Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: проза и поэзия
Beramode, блог «Faded Fantasy»
A/
the magic that occurs, when you give a person just enough comfort, to be themselves.Watch carefully,
Скрытое содержимое
Я подтверждаю, что мне уже 18 лет и что я могу просматривать записи с возрастным ограничением.
Psoj_i_Sysoj, блог «Логово Псоя и Сысоя»
Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Экстра [20]. Записки о вступлении в брак. Фрагмент 1
Предыдущая глава
Шэнь Цинцю уже прошёл часть пути, помахивая складным веером, когда заметил, что тот, кто прежде неотвязно лип к нему, внезапно отстал.
Обернувшись, он обнаружил, что Ло Бинхэ застыл на месте. Он погрузился в глубокую задумчивость, будто что-то привлекло его внимание.
— Бинхэ? — удивлённо окликнул его учитель. — На что это ты смотришь?
читать дальшеМигом выйдя из забытья, Ло Бинхэ отозвался с несколько растерянным видом:
— Учитель, я…
Удивление Шэнь Цинцю росло. Вернувшись к Ло Бинхэ, он посмотрел туда, куда только что был устремлён взгляд его ученика: перед обычным домом собралась целая толпа, окружившая облачённых в ярко-красное новобрачных, лиц которых было не разглядеть — они как раз заходили во двор среди всего этого столпотворения.
Поскольку на улицах в этот день было на редкость шумно, Шэнь Цинцю умудрился не приметить свадебную процессию.
У ворот две девочки-служанки раздавали прохожим свадебные конфеты из корзин, оглашая окрестности звонкими голосами:
— На счастье [1]! На счастье!
Первая же мысль Шэнь Цинцю разрушила праздничную атмосферу: «Эту семью, что, преследует нечисть?»
Однако, сколько бы ни присматривался, он так и не обнаружил ничего, что могло бы привлечь внимание его ученика. Вопрос уже готов был сорваться с языка, но тут Ло Бинхэ двинулся прямиком к воротам. Пожалуй, служанкам прежде не доводилось видеть столь красивого мужчину, а потому, едва взглянув на него, они прямо-таки остолбенели — даже о том, чтобы вручить ему конфеты, не вспомнили; в конце концов, Ло Бинхэ взял их сам.
Заполучив сласти, он с довольным видом бросил:
— Пойдёмте, учитель.
Шэнь Цинцю кивнул, и они плечом к плечу двинулись дальше.
Вертя в пальцах две круглые конфеты в красной обёртке, Ло Бинхэ с задумчивым видом обернулся на охваченный праздничным волнением дом и радостно снующих вокруг него людей.
— Что не так с этим домом? — не выдержал Шэнь Цинцю.
— Что учитель имеет в виду? — удивлённо замер Ло Бинхэ.
— Если ничего, то почему ты так долго в него всматривался? Ты и сласти-то не любишь.
Наконец прозрев, Ло Бинхэ с улыбкой отозвался:
— Ничего такого, я лишь хотел прикоснуться к счастью, и только.
При этом в его голосе звучала удивительная серьёзность. Шэнь Цинцю также не смог сдержать улыбки:
— Этот учитель не припомнит, чтобы ты разделял подобного рода поверья. Ты что, прежде никогда не видел свадьбы?
— Разумеется, видел, — отозвался Ло Бинхэ, — но прежде никогда не думал, что это может иметь отношение ко мне.
— Ты никогда не думал о том, чтобы сочетаться браком с девушкой? — изумился Шэнь Цинцю.
Ло Бинхэ затряс головой, и, не в силах поверить в это, мужчина переспросил:
— В самом деле не задумывался? Даже на мгновение?
Что бы там ни было, Ло Бинхэ — во всяком случае, прежний Ло Бинхэ — был главным героем гаремного романа, так как же он мог не задумываться о своём лучезарном будущем? Более того, согласно низменным [2] вкусам Сян Тянь Да Фэйцзи, это самое «лучезарное будущее» не сводилось к женитьбе на красавице — их общее количество должно было, по меньшей мере, достичь трёхзначного числа. Разумеется, Шэнь Цинцю отдавал себе отчёт в том, что нынешнего Ло Бинхэ занимает вовсе не это, однако как такое возможно, чтобы он настолько не придавал этому значения, что считал, будто это никак его не касается?
Поразмыслив об этом пару мгновений, Ло Бинхэ ответил:
— Я и правда прежде никогда об этом не задумывался.
Подметив слово «прежде», Шэнь Цинцю бездумно поддразнил его:
— Ты говоришь так, словно теперь это начало иметь к тебе отношение?
Как ни странно, на сей раз Ло Бинхэ не ответил.
После этого события Шэнь Цинцю начал обращать внимание на то, что теперь его ученик проявляет особую прыть после захода солнца — впрочем, мужчина не отрицал, что это могло быть лишь игрой его воображения; однако его старые поясница и зад свидетельствовали о том, что их злоключения и впрямь преумножились.
Теперь они имели обыкновение каждую пару месяцев заглядывать на хребет Цанцюн, чтобы «повидаться с домочадцами [3]», так что их очередное появление никого не удивило — сотоварищи лишь радостно сгрудились вокруг них, щёлкая семечки лунгу.
— Ай-яй-яй, кого я вижу? — поприветствовала их Ци Цинци. — Разве это не лорд пика Цинцзин? Неужто он вернулся? Что за редкий гость у нас сегодня!
— Он самый, — сдержанно отозвался Шэнь Цинцю.
— И какой же гостинец [4] ты привёз нам из Царства демонов, а? — продолжала женщина. — Не считая того, что стоит рядом с тобой?
Про себя Шэнь Цинцю подумал: «Ло Бинхэ с рождения рос в Царстве людей, так что едва ли его можно считать гостинцем из Царства демонов». Вслух же он сказал:
— Если бы я что-нибудь и привёз, вряд ли кто-то рискнул бы это съесть, так что я рассудил, что это излишне.
При виде молодого человека, который приближался к нему, таща что-то в руке, Шэнь Цинцю добродушно поприветствовал его:
— Шиди Лю, как я посмотрю, ты в добром здравии! Я… что это?!
Лю Цингэ бесстрастно поймал издыхающее животное, которое швырнул в него Шэнь Цинцю, и вновь кинул его сотоварищу:
— Короткошёрстный монстр. На еду.
— Я не собираюсь его есть, — бросил зверька обратно Шэнь Цинцю. — Тот, которого ты преподнёс мне прежде, всё ещё живёт у нас — вымахал в огромную зверюгу, которая постоянно подгрызает бамбук на пике Цинцзин, так что избавь меня от нового!
Они так и продолжали швырять его взад-вперёд, оглашая воздух нескончаемыми воплями несчастного животного.
— Шисюн Шэнь, — наконец вмешался Вэй Цинвэй, — полагаю, вам всё-таки стоит его взять. Если эти зверьки окажутся самцом и самочкой, то, когда вы оставите их порезвиться вместе, они примутся друг за друга, оставив в покое ваш бамбук!
— А если они по случайности окажутся самцами, — парировал Шэнь Цинцю, — то что тогда делать?
На это его шиди не нашёлся, что возразить.
Прежде при появлении Лю Цингэ Ло Бинхэ тотчас принялся бы источать ледяную смертоносную ауру, осыпая своего шишу язвительными насмешками и враждебными замечаниями — однако сейчас, похоже, его занимало что-то другое, поскольку он лишь безмолвно стоял рядом с учителем — тот определённо не привык к столь безупречному поведению.
И не просто не только он один: похоже, для остальных это было не менее непривычно. Обычно члены школы Цанцюн, собираясь вместе, отличались невероятной разговорчивостью — по самым смехотворно ничтожным [5] поводам они поднимали невероятный шум, затягивая обсуждение до невозможности, однако сегодня все ограничилось кратким обменом любезностями. После собраний горные лорды имели обыкновение отправляться на пик Цзуйсянь [6] для совместной трапезы, однако сегодня никто так и не высказал подобного предложения, устрашившись странной атмосферы, окутавшей Ло Бинхэ.
— Что стряслось с твоим учеником? — наконец спросила Ци Цинци, оттащив Шэнь Цинцю в сторонку.
— А что с ним не так? — ответил тот вопросом на вопрос.
— Ну, сегодня он… — задумалась заклинательница. — Вы что, поссорились?
— Нет, — просто ответил Шэнь Цинцю.
Хоть его лицо сохраняло прежнюю невозмутимость, сжимавшие веер пальцы слегка напряглись.
— Что ж, хорошо, если это не так, — рассудила Ци Цинци. — Просто мне показалось, что сегодня он ведёт себя странно, словно изо всех сил сдерживает эмоции.
Что и говорить, Шэнь Цинцю тоже это почувствовал.
Странное поведение Ло Бинхэ не менялось вплоть до возвращения в Бамбуковую хижину.
Шэнь Цинцю сидел на бамбуковой кровати, когда его ушей достиг грохот от входа. Выскочив из-за ширмы, он обнаружил распростёртого на земле Ло Бинхэ в окружении потрясённо застывших [7] Мин Фаня, Нин Инъин и прочих адептов.
— Что случилось? — Шэнь Цинцю бросился к ученику, чтобы помочь ему подняться.
— Ничего… — начал было Ло Бинхэ, но его прервало громкое восклицание Мин Фаня:
— Учитель, Ло Бинхэ споткнулся о порог!
Шэнь Цинцю онемел от изумления.
Ло Бинхэ уставил на Мин Фаня гневный взгляд, и тот поспешил ретироваться.
— Вы все, а ну-ка разойдитесь! — поспешил распорядиться Шэнь Цинцю. — Ступайте готовиться к утренним занятиям.
Закрыв дверь, Ло Бинхэ молча прошёл в комнату и уселся за стол. Взглянув на вздувающуюся на его лбу шишку, Шэнь Цинцю вздохнул:
— Что с тобой творится все эти дни?
Ло Бинхэ хранил молчание.
— Будь послушным учеником и посиди спокойно, пока этот учитель сделает тебе согревающий компресс, — велел ему Шэнь Цинцю.
Развернувшись к рукомойнику, он принялся выжимать полотенце, когда из-за спины раздался звук падения. Испуганно обернувшись, Шэнь Цинцю вновь обнаружил своего ученика на полу.
