Что почитать: свежие записи из разных блогов

Вчера впервые подержала в руках новую двухтысячную купюру; недолго, правда, потому что сразу скормила её банкомату. Я думала, раньше попадётся двухсотрублёвая, у меня редко бывает больше двух-трёх сотен наличными ─ на фрукты и овощи с уличных лотков (а в киосках, почти во всех уже, принимают оплату карточками; до чего дошёл прогресс).

Купюра была из днерожденного конверта с работы. Свой день рождения ─ это всегда так неловко. Мне ещё повезло, что в один день со мной проставлялась коллега Надя, так что мы с ней скооперировалась ─ пока она караулила курьера с пиццей, я ушла за тортами (в кабинете на 17 человек одним не обойдёшься); ужасно не хотелось возвращаться в офис.

Не выношу формальные поздравления, то есть, выношу, конечно, куда деваться, но просто выслушать всё вот это вот «счастья, здоровья, замуж, дом полная чаша», никому не забыть сказать «спасибо», вежливо улыбаться ─ несложно, но слегка мучительно. Интересно, есть люди, которым такое действительно нравится?

И я прямо почувствовала, что старею: свою долю ─ три куска пиццы и кусок торта ─ растянула на весь день, и всё равно объелась. Никогда раньше не объедалась пиццей, в смысле, я же всегда готова на ещё один слайс. Ну, была.

Впрочем, объелись все, особенно жаловались те, кто неосмотрительно принёс с собой обед ─ обед не влез ни в кого. Бвахаха, дорогие коллеги, сами скидывались ─ кушайте, не обляпайтесь. У меня самой в ящике столе вторую неделю лежат конфеты со дня рождения зама главного бухгалтера (я на поздравлении не присутствовала ─ принимала почту, и, подозреваю, в качестве компенсации мне заботливо ссыпали все сладкие остатки).

В следующий понедельник день рождения у коллеги Марины, пятой именинницы за этот месяц.

«Охохонюшки», как говаривала Муми-мама.

Читаю «Японский роман X—XII вв.» В. И. Сисаури (да, я скатилась до монографий), там цитируется одна из непереводившихся на русский моногатари:

Вот это выражение — прелесть мгновения глубоко проникала в душу. Так не говорят, сейчас так даже не пишут (если речь не идёт о стилизации), это словосочетание производит впечатление устаревшего и выспреннего одновременно. Но вместе с тем это готовая, ёмкая, идеальная формула для описания душевного состояния, которое не устарело ни на йоту. Ничего не поделаешь, у всех бывают такие мгновения, чья прелесть глубоко проникает в душу, и намного чаще, чем находятся слова для их описания.

 

Я вчера поздно возвращалась домой, небо уже потемнело, но из-за городских огней было не тёмно-синим, а яркого сине-зелёного цвета. В свете фонарей Исеть рябила оранжевым, уличные музыканты на набережной и не думали сворачиваться, среди них были даже хорошие. У кого-то была вечерняя пробежка, кто-то, как я, шёл домой, у кого-то, наоборот, ночь только началась, слуха касались обрывки чужих разговоров, со стороны казавшихся очень интригующими «...что тут социальная драма, что там социальная драма...». Оживлённая толпа, хоть и не такая густая, как несколько часов назад, производила впечатление праздничной, и — да, прелесть мгновения глубоко проникала в душу, хотя, по сути, не происходило ничего обыкновенного.

Не скажешь же: «Я шла домой, и прелесть мгновения глубоко проникала в мою душу»; но и ничего более подходящего не скажешь.

Всё плохо. Местами ─ очень хорошо. Как обычно.

Рано я вчера обрадовалась, в смысле, слишком легко оделась. О том, что не обмоталась шарфом, пожалела прямо с утра, о том, что не надела берцы ─ после работы, когда вышла под мокрый снег и похлюпала по ледяной жиже. Тёплые, но тряпичные кеды промокли в первую же минуту, ноги до костей пальцев ─ во вторую.
И ладно бы я хлюпала до метро, а от метро потом домой. Нет, я хлюпала до кинотеатра, а до него было хлюпать и хлюпать, думать и думать о том, кто ж не давал мне укутать шею и подсунул кеды вместо ботинок. Сама, всё сама.
То есть, конечно, можно было в кино не ходить. И «Юлия Цезаря» не смотреть. Ноги в тепле, деньги целы, спать легла бы пораньше, чего уж лучше?
Но ни стихия, ни здравый смысл не станут между мной и Шекспиром, пока мне самой этого не захочется.

