Что почитать: свежие записи из разных блогов

Наама задумчиво стёрла пыль с каменной крышки последнего пристанища очередного выдающегося деятеля. Ни имён, ни званий – понять, кто угодил в ящик, можно по замысловатой резьбе, да надо ли? Ряды саркофагов казались бесконечными – опоры трона, строители империи, дорогие сердцу государя и повелителя друзья и соратники.
– Сказочный… романтик, – бросила Рейна, с отвращением оглядывая скорбно-торжественный пейзаж.
– Сначала лечебница, теперь некрополь, – усмехнулась Наама, отряхнув руки. – Мог бы прямо отсюда начать фестиваль примирения. Всех поднять, простить и вернуть в Совет. А нас избавить от необходимости блуждать в подземельях и любоваться плодами прогрессирующей тафофилии вместо того, чтобы нормально провести экстренное совещание. Без пары деталей приглашение сюда напоминало бы дурацкий розыгрыш.
– Суть ты уловила, – колючий премьерский тон Рейны слегка смягчился. – Но всё равно пришла.
– Иногда кажется, будто выбор есть. Но на самом деле лишь свобода воли во всей красе, так ведь? – Наама одарила Рейну пристальным взглядом из-под густых ресниц. Спрашивала явно о другом, но о способностях Наамы и делах Третьего дома Рейна была достаточно осведомлена, чтобы не выражать сочувствие вслух. Хотя разговоры неплохо помогали заглушить вязкий тревожный фон, который в этом месте мог называться тишиной лишь из вежливости.
читать дальшеЭхо чудило ещё страннее дворцового, однако шаги и звуки голосов доносило исправно. Впереди шествовал Астарот, довольно скверно скрывавший крайнюю степень раздражения. Маклин шёл по левую руку от него с таким видом, будто в любой момент был готов скрутить приятеля и не дать наворотить лишнего. С правой стороны непрошибаемо спокойный Маммона пытался понять, как Астарот ещё дышит – настолько туго был повязан галстук под высоким, наглухо застёгнутым воротником. Непривычно угрюмые и задумчивые Левиафан и Малефицио следовали за товарищами, переговариваясь вполголоса.
– О, превосходно, – Астарот нервным движением счистил с рукава паутину и указал на лишённый всяких украшений саркофаг с гостеприимно приоткрытой крышкой. – Вакантное место всего одно. Я бы запер ящик, да покрепче, вдруг Самаэль сегодня намерен вещать оттуда.
– Оригинальный проект закрытой горизонтальной трибуны, – раздался откуда-то из тьмы дальних рядов насмешливый голос Аваддона. Вскоре появился и он сам. Даже не подумал отряхнуться, коротко кивнул мужчинам и приветствовал дам, сняв идеально отбитый фиолетовый берет, будто светский любезник шляпу на прогулке:
– Счастлив нашей встрече. Благодарю за приглашение, миледи.
– Не меня благодари, – Рейна выразительно возвела глаза к мрачным сводам. Наама одарила Аваддона лёгким поцелуем и шёпотом поинтересовалась: – Цвет берета – твоя причуда или приказ?
– Назовем это интуицией, – Аваддон вернул поцелуй и, обняв Нааму за плечи, неспешно повёл её вдоль ряда саркофагов. – Не ожидал увидеть тебя на Совете. Лакри случайно прикончила дядюшку, и ты теперь – глава Дома?
– Чтобы быть главой Дома, совсем не обязательно кого-то убивать, – невинно взмахнула ресницами Наама. – К счастью для всех, мой неугомонный брат прекрасно проводит время и отлично справляется. И не сообщает ничего тревожного. Единственная взбесившаяся и до того была не в своём уме. Отзвук здешних проблем его беспокоить не должен.
– Лакри тоже жалуется на скуку, – кивнул Аваддон. – Не вижу никакой системы в этом бешенстве. Если бы это была какая-то неведомая инфекция, её благополучно разнесли бы из Адмира и Раймира на Перешеек, в Лазурь и дальше повсюду. Ты знаешь, я не сидел на одном месте с тех пор, как покинул Пандем, но ничего похожего не видел.
– Никто не видел. Мор и Нэга неслись бы сюда наперегонки, открой они, в чём причина. Приняты все мыслимые меры – даже весьма спорные, но и они лишь временное решение. Самаэль наконец собрал нас, возможно, ответ есть у него.
Маммона подошёл к Рейне и, скинув пиджак, бросил на приоткрытую крышку пустого саркофага. – В ногах правды нет, госпожа премьер. Неизвестно, сколько придётся ждать.
Госпожа премьер благосклонно воспользовалась приглашением. Маммона устроился рядом и будничным тоном заметил:
– Если эпидемия не прекратится, нам придется пересмотреть старую добрую традицию выплат вспомоществования семьям жертв летальных нападений. Казна государства огромна, но бесконечен лишь Хаос. К тому же чем дальше, тем чаще одной и той же семье платим по нескольку раз кряду – то у них свихнувшийся заезжий кузен бабушку убил, то спятивший отец изнасиловал собственное новорожденное дитя – с предсказуемым исходом. Ещё немного, поверю, что это новый способ заработка, просто свидетели и преступники научились каким-то образом обманывать менталистов.
– Да идите дальше, сквалыга, скажите, что они с жиру бесятся, – в тон собеседнику ответила Рейна. – И посоветуйте графу штрафовать тех, кто выжил. А всех, кто пока не стал жертвой или преступником – штрафовать превентивно… Так, а с этим-то что? – она недоумённо кивнула в сторону Астарота. – Мне кажется, я ясно просила пьяными на заседаниях не появляться.
– Прокурор не пьян, – Маммона замялся. – Но не в себе, да. Полагаю, если это имеет отношение к нашей общей проблеме, мы всё услышим, а если не имеет – пусть остаётся за дверьми его супружеской спальни.
– Надеюсь, он возьмёт себя в руки. Только слетевших с катушек членов Совета нам недоставало, – мрачно ответила Рейна. – И склоняюсь к мысли, что насчёт сухого закона я всё же погорячилась.
Обычно чопорный и чистоплотный законник на глазах у всех уселся прямо на пол и застыл, как памятник молчаливому негодованию. Маклин убедился, что коллега в ближайшее время не планирует никаких эскапад, и присоединился к Левиафану и Малефицио.
– Дело дрянь, – предельно лаконичный ответ на незаданный вопрос граф дал вполголоса. – Его можно понять.
– Для полного счастья фестивалю дружбы не хватает участия Легиона, – Малефицио решительно ничего не понял, но животрепещущих тем было довольно и без страдающего Прокурора. – У Даджа есть бойцы, которых эта зараза точно не берёт, но…
Маклин недобро усмехнулся.
– Слова достойного сына своего отца и племянника своего дяди.
В туннеле послышались торопливые шаги и буквально через пару секунд в подземелье ворвался Хэм. Видимо, накануне вечером давал концерт, после – беспробудно кутил уже без микрофона, да так и рухнул отсыпаться не раздеваясь. Иных причин выглядеть столь плачевно у рубашки министра иностранных дел не просматривалось. Потёртые неровно окрашенные синим и голубым штаны, которые Хэм некогда приволок с одной Пластины неподалеку и называл своим талисманом, были испачканы на коленях – очевидно, картинно падал на сцену.
– Приветствую драгоценных дам и не менее драгоценных коллег! – привычно отвесил полупоклон и, выпрямившись, встал так, чтобы точно не остаться незамеченным. – Что у нас в трек-листе на сегодня? День поминовения несчастных, нашедших в этом скорбном зале относительный покой? Массовые казни и размещение всего Совета по приличествующим положению резным каменным коробкам? Урок прикладной некромантии, но наставник задерживается, поэтому нам следует поработать самостоятельно?
Неловкую паузу, которую позёр счёл эффектной, нарушили грубо и беспардонно:
– Минута сожаления. О том, что твои отцы пару с лишним сотен лет назад по-братски не обошлись без женщины. Заткнись и сядь, сопляк! – от Астарота Хэм подобного никак не ожидал, утратил кураж и несколько извиняющимся тоном произнес:
– О повестке дня, знаете ли, никто не информировал. Так что прошу прощения за опоздание, хотя cовет ещё не начинался, – он обвёл взглядом неблагодарную аудиторию и самой безобидной группой в зале счёл трио из Малефа, адмирала и графа Маклина.
– Господа, возможно, хотя бы от вас я смогу узнать, кого мы здесь хороним? – Хэм нервно пригладил ладонями буйные рыжие патлы. – И что за грёбаное новшество – слать членам Совета дурацкие письма, словно человечкам – повестки в суд? Заклинание вызова отменили?
– Здравый смысл. И Осенний.
– Чего?
– Хороним здравый смысл, – великодушно пояснил свою мысль Малефицио. – А приглашения на тризну пришли почтой, поскольку кому-то – и я ставлю половину бюджета Пандема на то, что это была не госпожа премьер, – вздумалось собрать нас там, где ничья магия, кроме его собственной, не работает. Сам он, как видим, задерживается, а то и вовсе почтить не соблаговолит. К слову о родичах, прими наши соболезнования. Твою мать ведь недавно перевели на новую должность. Теперь она бессрочный министр хронометрии.
В ответ на удивлённый взгляд Малеф пожал плечами.
– Мы думали, ты знаешь, потому и явился в таком состоянии. Не то чтобы вы с нею были душевно близки, но принять известие, что труп госпожи Сешат в виде песочных часов ныне украшает стол в зале Светлого Совета, должно быть непросто даже для тебя.
Хэм тихо охнул и выразил своё мнение коротко, но весьма красочно.
Звук очередных шагов в тоннеле оказался неожиданно громким – похоже, к залу двигалась целая группа. Присутствующие, за исключением дам – Рейна осталась сидеть вполоборота ко входу, Наама о чем-то шепталась с Аваддоном, не отрывая глаз от своего визави, – недоумённо переглянулись.
– В составе Совета произошли изменения, о которых никто не счёл нужным уведомить, – протянул Малефицио, когда новоприбывшие шагнули в зал. Худощавая демоница в тунике свободного покроя с карманами где ни попадя вплоть до спины так или иначе была знакома всем присутствующим. Сопровождавшего её коротко стриженого бородатого мужчину средних лет видели впервые. Поняв, что на Совете в кои-то веки оказался недолговечный, Аваддон вопросительно посмотрел на Нааму, но не получил в ответ ничего более вразумительного, чем ослепительная улыбка. Маклин и Левиафан с интересом наблюдали за всеми участниками и их реакцией. Малефицио в приступе братской заботы двумя пальцами стукнул Хэма по подбородку, ставя на место отвисшую челюсть.
На этом фоне слуги с брошами, на которых был выбит герб Первого дома, фурора не произвели – тем более, что не проронили ни слова. Повинуясь жесту Нэги, расставили лёгкие плетёные кресла вкруг пустого саркофага, на котором упрямо продолжала восседать Рейна, и с поклоном удалились.
Члены Совета нехотя подтягивались к саркофагу и один за одним усаживались на хлипкие плетёнки, кто открыто, а кто исподтишка изучая странного спутника Нэги. Тот, казалось, не замечал всеобщего любопытства или же умело притворялся равнодушным – после того, как патронесса устроилась, придвинул ближе к ней соседнее кресло и занял место, не дожидаясь приглашения. Не одёрнув нахала, Нэга одобрительно кивнула, выудила из кармана туники кристалл и небольшую, но толстую, неровно сброшюрованную тетрадь, и принялась что-то пояснять недолговечному, быстро перелистывая страницы. Тот иногда кивал или отрицательно качал головой, а пару раз, практически вырывая тетрадку из рук Нэги, тыкал пальцем в записи – очевидно, осмеливался спорить. Госпожа премьер-министр на это представление никак не реагировала, со спокойствием идола ожидая, пока все, наконец, рассядутся.
– Жизнь всё больше похожа на заседания Совета – никогда не знаешь, какие сюрпризы преподнесёт и чем закончится, – медленно произнесла Рейна, словно размышляя вслух. – Линии вероятностей и раньше напоминали хвост радостного щенка, а теперь выглядят, как государственный флаг тёмной ночью. Если хороших новостей нет, можем устроить конкурс на самую скверную. Валяйте!
Первым не выдержал Астарот.
– Могу ли я обратить внимание уважаемых коллег и госпожи премьер-министра на одно очевидное обстоятельство? На заседании полно посторонних, не только не являющихся действительными членами Совета, но и не принадлежащих ни к одному из номерных Домов.
– Если вы вспомнили какой-нибудь древний манускрипт, прямо или косвенно запрещающий подобное, – сухо ответствовала госпожа премьер, – со всем почтением прошу немедленно его забыть. И вспомнить, что председатель Совета – пока не осчастлививший нас визитом – или заменяющее его лицо – сойдёмся на том, что сегодня это я, у нас нет времени на упражнения в крючкотворстве – имеет право пригласить на заседание независимых экспертов. А те могут, коль необходимо для дела, принести с собой любые нужные им артефакты или ассистентов. Расовая или видовая принадлежность оных – на усмотрение эксперта. Если пороетесь в памяти, несомненно, найдёте там случаи, когда эксперты являлись даже с фамилиарами разнообразного пошиба, от крыс до лис. Ещё вопросы?
Прокурор, похоже, собирался продолжить, но передумал. Поправил душивший галстук, стиснул зубы и коротко кивнул госпоже премьеру.
– Нет, я всё понимаю, но вам не кажется, будто это какой-то дурацкий эксперимент? – Хэм понял, что прокурор временно выведен из игры, и не упустил случая перетянуть одеяло всеобщего внимания на себя. – Заманить нас в пещеры, где из всей магии действует лишь обаяние прекрасных дам, и заставить решать важные вопросы в омерзительно невдохновенном состоянии! Ютимся, как сироты, госпожа председатель седлает гроб... И как в таких условиях мы можем помочь страдающей нации, когда сами терпим лишения?
– Тебя чего лишили-то? – притворно участливо поинтересовался Малефицио. – Последних иллюзий? Государственных наград? Наследства? Это я так, чтоб самому подготовиться, если что, – в лёгком плетёном креслице старшенький каким-то образом умудрился развалиться почти как в пляжном шезлонге, и, очевидно, особых неудобств не испытывал. Довершали сходство с курортником бронзовый загар и костюм, явно приобретенный на Архипелаге – свободные, стянутые веревкой вместо пояса брюки с большими накладными карманами и того же пошиба длинная куртка из тонкого полотна, наброшенная на голое тело.
– Это ты у нас с детства лишённый, – Хэм совершенно не осознавал сходства интонаций и выражения лица, но многие члены Совета при виде такого зрелища аж забыли, какую гадость хотели сказать засранцу. Нэга едва заметно улыбнулась и что-то черкнула в блокноте. – Лишённый глубинного понимания справедливости и искренней любви к родине. И потому неумолимо подверженный разлагающему влиянию солёных ветров сепаратизма! – в беспощадном кураже острой похмельной сварливости весьма фамильный взгляд достался и адмиралу. – И флот мятежный сел на шпили вместо мели – Осенний затопить-то не сумели…
Вопреки ожиданиям наблюдателей первым на пассаж Хэма отреагировал Левиафан. Улыбнувшись паршивцу, адмирал медленно выудил из кармана таких же, как у Малефицио, брюк серебряную флягу с гербом Дома и аккуратно отвинтил крышку в форме гранёного стаканчика. Булькнуло, плеснуло – по залу поплыл терпкий, медово-травяной аромат с нотками кожи, дуба и кофе – и адмирал принялся с омерзительной дельфиньей улыбкой смаковать выдержанный островной ром. Астарот воззрился на флягу с нетипичной для занудного крючкотвора алчностью. Левиафан оценил расстояние между собой и страждущим, на секунду задумался, кивнул, резко, без замаха, дернул кистью – и открытый сосуд полетел в сторону Астарота. Тот поймал подачу, умудрившись не пролить ни капли, и, сделав большой глоток, тем же манером отправил увесистую посудину обратно.
Госпожа премьер закатила глаза к мрачным сводам катакомбы, но от комментариев воздержалась.
Граф и Маммона хмыкнули почти синхронно и синхронно же зашарили по карманам. Похоже, все Тёмные князья не ждали ничего хорошего от этого странного заседания и озаботились напитками заблаговременно.
– Да здравствует отмена сухого закона! – провозгласил Малефицио и извлёк из складок свободной куртки не жалкую фляжку, а полновесную бутыль островного рома. Хэм судорожно сглотнул и заявил:
– Ценный ресурс должен быть разделён по-братски, по-товарищески и в интересах государства, – он деловито потянулся к бутылке, всем видом демонстрируя, кто именно подразумевается под государством. – Иначе это подрыв основ и явная идеологическая диверсия.
– Выучили попугая на свою голову... – Астарота разобрало недоброе веселье. – Хоть сейчас на трон сажай.
– На трость папашину сядьте, с размаху, – сходу отрёкся от щедрого предложения Хэм, не желая расставаться с сонмом незатейливых, но любимых метафор. – Кого там ещё несёт отрыжкой Хаоса? Надеюсь, они со своей партитурой.
Из тоннеля действительно донеслись звуки шагов, так что многообещающая перебранка заглохла.
Асмодей влетел в зал танцующей лёгкой походкой и застыл, словно солист, ожидающий аплодисментов. Непривычно короткая стрижка, непривычно лишённое косметики лицо, тёмно-зелёный, почти чёрный костюм полувоенного покроя оживляла лишь одна деталь – даже в неверном свете подземелья переливающаяся всеми оттенками алого и лилового брошь в виде банта, концы которого стекали каскадом капель, напоминающих кровавые слёзы.
Убедившись, что все присутствующие смотрят на него, Асмодей поклонился.
– Я знаю, мой визит стал сюрпризом для всех, но буквально час назад я получил такие известия, что не мог ни секунды более держать в неведении многоуважаемых коллег и госпожу председателя, – ещё один изящный поклон, на этот раз в сторону саркофага.
Рейна едва заметно сощурилась. На то, чтобы выбрать костюм и подобающее украшение у этого пижона наверняка ушло не пять минут. По-видимому, от портала перед Осенним он почти бежал, для лучшего погружения в образ...
– Если дело и вправду настолько срочное, – медленно произнесла она, изложите сейчас же, как можно короче. Подробности потребуются, но их вы озвучите потом. Итак?
– С прискорбием вынужден сообщить: Третий дом сегодня ночью понёс тяжёлую утрату. Возлюбленный муж моего несчастного сына Эфора пал жертвой мерзкой заразы и трагически погиб на супружеском ложе. Такой юный, такой талантливый инкуб! – Асмодей аккуратно и зло промокнул совершенно сухие глаза неизвестно когда извлеченным из кармана (в рукаве держал, что ли?) светящимся белизной батистовым платком с монограммой и, словно это отняло у него последние силы, уронил платок на каменные плиты. Тем же танцующим шагом подошёл к собравшимся, практически стёк в шаткое плетёное кресло, прикрыв глаза тыльной стороной кисти. – Если Совету будут интересны детали, я без всякой радости, но с полным на то соизволением своего несчастного сына поделюсь ими без утайки, – на столе перед скорбящим патриархом Третьего Дома так же незаметно, как до того – платок, возник огромный кристалл. Маклин едва сдержался, чтобы не присвистнуть – подобные артефакты позволяли записать и передать аудитории любую историю так, как её видел непосредственный участник, со всеми подробностями и эмоциями. Правда, магии это требовало немеряно, и обычно один такой кристалл записывали, работая со свидетелем, несколько менталистов и изготовителей артефактов. Силён, силён наш «активный гражданин», знать бы ещё, не ведет ли какую собственную игру...
Маклин кашлянул.
– Коль скоро уважаемый министр культуры столь потрясён случившимся, я предложил бы сперва просмотреть запись. Тем более, нам не придётся даже покидать подвал – если Самаэль не ввёл очередных издевательских ограничений, любые кристаллы и амулеты не потребуют магии для активации.
– Но как же посторонние, – Асмодей, убедившись, что общее внимание принадлежит ему, несколько оживился и изобразил заботу о ближнем – правда, в исполнении главы Третьего дома она больше напоминала тонко рассчитанное оскорбление. – Такой всплеск эмоций, такое трагическое событие – я не уверен, что слабая нервная система недолговечных может выдержать просмотр без ущерба... – он сочувственно воззрился на спутника Нэги, но на того, по всей видимости, томные мужские взгляды совершенно не действовали. Он окончательно завладел блокнотом патронессы и делал в нём какие-то пометки, игнорируя Асмодея. Нэгу ситуация откровенно забавляла, но вмешиваться она не считала нужным. – Возможно, наш недолговечный гость выйдет проветриться, подышит свежим воздухом?
– Могу не смотреть, – негромко, но очень внятно буркнул недолговечный, не отрываясь от блокнота. – Не в кино пришёл.
Асмодей снисходительно поморщился.
– Какая наивность, какое пренебрежение мощью магии! Нет, друг мой, в отличие от обычной съёмки, этот кристалл таит в себе всю бурю эмоций, чувств, боли, все звуки и запахи, каждую секунду отчаяния и преданной любви.
– Прекрасная реклама, – кивнул наглец. – Считайте, что я готов приобрести билет.
– Да будет так, – поджал губы Асмодей и почти незаметным движением активировал кристалл.
...Относительно звуков запахов и прочего реклама не лгала. Она лишь кокетливо умолчала о том, что запись предполагала полное, практически насильственное погружение наблюдателя в эмоции рассказчика – посему неожиданно острое нежное чувство при виде растрёпанного и совершенно голого мускулистого шатена среднего роста, сосредоточенно наливавшего вино в парные хрустальные кубки, отделанные серебром, очевидно, застало наиболее неподготовленную мужскую часть Совета врасплох. Хэм похлопал глазами, затем вырвал у брата бутылку и жадно залил сомнительные впечатления. Лишившийся рома Малефицио что-то прошипел сквозь зубы и укоризненно воззрился на Асмодея. Даже недолговечный едва заметно нахмурился и на секунду оторвался от записей.
Рука, державшая декантер, дрогнула, парень замер и склонил голову, словно к чему-то прислушиваясь. Недоверчиво посмотрел на бокалы, на собственную руку, на стол, где красовались остатки закусок и фруктов.
– Вино закончилось? Прикажи подать ещё, – для каждого из наблюдателей негромкий приятный голос Эфора звучал как собственный.
– Нет. Всё в порядке, – шатен медленно, словно завороженный, поставил декантер и, не трогая наполненные кубки, зачем-то взял со стола персик и узкий длинный нож для мяса. Покрутил в руках так, словно видел впервые, и мягко, неслышно пошёл от стола к огромной кровати. Вместо обычных резных столбиков балдахин поддерживали изящные фигуры – бронзовые кошки, вальяжно вставшие на задние лапы. Кисейный полог откинут, подушки раскиданы. Чуть влажные простыни, рельефное шёлковое шитьё на подушках, прохладный вечерний ветерок из распахнутого окна. Энцо в своем репертуаре – хотел принести вина, пока шёл к столу – успел возжелать фруктов. Капризен и переменчив, как девушка, – ну не беда, за то и люблю – наблюдатель не успевает додумать мысль, потому что вместо разнеженного любовника на постели рядом с ним разъярённый берсерк. Персик летит в стену – игра закончена, притворство бессмысленно – и лишь инстинктивная попытка схватить яркий сочный шар спасает от удара в горло. Там, где только что была шея, оказывается грудь, и длинный глубокий порез выходит болезненным, но не смертельным. Боль отрезвляет, возвращает к реальности – и два обнажённых тела сплетаются на кровати в ожесточённой борьбе. Перехватить, удержать, извернуться, ломая вытянутую, выпрямленную в локте чужую руку о собственное тело, ногами пытаясь прижать обезумевшее нечто, рычащее и бьющееся с пеной на губах. Пот, кровь, хруст суставов противника – и неприятный хлюпающий звук. Несостоявшийся убийца в отчаянных попытках вырваться со всего размаха надевается виском на кокетливо выгнутый кончик хвоста одной из бронзовых стражниц ложа. В широко распахнутых глазах больше ни следа безумия – лишь удивление и лёгкая обида.
Воцарилось тяжёлое молчание. Астарот кашлянул – и вдруг расхохотался. Отчаянно, клокочуще, до хрипа. И столь же резко унялся, остановив болезненно ясный взгляд на Асмодее. Тот скорбел весьма изысканно, но выдал себя всплеском сочувствия в адрес новой жертвы.
– Одно слово – и траурную цацку сожрёшь без запивки. Протест отклонен. Тебе плевать, ему и подавно.
Астарот поднялся во весь свой немалый рост и отвесил поклон Рейне:
– Со всем почтением. Вы ведь тоже... засвидетельствовали бы. Будь ваша воля.
Крышка саркофага опустела. И в следующий момент желающие и протестующие могли наблюдать редкое действо: полновесная хлесткая пощёчина от госпожи премьера – и бережный перехват левой рукой законника. Правой рванул тесный ворот – и предъявил свежие грубые шрамы. Не кололи, не резали, рвали. Можно было подумать, что на прокурора совсем недавно напал какой-то крупный хищник. Астарот лишь горько усмехнулся:
– Фемиде повезло больше, чем тому инкубу.
Рейна удивлённо отпрянула – более деликатного извинения Астарот и не ждал.
– Тогда сворачивайте бенефис. Хватит потешать хромого извращенца грызней и истериками. Пока кто-то бежит прочь, бросив всё, кто-то гибнет в собственных спальнях – мы здесь. А нас не станет – других игрушек полно. Пусть не столь прочных, зато с запасом.
Недолговечный спутник Нэги вздохнул – с виду был целиком погружён в записи, но разборки министров всё же слушал внимательно, как оказалось. И достаточно громко – и беспардонно, по мнению всех собравшихся, – поинтересовался у своей патронессы, вернув ей многострадальный блокнот, не пора ли озвучить то, ради чего они, собственно, сюда и прибыли.
Нэга блокнот не взяла, но согласно кивнула.
– Самое время, – она обвела разгорячившихся членов Совета спокойным изучающим взглядом, – не стоит дожидаться жертв и разрушений. Но просветить их лучше тебе, Тео, – и ты уже понял, почему.
Человек ненадолго задумался, слегка хмурясь, но затем просветлел лицом.
– Вы правы, миледи, – и не без труда поднялся, опираясь на подлокотник кресла. Кашлянул дежурно и без каких-либо экивоков начал:
– Вынужден сообщить очевидное: этим трагифарсом все обязаны причине банальной, можно сказать, физиологической.
Недоумённые перешептывания Рейна пресекла одним жестом и взглядом, обещавшим любому, кто не заткнётся, пару эонов в гостеприимно приоткрытом пустом саркофаге. Зато недолговечному нахалу поощрительно улыбнулась.
– Конкретнее, пожалуйста.
– Магия, – тот перелистнул пару страниц в блокноте, но говорил совершенно очевидно не по писаному. – Для вас всех она – естественный процесс. Добраться куда надо в момент, огоньку от пальца добыть, вещицы нужные достать с дистанции, даже хрен поднять в огороде – всё силой волшебства… Все, кто некстати рехнулся, обладали магическими способностями – больше или меньше, но чаще всё же выше среднего по больнице. Никаких всплесков среди моих соплеменников и разнообразных метисов, пренебрежимо мало – флуктуации, не более – среди гулей и оборотней – и весь букет уголовщины и извращений среди чистейшей крови демонов.
– Мы же почти ничем не заражаемся, – внезапно обиделся Хэм, – это даже в учебниках написано! – он уставился на докладчика с буквально осязаемым скепсисом.
– Я не сказал, что нынешняя проблема инфекционной природы, – мужчина отмахнулся от возражения зажатым в руке блокнотом, глядя на врио мининдел, как университетский профессор на нерадивого студиозуса.
Хэм собрался было возмутиться, но получил испепеляющий взгляд от госпожи премьера и тычок в бок от брата, после чего вещать о непревзойденном иммунитете демонов резко передумал.
– Мы уверены, что это не стороннее воздействие, не отравление и не инфекция, – Нэга задумчиво теребила кончик льняной косы, небрежно перекинутой на грудь. – Я ручаюсь. И всем сомневающимся готова после заседания предоставить собранные данные и записи хода экспериментов, – она вынула из кармана горсть кристаллов и ссыпала их обратно, словно конфеты или орехи.
– За такие эксперименты на родине я бы загремел под трибунал или сразу под расстрел, – буркнул себе под нос недолговечный, но уточнять, что имелось в виду, не стал. Снова кашлянул, прочищая горло, и продолжил обычным ровным голосом, словно лекцию читал. – Итак, мы имеем не инфекцию, не отравление, не порчу или проклятие, но внезапно возникающее на фоне полного здоровья помутнение сознания. При этом ряд семей оно выкашивает чуть ли не повально, другие же не испытывают ничего, кроме абсолютно естественных для нормального существа, оказавшегося среди буйнопомешанных, неудобств. Вполне уверенно можно предположить, что это заболевание врожденное – и манифестирует вне известных нам внешних факторов. Исследования крови и родословных помешавшихся эту гипотезу подтвердили. Митохондриальная ДНК... – заметив непонимающие лица аудитории, помощник Нэги хмыкнул и чуть виноватым тоном пояснил: – У бедолаг была общая прародительница, которая их всех и осчастливила столь неудобной особенностью, – недолговечный коротко поклонился и сел, снова уткнувшись в блокнот, словно рассчитывал вычитать там что-то новое.
На разговоры членов Совета он снова не обращал ни малейшего внимания.
Рейна не выдержала и воспользовалась своим зицпредседательским правом:
– Возможно, у этой одиозной пра-пра имеется имя? – смотрела она не на докладчика, а на Нэгу. Та утвердительно прикрыла глаза.
– Не думаю, что его сложно угадать.
– Тем не менее, заседание Совета, – с нажимом произнесла Стальная Миледи, – не место для игр в шарады. Всё, что необходимо знать всем, должно быть озвучено без обиняков.
– Лилит, – одновременно произнесли Нэга и её недолговечный.
Асмодей картинно схватился за голову.
– Мне одному хочется увидеть Первого среди равных и задать ему несколько вопросов? – желчно вопросил прокурор, взвешивая ведущей левой нечто незримое.
– Тоже не отказался бы узреть драгоценного батюшку, – Малеф, в какой-то момент лекции отобравший у братца свою собственность, приложился к рому. – Не понимаю, зачем собирать Совет, если присутствовать не собираешься?
Словно отвечая на риторический вопрос, над крышкой пустого саркофага в центре круга князей засветилась голограмма, поначалу яркая, но очень нечёткая, словно клубящееся в воде облако разноцветных красок.
«Позёр», – по выражению лица госпожи премьера несложно было предположить, что она с удовольствием плюнет ядом в этот злосчастный саркофаг.
Размытое изображение быстро обрело чёткость. Присутствующие мгновенно опознали и декорации, и гвоздь программы. Эксклюзивный эфир из мавзолея Прекрасной Рахмы. Самое отвратительное – открытый и прямой, как рекламный ролик в ИнферНете. На всю страну решил вещать, сослав в зрительный зал даже собственных соратников. Однако недовольство почти сразу же сменилось цепенящей тревогой.
Крупный план позволил отлично разглядеть угловатые резкие черты. Небрит, нечёсан, одет как неудачливый мародёр. С виду обычный пандемский добрый горожанин, только вместо бутылки из кармана засаленной военной куртки торчит трубка с обгоревшим мундштуком. Пьяным вдрызг Князя не видел никто с начала мира, потому оставалось предполагать, что так сказывались на Темнейшем избыток бодрости и отсутствие трости. Разболтанной походкой прошёлся вкруг гроба. Игриво постучал костяшками пальцев по хрустальной крышке, одарив госпожу президента таким взглядом, что проняло даже почётный караул – но сбежать подальше от источника нездорового веселья несчастные гвардейцы могли примерно в той же степени, что и державная покойница.
– Славься, прекраснейшая! – Князь всего лишь цитировал надпись, выбитую на постаменте, но прозвучало это как вызов. Лихорадочно горящие глаза, обведённые тёмными кругами, уставились на зрителей. – Славься на своём престоле. Я принял бразды и правил. Не хуже прочих и лучше многих, но ныне путь широк и чист, небо безоблачно, колёса совершают оборот как должно. Вам больше не нужна железная рука, за ворот влачащая ко всеобщему благу, не нужен мудрый правитель, решающий всё за вас. Лишь символ и напоминание. Эмблема славного прошлого покоится в этих сверкающих стенах. Воплощение цветущего и безмятежного будущего я принёс вам как прощальный дар, – на крышке последнего пристанища госпожи президента возникла плетёная корзина. Мирно дремавший на узорной подушке отоцион открыл глаза, зевнул, недоумённо оглянулся на Темнейшего и звонко, зло тявкнул.
– Местоблюститель трона сказал своё слово. Смиренный слуга адмирского народа покидает пост, – эхо унесло хриплый смешок к высоким прозрачным сводам, а ошеломлённые гвардейцы засуетились вокруг окончательно сбитого с толку и очень недовольного Алерта.

Асмодей давно смыл грязь, залечил многочисленные царапины и теперь нежился в бассейне с подогретой минеральной водой. Красотки, притащенные услужливым Эфором, не больше получаса назад ушли, хвастаясь друг перед другом щедрыми дарами и восторгаясь галантными «господами из Адмира». Прислуга, подававшая напитки и закуски, была отпущена, и Асмодей, по своему обыкновению, излучал самодовольство, словно забыв ночные приключения.
– Котята, вы там к соревнованиям готовитесь? – поинтересовался он, неодобрительно глядя на плавающих в большом бассейне Мункара и Накира. – Или девушки недостаточно вас утомили?
читать дальшеБратья завершили очередной рейд и синхронно выбрались из воды. Мункар небрежно уцепил с низкого столика массивный серебряный кувшин, задумчиво взвесил его, но ограничился тем, что налил вина себе и брату и процедил:
– Ваше гостеприимство и щедрость не знают границ. Теперь вы намерены пустить всех прелестниц в расход, раз уж столь недвусмысленно опротестовали наши методы исправления ваших ошибок?
– Прелестниц в расход? Я? – на непристойно привлекательной физиономии Асмодея нарисовалось почти детское выражение обиды. – Зачем бы? Чтобы сохранить вашу тайну, которая не является таковой с прошлой ночи? Вы перекинулись на глазах у посторонних и даже не взяли с волков клятвы молчать. В обмен на портал, полагаю, пушистики согласились бы на что угодно. Тем более лазурский принц показался мне вполне прагматичным юношей, не унаследовавшим бурный до безрассудства материнский темперамент, – он утомлённо прикрыл глаза. – Но что уж теперь... Вот так всегда – из кожи вон лезешь, чтобы у союзников было всё необходимое и даже сверх того, а тебя подозревают невесть в чём.
Накир тронул брата за локоть, в мысленной беседе прозвучал, очевидно, довольно веский аргумент. Мункар пригубил вино и уставился на Асмодея в упор.
– После вчерашнего... миракля мать и сын втянут язык так глубоко, что кончик покажется из-под хвоста. Даже безнадёжная психопатка вроде Доры Йенской не станет хвастать, как благословением богини и силой амулета валяла во всех позах адмирского посла. Кто уж вы там в лазурском фольклоре относительно дядюшки, я не упомню, но явно не тот, от кого ревнительница веры будет счастлива завести щенят.
– Шутку мы оценили, – Накир сдерживал злость лучше брата. – Интересно, оценит ли подобный юмор дядюшка. И какой награды заслужит ваш беспримерный подвиг с его точки зрения.
– С этим семейством, как вам должно быть известно, моего друга и повелителя связывают давние близкие узы, – небрежно махнул рукой Асмодей. – Не думаю, что он возмутится выбором партнерши, причём в обоих смыслах. К сторонним похождениям вашей матери он всегда относился с пониманием.
– Увы, вряд ли это был ваш выбор, – Мункар холодно улыбнулся, тень этой улыбки пробежала и по лицу Накира. – То, что вы несли вчера, стоило бы записывать как эталонный бред величия. Можете ломать комедию сколь угодно, но вы потеряли контроль. Если у вас, конечно, не было прямого приказа выпустить мать ценой жизни. В любом случае, мы выполнили свою часть договора.
– Не отрицаю, отличная командная работа, – как всегда, неприятную для себя информацию Асмодей пропустил мимо ушей, – и не отказываюсь признать за собой небольшой должок. Остается решить, в каком качестве вы предпочтёте участвовать в сборище под кровом нашего дорогого мэра – в столь удающемся вам амплуа котят? Под личинами моих адмирских товарищей? Для сегодняшних увеселений я осмелился выбрать вам облик на свой вкус. Не знаю уж, заметили ли вы, но девушкам мой выбор пришёлся по душе, – он самодовольно ухмыльнулся. – Или же в своем истинном облике – нет решительно никакой причины члену Тёмного Совета не пригласить раймирских принцев на вечеринку, а у принцев нет ни малейшего повода отказаться. Наши страны не воюют. За неделю, полагаю, успеете решить этот важный вопрос – а я позабочусь об остальном, – расплёскивая воду, Асмодей вылез из бассейна и, не удосужившись одеться или хотя бы вытереться, отправился вон из купальни.
***
Астарот с удовольствием отвлёкся бы от неприглядного зрелища видом из окна, но в гостевых покоях, как было нынче принято называть камеры узников Бездны, такой роскоши не водилось. Пришлось вновь любоваться бесчувственным телом сотрудника. Теперь уже неизбежно бывшего. С одной стороны, кадр проверенный и надёжный. А с другой – как теперь сказать, что вина не его, когда столько свидетелей и очевидных доказательств говорят об обратном. Особенное отвращение вызывала улыбка, периодически блуждавшая по губам мальчишки.
