью прокормить. Пустил бы их к себе, да куда — и так друг другу по головам ходим, жена вовсе заест тогда. Ну, я братца за шкирку — и к старосте: а того, знать, уже этот гад Чорба изрядно подмаслил — только и знает, что руками разводить: понимаю, мол, вашу беду, да что тут поделаешь, когда на то воля покойного?

Он с таким жаром повествовал о своих обидах, что и слушатели невольно втянулись, более не пытаясь вернуть его на изначальный путь.

— Я уж думал, пойти, что ли, ему по роже дать, — разошёлся Чорба, — хоть на душе полегче станет — но приятель отговорил: мол, и делу не поможешь, и смутьяном прослывёшь. Я ему — а что делать-то? А он — ступай в Гран, на носу королевский суд, ищи там правды — не прогадаешь: либо при своём останешься, а то и прибыток выйдет! Ну вот, собрал я узел в дорогу, запряг телегу, да и покатил. А, надо сказать, не один я на этот суд спешил: поближе к Грану дорогу прям-таки запрудили телеги да возы, и не только бедняцкие, вроде моего — целые караваны попадались, какие только в сказках и встретишь! Насилу протолкался, скажу я вам!

Он прервался, сделав добрый глоток пива, и некоторое время молча качал головой, словно едва выбрался из этой толчеи. Передохнув, он продолжил:

— А уж замёрз как, и не высказать — помните, небось, что тогда к зимнему солнцестоянию мороз ударил будь здоров, дороги были звонкие, будто медь — зато никакой тебе грязи, знай себе езжай! Ну так мы и жгли по обочинам костры, ожидая, пока дорога расчистится, и зрелище было — загляденье: ожерелье костров аж до самого Грана! Да, вестимо, времени на это ушло немало, но мне торопиться-то особо некуда: зимой какая работа, кроме как дров запасти да скотину накормить — а с этим и жена с детьми управятся.

Он красноречиво кивнул на опустевшую кружку, тотчас приступив к самой увлекательной части рассказа:

— Так вот, прибыл я в столицу, а там — что твоя ярмарка, но не наша, бедняцкая, а та, какую боги на Верхних небесах устраивают: везде факелы, наряды заграничные, вино рекой льётся, за каждым поворотом — то барана жарят, то свинью, а то и целого быка… а уж какие гостинцы — купил бы чего жене, чтобы на меня не ворчала, да где денег на это взять? Оставил я телегу на постоялом дворе и двинул туда, куда добрые люди указали, да и без них бы догадался — вал над рекой весь огнями так и сверкает, а над ним — крепость, сияет, будто золото.

Он красноречиво развёл руками, чтобы показать размер и великолепие королевского замка, причём часть пива выплеснулась на стол и на соседей, но никто этого и не заметил.

— Вестимо, попасть туда нашему брату не так-то просто: все подходы забиты куда более важными шишками, они ещё и деньги суют бедному люду, чтобы пропустили. Но тут я не поддался: не нужны, мол, ваши гроши, мне к королю надо, живот и смерть от того зависят, так-то. Толклись мы там, толклись — мне так сдавалось, будто ещё дольше, чем туда добирался — и в конце концов впустили меня в ворота, расспросив моё имя, да кто мой отец, да откуда — аж гордость взяла: самим людям короля могу, глядя в глаза, сказать, что честный человек — а писец всё записывал.

С этими словами Чорба довольно прищурился, будто это была его личная заслуга — в то время как попроси его кто прочесть написанное, так наверняка не разобрал бы ни единой буквы.

— И вот провели меня в палаты, где просителей — тьма, а дворян в роскошных одеждах — и того больше, на стенах всё парча, под ногами — тканые ковры, аж неловко ступать. А на троне прямо перед нами — молодой кенде [король], и как хорош собой, скажу я вам, до чего красавец! Очи тёмные как смоль, и будто тебя насквозь видят, горят, словно звёзды в ночном небе; волосы — что твои тёмные шелка, так и струятся на плечи, и усы над алыми устами — загляденье, один их вид повергнет в страх любого врага! А жена его — ещё милее, от такой красы впору разум потерять, плывёт вкруг него, наливая супругу вино в золотую чашу, будто сама Рассветная Матушка подле супруга, и от звона её украшений впору с душой расстаться. Это ж я не говорю о том, сколько там было прочих важных персон — и за всю жизнь не пересказать; пока я на них глазел, то почти и не слушал, о чём другие просители говорили — знаю только, что каждое суждение кенде было мудрым и справедливым: даже если присуждал он не в пользу просителя, все уходили от него довольные, будто снизошёл на них небесный свет.