Julius Ceasar (The Bridge Theatre, 2018, режиссёр — Николас Хайтнер)

скрытый текстСама пьеса не произвела такого впечатления, как «Кориолан» (и, к счастью, такого впечатления, как «Тит Андроник», чего я слегка опасалась), но постановка ух! задорная.
Как водится, осовремененная, и современность задействовали на все сто: как в «Глобусе», часть зрителей смотрела представление не с сидячих мест, а стоя возле сцены, и заодно изображала римскую толпу. Отличная вышла толпа! Шумная, отзывчивая, живо заинтересованная в происходящем. Конечно, в неё и актёры замешались, но по большей части это были всё-таки зрители, и пока действие не началось, отличить одних от других не удалось бы ─ одеты-то все в обычную одежду, прикладываются к бутылкам и банкам, орут, машут флажками, трясут головами под рок: потому что Рим чествует Цезаря, и как можно было не устроить по этому поводу рок-концерт? Причём песни играли хитовые (я узнала «Eye of the Tiger», и что-то ещё было знакомое), так что атмосфера дошла до нужного градуса совершенно естественным образом, и была такой все два часа, спецэффекты, световые и особенно звуковые, очень этому способствовали.
И вот насколько интересно было смотреть, настолько же спокойно всё это воспринималось в эмоциональном плане. Я переживала о Макбете, но о Бруте? Да ладно. Брут сотоварищи получили ровно то, за что боролись, красиво и симметрично. И более всего мерзок был Брут, когда над телом Цезаря рассуждал о том, что убийство Цезаря было благом для Цезаря, поскольку избавило того от страха смерти, испытываемого всеми живущими. Ничто так не характеризует Брута, как эта извращенная логика, в сравнении с ним даже интриганка Кассия с её холодной расчётливостью (кажется, я вычислила всех женских персонажей, которые в оригинале были мужского пола; обычно это заметно по субтитрам, но в этот раз кто-то не схалтурил и привёл их текст в соответствие с гендерным раскладом постановки) выглядит лучше: она, во всяком случае, добивалась собственных внятных целей (и, кажется, немножко Брута).
Самое прекрасное ─ речь Марка Антония над гробом Цезаря, я слушала и улюлюкала в душе: с первой фразы стало ясно, к чему он ведёт, но главное же не к чему, а как. Как он со всеми оговорками про «достойнейших людей» и «я не оратор» одним выступлением укатал заговорщиков в асфальт и подвиг народ на восстание. Брут проиграл в тот момент, когда позволил Марку Антонию говорить, последовавшая за тем гражданская война была всего лишь кровавой формальностью.

За время волнений в Риме кеды, конечно, просохнуть не успели, но на фудкорте я перехватила горячего имбирного напитка, к вечеру похолодало и стало чуть суше, так что до метро я уже не хлюпала (может, только носом немного), а чапала. На проспекте Ленина проходила репетиция парада, так хотелось задержаться и посмотреть, но ─ ноги, но ─ завтра на работу.
А когда вышла из метро, снег повалил валом, густой и влажный, беда для автомобилистов. Укрыл асфальт (вместе с лужами), облепил деревья, преобразил узкий тротуар в сияющий жёлто-розовым светом коридор с потолком из мало не смыкающихся, согнувшихся под тяжестью снега ветвей ─ свет фонарей, смешавшись со светом вывесок и фар и отразившись от снега, кажется не чисто жёлтым, а, скорее, оттенка грейпфрутовой кожуры, и так хотелось подольше задержаться в этом грейпфрутовом свете, но ─ ноги, да, и голая шея, и рано вставать.
Обычно я сплю, ну, обычно; то есть, нормально сплю. Но в этот раз отчётливо прочувствовала, что значит «сладкий сон» ─ не выражение, ощущение. Не то чтобы промочив ноги, посмотрев «Юлия Цезаря», попав под сказочный снегопад и отогревшись в горячей ванне, я спала особенно крепко, или глубоко, или хотя бы достаточно (я бы ещё часа 3-4 с удовольствием), но не помню, когда ещё мне спалось так ─ и более подходящего слова я не подберу ─ сладко.