– Ему что, по ошибке впороли эйфоретик? – поинтересовался Астарот у Мора с Маклином. – Лежит с блаженной рожей, будто посреди гарема.
– Успокоили парой затрещин, когда отбирали девчонку, а потом при транспортировке влепили набор положенных служебных заклинаний, – мрачно сообщил Мор, косясь на Маклина. Тот кивнул. – Никаких составов не применялось, я уточнил. Маклин порылся в голове у этого... и вполне уверен, что под заклятиями субъект не находился. Могли чем-то опоить, на эту тему ждём ответа из лаборатории. Все свидетели в один голос уверяют, что в подобных практиках наш клиент, – Мор криво ухмыльнулся, – ранее замечен не был, – медик взял со стола кристалл, повернул так, чтобы было видно всем и активировал.
– Да вы покажите мне мужика, который к Третьему дому в гости не заходит, – разводила руками пухленькая блондинка. – Помню я вашего законника, как не помнить, он ко мне годами поболтать забегал, и непременно пирожные заказывал, – она подмигнула. – Угощал всех, любил, когда все довольны.
– Да уж, попотчевал на славу – Астарот скривился. – Дело неприятное до крайности, особенно тем, что кхм… семейное. И опасаюсь, с этим угощенцем будет ровно то же, что с другими. Жил-был добрый гражданин – и в одночасье решил кого-нибудь изнасиловать, сожрать или просто убить за косой взгляд. Если это отрава, я в одном шаге от того, чтобы отдать приказ проверить городской водопровод и взять пробы воздуха. Вряд ли поможет, но хоть не сидеть сложа руки и ждать, пока подобными делами нас завалит по самую крышу. Прессу держим в узде, но заголовки вроде «Эпидемия насилия накрыла столицу» тоже не за горами, если мы не остановим эту лавину драконьего дерьма.
– Уже проверили, – бледная невысокая женщина со стянутыми в хвост светлыми, почти белыми волосами, оторвалась от раскиданных по столу бумаг. – Воду. Воздух. Даже неимоверную дрянь, столь любезную добрым гражданам Адмира по поводу и без. Вода могла быть помягче, а в мистофелевке могло быть поменьше сивушных масел, но ни те, ни другие примеси не способны никого отравить. Кроме того, будь отравлены вода или воздух – мы устали бы хоронить недолговечных. Человечки – очень хрупкие создания, и то, что не причинит вреда никому из здесь присутствующих, человечка убьёт.
– Ну, твои любимые лабораторные крыски, Нэга, любят умирать от чего ни попадя, даже от сквозняков и немытых рук. Что иронично, ни единого случая, чтобы вот так взбесился кто из них, – Астарот с подозрением посмотрел в сторону женщины. – Войн с Раймиром мы не ведём давно, но кто знает, какие программы ты могла случайно оставить приоткрытыми? Из любви к искусству.
Маклин протестующе поднял руки:
– Осади коней, возница. Я тоже не уверен, что следующим, кого мне придётся допрашивать по сходному поводу, не окажется кто-то из моих, но ты явно перегибаешь палку.
– Возможно. Однако устроить в разгар всеобщего примирения такое шоу, а потом эффектно спасти всех какой-нибудь чудо-тинктурой, – хороший способ напомнить о себе после долгих лет забвения. Особенно когда у государя период… делегирования. Хроническое злоупотребление некоторыми аспектами кровной магии он тоже, помнится, пустил на самотёк, и в результате мы получили массу проблем с новой расой агрессивных заносчивых дегенератов, когда те расползлись по Пластинам, как клещи.
Блондинка невозмутимо уткнулась в бумаги.
– Вы правы, граф, недолговечные почему-то не участвуют в этом празднике бессмысленного насилия. Не могу назвать их безвредными очаровашками, но сейчас населённые ими районы, пожалуй, наиболее безопасны – ничего сверх того, что происходит обычно. Я даже сказала бы, что они напуганы и притихли, – она сделала пару пометок на одном из листов. – На всякий случай я просила бы вас распорядиться, чтобы мне доставляли сводки всех происшествий, а также образцы крови преступников и жертв. Пробы их пищи, напитков, лекарств. Вдруг мы зря ограничиваемся агрессорами – как знать, возможно, нападать их заставляет некое воздействие со стороны пострадавших.
– И чем, по-твоему, надо напичкать или обработать ребёнка, чтобы спровоцировать половой психоз у нормального парня? – Астарот раздражённо потёр переносицу. – Водись за ним малейший криминал, так духу бы его в моём ведомстве не было. Хоть дальняя родня жены, да хоть наследник-первенец – плевать.
– Вы удивитесь, к каким ухищрениям прибегают те несчастные, кому недостаёт природного обаяния и иных полезных качеств, – проникновенный голос Наамы все услышали на пару мгновений позже, чем аромат её духов. К счастью, Асмодеева сестрица была всё же более милосердна и не превращала парфюмерию в оружие массового поражения. – Как бы там ни было, список наиболее ходовых составов уже передали по назначению. Третий дом готов оказать любую помощь по первому требованию.
Перед Мором возник здоровенный и чем-то заляпанный лист бумаги. Медик несколько минут изучал его, затем растерянно пожал плечами и взглядом отправил на стол Нэги. Блондинка уткнулась в нацарапанные на листе картинки и символы, что-то переписала на один из своих листков и зло подчеркнула, чуть не прорвав бумагу старинным свинцовым карандашом.
– Ничего. Здоровый молодой демон. Никаких лекарств. Никаких ядов. Его никто не пытался опоить, отравить, приворожить... алкоголь умеренно, никаких составов, вроде летейи, не употреблял вовсе.
– В голове тоже... ничего, – развел руками Маклин. – Страх. Обида. Недоумение. Склонен согласиться с оценкой той пышечки из Третьего дома – пирожное. Ванильное, – он мрачно покосился на спелёнутого ремнями преступника.
– Вы позволите? – Наама указала на неподвижное тело. – В некотором смысле этот позор и на моем Доме. Если он – родня госпожи Фемиды, то и моя, пусть неимоверно отдаленная.
– Убить – нет, – без тени улыбки отозвался Маклин. – Его следует судить, хотя вряд ли менталисты выудят из этой головы нечто, чего не увидел я. Посему светит идиоту лечение в Бездне – если уважаемый коллега, – он бросил беглый взгляд на Астарота, – или же вы, миледи Наама, не пожелаете взять его на поруки.
– Я не возражал бы понять, от чего его следует лечить, – процедил Мор. – Кроме последствий задержания и допроса. Пока что пациент выглядит на зависть здоровым.
– А ребёнок? – Астарот зло посмотрел на лежавшего.
– Малышкой занимаются, я почти уверен, что с ней всё будет в порядке, насколько это возможно, – Мор покосился на Маклина. – Не лезу в дела правосудия, но нельзя ли в этом конкретном случае обойтись без присутствия истца на суде?
– По закону она достаточно разумна для опознания обидчика и способна подтвердить, что ошибки не произошло, – покачал головой Маклин. – И не смотри на меня так, законы писал не я!
– Да сотрите ей память и успокойтесь, – глаза светловолосой женщины, наконец оторвавшейся от своих бумаг, цветом напоминали аквамарины и блестели так же холодно, как драгоценные камни. – Долговременных физических последствий не останется, слава Хаосу, её быстро отбили и быстро же доставили сюда. Выбросьте из головы малышки происшествие и лечение и закройте тему.
Маклин ответил улыбкой, заменявшей сотрудникам его ведомства личный сигнал тревоги.
– Выбросить что бы то ни было из чьей-то головы, госпожа, я могу лишь по просьбе обладателя оной. Напоминаю – не я писал законы. Должен сказать, что во всей неразберихе последних недель от законов одни неудобства. Успокаивать буйнопомешанных и разнимать массовые драки со всем возможным уважением к личности преступников несколько... утомляет.
– Я хотела бы остаться с этим несчастным наедине, – Наама снова указала на лежавшего. Можете обвешать всё здесь охранными заклинаниями, поставить все возможные следилки, здесь может остаться леди Нэга – если пожелает, – но мужчин я просила бы удалиться.
– Тайны Третьего дома, – Астарот с преувеличенной иронией закатил глаза, но заторопился на выход первым. Мор с Маклином переглянулись и вопросительно посмотрели на женщину за столом. Та отрицательно мотнула головой.
– Даже не думайте, остаюсь. Такой шанс нельзя упускать, – переглянувшись с Наамой, она хихикнула и выудила из-под кипы бумаг несколько чистых листков и горсть кристаллов. – Можете не тратить сил на слежку, мне несложно сделать десяток записей.

Через час изгнанники вернулись – судя по подчёркнуто равнодушным взглядам, "следилок" они-таки навесили, как и охранных заклинаний. Но от кристаллов не отказались.
– Миледи, – Маклин пристально взглянул на Нааму. – Если не возражаете, я хотел бы понять, как?
– Это не тайна, хотя бы потому, что даже в Третьем доме подобной магией владеют немногие, а на близком к моему уровне – единицы, граф, – сестра Асмодея, ещё более утончённая и ослепительно красивая, чем брат, покачала головой. – Если мне нужно, чтобы передо мной в прямом смысле слова вывернулись наизнанку, не утаив ни грешка, ни даже мысли или фантазии, я сперва помогаю объекту влюбиться в меня, а потом обещаю взаимность, пока он не соврёт и не повторится. Ложь я чувствую, как любой менталист, а что до повторения... мало чья внутренняя жизнь настолько интересна, чтобы рассказ о ней занял больше получаса, – она еле заметно улыбнулась. – Я просила вас уйти не потому, что боялась разоблачения секретов. Любой из вас мог случайно подпасть под моё влияние. Всё, что происходило, записано – но, к сожалению, бедняга и сам не знает, как так вышло. Он даже не вполне помнит, для чего напал – и это не извращенец, скрывающий тягу к малышам, его и правда до нынешнего эпизода не возбуждало и не интересовало детское тело.
***
Завидев вдалеке свои владения, Тойфель улыбнулась и пустила вороного в галоп. Свадебный подарок они с мужем разделили не совсем так, как планировал дядюшка: соловый засранец стал любимцем Габи и получил кличку Кутила, ей же достался вороной любитель фонтанчиков с игристым вином. Первую и очевидную версию имени для зверя муж не одобрил, со второй смирился. Вслух не признавался никогда, но на самом деле эта маленькая шалость ему льстила.
Портал стоило открыть поближе, но к чему отказывать себе в удовольствии совершить прогулку? Перед тем как нарушить ещё пару правил этикета и устроить очередной учебный переполох среди слуг. Не в Пандем же она сорвалась, не в Сифр и даже не в Лазурь на охоту. Всего лишь к собственным детям, как требовал долг любящей матери в «это сложное для страны время». За последний ответ на обычные расспросы Габи следовало бы назначить ещё и главой министерства гладких фраз – дела в Белом дворце шли настолько паршиво, что сообщать о них или просто произносить вслух некоторые слова теперь было запрещено. Белые гвардейцы кузена – воплощённые эффективность и милосердие. И если продолжат трудиться столь же слаженно, добрый народ Раймира, несомненно, ждёт полное и окончательное исцеление. А там и соседям помогут, с благословения Светлейшего.
Жеребец, чуя настроение хозяйки, прошёлся пару раз тихой рысью вдоль ограды. Знал, что такие трюки всегда вознаграждаются даже когда нет зрителей, да и просто любил покрасоваться. Ворота отворились по кивку, бесшумно пропустив всадницу внутрь. Зашла не с парада, осталась довольна – вышколила разгильдяев, всего-то пара мелких недочётов. В окнах горел свет, жеребец всхрапнул и двинулся в сторону конюшни. Молодчики высыпали встречать весьма бодро – наверняка напропалую резались в кости.
– Госпожа! – восхищённо выдохнул старший, на ходу распихивая что-то по карманам.
– Проводите господина Министра в его покои, – Тойфель ласково потрепала зверя за шею и спешилась. Господин Министр презрительно фыркнул и показал конюхам клыки, но милостиво позволил заняться своей особой.
Ни одной праздной рожи и в доме – к внезапным явлениям хозяйки в любой самый мёртвый час слуги или привыкали, или убирались вон со скоростью летящего сапога. За этим зорко следила бывшая кормилица старшей дочери и нынешняя экономка. При ней дармоеды окончательно освоили тонкое искусство не раздражать показным усердием, а чутко улавливать, что именно от них требуется сегодня.
– Мы вас ждали, – верная Хада почтительно склонила голову.
При поступлении на службу звалась иначе, но капризом хозяйки, как и многие, получила другое имя. Старую жизнь оставь за порогом, новую – целиком посвяти госпоже и Первому дому.
– Кто бы мог подумать, – усмехнулась Тойфель и стремительно взбежала вверх по лестнице, ведущей на второй этаж. – Своим трёпом будешь истязать мои уши завтра. Сегодня – с пустяками не лезть. Никому.
Экономка понимающе кивнула и коснулась пары камней на широком браслете – чтобы поднятые по сигналу вертихвостки поторопились и не попали под горячую руку.
В покоях Тойфель разделась на ходу и прошла в купальню. Рвануть в уютное логово было верным решением, дышалось и думалось здесь куда вольнее. А подумать следовало о многом. С наслаждением погрузилась в горячую воду и вдохнула запах эфирных масел. Щелчком пальцев лишила бутылку пробки, пригубила и прикрыла глаза. Скрытое напряжение последних недель упорно не растворялось, ощущение, будто она что-то упускает, не проходило. Известно же, что если у какого-то события имеется официальная версия, то её стройность и логичность зависят только от квалификации и добросовестности сочинителей.
Сделанное на личной силе или попросту дозволенное? И кем? – серия жадных глотков заставила открыть глаза и поставить бутылку на бортик. Чужое эхо собственной мысли исчезло. Только терпкий вкус ореховых перепонок на языке, душистый пар, покой и тишина. Должно быть, последствия недавних безуспешных попыток повторить отцовские номера. Любимая трубка привычно легла в руку, ещё один щелчок пальцев, глубокая затяжка – и всё снова обрело приемлемые очертания. Что их с Хэмом фокус, что фортеля кузена – одной природы. «Магия – это воля». Оба учителя сошлись во мнениях, пусть по поводу контроля разногласия и имелись. Настолько просто и одновременно чудовищно сложно? Один объект, два, десять, сто – и неужели…
Бутылка нашлась сама собой, горлышко на ощупь было мягким и тёплым, мундштук же изрядно нагрелся и не желал отниматься от губ.
– Сколько сможешь взять – бери. Все твои, всё твоё.
Тойфель чуть не поперхнулась дымом, словно в свою первую затяжку из отцовской трубки.
– Госпожа, – голос теперь принадлежал Хаде и звучал увещевающе-сдавленно. Она же стояла на коленях, из последних сил протягивая полотенце. – Прошу, услышьте меня. Это не пустяк.
От нежданного известия Тойфель мгновенно протрезвела безо всяких превращений. Смерть кого-то из слуг – обычное дело, особенно, если речь о недолговечных, но чтобы во сне умерла молодая крепкая девка? За здоровьем кормилиц тщательно следили, неужто выстрелила какая-то скрытая патология?
В детскую Тофель влетела изрядно на взводе – обнаружившая труп товарки суеверная дурища, по счастью, не рыдала и не голосила, но из её сбивчивых объяснений удалось понять, что в случившемся винит «маленькую хозяйку» и потому отказывается к ней подходить. Тойфель бросила быстрый взгляд на фигуру в кресле. Расслабленная поза, умиротворённая улыбка на приоткрытых губах – будто видит во сне что-то очень приятное. Точнее, видела. Девочка мирно посапывала, прильнув к груди мёртвой няньки, и напоминала довольного зверька.
– Возьми госпожу Тамину, – тихо приказала Тойфель. Вторая кормилица подняла взгляд на хозяйку. В глазах плескался ужас, под копной кокетливых локончиков билась единственная мысль сегодня же удрать прочь из поместья, даже не получив расчёта. Тойфель подошла вплотную и провела рукой по каштановым волосам неблагодарной бестолочи, мягко пресекая попытку обернуться.
– Забота о детях Правящего дома отнимает много сил. Твоя подружка Аша просто задремала. Проступок невелик, наказание здесь ни к чему. Скорее отпуск и достойное вознаграждение для семьи за долгую разлуку. Не тревожься о ней, ты же не хочешь, чтобы пропало молоко? – слова хозяйки благотворно воздействовали на девушку, паника уступила место лёгкому недоумению. Кормилица застыла в нерешительности: что же такое важное она забыла и никак не может вспомнить? – Возьми ребёнка, Фетар, – с нажимом повторила Тойфель. – Тут не сад, а ты не статуя. Займись делом.
Девушка ойкнула и повиновалась, всё её внимание без остатка поглотила драгоценная ноша. «Уснувшая» приятельница осталась в кресле, как забытый плед. Сгрести в охапку, словно всё тот же плед. Можно бы перенести вместе с креслом, но чем меньше изменений в обстановке, тем лучше.
Крупный рубин на браслете экономки вспыхнул алым и погас.
– Он ждёт. Не беспокойтесь, я присмотрю. И проверю остальных. Маленькая госпожа невредима и даже не успела проснуться, но что если её сестра…
– Сабия уже знает, чем живое отличается от мёртвого, лишняя демонстрация ни к чему, – одобрительно кивнула Тойфель и скрылась в портале.
***
– Порадуй меня, Юсеф, скажи, что это не какая-то очередная человечья зараза, которая добавит всем забот.
Лекарь многозначительно кашлянул и прервал свои скорбные манипуляции. Отработанным жестом прикрыл тело простынёй, наложил пару заклинаний.
– Сказать-то скажу, да вряд ли тебе понравится, высочество. Не человечья и не добавит. Коли в другой раз уследите, конечно. Экземпляр отменный, свеженький, с виду мечта любого некромага. Только съели эту устрицу, одна ракушка осталась.
– Ты совсем охренел?
– И в мыслях не было. Буду счастлив вернуться к бестолковым студентам, сопливым носам, сломанным конечностям, неудобным последствиям походов на сеновал и прочим радостям скромного обывательского бытия, – доверенный лекарь наследника Первого дома, всему Раймиру больше известный, как один из лучших преподавателей местной академии, прищёлкнул языком и внимательно вгляделся в бледное лицо своей пациентки. – Заголялась покойная вряд ли на оргии с детьми Асмодея. Так что за малышкой стоит понаблюдать. И за няньками-мамками. Начнут ходить будто лунатички, в обмороки рушиться или ещё как чудить – сразу ко мне. Но может, и обойдётся без последствий первый прикорм.

Собрали четвёртую часть в один блок по традиции. Во имя облегчения жизни всех читающих и перечитывающих.


Глава 1, в которой одна курортная столица вновь обретает утраченную достопримечательностьГлава 1, в которой одна курортная столица вновь обретает утраченную достопримечательность
– Пошёл вон, сын бешеного гуля и диомедовой кобылы! – безмятежно дрыхнущее тело, завёрнутое в пыльный плащ, лет двести назад имевший право называться зелёным, даже не пошевелилось и продолжило преграждать вход. Керим не выдержал и пнул обнаглевшего бродягу в надежде, что применять к нему более серьёзные меры не придётся. Лишний шум вокруг лавочки ещё никому не улучшал дела.
К счастью, непрошенный гость всё-таки проснулся. Впрочем, когда из-под капюшона показалась буйная и не менее пыльная шевелюра, торговец несколько разуверился в своём везении. Когда же на уважаемого сифрского купца Керима ибн Халиля уставились ясные жёлтые глаза, исполненные совершенно особого сорта хрустальной честности, бедняга понял, что Хаос снова послал это испытание не только ему лично, но и всему городу.
– Ну, здравствуй, Зоэль.
– Так-то ты приветствуешь своего амира? – улыбнулся молодой ифрит, поднимаясь.
– Проходи, ещё не хватало, чтобы тебя здесь кто-нибудь увидел, – проворчал Керим, запирая дверь. – Зачем ты снова объявился?
– Блистательный Сифр – моя родина, старый добрый Фирсет – моё отечество. Я хозяин этого города. Он вновь встретил меня распростёртыми объятиями Южных ворот сегодня около полудня, и до сих пор я ощущаю, как он льнёт к моим ногам, будто преданный пёс…
– Берегите касу, красоток и коз, хозяева, Зоэль Фирсетский вернулся, – несколько обречённо констатировал Керим. – Скажи, брат, ты, часом, в изгнании не повредился рассудком? В последний раз тебя выслали отсюда без права на возвращение.
– Это сделал не город, а его глупые и безосновательно высоко поставленные обитатели. Мы немедленно займёмся восстановлением справедливости и перераспределением благ и привилегий в пользу достойных. Но начнём с доброй трапезы, раз уж ты любезно вспомнил про еду и выпивку. Красотки найдут нас сами, как только мой план будет пущен в оборот.
Керим тактично промолчал. Его лучший друг и источник постоянных неприятностей с детских лет был без преувеличения самым одарённым вором современности. Если бы он просто и незатейливо ставил своё искусство на службу обогащению, жизнь его и товарищей могла проходить гораздо спокойнее. Но Зоэль был личностью артистической, требующей непременной публичности и накала страстей. Эффективно и незаметно присваивать чужое добро Зоэлю было невыносимо скучно. Однажды он на спор выкрал из резиденции мэра весь комплект регалий, особо приглянувшееся антикварное зеркало и двух младших жён. Последних, впрочем, по полному сердечному согласию, что нисколько не улучшило отношения главы города к дерзкому попирателю священного статуса частной собственности и семейных ценностей.
Даже когда Зоэль наконец загремел в тюрьму, дело не обошлось без широкой огласки – не прошло и пары дней, как ему оказались должны практически все, включая коменданта. Азарт объединил и преступников, и стражей закона, но в итоге бить Зоэля за шулерство не стал никто. Во-первых, не нашли доказательств, а во-вторых, играли в кости. Эта благородная и древняя игра, конечно, не исключала возможности жульничества, но магом Зоэль сроду не числился, а кости проверили со всех сторон и никаких чар или иных уловок, призванных даровать победу недостойному в обход воли Хаоса, не обнаружили. Кто-то из охранников авторитетно высказался, что вор может быть необученным, но сильным магом-вероятностником, но сам Зоэль в ответ только заговорщически усмехнулся и посоветовал спросить его родителей. А потом под дружный гогот гордо признал себя великим магом, проникающим сквозь стены и превращающим чужое добро в выпивку и веселье.
Виртуозно добываемые богатства Зоэль действительно проматывал с удивительным, почти аристократическим размахом, хотя его личные привычки и вкусы были весьма просты. За пристрастие к жареной козлятине в ущерб всему разнообразию деликатесов курортной зоны друг получил от жителей Сифра и окрестностей красноречивую кличку Козий Вор. Этот подкидыш, дитя Перешейка, мог бы давно сколотить себе капитал и уехать куда подальше от прежней жизни, но почему-то упорно предпочитал мозолить глаза местной знати, становясь чем-то вроде героя народных анекдотов.
По счастью, его подвиги успевали затеряться в общей атмосфере лихого раздолбайства, царившей на Перешейке. Число весьма могущественных частных лиц, чья репутация пострадала от ловких рук и иных деталей Зоэлевой персоны, хоть и росло с каждым годом, но прервать блестящую криминальную карьеру ифрита не спешило. То ли каждый надеялся, что мерзавец всё-таки сломает себе шею, удирая от очередного кавалера «Ордена Раскидистых», то ли полагал, что на свет это патологически удачливое чудовище породил какой-то из Высоких домов. Зоэль, разумеется, всячески поддерживал эту версию в стане противника, благо с его совершенно типичной ифритской внешностью несложно было оказаться потомком хоть Правящего дома, безразлично, с какой стороны.
– За время твоего отсутствия многое изменилось, – осторожно начал Керим, испытывая одновременно радость от возвращения друга и смутную тревогу за то, чем это может для него обернуться. Зоэль лишь усмехнулся.
– Я тоже изменился. Но моя удача всё ещё при мне, – он запустил руку за ворот, и в полутёмной комнате словно бы стало светлее, когда на ладонь Зоэля легла массивная подвеска с крупным огненным опалом. Она ничуть не пострадала в ходе амировых приключений. Старое золото, удивительно простая и грубая оправа и редкой красоты камень – такой завораживающей игры цвета Кериму не доводилось видеть у опалов и в гораздо более изысканных украшениях. Он невольно протянул руку, желая коснуться поверхности камня, в глубине которого зажглись тысячи маленьких искорок, но Зоэль тут же спрятал своё сокровище с коротким резким смешком.
– Обожжёшься, брат. Не по вознице колесница, – глаза амира смотрели весело, но тон стал жёстким. – Разошли весточки всем, кто в городе.
***
«Крылатый бык» был одним из старейших питейных заведений Сифра и за время существования не раз удостаивался отдельной строки в путеводителях. В основном, как «одно из тех любопытных мест в исторической части города, где всегда можно не только отведать лучшие образчики местной кухни, но и ощутить истинный дух квартала Фирсет». Всякий, кто вопреки здравому смыслу, доверял путеводителям, поддерживал материальное благополучие обитателей Фирсета, а те искренне и радушно помогали окунуться в местную атмосферу. В некоторых исключительных случаях даже заботливо придерживали, пока окунаемые не проникались и не переставали дёргаться.
Обстановка в кабачке не менялась, кажется, со времён постройки – добротная старинная мебель выдержала бы даже Вторую Вселенскую. Этот уголок «для своих» нахально попирал процветанием капризы туристов и иной взыскательной публики. И служил неизменным пунктом встреч и сборищ, целью которых было не только закусить и выпить на славу. Все важные дела Зоэль обсуждал только здесь, пафосные рестораны ему требовались лишь тогда, когда душа просила размаха – серебро, хрусталь, фарфор, зеркала, крахмальные скатерти – это добро существовало единственно затем, чтоб быть лихо разбитым, перепачканным или позаимствованным как честно оплаченный сиюминутный трофей. Керим вздохнул и покосился на Лино – тот молча сидел в каком-то угрюмом ступоре, словно не до конца понимал, что вообще заставило его принять приглашение.
Плавильный генетический котёл Перешейка подарил Лино внешность преуспевающего нотариуса и обаяние могильщика. Почему этот долговязый, тощий и вечно мрачный тип выбрал своей стезёй то, что сам называл «индустрией развлечений», товарищи терялись в догадках ровно до того момента, когда Лино сделался главным «кошатником» Сифра. Приятными и обворожительными должны быть девочки, он предпочитал быть ловким и надёжным. С тех пор не похорошел: выглядел как призрак, на дне зрачков горели злые алые огоньки. Кубок свой осушил почти залпом и нервно постучал по краю глиняной пепельницы сто лет не чищенной трубкой.
– Начинаю думать, что напрасно прибыл на сходку старых друзей. Ни Фероза, ни этого балабола. В какую злую щель оба провалились?
Керим пребывал ничуть не в лучшем настроении, но счёл вопрос риторическим.
– Ты уйдёшь – и тебя забудут. Отравно слышать такие речи, лупанарх. – При звуках насмешливого голоса Зоэля оба приятеля непроизвольно подтянулись, а лицо Лино отчётливо перекосило. Амир был всё в том же пыльном плаще, в каком изволил дрыхнуть на крыльце Керимовой лавочки, но чистой рубахой, щёгольскими штанами и новыми сапогами где-то уже разжился. Зоэль деловито окинул взглядом закуски, налил себе из кувшина и поморщился:
– Чудовищное падение уровня. Начнём с малого, поднимем его до условно достойного. Подбитый коршун – ещё не помойный сизарь, нечего клевать, где посыпано. Вы что же, не сообщили нашей прелестной хозяйке, что я вернулся? Не верю, что тётушка так встречает блудного сына великой столицы.
– Она очень сердита на тебя, – осторожно сообщил Керим. – Но рада, искренне рада.
– Узнаю нашу розу Пустошей и лилию садов Всематери. Аромат её желанней кебаба для умирающего от голода и живительней первых капель дождя после долгой засухи. Гнев её повергает ниц и отдаёт отступника во власть бренной плоти. А плоть слаба и совершенно не совместима с предтечей уксуса вместо вина и едой без мяса, – завершив этот пассаж, Зоэль, тем не менее, бодро опустошил почти половину блюда с меззе и облизнулся. В продолжение банкета ему неожиданно досталась звонкая затрещина, а за спиной балагура прозвучал низкий женский голос с приятными хриплыми нотками:
– Прах и глину тебе на стол, паршивец, раз хлеб мой не по вкусу!
Разумеется, горячий нрав тётушки Анни не позволил ей оставить провокационную литанию Зоэля без ответа. Мерзавец только мотнул косматой башкой, улыбнулся широко и невинно и уставился на хозяйку преданным взглядом, выражающим полнейшее раскаяние и смирение.
– Не бей нелюбимого сына, госпожа моя, а любимого – не целуй!
Глаза тётушки на мгновение сузились, но грозная мина уже сменялась ласковой – настроения этой женщины не могли бы предугадать и самые талантливые провидцы, но в случае с её любимцем нужды в их услугах не было. Высокая, статная, с плавными царственными повадками, эта жемчужина сокровищницы Сифра, однако, могла так отоварить своей нежной рукою, что позавидовал бы иной стражник. Фирменное блюдо «люля тётушки Анни» было самым старым и проверенным в меню, особенно часто перепадавшим её многочисленным питомцам – уличных мальчишек она бескорыстно привечала, а многих просто вырастила, как подкидыша Зоэля. Своих детей в замужестве не нажила, а супруг её официально считался пропавшим без вести. Слухи ходили разные, но статус весёлой вдовы за госпожой Анни закрепился прочно.
– Как здоровье дядюшки Дамаза? – осведомился Керим, следуя доброй традиции завсегдатаев «Крылатого быка». Тётушка выплыла из-за спины Зоэля и милостиво подала руки для поцелуев.
– Не жалуется, слава Хаосу, – в уголках полных алых губ расцвела улыбка, открывающая ряд ровных острых зубов.
Хозяйка всегда славилась эксцентричностью и сегодня вышла в зал в одном из своих лучших нарядов, знакомых приятелям ещё с детства: роскошный и тяжёлый, как все грехи аристократии, несомненно мужской алтабасовый халат поверх лёгкого платья из тончайшего шёлка. О происхождении этого необычайного одеяния оставалось только гадать – не то достался в наследство от загадочно сгинувшего Дамаза, не то перепал с плеча кого-то из высокопоставленных поклонников. Керим мысленно прищёлкнул языком – нищим мальчуганам тётушка казалась сказочной царицей, ничего не изменилось и теперь, за исключением некоторых волнующих нюансов. Но увы, романов с подросшими «племянничками» госпожа Анни не заводила никогда. Намётанным взглядом оценщика Керим отметил, что лазуритовое ожерелье на стройной шее скромной сифрской кабатчицы, массивные золотые серьги и витые парные браслеты, мелькнувшие в просторных рукавах, вкупе с широким поясом-сеткой, стягивающим тонкий стан – определённо работа одного мастера. Такой комплект взорвал бы элитные аукционы в любой из столиц на выбор. Анни оглядела троицу, ещё раз задержавшись на Зоэле, и промолвила:
– Как жили – меня не спрашивали. А раз объявились – не оплошайте. Особенно ты, балбес лохматый. Эту дурную голову многие хотят на сувениры, – она не особенно нежно потрепала Зоэлеву шевелюру, а тот блаженно зажмурился, словно большой пёс. Сочтя, что сказанного довольно, хозяйка сверкнула глазами и двинулась к другим гостям, излучая искреннее радушие. Приятели проводили её мечтательными взглядами, и каждый думал о своём, но все возвышенные порывы, как это часто случается, в единый миг развеяла проклятая бренность: услада глаз не утоляет печалей желудка.
– Всё сожрал, упырь кудлатый, – тоскливо констатировал Лино. Факирам обычаи предписывали умеренность, отчего этот большой любитель пожить на широкую ногу постепенно и незаметно съехал в глубокую яму скупости. Платёжеспособность невесть где пропадавшего Зоэля тоже была под вопросом, потому Керим решил сделать небольшое разумное вложение в грандиозные планы амира. Но не успел он кликнуть подавальщицу, как печальный натюрморт сменился настоящим праздником: на столе возникло блюдо со свежими овощами и зеленью и поднос, полный горячих ароматных лепёшек с кунжутом и чёрным тмином, а следом главное – преотменно зажаренный ягнёнок, до того молоденький, что с минуты на минуту можно было бы ожидать, что в зал вбежит его несчастная матушка в поисках отлучённого от вымени чада. О напитках хозяйка тоже не позабыла – кувшины были больше, и плескалось в них уже не вино, а лучшая выдержанная каса.
– Честь и хвала нашей госпоже и повелительнице, что отдала на растерзание этого жертвенного ягнёнка и наполнила чаши нектаром бессмертных! – провозгласил довольный амир, разливая прозрачное, пахнущее спелыми фруктами пойло. Несмотря на мягкий вкус, градусов в нём было изрядно поболее обычного.
После короткого тоста красноречие временно покинуло Зоэля. Началось объявленное растерзание. Хрустели кости, брызгал сок. Приятели завороженно наблюдали, как белоснежные зубы амира перемалывают несчастного ягнёнка не хуже мясорубки. Зоэль жрал молча и самозабвенно, изредка бросая на своих верных острый взгляд глубоко посаженных глаз. Наконец оторвался от трапезы, отёр губы рукавом и выжидательно вскинул бровь.
– Если не жуёте, начинайте говорить. Облегчи душу, лупанарх. Вижу, лоск твой поистёрся, шик поистрепался.
Лино, потянувшийся наконец к ягнёнку, отдёрнул руку, словно его ударили током. Хотел было выпить, но налил амиру и нехотя, словно через силу, выплюнул:
– Эфор, Асмодеева кукла. Выжал меня, я и моргнуть не успел. Смазливый ублюдок. С раймирскими – и с теми гладко разошёлся. Всем нашёл и «конфеток» послаще, и дури почище. Кого-то без затей купил. И, сверх того, натащил за собой всякой швали для тех, кому и дохлый гуль – ночная грёза. Контракты на него не брали – ищи дураков воевать с Третьим домом Адмира. Когда я пришёл за ним сам, только рассмеялся в лицо и велел не убивать, дескать, есть для меня подходящая работёнка. Назвал это переквалификацией.
– Факиры, значит. Достойная делянка тебе осталась – три шага в длину, шаг в ширину.
– Без тебя знаю, – огрызнулся Лино. – Давно бы удрал отсюда, да будто держит что.
– Это, друг мой, железная хватка твоего внутреннего патриота. – По мере того, как пустел кувшин с касой, хищная улыбка Зоэля делалась шире и заразительней, отражаясь кислой ухмылкой на лице Лино и недоверчивой – на лице Керима. – Запомните, а лучше запишите золотыми иглами в уголках глаз: детская возня в тесном манежике нас больше не интересует.
– Ой ли. Ты даже не спросил, куда провалился Фероз. – Лино, похоже, вознамерился крепко надраться и вновь опустошил свой кубок.
– Кто зря сотрясает воздух на этом свете, будет есть землю в садах Всематери, – загадочно ответил Зоэль.
– И ты туда же! – не выдержал бывший сутенёр, повысив голос. – Вы что, решили всем скопом свихнуться на религии?
Керим укоризненно покосился на друга: «пьян, как ифрит» – выражение известное, да только Лино не был ифритом и наполовину, потому с избытка касы делался сварлив и вечно нарывался на драку. Зоэль во хмелю бывал буен, но весел, а с теми, кому чистил морды, частенько делил рассветный кубок за дружбу. Сейчас амир смотрел на Лино каким-то странным застывшим взглядом, словно ждал, что ещё поднимет выпитое со дна измученной души.
– Давай, Керим, следуй за братьями, закрой лавочку и дуй отплясывать у костра с этими шутами! Они зовут себя тарайин, да полёт им светит только в мечтах. Главой факиров следовало бы поставить Фероза.
Посетители за соседними столами начали оглядываться. В последние десятилетия у культа Лилит появилось множество сторонников – ради самого хилого шанса вернуть магию ифриты были готовы на всё. А она манила и ускользала, словно ветреная красотка. Обеспокоены были не только маги – амулеты оборачивались бесполезными побрякушками, быстро теряли заряд, но иногда и взрывались, словно покинувшая их сила возвращалась умноженной настолько, что хрупкие вещи не выдерживали. Не выдерживали и добрые горожане – многие, примкнувшие к популярной секте, завершали свой духовный поиск на камнях мостовой. Слава Хаосу, Фероз и его новые единомышленники пока не постигли искусство полёта. С тех пор, как прежний шейх «летунов» разбился, друг занял его место и проводил все ночи в молитвах и ритуалах. Сначала Керим навещал его в надежде вправить мозги, но после пары бесплодных попыток понял, что скорее Вавилон встанет из песка, чем несчастный вернёт себе разум. Лино плюнул на затею сразу, проворчав, что сражаться с земным тяготением именем древней спятившей шлюхи – опасно и глупо, но каждый вправе искать ту смерть, что ему по вкусу.