Он не знал, что и думать. Беспокоясь, что у Ло Бинхэ так кружится голова, что его мало того что не держат ноги, но он и усидеть на месте не в состоянии, Шэнь Цинцю бросился к ученику:
— Ты что…
Мог ли мужчина предвидеть, что, как только он приблизится, Ло Бинхэ схватит его за руку со словами:
— Учитель, вы хотите выйти за меня замуж?
Лицо Шэнь Цинцю исказилось [8].
Заметив странное выражение учителя, Ло Бинхэ поспешил добавить:
— Если вы не желаете выйти за меня, тогда я могу выйти за вас!
Видя, что Шэнь Цинцю по-прежнему медлит с ответом, Ло Бинхэ спросил, уставив на него напряжённый взгляд:
— Учитель, вы хотите… со мной… — Его кадык дрожал всё сильнее, а с ним и голос: — …со мной… вступить в брак?
Шэнь Цинцю не отвечал, и свет в глазах Ло Бинхэ мало-помалу гас.
Спустя какое-то время он бросил севшим голосом:
— Если учитель не хочет, то я… я…
— Погоди, — прервал его Шэнь Цинцю. — Ты… — поколебавшись, он продолжил: — Выходит, все эти несколько дней ты вёл себя так странно, потому что собирался с духом, чтобы сказать мне это?
Не сводя с него глаз, Ло Бинхэ осторожно кивнул.
Следующие слова дались Шэнь Цинцю необычайно тяжело:
— Так ты, можно сказать, просишь… просишь…
Ло Бинхэ поспешил закончить за него:
— Этот ученик хочет посвататься к учителю!
Сидя у края стола, Шэнь Цинцю зарылся лицом в ладонь правой руки, не зная, что и предпринять.
По идее, ему стоило попросту поднять эту мысль на смех: пусть их отношения с Ло Бинхэ длились весьма долго, он никогда и не думал, что тот на самом деле… как бы это сказать, попросит его руки.
Святые небеса, да одно слово «свататься», обращённое к нему таким молодым мужчиной, звучало просто ужасающе!
Должно быть, чтобы сказать эти несколько фраз, Ло Бинхэ репетировал тайком бог знает столько раз, от напряжения вёл себя более чем странно, не мог толком связать двух слов — дошло до того, что он начал спотыкаться о порог и в результате погряз в запинках.
Но, к своему удивлению, Шэнь Цинцю не ощущал желания высмеять Ло Бинхэ, равно как и обидеть его, чистосердечно высказав всё, что было у него на уме — напротив, как к своему ужасу понял мужчина, это признание всё же доставило ему толику радости.
Ло Бинхэ явно продолжал нервничать, судя по его подскакивающему кадыку. Видя, что Шэнь Цинцю наконец отнял ладонь от лица, собираясь заговорить, он выпалил:
— Если учитель не хочет, ему не обязательно отвечать на этот вопрос! Вы… Даже если вы не дадите ответа, я пойму, что это значит — вам ни к чему произносить это вслух, это вовсе не имеет значения, и если вас это беспокоит, попросту не обращайте на меня внимания — считайте, что я просто пошутил, всё в порядке…
Шэнь Цинцю взмахнул рукой, с громким хлопком опустив сложенный веер на макушку ученика.
— В гробу я видал [9] такое «в порядке»!
Ло Бинхэ потёр место удара и несколько раз моргнул, явно недоумевая, за что ему влетело — его невинный вид лишь распалил негодование Шэнь Цинцю.
Стоило ему в глубине души поддаться радости, как этот мальчишка выдаёт: «Неважно, можете не отвечать, считайте, что я просто пошутил!»
Последняя фраза прямо-таки взбесила Шэнь Цинцю.
— Как ты можешь шутить с такими вещами?! — выплюнул он, вновь приложив ученика веером.
— Я был неправ… — горестно пробормотал Ло Бинхэ, безропотно приняв удар.
— Разумеется, ты был неправ! — оборвал его Шэнь Цинцю. — Как тебе не совестно — этот учитель едва не согласился!
— Я… — Ло Бинхэ явно собирался вновь покаяться в своих прегрешениях, но неожиданно замер, осторожно переспросив: — Учитель, что вы только что сказали?
— Абсолютно ничего, — отрубил тот.
— Учитель! — голос Ло Бинхэ вновь обрёл настойчивость.
Вздохнув, Шэнь Цинцю молча поманил Ло Бинхэ.
Тот подчинился, приблизившись к нему. Мужчина сделал новый жест — отлично знакомый с языком его тела Ло Бинхэ без лишних слов налил вино в чашу. Шэнь Цинцю взял кувшин, налив себе, и предложил Ло Бинхэ поднять свою чашу.
— Учитель, это… — выдавил Ло Бинхэ.
Взяв чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей [10].
В то же мгновение прекрасное лицо его ученика озарилось надеждой.
Его рука дрожала с такой силой, что он едва удерживал свою чашу — от этой дрожи, передающейся через сплетённые руки, вино едва не выплескивалось Шэнь Цинцю на грудь.
— Я… я… я думал… думал… — принялся запинаться Ло Бинхэ.
— Ты думал, что я тебя точно отвергну, не так ли, — бесстрастно бросил Шэнь Цинцю.
Ло Бинхэ застыл в потрясённом молчании.
— Потому-то ты не хотел слышать ответ, — продолжил мужчина. — Потому что ожидал отказа.
— Я правда волновался, — ответил Ло Бинхэ. Взглянув Шэнь Цинцю прямо в глаза, он добавил: — Учитель, помните, как в тот день вы спрашивали меня о том, не задумывался ли я когда-нибудь о таких вещах? Так вот, я и правда не задумывался.
— Но тебе не возбраняется о них думать, — отозвался Шэнь Цинцю, про себя поражаясь: «Почему бы и не поразмыслить об этом — по-твоему, это что, преступление? К тому же, подобные фантазии могут воплотиться в жизнь!»
— Когда я был маленьким, — ответил Ло Бинхэ, — я думал, что никто никогда не полюбит такого, как я, и потому никто не захочет быть со мной.
— Ты ошибался… — вмешался Шэнь Цинцю.
— А потом, — продолжал его ученик, — у меня появился учитель. Хоть вы теперь рядом со мной, я всё равно не могу совладать с беспокойством: меня не оставляет чувство, что вы можете покинуть меня в любой момент. Я просто не знал, что мне делать: хотел стать сильнее, хотел стать лучше, но этого всё равно недостаточно. Я… по-прежнему не в силах справиться со своими страхами.
Какое-то время Шэнь Цинцю молча глядел ему прямо в глаза, а затем протянул руку, чтобы со вздохом потрепать ученика по голове:
— Ло Бинхэ, ты…
— Я тоже не знаю, что делать, — отозвался тот.
— Тогда делай то, чего тебе хочется, — ответил Шэнь Цинцю.
Примечания переводчиков:
[1] На счастье! — в оригинале 沾沾喜气！(zhānzhān xǐqì) — в пер. с кит. «погрузитесь в счастье», «приобщитесь к счастью». К этому обычаю также прибегают при рождении ребёнка.
[2] Низменный — в оригинале 尿性 (niào xìng). 尿(niào) — в пер. с кит. «моча», 性 (xìng) — в пер. с кит. «природа, вкусы, склонности», получается что-то вроде «сортирные вкусы».
[3] Повидаться с домочадцами — в оригинале 探亲 (tànqīn) — в пер. с кит. «навестить родственников», так говорят о том, кто оставил родной дом, переехав в другое место.
[4] Гостинец — в оригинале 土特产 (tǔtèchǎn) — в пер. с кит. «специфическая местная продукция».
[5] Смехотворно ничтожные — в оригинале чэнъюй 鸡毛蒜皮 (jīmáo suànpí) — в пер. с кит. «куриный пух и чесночная шелуха», обр. в знач. «мелочь, сущий пустяк», «выеденного яйца не стоит».
[6] Пик Цзуйсянь 醉仙峰 (Zuìxiān fēng) — в пер. с кит. «пик Пьяного бессмертного».
[7] Потрясённо застывший — в оригинале чэнъюй目瞪口呆 (mùdèng kǒudāi) — в пер. с кит. «вытаращить глаза и раскрыть рот», обр. в знач. «остолбенеть, быть ошарашенным».
[8] Лицо Шэнь Цинцю исказилось — в оригинале 一条裂缝出现在沈清秋脸上 (Yītiáo lièfèng chū xiànzài Shén Qīngqiū liǎn shàng) — в букв. пер. с кит. «Лицо Шэнь Цинцю прорезала трещина».
[9] В гробу я видал — в оригинале 屁 (pì) — в пер. с кит. «газы в кишечнике», образно — «брехня, бздёж».
[10] Взяв свою чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей — здесь описывается традиция, согласно которой молодожёны пьют вино «на брудершафт» из кубков вина, связанных красной тесьмой — 交杯酒 (jiāobēijiǔ). Сейчас это просто способ распития вина.
Следующий фрагмент
Шэнь Цинцю уже прошёл часть пути, помахивая складным веером, когда заметил, что тот, кто прежде неотвязно лип к нему, внезапно отстал.
Обернувшись, он обнаружил, что Ло Бинхэ застыл на месте. Он погрузился в глубокую задумчивость, будто что-то привлекло его внимание.
— Бинхэ? — удивлённо окликнул его учитель. — На что это ты смотришь?
читать дальшеМигом выйдя из забытья, Ло Бинхэ отозвался с несколько растерянным видом:
— Учитель, я…
Удивление Шэнь Цинцю росло. Вернувшись к Ло Бинхэ, он посмотрел туда, куда только что был устремлён взгляд его ученика: перед обычным домом собралась целая толпа, окружившая облачённых в ярко-красное новобрачных, лиц которых было не разглядеть — они как раз заходили во двор среди всего этого столпотворения.
Поскольку на улицах в этот день было на редкость шумно, Шэнь Цинцю умудрился не приметить свадебную процессию.
У ворот две девочки-служанки раздавали прохожим свадебные конфеты из корзин, оглашая окрестности звонкими голосами:
— На счастье [1]! На счастье!
Первая же мысль Шэнь Цинцю разрушила праздничную атмосферу: «Эту семью, что, преследует нечисть?»