На трое суток отключили холодную воду, мои великие планы по готовке и, главное, стирке, накрылись медным тазом. У меня две пары по колено угвазданных весенней грязью джинсов, а чистые носки есть только потому, что в четверг мне ни с того ни сего взбрело в голову устроить мелкую постирушку в преддверии большой выходной.

Ненавижу.

В менее грязных штанах сгуляла в магазин, купила 10 литров воды, заварила чай с мятой и липой, вроде как успокоилась. Раз ни со стиркой, ни с уборкой, ни с готовкой в этот раз не сложилось, можно два дня валяться на кровати с ноутом, ридером и книжками, зря у меня, что ли, большая кровать.

... и охапка несвежих футболок. Нет, всё ещё ненавижу.

 

В магазине, разглядывая полки в хлебном отделе, подумала, что нормальной выпечки сегодня нет, сплошь богомерзкие куличи.

Тонкое чувство языка.

Под окошком хлебного киоска висит объявление: «ХЛЕБ ВСЕГДА “СВЕЖИЙ”», именно так, с кавычками. Зря это они.

На днях обратила внимание, что экокожаная обложка моего ридера заметно поистёрлась и обтрепалась, то есть, спустя столько лет и электронная книга наконец-то стала выглядеть как обычная, которую повсюду таскают с собой и часто открывают.

На излёте зимы небеса решили додать нам всего, чего не отсыпали в положенное время, и снегопады кружат просто сказочные, такие бы в конец декабря.

Их даже снегопадами не назвать, это настоящие снеготанцы. Снеговальсы.

Хотя бы в одном из языков слово, обозначающее снегопад, должно было появиться не из соединения слов «снег» и «падать», а из соединения слов «снег» и «танцевать»; если же такого языка нет, его стоило бы создать.

Не ко времени вспомнились уроки немецкого в школе: на перевод нам всегда давали бесконечные сложные предложения с обилием придаточных и прочих грамматических конструкций, чтобы погонять по максимально большому количеству правил. Кажется, именно тогда я завела эту привычку писать длинно, с вычурными оборотами; а немецкий мне так и не дался.

Вчера проснулась с ощущением, что день будет скверный ─ так и вышло, с утра забыла дома ридер и после этого уже бесилась от каждой мелочи, до вечера и спасительной чашки клюквы в сахарной пудре я доковыляла через пень-колоду.
Но вторник закончился, а меня по-прежнему всё бесит.

ною, злобствуюКогда воду на кулер ставит начальник фин. отдела, пару раз в неделю появляющийся в офисе водитель-экспедитор или мутный хмырь из маркетинга, кругом звучат разноголосые «Спасибо!» и «Что бы мы без вас делали!».
Когда же бутыль на кулер водружаю я, царит такое деликатное молчание, что мне кажется, будто я занимаюсь чем-то не вполне приличным.
И мне на самом деле не нужно «спасибо», и мне не сложно, и я стараюсь для себя, но иногда ─ особенно когда, отойдя на секунду от кулера за кружкой, возвращаюсь уже к свежеобразовавшейся очереди таких же обезчаенных ─ хочется услышать пару слов хотя бы в духе «О, как мощны твои лапищи!».

Вопросы, которые я никогда не задам своим коллегам.
«Как тебе удаётся каждый день говорить «Доброе утро!» так, будто оно действительно доброе?»
«В моё отсутствие ты отзываешься обо мне так же, как об остальных, с которыми ты очень дружелюбна, пока они не выйдут за дверь? Ведь со мной ты тоже очень дружелюбна.»
«Тебе не тяжело так много клянчить и жаловаться?»
«Почему от вас всегда воняет?»