– Ты всё такой же философ, – Зоэль невесть почему развеселился. – Вера – это безоговорочное принятие небылиц, рассказанных дураками и проходимцами, но в наш бурный век какую только падаль не достают на свет. Говорят, на некоторых отсталых Пластинах омерзительное и неестественное чувство голода сходит за ритуал и зовётся постом. Избранник богов должен быть сыт, пьян и всем доволен – иначе он дурная вывеска для своей лавочки. На самом деле, дорогой мой Лино, нет более ревностного служителя Всематери, чем ты. Девиц своих ты никогда не обижал и следил за тем, чтобы не обижали другие. Каждый твой бордель был храмом любви, вина и веселья – то, что обещают на том свете, ты за разумную плату даровал уже на этом. Ты жрец, лупанарх! Ты шейх! А не в полёте до сих пор потому, что земля милей тебе, чем небесные выси.
– И где ж тогда моя награда за ревность в вере? – сварливо поинтересовался Лино, но было видно, что шуточки Зоэля больше не злят его. За болтовнёй амира всегда крылись какие-то смелые планы, и – что важнее – планы успешно осуществляемые.
– Перед тобой, осёл! – расхохотался Зоэль и налил всем ещё.
Керим понял: теперь приятель просто так не сорвётся с крючка. Религии, боги и чудеса – они где-то далеко, то ли были, то ли нет, а Зоэль – вот он. Такого на пороховом складе оставь с пустыми руками – всё одно рванёт, уболтает. Оптимистичные размышления были прерваны прокатившейся по залу волной шепотков – удивлённых, презрительных и полных затаённой радости – той самой, что всегда сопровождает переход ничем не примечательного скучного вечера в красочное, пусть и не слишком изысканное представление. «Крылатый бык» в этом смысле всегда был заведением, куда особые ценители приходили не только ради хлеба.
– Всем оставаться на своих местах! – раздался зычный голос, заставивший даже самых увлечённых едой или друг другом гостей обернуться в сторону входа. Друзья узнали оратора до того, как увидели. Керим досадливо поморщился, представив, что сейчас начнётся, Лино коротко прошипел «Сволочь!» и сплюнул, и лишь Зоэль будто бы не обратил никакого внимания, лениво подбирая остатками лепёшки густой соус с блюда.
– О, их мэрскость пожаловать изволили, – озвучил очевидное кто-то из выпивох за столиком в углу. Керим покосился туда – кто это такой смелый выискался? Ну конечно, пара богатеньких отдыхающих, заведение тетушки Анни пользовалось популярностью не только у местных.
– Реклама не соврала, – приятель говорившего был ничуть не более трезв. – Обслуживание на высшем уровне, сам мэр прибежал охранять покой этого примечательного местечка.
– По-моему, все же не охранять, а нарушать, – первый оценивающе покачал головой. Повинуясь жесту мэра, стражники уже окружали стол с пирующим Зоэлем во главе. – Поражаюсь провинциалам – учить их и учить. Нет чтобы скрутить кого надо без шумихи, когда он, осоловелый, покинет ресторан, непременно нужно устроить шоу и помешать людям ужинать.
– Снова угрожаешь кошелькам добрых горожан, Зоэль? – с мягкой отеческой укоризной обратился к будущему арестанту мэр. На месте его советников Керим настрого запретил бы начальнику использовать подобные интонации, по крайней мере пока он не вытравит из них отчётливые нотки маниакального энтузиазма, приличествующие скорее опереточному злодею. При сытой гладкой роже и сомнительной любви к показной солидности, в своём дорогущем костюме, явно сшитом на заказ по последнему слову адмирской моды, этот тип больше походил на столичного дельца-стервятника, чем на добродушного и мудрого управителя. Вызвать доверие Нержель бен как-его-там мог бы разве что с помощью неведомого, крайне заковыристого и наверняка запрещённого ритуала.
– Да что вы, милсдарь, – хрустально невинный взор амира, вскинутый на мэра, заставил бы любого усовеститься – эти глаза не могли принадлежать преступнику, это были глаза святого. – На свои гуляем, тяжким трудом заработанные. Разве заказал бы я одного-единственного барашка и пару кувшинов вина, кабы был виновен в приписываемом мне злодействе? Разве жители Сифра так обнищали, что в кошельке какого-нибудь местного толстосума тоскливо побрякивает лишь пара потёртых шеолов и горсть медяшек? Вот вы, господин мэр, – голос Зоэля обволакивал патокой, – если прямо сейчас карманы вывернете, так разве меньше семидесяти шеолов и полудесятка серебряшек наскребёте?
Мэр судорожно дёрнулся к кошельку – неведомо как, но прохвост до медяшки угадал имевшуюся при нем сумму. Чтобы сгладить явную неловкость, пришлось сделать вид, будто на его вопрос никакого ответа не последовало.
– Вижу, то, как тебя выставили в прошлый раз, пришлось по нраву. Можем повторить. Думаю, небольшая морская прогулка поможет тебе наконец забыть дорогу в наш славный город. Если уж пески Пустошей не излечили от пагубной страсти к воровству и дебошам, возможно, с этим лучше справится солёная вода. Поднимайся и не вздумай снова ломать комедию. «Благородный герой», «фаворит удачи», «неуловимый дух Сифра» и прочие громкие титулы – Нержель уже откровенно издевался, дав волю личной неприязни, – это для газетчиков, нежных девиц и впечатлительной ребятни, в глазах закона ты обычный аферист, шут и пропойца, каких рано или поздно находят в канаве.
– Предпочитаю пресную воду солёной, – невозмутимо ухмыльнулся Зоэль. – Хотя, поговаривают, морские купания успокаивают нервы, так что вам, милсдарь, не помешает. – На голову мэра откуда-то из-под потолка пролился небольшой водопад. Зрители радостно заржали. Побагровев от досады, мэр высушил волосы и костюм.
– А вот теперь мы поговорим по-другому, – процедил Нержель и, обернувшись к посетителям, возвестил. – Факт нападения на должностное лицо при исполнении. Все присутствующие – свидетели.
– Уж напали, так напали, – снова подал голос подвыпивший приезжий из-за углового столика. – Такой лужицей ни убить, ни покалечить, костюм – и тот не пострадал. Мужик, у тебя что, водобоязнь? – предположение вызвало очередной взрыв хохота из-за столиков, и мэр побагровел ещё сильнее.
– Что застыли, как Ратха на постаменте? – раздраженно бросил он страже. – Берите его, и дружков туда же – пусть подумают, в какой компании прилично выпивать.
Лениво легшие на плечи Зоэля руки двоих стражников схватили воздух. Керим завороженно уставился на опустевшее место за столом и пропустил момент, когда следовало уворачиваться самому. Голос амира раздался откуда-то сзади: «Господа, прекратите приставать к моим друзьям, уверяю вас, они предпочитают обниматься с вольными красотками, а не с мужланами, подчиняющимися приказам самодовольного индюка!»
Рука на плече Керима разжалась, и он шустро укатился под стол, мельком отметив, что понаторевший в кабацких драках Лино уже пробивается в сторону кухни – наверняка рассчитывая на тяжелую артиллерию в лице тетушки Анни, беспорядков не поощрявшей.
Зоэль дрался, как уличный мальчишка, толкая стражников друг на друга, отвешивая противникам пинки в неудобосказуемые места, и умудряясь по ходу драки зубоскалить – последовательно припомнил неудачливым нападавшим все старые проигрыши в тарок и кости и со знанием дела воспел красу их жен и сестёр. В помощи амир явно не нуждался, таковая, скорее, требовалась его противникам, и Керим, откатившись поближе к дальнему столику, присоединился к зрителям, подбадривающим участников сражения. Потихоньку делались ставки, и Керим, как верный друг, не мог не поставить пару медяков на амира, очевидно где-то насобачившегося драться ещё более бессовестно и эффективно, чем в их общем далеком детстве.
Когда, обозлённый явным проигрышем городской стражи, в драку вступил мэр собственной персоной, с места грохнувший каким-то из боевых заклинаний (Зоэль чудом увернулся, а вот столику, к счастью, давно пустому, повезло меньше), зрители возмущённо заулюлюкали.
–Эй, ваша мэрскость, – озвучил причину народного гнева неугомонный турист из угла, – не забудь, магией пользуются или оба, или никто! Закон есть закон, парень тебя убить не пытался!
Мэр раздраженно плюнул, но народному гласу внял – стянул пиджак и кинулся на амира с кулаками. Керим зажмурился – он знал, что в семьях чистокровных драться обычно учат едва ли не с пелёнок, и не хотел видеть, как будут избивать его друга и практически брата. Восторженные вопли: «Во дает! А еще раз можешь?» заставили его осторожно приоткрыть сперва один глаз, а затем и второй. На скуле амира расцветал великолепнейший синяк, но серьезно пострадавшим Зоэль не казался. В отличие от мэра, теперь явно старавшегося беречь правую руку и действовавшего куда осторожнее.
Обмен еще парой тычков, попытка захвата – не увенчавшаяся успехом, Зоэль неожиданно оказался быстрее чистокровного демона, – и грохот, раздавшийся, когда выскочившая с кухни в сопровождении довольного, как сытый кот, Лино, тетушка Анни метнула на пол между дерущимися огромный фаянсовый таз. Осколки живописно разлетелись, украсив лоб Зоэля изрядной шишкой, а щёку мэра – грубым порезом.
– Вон отсюда, – фигуристая обаятельная тетушка стала будто выше ростом, а лазуритовое ожерелье на её шее опасно засветилось. – Я не заказывала драку в этом заведении и не вызывала стражу!
Глава 2, в которой Светлейший показывает племяннице странные карточные фокусы, а опальный премьер-министр лелеет планы по захвату мираГлава 2, в которой Светлейший показывает племяннице странные карточные фокусы, а опальный премьер-министр лелеет планы по захвату мира
С момента триумфального вступления в Джаганнат Тойфель не допустила ни единой промашки. Разумеется, первым, кто навестил молодую жену министра иностранных дел, был Рафаэль, но с ним она нашла общий язык довольно быстро – скорее всего, Мор поделился с коллегой своими выводами, а тот, уже на основе личных впечатлений, не счел диагноз ошибочным. Это научное светило было обеспокоено здоровьем другого венценосного пациента. И немудрено, стоило дядюшке пожелать перестать себя контролировать – и вся легендарная репутация его лейб-медика пошла бы дракону под хвост. Новая игрушка Светлейшего, подобранная на свадьбе, вполне могла этому способствовать. Шума уже наделала достаточно – госпожа Сешат, предыдущая пассия Светлейшего, мать Арвеля и Хэма, как говорили, была весьма недовольна внезапной «адмирской интервенцией». С одной стороны, без прорицаний ясно, что трон мерзавка не получит. Сделать такую соправительницей, а потом оплакивать гибель любимой в результате трагической случайности – эту краплёную карту уже разыграл папаша. Что же на самом деле нужно Герцогине?
Ради чего она готова сменить вольный воздух Адмира на раймирскую атмосферу, стать частью которой непросто, если привык перекраивать мир под себя? Возможно, очередным капризом будет, к примеру, должность в Совете, но долго ли сочинить какое-нибудь декоративное министерство, глава которого получает только уникальное право протирать кресло и любоваться представлением? Статус «гостьи» – квинтэссенция раймирского лицемерия. Не наложница и не фаворитка, просто временное увлечение. Кто из государей-миродержцев был более «гостеприимен», пожалуй, точно определить удалось бы разве после проведения полной переписи, а с тем, чтобы раздвигать шторы в монаршей спальне, прекрасно справлялись и недолговечные. Потому попытка Герцогини снова затмить луну и посрамить цветы своим великолепием вышла не такой уж блестящей. Светлейший, несмотря на безупречное погружение в роль увлечённого воздыхателя, весьма ненавязчиво указывал предел возможных притязаний. Портреты красотки в прессе обеих держав под заголовками вроде «Махнула трость на трость» или «Знойный сувенир из Пандема» вышли на редкость удачными, но вся шумиха вокруг госпожи ди Малефико стоила не больше букетиков жасмина с уличных лотков – такая же бессмысленная, простенькая и быстро увядающая на жаре. Тем более, за истекшие двадцать лет роман со Светлейшим никак не повлиял на демографию Раймира, и это также не осталось без внимания. Как и сближение Герцогини со Вторым домом. Она никогда ничего не делала сама, не связывала себя никакими узами, создавая прижизненный миф о собственном величии. Одного только не учла, как и мать: седлать дракона можно, да летать на нём сложно. Пока её могущество было лишь иллюзией, питаемой фабрикой сплетен и слухов.
Положение клана Габриэля, увы, тоже лишь казалось прочным – все старшие дети от наложниц, покойная предшественница то ли не успела подарить счастье отцовства любимому мужу, то ли в принципе не могла этого сделать. Дети растут медленно, пятьсот лет на раскрытие потенциала – непозволительная роскошь, особенно при наличии ревнителей и охранителей, не признающих прав «приёмыша» равными своим.
Довольно. Вряд ли дядюшка решил пригласить к себе ради праздной беседы, и опозданий он не потерпит. Тойфель поднялась из-за стола и, не меняя привычного невинно-почтительного выражения лица, всякий раз сопровождавшего мысли о новом государе и повелителе, холодно процедила:
– Свободен. Если этого урока будет недостаточно, чтобы ты научился сдерживать свои порывы, в следующий раз велю продать тебя с благотворительного аукциона. Или отправлю в Осенний.
– Да, матушка, – на месте массивного резного кресла из чёрного дерева весело ухмылялся Сатис, её гордость и одновременно постоянная головная боль. Когда мальчишка растворился в воздухе, Тойфель с неудовольствием отметила, что перспектива познакомиться со вторым своим легендарным дедом, казалось, нимало его не пугала. А зря. Этот сын рос чересчур бойким и живо напоминал Тойфель о собственных детских подвигах. Впрочем, методика воспитания тоже была довольно свежа в памяти и превосходно работала. По просьбе Бааля, старших иногда отправляли к нему в резиденцию. С одной стороны, такое внимание к семье не особенно радовало, а с другой позволяло держать руку на пульсе. Недавно Сатис получил наглядное свидетельство бодрости своего почтенного многотысячелетнего родного деда и искусности его наложниц. А некоторое время спустя – и крайне веские причины получше освоить превращение в неживые предметы. Дед в этот раз обошёлся без нотаций, перейдя сразу к экзекуции, после чего немедля выслал любопытное юное дарование к матери. Пусть старый параноик опасается даже собственных внуков. Решит наконец перестать изображать опального страдальца, так хоть Джибриля за собой не утянет. Зевель Бааля не свалит, слишком много осталось у последнего козырей в просторных рукавах державного халата. Почётный экспонат былой эпохи, каковым его были бы счастливы видеть многие, либо подозревал, либо – что вернее – выяснил точно. Иначе она никогда бы не согласилась на его свидания с внуками. Тойфель задумчиво провела пальцами по крышке большой шкатулки, но затем глубоко вдохнула и открыла портал: чем меньше новых сведений можно будет найти в её голове – тем лучше.
***
Местная архитектура никогда особенно не восхищала, но дядюшкин дворец воплощал в себе все её худшие отличительные черты. Что было не так, Тойфель затруднилась бы сказать – величественно, монументально, много воздуха и света, но те, кто восхищался Белым дворцом, либо делали это неискренне, либо бывали там слишком редко. Ей он напоминал нечто среднее между музейным комплексом, больницей и вокзалом, с той разницей, что те были бы гораздо уютнее. Огромные пустые пространства, мощные колонны, казалось, уходившие в небесный свод, хищная геометрия лестниц, дверей, оконных проёмов и везде – стерильно белый мрамор, хрусталь и зеркала. Гигантский безупречный капкан, окружённый лабиринтом сада. Скульптуры на подступах в зависимости от освещения казались то идеально обработанным мёртвым камнем, то застывшими в вечности фрагментами прошлого. С тех пор, как Тойфель увидела их впервые, ей всегда хотелось узнать имя создателя – но не спросила ни разу. Филигранная точность, пристальное внимание к каждой детали, уровень мастерства, достичь которого невозможно даже тысячелетиями практики. Горный Удел славился своими талантами, но и они обладали лишь полной властью над камнем и неразрывной связью с ним. Все известные ей заклинания и вовсе давали результат более грубый и примитивный. Скульптуры Осеннего – вот что напоминали эти садовые украшения, только вместо гротескных химер – совершенные формы и гармоничные линии прекрасных существ. Не просто магически обработанный камень, но воля творца, оживившая в мраморе героев прошлого, министров, полководцев, причудливых зверей и даже растения. Скрытый избыток напряжённой жизни в каждой скульптуре, заметный лишь под определённым углом в предзакатный час, словно налагал на искусство неведомого зодчего печать благоговейного молчания: многие шедевры в этом саду имели совершенно особую природу.
Часть постаментов пустовала, но эти пробелы удивительным образом лишь придавали цельность общей картине. Тойфель скользнула взглядом по зарослям пейота, среди которых виднелся разбитый пьедестал. На уцелевшей его части, если приглядеться, можно было прочесть полустёртую надпись «Дхурта». Имя ли это, прозвище, название, или просто очередная извращённая шутка местных ландшафтников – один Хаос знает, но каждый раз при виде этой композиции становилось не по себе. По заверению Габриэля, в бескрайнем дворцовом саду таились уголки, способные производить гораздо более удручающее впечатление – особенно дядюшкин любимый лотосовый прудик, окружённый тутовыми деревьями. Из него регулярно вылавливали любителей острых ощущений в самом плачевном психическом состоянии. Многие из тех, кого вовремя достать не успевали, становились марутами, бессловесными стражами покоя, утратившими всякую нужду во сне и обычной пище. Эта участь когда-то постигла даже одного многообещающего наследника Светлейшего, и с тех пор яростный и блистательный Рудра нёс иную службу на посту командора личной охраны отца. Не меньше неосторожных сгубила и зловещая гранатовая роща, где лишь одно, самое старое дерево приносило плоды, и срывать их категорически запрещалось. Тойфель с лихвой хватало этих историй, по собственному опыту она знала, что даже короткого взгляда на некоторые вещи лучше избегать.
И ни единого памятника государю и повелителю. Девушка усмехнулась – у Светлейшего с отцом явно были схожие взгляды на культ собственной личности. Статуй матери или других родственников и знакомцев она также не обнаружила ни в одном из закоулков сада, в которые доводилось заглядывать во время прогулок.
Пройдя через главный вход, Тойфель стиснула зубы – впереди ожидали лестницы. Считать ступени здесь не помогало – взгляд намертво приковывался к их острым граням, и где-то к концу первой сотни накатывало понимание: рано или поздно ты полетишь вниз. Впрочем, вряд ли дворец допустит, чтобы она разбилась: на таком сроке будущий слуга Светлейшего погибнет вместе с матерью. Были в беременности несомненные плюсы, хотя Тойфель и скучала по превращениям. Почему детей нужно непременно рожать самой? Мор достиг серьёзных успехов в своих исследованиях по избавлению женщин от этого бремени, но цена была слишком высока – дары пробирок были лишены главного. Магии. Здешние умельцы тоже не могли обойти этот омерзительный закон природы.
Ещё один пролёт. К слову, об омерзительном и законах… «Его последняя милость» командор Мункар бен Адонаи, начальник знаменитых кшатри, «гончих ментального барьера». Эмблемой раймирской полиции действительно была остромордая пёсья голова. Его брат Накир недавно вернулся в столицу, и Тойфель, увидев их рядом, поняла, почему эти сыновья Светлейшего больше известны как тандем Двухголовые: близнецы были чудовищно похожи и столь же синхронны. Ходили слухи, что они результат какого-то очередного эксперимента: единое сознание, разделённое на два одинаковых тела. Брехня, разумеется, метаморфы оба, сильный менталист – только один. Но эти длинные тени трона Светлейшего тревожили одним своим видом. Тускло-рыжие, словно выжженные солнцем волосы, смуглая кожа и очень светлые, почти бесцветные глаза. Дорогие единоутробные. И – недоказуемо – могильщики законной покойницы Габриэля.
Референта на посту не было, стол его пустовал, причём в самом прямом смысле. Создавалось ощущение, что никто не появлялся тут последние тысячи лет, даже пыль. Помещение казалось застывшей декорацией вне времени и пространства. Тойфель вообще начинала серьёзно подозревать, что слуги и иные предметы обстановки во дворце возникали только когда были зачем-то нужны на своём месте. Приоткрытая дверь кабинета лишь укрепила это подозрение. Помня обо всех тонкостях нового этикета, она постучала трижды. Торжественное белое безмолвие поглотило звук и встретило её за порогом. Ей приходилось бывать здесь раньше, но сама сущность этого места не позволяла хоть сколько-то сгладить остроту впечатления. Вечно заваленный каким-то опасным хламом отцовский кабинет не пугал, а скорее манил. Тайны Шахматного раскрывать не хотелось. Со времени последнего визита, ситуация, пожалуй, только усугубилась, атмосфера в комнате приобрела оттенки цепкого гостеприимства ледяной равнины, но вряд ли это было как-то связано с назначенной аудиенцией.
За столом, полуприкрыв глаза, дымил тонкой резной трубкой хозяин кабинета. При виде племянницы Светлейший широко улыбнулся и кивнул, подчёркивая непринуждённость обстановки. Перед тем как опуститься в возникшее перед нею низкое кресло Тойфель приложилась к дядюшкиному перстню, невольно залюбовавшись игрой камней на свету. Каждый в этой россыпи был тщательно подобран по размеру и завораживал глубиной и насыщенностью цвета. Аметист, смарагд, халцедон, яспис, сардис, берилл и гиацинт удивительным образом соседствовали с чистыми прозрачными кристаллами хрусталя и глухими чёрными вкраплениями железного камня. Обжигающие переливы живой ослепительной радуги, пойманные мастером в надёжную серебряную оправу. Ювелиры Джаганната слыли редкими искусниками, но этот шедевр был создан мастерами-людьми. Очевидно, малый срок жизни пробуждал отчаянное стремление к абсолютному совершенству, чтобы преодолеть собственное ничтожество и войти в вечность, не растворившись без следа.
– Эта безделица тебе знакома? Символ нашей власти и её бремени. Мы служим всем. Даже тем, чья жизнь длится не дольше падения песчаного зёрнышка.
Беглый взгляд на стену позволил стряхнуть наваждение. Часов в дядюшкиной коллекции изрядно прибавилось. Сквозь плотную завесу трубочного дыма проступали ряды циферблатов, слышалось мерное тиканье, более слаженное, чем многие шедевры хоровой музыки в исполнении виртуозов. Тойфель сфокусировала взгляд – простая, но мощная иллюзия беспрестанно переплавляла одну форму в другую, очертания дрожали и таяли, расползаясь пёстрыми завитками, а за ними из белого терпкого марева возникали новые, чтобы их постигла та же судьба в бесконечном хороводе метаморфоз. Лёгкость тела, обострённая ясность мыслей и давно забытое состояние предвкушения восторженной свободы. Если и не «Особый курительный сбор №69», то явно какой-то раймирский аналог.
– Не стоит бояться совершать ошибки. Пусть содеянное остаётся неизменным, но наказание не всегда неотвратимо, – Светлейший не спускал глаз с племянницы, хотя и казалось, что он всецело погружён в созерцание танца света и дыма. С каждым плавным жестом тонких длинных пальцев карта за картой аккуратно и точно выстраивались на столе в причудливую конструкцию перед владыкой Раймира. Тойфель с неудовольствием отметила, что упустила момент, когда дядюшка внезапно решил развлечься возведением миниатюрного замка с помощью колоды для игры в тарок.
– Наш сын наконец обрёл надёжную опору, – ещё одна карта заняла своё место, но изображение на ней было слишком эфемерным и слишком быстро сменялось, чтобы успеть опознать хоть что-нибудь. – Мы ценим сделанное для него и клана. Уверены, что ты постепенно осознаешь всю меру нашей отеческой любви. И то, что даруется вместе с нею. – Тойфель на секунду показалось, что в странном гипнотическом калейдоскопе мелькнуло более четырёх привычных мастей. Часть карт вдобавок сделалась круглыми – уже не тарок, а ганджифа?
– Мункар – лишь проводник нашей воли. Он не причинит вреда тем, кого призван защищать. – Светлейший сделал небольшую паузу и улыбнулся уголками губ, словно соглашаясь с невысказанным продолжением фразы. – Твой страх ему приятен, как приятно всё, что отвечает высшей цели. Такова природа кшатри, и он поставлен первым среди них по праву, как и его брат. Мы понимаем, почему сейчас ты видишь в них угрозу. – Теперь у части карт мимолётно сменялось не только лицо, но и рубашка. – Мы понимаем и ничтожность истекшего срока. Здесь всё кажется иным и непривычным, в отличие от Адмира. – Пока Светлейший замер, будто бы раздумывая, куда поставить очередную карту, огненный меч на ней раскрылся лепестками лотоса, а те, распадаясь, переродились в нечто вовсе неразличимое. – Или Бездны. – Судя по дополнительному обертону в голосе и ласковому прищуру дядюшки, совладать со зрачками всё же не удалось. – Величайшая безопасность – в знании, что любая степень безопасности – лишь уловка ленивого и лукавого разума, а истинная свобода – в подспудном принятии необходимых правил. Неспособные принять их в сердце своем лишены возможности покорения или же создания настоящей реальности, потому обречены на жалкое существование под игом собственной памяти и сиюминутных страстей.
Только сейчас Тойфель заметила, что в фундаменте замка недостаёт пары карт. После чего совершенно искренне в упор воззрилась на Светлейшего, от всей души надеясь, что он сочтёт это забавной вольностью, а не нарушением очередного пункта многоэтажного раймирского этикета.
***
Столичные новости стоило бы фасовать и продавать как патентованное тонизирующее средство для ссыльных министров. Наблюдать за жизнью двора со стороны поначалу было забавно, но как только ощущение новизны прошло, его место заняла тревога. Оставить должность, покинуть Адмир, сложить с себя всякую ответственность за дальнейший ход истории и быть благодарным за то, что не заперт в саркофаге Зала Славы или не развеян над Пандемом по щелчку пальцев – о, для этого надо быть недолговечным или начисто лишённым наблюдательности дураком. Ждать чего бы то ни было от Темнейшего – наёмных убийц или записки с извинениями – было в равной степени глупо. Для первого варианта вина Азраила была очевидно недостаточна, а для второго на месте Темнейшего должен был оказаться кто-нибудь другой. История с Маклином косвенно доказывала, что Самаэль иногда способен относиться к последствиям своих капризов иначе, чем наплевательски, и делать какие-то выводы. Но также возможно, что среди княжеских детей просто не нашлось подходящих кандидатов на место главы Третьего отделения. Точнее сказали бы только специалисты в области прикладного анализа психологии Темнейшего, но все они находились под началом Мора и подпиской о неразглашении, а некоторые и вовсе давно обитали в Бездне отнюдь не в корпусах для персонала.
Нынешняя ситуация формально находилась под контролем: ни войн, ни катастроф, всех катаклизмов – аномально жаркая погода да сельскохозяйственные рекорды, сплетни – и те безобиднее не выдумать, по сотому кругу. Вряд ли в таких прекрасных условиях важно, что послужило причиной непродолжительной «болезни» Темнейшего – очередной ли виток неизбежной расплаты за огромную силу, или притворство с дальним прицелом.
Вероятно, в этот раз никакой скрытой цели и не было – старый друг после загадочной отлучки просто удалился в лабиринты собственного сознания. Он не раз внезапно пропадал неведомо куда, не ставя никого в известность. Помнится, однажды после долгих отчаянных поисков драгоценного государя и повелителя обнаружили на какой-то захолустной Пластине при дворе одного из тамошних королей. В должности не то цирюльника, не то шута. Причём король уверял, что лучшего советника и друга у него в жизни не было, якобы с приходом этого весельчака и балагура началась буквально эпоха мира и процветания. Но в большинстве подобных случаев курьёзы оказывались гораздо менее безобидными.
Вроде бы ничего нового, неизвестного или действительно странного. И вот теперь это.
Глава Второго дома Адмира держался с обычной вальяжностью, словно бы вёл очередное заседание Совета, но вместо старших сыновей за его креслом маячил лишь Берит с каким-то потерянным и одновременно сосредоточенным видом. В ответ на вопросительный взгляд Азраила Бааль едва заметно дёрнул уголком рта и небрежным жестом отослал сына прочь. Возникло тягостное ощущение, что если бы никто не обратил внимания на его присутствие, Бериту оставалось бы стоять за отцовским плечом в гротескной пародии на гвардейский караул. Бааль церемонно кивнул в сторону появившейся голограммы.
– Приветствую уважаемого Михаэля. И сожалею, что мы не можем провести наше собрание на действительно достойном уровне.
– Не валяй дурака, Бэл, – сходу огрызнулся раймирец. – Не трать моё время на пустой трёп.
– Ценность времени – вещь относительная, но не для того, у кого оно на исходе, не так ли? – в жёлтых глазах Бааля не отразилось никаких эмоций, голос также остался ровен, без тени насмешки или недовольства. – Наш коллега Аваддон не смог явиться лично, но это не означает, что мы будем лишены его неоценимого содействия.
Михаэль сжал челюсти и явно собирался сказать нечто нелестное, но тут в кабинете появился Молох. Безукоризненность наряда и учтивость манер никак не выдавали того обстоятельства, что министр по делам перемещённых лиц визита на «заседание» не планировал. А вот привычная маска благообразной невзрачности на этот раз дала ощутимую трещину, открыв спешно подавленное исступление весьма неприятного сорта.
Михаэль поморщился, а Азраил позволил себе запить скотское зрелище парой глотков мадеры.
– Исключительные времена требуют исключительных мер, – Бааль снисходительно улыбнулся, адресуясь в основном к Молоху. – Примитивные наветы, личные счёты и пустые угрозы оставим в прошлом. Всем нам приходится следовать общим интересам, и мой долг об этом напомнить. Всем присутствующим прекрасно известно, сколь высока может быть цена беспрестанного потакания собственным прихотям…
– Получается, главный вопрос, который мы решаем – это пристало ли хозяину Адмира то биться в припадках, пугая гвардейских коней, то вести себя так, будто добавил в состав курительного сбора драконий транквилизатор? – сухо осведомился Михаэль. – Многоуважаемого премьер-министра в изгнании интересуют лишь, простите за выражение, этические проблемы? Концепция абсолютной и абсолютно развращающей власти, все эти неразрешимые вопросы… возможно, ради удовлетворения сугубо научного любопытства следовало бы пожить на какой-нибудь из населенных недолговечными Пластин, провести ряд экспериментов и закрыть тему?
– Рыцарские попытки отвлечь внимание от намерений своего хозяина – пагубный пережиток старого уклада, – отмахнулся Бааль. – Мы пришли в этот мир не для слепого служения тем, кто объявил себя единоличными властителями всего. Каждый из нас имеет столько же прав.
– Но имеет ли силу, достаточную для их предъявления? – вкрадчиво заметил Молох, словно бы размышляя вслух.
– Речь не о дикарской драке за табуретку. С начала времён причина и следствие в общепринятой концепции так называемых «миродержцев» по чьей-то воле незаметно поменялись местами. Нами тысячи лет успешно пользуются, черпая ресурс и не оставляя возможности осмыслить и понять, что мы отнюдь не вершина пищевой цепочки.
– За всю историю Веера эта стройная конспирологическая бредятина никем ни разу не проверялась? – Михаэль внимательно всмотрелся в лицо бывшего премьера. Вопрос он задал исключительно для проверки связи – обычная ирония до Бааля доходила уже весьма своеобразно.
– Отнюдь. Мы все свидетели: мир не рухнул вслед за Вавилоном, а что на Пустошах поубавилось магии – пошло всем только на пользу. Лилит пала, была заточена, но её прямые потомки не утратили и грана магии. Это проблемы сугубо низших рас и примитивных культов. Если применить аналогичные меры в отношении известных всем лиц, то при должном расчёте – никаких побочных эффектов. На этой Пластине, по счастью, никто в здравом уме не поклоняется указанным лицам, как богам. Наиболее близко к дремучей религиозной ереси находится, как ни прискорбно, простая, но рабочая уловка, охраняющая власть братьев. Без своих верных соратников они лишь мошенники и паразиты, пусть и достаточно хитрые, чтобы со временем вывести из инструментария противников любые силовые методы. Кто-нибудь из вас когда-либо видел записи медиков, посвящённые загадочной «болезни» хоть одного из? То плачевное состояние, в котором так любезно пребывает владыка Адмира, не доказательство истинности его могущества, а прямое опровержение. Любой пьянчуга, безобразно кутивший неделю по притонам, а потом очнувшийся без сил в канаве, охотно поведает о тяжести мира, что он несёт на своих плечах. Не всякий, конечно, обладает таким даром убеждения, этого не отнять.
Потому уничтожить следует в первую очередь их ложную репутацию, разрушить культ. И начать надо с себя – каждый из нас так или иначе находится на орбите личной реальности правителей, следовательно, им ничего не стоит утащить всех за собой в бездны сумасшествия. Регулировать направление и силу их безумия невозможно, потому надо поставить свой парус так, чтобы даже губительный ветер двигал корабль в сторону успеха. Первый – обозначение очерёдности, а не только действительного превосходства. Со временем это поймут все. А до того можно привлекать союзников с помощью понятных им методов. Некоторые средства убеждения неизбежны для неподготовленной аудитории.
Голубые глаза Михаэля опасно потемнели. Раймирец выпрямился во весь свой немалый рост и потянулся, словно намеренно демонстрируя, что свернуть шею любому из присутствующих он, скорее всего, сможет и не пользуясь магией.
– Великолепная идея, – процедил он. – Напоминает мне анекдот времён Первой вселенской – дескать, дело владыки предложить идеальное решение, а технические вопросы по реализации гениального замысла, так уж и быть, государь передоверит Совету. Господин опальный премьер, вы рехнулись? Подцепили от недолговечных их странную возрастную забывчивость и запамятовали, что для того, чтобы одна буйная пустынная баба оказалась там, где ей самое место, потребовались соединенные усилия обоих Советов? Возомнили, будто старый трюк, да ещё в двойном размере, удастся провернуть полудесятком энтузиастов? Вы убедили меня сотрудничать. Но даже ваши методы, – раймирец скривился, давая понять, какого мнения он об использованных средствах убеждения, – бессильны заставить меня самолично сунуть шею в петлю и вручить Светлейшему свободный конец верёвки.
– Сразу видно тактика, но не стратега, – в равнодушии Бааля окончательно проступило нечто тревожное. – Подцепили от недолговечных смехотворную торопливость, делающую их неспособными к игре в долгую? Или вы правда верите, что на самом деле мы одна большая семья по разные стороны общего забора, и на этом основании Светлейший упустит возможность отправить брата к их подруге жизни? Сначала вынести одного, затем проявить немного терпения – даст Хаос, и второй предоставит нам возможность подарить ему заслуженный покой и подобающий почёт. И тогда нас будет далеко не пятеро.
Азраил задумчиво побарабанил пальцами по инкрустированной столешнице. На присутствующих демонстративно не смотрел, и казалось, будто обращается он к огню в камине.
– Вне зависимости от крепости братской любви, я не стал бы рассчитывать на награду в сём сугубо гипотетическом случае. Неважно, кто станет первым, у второго хватит ума сложить два и два, и получить именно четыре, а не три и не восемь... проще говоря, тем, кому удастся справиться с одной из упомянутых персон, придется спасаться от другой бегством на самые отдаленные, желательно неизвестные Пластины. Если угроза оказалась настолько серьезна, второй уничтожит саму мысль о ней раньше, чем вы, драгоценный коллега, занесёте нож над праздничным тортом по случаю победы.
– Блестяще! Именно такого направления мысли они от всех и добивались, – непонятно почему, но Бааль торжествовал. – И, как вы только что продемонстрировали, изрядно в том преуспели. Если каждый из братьев по отдельности превосходит нас всех – то почему оба охраняют свою власть столь ревностно? Если бы им ничего не стоило избавиться от всех несогласных единым махом. Полно, дорогой мой, от вас я подобного не ожидал, признаюсь, мне казалось, дружба с одним из братьев не должна была настолько исказить восприятие. Меж тем, ваш маленький прелестный личный интерес ожидаемо переоценил свои силы. Что вы там говорили об арифметике? Вот и прикиньте по здравом размышлении, чего можно, а чего нельзя достичь ко всеобщему благу.
– Тактик тут, значит, я, – Михаэль отчего-то развеселился, – а гениальный стратег – ты? То есть, будучи самым могущественным, надо превентивно убрать всех, кто может посягнуть, о, мои аплодисменты, – раймирец лениво похлопал в ладоши. – Бэл, подумай, кем в таком разе придется править. Упыри, орки, волки, гули, лишенные магии ифриты, стремительно теряющие её дети Полоза, ши и недолговечные – прекрасные подданные новой Империи, дивное начало заката магии Веера… Дорогой мой, я начинаю думать, что слухи о твоих способностях интригана были крайне преувеличены, равно как и твои угрозы.
– А напрасно вы так полагаете, многоуважаемый карающий меч Раймира, – Молох, всё это время сохранявший осторожное молчание, решил поддержать закадычного приятеля, несколько разрядив атмосферу. – Похвальная прямота военного мышления иногда мешает даже на собственной делянке найти наглядные примеры того, что всякое лицо, не включённое в планы нашего общего друга, как правило всё же получает там достойное место, а ближайшая родня того лица – билет в клуб безутешно овдовевших, где вы, между прочим, почётный председатель. – Под пристальным взглядом подельника Молох невольно умолк – но грозы не последовало, к концу фразы недобро загоревшиеся было глаза Бааля снова заволокло стылой плёнкой равнодушия, словно бы говорящий внезапно куда-то исчез, а оказанное содействие было не ценнее воя ветра над Бездной.