Его слушатели умилённо ловили каждое слово, хотя посетители в корчме собрались самые разные — далеко не все из них знали, который государь нынче правит и где он вообще обретается.

— За мною немало людей топталось, — вдохновенно продолжал Чорба, — и наш брат, и табунщики, и купцы — дворян-то, вестимо, отдельно принимают, дабы не приходилось им тереться со всякой голытьбой — и склави попадались, и ромеи, всяких хватало, пока с каждым перекинешься словом, оно и ждать не скучно. Ну а прямо за мной такой уж жалкий дед стоял, что дальше некуда — сам тощий, горбатый, что твоё корыто — носом в землю смотрит, на ногах еле держится — если б не посох его, так и упал бы, вестимо; одно слово — бедолага. Не выдержал я и говорю: «Яй [4], дедушка — что ж вы детей али внуков за себя не послали просить — виданное ли дело заставлять старого человека так мучиться! Вы ж, небось, ещё и пешком сюда добирались — вон как утомились дорогой!» Он и отвечает: «Спасибо за заботу, добрый человек, да нет у меня пока внуков — и детей-то не завёл». Глянул на меня — а ведь и впрямь, совсем не старый он — младше моего старшего сына будет — да так его хворь скрутила, что не позавидуешь. У меня прямо сердце сжалось, я возьми и да скажи: «Ступай-ка вперёд меня, сынок — у меня дело-то непростое, чтоб тебе не ждать, пока с ним разберутся». А тот мне: «Спасибо, добрый человек, пусть тебе воздастся за твою милость. Как тебя звать-то, да откуда ты?» Я и ответил, а также что у меня за дело — покуда сказывал, тут мой черёд и подошёл, я ему: «Иштен с тобой!» Он кивнул и похромал вперёд — я уж боялся, что не дойдёт до того места, где надобно излагать свою просьбу, ан нет — доковылял. Встал он, опираясь на посох, разогнулся малость, так что хоть на человека стал похож, а не на засохшую корягу, и молвит:

— Светлейший кенде, пришёл я с обидой на моего родича, что владения мои отнял, а самого меня в застенок запер — потому-то я таким и стал, хоть лет мне совсем немного.

Я так и оторопел, все вокруг принялись переговариваться, так что шум поднялся порядочный, а стражникам недосуг было нас унимать — они во все глаза смотрели на господ, ведь те тоже пришли в немалое изумление. Сидящий по правую руку короля корха [судья] склонился, что-то сказал ему на ухо, сверившись со свитком — видать, имя просителя. Мелек [наместник] же по левую руку от короля так и впился в горбуна взором, будто сокол в суслика — я уж боялся, прогонят сейчас моего парня за то, что чушь городит, однако кенде, нахмурясь, велел:

— Назови своё имя, добрый человек, а также имя родича, что тебя обидел, и где те владения, что у тебя отняли.

— Моё имя — Леле, сын ишпана Дёзё, — ответил тот, и голос его зазвучал совсем иначе — в нём появилась горделивость и даже молодцеватость. Ну тут-то мы все рты и поразевали — помните ли, кто таков этот Леле? Да что ж вы, совсем тёмные, что такого не знаете? Ну уж отца-то его, ишпана Дёзё, должны ведь помнить? Да-а, витязь был всем на зависть — гроза врагам, благословение друзьям… Помню, как он с прежним кенде хаживал и в Бизант, и в Ромею, во Франконию и в Иберию — до самого края света, и с какой богатой добычей возвращался… Славный был воин, да вот за бранными подвигами, знать, не особенно жаловал брачное ложе: остался у него один-единственный малый сынок, которого и нарекли Леле, да молодая жена — вспомнили теперь? Ну а теперь слушайте, что будет дальше — молвит он:

— А родичи, нанёсшие мне обиду, зовутся мелек Онд и племянник его, ишпан Коппань.

Теперь-то я понял, с чего мелек так на просителя вылупился, будто съесть живьём желает: чуял он, что будет, скажу я вам, однако же, когда кенде потребовал:

— Мелек Онд, дай честный ответ: правда ли то, о чём говорит этот человек? — тот ответил:

— Ведать не ведаю, светлейший кенде, да и впервые его вижу.