Однако, сколько бы ни присматривался, он так и не обнаружил ничего, что могло бы привлечь внимание его ученика. Вопрос уже готов был сорваться с языка, но тут Ло Бинхэ двинулся прямиком к воротам. Пожалуй, служанкам прежде не доводилось видеть столь красивого мужчину, а потому, едва взглянув на него, они прямо-таки остолбенели — даже о том, чтобы вручить ему конфеты, не вспомнили; в конце концов, Ло Бинхэ взял их сам.
Заполучив сласти, он с довольным видом бросил:
— Пойдёмте, учитель.
Шэнь Цинцю кивнул, и они плечом к плечу двинулись дальше.
Вертя в пальцах две круглые конфеты в красной обёртке, Ло Бинхэ с задумчивым видом обернулся на охваченный праздничным волнением дом и радостно снующих вокруг него людей.
— Что не так с этим домом? — не выдержал Шэнь Цинцю.
— Что учитель имеет в виду? — удивлённо замер Ло Бинхэ.
— Если ничего, то почему ты так долго в него всматривался? Ты и сласти-то не любишь.
Наконец прозрев, Ло Бинхэ с улыбкой отозвался:
— Ничего такого, я лишь хотел прикоснуться к счастью, и только.
При этом в его голосе звучала удивительная серьёзность. Шэнь Цинцю также не смог сдержать улыбки:
— Этот учитель не припомнит, чтобы ты разделял подобного рода поверья. Ты что, прежде никогда не видел свадьбы?
— Разумеется, видел, — отозвался Ло Бинхэ, — но прежде никогда не думал, что это может иметь отношение ко мне.
— Ты никогда не думал о том, чтобы сочетаться браком с девушкой? — изумился Шэнь Цинцю.
Ло Бинхэ затряс головой, и, не в силах поверить в это, мужчина переспросил:
— В самом деле не задумывался? Даже на мгновение?
Что бы там ни было, Ло Бинхэ — во всяком случае, прежний Ло Бинхэ — был главным героем гаремного романа, так как же он мог не задумываться о своём лучезарном будущем? Более того, согласно низменным [2] вкусам Сян Тянь Да Фэйцзи, это самое «лучезарное будущее» не сводилось к женитьбе на красавице — их общее количество должно было, по меньшей мере, достичь трёхзначного числа. Разумеется, Шэнь Цинцю отдавал себе отчёт в том, что нынешнего Ло Бинхэ занимает вовсе не это, однако как такое возможно, чтобы он настолько не придавал этому значения, что считал, будто это никак его не касается?
Поразмыслив об этом пару мгновений, Ло Бинхэ ответил:
— Я и правда прежде никогда об этом не задумывался.
Подметив слово «прежде», Шэнь Цинцю бездумно поддразнил его:
— Ты говоришь так, словно теперь это начало иметь к тебе отношение?
Как ни странно, на сей раз Ло Бинхэ не ответил.
После этого события Шэнь Цинцю начал обращать внимание на то, что теперь его ученик проявляет особую прыть после захода солнца — впрочем, мужчина не отрицал, что это могло быть лишь игрой его воображения; однако его старые поясница и зад свидетельствовали о том, что их злоключения и впрямь преумножились.
Теперь они имели обыкновение каждую пару месяцев заглядывать на хребет Цанцюн, чтобы «повидаться с домочадцами [3]», так что их очередное появление никого не удивило — сотоварищи лишь радостно сгрудились вокруг них, щёлкая семечки лунгу.
— Ай-яй-яй, кого я вижу? — поприветствовала их Ци Цинци. — Разве это не лорд пика Цинцзин? Неужто он вернулся? Что за редкий гость у нас сегодня!
— Он самый, — сдержанно отозвался Шэнь Цинцю.
— И какой же гостинец [4] ты привёз нам из Царства демонов, а? — продолжала женщина. — Не считая того, что стоит рядом с тобой?
Про себя Шэнь Цинцю подумал: «Ло Бинхэ с рождения рос в Царстве людей, так что едва ли его можно считать гостинцем из Царства демонов». Вслух же он сказал:
— Если бы я что-нибудь и привёз, вряд ли кто-то рискнул бы это съесть, так что я рассудил, что это излишне.
При виде молодого человека, который приближался к нему, таща что-то в руке, Шэнь Цинцю добродушно поприветствовал его:
— Шиди Лю, как я посмотрю, ты в добром здравии! Я… что это?!
Лю Цингэ бесстрастно поймал издыхающее животное, которое швырнул в него Шэнь Цинцю, и вновь кинул его сотоварищу:
— Короткошёрстный монстр. На еду.
— Я не собираюсь его есть, — бросил зверька обратно Шэнь Цинцю. — Тот, которого ты преподнёс мне прежде, всё ещё живёт у нас — вымахал в огромную зверюгу, которая постоянно подгрызает бамбук на пике Цинцзин, так что избавь меня от нового!
Они так и продолжали швырять его взад-вперёд, оглашая воздух нескончаемыми воплями несчастного животного.
— Шисюн Шэнь, — наконец вмешался Вэй Цинвэй, — полагаю, вам всё-таки стоит его взять. Если эти зверьки окажутся самцом и самочкой, то, когда вы оставите их порезвиться вместе, они примутся друг за друга, оставив в покое ваш бамбук!
— А если они по случайности окажутся самцами, — парировал Шэнь Цинцю, — то что тогда делать?
На это его шиди не нашёлся, что возразить.
Прежде при появлении Лю Цингэ Ло Бинхэ тотчас принялся бы источать ледяную смертоносную ауру, осыпая своего шишу язвительными насмешками и враждебными замечаниями — однако сейчас, похоже, его занимало что-то другое, поскольку он лишь безмолвно стоял рядом с учителем — тот определённо не привык к столь безупречному поведению.
И не просто не только он один: похоже, для остальных это было не менее непривычно. Обычно члены школы Цанцюн, собираясь вместе, отличались невероятной разговорчивостью — по самым смехотворно ничтожным [5] поводам они поднимали невероятный шум, затягивая обсуждение до невозможности, однако сегодня все ограничилось кратким обменом любезностями. После собраний горные лорды имели обыкновение отправляться на пик Цзуйсянь [6] для совместной трапезы, однако сегодня никто так и не высказал подобного предложения, устрашившись странной атмосферы, окутавшей Ло Бинхэ.
— Что стряслось с твоим учеником? — наконец спросила Ци Цинци, оттащив Шэнь Цинцю в сторонку.
— А что с ним не так? — ответил тот вопросом на вопрос.
— Ну, сегодня он… — задумалась заклинательница. — Вы что, поссорились?
— Нет, — просто ответил Шэнь Цинцю.
Хоть его лицо сохраняло прежнюю невозмутимость, сжимавшие веер пальцы слегка напряглись.
— Что ж, хорошо, если это не так, — рассудила Ци Цинци. — Просто мне показалось, что сегодня он ведёт себя странно, словно изо всех сил сдерживает эмоции.
Что и говорить, Шэнь Цинцю тоже это почувствовал.
Странное поведение Ло Бинхэ не менялось вплоть до возвращения в Бамбуковую хижину.
Шэнь Цинцю сидел на бамбуковой кровати, когда его ушей достиг грохот от входа. Выскочив из-за ширмы, он обнаружил распростёртого на земле Ло Бинхэ в окружении потрясённо застывших [7] Мин Фаня, Нин Инъин и прочих адептов.
— Что случилось? — Шэнь Цинцю бросился к ученику, чтобы помочь ему подняться.
— Ничего… — начал было Ло Бинхэ, но его прервало громкое восклицание Мин Фаня:
— Учитель, Ло Бинхэ споткнулся о порог!
Шэнь Цинцю онемел от изумления.
Ло Бинхэ уставил на Мин Фаня гневный взгляд, и тот поспешил ретироваться.
— Вы все, а ну-ка разойдитесь! — поспешил распорядиться Шэнь Цинцю. — Ступайте готовиться к утренним занятиям.
Закрыв дверь, Ло Бинхэ молча прошёл в комнату и уселся за стол. Взглянув на вздувающуюся на его лбу шишку, Шэнь Цинцю вздохнул:
— Что с тобой творится все эти дни?
Ло Бинхэ хранил молчание.
— Будь послушным учеником и посиди спокойно, пока этот учитель сделает тебе согревающий компресс, — велел ему Шэнь Цинцю.
Развернувшись к рукомойнику, он принялся выжимать полотенце, когда из-за спины раздался звук падения. Испуганно обернувшись, Шэнь Цинцю вновь обнаружил своего ученика на полу.
Он не знал, что и думать. Беспокоясь, что у Ло Бинхэ так кружится голова, что его мало того что не держат ноги, но он и усидеть на месте не в состоянии, Шэнь Цинцю бросился к ученику:
— Ты что…
Мог ли мужчина предвидеть, что, как только он приблизится, Ло Бинхэ схватит его за руку со словами:
— Учитель, вы хотите выйти за меня замуж?
Лицо Шэнь Цинцю исказилось [8].
Заметив странное выражение учителя, Ло Бинхэ поспешил добавить:
— Если вы не желаете выйти за меня, тогда я могу выйти за вас!
Видя, что Шэнь Цинцю по-прежнему медлит с ответом, Ло Бинхэ спросил, уставив на него напряжённый взгляд:
— Учитель, вы хотите… со мной… — Его кадык дрожал всё сильнее, а с ним и голос: — …со мной… вступить в брак?
Шэнь Цинцю не отвечал, и свет в глазах Ло Бинхэ мало-помалу гас.
Спустя какое-то время он бросил севшим голосом:
— Если учитель не хочет, то я… я…
— Погоди, — прервал его Шэнь Цинцю. — Ты… — поколебавшись, он продолжил: — Выходит, все эти несколько дней ты вёл себя так странно, потому что собирался с духом, чтобы сказать мне это?
Не сводя с него глаз, Ло Бинхэ осторожно кивнул.
Следующие слова дались Шэнь Цинцю необычайно тяжело:
— Так ты, можно сказать, просишь… просишь…
Ло Бинхэ поспешил закончить за него:
— Этот ученик хочет посвататься к учителю!
Сидя у края стола, Шэнь Цинцю зарылся лицом в ладонь правой руки, не зная, что и предпринять.
По идее, ему стоило попросту поднять эту мысль на смех: пусть их отношения с Ло Бинхэ длились весьма долго, он никогда и не думал, что тот на самом деле… как бы это сказать, попросит его руки.
Святые небеса, да одно слово «свататься», обращённое к нему таким молодым мужчиной, звучало просто ужасающе!