Азраил оторвался от созерцания камина и перевёл взгляд на собратьев по антиправительственному заговору. Взгляд старого дипломата выражал разве что вежливую скуку.
– Опасаюсь, при таком уровне организации в Бездне окажутся отнюдь не те, кого туда так прочит мой коллега по опале, – сухо резюмировал он. – Но пока существует некое обстоятельство, с коим я вынужден считаться, воздержусь от категоричных выводов. Всем здравствовать, господа, – он кивнул на прощание, и голограмма исчезла.
– Старый лис опять успел первым, – с некоторым восхищением констатировал раймирец и растаял в воздухе, не соизволив попрощаться.
Молох не удивился – кажется, никто, кроме инициатора, не ждал от этого заседания «Серого совета» иного.
– Надеюсь, ты не подумал ничего предосудительного на мой счёт… – рискнул он закинуть пробный шар, глядя на неподвижную фигуру в кресле. Бааль продолжал молчать, словно в комнате никого не было.
– Бэл! Да что с тобой в самом деле? – раздражённо спросил Молох, поняв, что его всё ещё не слышат. – Никак и правда спятил. А, да катись ты к Лилит в трещину! – с этими словами министр по делам перемещённых лиц наконец последовал примеру товарищей по несчастью и не успел увидеть, как пляшущие языки каминного пламени на долю секунды взметнулись ввысь. Пара угольков с треском выстрелила на ковер, но тут же погасла.
Глава 3, в которой вор учит шейхов плясать, а Смерть и Война выясняют преимущества различных гадательных системГлава 3, в которой вор учит шейхов плясать, а Смерть и Война выясняют преимущества различных гадательных систем
Старый скорпион никогда ничего не делает просто так. Решка скромно потупилась, изображая смущение от расточаемых Малхазом похвал. Умница, красавица… ты, никак, собрался меня послать не просто с кем-нибудь переспать или что-нибудь спереть, и стараешься подсластить пилюлю? Надо держать ухо востро, – когда вместо привычного уменьшительного старикан без запинки произнес её полное имя, молодая женщина осторожно покосилась на шейха из-под пушистых длинных ресниц. Мать, явившаяся с какой-то из отдалённых Пластин, назвала дочь странным именем тамошней древней богини, но, кажется, кроме покойной матушки и её самой его никто ещё не произносил вслух. Эрешкигаль, значит. Что-что?
Чем дальше, тем страннее – или дед чего-то не договаривает. В прогулке к тарайин не было ровным счетом ничего опасного. Даже если оставить в стороне, что часть адептов была знакома Решке с их совместного детства, а часть – по отроческим, куда более смелым похождениям, праправнучку одного из шейхов никто из ифритов не рискнул бы обидеть, будь она хоть беспомощной, не умеющей за себя постоять деревенской дурочкой. Какой ни будь женщина, а оскорбить её – оскорбить клан, мало желающих рискнуть здоровьем, а то и жизнью ради сомнительного удовольствия поглумиться над слабой.
***
Новый этап всё ещё неизвестного Зоэлева плана привёл на окраину – очевидно, амир вознамерился сделать то, что не удалось им с Лино, вернуть Фероза к разумной жизни вне молитв и плясок. После потасовки в «Крылатом быке» о возвращении легенды узнали решительно все – мало того, что ухитрился ускользнуть от Нержеля и его прихвостней, так совершенно неожиданно удивил даже тётушку Анни. Никто не думал, что в карманах Зоэля найдутся денежки, когда он во всеуслышанье заявил, будто готов разом возместить бриллианту инфраструктуры Сифра последствия воспитания Его Мэрскости стадом онагров и вопиюще низкую компетентность городской стражи. Тётушка отнеслась к этому пассажу с недоверием, но явно гордилась, что её библиотека помогла превратить ораторское искусство воспитанника в оружие массового поражения – из тех, кто не успел разбежаться, с точным значением всех слов были знакомы разве что приезжие балагуры, прочий народ либо догадывался по контексту, либо делал собственные выводы, более забавные, нежели верные. Читал Зоэль так же, как жил в целом – беспорядочно и жадно, с вилл он воровал в том числе и книги, от учёных трактатов до сборников легкомысленной поэзии. Когда амир развязал вынутый из-за пазухи небольшой свёрток, вздох удивления вырвался даже у тётушки. Самоналоженный штраф был уплачен с блеском – на выцветшем зелёном шёлке покоилась россыпь отборных неогранённых изумрудов. На них можно было, пожалуй, не просто сделать ремонт, а перестроить здание полностью и ещё изрядное время вовсе не думать о выручке. Все сочли, что на Пустошах Зоэлю посчастливилось найти один из кладов, а он в ответ на все предположения только загадочно улыбался и шутил. Слухи моментально разлетелись по городу, старый Сифр будто очнулся от своей дремоты, а его обитатели предвкушали новые, пока не совершённые подвиги Козьего Вора, которые можно будет неспешно и со вкусом обсудить за чашечкой кофе или стаканчиком горячительного.
Но если вот так, как сейчас, встать спиной к городу, то в единый миг отлетали все посторонние мысли. Начинало казаться, что нет более ни блистательного Сифра, ни других городов, нет ничего, кроме бескрайних барханов и звёздного неба, и последний оплот жизни – эта маленькая площадка, на которой сошлись те безрассудные, что спешили укрыться от невзгод жизни в таинственной тени первобытных чудес.
Раньше тарайин собирались для своих церемоний прямо на Круглой площади, но как только число смертельных случаев переполнило чашу терпения городских властей, место пришлось сменить. Древние обычаи и традиции высоко ценились мэрией лишь в том случае, если не мешали бурному денежному потоку питать городскую казну. Даже когда ифриты совсем перестали подниматься в воздух, вернуться им не позволили: мозги на мостовой – дурной финал любого аттракциона, а для того, чтобы дарить туристам уникальную возможность отбить копчик, поскользнувшись на чьих-нибудь внутренностях, давно существовали рыбные рынки и гульские трущобы.
Гулко били барабаны, тягуче и пронзительно вторила их ритму зурна. От курильниц поднимался терпкий тяжёлый дым. В свете факелов заброшенный клочок земли преображался, становясь частью великих Пустошей, вплотную подступавших к городу. Колыбель могущества и могила всего сущего, безжалостная и справедливая, каждому путнику возвращающая то, что у него на сердце.
Шёл третий круг, фигуры адептов плавно двигались друг за другом в священном танце, каждый вращался вкруг себя, воздевая одну руку к небу, а вторую обращая к земле. Фероз неотрывно следил за ними со своего импровизированного престола – бараньей шкуры, выкрашенной в алый, цвет крови, огня и самой жизни, столь любезный Богине. Наряд новоявленного шейха тоже был ал до последней нити кисточки на феске, венчавшей бритую налысо голову. Чёрные одежды танцоров символизировали ту непроглядную тьму, что разгоняет лишь пламя Всематери. Всё также лилась музыка, вращались фигуры, но Керим вздрогнул почти за секунду до того, как сбился общий строй. Мелодия звучала иначе, наполняя даже душу неверующего отзвуком неведомых страстей. Ошеломлённые танцоры отступили к краям, пытаясь понять, кто допустил ошибку, Фероз бросил гневный взгляд на музыкантов, но барабанщики и зурначи не отнимали рук от инструментов, словно одержимые какой-то стихией. Кто-то попытался заново вернуть ускользающую радость, но вскоре оставил эту затею. Лишь один упорный, видимо, новичок, был готов рискнуть и принять вызов неведомых сил. Ритм постепенно ускорялся, заставляя несчастного крутиться, как взбесившееся веретено, и то прижимать руки к груди в порыве нездешней тоски, то широко раскидывать их в попытке объять весь мир. Никто не тронулся с места, чтобы прервать недозволенное действо – до того диким исступлением веяло от высокой фигуры, что того и гляди упадёт замертво, отведя гнев Богини. И не понять, через какое коленце завораживающая неистовая пляска переходит в подобие припадка и обратно. Только лихо сверкают глаза в прорезях платка, да пронимает широкие плечи смельчака мимолётная дрожь. Ещё один заход – и ещё, и – вздох вырвался даже у Керима – очередной виток невидимой спирали оторвал танцора от земли и поднял высоко в воздух, продолжая раскручивать. Просторные одежды чёрным парусом реяли на ветру, искры, упавшие со стёртых каблуков, быстро гасли в песке, но на это почти никто не обратил внимания – теперь все ждали только одного, неизбежного. Музыка смолкла. И вознёсшийся стремительно пал, а точнее, легко приземлился, как уличный мальчишка, прыгающий с высокого забора.
– Славный у вас тут кружок народных танцев! – взмыленный Зоэль с облегчением избавил свою бедовую голову от полуразмотанного и сбившегося на сторону убора и лучезарно улыбнулся всем сразу. – Идейных безумцев принимаете?
Фероз спешно покинул своё место, встал напротив Зоэля и с чувством провозгласил:
– Воистину, весь мир – ковёр под ногами Великой матери. Куда ни обращаешь взгляд – всюду лик её и присутствие!
Затем обнял новобранца и друга так крепко, что кости затрещали. Неоспоримый плюс искренней веры – будь все эти церемонии для Фероза просто поводом покрасоваться и заслужить почёт, Зоэлю достались бы удавка или кинжал, и отнюдь не в подарок. При всей объявленной благости и полном миролюбии, поголовье насмешников, приходивших поизгаляться по пьяни, изрядно проредилось: в рядах тарайин Фероз был не единственным бывшим наёмником.
Церемонию закончил так, как того требовали обычаи – ровно в конце третьего круга он поприветствовал молодого послушника и объятием благословил общность устремлений, но народ не спешил расходиться – всем хотелось посмотреть на «летуна», который смог воспарить и не разбиться. Но шейх подал знак к окончанию священного действа и скрылся в своём шатре за площадкой вместе с новым адептом. Менее удачливые танцоры всё ещё были крайне убедительны и эффективны в роли охранников, потому легко убедили добрых горожан не гневить Богиню своим назойливым вниманием к её скромным служителям. Керим успешно проскочил этот кордон и поспешил присоединиться к приятелям.

– … и прежде, чем мирское богатство утечёт из рук, как песок, стань господином формы сотворённых вещей, а не рабом её, и скажи так: «Я ищу укрытия от тебя в лоне Всематери милосердной!»
На подвижном лице Зоэля немедля нарисовалось крайне похабное выражение, но мгновенно сменилось возвышенно-задумчивым, словно бы он искренне пытался проникнуться смыслом услышанной мудрости.
– Сдаётся мне, провозглашающие подобное прячутся от богатства недостаточно искусно, и оно всё время их настигает. Потому и живут не в палатках, а в душных дворцах, набитых слугами и антиквариатом. А жрать и вовсе принуждены какую-то фаршированную друг другом противоестественную дрянь в десять перемен под старое-престарое вино из пыльных кувшинов. От такой жизни желудок делается немощен, взгляд тускл, а чресла вялы. У слабых духом в похмельную башку поутру первым делом лезут мысли об умеренности, причём у отдельных страдальцев – об умеренности всеобщей. Душа моя всегда оплакивала подобный жребий, а ремесло помогало освободить бедняг от власти коварных объектов обладания. Я ли не истинный господин формы вещей после этого?
– Если бы я не видел твоего полёта, дал бы затрещину за такие шутки. А теперь поди разбери, как толковать. Если то не фокус, мне бы послать весточку наставнику и отдать тебе свою шапку младшего шейха.
– На что мне твоя шапка, когда и своя пока без дыр! – Зоэль тряхнул крепко спутанной курчавой гривой. – А твой наставник сам меня найдёт.
Керим улыбнулся. Любитель обычной жареной на мангале козлятины свысока относился к сложным блюдам, но от старого вина, сегодня также ставшего жертвой его обличительной тирады, не отказывался никогда – вором он был удачливым и мог позволить себе хоть купаться в хороших напитках.
– Драгоценный амир, – окликнул он Зоэля. – Если ты не лелеешь планов куда-нибудь улететь прямо сейчас, мы могли бы помочь миру избавиться от части столь презираемых тобой пыльных кувшинов с вином. Если вы оба, друзья мои, не возражаете, Феро мог бы послать кого-то из своих учеников в мою лавку – я черкну приказчику, чтобы отправил нам не «Серебро Сифра», а «Старое золото», оно много богаче на вкус.
Предложение нашло среди Зоэля живейший отклик, правда, сходу подверглось некоторой критике.
– К чему гонять бедняг взад-назад, жестокий властелин коммерции? Я же сказал тебе, что мы займёмся перераспределением благ, – и пора пришла. Любезно внесённый мною штраф за куртуазную неполноценность Нержеля бен Шакаля требует достойной компенсации. Платить я согласен лишь за друзей, красивых женщин и прочих социально угнетённых лиц, а этот генетический провал двух империй ни к одной категории пока не относится, – амир небрежно взмахнул рукой – и вдоль стены от входа выстроились стеллажи с кувшинами и бутылками. – Также я полагаю, что после полученных травм наш беспардонно дорогой градоначальник прекрасно обойдётся без обычных своих разносолов, – низкий столик едва выдержал свалившееся на него изобилие. – Ну и наконец, уже от других щедрот – привет тебе, дорогой блудный Феро, да и нам всем – фирменный козлёнок с травами тётушки Анни. Керим, что застыл, как просватанная девица! Наливай!
Керим развел руками.
– Тебе придется подождать, брат мой и друг, для начала я должен разобраться с угощением. Не думаю, что гроздьям спелого винограда и нежному сыру идут на пользу стоящий на них поднос с козлёнком и крупная дыня, да и копчёная грудинка, мне кажется, отвратительно себя ощущает, оказавшись в тазу с вареньем на ковре.
– Не хватало ещё нам самим сервировать стол и есть взаперти, когда вокруг шатается столько свободных рук и всегда готовых сожрать дармовое угощение ртов, – Фероз выглянул из-за полога шатра и кликнул адептов. Первыми, продолжая доругиваться, подбежала игравшая в кости у соседнего шатра четверка.
– Что прикажет шейх? – нахально улыбнулась девица с густой копной тёмных волос, повязанной ярким шёлковым платком.
Зоэль, уже ухитрившийся всё-таки утащить и открыть кувшин, даже не удосужившись стереть с него пыль, не глядя ответил вместо Фероза.
– Я не шейх, но приказать могу. Именем Великой матери и своим собственным: всем пить! Но сначала спасать провизию, в погребах у мэра меньший бардак, чем на кухнях.
– Приветствую очаровательную Решку, – Феро отвесил поклон. – Вряд ли досточтимый Малхаз обрадуется, узнав, что украшение его клана оказалось в моём шатре в роли служанки. Если поручение, с которым вы заглянули, не слишком безотлагательно, составьте нам компанию на правах гостьи.
Дамочка лукаво улыбнулась, бойко перевязала платок так, чтобы спрятать пышные локоны, и деловито просочилась в шатёр первой.
– Шейх Фероз, какие церемонии между единоверцами! Мы семья, и я с удовольствием поухаживаю за вами и вашими гостями, мужчины не умеют так красиво резать и раскладывать мясо и фрукты.
Керим внимательно следил за нею – знаком с правнучкой всесильного Малхаза он был лишь понаслышке, но злые языки поговаривали, что обаятельная нахалка выполняет самые разные поручения деда, даже те, для которых логичнее было бы пригласить Зоэля. Не пойман – не вор, конечно, да и слухам не всегда можно верить, но… на всякий случай надо бы спросить Феро, давно ли среди тарайин затесалась эта краля.
Зоэль, который мог оставаться без всеобщего внимания немногим дольше пятилетнего ребёнка, с интересом уставился на новоприбывшую и результат пристального смотра открывшихся красот, который на более отсталых Пластинах сошёл бы за оскорбительное домогательство, мгновенно тронул флюгер настроения порывом лирического ветра.
– О, стало быть, семья! Братец Феро, а не представишь ли ты мне сию прелестную дальнюю родственницу как подобает? Голос разума настойчиво говорит мне, что Решка – неподходящее имя для такой фемины, слишком отдаёт нумизматической фамильярностью, а то и вовсе душком народных азартных игр.
– Увы, – Фероз покачал головой, – как госпожа была представлена мне шейхом, так и именую её. Если мы и родня, как угодно было признать госпоже, то не столь и близкая.
Улыбка Зоэля сделалась ещё шире, голос моментально обзавёлся дополнительными обертонами, адресованными отнюдь не друзьям.
– Не вижу в том никакой беды, кроме радости: иногда близкое родство может быть ко злу. Роза Садов Всематери, молю, оставьте в покое грудинку! – Зоэль мгновенно оказался подле девушки, бережно, но тем не менее весьма цепко ухватил её за талию и торжественно водрузил на своё место. – Вы будете сегодня символ, идол и эталон нашей Богини, договорились? Нельзя же приставлять богиню к сырам и нарезкам! Феро, я не понимаю, ты служитель культа – и согласился на такое святотатство!
– Я протестовал, – вяло отозвался тот. – Но, если госпожа чего-то захочет, пытаться ей помешать – дурная трата времени.
Он оказался прав – девушка, очутившись на подушке, с которой вскочил Зоэль, не растерялась. Вытащив из рукава небольшой ножик с костяной ручкой, увенчанной копытцем, она что-то пробормотала и сделала лёгкий взмах – здоровенная дыня медленно, словно нехотя, подкатилась к Решке. Нож, очевидно, одновременно был и призывающим предметы амулетом, слабым, но вполне действующим.
– Верю, что столь галантный незнакомец, – она искоса кокетливо взглянула на Зоэля, – сможет добыть не только место за столом для нежданной гостьи, но и достойное этого плода блюдо.
– Воля женщины – воля Всематери, – жёлтые глаза амира весело блеснули, а в следующее мгновение под дыней оказалось простое бронзовое блюдо. Керим понял первым – не удержался и присвистнул, сообразив, насколько эта примитивная и грубоватая для неискушённого глаза вещь старше всех присутствующих вместе взятых.
Решка наклонилась и взяла блюдо с пола. Несмотря на тяжесть посудины и огромную дыню, она управилась с ношей так легко, словно та была картонной, даже ножик продолжала держать, прижав безымянным и мизинцем к ладони.
– Лучшего ложа не удостаиваются и персики из Эдема, – восхищенно произнесла она, сияющими глазами уставившись на замысловатый резной узор. – Я счастлива, что Всемать привела меня сегодня в этот шатёр и позволила встретить одного из самых примечательных сынов своих.
«Примечательный сын», предусмотрительно устроившийся подле свалившегося на их головы символа богини, молча разливал вино. Только сейчас Керим обратил внимание, что его платье адепта из чёрного сделалось тёмно-зелёным. Или было таким сразу, но в свете факелов и буйстве пляски никто не заметил? Он непонимающе уставился на амира, а тот лишь подмигнул в ответ и вновь обратил взор к правнучке Малхаза.
– Говорят, будто она очень ревнива, но это вздор – иначе бы все прекрасные дети её никогда не встречались и гибли от тоски в объятиях недостойных, магия угасла, а род долгоживущих прервался бы.
Решка водрузила блюдо в центр низкого столика. Неизвестно, когда она успела, но дыня теперь представляла настоящее произведение искусства – из нее был вырезан цветок наподобие розы, причем каждый лепесток этого творения был отдельным ровным ломтиком плода. Она ловко вытащила один из лепестков, не потревожив остальные, взяла простой глиняный бокал и чуть приподняла, словно салютуя собравшимся. Пригубив, она оценивающе покатала вино на языке и удивленно взглянула на Фероза:
– Шейх Фероз, ваш шатёр сегодня полон чудес. Не только незнакомец, щедро одаренный Всематерью, но и вино, которого не должно было оказаться ни за чьим столом в Сифре, – мэр так восхитился, попробовав его, что отправил управляющего с наказом купить всю партию. Неужели Всемать услышала молитвы детей своих, и мэр, разорившись, распродает имущество и погреба?
Фероз, похоже, тоже пытался понять, что за метаморфозы постигли наряд амира, потому ответил обращённым к нему вопросом.
– Не льщу себя надеждой раскрыть эти тайны, но раз уж брат мой Зоэль снова обретён волей Всематери, то сможет пролить в мой шатёр свет костров истины – как удаётся то, что ранее считалось утраченным искусством для всякого ифрита?
– Вопрос содержит в себе ответ, – по лицу Зоэля трудно было что-то прочитать. – Понимаю, прекрасная… Решка, вы меня не знаете. Но вы меня узнаете. Все узнают. Не сейчас и не здесь, но в свидетелях и очевидцах недостатка не будет. А пока дай-ка мне свою руку, брат Феро. Не бойся, пророчить тебе грядущее намерений не имею, хоть Керим и подтвердит – прогнозы касаемо красоток, что найдут нас сами, сегодня сбылись.
Фероз протянул раскрытую ладонь, амир положил на неё янтарную гроздь винограда, сомкнув пальцы.
– Где соберутся во имя Всематери трое – там дух её среди них, – он послал выразительный взгляд Решке, а потом коротко кивнул Ферозу. – Отведай сам и раздай братьям. Как распорядиться иными дарами, я скажу, когда придёт час.
***
Война давно оставила попытки связаться со старой подругой. Даже вздумай она ради этого объявить общий сбор четвёрки Всадников, как в былые времена, вряд ли бы откликнулся кто-то, кроме Мора. Смерть после окончания ярмарки предпочла со всем возможным достоинством устраниться от придворной жизни, предоставив желающим закрывать бреши и пополнять кадровый резерв самостоятельно. А желающие, разумеется, набежали, как голодные гули на свежий скотомогильник. Поскольку Смерть слишком быстро вернулась в Пандем и с тех пор не покидала своей резиденции, Война серьёзно подозревала, что чем хуже шла игра, тем дороже обходилась хорошая мина.
Когда портал закрылся, и последние искры погасли в высокой траве, Война, бесшумно ступая, прошла за ограду. Тяжёлые кованые прутья почти скрылись в цепких объятиях лиан, некогда ухоженные дорожки заросли, превратившись в узкие тропинки. Молчаливые силуэты, возникшие из темноты, были едва отличимы от садовых статуй. Гостеприимный оскал черепов вместо лиц – мужских, женских, детских.
– Хозяйка дома, прекрасно, – Война невесело ухмыльнулась в ответ. Невысокая фигурка в белом отделилась от остальных и указала вглубь сада, откуда сквозь заросли пробивался свет, отражаясь в тёмных окнах особняка. Девочка выжидательно застыла, не сводя с гостьи пустых глазниц.
Война вздохнула, пошарила по карманам и протянула ей небольшую золотую фляжку.
– Чем богаты, дорогая. – Девочка довольно хихикнула, поправила съехавший на лоб венок, тонкие косточки пальцев хищно обняли подношение. Фигуры, преграждавшие путь, растаяли в воздухе, но Война чувствовала, что за ней продолжают наблюдать.
Капризы пандемской погоды в последнее время не подчинялись никаким законам, но здесь надоевшая духота слегка поумерила свою силу. Запахи ночных цветов заглушал аромат курильниц, на резные глянцевые листья в неверном свете масляных светильников ложились длинные тени.
В плетёном кресле, поджав ноги, устроилась высокая смуглая женщина. Никакого сходства с фавориткой Князя, утончённой светлокожей брюнеткой, похожей на статуэтку из костяного фарфора. Резкие до грубости экзотические черты, пухлые губы, кожа цвета меди и глаза, тёмные, как дым от горящей плоти. Она задумчиво водила пальцами по грубо размалёванной деревянной дощечке, несколько таких же небрежно валялись на низком столике рядом с початой бутылкой мескаля. У ножки кресла, как диковинный питомец, притулился большой саквояж. В его раскрытой пасти виднелись те же нехитрые поделки вперемешку с какими-то бумажками, флакончиками и прочими вещицами, выглядевшими, как мусор с заброшенного чердака. А саквояж, пожалуй, при жизни был крокодилом весьма солидных размеров – не зухос, конечно, но не любая же Пластина – Зоопарк.
В безделицах, которыми было набито нутро покойной рептилии, не было ни грана магии, но и просто хламом их счёл бы только глупец. На одной из дощечек Война разглядела примитивный рисунок, больше похожий на вдохновенную фиксацию чьего-то наркотического бреда. Не то драка, не то оргия, не то детский праздник, но изображённый над всей этой человеческой каруселью скелет в пышном платье кое-что прояснял.
– Сувениры из отпуска? – нарочито беспечно осведомилась Война, воздержавшись от комментариев по поводу разительно изменившегося облика подруги. Этот костюмчик она помнила, и ничего хорошего он не предвещал.
– Из самоволки, – Смерть одарила Войну быстрым взглядом исподлобья, словно ждала какого-то подвоха. Гладящие дощечку пальцы напряглись, сделавшись похожими на когти. – Не ждала тебя так скоро, надеялась, что он не слишком зол.
– Меня никто не посылал, – Война подвинула к столику кресло-близнец того, в котором расположилась хозяйка дома, и уселась, не дожидаясь приглашения. Точно так же, не спрашивая разрешения, материализовала простой деревянный кубок с вырезанным по краю узором из рябиновых веток и наполнила его мескалем из початой бутылки. Плеснула малую толику на каменный пол, пригубила. Едва заметно скривилась, но сделала ещё глоток прежде, чем поставить кубок на стол. – Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя…
Смерть метнулась стремительно, словно атакующая змея, и отвечала на формулу, уже стоя на коленях перед креслом, где устроилась подруга. – Прости. – Колеблющиеся огоньки светильников превратили выступившие на глазах слезы в капли расплавленного золота.
– Прощено и забыто, – равнодушно отозвалась Война. – На твоем месте я, возможно, решила бы так же – мы слишком давно не болтали наедине, Хаос изменчив, а властитель непредсказуем.
– И непостижим, – Смерть зло оскалилась, встала и вернулась на прежнее место. Порывшись в саквояже, выудила оттуда коротенькую трубку, очевидно, вырезанную из початка, и полосатый кисет. Закурив, сосредоточенно вгляделась в дым.
– Огонь и земля говорят об одном и том же, – молвила она после небольшой паузы. – Ты не спрашивала осоку и серебро?
– Нет, – Война залпом допила остававшийся мескаль, не чувствуя вкуса, и щелчком пальцев заставила появиться на каменных плитах небольшое озерцо. Зачерпнула воды, вынула из кармана тонкий белый платок и окунула край в кубок. Ткань мгновенно окрасилась алым. Кубок и ткань полетели на пол и исчезли вместе с озерцом. Длинная плеть лианы, заскользившая было к нему, разочарованно поникла, когда остатки влаги ушли в землю, впитавшись между плит.
– Всё говорит об одном, – подытожила Смерть с некоторой горечью.
– Но почему-то отказывает в любезности назвать время, место и причину, – рыжая завернула длинное солдатское ругательство. – Без этого толку от мрачных знамений – как с варана шерсти.
Смерть отложила трубку и снова запустила руку в свой бездонный саквояж. Теперь на свет из недр покойного крокодила появилась горсть разноцветной фасоли и высохших, сморщенных ягод кофе, полдесятка полустертых монет, пара ракушек и несколько ржавых оружейных гильз. Все это полетело на столешницу хаотичной россыпью.
– Максимилиан, – негромко произнесла хозяйка дома. На зов тотчас явился слуга. Глазниц у него оказалось три – даже Война не сразу поняла, почему, а гладкая черепная кость была покрыта замысловатым узором. В руках прислужник бережно держал небольшой деревянный поднос. Война вгляделась магическим зрением в деревяшку с облезшей позолотой и тихо присвистнула – вещь была очень старой даже по меркам демонов. На матовой поверхности были горкой насыпаны черепа – пара птичьих, кошачий и несколько лисьих или принадлежавших небольшим собакам. Черепа тоже оказались на столешнице, слуга с подносом поклонился и отступил в тень лиан.
Натюрморт на столике зашевелился. Предметы медленно пришли в движение, распределяясь по невидимой разметке – так складываются в узоры железные опилки на тарелке, если поднести к донышку магнит.
Смерть подалась вперёд и уставилась на картинку, явно имевшую для неё какой-то смысл. Под её взглядом несколько фасолин сгорело, раскололся и превратился в горсть песка птичий череп, загорелись глаза у одного из собачьих или лисьих черепов. Война с интересом наблюдала, стараясь не дышать.
– Он или она. Мы или Раймир. Раньше, чем думали, – выдохнула Смерть. Когда одна из ягод неожиданно выстрелила тонким, нежным ростком, женщина торжествующе оскалилась, а затем утомленно откинулась на спинку кресла и вытерла пот со лба. Стол сам собой очистился – и на этот раз хищная лиана успела. Её воздушные корни жадно обвили обломки черепа и несколько фасолин вместе с хрупким кофейным ростком.
Глава 4, в которой со всех возможных точек зрения рассматриваются древняя проблема сложных семейных отношений и не менее древняя проблема кадрового резерваГлава 4, в которой со всех возможных точек зрения рассматриваются древняя проблема сложных семейных отношений и не менее древняя проблема кадрового резерва
Голограмма выглядела отлично – и подобного гарнитура с сапфирами Малефицио, кажется, раньше на матушке не видел. Прекрасно, будем надеяться, что если не дядюшкино сомнительное обаяние, то хотя бы сокровищница Джаганната как можно дольше будет удерживать Герцогиню подальше от Пандема. Малеф изобразил самую радостную улыбку, на которую был способен с утра, и, вскочив из-за стола, отвесил подобающий поклон.
– Не прерывай трапезу, – подозрительно нежным тоном промолвил призрак Герцогини, – я рада, что застала тебя дома, и мы сможем спокойно поболтать.
Малефицио напрягся. В бескорыстный порыв матери «поболтать» ему не слишком верилось – пожелай она мило побеседовать, наверняка выбрала бы другое время. «Жаворонки» среди высших демонов были несусветной редкостью, и, хоть обходиться без сна любой чистокровный мог куда дольше недолговечных, спросонья немногие были способны похвастать безоблачным настроением и обычной скоростью реакций. Мать, как и папаша, который в сне, похоже, нуждался мало или даже не нуждался вовсе, были исключениями из общего правила, но он таковым не являлся – и об этом Герцогине было прекрасно известно. Малеф залпом выпил кофе, не почувствовав вкуса, и наполнил чашку заново. Есть расхотелось совершенно.
– Я весь внимание, – он стиснул зубы, давя непочтительный зевок, и снова припал к чашке. – Надеюсь, вы прекрасно проводите время.
– Разумеется, – благосклонно кивнула голограмма. – Как только Раймир мне наскучит, я немедленно вернусь.
Кто бы сомневался, только не он. Любящий сын понимающе кивнул.
– Однако я надеюсь, – продолжила мать, – что мы увидимся раньше.
Малефицио с должной скорбью в голосе сообщил, что вряд ли сможет в ближайшее время посетить Джаганнат, поскольку дела Совета в связи со странным поведением драгоценного отца и повелителя никак не позволят ему отлучиться из Пандема даже для того, чтобы засвидетельствовать почтение матери. Судя по тому, что обошлось без дополнительных вопросов, о состоянии Князя в Раймире были осведомлены едва ли не лучше, чем в Адмире. Опять же, неудивительно – никаких иллюзий относительно возможности сколько-то долго сохранять подобное в секрете от дорогих двоюродных родственников начальник СВРиБ не питал.
– К счастью, ты давно вышел из того возраста, когда для брака требуется заручиться согласием отца, – задумчиво произнесла Герцогиня. Малефицио чуть не поперхнулся кофе и с трудом удержал невозмутимое выражение лица – очевидно, отвлекшись на размышления о крайне сомнительной адмирской конспирации, он все же пропустил что-то из сказанного матерью – иных объяснений быть не могло.
– Надеюсь, к тому времени, когда я задумаюсь о браке, отец… скажем так, придёт в себя, – осторожно произнес он и внимательно посмотрел на голограмму. Мать протянула руку – на столешнице, между кофейником и вазой с фруктами возникла изящная, но довольно объемистая шкатулка. Обычно в таких хранили особо ценные манускрипты или письма.
– Полагаю, это произойдет раньше, чем ты думаешь, – мать с сияющим лицом указала на шкатулку. – Открой, я уверена, тебе понравится.
Малеф покрутил шкатулку в руках. Сюрпризов он не любил, но выбирать не приходилось. Внутри оказался превосходно выполненный голографический портрет. Юная светловолосая демоница, огромные синие глаза, точёные черты, красиво вылепленные губы. Судя по изящной шейке и хрупким гордо развернутым плечам, фигура не уступает лицу. Странным образом красавица казалось знакомой, хотя Малеф был уверен, что ни разу не встречался с нею. Какая-то актриса? Чья-то родственница? Дочь одной из многочисленных матушкиных знакомых, и виной дежавю – фамильное сходство? Ни малейших ассоциаций, только смутное ощущение. Он достал портрет из шкатулки и изучил оборотную сторону – ничего, если не считать клейма достаточно известного мага, специализировавшегося как раз на изготовлении медальонов с голографическими портретами и прочих подобных меморабилий. Вернув портрет на место, он подчеркнуто аккуратно закрыл шкатулку.
– Ну? – мать явно ожидала восторгов.
– Девушка очаровательна, – согласился он. – Тем не менее, ни малейших матримониальных порывов не ощущаю. И мне кажется, что столь юная и прекрасная синьорина вряд ли горит желанием как можно быстрее выскочить замуж за незнакомца – скорее всего, у неё нет недостатка в поклонниках.
– Девушка не только хороша собой, но и прекрасно воспитана, – отмахнулась Герцогиня. – Как послушная дочь и верноподданная Раймира, она с радостью выйдет за того, на кого укажут её отец и её государь.
Прекрасно, дальше некуда. Кажется, ему изо всех сил навязывают участие не только в раймирских дворцовых интригах, но и в своего рода евгенических экспериментах – иного повода для дядюшки хоть сколько-то участвовать в интимной жизни племянника не просматривалось. Это внушало опасения. Матримониальные фантазии любезной матушки вполне можно игнорировать – точно так же, как согласие отца на брак для взрослого и не находящегося на иждивении клана демона не являлось обязательным, не обязывали ни к чему и любые чаяния Герцогини. Но если за дело возьмется дядюшка… Малефицио с опаской покосился на шкатулку. Возможно, прежде чем хвататься за неё, следовало надеть перчатки из драконьей кожи. Полного объема способностей Светлейшего он не представлял, но с высокой вероятностью владыка Раймира мало чем уступал владыке Адмира. Историю с кофе, полученным в дар от папаши, Малеф не забыл и вторично стать объектом подобных шуточек не желал. Впрочем, вряд ли мать загодя подключила тяжелую артиллерию…
– Матушка, вы же знаете, что насильственный брак не признается в Адмире, – немного наигранного сожаления, немного интереса, пусть мать считает, будто предложение его как минимум заинтриговало. – Если законы начнут нарушать члены Совета, чего требовать от обычных граждан?
– Я уверена, что ты вполне в силах увлечь девушку, – мать беззаботно рассмеялась. – Я рассказывала ей о тебе, и Изабелла не против знакомства.
Какой восторг. Значит, её зовут Изабелла. Малеф лихорадочно рылся в памяти. Никаких ассоциаций, смутно знакомое лицо… следовало внимательно изучать все обновления генеалогических справочников Раймира, не полагаясь на референтов. Впрочем, пока он не стоит перед менталистом в магистрате, есть надежда восполнить этот пробел вовремя.
– Ну, если мы понравимся друг другу… – неопределенно протянул почтительный сын.
На его счастье, мать кто-то отвлёк – голограмма дрогнула и начала терять четкость. Спешно попрощавшись с сыном воздушным поцелуем, призрак Герцогини исчез.
***
– Лал, домой, – огромный зверь, увлечённо раскапывавший кроличью нору, насторожил уши и повернулся. Оранжевые, как огненный опал, глаза уставились на хозяйку, на испачканной землей морде появилась умильная «улыбка» – открывшийся оскал мог напугать даже зухоса, но на Рейну совершенно не подействовал. – Не подлизывайся, паршивка, домой – значит, домой. – Собака фыркнула, встряхнулась, и направилась к выходу из парка, периодически поглядывая на хозяйку. «Должна же я была попытаться», – читалось на морде. – «Здесь куда больше интересного, чем в саду у дома, всех тамошних кроликов я извела в первый год».
Рейна шла, не торопясь – Лал никуда не денется, вышколена почище иных двуногих. Впрочем, безупречное послушание подарочек демонстрировал только хозяйке, остальным приходилось мириться с тем, что Лал считала себя её наместницей, и всё, попадающее в дом, удостаивалось не всегда безобидного внимания стража. Исключений не было даже для всесильных и всемогущих – Рейна усмехнулась. То, как она снова оказалась в роли пугала для державных ворон, отчасти скрашивала выходка её любимицы в отношении одного высокого, но уж никак не желанного гостя. Очень предусмотрительно с его стороны – кинуть её на амбразуру, а самому удрать невесть куда, чтобы теперь валяться, разгребая компостную яму собственного сознания. Ну хоть не сожрал никого, на том объявим благодарность.
Тем утром Рейна как раз закончила приводить в порядок розы – этот сорт она не доверила бы никакому садовнику – когда от парадного входа донеслись какие-то дикие панические вопли. Мелькнула мысль, что Лал опять решила поиграть со слугами – то, что на них нельзя охотиться, она усвоила твёрдо, но не все могли бы здраво оценить наивное щенячье дружелюбие зверюги размером с пони. Когда неутихающий шум дополнился звуками ударов копыт и крайне злорадным фырканьем, стало ясно, что рыжая паршивка к делу не причастна. Вот не было печали: прямо посреди клумбы гарцевала громадная чёрная тварь, на поводу лихо болтался изрядно потрёпанный конюх. Прочие мудро разбежались. Что ж, придётся дать парню прибавку к жалованью. И, видимо, небольшой отпуск. Рейна взмахом руки обрубила повод, конюх с глухим стоном рухнул на землю, но довольно резво перекатился и отполз подальше.