Врал он, скажу я вам, в глаза своему господину: уж я-то видел, как он на него глядел, на незнакомца так не смотрят, помяните моё слово! Однако же просителя это не смутило:

— Это правда, что за проведённые в заточении семь лет я сильно переменился — однако же своего родственника я узнаю.

Кенде глянул на мелека смурным таким взглядом — видать, тоже заподозрил неладное, и спрашивает горбуна:

— А второго своего родича узнаёшь?

— Как не узнать, — как ни в чём не бывало говорит тот, — хоть в последний раз, как мы с ним встречались, мы оба были отроками, я узнаю корху Кешё.

— А ты, Кешё? — повернулся к нему кенде.

Тогда судья поднялся с места, подошёл к просителю вплотную, долго его разглядывал, но потом всё одно покачал головой — я уж думал, скажет, мол, тоже понятия не имею, кто такой, но он молвил:

— Не могу сказать, светлейший кенде: вроде, и видится мне сходство с племянником, да боюсь ошибиться — с тех пор, как его видал, он из ребёнка должен был превратиться в юношу, тут немудрено обознаться. — После этого он обратился к наместнику: — Мелек Онд, ежели вы утверждаете, что этот человек вам чужой, поведайте тогда, где же ваш племянник?

— Мой племянник живёт в крепости Ших, — отозвался тот. — Он слаб здоровьем, а потому не может явиться, о чём свидетельствовал королевский лекарь — и в любое время может убедиться иной посланец кенде, если будет в том надобность. А самозванца, — простёр он к нему руку, — надлежит немедленно казнить, дабы другим было неповадно!

Надо сказать, всё это время проситель держался так, что позавидуешь — он и не дрогнул, хотя я бы на его месте, обвиняемый в таком преступлении да пред лицом кенде, со страху бы помер.

Корха вновь поднялся с места:

— В таком случае, прошу светлейшего князя дозволить мне немедленно проведать моего племянника, и найду ли я его в недуге или здравии — главное, чтобы живым!

Само собой, мелек вмешался — видно ведь, что рыльце в пушку:

— Разве возможно, чтобы до окончания королевского суда корха покинул столицу? Боюсь, что моё предостережение о том, что для судьи господин Кешё слишком юн годами, не лишено оснований…

Но тут кенде поднял руку, давая понять, что готов изречь своё суждение: излишне говорить, что все тут же затаили дыхание — и дворяне, и простонародье.

— Какие доказательства ты можешь представить, добрый человек?

— Только моё слово да веру в справедливость, — ответил тот, вскинув голову, и я готов поручиться, в то мгновение свет исходил от его чела, — коли ближайшая родня, что у меня осталась, меня не признаёт.

— Раз ты ничем не можешь подтвердить свои слова, — заключил тогда кенде, — то тебя надлежит взять под стражу до того, как мы убедимся в том, поведал ли ты правду или ложь. Корхе ни к чему ехать в замок Ших: зимой горы не пересечь, придётся подождать до весны — тогда истина скажет сама за себя. — И с этими словами кенде поднялся, провозгласив: — Королевский суд окончен!

Как окончен — спросите вы? А как же я и прочие просители? А вот так — разве станешь противиться воле кенде — пришлось плестись обратно несолоно хлебавши — всего и утешения, что разжился, чем угостить вас заместо кружки пива, — развёл руками Чорба. — А всё же провёл меня тот молодой господин, ох и провёл… Сижу тут с вами, боюсь домой возвращаться: съест меня моя старуха поедом, что зря мотался, денег столько спустил…


Примечания:

[1] Чорба — Csorba — в пер. с венг. «щербина», это прозвище, имя героя неизвестно.

[2] Чонка — Csonka — в пер. с венг. «калека», это прозвище, которое у венгров ставится впереди имени, как и фамилия; Силард — Szilárd — в пер. с венг. «прочный, крепкий, постоянный».

[3] Пири — Piri — сокр. от Piros — в пер. с венг. «красный», образно «красивый». Сейчас Пири – женское имя, но мы предположили, что могло быть и мужским :-)

[4] Яй — Jaj — венгерское эмоциональное восклицание.

Мы очень хотели назвать эту главу «Мне только спросить»))

Следующая глава