Должно быть, чтобы сказать эти несколько фраз, Ло Бинхэ репетировал тайком бог знает столько раз, от напряжения вёл себя более чем странно, не мог толком связать двух слов — дошло до того, что он начал спотыкаться о порог и в результате погряз в запинках.
Но, к своему удивлению, Шэнь Цинцю не ощущал желания высмеять Ло Бинхэ, равно как и обидеть его, чистосердечно высказав всё, что было у него на уме — напротив, как к своему ужасу понял мужчина, это признание всё же доставило ему толику радости.
Ло Бинхэ явно продолжал нервничать, судя по его подскакивающему кадыку. Видя, что Шэнь Цинцю наконец отнял ладонь от лица, собираясь заговорить, он выпалил:
— Если учитель не хочет, ему не обязательно отвечать на этот вопрос! Вы… Даже если вы не дадите ответа, я пойму, что это значит — вам ни к чему произносить это вслух, это вовсе не имеет значения, и если вас это беспокоит, попросту не обращайте на меня внимания — считайте, что я просто пошутил, всё в порядке…
Шэнь Цинцю взмахнул рукой, с громким хлопком опустив сложенный веер на макушку ученика.
— В гробу я видал [9] такое «в порядке»!
Ло Бинхэ потёр место удара и несколько раз моргнул, явно недоумевая, за что ему влетело — его невинный вид лишь распалил негодование Шэнь Цинцю.
Стоило ему в глубине души поддаться радости, как этот мальчишка выдаёт: «Неважно, можете не отвечать, считайте, что я просто пошутил!»
Последняя фраза прямо-таки взбесила Шэнь Цинцю.
— Как ты можешь шутить с такими вещами?! — выплюнул он, вновь приложив ученика веером.
— Я был неправ… — горестно пробормотал Ло Бинхэ, безропотно приняв удар.
— Разумеется, ты был неправ! — оборвал его Шэнь Цинцю. — Как тебе не совестно — этот учитель едва не согласился!
— Я… — Ло Бинхэ явно собирался вновь покаяться в своих прегрешениях, но неожиданно замер, осторожно переспросив: — Учитель, что вы только что сказали?
— Абсолютно ничего, — отрубил тот.
— Учитель! — голос Ло Бинхэ вновь обрёл настойчивость.
Вздохнув, Шэнь Цинцю молча поманил Ло Бинхэ.
Тот подчинился, приблизившись к нему. Мужчина сделал новый жест — отлично знакомый с языком его тела Ло Бинхэ без лишних слов налил вино в чашу. Шэнь Цинцю взял кувшин, налив себе, и предложил Ло Бинхэ поднять свою чашу.
— Учитель, это… — выдавил Ло Бинхэ.
Взяв чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей [10].
В то же мгновение прекрасное лицо его ученика озарилось надеждой.
Его рука дрожала с такой силой, что он едва удерживал свою чашу — от этой дрожи, передающейся через сплетённые руки, вино едва не выплескивалось Шэнь Цинцю на грудь.
— Я… я… я думал… думал… — принялся запинаться Ло Бинхэ.
— Ты думал, что я тебя точно отвергну, не так ли, — бесстрастно бросил Шэнь Цинцю.
Ло Бинхэ застыл в потрясённом молчании.
— Потому-то ты не хотел слышать ответ, — продолжил мужчина. — Потому что ожидал отказа.
— Я правда волновался, — ответил Ло Бинхэ. Взглянув Шэнь Цинцю прямо в глаза, он добавил: — Учитель, помните, как в тот день вы спрашивали меня о том, не задумывался ли я когда-нибудь о таких вещах? Так вот, я и правда не задумывался.
— Но тебе не возбраняется о них думать, — отозвался Шэнь Цинцю, про себя поражаясь: «Почему бы и не поразмыслить об этом — по-твоему, это что, преступление? К тому же, подобные фантазии могут воплотиться в жизнь!»
— Когда я был маленьким, — ответил Ло Бинхэ, — я думал, что никто никогда не полюбит такого, как я, и потому никто не захочет быть со мной.
— Ты ошибался… — вмешался Шэнь Цинцю.
— А потом, — продолжал его ученик, — у меня появился учитель. Хоть вы теперь рядом со мной, я всё равно не могу совладать с беспокойством: меня не оставляет чувство, что вы можете покинуть меня в любой момент. Я просто не знал, что мне делать: хотел стать сильнее, хотел стать лучше, но этого всё равно недостаточно. Я… по-прежнему не в силах справиться со своими страхами.
Какое-то время Шэнь Цинцю молча глядел ему прямо в глаза, а затем протянул руку, чтобы со вздохом потрепать ученика по голове:
— Ло Бинхэ, ты…
— Я тоже не знаю, что делать, — отозвался тот.
— Тогда делай то, чего тебе хочется, — ответил Шэнь Цинцю.
Примечания переводчиков:
[1] На счастье! — в оригинале 沾沾喜气！(zhānzhān xǐqì) — в пер. с кит. «погрузитесь в счастье», «приобщитесь к счастью». К этому обычаю также прибегают при рождении ребёнка.
[2] Низменный — в оригинале 尿性 (niào xìng). 尿(niào) — в пер. с кит. «моча», 性 (xìng) — в пер. с кит. «природа, вкусы, склонности», получается что-то вроде «сортирные вкусы».
[3] Повидаться с домочадцами — в оригинале 探亲 (tànqīn) — в пер. с кит. «навестить родственников», так говорят о том, кто оставил родной дом, переехав в другое место.
[4] Гостинец — в оригинале 土特产 (tǔtèchǎn) — в пер. с кит. «специфическая местная продукция».
[5] Смехотворно ничтожные — в оригинале чэнъюй 鸡毛蒜皮 (jīmáo suànpí) — в пер. с кит. «куриный пух и чесночная шелуха», обр. в знач. «мелочь, сущий пустяк», «выеденного яйца не стоит».
[6] Пик Цзуйсянь 醉仙峰 (Zuìxiān fēng) — в пер. с кит. «пик Пьяного бессмертного».
[7] Потрясённо застывший — в оригинале чэнъюй目瞪口呆 (mùdèng kǒudāi) — в пер. с кит. «вытаращить глаза и раскрыть рот», обр. в знач. «остолбенеть, быть ошарашенным».
[8] Лицо Шэнь Цинцю исказилось — в оригинале 一条裂缝出现在沈清秋脸上 (Yītiáo lièfèng chū xiànzài Shén Qīngqiū liǎn shàng) — в букв. пер. с кит. «Лицо Шэнь Цинцю прорезала трещина».
[9] В гробу я видал — в оригинале 屁 (pì) — в пер. с кит. «газы в кишечнике», образно — «брехня, бздёж».
[10] Взяв свою чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей — здесь описывается традиция, согласно которой молодожёны пьют вино «на брудершафт» из кубков вина, связанных красной тесьмой — 交杯酒 (jiāobēijiǔ). Сейчас это просто способ распития вина.
Следующий фрагмент
leipephilene., блог «still life painting.»
|
-...Думаю, в ту секунду Антей не успел найти нужный термин, не сумел выразиться яснее...
-Чем яснее лакуна, тем мрачнее тьма.
Жорж Перек, "Исчезание"
leipephilene., блог «still life painting.»
|
...следует знать: в любую секунду первый же встречный Сфинкс встанет на нашем пути; следует лишь знать - ах, сия извечная и все ж неизвестная истина: в любую секунду хватит лишь лексемы, лишь "да" или "нет", дабы тут же сразить тварь. Ведь - так вещал еще Заратустра - вне селений людских Сфинкс не живет...
Жорж Перек, "Исчезание"
leipephilene., блог «still life painting.»
|
Все кажется правильным, все кажется естественным, все кажется значимым, и вдруг, глядь - за хрупким убежищем термина (глупый талисман, несуразный амулет) выявляется ужасающий сумбур; все кажется правильным, все будет казаться правильным, и вдруг через день, через неделю, через месяц, через двенадцать месяцев все распадется: дыра, увеличиваясь, разверзнется в безмерную амнезию, в бездну забвения, в инвазию пустыннейшей белизны.
В череде таких же, как мы, мы сами затихнем навеки.
Жорж Перек, "Исчезание"
leipephilene., блог «still life painting.»
|
Существует упущение. Существует утрата, лакуна, дыра, и все вместе, вкупе, не придали значение, не задумались, не увидели, не сумели, не изъявили желание увидеть. Изъятие индивидуума? Предмета? Исчезнувшее - где? Исчезнувший - куда?
Жорж Перек, "Исчезание"
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 38. О голоде и золоте – Aranyról és éhségről (Араньрул эйш эйшэйгрул)
Предыдущая глава
Ирчи
Как выяснилось, мы вернулись аккурат вовремя: на следующий же день повалил густой снег, сродни тому, что застал нас на перевале, а потом ударил мороз. Останься мы наверху, нам, пожалуй, пришлось бы несладко – в эдакий холод не согреют и самые жаркие ласки. Здесь же, в натопленном доме, мы были словно под пуховым одеялом, из-под которого так не хочется вылезать стылым утром.
При взгляде на окошко, наполовину засыпанное снегом, у меня само собой сорвалось:
– Как-то там наши путники?
– Как думаешь, они уже добрались до Грана? – тут же встревожился Кемисэ. Сообразив, что зря ляпнул это при нём, я поспешил его успокоить:
– Конечно же, добрались. Небось, попивают себе вино и думают, не завалило ли нас снегом в этой глухой горной деревушке.
читать дальшеСказать по правде, сам я вовсе не был так уж уверен в своих словах: в голову тотчас полезли сотни мыслей о том, что могло с ними приключиться по дороге, лишая Вистана возможности прибыть на королевский суд вовремя – от новых головорезов, дружков-приятелей прежних, до превратностей погоды и обычных грабителей, предпочитающих промышлять зимой на малолюдных в это время года дорогах.
Усилием воли я прогнал эти помыслы прочь: хоть множество невзгод и впрямь сплотило нас, сделав почти что одной семьёй, отвечать за дальнейшую судьбу наших спутников я не мог. Такова судьба проводника: каким бы долгим ни был совместный путь, ваши дороги всё равно рано или поздно разойдутся.