– Геддо! – жеребец снова фыркнул, прижал уши и оскалился, демонстрируя застрявшие в клыках обрывки одежды. Рейна порадовалась, что хеллхаундов выпускали лишь после обеда, а вольно гуляющая Лал не вылезла из дома и не наткнулась на это чудовище.
Вороной всхрапнул и сделал резкий предупреждающий выпад головой в сторону новой игрушки. Взгляд его Рейне до крайности не понравился – она давно отвыкла, что кто-то может рассматривать её с подобным интересом.
Вокруг жеребца возник плотный энергетический купол, который неугомонная скотина немедля начала пробовать на прочность.
– А ну не балуй, шельма. Расшибёшься, – сухо сообщила Рейна, глядя, как остатки её прекрасных цветов гибнут под копытами склочной твари. Затем кивнула сумевшему подняться конюху. – Благодарю вас, Генрих. Соберите остальных и оцените ущерб.
– Ну что, Геддо, пора взглянуть, где ж твой папочка, чтоб ему не в то горло похмеляться до конца времён.
Долго искать нежданную потерю не пришлось – издевательский, хотя и несколько приглушённый рёв «Дорогая, я дома!» она услышала ещё в холле.
В малой гостиной Рейна застала сцену, достойную запечатления на холсте, –на низком просторном диванчике, заняв его почти целиком, развалилась её любимица. На долю государя и повелителя пришлось значительно меньше места и почти двадцать стоунов безудержной нежности. Выглядел он подозрительно мирно, хотя крошка Лал и поприветствовала незваного гостя от всей души – щёгольский доломан оттенка драконьей крови лишился части шнуров и был изрядно помят и обслюнявлен, а новой причёске позавидовали бы самые смелые представители парикмахерского авангарда. На появление хозяйки девица отреагировала преданным взглядом горящих глаз и радостным повизгиванием, но оторваться от увлечённого жевания княжеского сапога так и не соизволила.
– Лал, фу! – скомандовала Рейна после небольшой паузы, мстительно надеясь наконец услышать хруст коленной чашечки. – Вечно тащишь в рот всякую гадость.
– Неотразимо действую на рыжих сук и прочих млекопитающих, – констатировал Темнейший, когда очередная попытка отвоевать обратно хотя бы ногу бесславно провалилась. В приветственной улыбке прорезалось столь реактивное дружелюбие, что Рейна невольно напряглась, но ответила в тон.
– Щенят мне не понаделал? А то ведь топить замучаюсь.
– Фу, Миледи, – Князь поморщился с видом оскорблённой невинности, но интонация вышла излишне отрывистой и резкой и с выражением лица не совпала. – Страсть вашей воспитанницы совершенно не взаимна, могу вас уверить. Напомню, о жестокая, что сердце моё отдано вам на заре времён. С тех пор никакой нежности с вашей стороны не происходит. Ни высокой поэзии душевного единения, ни изысканной прозы мимолётного порока, один тяжкий гнёт тирании равнодушия и обломки разбитых надежд.
Рейна возвела глаза к потолку, не желая отвечать на этот поток зубодробительной куртуазности. Что ж ты принёс в когтях на сей раз, государь дорогой, какую восхитительную дохлятину? Лал навострила уши и сочувственно заскулила. Князь одарил Рейну взглядом, обладающим томностью осадного тарана, потрепал «группу поддержки» по загривку и патетически махнул рукой. – Вот, извольте видеть. Собака – и та понимает, даром что дура красивая. Но что же, празднуйте, беспощадная госпожа моя, празднуйте победу. – Под удивлённым взглядом Рейны на столике возникла бутылка тёмного стекла с нарочито простой узнаваемой этикеткой. Говорят, корни предсмертных лоз уходят сквозь песок прямиком в вечность, а плоды хранят память времён. Мортидита – напиток, названный в честь «мертвянки», болезни, поражающей виноградники, и только в Адмире могли додуматься не вырубать поражённые лозы под корень, а использовать для получения изысканного и очень терпкого вина.
На дне зрачков дарителя мелькнули и погасли странные искры – как огоньки на остатках догорающей бумаги. Он словно искал что-то во взгляде Рейны, и, не найдя, удовлетворённо улыбнулся.
– Возможно, на сей раз вы всё же оцените скромное подношение. Всё моё – ваше, Миледи.
Лал завозилась с недовольным ворчанием, внезапно обнаружив, что от нового замечательного товарища по играм ей остался лишь изгрызенный сапог да непонятная увесистая штука в россыпи орехов. Впрочем, орехи её немного утешили. Помрачневшая Рейна отобрала у питомицы Большую княжескую печать, резной нефрит обжёг кожу ледяным холодом. В ноздри ударил едкий запах гари, услужливый порыв призрачного ветра донёс его сквозь время с той далёкой выжженной равнины, от которой не осталось ничего. Мёртвая рука не промахивается. Воистину, самый драгоценный дар.
Заметил и запомнил, стало быть. Просто отступил от военных правил в отношении свидетелей. И за тысячи лет выбрал, пожалуй, лучший момент, чтобы уведомить об этом.
***
Несколько минут Бааль просто стоял и созерцал зрелище в равной мере отвратительное, неуместное и невозможное. Как если бы за завтраком вместо выдержанного кувирского подземного мёда в золотой чаше внезапно обнаружился лошадиный навоз.
В его любимом кресле для размышлений нахально дрых какой-то неопрятный лохматый детина, нежно притулив у бедра бутылку лучшего хереса, каковой Бааль держал сугубо для личных скромных нужд и узкого круга закадычных и подколодных приятелей. Как прохвост отпер шкаф и нашёл нужную полку? И почему в таком случае всё ещё дышит?
Будто приветствуя остолбеневшего хозяина, вторженец приоткрыл глаза и широко зевнул, жмурясь, как помойный кот.
– Салют, папаша! Обстановочка у вас тут – шик, пять звёзд. Чаёк, правда, в таком люксе подкачал, – приятный, но заварен слабовато.
Первой и естественной реакцией было просто сжечь наглеца на месте. Но для этого слишком жаль было кресла – изготовить замену проблемы бы не составило, но ни один зухос подходящих размеров не был в своей более разумной жизни любимой женой и матерью детей главы Второго дома. К несчастью, чрезмерно гордой и своенравной. Бааль быстро взвесил перспективы и здраво рассудил, что даже если будет выдирать белые острые зубы незваного гостя лично, а потом на их место загонять по одному раскалённые гвозди, то моральный ущерб компенсировать всё одно не удастся.
– И чего застыли, как юная дева у казарм? Проходите, располагайтесь.
– Стража! – глухо рявкнул Бааль, решив просто и без затей пожаловать мерзавца верблюжьей шапкой.
– Не морочьте мне яйца, папаша, стражу вы звать не хотите, а хотите узнать маленький секрет моего блистательного появления в вашем уютном логове. И не вздумайте тревожить молодцов, с вашими капризами жизнь у них и так не сахар. Пару бутылок поставите – так и быть, расскажу. Да и вам принять рекомендую, видок у вас – украшение любой гробницы, – длинный породистый нос проходимца, похоже, учуял, что кресло разумнее не покидать, но на подсказку хоть немного умерить дерзость чутья не хватило.
– Ты хоть знаешь, в чей дом вломился? – вынужден был сказать Бааль, всё глубже проваливаясь в замешательство. Поганец оглядел пейзаж младенчески ясными жёлтыми глазами, задумчиво приложился к бутылке и вдруг хлопнул себя по лбу.
– Ах да, вина моя! Понимаю, с вашей выслугой сон и пищеварение полагается беречь от свежих новостей. Но будем неотвратимо знакомы: Зоэль Эльмахадиль ибн Фирсет аль-Сифр ан-Масих аль-Каззаб ар-Рахмани Малик аль-Мухталлин абу Барзахим Абд аль-Лайла. Было дело, в нежной юности баловался стихотворством под именем Нувази, но вряд ли вы ценитель ифритской поэзии. Что уставились на меня, будто сейчас распылите на мелкий атом? Знаю, можете, умеете, практикуете. Но не станете. Я бедный сирота, меня распылять не нужно.
– Или говори, зачем явился, или убирайся вон. – Бааль не нашёлся, что ещё ответить. Он не очень понимал, почему продолжает стоять и слушать эту трескучую чепуху. В его присутствии никому и никогда не позволялось выдавать такое количество слов в столь энергичном темпе, даже ради оправдательной речи.
– Решительно невозможно. Я ещё чаёк не допил, – невозмутимо сообщил Зоэль. – И потом, разве сильные мира сего не обязаны оказывать помощь любому доброму гражданину, попавшему в беду? А вы меня грубо выставляете. Я вам в шербет не плевал, дочерей не сманивал, за что ж такое попрание всех законов, писаных и неписаных?
Голова у Бааля окончательно пошла кругом, пришлось временно занять место менее привычное и немедля обеспечить себе средство от жертв и разрушений. Наполняя бокал, он с досадливой неприязнью покосился на «доброго гражданина» – идея выдернуть кресло из-под его задницы пришла с опозданием, теперь же момент был упущен.
– Вот это дело! – оживился Зоэль. – Ну, за знакомство! Брезгуете? Ваш царь-то, говорят, со всеми не прочь, без всяких классовых и расовых предрассудков. Даже с собаками, лошадьми и министром культуры. А вы что ж, его линию не вполне разделяете? Напрасно, подобный пуризм светлый образ типичного представителя развращённой аристократии совершенно не красит. Или вас сослали от державной кормушки на дожитие за разногласия менее тонкие?
– Да чтоб тебе в Бездне с Люцифером… чашу делить! – в сердцах ответствовал Бааль и осушил свой бокал до дна. Вроде бы безобидный и крайне надоедливый тип, но как ещё должен выглядеть провокатор?
Только сейчас Бааль заметил кое-как сброшенный на спинку кресла парадный халат. Неужто жулик обнёс ещё и гардеробную?
– Но-но, вы в чём меня подозреваете? – возмутился Зоэль, уловив направление взгляда. – Стыдитесь, верстовой столб эпохи! Потушите ваш горящий взор, пока не подожгли моё единственное фамильное имущество. Понятие сентиментальной ценности вам знакомо? Этот халат, можно сказать, сформировал мою замечательную личность, взрастил в ней тягу к чистому и прекрасному! Пока мои сверстники обирали пьяных за мусорными баками и играли в дохлую крысу, я смотрел на этот халат и клялся себе, что у меня будет сотня таких, нет, тысяча! Теперь, конечно, я умственно возмужал и приоритеты мои сменились – красивой тряпки мне мало, мне нужен красивый мир. Но это символ веры в светлое завтра! Нечего осквернять святыню голодного бесправного детства своими гнилыми инсинуациями, не вам одному пристало алтабасовые халаты носить на своём организме.
На последних словах Бааль вздрогнул: невозможно, непредставимо. Она бы не посмела утаить. Впрочем, о характере своей случайной дамы он не имел ни малейшего представления, а тот вечер к смутному неудовольствию смог припомнить не полностью и не сразу. Безобидное желание несколько отпустить вожжи лет с четыреста назад увлекло его в небольшой тур по питейным заведениям Сифра. Ничего предосудительного в том, чтобы на определённом градусе пресыщенности ближе к финалу навестить подобные непритязательные места. Но его ожидал приятный сюрприз. На удивление приличная, хотя и простая кухня, напитки – и вовсе из тех, что не грешно бы держать в доме, к тому же очаровательная и любезная хозяйка оказалась вполне в его вкусе. Прекрасно понимала, кто перед ней – и ни капли угодливой корысти или покорного раболепия. Напротив, вельможный гость даже поймал себя на странном чувстве, будто получить расположение этой женщины невозможно ни именем, ни титулом или деньгами. А заслужить силой случайной дамской прихоти – необычайно лестно даже для всесильных и всемогущих. Утро господин премьер встретил обновлённым. Однако насущные дела Империи скоро заслонили собой в памяти и непринуждённую атмосферу сифрских вакаций, и прелестную распутницу.
Но ради какой злой иронии Хаоса небрежно оставленный в будуаре знойной кабатчицы халат вернулся к нему вместе с этим чучелом в дурно-зелёных тряпках? Бааль пристально вгляделся в лицо визитёра, ища малейшие признаки сходства. Весьма мешала слишком живая мимика – Зоэль в ответ на столь бесцеремонный осмотр немедля изобразил нечто среднее между глумливой гримасой и предсмертными корчами. Не помогала и торчащая во все стороны шевелюра, напоминавшая свадебный клубок пернатых змей, в который ударила молния. Но теперь по крайней мере ясно, отчего охранные заклятия не потревожены – право крови несомненно.
– Послушайте, стропило режима, завязывайте пялиться, как гуль на покойника, не то я про вас нехорошо подумаю. Предупреждаю, моя деликатная натура такого не приемлет. А сей почтенный мебельный реликт в духе кодекса Серафини я конфискую в интересах революции. Крокодиловый шезлонг мне больше импонирует, бодливой табуретке под гнётом ваших державных полушарий больная фантазия мастера подарила слишком много рогов и смехотворно беспомощные кривенькие лапки. Модель «Барочная деменция зловещего властелина» или «Отходы сафари»? К такому полагается ещё парадный портрет в кальсонах с лампасами, заводное чучело трёхглавого муравьеда с позолоченным подхвостьем и чей-нибудь маринованный хобот в хрустальной банке. Чтоб наверняка, – Зоэль с видом заправского эстета укоризненно прищёлкнул языком и по-хозяйски огладил массивные полированные ручки. – То ли дело это – волнующая вещь, штучный китч! Назову его Лямбда в честь космологической постоянной, буду в нём с социально развитыми девушками херес пить. Люблю сюрреализм!
На этой жизнерадостной ноте Бааль раздражённо прикрыл глаза и резким взмахом руки прервал поток лунатических фантазий. Слава Хаосу, наконец-то заткнулся. Чрезмерно энергичный прохвост. А то и вовсе сумасшедший. Беседу с ним можно возобновить в любой удобный момент. Лучше сразу избавиться от тела – кто ведёт перепись тех, что рождаются в грязи, в грязи живут и в неё же возвращаются после смерти? Такую пропажу и искать-то не станут. В Бездну дурацкие обычаи, насаждённые исключительно ради блага слабых.
Внезапно Бааля осенило: возвращение спасительной тишины почему-то не сопровождалось одним простым и естественным звуком. С которым обычно ломаются шейные позвонки. Оказалось, что посланный импульс просто рассеялся, не встретив цели, – новообретённый ушлый сын Второго дома успел вовремя исчезнуть, исполнив к тому же своё намерение в отношении приглянувшегося кресла.
***
От горячей воды в огромном бассейне поднимался пар, и сложные мозаичные панно на стенах почти полностью скрывались завесой густого ароматного тумана. Мужчина, лежащий на мраморной скамье ничком, приподнял голову, положил подбородок на сложенные руки и улыбнулся. Отражение в огромном зеркале повторило это движение. Вопреки всем законам оптики, женщина в короткой серой рубашке без рукавов, плавными сильными движениями разминавшая спину отражения, была не смуглой невысокой брюнеткой, а рыжеволосой и белокожей великаншей. В остальном картина была полностью симметрична, иллюзию зеркала нарушала лишь разная внешность массажисток.
Столь же синхронные расслабленные жесты, почти в унисон произнесенное «Свободна!» – девушки с поклоном скрылись в клубах пара, и в купальне остались лишь двое лежащих почти голова к голове совершенно одинаковых демона. Иллюзия отражения в огромном зеркале стала безупречной и за счёт этой безупречности пугающей – казалось, даже мокрые космы этих двоих свешивались с мраморных скамей совершенно одинаковыми прядями.
– Новости? – у мужчины с грубоватыми, но правильными чертами и крепким сложением оказался неожиданно мягкий и мелодичный голос, а вопрос прозвучал скорее как утверждение.
– Одна – и та в обносках, – его отражение разговаривало чуть тише и глуше. – Возможно, такая же фальшивка, как сотни до него.
– Зато драгоценная единоутробная родственница вполне аутентична.
– Более чем. Есть сведения, что ночные ши перестали таковыми быть не без приложения её нежной ручки. Ты видел её – и то, как она влияет на Приёмыша. Что ещё более интересно, отец очень полюбил проводить время в беседах с невесткой, а она всё ещё не уехала в Элизиум.
– Разумно. В этой светловолосой головке очень интересная начинка, жаль, пока нет повода её распотрошить. Но лучше преданная жена Приёмыша и примерная мать будущих слуг Империи, чем новая лазурская богиня. Или претендентка на то, что принадлежало нашей матери.
– Он мог отдать город нам, но не сделал этого. Вручить ей то, о чём она даже не знает, не сможет и подавно. Пусть сестрица играет в покорение двора и развлекает отца. Ещё одна заводная балеринка со шкатулки, удобно иметь запас, когда они столь хрупки, что имеют свойство ломаться.
– Пусть. И когда Вавилон восстанет из песка, в этом не будет его заслуги. Ни по каким законам он не сможет распоряжаться нашим наследством.
– А другие её дети?
– Кто достоин более, чем мы? Единственной женщиной, которая могла править Вавилоном, была наша мать, кровь её дочерей уже разбавлена.
– Наш старший брат…
– Он давно избавился от желаний и страстей, у него новая судьба и новое предназначение.
– Ты веришь в отсутствие страстей? Я – нет. Недавно я пытался заглянуть в его разум – но Рудра был словно скрыт за стеной. Зачем бы невидимому и бесстрастному духу таить свои мысли?
– По привычке. Некоторые навыки не умирают вместе с телом. Но даже если вдруг он осмелится, претендовать – не значит получить. Мы оба знаем это. Им тоже придётся узнать, если они захотят отнять то, что наше по праву.
Короткий кивок, два тела синхронно поднялись со скамей и неторопливо направились к бассейну. Минуту спустя два всплеска воды слились в один.
Глава 5, в которой Зоэль являет городу и миру нечто поистине удивительное и становится предметом пристального интереса двух СоветовГлава 5, в которой Зоэль являет городу и миру нечто поистине удивительное и становится предметом пристального интереса двух Советов
– Уверен, что это хорошая идея? Ты ведь даже не рассказал, какую поразительную аферу задумал на этот раз. И вообще толком ничего не рассказал! – Керим привык следовать за амиром, но в свете последних событий начал опасаться, не собрался ли друг откусить больше, чем сможет прожевать. Зоэль иронически приподнял бровь.
– А что, раньше рассказывал? Начинать сейчас не вижу смысла. К тому же, преступно будет омрачить определённостью чистую прелесть настоящего сюрприза. Довольно и того, что о грядущем известно двоим: мне и госпоже моей удаче, – он любовно погладил болтающуюся на груди подвеску. Тем, кто имеет обыкновение трепаться о своих грандиозных планах, судьба благоволит редко. Эту капризную красотку полагается брать в почтительном молчании – истинной любви слова не нужны.
– Зато нужны народу, – сердито проворчал Керим, кивая в сторону собирающейся толпы. – А ты просто валяешься на этом трупе хорошего вкуса посреди площади и ждёшь, пока набежит побольше. Да ещё и халат стащил. Тётушка тебя убьёт.
Зоэль лениво потянулся и ответил, пропустив мимо ушей последнее замечание.
– Я – главное событие сезона, потому поступаю сообразно. Эта публика всегда где-то посередине между детьми и голодными львами. А мой великолепный реликтовый паланкин я попрошу не обижать. При жизни у него наверняка были чувства! Ну что, я вижу на форуме кворум, можно начинать ажитацию.
Любопытные продолжали стекаться на площадь, вокруг ораторского возвышения, занять которое мог абсолютно любой, постепенно образовалось плотное гомонящее полукольцо.
– Вор козий, сын пёсий, тебя ж выставили! – раздался подначивающий возглас из передних рядов.
– Конечно, выставили, папаша! Я тот счёт, по которому придётся заплатить. И мнимым властителям этого города, и всему миру, – весело откликнулся Зоэль, и голос его разнёсся над площадью, многократно усиленный магией. Толпа притихла – многие знали наглую живую легенду Сифра, но до сей поры талантов мага она не проявляла ни разу. – Я всегда возвращался и буду возвращаться в родные места, хоть живым, хоть мёртвым.
– Где шлялся, шельма? Неужто в Зоопарке этого коркадила оседлал? А летать там выучился? Подробности давай!
– Этого добра отсыплю, подставляй подолы! – Зоэль извлёк из воздуха самокрутку, прикурил щелчком пальцев и жадно затянулся, выпустив густое облако белого дыма. Балагуры в передних рядах потянули носами и заухмылялись, опознав терпкий запах ганджа. – Как вы все знаете, я был изгнан преступными и самонадеянными дерьмаками, прибравшими к рукам наш блистательный Сифр. Я скитался по Пустошам, ища ответа на вопрос, почему добрые мои сограждане позволили сотворить такое, ведь мы всегда были союзниками в радости и печали. И как спасти мой народ, отравленный ядовитыми испарениями лени и равнодушия. Долгие дни и ночи я бродил один без воды и пищи, пока не упал обессиленный в спасительную тень грота, надеясь, что она избавит от сжигающего солнца и палящих ветров пустыни. Но то была и тень алтаря Великой богини, и она приняла меня и облекла своей милостью обветшавший храм бренной плоти.
– Брешешь! Что до тебя древней ведьме, когда сама в колодце на цепи!
– Матушка твоя брехала, когда на дворе тебя зачинала, любезный, – не меняя интонации, ответил Зоэль. – Да, богиня откликнулась! Она подняла упавший дух мой и открыла проход в своё царство. Так пробудился я для новой жизни, подобно тому, как вечно обновляется в огненных объятиях Тысячеликой этот мир.
– Забористая трава попалась! Так перекрыло, что аж самой Лилит в грот занёс! Дивно, что там не остался! – загоготали в толпе. Со всех сторон посыпались топографические шуточки разной степени сальности. Зоэль понимающе осклабился, пережидая этот шквал, затем продолжил.
– Или вы думаете, это всё иллюзии да амулеты? А как вам такая «иллюзия»? – ифрит махнул рукой, и из старых, давно бездействовавших фонтанов с шипением вырвались нежно-розовые искрящиеся струи. Толпа недоверчиво отпрянула, но вскоре самые безбашенные уже приникли к бортам. Воздух наполнился взвесью брызг, аромат молодого вина призывно защекотал ноздри. Послышались одобрительные вопли и возгласы первых дегустаторов, безошибочно опознавших знаменитое «Серебро Сифра».
– Ваше здоровье! – прокомментировал Зоэль начавшуюся давку и подмигнул остолбеневшему Кериму. Амир царил в своей стихии, и пока добрые горожане лезли в фонтаны снимать пробу, вглядывался в лица, знакомые и незнакомые, словно смакуя устроенный переполох. Заметив зависший сбоку съёмочный кристалл, одобрительно улыбнулся.
– Приветствую почтеннейшую прессу и телевидение и благодарю за оперативное содействие! Итак, Чёрная Роза Бездны, смотрящая из врат вечной ночи сквозь семь вуалей Ситра Ахра, Всемилостивая и Милосердная Ама Лайла даровала благословение не только мне, своему избраннику. Она вернула вам отнятое обманом – священные земли Перешейка! Больше кристаллов, крупнее ракурс! – Он выхватил из-за пазухи лист пергамента и развернул прямо в толпу. – Декрет о присвоении Перешейку статуса суверенного государства!
Керим в полной мере прочувствовал всю неожиданность амирова сюрприза и напрочь перестал что-либо понимать. Толпа притихла, испытывая сходные затруднения, особенно сложная гамма чувств отразилась на лицах тех, кто воспользовался заклинаниями и амулетами для улучшения зрения. То тут, то там мелькали неспешно подтягивающиеся стражники, но судя по тому, что часть из них расчистила подход к одному из фонтанов в откровенно личных целях, прямых приказов пока никто не получал или же решил разумно повременить с их исполнением.
– Вам издавна внушали, будто бы наш уютный уголок – нейтральная территория. – Зоэль скривился и сплюнул, словно избавляясь от попавшего в рот песка. – Наблюдатели. Контроль. Одуревшая от безделья свора армейских с двух сторон. Всего этого быть не должно. Мы не чей-то ресторанный дворик! – выкрикнул ифрит, весело и зло поблёскивая глазами. – Адмир и Раймир разобщили нас, превратили колыбель цивилизации в притон, а народ – в кукол и лакеев, сытую и довольную обслугу! Я не могу указывать вам, я лишь спас едва живую истину из лап небытия, из лисьих уст и пасти гадюк вырвал вашу законную свободу. И вернулся с Пустошей, чтобы вручить драгоценную добычу вам. – Зоэль внезапно принял серьёзный и задумчивый вид. – Но! Если бы вы спросили меня «Зоэль, брат, с чего же начать нам наш новый путь?», то я сказал бы: можно поступить с пришлыми так, как они поступили со мной. Где же господин мэр? Где этот выдающийся отвал двудержавной породы? Меняю потрёпанную шкуру господина мэра на пару стоптанных сандалий!
Малхаз пристально следил за каждым движением и внимательно вслушивался в истинный смысл того, что нёс мальчишка. Он не ошибся – парень принадлежал к породе счастливой и страшной. Ясно, отчего Тысячеликая не взяла его сразу, прельстившись огромной силой. Настоящих масихин почти не осталось – годы и годы подряд под знаменем Великой всплывали лишь мошенники, фанатики или попросту дураки. Истинные же любимцы Всематери – яркие, молодые, сильные, они не просто ловко подбирали нужные слова, а сами обращались в то, чего так не хватает всем – в живое чудо. Второе зрение позволяло отчётливо увидеть главное – воля этого мерзавца была магией, а магия – волей. Знак Высоких домов и старой крови. Быстро вошёл во вкус, брал с толпы много и алчно – но тем лишь умножал число последователей. Они поверят, уже поверили. Вначале в развязное обаяние своего феерического кудесника, а затем и в ту, чьим посланником он явился, даже если до прихода на площадь почитали её лишь древней безумной ведьмой, сидящей в заточении невесть где. Если таков в юности, то лучше не знать, чем станет для мира, когда войдёт в полную силу. По счастью, раньше того он принесёт достойную дань и займёт подобающее место среди избранников Великой Алой. Малхаз не искал подобной участи – он жил слишком долго и находил в такой жизни массу преимуществ. В конце концов, у алтаря всегда должен быть кто-то с обсидиановым ножом в руке – благодаря этому сохраняется баланс. Пленителен и грозен взгляд Богини в хмельном экстазе, но зрить его за пределами сакральных пространств не должно – в священном огне вечного шабаша сгорает всё, кроме лика Её, не остаётся ничего кроме жажды Её, и жажду эту не суждено утолить никогда. Между нею и миром – лишь они, наставники, хранители и посланники. Когда в своих обличениях мальчишка добрался до мэра, стало ясно – пора охладить пыл юного дарования: раздутая им искра грозила обернуться пламенем пожара. Самый бедовый люд, услышав Зоэлево предложение, ринулся прочь. Что не расслышат или не так поймут – то придумают, но администрации города теперь будет не до веселья.
Малхаз безмолвным приказом пустил свиту вперёд, а сам сбросил личину и ударил посохом о камни мостовой. Эхо облетело площадь, высокую статную фигуру шейха заметили и узнали, многие опустили головы в почтительном поклоне – и Малхаз приветствовал их сердечной отеческой улыбкой, мгновенно сменившейся выражением беспокойства.
– О семь покровов Всематери! Не обманывают ли меня мои старые глаза? – с неподдельным волнением в голосе воскликнул шейх, воздевая посох. Послушники резво расчистили проход к ораторскому помосту, оккупированному Зоэлем, образовав что-то вроде живого коридора.
Зоэля такой поворот, похоже, только раззадорил. Выпустив очередной клуб дыма в съёмочный кристалл, он отвесил глубокий прочувствованный поклон через подлокотник кресла.
– А, вот и светильник веры! Как же без мудрого совета отцов-пещерников в нашем маленьком безнадёжном деле. Что вас так возбудило, дорогой брат мой и славный вертоградарь неопылимых кущ Великой матери?
– Чья же подпись стоит на пергаменте, и чья печать? – в том же порыве искреннего изумления продолжал Малхаз. – Уж не проклятый ли это знак Шемаля ар-Раджима, Отца Лжи, гнуснейшей и порочнейшей отрыжки Хаоса, губителя жизни и врага всех праведных? Брось эту скверну в огонь, мальчик, покуда она не пропитала твоё наивное сердце!
Толпа затаила дыхание – не каждый день дают такие представления – сначала очередная лихая выходка Козьего Вора, а теперь почти политический митинг с элементами настоящего религиозного диспута. Куда там факирам, бродячим учёным и прочим актёрам с музыкантами!
– Никак невозможно: документ очищен и закалён бездымным пламенем нашей богини, – покачал головой Зоэль. – Потому несгораем и – сразу скажу для самых резвых – передаче не подлежит. Вы своими сомнениями прямо оскорбляете мудрость нашей Амы Лайлы. Эта вот каракуля, похожая не то на чертёж самогонного аппарата, не то на схематичное изображение заковыристой интимной пытки, – суть признание её прав и прав её народа. За разъяснениями любой волен обратиться в посольство Адмира, через дорогу от мэрии на бульваре Сердечного Согласия, не заблудитесь. А что кривой раймирский мерин, спелых плодов ему за щеку, своё битое копыто не приложил – так молчаливое признание тоже имеет силу. И на кой сдалось всем непременное одобрение двух древних инвалидов, когда с нами вскоре будет вся сила Тысячеликой?
От таких пассажей в адрес государей-миродержцев толпа зашумела и раскололась на два лагеря – светские хохотали в голос и подначивали выдать что-нибудь ещё, а религиозные принялись разбираться между собой, чем эта хула обернётся, когда дойдёт до адресатов – уж больно скользким был момент сращения религии с государством в умах этих добрых горожан и гостей столицы.
Малхаз внимал столь очевидной браваде с видом суровым и тревожным. Опасен ли каменной стене град острых ядовитых стрел, даже если лучники искусны и неутомимы? Во взгляде шейха отразилось лишь искреннее опасение – с таким родитель смотрит, как неразумное дитя в своих играх вдруг решило глянуть, а что же таится на дне глубокого колодца.
– Осторожней, мальчик. Дым травы гандж делает юных безрассудными, и потому вдыхать его обильно и постоянно могут лишь опытные. Ты же не желаешь повторить судьбу несчастного Аджи? Что, если под личиною лани таился дракон: не Великая матерь явилась тебе, а её презренный и недостойный супруг? Чтобы обратить благо во зло, усердного в вере – в смутьяна и зачинщика кровавой бойни. В своего верного слугу. – Старый шейх удовлетворённо отметил следы сомнения на лицах публики. Даже верный Зоэлев дружок спал с лица – явно раздумывает, куда бы удрать половчее, вон как озирается по сторонам. Не стоило твоему товарищу пытаться запрячь сразу двух диких коней в свою колесницу.
– Не гордыня ли это – считать себя недоступным для обманов Отца Лжи? – вкрадчиво подвёл к главному Малхаз. – Многие достойные пали его жертвами. Горько было бы предполагать такое – но горше того лишь мысль, что железная уверенность твоя рождена не безрассудством молодости и огнём веры, а силой нечестивой сделки. Хромой аспид не раз посылал в наши земли лжепророков, и чудеса их были куда удивительней тех, что явил ты.
– Вон куда вывезли, а, – молодой ифрит прищёлкнул языком и внезапно вскочил со своего импровизированного трона, принявшись нервно расхаживать взад-перёд. – Вы слышите, в чём меня только что обвинили? – он обежал глазами первые ряды, а затем метнул разъярённый взгляд через площадь. Жёлтые глаза горели не хуже опала на груди. Пока уязвлённый оратор выдерживал тяжёлую паузу, Малхаз напряг все силы и всмотрелся – никакого сомнения, именно эта подвеска пропала много лет назад из сокровищницы старейшин, с тех пор попадались лишь подделки.
– Ну что же, старейшина Малхаз, маловерная пчёлка из кувирских пещер, на вашем месте я бы зря не жужжал. Известно мне доподлинно, что некоторый медок с ваших пасек попахивал совсем не Садами Всематери. В хидиры набиваетесь? В наставники, как некогда к бедолаге Аджи? Я вас сейчас сам наставлю, хоть и сознаюсь пред лицом родного города – не хотел. Но вы слишком шейх, и состав у вас, как у всякого шейха – дым, пафос, больная гордость. Убери пафос, разгони дым – и что останется? Болтливые паскудники, готовые продаться с потрохами всякому, кто предложит хорошую цену. Метили в меня, да попали лишь на собственные туфли, вспомнив древнюю историю о том, как обманули обманщика. Аджи не был простым ифритом, он был одним из вас. И хотел стать первым среди избранников Великой матери не ради истового служения Ей, а ради власти и почёта среди таких же. Конечно, он был не так уж глуп, раз вынул язык из задницы старейшин и отправился искать истину в другом месте. Живую истину, блуждающую совсем рядом и приходящую в мир во плоти перед тем, как наступит самый тёмный его час. Скитания на Пустошах в отчаянной мольбе увенчались успехом. Перед рассветом у старого алтаря Аджи окликнул убелённый сединами благообразный старец в простых зелёных одеждах и спросил, что гложет несчастного. Когда же тот раскрыл ему своё сердце, старец обещал утолить печаль молодого шейха, поскольку ревность в вере и искренность молитвы тронули его. Аджи спросил, какую же великую жертву потребует посредник Великой матери, но старец улыбнулся, а затем сказал, что ему не нужно ничего. Лишь одно дружеское объятие, как символ тех объятий, в которые Богиня когда-то заключила мир, чтобы вдохнуть в него жизнь.
Аджи вернулся из своего путешествия, и благодать Всематери будто бы снизошла на него – он стал совершать великие чудеса и славные подвиги, чем снискал уважение шейхов. Много союзов он заключил, многих сторонников приобрёл. В час наивысшего торжества, когда прославленный Аджи принял титул шейха шейхов и правителя Кувиры и пировал со своими верными, к нему привели невесть как пробравшегося во дворец нищего в грязных лохмотьях. Жалкий босяк вырвался из рук стражи, чтобы упасть в ноги Аджи, и промолвил: «Подними меня и обними, как брата своего, великий шейх, ибо все мы дети Амы Лайлы». Речи безумного бродяги вызвали только смех, а его самого Аджи отшвырнул носком сапога, приказав убрать с глаз долой, так противен ему показался самозваный «брат». Власть ожесточает сердце, а жестокое сердце имеет дурную память. Аджи забыл о своих бдениях в пустыне, забыл и о долге правителя, проводя дни в пирах и забавах. На очередной попойке он так восхитился превосходно приготовленным фазаном, что велел привести повара, щедро наградил его и крепко обнялся с ним в знак особой благодарности. В тот же миг он почувствовал жгучую боль там, где его спины коснулись руки повара – из лопаток несчастного на глазах изумлённой свиты пробились на свет две злобные змеи, немедля принявшиеся жалить хозяина.
Аджи пытался усмирить их, прося о помощи, но все слуги и прихлебатели разбежались. В отчаянии Аджи огляделся и заметил, что повар не удрал вместе с прочими. Тогда он понял, что кара настигла его, и взмолился, прося сказать, что ему делать дальше. «Кормить вовремя, мой дорогой», – прозвучал ответ, а повар исчез, как не было.
Он поступил бы умнее, не последовав этому совету, но в итоге всё же получил желаемое – вошёл в историю как Аджи Даххак, безумный тиран-чудовище, изгнанный и убитый своим же народом. Желание власти и славы ослепило его, и потому он легко поверил, будто достоин внимания хидира и даров Всематери, и тем привлёк лишь Отца Лжи и свою погибель.
Малхаз с невозмутимо благодушным, но под конец несколько напряжённым видом выслушал историю вместе со всеми. Будь при нём прежняя сила – испепелил бы Зоэля на месте. Но лучше выказать снисходительность, любая резкая реплика в одночасье сделает неудобные слова правдой – такова уж толпа. Но прелесть даже самых крамольных легенд прежде всего в богатстве толкований. Шейх ощущал огромную усталость, но всё же задействовал ещё несколько амулетов и послал мысленный сигнал своим.
Молодой ифрит под финал своей речи несколько поуспокоился, хотя и смотрел на Малхаза с совершенно невозможным прокурорским прищуром, скрестив руки на груди.
– Зоэль! Покажи спину! А ну как у тебя там гадюки некормлены! – зазвенел смешливый девичий голосок, в очередной раз открыв шлюзы общей бесхитростной, но довольно богатой фантазии.
– А извольте! – Зоэль с весёлой гримасой рванул пояс, роскошный золотой халат полетел следом под взрывы хохота и одобрительный свист. Иного платья под ним не оказалось. – Хорошо ли вам видно, добрый народ мой? – вопросил оратор и принял величественную позу, откровенно пародируя Малхаза.
Со всех сторон посыпались оценки, советы и весьма щедрые предложения, а на помост полетели посланные заклинаниями записочки, содержимое коих нетрудно было угадать. Последним аккордом стал приземлившийся под ноги Зоэлю весьма объёмистый предмет интимного гардероба какой-то шутницы.
– Слабовидящих пропустите ближе, слабонервных унесите в фонтан. Покровы сорваны, я уличён, отрицать бессмысленно: один змей у меня и правда есть. Он со мною с рождения и до сей поры был весьма приятен для дам и совершенно безобиден для всех остальных. Если же он – проклятие Отца Лжи, то остаётся предполагать, что вездесущий колченогий извращуга успел обнять заповедные места у всякого мужа под этим солнцем!
Сквозь вой, аплодисменты и радостное улюлюканье не без труда пробился наконец звучный голос шейха. Своевольная паршивка опередила провокаторов буквально на секунду, превратив острый момент в фарс – но исход всё же не худший из возможных. Пусть думает, будто настолько очаровал девчонку, что она готова сменить сторону.
– Истину знает лишь Великая мать и сердца праведных, – с мягкой улыбкой, дававшейся уже с усилием, изрёк Малхаз. – Верить или не верить наветам отступников – опасный путь, потому именем Пустошей и совета старейшин я объявляю о начале ритуала Золотой ветви. Добудь её с Проклятого древа в потайной роще ядовитого сада Отца Скорби. Так ты докажешь истовость своего служения Всематери и принесёшь на алтарь её самый драгоценный дар. Пусть она укажет тебе дорогу. Свидетелями беру всех добрых горожан – отказ твой скажет больше согласия.
Зоэль подбоченился и недоверчиво приподнял бровь, устремлённое вверх «проклятие» угрожающе качнулось в сторону противника.
– Вы полагаете? Впрочем, ваша старческая дотошность меня тронула. Сочтём за испытание чувств – в конце концов, возлюбленным принято дарить цветы, а если уж речь о Розе Бездны и Лилии Пустошей, то ей – только лучшее. Все клумбы Эдема под корень снести мало будет, не то, что какой-то ветки. Так и быть, по рукам, папаша! Стартую незамедлительно. А пока я ухожу в набег, выпейте за свободу Перешейка, мою удачу и Великую матерь! – фонтаны на площади забили сильнее. – Да станет ваше желание законом! А всем несогласным передайте … – Зоэль с заговорщической миной поманил съёмочные кристаллы, и когда они послушно слетелись поближе, раскинул руки и выразительно махнул бедром, – привет горячий от трёх лиц!
Последние слова утонули в счастливом рёве толпы, пока оратор медленно таял в воздухе, причём вместе со своим диковинным реквизитом. Керим не знал, радоваться ли, что безрассудный амир не утащил с собой неизвестно куда ещё и его. Оставалось только наблюдать, как вместе со своей свитой отбывает прочь старый кувирский лис, а на площади разворачивается батальная картина «Взятие фонтанов». Стоило народу убедиться, что чары не рассеялись с уходом Зоэля, добрые горожане не упустили шанса – шутка ли дело, «Серебро Сифра» на халяву да ещё сколько влезет!
***
– Денег ему предлагали? – будничным тоном поинтересовался Маммона. – Нищий ифрит. Княжеский декрет. Лучше синица в руках, чем журавль в небе – парню понятнее мешки с золотом или драгоценностями, нежели эфемерные политические перспективы.
– Не прокатит, – Левиафан материализовал свой знаменитый стакан, но под неодобрительным взглядом Рейны предпочел наполнить его водой с колотым льдом и дольками лимона. – Записано за ним изрядно, – он со стуком поставил стакан на стопку лежащих перед ним бумаг – подобные скрепленные серебряными булавками листки валялись на столе перед каждым из членов Совета. – Если бы паскудника интересовали деньги, он давно был бы богат – не один город готов был заплатить огромные суммы для того, чтобы никогда более не видеть у ворот или в стенах своих Зоэля Фирсетского. Он по-своему честен – даже не брал отступного, предпочитая без затей выносить городскую казну в удобное для себя время без каких-либо обязательств. Так что и откупные, полагаю, постигнет та же судьба – он откажется от них, да впридачу обворует посланников.
– У тебя же не может не быть там никого? – госпожа премьер пристально посмотрела на Малефицио.
– Лучше бы не было, – скривился тот. – Это не агентура, а слёзы. Но неоправданно дорогостоящие слёзы. Информацию собирают исключительно по кабакам, и счета за их гулянки скоро пустят СВРиБ по миру. Подвести туда убийц будет дешевле: нет объекта – нет проблем.
– Неплохая идея, – Маклин переглянулся с Астаротом, тот что-то прикинул в уме и неожиданно покладисто кивнул:
– Главное, чтобы никто и никак не мог связать прискорбную кончину столь многообещающего юного таланта с вашими людьми.
– Злые вы, господа, нечуткие, – вклинился скучающий Асмодей. – Сразу норовите радикально решить проблему. А поиграть? А выяснить, чем сей юный талант дышит? Почему бы не попытаться воздействовать на эту огрубевшую натуру благотворной силой любви? Кто-нибудь потрудился узнать, какой типаж предпочтительнее и нет ли за нашей проблемой каких-нибудь особых грешков?
– Первый раз слышу, что кувыркание в койке уничтожает старые папашины декреты и указы, – протянул Хэм. – Будь оно так, в Пандеме уже протрахали бы не только конституцию и все Кодексы, но и наградные грамоты вкупе с географическими картами.
– Балаган закрывается, начинаем совет, – госпожа премьер побарабанила пальцами по столу. – Тему влияния секса на документооборот личным решением снимаю с повестки дня, равно как и убийственные в прямом смысле слова планы. И, господа, очень прошу – без самодеятельности на этой скользкой дорожке. Для господина министра культуры повторю отдельно: любая попытка воздействия на фигуранта с вашей стороны будет расценена, как прямое неподчинение воле Темнейшего.
Асмодей послал Рейне обиженный взгляд из-под опущенных ресниц и поджал губы.
– Предупреждая очевидные смежные вопросы – согласно отчётам Мора, состояние государя остаётся стабильным. Никаких нарушений режима содержания той, чьим именем фигурант затеял свою аферу, по результатам серьёзной проверки также выявлено не было.
– Как-то слишком для буйной сумасшедшей, – недоумённо заметил Хэм. – Отыскивать этого уголовника, вручать сомнительную бумагу… Даже если реально могла, скорее попросту сожрала бы – и дело с концом. И какой протуберанец угодил папаше под фуражку, чтоб он вздумал отписать Перешеек Лилит?
Маклин нахмурился, но промолчал.
– Боюсь, не под фуражку, мальчик, – с кривой ухмылкой сообщил Астарот. – Документ не имеет точной датировки, но по некоторым признакам можно сделать вывод, что мы имеем дело с наследием одного из тех периодов, когда необходимо было бдительно отслеживать, какие указы и постановления написаны всерьёз, а какие под влиянием кхм… момента. Чтобы в один прекрасный день, к примеру, не обнаружить, что государь подарил своей интимной любимице город или не оказаться подданными державы с новым и крайне неблагозвучным названием. Знал бы ты, как ранее значился в различных дарственных официальный статус фаворитки Его Темнейшества…
– Господин министр юстиции, если вы не возражаете, вечер мемуаров мы отложим до лучших времён, – сухо прервала его Рейна. – У обсуждаемой персоны до сих пор имеется масса сторонников разной степени вменяемости, особенно на Перешейке. Реальной угрозы они не представляют, по счастью, но подобные артефакты на чёрный день кому-то из них остаться могли. Там уже засветился Малхаз аль-Кувира, весьма одиозная личность. Один из доверенных мясников самопровозглашённой царицы Веера, а теперь уважаемый столп ифритского общества и служитель угасающего культа. И возник он сразу после того, как всплыл этот оборванец.
– И знает ли этот очаровательно норовистый барашек, что его уготовили на заклание? – томно вздохнул Асмодей. – Будет жаль, если при таком роскошном потенциале его жизнь оборвётся одним движением удавки или кинжала.
– Если декрет ему выдан советом старейшин, то и подходящую реликвию в закромах могут найти. А потом объявят угодным «богине» и посадят на трон. Удобно. Кандидатура выбрана с дальним прицелом – народный герой, благородный вор, то есть персона романтическая и вызывающая у простых людей доверие. А история с божественным озарением – комедия для суеверной части аудитории. В своих речах к отцам-пустынничкам он был несколько мягче, как мне показалось, – резонно заметил Малефицио. – Вы бы тоже могли это заметить, если бы сосредоточились не на созерцании крупных планов и удачных ракурсов оратора.
– Ах, виновен ли я в том, что волей случая юному дарованию достался столь выдающийся артефакт! – пожал плечами Асмодей. Под ледяным взглядом Рейны тут же добавил. – Опал таких размеров и столь редкой окраски – невозможно ошибиться. Так что насчёт реквизита в запасниках у шейхов наш любезный Малефициано может оказаться прав.
– Также возможно, что почтенный кувирский пчеловод действует не по одной лишь инициативе совета старейшин, – усмехнулся Маммона. – Более изворотливого и продажного типа – ещё поискать. А если кто забыл, в Совете Раймира крепко угнездилась парочка прямых потомков низложенной и забытой. Очень деятельных потомков, которым давно нет выгоды усердно гоняться за тенью крамолы – велик риск укусить собственный хвост. Только этих ретивых мозголомов – прости, Мак, – нам не хватало в роли наследников декрета. Или громких заявлений о хитром плане Темнейшего. Разумнее без особого шума вовремя изъять бумагу и объявить подложной, чем ждать, пока наша курортная зона превратится в горячую точку. Уверен, раймирским коллегам эта возня невыгодна даже при полном попустительстве Светлейшего. Объединёнными усилиями…
– Нет, – резко оборвала его Рейна. – И это не голосование, если кто-то вздумал решать вопрос преимуществом большинства. Следить за ситуацией, не вмешиваться. По крайней мере, покуда не станет ясно, кто стоит за фигурантом. Повторяю очередной и последний раз: любители альянсов и быстрых превентивных мер будут отстранены.
– Позвольте, миледи, – взгляд Асмодея был чище и невиннее младенческого. – Но не превышение ли это с вашей стороны? Да, Большая княжеская печать – аргумент увесистый, достойная награда за неутомимые труды. Но коли речь зашла о документах, где же бумага о вашем официальном назначении с расширением полномочий? Или вы коварно лишили Владыку последних сил, посему на соблюдение формальностей его уже не хватило?
Князья были готовы поклясться, что Асмодей наконец нарвался. И были бы искренне рады видеть, как он получит в лоб тяжёлой нефритовой печатью, но госпожа премьер по-прежнему задумчиво вертела её меж пальцами со странным выражением лица.
– Всем обеспокоенным здоровьем повелителя рекомендую проведать его лично. Глава Третьего дома как персона особо сострадающая может применить к Темнейшему все реанимационные меры на свой вкус. Возможно, тогда он наконец перестанет изображать выброшенное на берег бревно. И мне не придётся замещать его в кресле председателя, чтобы оттуда любоваться высочайшей дефективностью работы ваших извилин, господа министры и лица, к ним приравненные. Я всех предупредила. – Рейна ощупью выбрала из хрустальной вазочки пару орехов покрупнее и, не спуская глаз с Асмодея, небрежно опустила на них печать. Скорлупа и мелкие крошки разлетелись по столу, на поверхности осталась вмятина. – Заседание окончено. Катитесь вон.
***
Даже если документ подлинный, реальной силы он не имеет, нормы международного права исключают всякую возможность подобных шуток. А уж при каких обстоятельствах Лилит могла бы передать свою нелегитимную дарственную кому-либо – и вовсе непредставимо. Согласно отчётам о состоянии её здоровья, она ещё менее вменяема, чем тот, чья подпись стоит на декрете. План действий, чёткий, логичный и простой – отец бы наверняка его одобрил. Подождать, пока самозванец соберёт вокруг себя всех ментально поражённых, а затем убрать из уравнения лишнее. С прочими – поступить по справедливости. Никаких изъянов, кроме одного – уважаемые члены Светлого совета, похоже, совершенно не настроены выслушать председателя оного.
Уриэль о чем-то вполголоса переговаривался с Михаэлем, Двухголовые по обыкновению пребывали на своей волне, и волна эта того и гляди могла обернуться ударной – Мункар даже не удостоил его взглядом, не то что приветствием, настолько был занят мысленной беседой с братом, причём предмет этой беседы злил обоих буквально до белых глаз. Что здесь забыла госпожа Сешат – и вовсе загадка, но от её присутствия легче не становилось.
Хорошее начало – первое заседание Совета после официального вступления в должность, но вместо хотя бы формальных поздравлений коллеги ведут себя так, будто он невидимка, что-то вроде дворцовых слуг. Габриэль и вовсе потерял последние остатки совести. Столь бесстыдного поведения можно было бы ожидать от Аралима, все давно привыкли, что перевести его в ранг придворного шута мешают лишь какие-то неведомые соображения Светлейшего. На вызов этот разгильдяй не ответил и, разумеется, так и не явился.
Новоиспечённый премьер-министр применил другой приём из отцовского арсенала – выразительно кашлянул. И ещё пара минут прошла в ожидании, ничего не изменилось. Взгляд той, что считалась его матерью, обледенел окончательно, только инея на ресницах не хватало.
– У меня есть предложение вне сегодняшней повестки, – процедила госпожа Сешат. – Назначить уважаемого Габриэля ещё и министром демографии. И официально предоставить ему право на отдых в зале Совета.
– Чудесная мысль, девочка, – степенно откликнулся Уриэль, одарив её снисходительным взглядом. Министр юстиции неимоверно раздражал многих своей фамильярностью, но всё же имел на неё известное право – за свою долгую и успешную карьеру он успел побывать даже в должности премьера, но покинул её по своей воле. С несвойственным ему обычно, но приятным чувством Арвель отметил, как госпожа Сешат поджала губы. – Это принесёт изрядную пользу государству. Столь регулярное, длительное и, судя по всему, интенсивное укрепление международных отношений отнимает слишком много сил, поскольку представители Правящего дома братского Адмира известны своим бурным темпераментом в рамках переговоров. Потому разумно спасти нашего подающего большие надежды юного собрата от гибельного истощения и заодно вознаградить его неоценимый труд на благо нации.
– Орден ему дайте, – проворчал Михаэль. – «Адамантовый уд первой степени». За половые заслуги перед отечеством. И путёвку в Элизиум. - Министр обороны с силой раздавил окурок сигары в тяжёлой яшмовой пепельнице и вдруг рявкнул неожиданно громко, потревожив эхо под сводами зала:
– Габриэль!
– Незачем так орать, – неприязненно отозвался адресат, открыв глаза. – Если хотите проникновенных взглядов и непременных быстрых реакций – заведите василиска. Проект вашего ордена я предложил бы в массовое производство только после серьёзной доработки. Выступать с признанием этого дурдома без особых указаний Светлейшего я не планировал, и это на данную минуту всё, что я хотел бы сообщить уважаемым коллегам.
– Господин секретарь, мы можем наконец озвучить своё решение? – мягко вступил Мункар с такой вежливой улыбкой, что Арвель понял – это венок, брошенный на саркофаг его авторитета, – Пока досточтимый министр обороны не пустил в ход пепельницу, окончательно нарушив протокол, – продолжил Накир мысль брата. У всякого, кто не смотрел бы на них в тот момент, могло сложиться чёткое впечатление, будто говорит один оратор.
Уриэль медленно оглядел присутствующих и изрёк тоном, не допускающим возражений:
– Лилит недееспособна. Следовательно, не может иметь никаких притязаний, чей бы росчерк ни стоял на клочке пергамента. Соблазнённых же легко успокоить новым декретом. Последующее отменит предыдущее. Все несогласные незамедлительно становятся апостатами Империи. И обойтись с ними следует строго по закону. На случай серьёзных беспорядков есть миротворческие силы.
– Виновные понесут великодушное наказание, невинные получат урок свободы, – кто из тандема произнёс эту фразу, было уже неважно, на лицах близнецов появился одинаковый хищный оскал. – Мы позаботимся об этом.
– Ну ещё бы, где-то в тех краях у вас, кажется, был некоторый личный интерес. Какие-то вялотекущие археологические раскопки под видом застройки через третьи руки? – скучающим тоном заметил Габриэль, решивший причинить немного неудобства всем, раз уж его столь нелюбезно потревожили.
– Поскольку, как вы справедливо заметили, интерес личный, то и финансирование его не отнимает ни сефира бюджетных средств. Потому дел Совета касается в той же степени, что и объём расходов вашей обожаемой златовласки. Довольно праздной болтовни. Мы приступаем.
– Подождите, вы что всерьёз это предлагаете? – в полной растерянности выпалил Арвель, глядя, как исчезают близнецы.
Теперь его услышали. Всё внимание разом оказалось приковано к персоне премьер-министра. Пожалуй, лучшего результата могла бы добиться только случайно забежавшая в зал Совета говорящая собака – на неё смотрели бы с удивлением более благосклонным. Арвель держал лицо из последних сил, наблюдая, как коллеги по очереди покидают зал. Вскоре остался один лишь Габриэль, решивший воспользоваться своим новым, пусть пока и неофициальным правом.
Глава 6, в которой госпожа премьер предпринимает попытку привести Князя в чувство, некоторые государственные мужи продолжают совещаться по поводу Зоэля, а сам он тем временем проходит испытание
Глава 6, в которой госпожа премьер предпринимает попытку привести Князя в чувство, некоторые государственные мужи продолжают совещаться по поводу Зоэля, а сам он тем временем проходит испытание
– Отчего вы так мрачны, друзья мои? – Асмодей, обладавший тактичностью голубя, на красноречивые взгляды Малефа и Маклина отреагировал как на приглашение, хотя компания министра культуры – последнее, что им сейчас требовалось. – Дорогой граф и вовсе не проронил и словечка за всё заседание.
– Зато чтобы заткнуть твой фонтан, чуть не понадобилась аж Большая княжеская печать, – машинально огрызнулся Маклин и, услышав характерный вздох, моментально осознал свою ошибку.
– Я не привык довольствоваться малым, – ответил Асмодей и ловко вклинился между коллегами, уцепив при этом Малефа под локоть, чем вызвал мгновенное и острое желание сбросить папашин озабоченный репейник с ближайшего моста, а лучше уронить прямо на голову хозяину. Маклин, которому повезло больше, лишь неприязненно покосился на болтливого попутчика. Жертвы переглянулись: обоим стало ясно, что избавиться от Асмодея без применения силы решительно невозможно, а устраивать драку на улице было бы до крайности глупо. Маклин кивнул Малефу и резким жестом открыл портал.
– А куда мы, собственно, направляемся? – живо поинтересовался княжеский любимец, но, поскольку ответа не получил, просто покрепче ухватился за свой молчаливо протестующий буксир и вместе с ним последовал за графом.
Оказавшись в своём рабочем кабинете, Маклин занял привычное место за столом и первым делом полез в барный шкаф.
– Отцепитесь, – чеканно-вежливо процедил Малефицио, начав серьёзно подозревать, что у папаши в закромах имелся специальный репеллент – как-то же ему удалось избавиться от постоянного присутствия фаворита при своей особе.
– В счёт долга? – игриво спросил Асмодей, ослабляя хватку.
– По любви! – парировал Малефицио и поспешил обосноваться на широком подоконнике, подальше от сомнительных притязаний. На долю Асмодея осталась допросная кушетка – рабочий процесс шефа Третьего отделения не предполагал иной мебели для посетителей, а все остальные обходились без церемоний. Министр культуры был не сильно обрадован перспективой, но устроился там, приняв самую непринуждённую позу. После чего драматически возвёл глаза к потолку и обратился к хозяину кабинета:
– Ах, доктор, моя жизнь – сплошной стресс. Нервы совершенно расшатаны заседаниями Совета и неразделённой любовью!
Серия тихих щелчков послужила ответом – и Асмодей оказался надёжно привязан к кушетке. После неудачной попытки освободиться, возмущённо уставился на Маклина. Граф ответил ему гостеприимной каннибальской улыбкой, а пристяжные ремни затянулись чуть туже.
– Будь моим гостем, – радушно предложил он, заклинанием отправляя один из наполненных бокалов Малефицио, а затем доливая в свой. – Но я – не Темнейший, твои выходки поощрять не намерен. Полезно напомнить о порядках Третьего отделения, когда-нибудь да пригодится.
– Никогда не думал, что вы предпочитаете игры в злого дознавателя, но признаюсь, это так… пленительно, – протянул Асмодей, смерив свои путы и обстановку взглядом, исполненным порочной беззащитности. – Я готов сотрудничать со следствием любыми способами. Даже с риском для жизни. А наш красавчик Малефициано будет смотреть или присоединится?
Малефицио молча приложил бокал к виску и уставился в окно, невольно задумавшись о том, какой кошмарный и наверняка противоестественный катаклизм происходил в недрах Хаоса в тот день, когда из них выбрался Асмодей. Некоторые воспоминания при всём желании из памяти не стереть, но в данном случае это несомненно к лучшему.
– Следующим будет подан кляп, если не прикрутишь клоунаду, – предупредил Маклин, поморщившись. Он с удовольствием бы отправил Асмодея вместе с кушеткой прямо в Янтарный, но при всей своей докучливости княжеский фаворит обычно приносил меньше вреда, не будучи предоставленным самому себе.
– Подготовка госпереворота или просто оргия с расчленёнкой? – сарказм в голосе Михаэля только что водрузил свой флаг на очередной взятой высоте. Голограмма превосходно позволяла разглядеть хмурое лицо раймирца – видимо, в Светлом совете тоже не наблюдалось радостного единения.
– Когда в деле замешан синьор Випера, порой бывает трудно отличить одно от другого, – язвительно отозвался Малеф. – Но вы в любом случае промахнулись.
– О, Михаэль, какой приятный сюрприз! – Асмодей немедленно переключился на министра обороны. – Как здоровье малыша Изидора?
– Зашейте ему пасть, граф, вам сподручней, – Михаэль стряхнул пепел с сигары и наконец задал главный и основной вопрос, волновавший всех. – Могу я узнать, какого хрена обдолбаная ифритская сволочь машет древним драконьим дерьмом на всю Пластину? И какую ещё случайную документацию половых капризов Самаэля вы забыли спровадить в мусоросжигатель?
– Не звени ключами, Бештер, – в тон собеседнику ответил Маклин. – Не на плацу.
– Я один обратил внимание, что, помимо реликвария шейхов, этот затейник, похоже, обнёс нашего экс-державного сластёнку? – заметил Асмодей со скучающей миной. – Бедняжка Нитокрис, даже после жизни её не оставляют в покое. Хотя надо отдать должное, с тех пор, как её внешний облик был приведён к полной гармонии с внутренним, она сделалась гораздо более удобной. И надёжной – знали бы вы, что ей приходилось выдерживать!
– Пусть эти сведения умрут вместе с тобой, – оборвал Маклин очередной заход. – Бааль вполне мог прибрать к рукам нужный документ и найти исполнителя, но он не идиот. Всей выгоды ему – сидеть и надеяться, что Темнейший рассудит так же, когда очнётся.
– Если только он не сам это придумал, – подозрительно прищурился Михаэль. – Прецеденты были. Опять же, кому на полном серьёзе понадобилось бы трясти знамёнами рыжей и бросать вызов Раймиру?
– После своего загула он не в том состоянии, чтобы устраивать дорогостоящее шоу с очередным подсыльным лжепророком, – с обидой в голосе отметил Асмодей. – Возможно, его сивая мегера могла бы ответить на вопрос, где он столь безобразно промотался, но очевидно не желает этого делать. С таким же успехом ифритский подарок может быть прямиком из Шахматного кабинета. Вдруг кое-кто решил разбавить сплетни о бесплодных шашнях свеженькими некрологами?
– Завязывай таскать у шефа порошок, Шамад. Любимые отморозки Светлейшего уже двинули прощупывать почву. Это так, на случай, если кто из вас вздумает влезть туда же. Мальчишка проболтался, когда закусился с Малхазом – крайне неканоничный, но достоверный вариант истории шейха-полудурка в одной связке с упоминанием хидирин. Возможно, в рамках ифритской традиции, а возможно – и как предупреждение. Где он там шлялся – неизвестно, но Пустоши в целом паршивое место для одиноких прогулок.
– Позвольте, но что стихийным и беспамятным до хода истории? Сожрать или покуражиться – свидетельств довольно, – с неподдельным интересом уточнил Малефицио. Ему доводилось встречать упоминания о свободных духах Пустошей, не имевших физического тела, но обладавших огромной силой. Опасные эксперименты с развоплощением в большинстве случаев приводили к утрате памяти, а то и личности. В такую ловушку можно было угодить случайно, так что любой достаточно сильный Высший, погибший в песках, имел шанс продолжить свою жизнь беспокойным духом подле собственной мумии, постепенно сходя с ума. Подобные твари могли вселяться в животных или неосторожных путешественников, но в очерках не было ни слова о каком-то более осмысленном вреде, нежели гибель парочки караванов, вымершее селение или возникновение новых идиотских культов и верований среди краткоживущих. Говорящий лошак или пылающее фиговое дерево – отличный цирковой аттракцион, но сомнительный проводник воли высших сил.
– Любишь старые книжки, парень, – читай их все и до конца. – Михаэль снисходительно посмотрел на задумавшегося Малефа. Башковитый малый, но не приведи Хаос ему схлестнуться с Двухголовыми. Тех тоже очень интересовали предания древности. – Для беглых генералов бешеной ведьмы халявный сосуд с таким послужным списком – отличный шанс реванша. А шейхи за магию отдадут что угодно. Их понимание сущности хидирин – как раз оттуда. От таких оставалась идея слепой преданности и стремление освободить свою царицу любой ценой. И сила. А красивые слова сам знаешь, как пишутся – под очередной кувшин и в дыму священных трав.
– Даже если предполагать худшее, он один. Лазурь далеко, с магией дело обстоит чуть лучше, чем у шейхов, да и грызня между собой занимает тамошние кланы больше, чем возрождение былой славы, – резонно заметил Маклин. – Он надорвётся и повредит сосуд. Впрочем, этот самозваный избранник забытой и погребённой может быть и просто бастардом какого-нибудь Высокого дома. Ему за четыреста – возможно, манифестация способностей. Угроза жизни, найденный артефакт, артистический темперамент и ифритские суеверия – совокупно имеем на выходе все эти пляски. Мало до него было кретинов – взять хотя бы секту тарайин, из-за которой Круглую площадь едва не переименовали в Скользкую. Тоже кому-то что-то померещилось возле старого алтаря из-за очередного бездненского катаклизма – и началось. Теперь не падают, что крайне неудобно в перспективе.
– Да, отчёт об организованном налёте на администрацию Сифра и посольство все читали, – поморщился Михаэль. – Только ифритской освободительной авиации нам недоставало. Верховодит там Фероз ибн Фирсет, бывший наёмный убийца, сектант и – как вы могли догадаться – названый брат во сиротстве этого треклятого Зоэля. Прочий народ просто подтянулся спускать пар и спасать из горящих зданий ценное имущество.
– Объекты культурного наследия пострадали не меньше, – подал голос Асмодей. – Какая архитектура пропала, эталонный колониальный стиль! Дикари! Сожгли старейший увеселительный дом Сифра только потому, что этот кретин Нержель решил там укрыться! Даром, что одновременно родич вашего финансиста и нашего перемещенца. Вроде дальний, а такой недалёкий… Мой атташе сообщил, что его кхм… арестовали, когда он пытался сбежать, но спьяну не смог открыть портал. У него что-то личное и с нашей кучерявой крупнокалиберной проблемой, и с его вторым побратимом – Элинором Фирсетским. Жуткий тип, но недурной администратор. Шоу с изгнанием низложенного мэра удалось на славу, в лучших традициях факиров. Даже я не уверен, что стоило вставлять орудие народного гнева так глубоко без предварительной подготовки, но зато силы оставили страдальца до того, как подожгли запал. К тому же ему помогли с порталом и любезно отправили в сторону его прежней провинции. Лино большой затейник, даже руки сковал так, что за счёт выворотного угла трудности у бедняги будут не только с нижними… конечностями.
Собеседники с явным злорадством наблюдали за попытками министра культуры сопроводить очередной пассаж бурной жестикуляцией, но такими мелочами смутить Асмодея было невозможно. – А вообще я полагаю, что вы слишком усложняете. Если пройтись по ситуации бритвенным станком простой истины, то налицо действие ифритской преступной группировки под патронажем местных деятелей культа. Ну побуянят, ну захватят что-нибудь, ну поиграют в свободу, равенство и братство. Все мы знаем, чем всё закончится, даже без предсказаний – наблюдали бессчётно на разных Пластинах. Этот очаровательный дебошир – вор, а не политик. Добрые горожане проспятся и поймут, что его обещания – пустой звук, а барахла с разгромленных вилл классового врага на всю жизнь не хватит. Зачем туристам отправляться туда, где вместо привычного веселья пьяные толпы, пожары и религиозные фанатики? Сутенёр, убийца и верный оруженосец-лавочник – хорошая банда, но не правительство. А Малхаз и его однокультники – просто древность с антресолей истории. Достаточно напомнить народу, кем были и что творили при Лилит эти почтенные благообразники, – всех замуруют в их пещерах. Меня всегда поражал этот парадокс – объявить богиней чокнутую стерву, у которой с начала мира на все случаи два рефлекса, да и те суть один. Почему бы не избрать для поклонения кого-нибудь действительно прекрасного и могущественного, но не имеющего привычки жрать собственных последователей?
– Мне кажется, кто-то обладает на редкость избирательной памятью и предпочитает забывать о своих славных деяниях, как только они были совершены, – Маклин с холодным любопытством патологоанатома уставился на Асмодея.
Тот ответил ему проникновенным нежным взглядом из-под полуопущенных ресниц. Даже будучи спелёнутым ремнями, министр культуры умудрился каким-то образом принять позу поэлегантнее, но это всё, на что его хватило, – видимо, оборудование графского кабинета оказалось не по зубам даже высшему метаморфу.
– Нет, вы решительно ко мне неравнодушны, дорогой граф! Зная вашу исключительную разборчивость, я польщён. Так приятно находиться в окружении друзей, которые действительно ценят мои таланты. Скажу без утайки – лишь с вами я чувствую себя по-настоящему в безопасности. С удовольствием бы поднял бокал за наш прекрасный союз!
Прочувствованная речь Асмодея внезапно прервалась сердитым фырканьем – на голову оратора обильно полилась вода.
– Прозит, – довольно кивнул Михаэль. – Извини, дошла одна содовая, вероятно, знаменитая защита Третьего не пропустила виски и стакан. Алкоголь и бьющиеся предметы, потенциальный источник.
Малефицио слез с подоконника, держа в руках только что материализованную бутылку. Чистые бокалы возникли на столе в тот же миг. – Рекомендую, – он разлил вино, подумав, снабдил один бокал трубочкой и отправил получившуюся конструкцию к Асмодею. – Порто из папашиных закромов. Безопасен, я проверил, – в подтверждение своих слов демон плеснул в собственный бокал и невозмутимо вернулся на подоконник, очевидно предпочитая ложу партеру в этом спонтанном театре.
Асмодей присвистнул.
– Мальчик, – вкрадчиво произнес он, – я не отказался бы узнать, как тебе удается магия в кабинете, где даже я ничего не могу сделать, и какими заклинаниями ты умудряешься воровать бутылки из Осеннего на расстоянии.
– Эта магия настолько ужасна, что я предпочту унести свои тайны в могилу, – пафосно ответил Малефицио. Маклин закашлялся, довольно удачно маскируя смешок. Михаэль и Асмодей, судя по всему, приняли подначку за чистую монету – теперь к княжескому сыну были прикованы уже два заинтересованных взгляда. Асмодей твердо вознамерился выяснить, каким образом наглому мальчишке удается обходить защитные заклинания двух Высших неизмеримо сильнее него, посему поспешно пробормотал «ни с тобой, ни из тебя…» и пообещал считать за собой ещё один небольшой долг, если тайна столь сильного заклинания будет раскрыта. В конце концов, если парень польстится на сделку и сдаст хотя бы контрзаклятия к защите на кабинете Палача, обмен можно будет счесть крайне выгодным.
Малефицио ещё некоторое время поторговался, но, наконец, соизволил снова слезть с подоконника. Церемонно попросив у графа прощения за то, что из личных меркантильных побуждений он раскроет одну из самых жутких тайн Третьего отделения, и дождавшись мрачного «Вот ничего молодым доверить нельзя», демон полез за пазуху. Вместо какого-нибудь древнего амулета он вытащил из-за ворота стальную служебную пластинку Третьего и покачал ею, словно гипнотизёр.
– Служебный амулет, добровольно и собственноручно выданный мной, – широко ухмыльнулся граф, – позволяет свободно пользоваться магией даже в моем кабинете. Как видишь, иногда быть зарегистрированным сотрудником Третьего отделения на редкость полезно.
Михаэль коротко хохотнул.
– Один – ноль, – кисло отозвался Асмодей. – Если и для Осеннего существует схожая бижутерия, готов приобрести её за любую названную тобой сумму.
– Увы, – скорбно вздохнул Малефицио, – разбогатеть мне не суждено. – Он вытянул перед собой руки, словно подставляя запястья под невидимые наручники. – Никаких побрякушек, кроме наглости – этими самыми руками я старательно перетаскал домой как минимум десяток ящиков любимого папочкиного пойла из погребов Осеннего. За дополнительную плату готов назвать место, где стоят стеллажи с наиболее интересным вином.
Асмодей утомлённо закатил глаза и заключил трагическим материнским тоном:
– Весь, весь в отца! Жесток, бессердечен и коварен! – после чего отважился испробовать угощение, проделав перед тем с несчастной трубочкой несколько искусных и довольно зрелищных манипуляций. Эффект оказался строго противоположным задуманному, но зрители стойко выдержали и эту культурную программу.
– Характер – в папу, внешность – в маму, – протянул Михаэль. – Хотя наоборот, боюсь, результат мог оказаться ничуть не безобиднее.
***
Рейна предпочла бы обойтись без визита в Янтарный, но помимо повестки дня следовало утрясти и ещё кое-что, о чем забыли в общей суматохе. Устное распоряжение никому, кроме Асмодея, не пришло в голову ни оспаривать, ни даже проверять, но нарушать древние порядки не стоило – и отдельные песчинки могут доставлять изрядное неудобство, попав в туфли, но бесчисленное множество таких песчинок, поднятое ветром, означает бурю, которая вначале ослепит тебя, а затем погребёт с головой. На стук каблуков, гулко разносившийся по коридору, выглянула Мэгс, верный часовой у владетельного тела. Рейна усмехнулась: идея вынести Первого среди равных и обустроить в мавзолее по соседству с Прекрасной Рахмой показалась ей вполне уместной. Переименовать достопримечательность в Мавзолей Адекватности помешало бы лишь то, что даже в обычном своём состоянии Его Инфернальное Величество был олицетворением каких угодно свойств и качеств, кроме этого.
– С кардамоном, – коротко распорядилась Рейна и прошла в кабинет.
Внутри стояла всё та же гробовая тишина, но обстановка в целом выглядела несколько менее удручающей. Госпожа премьер, бросив беглый взгляд в сторону дивана, неодобрительно нахмурилась, молча прошла к столу и заняла княжеское любимое кресло. За давний срок своей службы ей доводилось наблюдать государя и повелителя в самых разных видах и состояниях, но любой клоунаде обязан быть какой-то предел.
На её вторжение хозяин кабинета никак не отреагировал, зато прислужница оказалась крайне расторопной и, судя по аромату напитка, толк в варке кофе знала. Жаль, если её труды отправятся дракону под хвост, но что поделать.
– Благодарю, Маргарита, можете быть свободны, – судя по лицу бывшей няньки, та поняла сказанное в смысле скорее философском и осмелилась не согласиться, но исчезла с почтительным поклоном. Любопытно наблюдать, как практически всемогущему владыке по какой-то загадочной причине искренне сострадает недолговечная служанка.
Рейна задумчиво побарабанила пальцами по столу, оглядев царивший на нём бардак, затем произнесла, недобро сощурившись:
– Три вопроса. Всего три.
– Проклятая дрезина… – донеслось глухое рычание с дивана. Рейна лишь пожала плечами, нимало не принимая сказанное на свой счёт. Подождала ещё, но в награду получила лишь бессвязные обрывки военных мемуаров. Пришлось оставить слабую надежду с первого захода перевести в нужное русло мутный поток княжеского сознания.
– … а потом выпал снег, и мы победили.
Рейна не стала и пытаться предполагать, с каких даров собственного шкафа Князя унесло в эти дали, но машинально поправила.
– Это был не снег, государь.
– Но мы победили.
Пригубила кофе, убедившись, что он всё ещё достаточно горяч, и поднялась.
– Начнём с простого. – Она стояла над распростёртым на подушках телом, глядя на ароматный пар, поднимавшийся от чашки. – Ситуация на Перешейке. Есть несколько способов. – Темнейший продолжал изображать шедевр надгробной скульптуры, но предполагаемую скорбную торжественность убивала на корню одна деталь – весьма искусно вышитая карта Веера, украшавшая шёлковые боксёрские трусы Владыки. Оценивать детализацию и точность масштаба госпожа премьер воздержалась, сочтя, что это, конечно, могло бы вывести Князя из диванной комы, но провоцировать очередной раунд идиотских шуток тысячелетней выдержки не было ни времени, ни смысла.
– И что прикажешь сообщить Совету? – с нажимом произнесла Рейна, качнув чашкой особенно выразительно. Только теперь Владыка изволил ответить. Не открывая глаз, скривился, проворчал «Дебилы, блядь!» и отвернулся, прекратив наконец демонстрировать державный географический анфас. Госпожа премьер поставила чашку прямо на покрывало, звякнув блюдцем, и покачала головой.