Однако Кемисэ, похоже, поверил моим словам, хоть его лицо не покидала тень тревоги. Придвинувшись ко мне ближе – он сидел на одной лавке со мной, наблюдая за тем, как я плету из гибких прутьев силки на зайца – твердынец спросил, почему-то понизив голос:
– А если бы я не был ранен, и мы все вместе могли бы отправиться в Гран, тебе бы это было больше по нраву?
Задать более сложный вопрос он не мог. Силясь скрыть смущение, я опустил голову, старательно делая вид, что меня отвлекла работа, ошибку в которой я пытался исправить. Он тоже молчал, лишь усугубляя неловкость, и мне казалось, что уставленный на мой затылок взгляд тяжелеет с каждым мгновением, давя не хуже стального шишака [1].
– Ну, а чем бы мы могли им помочь? – наконец выдавил я. – Само собой, я… я тоже волнуюсь, как там у них… И, конечно, я вовсе не хотел, чтобы тебе пришлось страдать от ран… Но… по правде говоря, я рад, что остался здесь с тобой, – выпалил я на одном дыхании, чувствуя, как до самых ушей заливаюсь краской – признаться в этом неожиданно оказалось труднее всего прочего.
Казалось, из его взгляда мигом улетучилась тяжесть – вместо этого Кемисэ внезапно притянул меня к себе, и неловкое движение правой руки смахнуло наземь мою неоконченную работу, вновь превратив её в груду прутьев – но я и не думал возражать, утонув в поцелуе, столь же глубоком и безмолвном, как отсекшие нас от всего мира снега.
***
Жизнь успела войти в свою колею: в доме старосты по-прежнему не скупились на угощение для гостей, так что я знай себе отъедался на чужих хлебах, стараясь по мере сил подсобить по хозяйству, хоть меня всякий раз уверяли, что в этом нет нужды. Как и прежде, время от времени я выходил из дому – то на реку, то за дровами, то по делам, то просто поболтать, только теперь я брал с собой твердынца, к присутствию которого рядом со мной мало-помалу привыкли все жители. При этом он набирался новых слов, старательно пытаясь говорить на моём родном языке – остальным стоило немалого труда не посмеиваться над его уморительными ошибками, я же, не чинясь, заливался хохотом, впрочем, ничуть не обижавшим Кемисэ – он тотчас присоединялся ко мне, хоть и не понимал, что меня так насмешило.
Его рука также крепла день ото дня, что не могло не радовать меня – и, конечно, Дару, который вместо былых мрачных предзнаменований принялся вещать о том, как важно не останавливаться на достигнутом, так что вскоре Кемисэ под моим присмотром и рубил дрова, и пытался шить, и портил мои баклуши – впрочем, парочку его уродливых творений я, подвергнув осмеянию, припрятал на дно сумы. Пытался он и орудовать мечом – хоть от меня не укрылось, как, сделав пару пассов, он досадливо тряхнул головой, переложив клинок в левую руку.
Ходили мы и на зимнюю охоту – впрочем, от охоты было одно название: из-за Кемисэ я не решался заходить далеко, да и он по пути то и дело застывал, принимаясь оглядываться, словно попал в бог весть какое чудесное место; он так подолгу рассматривал пучки сухой травы, наросты льда на берегах упрямо журчащего ручья и сплетение безлистных ветвей на перламутрово-сером небе, что я принимался подпрыгивать на месте, хлопая в ладоши, чтобы не замёрзнуть – а иногда, не выдержав, дёргал за ближайшую ветку, и висящая на ней шапка снега валилась твердынцу за шиворот – а то и на запрокинутое лицо. После этого мы ударялись в детскую возню, закидывая друг друга снегом и валяясь по земле – а потом отогревались, кутаясь в одну доху у разведённого на скорую руку костерка.
Я так свыкся с этим неспешным монотонным течением жизни, что и думать забыл о том, что когда-то оно должно прерваться – и полагал, что Кемисэ разделяет мои чувства.
Однако как-то за утренней трапезой он неожиданно предложил:
– Я тут подумал… Может, нам и правда отправиться в Гран?
Я вопросительно воззрился на него, опустив ложку.
– Помнишь, ты собирался – перед тем, как мы обнаружили засаду? – добавил он.
– Тогда мне показалось, что тебе эта идея не особо по нраву, – бросил я, отправляя в рот новую ложку каши: при воспоминании о том, как обычно безропотный Кемисэ неожиданно взбеленился, убежав в ночь, у меня не возникало идеи предлагать это ему снова.
– С тех пор немало времени прошло, – возразил он. – И многое переменилось.
– Ну что же, почему бы и не Гран? – рассудил я. – В любом случае, в путь мы отправимся не раньше весны…
– Зачем же ждать весны? – вновь удивил меня Кемисэ. – Я уже вполне поправился.
– Не пойму, тебе со мной тут плохо, что ли? – не без обиды заявил я.
– Нет, но… – тут же смешался Кемисэ.
– Понял я, – ворчливо отозвался я. – Тебе не терпится увидеть Эгира – то-то ты его давеча вспоминал. Меня ему уже недостаточно…
Кемисэ в ответ лишь рассмеялся – и один этот беззаботный смех, вырвавшийся из самой глубины существа, подобно весёлому лесному ключу, утолил все мои тревоги и опасения. Поймав мою ладонь, он поцеловал её тыльную сторону, заверив:
– Мы туда только заглянем, а потом сможем отправиться, куда пожелаешь. Как тебе такой зарок?
Я в ответ поцеловал его в чистый лоб, напоследок припечатав:
– Кесекуса [Непоседа] [2].
***
В тот день, пока я ходил к реке стирать, Кемисэ вышел во двор, так что, вернувшись, я вновь застал его тренирующимся с мечом. Не желая упускать возможность насладиться подобным зрелищем, я поставил лохань на землю, опершись о калитку – и вскоре обнаружил, что за твердынцем, помимо меня, украдкой наблюдает немало любопытных глаз. При этом я в который раз поймал себя на мысли, что меня коробит подобное внимание, но было бы чересчур себялюбиво любоваться чем-то столь прекрасным в одиночку.
Так я думал до того момента, как из дому вышли те двое раненых в сражении у моста – похоже, они сами не ожидали наткнуться на твердынца, поскольку застыли в немой оторопи. Кемисэ, который, казалось, прежде не замечал безмолвных наблюдателей, мигом замер, опустив меч, и уставился на них неподвижным взглядом.
– Так этот мозгляк нас всех и уделал? – вырвалось у однорукого. В его голосе слышалось лишь подлинное изумление, однако никогда не знаешь, как быстро человек от удивления может перейти к озлобленности, так что я переместился, как бы невзначай остановившись между ними и Кемисэ. Однорукий сделал несколько шагов, огибая меня, и восхищённо бросил: – Тощий, что твой полоз, но и такой же юркий!
Второй, хромой, также сделал шаг к нему, бросив:
– Да из какого ты пекла вылез, эрдёг [3]?
Тут я не удержался: подскочил к нему и толкнул в грудь, совсем позабыв, что имею дело с воином – а рядом находится его приятель, пусть и однорукий, но куда более опытный.
– А вы откуда взялись на нашу голову, черти? У нас с вами не было никакой дурной крови – однако вы собирались нас всех перебить! Посмеешь оскорбить господина – голову оторву, ясно тебе? – последние слова я выкрикивал, отчаянно вырываясь – кто-то оттаскивал меня от замахнувшегося воина, а руку того, в свою очередь, перехватил его товарищ; потом я уже не мог их видеть, потому что их заслонил серый плащ Кемисэ.
Сам Дару, видимо, отлучился, потому что наводить порядок принялся старший сын, Сорвош [4], который меня и удерживал. Перво-наперво он накинулся на двух воинов:
– Вас пустили под этот кров с условием, чтобы никаких свар – хотите, чтобы вас тотчас выставили? – потом досталось и мне: – Ну а ты куда лезешь? Тоже мне, вояка!
Уж не знаю, понял ли Кемисэ хоть что-то из нашей перебранки, но он заслонил меня собой, заявив:
– Не трогайте его.
Сорвош мигом угомонился, переменив тон:
– Простите за беспокойство, господин Нерацу. Эти люди вас больше не потревожат. – Сердито зыркнув на меня напоследок, он развернулся к раненым – хромоногий угрюмо бурчал:
– Кинулся на меня, будто дикий пёс…
– Ты-то хоть на рожон не лезь, – тихо увещевал его однорукий, уводя со двора.
– Я прослежу за тем, чтобы они больше не попадались вам на глаза, простите за недосмотр, – добавил Сорвош, оглядываясь по сторонам, и мне пришло на ум, что кое-кто из домочадцев нынче получит выволочку. – Изволите вернуться в дом?
Кемисэ коротко кивнул, и мы прошли к себе. Не зная, какое впечатление произвело на него это столкновение, я не спешил его тормошить. Твердынец довольно долго сидел в молчаливой задумчивости, отчего мне показалось, что он не на шутку расстроен. Пытаясь его подбодрить, я повторил слова Сорвоша:
– Больше они тебе не попадутся, будь уверен. – Не дождавшись ответа, я добавил: – Спасибо, что заступился за меня – я, конечно, тоже хорош, мог бы не хлопать глазами, а спровадить их сразу: я-то понимаю, что тебе их видеть вовсе не в радость.
– Знаешь, покидая Твердыню, я до дрожи боялся людей – не знал, можно ли им верить, страшился оказаться в их власти – ведь вас так много, как можно противостоять подобной силе? А когда на нас в первый раз напали, то я даже не успел испугаться: я боялся только за тебя, ведь я думал, что тебя убили. – Совладав с внезапно севшим голосом, он продолжил: – Ну а когда мы собирались на ту битву… то я страшился лишь того, что не справлюсь, ведь эта задача и вправду казалась мне не по плечам. Я… больше не боюсь людей, – медленно проговорил он, подняв на меня глаза. – Тебе не стоит за меня беспокоиться.
Я лишь покачал головой в растерянности:
– Лучше б боялся – я и сам подчас не знаю, чего ожидать от других; куда уж тебе об этом судить…
– Зачем же мне об этом думать, если есть ты? – улыбнулся он, взяв мои ладони в свои – и правая казалась столь же живой и тёплой, как и левая.