– Подпись и печать, пошляк.
***
Столице некогда было присвоено имя, созвучное древнему названию дворцового комплекса и его окрестностей. В грубом дословном переводе оно означало «место покоя». Сад же для всех остался Эдемским, по старому стилю именования. Очередная отцовская шутка-головоломка, исполненная многих смыслов. Но зерно истины в ней всё же было: никакие политические вихри и военные катастрофы не имели сюда доступа. Само время, казалось, было выведено за лацкан и навсегда оставлено за чертой воображаемых ворот. Войти сюда мог любой, при должной чистоте помыслов ему ничто не угрожало в этом источнике вселенской тишины и безмятежности.
Добрые горожане издавна завели традицию – оставлять на ветвях деревьев цветные ленты в дар невидимым стражам, чтобы те были милостивы, уберегли от беды и передавали государю и повелителю все насущные чаяния. Стихийно возникший в народе ритуал неизменно приводил адресата в хорошее расположение духа, и в этом случае Арвель отчасти понимал, в чём соль: стража не носила никакого оружия, лишь тонкие шёлковые шнуры, как символ мирного и бескровного разрешения возможных конфликтов.
Жители столицы проявляли исключительный сочинительский талант, из поколения в поколение обогащая городской фольклор. Выдумали, будто скульптуры возле дворца приносят несчастье, если слишком долго смотреть на них перед заходом солнца. Впрочем, это нелепое суеверие хотя бы спасало прекрасные статуи от любителей добывать удачу трением.
В народном воображении сад якобы обладал сознанием и сам определял, какую тропинку кинуть под ноги вошедшему и куда по ней привести. Забавное оправдание собственного топографического кретинизма или обычной неграмотности, мешавшей прочесть указатели и таблички, зато с моралью для тех, кто рисковал пренебречь правилами безопасности.
Арвель часто размышлял о том, как устроены добрые горожане, даже одно время изучал их быт и нравы, но отец решительно пресёк увлечение, как абсолютно бесполезное в делах будущего управления Советом: там никаких добрых горожан точно не было.
С одной стороны, движения простых душ были просты, как плевок верблюда, но с другой – порою в них появлялось что-то совершенно неестественное, непостижимое в свете заданных условий. По счастью, эти всплески имели безобидный характер, даже когда случались сбои в целеполагании, в основном у ментально поражённых. Но то, что они отваживались выказать своё недовольство какой-нибудь малозначительной мелочью открыто и совершенно мирно, даже не сбиваясь в группы, и делали это с великим почтением к самому институту верховной власти, говорило всё же в пользу правильной и здоровой основы, заложенной в ходе многотысячелетней усердной работы ради всеобщего процветания. Некоторые недолговечные предпочитали пользоваться достижениями развлекательных технологий, потому хлопот соответствующим ведомствам доставляли и того меньше. Вот она – истинная свобода, позволявшая выражать без помех даже откровенное безумие.
Давняя привычка проветривать голову прогулками привела туда, где редко можно было встретить посторонних. Считалось, что отдельные участки сада иногда скрываются от глаз случайных посетителей и попасть туда совершенно невозможно, даже будучи чемпионом по ориентированию на местности с полной сумкой поисковых амулетов и картой Эдема в придачу. Это было правдой, но объяснялось вовсе не мистическим «сознанием сада», а священным и неотъемлемым правом на уединение для всех, кто мог поставить достаточно мощный купол.
Редкий гранат отец привез из какой-то очередной отлучки, когда Арвеля ещё на свете не было. В цвету легко узнавался издалека по нежно-розовому оттенку лепестков. Сейчас на фоне своих собратьев казался скорее кустарником – всего пятнадцать футов в высоту – куда такому тягаться с иными старожилами сада, среди которых встречались настоящие исполины. Арвель печально усмехнулся случайной мысли о символическом родстве весьма несходных и далёких друг от друга сущностей и поднял глаза к тёмному небу, высокому и ясному. Ни облачка, даже звёзд как будто стало меньше, а те, что остались – потускнели. Погасить их – и останется только благодатная безбрежная чернота, легко растворяющая любые тревоги и сомнения. В её молчаливом и торжественном сиянии многое порой виделось отчётливее, но часто пользоваться таким методом было чревато последствиями, как всякое злоупотребление. Не это ли ощущают деревья, отказываясь подчинять движение своей листвы порывам ветра?
Едва уловимая дрожь вдоль позвоночника – как сработавшее охранное заклинание. Арвель замер, мгновенно остановив беспорядочный поток образов – инстинктивно ловить флюид внезапного присутствия он научился раньше брата и потому реже получал дядюшкиной вездесущей тростью в детстве, а в юности почти всегда успешно избегал проявлений внезапного и острого, как ломающаяся под ногами ледяная кромка, недовольства государя и повелителя.
Обернувшись, встретил ровный, чуть насмешливый взгляд и поспешил преклонить колено, почтительно приложившись к отцовскому перстню. Скрыть своё смятение нечего было и пытаться.
– Нам известно, – коротко ответил Светлейший. – И чего же ты хочешь от нас? – После минутной паузы продолжил, тон его стал гораздо прохладнее. –Иерархия и почтение к существующему благодаря ей порядку обеспечивают неукоснительное исполнение всех распоряжений. Всё к вящей силе и славе, ничего во вред и ничего выше интересов государства. Если исполняется лишь большинство указаний, стоит проверить, не являются ли они частью совершенно естественных процессов в общей системе. Предписывать полуденному солнцу нагревать песок может любой. Для всего остального нужно быть немного больше своего кресла.
– Прости, отец. – Вслух произнёс Арвель, осмелившись поднять голову.
Хотел было продолжить, но Светлейший небрежным движением руки остановил зарождающийся поток слов. Застывший прозрачный взгляд был направлен куда-то сквозь сына. – Мы видим, сколь искренне ты ищешь совета. И потому скорбим о нашей ошибке, – ни раздражения, ни гнева, в голосе слышались лишь скука и брезгливость. – Ступай.
Прощальный поклон юного премьер-министра выглядел так, словно его ударили под дых. Светлейший после исчезновения сына продолжал пристально изучать заросли за деревьями, а затем быстрым шагом направился к самому старому гранату. Блеснуло лезвие ножа. Срезанную ветвь мгновенно окутало мягкое золотое сияние, становившееся всё ярче. Тот, кто выглядел в точности как владыка Раймира, торжествующе улыбнулся теням сада и растворился в воздухе.
Глава 7, в которой Малеф находит способ помешать планам своей матушки, а она отправляется на внезапное романтическое свидание
Глава 7, в которой Малеф находит способ помешать планам своей матушки, а она отправляется на внезапное романтическое свидание
Явившись в Тайную канцелярию, Малеф развил бурную деятельность. Занимавшийся раймирскими вопросами отдел, работавший в штатном режиме ни шатко, ни валко, ибо никаких заслуживающих внимания новостей от соседей давненько не приходило, начальственного появления буквально на рассвете не ожидал никак. Ещё меньше, чем никак, обленившиеся референты ждали, что от них потребуется срочно найти портреты всей тамошней знати моложе полутысячи лет (Малефицио рассудил, что подсунутая ему матушкой голограмма совершенно не обязательно изготовлена специально для этой брачной аферы), сделать свежие выписки из генеалогий всех номерных домов. Наиболее странным ошалелым «раймирологам» показалось задание метнуться в министерство юстиции за справкой, не вносились ли в Кодексы братской державы какие-нибудь заковыристые, но совершенно бессмысленные поправки в последнюю сотню лет. Если вносились, следовало выяснить, в чем они состоят, и также предоставить выписки, уделяя особое внимание – подумайте только – брачным разделам кодекса и прецедентам бракоразводных процессов.
Исполнительные подчиненные все требуемое, конечно, предоставили в кратчайшие сроки, ещё до заката, но после обсуждали неожиданный всплеск интереса начальника к «двоюродным» едва не неделю, причем не особо стесняясь в выражениях. Впрочем, верного ответа на общий вопрос «Какая гадюка наше высочество с утра пораньше ужалила?» так и не нашли…
Дома Малеф предпочел не появляться – в управление маменька голограмму не пошлет, а значит, и лишнего не увидит. Приказав подать поздний ужин в кабинет и не беспокоить, если только не начнется Вторая Вселенская, он заперся, обложившись разнообразными выписками из кодексов и генеалогий, кристаллами и докладными. По закону подлости, приличного портрета столь восхитившей матушку блондинки в них не оказалось – смутно похожая на неё девушка маячила лишь на каком-то семейном фото. Малеф вгляделся пристальнее – да, похоже, это она. Подписан снимок не был, но находился в конверте с небрежно нацарапанной пометкой «Дом II». Хуже того, за спиной совсем юной предположительной «Изабеллы», обнимавшей элегантно одетую и ослепительно красивую демоницу постарше, схожую с девушкой настолько, что не могла быть никем иным, как её матерью или сестрой, маячил столь же смазливый юноша, почти мальчик. Фото было достаточно старым, но не узнать этого красавца Малефицио просто не мог – обстоятельства подобных знакомств не забываются и через тысячу лет, а тут прошло-то всего ничего.
Изидор. Сын Михаэля. Наследник Второго дома. Садист и убийца.
Малеф стиснул зубы и положил фотографию перед собой так осторожно, словно имел дело с гремучей ртутью. Откинулся на спинку кресла. Да уж, лучшего выбора матушка сделать не могла, пожалуй, даже если бы зачем-то отправилась искать себе невестку среди фанатиков Лилит, вервольфов-одиночек и тому подобного сброда.
Он невесело усмехнулся, представив выражение лица матери, узнай та, какой уникальный, неповторимый и неординарный шурин прилагается к чаемой ею невестке. Жаль, что все они поклялись Михаэлю держать в тайне эту историю, если Изидор до конца дней не выйдет из-под домашнего ареста. Насколько Малефицио знал, раймирец держал слово, а значит, придётся молчать и ему. Остается, конечно, Нора, благодаря служебной «дальней слежке» наблюдавшая всё, что происходило с того момента, как он под руку с Асмодеем вышел из ресторана, но никаких клятв не дававшая… Нет. У неё нет доказательств, и Герцогиня ей не поверит – а раймирец, узнав о разглашении тайны, вполне может отомстить девушке. На всю жизнь круглосуточную охрану не приставишь – рано или поздно сбой дает всё. История Тойфеля тому пример – «можно встать из могилы, но нельзя выйти из Бездны», как же, держи стакан выше…
Обратиться к раймирцу напрямую и напомнить о том, что за ним должок? Замечательная в своей бессмысленности идея – Малеф с отвращением посмотрел на брачный кодекс Раймира, провозглашавший примат интересов государства над личными чувствами. Михаэль может костьми лечь – но, если дядюшка упрётся, девчонку выдадут за того, на кого укажет именно он, а не отец невесты. Если министр обороны, повинуясь данной клятве, начнет настаивать – получит клеймо государственного изменника и, того и гляди, окажется под домашним арестом вместе с сыночком, если не в камере в Бездне.
Согласиться на знакомство, но вести себя так, чтобы девица сочла, что гуль-помоечник – и то лучший кандидат в мужья, чем наследник Темнейшего? Смотри предыдущий пункт – приказ государя, и, как говорится, «нравится – не нравится, спи, моя красавица». Только трепать нервы девчонке, которая находится ничуть не в лучшем положении, чем он сам.
Смыться на какую-нибудь из отдалённых Пластин? Ещё лучше – пока он будет бегать незнамо где, со всеми делами здесь, без сомнения, прекрасно управится Пиздец. Или папашин лис. Не говоря уж о том, что омерзительный в своем занудстве и стремлении учитывать государственные интересы любой ценой раймирский кодекс отметал на корню и эту возможность: в исключительных случаях (слияние Домов и капиталов, необходимость причисления к дому «посмертных» детей и еще три страницы мелкого курсива) допускалось бракосочетание с отсутствующим или даже покойным, за жениха или невесту in absentia мог принести брачные клятвы ближайший кровный родственник. Вряд ли, конечно, маман с дядюшкой решат разыгрывать эту карту, но… Хаос их знает. Если предположить, что цели у них разные... Дядюшка, не исключено, задумал очередной евгенический эксперимент, мать просто и цинично ищет способ упрочить свое положение в Раймире. Сейчас она – гостья Светлейшего, разругается с ним – и ариведерчи, кара миа. Место сватьи главы Второго дома Раймира будет, пожалуй, понадёжнее, особенно если не забывать, что в Раймире куда легче повеситься, чем развестись. Малеф в очередной раз мрачно уставился на выписки из соответствующих глав Кодекса, и неизбежное случилось – над столешницей закружил огненный шар, уничтожая многочасовой труд «раймирологов» управления.
***
Дежурить в комнате находок Третьего Алиенор ненавидела – сил уходило много, а ни малейшего морального удовлетворения не предвиделось. Любой хотя бы относительно сильный маг мог соответствующим заклинанием обнаружить потерянное или украденное, потому к услугам егерей для такой ерунды обращались лишь те из драгоценных сограждан и приезжих, кто был начисто лишен магии, чтобы справиться самостоятельно, и денег, чтобы заплатить специализирующимся на поисках магам. Дежурство длилось всего пару часов, но ей уже пришлось разыскивать и вытаскивать заклинанием котёнка, вышитый носовой платок, кисет с игральными картами и недопитую бутылку (пахло это пойло так, что на месте забывшего бутыль где-то в парке недолговечного она радовалась бы случайному спасению собственной печени, а не требовала бы найти пропажу, и уж точно не препиралась бы полчаса, доказывая, что, когда бутылка последний раз находилась в руках владельца, пойла в ней оставалось на пару пальцев больше)… Выпроводив пьянчугу угрозой превратить остатки этой ужасающей субстанции в полезный вытрезвляющий травяной чай, она утомлённо закрыла глаза и не сочла нужным открывать их, когда дверь в кабинет снова распахнулась.
– Здравствуйте. Сосредоточьтесь на потерянном предмете и постарайтесь как можно детальнее представить вещь и обстоятельства, в которых она могла быть утрачена, – девушка монотонно пробормотала установленную фразу, не глядя на вошедшего.
– Не могу, – покаянно ответил до оскомины знакомый голос. – Для начала, я понятия не имею, как мог бы выглядеть мой здравый смысл. Я даже не уверен, что он утрачен – возможно, его не положили при сборке.
– Трепло, – совершенно неуставно хихикнула Нора и немедленно открыла глаза.
– Только в новолуние, на убывающую луну я обычно молчалив, как сытый гуль, – парировал Малефицио, ничуть не смутившись, и выудил из кармана смятый огрызок пергамента. Оттиск княжеской печати фосфоресцировал так, что, казалось, освещал кабинет. – Только не говори, что это дежурство – самое интересное, что происходило с тобой за последние полсотни лет, а то я очень огорчусь. Вызывай замену, и пошли.
– Может, лучше вызвать наряд, да оформить тебя по всем правилам за подделку документов? – Нора задумчиво покосилась на пергамент магическим зрением. Вопреки ожиданиям, оттиск оказался настоящим.
– Не сработает, – Малеф был непрошибаем, – это не подделка. Печать не личная, а государственная, и любой член Совета вправе воспользоваться ею ради блага страны и народа… вот я и воспользовался. Но, конечно, если ты предпочтешь честно сидеть здесь до заката, отыскивая непарные носки и неделю назад пропитые заначки, мне придется подождать, – нахал уселся прямо на пол, демонстрируя, что ждать намерен прямо здесь, и, если о персону княжеского сына будут спотыкаться все входящие в кабинет, им же хуже.
По всему выходило, что замену вызывать придется – неизвестно, высидит ли начальник СВРиБ десять часов на полу комнаты находок, но вот она точно умрёт от любопытства.
Некоторое время спустя она слегка пожалела, что не заставила княжеского сына остаться на полу – возможно, дополнительные десять часов на размышления ему бы не помешали.
– Зачем тебе это? – подозрительно спросила Нора в очередной раз. Малеф – в очередной же раз – воззрился на неё с неподдельным недоумением:
– Я же объяснил. Если за дело возьмется дядюшка, я рискую оказаться зятем Михаэля, не приходя в сознание. Папашина шутка с кофе удалась на славу – и заметь, ни одна проверка ничего не показала. Выяснять на своей шкуре, на что способен владыка Раймира, мне неохота. Жениться на прелестной сестрице одного знакомого тебе извращенца и выяснять, ограничивается ли фамильное сходство внешностью – тем более. Учитывая отношение драгоценных двоюродных родичей к разводам, полагаю, законный брак заставит дядюшку отказаться от любых евгенических идей. Насколько я выяснил, склонностью соблюдать самолично выдуманные правила он похож на отца.
– Это очевидно. Я пытаюсь понять, зачем в твоей схеме я? – Нора задумчиво накручивала на палец выбившуюся из небрежно собранного пышного пучка прядь. – От недостатка женского внимания ты не страдаешь, и даже второпях способен организовать себе партию получше, чем не слишком родовитая девица из Пятого дома.
– Мне казалось, что мы неплохо ладим, – развел руками Малеф. – Кроме того, если мне не изменяет память, при знакомстве с дражайшей матушкой вы обе не испытали ни малейшего желания заключить друг друга в родственные объятия – а значит, перспектива огорчить её тебя никоим образом не смутит. И не забывай, любой девушке, а то и её родителям мне придется слишком многое объяснять – но этого я сделать не смогу, не нарушив клятву.
– Хм… – Нора состроила забавную рожицу. – Есть ещё одна кандидатура, которой не нужно будет ничего объяснять, и которая вряд ли смутится огорчить Герцогиню… а уж родословная там не чета моей, – она выжидательно смотрела на Малефа, но тот не купился.
– Подойти к нашей синьоре Випере ближе, чем на выстрел, боюсь, меня не сподвигнет даже дядюшкина или папашина магия, – мрачно сообщил он. – Ну так как? На каких условиях ты готова спасти меня от раймирской красотки?
***
Герцогиня бросила в огонь очередную страницу и удовлетворённо откинулась на спинку кресла, наблюдая, как каминное пламя расправляется со свежими выдумками раймирских борзописцев и горе-художников. Впрочем, неизвестный автор последней идиотской карикатуры не был лишён таланта – портрет Светлейшего вышел весьма эффектным. Особенно удалась маленькая чёрная кошечка в сапфировом ошейнике, томно дремлющая на государевых коленях. Прекрасная декоративная деталь, просто прекрасная. По сравнению с иными образчиками народного творчества – прямо-таки бездна вкуса и фантазии. Что там ещё осеняло эти изобретательные умы – «адмирский сувенир», «державный подарок». Куклой не называли, но исключительно из соображений верноподданнической самоцензуры. Светлейший, конечно, всегда придерживался убеждения, что истинное величие для любых оскорблений недосягаемо, но на такую банальную вещь, как статистика пожаров в столице, это обстоятельство повлиять никак не могло. Впрочем, реноме постельной грелки куда предпочтительней репутации шпионки. Вот уж действительно, если патриотические чувства мешают устраивать праздники злословия в честь своего государя, то всегда есть более безопасные мишени. Свободная адмирская пресса и вовсе не стеснялась открыто перечислять возможные причины как бурного романа, так и его бесплодности. И далеко не все из них были столь же безобидны, сколь и низменны. Что творилось на просторах Сети, Герцогиня вообще перестала отслеживать довольно быстро, поскольку планшеты и ноутбуки горели не так красиво, даже если не бросать их в камин. Многие достижения техники ей нравились, но определённо не эти, слишком напоминали о том, что привело её сперва обратно на родину, а затем – в Белый дворец.
Герцогиня усмехнулась – всего пара десятков лет в Джаганнате, а какие мелочи теперь способны её отвлечь. Впрочем, от мелочей многое зависело в здешней повседневности. Ветвь банксии, сменившая в хрустальной вазе простенький, но пышный букет обычных гиацинтов, означала не просто тягу садовника к разнообразию и контрастам. Шлейф грязных слухов долетал и до Шахматного кабинета, ничуть не улучшая тамошней атмосферы.
Не то, чтобы здесь приходилось начинать с нуля – но реального политического веса при дворе приобрести не удалось. Михаэля она раскусила быстро, во многом он был похож на сильно упрощённую версию Темнейшего, если бы принципы последнего лежали ближе к общепринятому пониманию здравого смысла. Даже неуправляемый сынок с сомнительными наклонностями в анамнезе имелся, выкинул фортель, уйдя в загул прямо с ярмарки женихов, да так, что Михаэлю пришлось доставать сына из какого-то клоповника в трущобах и в самом жалком состоянии отправлять в реабилитационную клинику. Сейчас юноша вполне оправился и производил впечатление достойного наследника, обаятельного и любезного. Если не знать, что ему запрещено покидать отцовский дом под угрозой очередной вакации в Элизиуме, так, пожалуй, завидная партия для какой-нибудь из младших дочек. Его сестра, напротив, всегда была воплощением родительской мечты о кроткой и послушной дочери, полное отсутствие даже намёка на характер и темперамент. Аида тоже когда-то казалась милой девочкой, хотя и чрезмерно избалованной, – и что вытворяет теперь? Герцогиня совершенно не учитывала её в своих планах ранее, но сейчас не спускала с единокровной сестры собственного сына глаз и была готова дать голову на отсечение, что жена министра иностранных дел, молодая мать растущего семейства, любимая невестка Светлейшего и неуклюжая девчонка-сорванец, проводившая между библиотекой и кабинетом обожаемого папы больше времени, чем полагалось в её возрасте, – две разные личности. Как скверно воспитанное недоразумение превратилось в светскую львицу, благотворительницу и законодательницу мод? Учеником Асмодея одно время звали Тойфеля. Пока тот не допрыгался, сестричка могла многое перенять от него, да и сближение с Хэмом и Войной наверняка даром не прошло, но целиком чудо волшебного превращения не объясняла даже кровь Лилит.
Привилегия невозбранно изобретать в мыслях всевозможные мелкие неудобства для Светлейшего основывалась на полной невозможности их доставить. О, она пробовала. Переломанная мебель и другие предметы обстановки либо мгновенно возвращались в исходное состояние, либо заменялись новыми, по воле Владыки ещё более близкими предпочтениям гостьи. В последнее время перестали повреждаться даже случайно – пришлось пересмотреть привычку отвечать на неизменно любезные и столь же неизменно раздражающие вопросы Светлейшего с помощью бронзовых канделябров или фарфоровых напольных ваз: Адонаи попросту усаживался, где придётся, и откровенно любовался зрелищем. Вероятно, так в его понимании выглядело искреннее восхищение красотой и темпераментом своей дамы, но напоминал он при этом коллекционера, ловко заполучившего редчайший лот за бесценок.
Регулярные и щедрые подарки, подобранные в безупречном вкусе хозяина Белого дворца, вызывали стойкое ощущение тактических ударов. Герцогиня полагала наилучшим исходом этого союза гроссмейстерскую ничью. Теперь же серьёзно начала подозревать, что развитием событий в ущерб логике и правилам управляет извращённое эстетическое чувство композитора партии и его приверженность духу шатранджа, чуждому всякой поспешности. Доска для этой увлекательной игры пала одной из первых жертв праведного гнева, угодив прямиком в портрет государя и повелителя, украшавший покои. Адонаи ничем не проявил неудовольствия, но нашёл способ отыграться, положив начало знаменитой эпопее с портретом Герцогини. Ему якобы захотелось увековечить прекрасную фурию во всём блеске её великолепия. С этой целью было заказано роскошное платье, разумеется, ослепительно белое, со сложной вышивкой – причудливый многоцветный рисунок в точности воспроизводил на поверхности лифа и по всему длинному подолу любимые орхидеи Герцогини. Этим дело не ограничилось – пришлось позировать в крайне неудобной позе и терпеть рядом другой подарок – павлина-альбиноса. Своим стеклянным взглядом и царственной осанкой он неимоверно напоминал дарителя, это ироническое сходство несколько скрашивало часы неподвижности, столь долгие, что становилась ощутимой тяжесть платья и драгоценностей. Центральный голубой бриллиант в колье словно скрывал внутри маленькое солнце, но имел размер столь солидный, что с ним на шее можно было бы помпезно и весьма эффективно утопиться, а треклятый белый петух периодически приходил в себя и издавал душераздирающие пронзительные вопли, после чего снова впадал в оцепенение. Первые семь версий Светлейшему категорически не понравились, художники менялись быстрее, чем мажордомы у его брата. В итоге государь и повелитель рассудил: следует взять дело в свои руки. Тут терпение Герцогини наконец лопнуло, с треском, дымом и грохотом. Особенно пострадал павлин. Но Герцогиня была искренне рада хотя бы тому, что от вынужденного созерцания своего недописанного шедевра Адонаи избавил, повесив его где-то в лабиринтах дальних покоев – красавица на портрете с каждым подходом казалась всё более живой по сравнению с измученной моделью. Неизвестно, что могло произойти, если бы картину удалось закончить.
К тому, что не только стража, но и слуги невидимы и почти бесшумны, до конца привыкнуть не выходило. Всё необходимое будто бы возникало на своих местах само. Только лишившись возможности командовать обычной и верной лично ей прислугой, Герцогиня стала задумываться о том, что практика регулярно распоряжаться в пустоту смахивает на отличный способ нажить себе неполадки с головой.
Коробка на низком бархатном диванчике появилась абсолютно незаметно. Маленьким дополнением к подарку служила россыпь иссиня-чёрных цветочных клобучков на тонких длинных стеблях. Узкие резные листья, характерный запах. Восхитительно. Язык цветов герцогиня полагала забавным баловством, но в Раймире его возвели в ранг настоящего искусства, сложного и запутанного – один и тот же цветок мог иметь с десяток значений, часто взаимоисключающих. Женщина отшвырнула аконитовый букет прочь, даже не пытаясь понять, что именно в зависимости от времени суток, фазы луны и силы северного ветра хотел сообщить даритель. Принципиальное нежелание разгадывать бесконечные загадки и пронзать скрытый смысл шуток, насколько удалось уловить Герцогине, всё-таки чувствительно задевало самолюбие адресата.
Внутри оказался весьма эффектный наряд, главной деталью которого был изумительной красоты корсет, имевший больше родства с драгоценностями, чем с предметами одежды. Пластины тончайшего кетерского фарфора цвета новорожденной вселенной, заключённые в гибкую серебряную оправу. Подогнаны одна к другой с филигранной точностью. На секунду покинувшее чувство тревоги вернулось с подружками – раздражением и злостью. Её изучали: что этот великолепный образчик истинно адмирского темперамента любит, чего не переносит, способен ли бояться если уж не Светлейшего лично, то каких-нибудь безобидных пустяков. Все предпочтения, интересы, мелкие привычки и причуды словно укладывались в какой-то умозрительный реестр, призванный создать идеальные условия для проявления свободы воли.
В гардеробной Герцогиня до последнего надеялась, что сможет управиться сама – повелитель её старомодные воззрения на физическое состояние камеристок не разделял и не позволил взять с собой никого из прислуги, а по части магии Белый дворец ничем не отличался от Осеннего. Приставленная к её особе невидимка, которую Герцогиня язвительно звала Ньентой, была особой на редкость бестолковой и взялась было за гребень. Тут хозяйка не выдержала и в довольно резких выражениях объяснила, что требуется одна простая вещь – застегнуть этот грешный корсет.
Насладиться созерцанием собственного отражения толком не вышло – льстивая амальгама зеркала внезапно исчезла, «взгляд со стороны» здесь тоже не сработал бы. Знакомое место. За долгие годы существования дворец многократно перестраивался и реставрировался, но этого уголка изменения не коснулись. Днём сквозь разрушенный свод лился слепящий солнечный свет, нагревая древние камни, а ночью над ними пологом раскидывалось звёздное небо. Зелёная хватка Эдема медленно и неумолимо сжимала мощные стены, деревья врастали в них корнями, но странным образом не разрушали, а поддерживали. В окна густыми прядями нахально лезли лианы. И, конечно, узнаваемый и вездесущий восковой плющ, нестерпимо густой и сладкий аромат его цветов порой вызывал лёгкую тошноту. Герцогиня неслышно прошла по причудливой мозаике, всегда сохранявшей дневное тепло. Тысячи маленьких солнц под ногами – их буйная растительность сада почему-то щадила – ни трещинки, ни травинки, даже жадное до гранита и мрамора племя разноцветных лишайников сюда не добралось. Быстрый взгляд подтвердил ожидания – гамак, подвешенный на тяжёлых кованых крюках у выбитого окна, пустовал.
В дверном проёме маячили руины фонтана, а за ними – грубые очертания каменных истуканов, неподвижные тела чьих-то богов, медленно скармливаемых саду. Остатки мощёных дорожек вызвали сильное желание плюнуть и повернуть назад или хотя бы снять туфли, без конца грозившие превратить в капкан любую выемку. До крайности интересно было также, начинён ли корсет помимо заклинания переноса ещё чем-нибудь, предохраняющим от повреждений его хозяйку. Под ногами услужливо развернулась самая крупная тропа, та, что вела к разрушенным воротам. Конечно, это прибежище упадка и запустения – не лучшее место для «приватных аудиенций», но если уж Светлейшего осенило очередным романтическим порывом, то неизвестно, куда на сей раз ведёт скрытый в воротах портал.
***
Не самый растиражированный ракурс, но открыточный пейзаж опознавался сразу. Завораживающая панорама – если не знать истории этого места, можно было бы без помех наслаждаться атмосферой. Так называемый лотосовый прудик представлял собой скорее немалых размеров озеро.
Определить, куда идти, труда не составило – беседка была заметна издалека. Молочно-белый мрамор отсвечивал алым, солнечные лучи, пойманные в кружевной трафарет резных панелей, падали на бархатную тень затейливым узором.
На миг показалось, будто она всё же ошиблась. Два плетёных кресла, изящный столик-консоль – и ничего более. Такие беседки встречались по всему саду, а чтобы обставлять их по своему усмотрению, не обязательно было принадлежать к Правящему дому. Герцогиня с усмешкой припомнила про себя пару красочных титулов, которыми Светлейшего награждал по случаю и без его державный брат, и вгляделась в бескрайнее лотосовое море. Великолепный вид, но, если присмотреться, крупные блестящие серо-зелёные листья окружали нежные розовые цветки с какой-то хищной жадностью, словно готовые вот-вот схлопнуться пасти. Лёгкая зыбь на воде, медленно клонящееся к закату солнце – от этой идиллической картины веяло смутной угрозой. Болото в цвету может быть очень красивым, главное – не думать, что на дне.
– Из холодного ила, вязкой грязи и мутных вод поднимается порой безупречно чистое и прекрасное. Так равномерно распределённое множество малых изъянов способно составить великое совершенство.
Герцогиня обернулась неохотно, словно её бестактно отвлекли от захватывающего зрелища, и замерла, глядя на скромно устроившегося в кресле государя и повелителя в молчаливом протесте против идиотских правил раймирского этикета.
Светлейший бегло улыбнулся и плавным жестом развернул ладонь вверх, чтобы принять для поцелуя руку своей дамы.
На столике меж тем возникла высокая серебряная чаша с фруктами и два бокала, напоминавших полураскрытые бутоны не только формой, но и сложными переходами цвета – такие Герцогиня предпочитала под настроение, проводя вечера в родовом палаццо на своей излюбленной Пластине. Дополнила натюрморт пара вазочек с традиционными местными лакомствами – в основном части всё того же треклятого цветка в различных агрегатных состояниях. Трудно было отыскать в раймирской кухне блюда, куда поварам не пришло бы в голову добавлять лотос. Последней появилась бутылка вина, имевшая вид настолько почтенный и древний, что годилась бы на роль музейного экспоната или священной реликвии. Светлейший не спускал глаз с Герцогини, наслаждаясь как видом собеседницы, так и её сдержанной реакцией.
- Яд таится лишь в черешках.
- Va fanculo.
Светлейший деликатно промолчал. Багровый солнечный диск застыл в небе, будто приколоченный, даже не думая падать за линию горизонта.
– Чего тебе не хватает, Коринна? Говори без стеснения.
Герцогиня пригубила портвейн, густая терпкая сладость отдавала болотом. Неужели эндшпиль?
– Сам знаешь.
– Произнеси. Озвученное всегда несёт в себе зерно искажения, но многие всходы полезны, а иные – и красивы.
– Как поля Элизиума и летейя. – В тон собеседнику ответила Герцогиня. – Как это озеро и его лотосы. – Затем добавила после некоторого мнимого замешательства. – Пары изменений в определённых точках шкалы развития одной некогда прекрасной Пластины будет достаточно, чтобы дублет получился более совершенным и удобным для жизни всех, чей срок не ограничен неполной сотней лет.
Корсет вдруг налился ледяной тяжестью и сдавил бережно, но ощутимо.
– То есть, тебе недостаёт бремени заботы об общем благе всех долгоживущих, разделяющих твои вкусы? Даже это ты можешь свободно иметь здесь, – глухо откликнулся Светлейший. Возвращение к давней щекотливой теме его явно не порадовало. Измышления о холостяцком статусе государя в весьма крамольном ключе и прочие казарменные шутки про «церемонию меринации» вряд ли могли серьёзно задеть, зато достигли цели гораздо худшей – потревожили усыплённое волей Владыки стоглавое чудище паранойи. С этой тварью Герцогиня не хотела бы встретиться лицом к лицу, но и лгать было бессмысленно. Оставалось полагаться на странные извивы логики своего визави.
– В стенах Эдема это лишь обстановка покоев твоей гостьи.
Светлейший странно улыбнулся и ощупью взял из вазы крупный гранат, задумчиво взвесил в ладони. Одно аккуратное движение – и основание с соцветием слетело с плода, как крышка. Ещё пара точных надрезов идеально острым ножом разметили равные доли. Не то гранат оказался слишком спелым, не то разлом небрежным – алый сок брызнул, залив рукава кимоно. Светлейший рассеянно стряхнул капли с серого шёлка, убрал жёсткие плёнки с зёрен и положил очищенную половинку фрукта подле своей дамы. Очередное ненавязчивое приглашение к капитуляции. Не встретив немедленного согласия, церемонно кивнул и вновь наполнил её бокал в гротескной пародии на подобострастного слугу.
– У Эдема нет стен, но ты упорно ищешь их, – выговорил Светлейший медленно и преувеличенно чётко, в каждом слове звучали горечь сожаления и едва уловимая мечтательность. – Безразлично, приняли мы твою руку или же ты – нашу. Вспомни, от чего ты бежала. Мы же в своём безмерном преклонении были готовы удовольствоваться малым. Но станет ли подобная скромность достойной наградой за сомнения в нашей щедрости для столь неугомонного создания?
Глава 8, в которой дамский каприз оборачивается опасной неожиданностью, а вождь Вольного Перешейка возвращается к своему народу
Глава 8, в которой дамский каприз оборачивается опасной неожиданностью, а вождь Вольного Перешейка возвращается к своему народу
Первые лучи солнца триумфально возвещали дивный новый день, но Герцогиня встретила восход в крайне мрачном настроении, будто вражескую армию у стен родового палаццо. Ничего хорошего будущее не сулило. До сих пор мерещилось, что треклятый корсет так и остался на ней, хотя она прекрасно помнила, сколь любезно даритель помог от него избавиться. По части внезапных смен настроения Адонаи, пожалуй, шёл с братом ноздря в ноздрю. Перекидываться сразу на этот раз не стала, сочтя небольшое промедление полезным, – открытый бунт был забавен адресату лишь поначалу. Хоть шпионь через дворцовых невидимок, хоть мысли читай, как свежую прессу, а свои же правила и устои ты ломать не станешь, государь и повелитель. Вот уж угораздило из когтей дракона да в пасть василиска… Герцогиня раздражённо воткнула серебряную ложку в шафрановое джелато, мягкий металл не выдержал и переломился на сгибе, вазочка пошла трещинами. На новый уровень вышел, bastardo coronato. Ничего, кофе и граппа ещё остались. Тут Герцогиня с подозрением покосилась на графин и кофейник, припомнив кое-какие дополнительные аргументы, пришедшие ей в голову после ухода Адонаи. Они казались разумными и довольно вескими, и возникли уж очень кстати... Герцогиня потёрла виски. Нет, повторять трюки другого мастера вряд ли стал бы, да ещё в такой ситуации. Но последствия всей этой чудовищной галантной дрессировки следует нивелировать, пока подобные «здравые» идеи не прописались в голове окончательно. Женщина пригубила кофе и принялась перебирать немногочисленную корреспонденцию, чтобы хоть чем-то отвлечься. Впрочем, надолго этого занятия не хватило – ничего действительно заслуживающего внимания на подносе не обнаружилось, в основном рутинная светская макулатура. Разве что письмо от одного из доверенных антикваров, сулившее «восхитительную редкость, достойную прекрасной донны». Специалистом он был отменным и хлеб свой ел не зря, так что каждая весточка от него неизменно приносила что-нибудь приятное или полезное. И плевать, что лавочка почтенного Эдельберта находится аккурат в том самом Сифре, который не сходит у всех с языка. Идеальный повод для небольшой прогулки – невиннее некуда, даже если за нею вздумают следить. Тут Герцогиня поморщилась – даже такие простые действия она начала взвешивать с оглядкой на раймирские традиции. Она залпом опрокинула рюмку граппы, а затем хлопнула в ладоши и с весёлой злостью крикнула, потревожив дворцовое эхо:
– Эй, Ньента!