***
Дару ничуть не возражал против нашего отбытия – сказать по правде, мне показалось, что я заметил в его взгляде облегчение, когда он согласно кивнул. Его можно было понять: всё же никогда не знаешь, чего ожидать, когда столь знатный господин живёт под твоим кровом. Тут и не ведаешь, откуда ждать беды: то ли кто-то точит на него зуб, то ли с ним самим что-то приключится, ну а твердынцы едва ли станут разбираться, кто виноват. Но сборы, само собой, займут некоторое время – по крайней мере, маяться бездельем мне больше не придётся. Теперь я дни напролёт бегал по деревне, выспрашивая, торгуясь, таская припасы взад-вперёд – вскоре они уже заняли изрядную часть амбара Дару, но, само собой, тот не жаловался.
Больше всего меня занимал вопрос, где раздобыть добрую повозку: в конце концов, пополнить припасы мы всегда сможем, заменить лошадь при необходимости – тоже, а вот с повозкой рисковать бы не хотелось: всё-таки ей предстоит стать нам домом на ближайший месяц, если не дольше. Обозрев все имеющиеся телеги, возки, арбы, с которыми хозяева готовы были расстаться, я пришёл к мысли, что придётся справить новую, с чем и пошёл к кузнецу. Тот сразу сказал, что времени это займёт не менее полудюжины дней, но он сделает всё в лучшем виде – похоже, он уже обсуждил этот вопрос со старостой, поскольку даже не заикнулся об оплате, а также сам рассудил, что в крытую повозку зимой нужна и жаровня, которую он сразу туда и установит.
Что до платы за припасы, повозку, лошадь и прочее потребное в пути, то Дару дал мне понять, чтобы я не беспокоился о расходах. На это я заверил, что непременно рассчитаюсь, если окажусь тут раньше, но пока что мне подобная помощь была очень даже кстати: хоть одни побрякушки Кемисэ, которыми он украшал Инанну, на мой взгляд, стоили целого состояния, но я, само собой, не собирался что-либо просить у него, а денег, полученных от Вистана, на всё про всё хватило бы в обрез.
По правде говоря, я покамест не слишком задумывался о дальнейших планах – все они сводились к тому, чтобы потратить честно заработанные деньги, а потом искать, где бы их раздобыть. Что касалось Кемисэ, то насчёт него я тоже предпочитал не загадывать: покуда он пожелает оставаться рядом со мной, я буду последним, кто станет донимать его помыслами о будущем.
***
День отбытия подошёл незаметно. Проститься с нами на двор вышли все домочадцы Дару. Напоследок талтош изрёк, глядя в сторону:
– Тот, кто вынес испытание голодом, не всегда сдюжит испытание золотом. Не сходи со своего пути, коли вступил на него.
– Золото-то у меня не засиживается, так что и беды от него не будет, – усмехнулся я в ответ. – И вам побольше золота и поменьше голода, деток и достатка.
Поблагодарив хозяина с хозяйкой за гостеприимство, я залез на козлы, протянув руку Кемисэ, но тот застыл на месте. Пару мгновений спустя он подошёл к талтошу и, склонившись, взял его за руку, прижав тыльную сторону кисти к своему лбу, после чего забрался на козлы, усевшись рядом.
За воротами нас уже провожало полдеревни: видимо, все, кто не успел надивиться на твердынца за время его пребывания, спешили восполнить это упущение. Кемисэ молча глядел по сторонам, пока мы не выехали за переделы Керитешфалу, и я не спешил прерывать молчание: меня самого одолевали думы, которые всегда накатывают в начале пути – светлые и грустные, отвлечённые и самые приземлённые – вроде того, какую погоду сулит небо и где ближайшее место для ночлега.
– Голодом и золотом, – рассеянно повторил я последние слова Дару, обратившись к Кемисэ: – Ну а ты преодолел испытания и тем, и другим – так, выходит, тебе больше нечего бояться?
Вместо того чтобы ответить на шутку, Кемисэ лишь отвернулся, поджав губы: даже проведя с ним столько времени, я до сих пор не мог угадать, как он отзовётся на то или иное походя брошенное слово.
– Я хотел сказать, что тебе правда есть чем гордиться, – добавил я, полагая, что он неверно меня понял. – Ты ведь вырос в неге, но при этом преодолел все испытания с такой стойкостью, что сделает честь любому бедняку.
– Знаешь, когда я в детстве падал или что-то болело, – наконец заговорил он, – то мой приёмный отец приговаривал: «Перетерпеть боль – невелика беда; жить с ней – вот настоящее испытание». – Взглянув на меня, он, видимо, догадался, что я ничего не понял из его слов, так что пояснил: – Я хочу сказать: сейчас мне кажется, что это здорово – жить вот такой, простой жизнью, научиться самому добывать себе хлеб, а если временами придётся голодать и мёрзнуть – то это не в тягость; но вырасти я в бедности, наверно, заговорил бы иначе.
Не на шутку задумавшись над его словами, я бросил, подстёгивая лошадёнку:
– Ну, знаешь, каждый может судить лишь о той жизни, которую прожил сам – и если считает, что она дурная, то он сам дурак. Ведь какая бы она ни была ему дана – жизнь есть жизнь. – Помедлив, я спросил: – Как считаешь, глупость сказал?
Но Кемисэ лишь качнул головой, едва заметно улыбнувшись.
– Так мой отец говорил, – признался я тогда. – Когда товарищи жаловались: мол, что за жизнь такая собачья, то неурожай, то мор – родиться бы господами, век не пришлось бы горевать, отчего ж нам досталась столь жалкая доля? – помедлив, я добавил: – Сам-то я никогда не жалел, что родился пастухом – но ведь я был ребёнком, а значит, не знал невзгод и горестей, все они доставались на долю родителей – так что и сам едва ли могу судить об этом.
Вместо ответа Кемисэ опустил голову мне на плечо, а спустя какое-то время, приподнявшись, припал к губам, закрывая весь обзор.
– Постой, – отстранил я его, натягивая поводья, и, когда лошадь встала, повернулся – чтобы больше ему не препятствовать.
Кемисэ
Прежде Дару не раз говорил, что до весны мне не стоит пускаться в путь, однако не противится нашему раннему отъезду.
– Вы и впрямь сильно окрепли после этого вашего похода, – не без удивления замечает он. – Хоть я по-прежнему считаю, что зимнее путешествие для вас не самая удачная идея, однако верю, что с Ирисом вам не грозит сгинуть по дороге.
Я лишь киваю, пряча улыбку: стыдно признаться, какое наслаждение мне дарит мысль о том, что я и вправду могу положиться на него почти во всём, хоть на время оставив тревожные мысли о будущем.
Однако это блаженное состояние духа разрушает следующий же вопрос Дару:
– Разумеется, вы можете сказать, что это не моего ума дело… но что вы собираетесь делать дальше?
Воздух в груди мигом смерзается в ледяной ком – я не знаю, что сказать на это.
– Для себя я всё решил, – наконец отвечаю я. – Но я не могу решать за него.
– Но ведь он по-прежнему ничего не знает?
– Он и не желает этого знать, – потупившись, признаю я. – Я не стану отягощать его этим, пока он сам того не захочет.
– Не мне вас судить, – качает головой Дару. – Вы избрали нелёгкий путь. Но далеко не всегда торная дорога ведёт в верном направлении. – Он собирается выйти, но я останавливаю его:
– Постойте… Я хотел сказать… – подобные вещи всегда вызывали у меня неловкость: ведь никогда не знаешь, не обидишь ли кого-то своим непродуманным даром. – Я желал бы… – продолжаю я, когда староста замирает – теперь-то выбора нет, надо закончить. – Ваш мост, тот, что рядом с хижиной… Я понимаю, что восстановить его стоит немалых усилий, но для путников, которых утомили горные тропы, он послужит верным путём к теплу и отдыху… Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы наладить переправу, а также – чтобы в том доме всегда были припасы? – Закончив с этой речью, я тотчас лезу в суму, чтобы извлечь оттуда несколько золотых подвесок: – Прошу принять это за труды.
Как оказалось, я напрасно боялся отказа: рассмотрев драгоценности с задумчивым видом, талтош ответил лишь:
– Ваша щедрость воистину делает честь вашему славному имени. Можете быть уверены, что ваша воля будет исполнена в точности. – После этого, помедлив, он добавил: – И, само собой, вы можете вернуться сюда в любое время, когда бы вам ни заблагорассудилось – вас всегда будет ожидать тёплый приём.
Конец первой части
Примечания авторов:
О голоде и золоте – венг. Aranyról és éhségről (Араньрул эйш эйшэйгрул).
Мы хотели назвать эту главу «Никто не хочет думать о будущем», но передумали :-)
[1] Шишак – cтаринный шлем, заканчивающегося острием – шишом, вершина которого обычно увенчивалась небольшой шишкой. В русском языке появляется с XVII в., считается заимствованным из венгерского – sisak.
[2] Непоседа – венг. keszekusza.
[3] Эрдёг – венг. Ördög – чёрт, дьявол, правитель Подземного мира, бог смерти, болезней и зла. Вместе с Иштеном создал мир (в особенности всякие злокозненные вещи, вроде блох и комаров).
[4] Сорвош – венг. Szarvas, от слова «szarv» – рог.
Следующая глава
Ирчи
Как выяснилось, мы вернулись аккурат вовремя: на следующий же день повалил густой снег, сродни тому, что застал нас на перевале, а потом ударил мороз. Останься мы наверху, нам, пожалуй, пришлось бы несладко – в эдакий холод не согреют и самые жаркие ласки. Здесь же, в натопленном доме, мы были словно под пуховым одеялом, из-под которого так не хочется вылезать стылым утром.
При взгляде на окошко, наполовину засыпанное снегом, у меня само собой сорвалось:
– Как-то там наши путники?
– Как думаешь, они уже добрались до Грана? – тут же встревожился Кемисэ. Сообразив, что зря ляпнул это при нём, я поспешил его успокоить:
– Конечно же, добрались. Небось, попивают себе вино и думают, не завалило ли нас снегом в этой глухой горной деревушке.
читать дальшеСказать по правде, сам я вовсе не был так уж уверен в своих словах: в голову тотчас полезли сотни мыслей о том, что могло с ними приключиться по дороге, лишая Вистана возможности прибыть на королевский суд вовремя – от новых головорезов, дружков-приятелей прежних, до превратностей погоды и обычных грабителей, предпочитающих промышлять зимой на малолюдных в это время года дорогах.
Усилием воли я прогнал эти помыслы прочь: хоть множество невзгод и впрямь сплотило нас, сделав почти что одной семьёй, отвечать за дальнейшую судьбу наших спутников я не мог. Такова судьба проводника: каким бы долгим ни был совместный путь, ваши дороги всё равно рано или поздно разойдутся.
Однако Кемисэ, похоже, поверил моим словам, хоть его лицо не покидала тень тревоги. Придвинувшись ко мне ближе – он сидел на одной лавке со мной, наблюдая за тем, как я плету из гибких прутьев силки на зайца – твердынец спросил, почему-то понизив голос:
– А если бы я не был ранен, и мы все вместе могли бы отправиться в Гран, тебе бы это было больше по нраву?
Задать более сложный вопрос он не мог. Силясь скрыть смущение, я опустил голову, старательно делая вид, что меня отвлекла работа, ошибку в которой я пытался исправить. Он тоже молчал, лишь усугубляя неловкость, и мне казалось, что уставленный на мой затылок взгляд тяжелеет с каждым мгновением, давя не хуже стального шишака [1].
– Ну, а чем бы мы могли им помочь? – наконец выдавил я. – Само собой, я… я тоже волнуюсь, как там у них… И, конечно, я вовсе не хотел, чтобы тебе пришлось страдать от ран… Но… по правде говоря, я рад, что остался здесь с тобой, – выпалил я на одном дыхании, чувствуя, как до самых ушей заливаюсь краской – признаться в этом неожиданно оказалось труднее всего прочего.
Казалось, из его взгляда мигом улетучилась тяжесть – вместо этого Кемисэ внезапно притянул меня к себе, и неловкое движение правой руки смахнуло наземь мою неоконченную работу, вновь превратив её в груду прутьев – но я и не думал возражать, утонув в поцелуе, столь же глубоком и безмолвном, как отсекшие нас от всего мира снега.
***
Жизнь успела войти в свою колею: в доме старосты по-прежнему не скупились на угощение для гостей, так что я знай себе отъедался на чужих хлебах, стараясь по мере сил подсобить по хозяйству, хоть меня всякий раз уверяли, что в этом нет нужды. Как и прежде, время от времени я выходил из дому – то на реку, то за дровами, то по делам, то просто поболтать, только теперь я брал с собой твердынца, к присутствию которого рядом со мной мало-помалу привыкли все жители. При этом он набирался новых слов, старательно пытаясь говорить на моём родном языке – остальным стоило немалого труда не посмеиваться над его уморительными ошибками, я же, не чинясь, заливался хохотом, впрочем, ничуть не обижавшим Кемисэ – он тотчас присоединялся ко мне, хоть и не понимал, что меня так насмешило.
Его рука также крепла день ото дня, что не могло не радовать меня – и, конечно, Дару, который вместо былых мрачных предзнаменований принялся вещать о том, как важно не останавливаться на достигнутом, так что вскоре Кемисэ под моим присмотром и рубил дрова, и пытался шить, и портил мои баклуши – впрочем, парочку его уродливых творений я, подвергнув осмеянию, припрятал на дно сумы. Пытался он и орудовать мечом – хоть от меня не укрылось, как, сделав пару пассов, он досадливо тряхнул головой, переложив клинок в левую руку.
Ходили мы и на зимнюю охоту – впрочем, от охоты было одно название: из-за Кемисэ я не решался заходить далеко, да и он по пути то и дело застывал, принимаясь оглядываться, словно попал в бог весть какое чудесное место; он так подолгу рассматривал пучки сухой травы, наросты льда на берегах упрямо журчащего ручья и сплетение безлистных ветвей на перламутрово-сером небе, что я принимался подпрыгивать на месте, хлопая в ладоши, чтобы не замёрзнуть – а иногда, не выдержав, дёргал за ближайшую ветку, и висящая на ней шапка снега валилась твердынцу за шиворот – а то и на запрокинутое лицо. После этого мы ударялись в детскую возню, закидывая друг друга снегом и валяясь по земле – а потом отогревались, кутаясь в одну доху у разведённого на скорую руку костерка.
Я так свыкся с этим неспешным монотонным течением жизни, что и думать забыл о том, что когда-то оно должно прерваться – и полагал, что Кемисэ разделяет мои чувства.
Однако как-то за утренней трапезой он неожиданно предложил:
– Я тут подумал… Может, нам и правда отправиться в Гран?
Я вопросительно воззрился на него, опустив ложку.
– Помнишь, ты собирался – перед тем, как мы обнаружили засаду? – добавил он.
– Тогда мне показалось, что тебе эта идея не особо по нраву, – бросил я, отправляя в рот новую ложку каши: при воспоминании о том, как обычно безропотный Кемисэ неожиданно взбеленился, убежав в ночь, у меня не возникало идеи предлагать это ему снова.
– С тех пор немало времени прошло, – возразил он. – И многое переменилось.
– Ну что же, почему бы и не Гран? – рассудил я. – В любом случае, в путь мы отправимся не раньше весны…
– Зачем же ждать весны? – вновь удивил меня Кемисэ. – Я уже вполне поправился.
– Не пойму, тебе со мной тут плохо, что ли? – не без обиды заявил я.
– Нет, но… – тут же смешался Кемисэ.
– Понял я, – ворчливо отозвался я. – Тебе не терпится увидеть Эгира – то-то ты его давеча вспоминал. Меня ему уже недостаточно…
Кемисэ в ответ лишь рассмеялся – и один этот беззаботный смех, вырвавшийся из самой глубины существа, подобно весёлому лесному ключу, утолил все мои тревоги и опасения. Поймав мою ладонь, он поцеловал её тыльную сторону, заверив:
– Мы туда только заглянем, а потом сможем отправиться, куда пожелаешь. Как тебе такой зарок?
Я в ответ поцеловал его в чистый лоб, напоследок припечатав:
– Кесекуса [Непоседа] [2].
***
В тот день, пока я ходил к реке стирать, Кемисэ вышел во двор, так что, вернувшись, я вновь застал его тренирующимся с мечом. Не желая упускать возможность насладиться подобным зрелищем, я поставил лохань на землю, опершись о калитку – и вскоре обнаружил, что за твердынцем, помимо меня, украдкой наблюдает немало любопытных глаз. При этом я в который раз поймал себя на мысли, что меня коробит подобное внимание, но было бы чересчур себялюбиво любоваться чем-то столь прекрасным в одиночку.
Так я думал до того момента, как из дому вышли те двое раненых в сражении у моста – похоже, они сами не ожидали наткнуться на твердынца, поскольку застыли в немой оторопи. Кемисэ, который, казалось, прежде не замечал безмолвных наблюдателей, мигом замер, опустив меч, и уставился на них неподвижным взглядом.
– Так этот мозгляк нас всех и уделал? – вырвалось у однорукого. В его голосе слышалось лишь подлинное изумление, однако никогда не знаешь, как быстро человек от удивления может перейти к озлобленности, так что я переместился, как бы невзначай остановившись между ними и Кемисэ. Однорукий сделал несколько шагов, огибая меня, и восхищённо бросил: – Тощий, что твой полоз, но и такой же юркий!
Второй, хромой, также сделал шаг к нему, бросив:
– Да из какого ты пекла вылез, эрдёг [3]?
Тут я не удержался: подскочил к нему и толкнул в грудь, совсем позабыв, что имею дело с воином – а рядом находится его приятель, пусть и однорукий, но куда более опытный.
– А вы откуда взялись на нашу голову, черти? У нас с вами не было никакой дурной крови – однако вы собирались нас всех перебить! Посмеешь оскорбить господина – голову оторву, ясно тебе? – последние слова я выкрикивал, отчаянно вырываясь – кто-то оттаскивал меня от замахнувшегося воина, а руку того, в свою очередь, перехватил его товарищ; потом я уже не мог их видеть, потому что их заслонил серый плащ Кемисэ.
Сам Дару, видимо, отлучился, потому что наводить порядок принялся старший сын, Сорвош [4], который меня и удерживал. Перво-наперво он накинулся на двух воинов:
– Вас пустили под этот кров с условием, чтобы никаких свар – хотите, чтобы вас тотчас выставили? – потом досталось и мне: – Ну а ты куда лезешь? Тоже мне, вояка!
Уж не знаю, понял ли Кемисэ хоть что-то из нашей перебранки, но он заслонил меня собой, заявив:
– Не трогайте его.
Сорвош мигом угомонился, переменив тон:
– Простите за беспокойство, господин Нерацу. Эти люди вас больше не потревожат. – Сердито зыркнув на меня напоследок, он развернулся к раненым – хромоногий угрюмо бурчал:
– Кинулся на меня, будто дикий пёс…
– Ты-то хоть на рожон не лезь, – тихо увещевал его однорукий, уводя со двора.
– Я прослежу за тем, чтобы они больше не попадались вам на глаза, простите за недосмотр, – добавил Сорвош, оглядываясь по сторонам, и мне пришло на ум, что кое-кто из домочадцев нынче получит выволочку. – Изволите вернуться в дом?
Кемисэ коротко кивнул, и мы прошли к себе. Не зная, какое впечатление произвело на него это столкновение, я не спешил его тормошить. Твердынец довольно долго сидел в молчаливой задумчивости, отчего мне показалось, что он не на шутку расстроен. Пытаясь его подбодрить, я повторил слова Сорвоша:
– Больше они тебе не попадутся, будь уверен. – Не дождавшись ответа, я добавил: – Спасибо, что заступился за меня – я, конечно, тоже хорош, мог бы не хлопать глазами, а спровадить их сразу: я-то понимаю, что тебе их видеть вовсе не в радость.
– Знаешь, покидая Твердыню, я до дрожи боялся людей – не знал, можно ли им верить, страшился оказаться в их власти – ведь вас так много, как можно противостоять подобной силе? А когда на нас в первый раз напали, то я даже не успел испугаться: я боялся только за тебя, ведь я думал, что тебя убили. – Совладав с внезапно севшим голосом, он продолжил: – Ну а когда мы собирались на ту битву… то я страшился лишь того, что не справлюсь, ведь эта задача и вправду казалась мне не по плечам. Я… больше не боюсь людей, – медленно проговорил он, подняв на меня глаза. – Тебе не стоит за меня беспокоиться.
Я лишь покачал головой в растерянности:
– Лучше б боялся – я и сам подчас не знаю, чего ожидать от других; куда уж тебе об этом судить…
– Зачем же мне об этом думать, если есть ты? – улыбнулся он, взяв мои ладони в свои – и правая казалась столь же живой и тёплой, как и левая.
***
Дару ничуть не возражал против нашего отбытия – сказать по правде, мне показалось, что я заметил в его взгляде облегчение, когда он согласно кивнул. Его можно было понять: всё же никогда не знаешь, чего ожидать, когда столь знатный господин живёт под твоим кровом. Тут и не ведаешь, откуда ждать беды: то ли кто-то точит на него зуб, то ли с ним самим что-то приключится, ну а твердынцы едва ли станут разбираться, кто виноват. Но сборы, само собой, займут некоторое время – по крайней мере, маяться бездельем мне больше не придётся. Теперь я дни напролёт бегал по деревне, выспрашивая, торгуясь, таская припасы взад-вперёд – вскоре они уже заняли изрядную часть амбара Дару, но, само собой, тот не жаловался.
Больше всего меня занимал вопрос, где раздобыть добрую повозку: в конце концов, пополнить припасы мы всегда сможем, заменить лошадь при необходимости – тоже, а вот с повозкой рисковать бы не хотелось: всё-таки ей предстоит стать нам домом на ближайший месяц, если не дольше. Обозрев все имеющиеся телеги, возки, арбы, с которыми хозяева готовы были расстаться, я пришёл к мысли, что придётся справить новую, с чем и пошёл к кузнецу. Тот сразу сказал, что времени это займёт не менее полудюжины дней, но он сделает всё в лучшем виде – похоже, он уже обсуждил этот вопрос со старостой, поскольку даже не заикнулся об оплате, а также сам рассудил, что в крытую повозку зимой нужна и жаровня, которую он сразу туда и установит.
Что до платы за припасы, повозку, лошадь и прочее потребное в пути, то Дару дал мне понять, чтобы я не беспокоился о расходах. На это я заверил, что непременно рассчитаюсь, если окажусь тут раньше, но пока что мне подобная помощь была очень даже кстати: хоть одни побрякушки Кемисэ, которыми он украшал Инанну, на мой взгляд, стоили целого состояния, но я, само собой, не собирался что-либо просить у него, а денег, полученных от Вистана, на всё про всё хватило бы в обрез.
По правде говоря, я покамест не слишком задумывался о дальнейших планах – все они сводились к тому, чтобы потратить честно заработанные деньги, а потом искать, где бы их раздобыть. Что касалось Кемисэ, то насчёт него я тоже предпочитал не загадывать: покуда он пожелает оставаться рядом со мной, я буду последним, кто станет донимать его помыслами о будущем.
***
День отбытия подошёл незаметно. Проститься с нами на двор вышли все домочадцы Дару. Напоследок талтош изрёк, глядя в сторону:
– Тот, кто вынес испытание голодом, не всегда сдюжит испытание золотом. Не сходи со своего пути, коли вступил на него.
– Золото-то у меня не засиживается, так что и беды от него не будет, – усмехнулся я в ответ. – И вам побольше золота и поменьше голода, деток и достатка.
Поблагодарив хозяина с хозяйкой за гостеприимство, я залез на козлы, протянув руку Кемисэ, но тот застыл на месте. Пару мгновений спустя он подошёл к талтошу и, склонившись, взял его за руку, прижав тыльную сторону кисти к своему лбу, после чего забрался на козлы, усевшись рядом.
За воротами нас уже провожало полдеревни: видимо, все, кто не успел надивиться на твердынца за время его пребывания, спешили восполнить это упущение. Кемисэ молча глядел по сторонам, пока мы не выехали за переделы Керитешфалу, и я не спешил прерывать молчание: меня самого одолевали думы, которые всегда накатывают в начале пути – светлые и грустные, отвлечённые и самые приземлённые – вроде того, какую погоду сулит небо и где ближайшее место для ночлега.
– Голодом и золотом, – рассеянно повторил я последние слова Дару, обратившись к Кемисэ: – Ну а ты преодолел испытания и тем, и другим – так, выходит, тебе больше нечего бояться?
Вместо того чтобы ответить на шутку, Кемисэ лишь отвернулся, поджав губы: даже проведя с ним столько времени, я до сих пор не мог угадать, как он отзовётся на то или иное походя брошенное слово.
– Я хотел сказать, что тебе правда есть чем гордиться, – добавил я, полагая, что он неверно меня понял. – Ты ведь вырос в неге, но при этом преодолел все испытания с такой стойкостью, что сделает честь любому бедняку.
– Знаешь, когда я в детстве падал или что-то болело, – наконец заговорил он, – то мой приёмный отец приговаривал: «Перетерпеть боль – невелика беда; жить с ней – вот настоящее испытание». – Взглянув на меня, он, видимо, догадался, что я ничего не понял из его слов, так что пояснил: – Я хочу сказать: сейчас мне кажется, что это здорово – жить вот такой, простой жизнью, научиться самому добывать себе хлеб, а если временами придётся голодать и мёрзнуть – то это не в тягость; но вырасти я в бедности, наверно, заговорил бы иначе.
Не на шутку задумавшись над его словами, я бросил, подстёгивая лошадёнку:
– Ну, знаешь, каждый может судить лишь о той жизни, которую прожил сам – и если считает, что она дурная, то он сам дурак. Ведь какая бы она ни была ему дана – жизнь есть жизнь. – Помедлив, я спросил: – Как считаешь, глупость сказал?
Но Кемисэ лишь качнул головой, едва заметно улыбнувшись.
– Так мой отец говорил, – признался я тогда. – Когда товарищи жаловались: мол, что за жизнь такая собачья, то неурожай, то мор – родиться бы господами, век не пришлось бы горевать, отчего ж нам досталась столь жалкая доля? – помедлив, я добавил: – Сам-то я никогда не жалел, что родился пастухом – но ведь я был ребёнком, а значит, не знал невзгод и горестей, все они доставались на долю родителей – так что и сам едва ли могу судить об этом.
Вместо ответа Кемисэ опустил голову мне на плечо, а спустя какое-то время, приподнявшись, припал к губам, закрывая весь обзор.
– Постой, – отстранил я его, натягивая поводья, и, когда лошадь встала, повернулся – чтобы больше ему не препятствовать.
Кемисэ
Прежде Дару не раз говорил, что до весны мне не стоит пускаться в путь, однако не противится нашему раннему отъезду.
– Вы и впрямь сильно окрепли после этого вашего похода, – не без удивления замечает он. – Хоть я по-прежнему считаю, что зимнее путешествие для вас не самая удачная идея, однако верю, что с Ирисом вам не грозит сгинуть по дороге.
Я лишь киваю, пряча улыбку: стыдно признаться, какое наслаждение мне дарит мысль о том, что я и вправду могу положиться на него почти во всём, хоть на время оставив тревожные мысли о будущем.
Однако это блаженное состояние духа разрушает следующий же вопрос Дару:
– Разумеется, вы можете сказать, что это не моего ума дело… но что вы собираетесь делать дальше?
Воздух в груди мигом смерзается в ледяной ком – я не знаю, что сказать на это.
– Для себя я всё решил, – наконец отвечаю я. – Но я не могу решать за него.
– Но ведь он по-прежнему ничего не знает?
– Он и не желает этого знать, – потупившись, признаю я. – Я не стану отягощать его этим, пока он сам того не захочет.
– Не мне вас судить, – качает головой Дару. – Вы избрали нелёгкий путь. Но далеко не всегда торная дорога ведёт в верном направлении. – Он собирается выйти, но я останавливаю его:
– Постойте… Я хотел сказать… – подобные вещи всегда вызывали у меня неловкость: ведь никогда не знаешь, не обидишь ли кого-то своим непродуманным даром. – Я желал бы… – продолжаю я, когда староста замирает – теперь-то выбора нет, надо закончить. – Ваш мост, тот, что рядом с хижиной… Я понимаю, что восстановить его стоит немалых усилий, но для путников, которых утомили горные тропы, он послужит верным путём к теплу и отдыху… Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы наладить переправу, а также – чтобы в том доме всегда были припасы? – Закончив с этой речью, я тотчас лезу в суму, чтобы извлечь оттуда несколько золотых подвесок: – Прошу принять это за труды.
Как оказалось, я напрасно боялся отказа: рассмотрев драгоценности с задумчивым видом, талтош ответил лишь:
– Ваша щедрость воистину делает честь вашему славному имени. Можете быть уверены, что ваша воля будет исполнена в точности. – После этого, помедлив, он добавил: – И, само собой, вы можете вернуться сюда в любое время, когда бы вам ни заблагорассудилось – вас всегда будет ожидать тёплый приём.
Конец первой части
Примечания авторов:
О голоде и золоте – венг. Aranyról és éhségről (Араньрул эйш эйшэйгрул).
Мы хотели назвать эту главу «Никто не хочет думать о будущем», но передумали :-)
[1] Шишак – cтаринный шлем, заканчивающегося острием – шишом, вершина которого обычно увенчивалась небольшой шишкой. В русском языке появляется с XVII в., считается заимствованным из венгерского – sisak.
[2] Непоседа – венг. keszekusza.
[3] Эрдёг – венг. Ördög – чёрт, дьявол, правитель Подземного мира, бог смерти, болезней и зла. Вместе с Иштеном создал мир (в особенности всякие злокозненные вещи, вроде блох и комаров).
[4] Сорвош – венг. Szarvas, от слова «szarv» – рог.
Следующая глава
про религии
Голдинг в одном из интервью говорил о своем отношении к религии: «Я не могу не верить в Бога. Надеюсь, что жизни после смерти не существует. Не думаю, что это важно - есть ли жизнь после смерти или нет, если Бог существует... я никогда не был способен не верить в Бога. Я не верю в себя, но я верю в Бога, и более важная проблема - верит ли Бог в меня». Вопреки традиционным христианским представлениям вера в Бога у Голдинга не сочетается с верой в вечную жизнь. Для писателя важно, чтобы каждый совершал достойные поступки и избегал злых дел «здесь и сейчас», так как нравственное совершенствование зависит от выбора человека и возможно уже по эту сторону жизни. Приведенная цитата, на наш взгляд, является ключевой для понимания творческого наследия писателя, близкого к христианским воззрениям, однако интерпретирующего их не вполне традиционно.
с: https://cyberleninka.ru/article/n/bibleyskie-motivy-i-obrazy-v-romane-uilyama-goldinga-povelitel-muh