После того, как безмолвная служанка помогла ей освежиться и переодеться, Герцогиня раздражённо махнула в сторону двери – «Убирайся!» – даже старая привычка быть безукоризненно вежливой со слугами в этом царстве невидимых рук и глаз начала давать сбой. Подождав для верности пару минут, она взяла с обувной кушетки золотой минодьер. В торце тяжелой коробочки, усеянной бриллиантами и рубинами великолепной огранки, таился небольшой пенал с отвинчивающейся крышкой. Вытряхнув из него на ладонь пару увесистых восковых шариков, Герцогиня медленно разжевала снадобье. Ни грана магии, подействует и во дворце – мёд, травы, коренья, тайный рецепт из далекого прошлого её любимой Пластины. Одного шарика человеку хватило бы на трое суток лихорадочной активности без отдыха и пищи. Расплатой за подобные подвиги всегда служило полное изнеможение и минимум пара дней беспробудного сна, больше похожего на кому. Ей это не грозило – проверенный конкокт действовал как мягкий, но достаточно надежный стимулятор, снимающий усталость и обостряющий чувства.
Было бы недурно, окажись обещанная редкость каким-нибудь старым артефактом... желательно позволяющим, как Лилит, хотя бы до поры до времени навязывать свою волю любому из Владык. Скорее всего, если таковой и существовал, сиятельные братья позаботились, чтобы «никогда более». Печально, но будем играть дальше с теми картами, что есть на руках... Напоследок оглядев покои, Герцогиня направилась прочь из дворца: Белый, как и Осенний, не позволял открывать порталы внутри себя. Ещё одно неудобство, ещё один повод злиться.
***
В первый миг Сифр, как и положено курортному городу, оглушал – зазывалы вовсю расхваливали ресторанчики и лавки, уличные музыканты играли каждый своё, а вездесущие мальчишки высматривали в толпе наиболее перспективных и беззащитных, чтобы предложить им услуги экскурсоводов, а то и натуральный камень «из кольца самой Лилит» или вавилонскую монетку. Герцогиня переместилась на площадь, где находился стационарный портал – народу здесь всегда было преизрядно, незачем возможным шпионам знать, куда именно она направляется. «Взгляд со стороны», пара заклинаний личины – теперь ненужного внимания она не привлечёт, любой недостаточно сильный демон, не говоря уж об ифритах или недолговечных, увидит не блистательную аристократку, а обычную местную матрону в ярком цветастом платье. В руках у тётки, разумеется, не золотая коробочка, усыпанная каменьями, а плетёная соломенная кошёлка, из которой торчат пучок зелени и свежевыпеченная лепёшка. Герцогиня тихо хихикнула – идея подурачиться и ввалиться к почтенному антиквару в лавку, не сбросив личины, показалась ей забавной.
Постоянного присутствия приказчика в зале особенности здешней охранной системы не требовали, но на звук дверного колокольчика никто так и не появился. Жаль, жаль, маленькая бесхитростная комедия положений сейчас бы очень развлекла. Может, сыграть роль до конца и демонстративно утащить какую-нибудь дешёвую бутафорию, чтобы привлечь внимание? Но куда лучше проучить хозяина лавочки, чтобы в другой раз следил за помощниками. Некоторые гости вполне способны найти дорогу и сами, но зачем тогда держать нерадивых дармоедов?
Внутри здание было, разумеется, куда больше, чем снаружи, везде горел мягкий свет, но после ослепительных просторов Белого дворца помещения казались чередой полутёмных захламленных каморок с потолками для карликов. Оказавшись на месте, Герцогиня постучала нарочито робко, однако вошла, не дожидаясь, пока ей ответят.
– А, моя драгоценная донна! – до крайности удивлённый антиквар пулей вылетел из кресла, не забывая улыбаться во все свои (и не свои) зубы. Резво кинулся целовать ручки и рассыпать извинения. – Какой конфуз! Этот мошенник опять куда-то запропастился? Положительно, когда-нибудь моё терпение лопнет, я сделаю из мерзавца чучело и поставлю у входа, клянусь всеми пластинами Веера, сколько их ни есть! Но он уже наказал сам себя, упустив сладостный миг, когда ваша красота озарила наш убогий угол, превратив всю воду в вино, а стекло в бриллианты, и даровала благословенную искру счастья даже сушёному василиску под потолком!
Прекрасно. Просто прекрасно. Совершенно очевидно, что это не господин Эдельберт – почтенный антиквар был чистокровнейшим демоном родом из Горного удела, но, увы, никудышным магом. Его сил хватало на изучение и реставрацию вещей, но не более – о том, чтобы он распознал маскировку, речи быть не могло . Возможно, какой-нибудь новый охранный амулет или заклинание на логове? «Взгляд со стороны», проверка защитных чар – всё это Герцогиня проделала осторожно, продолжая смущённо улыбаться. Полный порядок, никаких сюрпризов. Магическим зрением Герцогиня прощупала своего визави и с трудом удержалась от того, чтобы совершенно неаристократически выругаться. Этому-то что здесь нужно? В совпадения она не верила... В сознательное предательство антиквара тоже – уроженцы Удела были на редкость честны. Поговорка "слово детей Полоза вернее пробы" возникла не на пустом месте. Даже будь антиквар обычным сифрским выжигой, ни малейшей выгоды от предательства он не получал – какую бы взятку ни предложил опальный премьер, она удвоила бы сумму. Шантаж? Насколько ей известно, шантажировать торговца было нечем – близких у него не осталось, а живущей в Горном уделе дальней родне Бааль не мог угрожать ничем. Идиотка! Прежде, чем мчаться в Сифр, ломая каблуки, следовало магическим зрением просмотреть письмо – теперь совершенно ясно, что бедняга Эдельберт или вовсе не держал его в руках, или писал под каким-нибудь заклятием. Очаровательный поворот – преступник, озаряющий стоваттной улыбочкой место преступления и явно обрадованный появлением главной жертвы, а она – по-прежнему в облике сифрской тетёхи с кошелкой и без малейшего понятия, что могло настолько понадобиться от неё опальному министру. Кора ди Малефико холодно улыбнулась и убрала маскировку – смысла в ней уже не было, а затрачиваемой на маскарад магии, вполне возможно, найдется лучшее применение.
Фальшивый Эдельберт не обратил на это ни малейшего внимания, продолжая скалиться и расточать любезности. С личностью антиквара господин экс-премьер познакомиться очевидно не удосужился, потому от разительного несовпадения речи, мимики и манеры держаться быстро возник крайне тягостный эффект, о котором Кора до этого момента знала лишь теоретически. Вот что, должно быть, чувствовали родные, друзья и знакомцы тех, кто становился игрушками любителей дурновкусных шуток с временным одержанием. Та же внешность, те же черты – и какая-то спятившая погань внутри, заставляющая жертву дёргаться, откалывать несвойственные ей коленца и нести всякий бред, а то и вытворять вещи много хуже.
– Что же вы молчите, о прекраснейшая драгоценность любой сокровищницы? Понимаю, вы имеете полное право лишить меня своей благосклонности, но проявите ещё немного терпения. Слава о его безграничности разносится далеко за пределами вашего нынешнего царства. – Мерзавец издевался чуть ли не открыто, сосредоточив на Герцогине пристальный немигающий взгляд, не претерпевший, впрочем, никаких изменений, когда с её персоны переместился на большие напольные часы из палисандрового дерева, а затем на стол. – Возможно, я смогу исправить свою оплошность и предложить вам нечто, чего вы – без преувеличения! – не смогли бы получить более нигде.
Перед Герцогиней возникла небольшая коробочка, от которой ощутимо веяло магией. Древней и мощной даже по меркам демонов.
– Откройте. Уверен, лот вас не разочарует, – в голосе «Эдельберта» прорезались характерные премьерские ноты.
Лишить благосклонности? Смело. Лишить можно того, чем ты обладал, не более – но и не менее того. Что может предложить этот державный лавочник матери наследника Темнейшего и любовнице Светлейшего? Хаос бы его побрал. По Баалю очевидно плачет уютная камера в Бездне. Горючими слезами с отчетливым ароматом керосина. Что ж, она не смутится поднести спичку к лужице и насладиться заревом, а затем проследить, чтобы безумец оказался там, где ему самое место. Но не раньше, чем удовлетворит свое любопытство. Возможно, ей следовало испугаться, но увы – бояться она не умела, сколько помнила себя. Магическое зрение позволило увидеть содержимое, не прикасаясь к футляру, – ещё одно свидетельство сумасшествия Бааля, артефакты такой силы полагалось держать в более надежных, полностью экранирующих магию шкатулках.
– Разочаровать можно лишь того, кто уже очарован, – равнодушно произнесла она. – Кольцо прекрасно сохранилось, но огненный опал – не мой камень. Кроме того, – деланно улыбнулась Герцогиня, – там, где я провела немало столетий, распространён забавный предрассудок. Считается, что украшения, принадлежавшие женщине с несчастливой судьбой, становятся артефактами, приносящими беды всем последующим владелицам. Говорят, такие вещи лучше отдать ювелирам, чтобы те создали из камней и металла нечто новое – недолговечные верят, будто жар тигля и тепло рук мастера уничтожают проклятие. Отдавать в переплавку украшение такой древности и силы – преступление, носить его – безумие.
– Кольцо лишь символ, – отмахнулся собеседник, и по его тону Герцогиня поняла, что он не шутит. – Как и суеверия столь любезных вашему сердцу недолговечных. Он может быть истолкован различно, но в ваших интересах не совершить ошибки. Сделав несколько подряд, так легко оказаться во власти гнева или досады, поддаться порыву – и тем умножить вред. Я способен предложить вам гораздо больше, чем вы имели когда-либо, уже имеете или сможете иметь. – Тронувшая чужие губы улыбка Бааля сделалась более тёплой и, насколько это возможно, искренней. В данную минуту он и правда верил в то, что говорил, но возникло ощущение, словно сказанное было адресовано кому-то ещё. – То, чего, быть может, не получила предыдущая хозяйка кольца. Если уж вы в очаровательном заблуждении своём верите в несчастливую судьбу вещей и их владельцев – поверьте и в то, что этой судьбе не обязательно следовать. Можно просто сломать ей хребет. А жар тигля и тепло рук мастера обеспечат переплавку обломков в нечто новое и прекрасное, нужен будет лишь достойный эскиз.
Кажется, он без притворства полагает, что способен на большее, нежели оба государя, вместе взятые. Она до предела напрягла магическое зрение. Что же тебе надо от меня, безумец, за что ты намерен столь щедро расплатиться? На бескорыстные дары ты и в лучшие-то времена не был способен... жаль, что она – не менталистка уровня Самаэля или Маклина и не может узнать всё, не подыграв собеседнику.
– Сколь помнится, предыдущая владелица кольца мечтала о безграничной власти над Веером – уж не желаете ли вы сказать, что, обладая возможностью сорвать такой крупный куш, предпочли бы не пользоваться им, а отдать мне? – Герцогиня фыркнула. – Даже если бы я внезапно стала наивна, как недолговечная, у меня хватило бы ума понять, что в обмен на подобный дар потребуют нечто равноценное. Увы, у меня нет ничего, что сравнилось бы с властью двух Владык и силой Веера миров – а значит, обмен невозможен.
– Обмен не обязан казаться равноценным, но это вовсе не означает, что он не может таковым быть. Хаос изменчив и чужд грубой арифметике. Сила соразмерная или превосходящая – не всегда залог успеха, – теперь голос целиком принадлежал Баалю, приобретя при смене тембра весьма недвусмысленные вкрадчивые интонации. Кора, конечно, опознала их, но от подобной наглости временно утратила дар речи и внимательно всмотрелась в стремительно желтеющие глаза собеседника, пока тот продолжал разливаться соловьём. – Капля воды не твёрже камня, но вполне способна раздробить его. Потому о том, что есть у вас, и чего нет – позвольте судить мне. Поверьте, вы прекрасно с этим справлялись, но теперь появилась возможность извлечь дополнительную выгоду.
– Некоторые ваши слова легко принять за оскорбление, – поморщилась Герцогиня. – В память о том, что вы долгое время были ближайшим сподвижником отца моего любимого сына я не стану торопиться с выводами, но жду более четких формулировок.
Пусть говорит. Есть и другие способы узнать правду. В юности ей хотелось быть ясновидицей, как Имельда, и читать образы удавалось весьма недурно. Выберем тактику не менталиста, а гадалки, не тронем мысли, попробуем зацепить память. Недавние образы. От напряжения заныл висок, но фокус удался. Смерть. Нелепая, неоплаченная и неоплаканная. Родная кровь.
– Вы упускаете свой шанс, Кора, – неодобрительно качнул головой Бааль, начиная терять терпение. Он извлёк кольцо на свет, взвесил на ладони. – Вы либо делаете это намеренно, либо действительно не способны оценить то, что вам предлагают. – Бааль медленно сжал руку в кулак, и, как только послышался хруст умирающего камня, меж пальцев с шипением потёк металл. Но не причинил вреда, а впитался в кожу до того, как хоть одна капля упала на ковер. В комнате будто бы приоткрылась заслонка огромной печи. Виной всему было не только и не столько треклятое кольцо. Мощное излучение исходило от того, что стояло перед ней. Гротескный сплав проступающих черт бывшего премьер-министра и медленно тающих останков облика несчастного антиквара снова улыбнулся. Любезность настойчивого ухажёра испарилась, теперь от него отчётливо веяло радушием отверстой огненной могилы.
– Ты перешёл черту, – Герцогиня стиснула золотую коробочку так, что камни врезались в кожу. – Кровь на тебе вижу не только я, её видит Хаос. И он не примет тебя, – не дожидаясь ответа, она открыла портал и исчезла. Даже если Бааль решит последовать за ней, ему это не удастся – Герцогиня не пожалела сил, и пространство за ней схлопнулось с ослепительной вспышкой. Вряд ли от комнаты осталось хоть что-нибудь. Бааля убить нелегко, боевое заклинание, способное испепелить на месте более слабое существо, для него окажется чем-то вроде светошумовой гранаты. Но не помешает всё же рассказать о столь прекрасно проведённом времени как минимум одному из владык Веера – не из лояльности, а всего лишь потому, что здесь шансов получить достойную награду окажется неизмеримо больше.
***
– Брат Фероз, хорошо ли устроили пришедших к нам? Накормили, нашли место, напоили вином из фонтанов? – Решка давно поняла, что главное – перехватить инициативу. Когда Зоэль не появился на следующий день, а организованные им «акции возмездия» не прекращались и продолжали потрясать город, она без обиняков заявила Ферозу, что как провозглашённый «символ, идол и эталон» Богини принимает на себя тяжкую ношу власти до возвращения пророка. Девушка была готова, если понадобится, пустить в ход авторитет деда – дескать, лучше вам согласиться подчиняться мне, пока не явился он, – но даже этого не потребовалось: командовать ей позволили подозрительно легко. Еще одно доказательство правоты Великой матери – мужчины трусоваты и слабы, а для свершений нуждаются в том, чтобы их направляла нежная, но сильная рука мудрой и понимающей женщины. После того, что они тут накуролесили, ими неизбежно заинтересуются – если ещё не – владыки Раймира и Адмира. Нет сомнений, что ни Керим, уже организовавший бойкую торговлишку возвращающим магию вином из фонтанов, ни Лино, прочно обосновавшийся в здании мэрии со своими факирами, чтобы строчить оттуда законы, восстанавливающие «попранную историческую справедливость», ни даже Фероз, которого никто не смог бы назвать трусом, совершенно не планируют брать вину на себя, когда – если! – на мятежный Перешеек обрушится удар любой из двух держав, а то и обеих вместе. Чуть что, сошлются на обморочившего весь Сифр и злокозненно исчезнувшего хидира. Она же, вызвавшись стать официальной местоблюстительницей Зоэля, фактически предложила себя в жертву вместо беглого посланника. Неудивительно, что желающих оспорить громкий, но опасный титул не нашлось.
– Да, дочь Великой, – откликнулся Фероз. – Все, кто желает стать гражданами Вольного Перешейка, получают пищу и магическое вино, у них нет недостатка ни в чем.
– Превосходно, брат, – Решка надеялась, что со стороны её благосклонный кивок выглядит достаточно царственно. Странно, что до сих пор не вмешался старый скорпион – неужели тоже струсил? Или, в отличие от прочих, дед дармового вина из фонтанов даже не пригубил, а посему не утратил обычной рассудительности и вовремя заметил, что Эфор со свитой слишком легко оставили город, да и прочих «чужаков», против которых выступил Зоэль, будто дракон проглотил? И вылезет со своим вердиктом, а также с попыткой перехватить бразды правления лишь тогда, когда посланный на смерть не вернется или же вернется без золотой ветки. Про себя Решка полагала, что треклятую хворостину вполне можно заказать ювелиру где-нибудь в Уделе и предъявить толпе – поди кто видел, как эта ветка выглядит? А дети Полоза умеют отливать из драгоценных металлов даже хрупкие безвременники, используя как модель для формовки настоящие живые цветы – что им тот гранатовый дрын... Решка надеялась, что Зоэль не глупее, потому хоть до этого трюка додумается. И лучше бы ему не затягивать – все прекрасно справляются без него, но, поскольку декрет он утащил с собой, судьба Вольного Перешейка теперь в руках Великой матери. Фонтаны покуда не иссякли, магия не оставила верных тарайин – и это вселяло надежду, что если уж посланник Амы Лайлы сложил голову по воле деда с его дурацкими проверками, то, по крайней мере, она сама ещё не покинула своих детей. Решка настолько погрузилась в размышления, что едва не споткнулась об очередного нового гражданина, решившего помолиться Всематери прямо на мостовой.
– Да облегчит Великая мать тяжесть твоих дум, о блистательная Хали, достойная дочь Пустошей и верная сподвижница нашего пророка! Дай руку, хафида, помоги старику подняться…
– А посох-то вам на что, отец мудрости и брат праведности? – сердито ответила Решка. Одного взгляда в блестящие чёрные глаза под густыми седыми бровями было довольно, чтобы без труда опознать, что за «паломник» угодил ей под ноги. Своим новым именем она втайне гордилась, звучало ласковое прозвище, данное Зоэлем, и правда куда более значительно, чем простецкое «Решка». Многие правительницы, восходя на престол, меняли прежние имена, чтобы быть ближе к своему народу. Зря деду вздумалось так глупо шутить, кто знает, как повернётся дело. Но продолжила нарочито легкомысленно. – А имя – вздор, один трепач назвал, другие подхватили…
– На что пастырю его посох – то всякому ведомо, – многозначительно и сурово изрёк Малхаз, не купившись на милую маленькую уловку. – Чтобы наставлять и указывать верный путь заблудшим. Садись, пусть люди видят, что подруга пророка благочестива, милосердна и скромна. Хоть и вырядилась, как на трон, а беседует на пыльных камнях с простым стариком.
Решка возвела глаза к небу, но промолчала. Послушно уселась рядом с «паломником» на нагретую солнцем каменную мостовую и сделала вид, что готова внимать очередным нравоучениям. Стоило вспомнить некстати – и вот скорпион собственной персоной, а она-то радовалась, что у него хватило ума сидеть тихо.
Притворяясь, будто целует край наброшенного на плечи внучки платка, Малхаз с проворством оценщика пощупал расшитую шёлком и серебром ткань.
– За этим ли я посылал тебя к тарайин? – тихо, но пафосно вопросил он. – Если за тряпки и побрякушки ты продала клан и вознамерилась считать себя умнее старейшин, значит, я плохо учил тебя.
– Напротив, о мудрейший, – Решка лицемерно потупилась. – Слишком хорошо, и я благодарна за уроки. Кто внушал мне, что совет старейшин – сборище выживших из ума ханжей, и не заслуживает даже своего нынешнего места, не говоря уж о том, на которое претендует? Кто рассказывал о величии нашего клана и о том, что последняя служанка дома аль Кувира по древности рода может соперничать с любым аристократом Сифра? Я была хорошей ученицей – и не требую ничего, на что не имела бы права.
Малхаз почтительно взял ладонь девушки в свои, якобы прося благословения. Иссохшие и дочерна загорелые руки тщедушного старца обладали, тем не менее, железной хваткой. Ответил он по-прежнему негромко, но уже тем особым тоном, каким обычно отдавал приказы, исполняемые беспрекословно.
– Коли так, не забывай и обязанности. Ты не сможешь дать страждущим того, что обещал этот несчастный. Не будь мальчишка так слеп в своей гордыне, непременно обратился бы ко мне, но предпочёл соперничество дружбе. А если и правда отправился в Эдем, то… Суд безмолвных стражей скор и не оставляет следов. Если не хочешь быть лишь сосудом Богини, красивым, но пустым, не жди покойника. Объяви, что Великая мать открыла в сердце лжепророка вероломное предательство и сообщила тебе, верной своей дочери. Ты же всегда была талантливой девочкой и прекрасной рассказчицей. Свидетели чудесного озарения сразу же найдутся в избытке. Два оставшихся подельника твоего дружка послужат благу клана действием или бездействием. Будь благоразумна, и клан не оставит тебя.
Решка не успела ничего сказать – за их спинами кто-то, видимо, перебрав, грохнулся в фонтан и взметнул столб брызг. Вместо хохота и подначек над площадью неожиданно воцарилась мёртвая тишина, а солнце засияло ярче, буквально обжигая. Девушка вскочила на ноги столь резко, что заставила подняться так и не выпустившего её рук Малхаза. Сияло не солнце – сияла хворостина, которую мёртвой хваткой сжимал вылезающий из фонтана Зоэль. Встал на бортик, встряхнулся, словно собака, обдав всех, кто не успел отскочить, «Серебром Сифра», и победительно воздел над головой свою добычу.
–Благие вести для граждан Вольного Перешейка: избранники Богини не умирают! – усиленный магией голос прогремел над площадью. – Вы ждали – и я вернулся! Вилку в бок всем престарелым любителям ботаники и невыполнимых заданий. Великая мать указала мне тайный путь в проклятый сад слепого хромца. Волей её я был укрыт, как плащом. Стал тенью среди теней, безмолвных и бесплотных, и своими глазами видел лики стражей Эдема, ужасные и совершенные. Богиня вложила в руку мою эту ветвь, а в уста – слова, которые слышите вы сейчас. Встряхните перегоревшее сердце эпохи – и верою вашей поднимется из песков Вавилон!
Малхаз вздрогнул и отпустил руки внучки. Некоторое время он стоял, словно оглушённый, но затем пришел в себя. Сбросив личину паломника, он твёрдым шагом направился к фонтану.
– Что ж, мы услышали тебя, – его голос также разнесся над площадью. – Но уверен ли ты, мальчик, что верно всё понял? Слова Изначальных темны...
– Они темны для тех, кто предпочёл блуждать во тьме, о шейх, – с весёлой злостью откликнулся Зоэль. – Но те, кто выбрал свет истины, видят в душах своих, что я не лгу! Эта золотая розга ещё оставит знатные шрамы на заскорузлых ягодицах истории! – молодой ифрит залихватски погрозил невидимым врагам своим сияющим трофеем и с довольным видом оглядел собравшихся.
– Великая совершила поистине удивительное, даже пребывая в заточении, но не истощаешь ли ты её сил понапрасну, бросая вызов всему свету? Кто восполнит потери и поможет защитить выбравших свет, когда гнев тиранов, вызванный твоей бравадой, обрушится на город? – Старый скорпион, оказывается, умел открыто признавать поражение, но сделал это в своей вкрадчивой двусмысленной манере.
– Если, папаша. Если. Пускай шлют послов, поговорим. А чтобы разговор состоялся в тёплой дружественной атмосфере, покажем соседям, что мы – не слабоумные буйные дети, которым нужны две смены армейских нянек, чтобы навести порядок в доме. Захватчики изгнаны, пора прибрать устроенный срач. Очистительный огонь возмездия сменится мирным светом костров шабаша, побоища – танцами, а вопли праведного гнева – песнями в честь той, что освободила нас. За всеми, кто, побеждая дракона, сам уподобился ему в ненасытности и злобе, проследит брат Фероз. Как начальник городской стражи Сифра и министр внутренних дел Вольного Перешейка. Под мудрым руководством брата Элинора, разумеется. Уверен, ваш новый мэр будет куда лучше прежнего! А господину брату министру торговли, финансов и прочей экономики, если он не завяжет барыжить вином из фонтанов, я лично руки оборву и в задницу засуну, чтоб замаялся в такой позиции прибыли от спекуляций подсчитывать. Магия Всематери – не товар!
Не дожидаясь новых вопросов, Зоэль спрыгнул с бортика и подошёл к Решке, небрежно помахивая веткой.
– Ну, моя Хали, вижу, ты держалась молодцом, глаз не выплакала по безвременной кончине любимого. Надеюсь, кормят у нас не только паломников? Жрать хочу, сил нет.
Решке в свою очередь очень захотелось на правах символа, идола и эталона треснуть неофициального главу стихийно образованного кабинета министров его же трофеем, но выразить всё, что она думает по поводу линии партии, хотя бы словами, помешали радостные народные массы – к ним приблизилась группа возбуждённо споривших ифритов, на ходу разворачивавших странное зелёное знамя.
– Вот это поворот! – расхохотался Зоэль, увидев изображение на полотнище. – Это что же, братцы, творческая инициатива? Гротеск, понимаю!
– Это флаг! – несколько обиделся шедший впереди высокий блондин с кольцом в носу, судя по всему, художник. – Какое ж государство без флага?
Решка замаскировала смешок кашлем: по всей видимости, автор вдохновенно пытался изобразить Великую мать, но слишком увлёкся, когда дошёл до бюста. Отчего получившаяся фигура состояла в основном из грудей. Природу странного существа в объятиях Великой, похожего на гигантскую рогатую вошь, несколько прояснил семенящий следом за парнями молоденький чёрный козлик.
– Великую мать мы живьём не видели, зато козёл писан с натуры, – гордо улыбаясь, сообщил блондин, пока основатель новорожденной державы мужественно сражался с собственной слишком живой мимикой. – Его мы тоже приносим в дар той, что вернула нам свободу и магию. Каждый должен внести свой вклад.
Зоэль выслушал речь с предельно серьёзной миной, убрал золотую ветку из-под носа у жертвенного козлика, воткнув в причёску, а затем с чувством пожал всем руки и поблагодарил в самых тёплых выражениях, из которых адресаты поняли хорошо если половину.

Очередной неожиданный выплеск вина на мостовую из многострадального фонтана оказался куда обильнее – плиты на площади напрочь залило розовым. На краю чаши на долю секунды застыли два изящных звериных тела – а затем синхронным прыжком полетели прямо на Решку. Девушка успела выхватить крошечный и совершенно бесполезный в такой ситуации нож, но быстро осознала, что ни Зоэль, ни она, ни тем более, компания с самопальным знаменем зверей не интересует. Леопарды проигнорировали отшатнувшихся революционеров, зато на несчастного козла налетели сверху, словно кошки на мышь. Скромная общественная жертва Всематери даже мекнуть не успела. Не обращая внимания на окруживших их импровизированную столовую любопытных, звери деловито пожирали мясо, даже не порыкивая друг на друга. Окончив трапезу и как следует вылизавшись, хищники застыли бок о бок, словно скульптурная группа, и благосклонно кивнули подателю козла, блондину-художнику. Это выглядело срежиссированным цирковым номером – но Решка видела, как парень шарахнулся от леопардов. Их появление для него оказалось не меньшим сюрпризом, чем для всех остальных
– Великая мать приняла жертву, – отодвинув Решку плечом, в центр круга протолкался неугомонный дед. Девушка закатила глаза. Если Малхаз решил таким образом опробовать какой-нибудь новый амулет, надо держать ухо востро – неизвестно, чем ещё, кроме козлятины, питаются эти пушистые красавчики. Но звери очевидно не имели ни малейшего отношения к Малхазу – они не отреагировали на него, а когда старик распростерся перед ними в почтительном поклоне, дружно отвернулись и издевательски зевнули, показав роскошные клыки.
Решка могла поклясться, что дед ничуть не был обескуражен реакцией. Неужели скотины все-таки принадлежат ему? Что это может быть за амулет-то, о котором она ни разу не слышала? Малхаз тем временем со всем доступным распростертому ниц достоинством обратился к зверям, умоляя их оказать ему честь и посетить его скромный дом. Леопарды переглянулись – Решке показалось, что звери подмигнули друг другу – но остались царственно неподвижны. «Не только вас, всех, всех присутствующих зову на славный пир в честь Всематери», – спохватился старик. Пятнистые живые изваяния синхронно кивнули, встали и мягким шагом невозмутимо потрусили через площадь аккурат в направлении домов клана аль Кувира. Несмотря на то, что шли они с явной ленцой, поспевать за ними было нелегко.
Леопарды подошли к воротам и, не замедляясь, одновременно взлетели на высокую каменную ограду, чтобы непринуждённо улечься на ней. Среди слуг хищники посеяли изрядную панику. Кто понёсся прятаться, кто в оружейную – так что ворота Малхазу пришлось распахивать перед дорогими гостями собственноручно. Решка хихикнула, прикрывшись ладонью – ей показалось, что звери самодовольно ухмыляются. Первоначальный испуг, вызванный их появлением, совершенно прошёл – в конце концов, если бы посланные Богиней леопарды желали растерзать её и Зоэля, они спокойно могли бы сделать это прямо на площади. Вон как с козлом расправились – оставили лишь ошмётки шкуры и осколки изгрызенных костей, даже кровь аккуратно слизали. Слуг они тоже не тронули, не спрыгнули во двор, а дождались на заборе, пока Малхаз и многочисленные гости войдут. Пока дед распекал слуг и распоряжался как можно скорее накрыть столы, самопровозглашённая королева Перешейка обдумывала, нельзя ли как-нибудь приручить зверей, чтобы оставить при себе. Если леопарды согласятся украшать подножие трона, когда они с Зоэлем будут принимать послов, картина выйдет недурная. Да и охранники из таких сильных и опасных созданий получатся превосходные – и, в отличие от двуногих, верные и неподкупные... Грандиозные планы грубо прервал один из потенциальных стражей престола – зверь подошел к ней, и, привстав на задние лапы, лизнул в щёку. Ощущение было такое, будто по лицу с силой мазнули наждаком – Решка взвизгнула от неожиданности и спряталась за Зоэля. Леопард, довольный произведенным эффектом, немедленно отошёл. Его пятнистая морда показалась Решке на редкость глумливой. Ерунда, не может же он, хоть и послан Всематерью, читать мысли?
Дед, радушно улыбаясь, призывал всех войти под его скромный кров – правда, обращался почему-то исключительно к леопардам. Звери, спокойно улёгшиеся бок о бок на одну из лучших клумб с пионами, вняли не сразу – прежде, чем встать, они старательно вылизались, примерно так, как это делают домашние кошки. Слуги опасливо косились на необычных гостей, но тех, по всей видимости, более всего занимали собственные лоснящиеся пёстрые шкуры. Наконец, закончив туалет, леопарды встали и грациозно скользнули по мраморной лестнице в распахнутые двери. В зале они слегка замешкались, должно быть, выбирая лежанку поудобнее, и вспрыгнули на широкую низкую усыпанную подушками тахту у окна. Пока гости рассаживались, всеобщее внимание перетянул на себя Зоэль – очевидно, мстил за неожиданную пешую прогулку и длительное молчание. О том, что жрать он хочет ещё сильнее, чем две милые киски у окна, пророк возвестил раза три, на разные лады и с разным желаемым меню. Повинуясь жесту хозяина дома, слуги начали вносить блюда с меззе. Малхаз настаивал, чтобы первыми получили угощение и кубок вина «самые дорогие гости, дети Богини», чем вызвал у прислужников некоторый ступор: они не очень представляли, как подать хищникам закуски, соусы и лепешки, а менее того понимали, как и зачем поить зверей чем-то, кроме воды. Наконец, посовещавшись, удалились, чтобы принести с кухни фаянсовый таз, налитый вином до краёв, и столь же внушительную медную кастрюлю для варенья, наполненную спешно зарезанными курами. Осторожно косясь на Малхаза и испуганно – на столь милых его сердцу леопардов, сомнительную сервировку водрузили на ковер на некотором отдалении от тахты, и раскланялись. Малхаз в сердцах обозвал слуг пёсьими детьми, но было поздно – со стороны окна раздался низкий заливистый хохот. Вскинувшиеся на звук гости с удивлением обнаружили вместо валявшихся на подушках и похожих, как две капли воды, леопардов двух столь же одинаковых демонов. Тускло-рыжие волосы, серебристые, почти белые глаза, мускулистые смуглые тела. Мункар и Накир, знаменитые Двухголовые, отсмеявшись, заклинанием превратили таз с вином в огромную оплетённую соломой бутыль с неизвестным содержимым. Приложившись к ней по очереди, братья одобрительно кивнули и лучезарно улыбнулись собравшимся.
– Мы очень рады оказаться в столь примечательной компании и искренне благодарим за приглашение, – в один голос произнесли они.
Глава 9, в которой некоторые дети государей-миродержцев проявляют исключительную тягу к знаниям
Глава 9, в которой некоторые дети государей-миродержцев проявляют исключительную тягу к знаниям
Зоэль внимательно следил за бывшими леопардами. В глазах его зажглись торжествующие огоньки – подвох он почуял сразу, теперь же у него появились целых две новые – и весьма достойные! – мишени. Он с демонстративным негодованием обратился к Малхазу:
– Напрасные слова ваши, папаша, пёсьи дети – они в Адмире, в Совете заседают. Раймир – дело другое, товарищи послы сразу и наглядно продемонстрировали глубинное отличие государственной идеологии, а заодно и мощь бархатных когтистых лап режима. Даром что не по эмблеме, зато сообразно истинной природе. Уважаю честность! – тяжёлая бутыль внезапно ускользнула от «товарищей послов» и оказалась в руке Зоэля. – Ну что же, рад приветствовать в лицах и от лица! – он от души приложился к угощению. Посторонние звуки смолкли, было слышно только бульканье вина, уходящего в бездонную Зоэлеву глотку. Когда гостей, благоговейно уставившихся на мелькающий туда-сюда кадык пророка, посетила мысль, не собрался ли он захлебнуться, Зоэль наконец оторвался от бутыли и сообщил с видом заправского дегустатора:
– Любимый напиток тиранов и женщин. Говорят, такова на вкус безраздельная власть. А как по мне, хвалёная кумандария – просто компот, наливай да пей. Державные подхвостья от неё не слипаются, значит, и нам бояться нечего, верно? Но доброй выдержанной касе всё же не чета. Однако напоминание о важном своевременное! У нас там народные массы изнывают, страждут и стремительно просыхают на солнышке, – Зоэль метнул острый взгляд за спины близнецов. В окно, задёрнутое лишь тонкой вуалью, было превосходно видно, что под домом Малхаза уже собралась толпа. – Сколь мило мне зрелище восторженного электората... Он, конечно, пока недостаточно восторжен, но это дело мы поправим. Подвиньтесь, кисы, какие-то вы слишком крупные, – он ничтоже сумняшеся вскочил на тахту, растолкал раймирцев и рванул на себя оконную створку. Балансируя на узком каменном подоконнике так лихо, что только чудом не вывалился наружу, заорал:
– Всем, кто пошёл за мной, – счастья за счёт заведения!
Восторженный вой толпы, узревшей своего кумира, оглушал даже здесь. Имя его звучало едва ли не чаще, чем хвалы Богине.
– Тише, драгоценные, магия не терпит шума, – погрозил своей пастве Зоэль. – Кто будет зря драть глотку – вином её не промочит!
Народ притих и заозирался: очередное обещание халявной выпивки пленило отважные сердца избравших свет, и теперь они силились угадать, откуда на пыльной улице возникнет новый дар пророка. Тот сполна насладился произведённым эффектом и милостиво махнул рукой:
– Итак, в ответ на чаяния славного народа Вольного Перешейка, повелеваю: с этого момента и на три часа кряду быть тут винному роднику!
Родник и правда образовался – вино запузырилось и забило через край старой надтреснутой каменной лохани, с незапамятных времен стоявшей под большим тутовником на углу улицы. Очевидно, когда-то там был источник, а лохань предназначалась для того, чтобы любой мимоезжий мог освежиться и напоить лошадей.
– Ну вот, теперь докучать мой народ мне перестанет, – самодовольно заявил Зоэль, спрыгивая с тахты. – Папаша, – обратился он к Малхазу, – отправь-ка слуг с каким-никаким закусоном моим верным! Да распорядись, чтоб захватили свободную тару, винца себе набрать. Ты ж, скаред, небось, и чаю спитого жалеешь, так пусть погуляют на славу.
Побагровевший Малхаз промолчал – очевидно, не желал выставить себя скупердяем перед высокородными раймирцами. Подозвав управляющего, он шёпотом отдал какие-то указания.
– Теперь, когда народ на глазах становится весел, сыт и пьян, – не унимался Зоэль, – можем заняться делами государственными. Ну что, кисули, договор-то подпишем?
– Какой ещё договор? – вполне искренне изумились Двухголовые. До сей поры они молчали – возможно, мысленно о чём-то переговаривались между собой, но вида не подавали.
– Как это какой? – невинное удивление Зоэля можно было продавать в нарезку и в розлив. – Чтоб честь по чести, договор о взаимопомощи между нашими великими державами на случай военного нападения.
– Нападения? Кого и на кого? – оба вопроса прозвучали почти одновременно.
– Да в кого ж вы такие непонятливые-то, кисаньки? – Зоэль аж руками всплеснул. – На Раймир, скажем. Или на Вольный Перешеек. На вас, значит, нападут – мы на выручку и поспешим. А если вдруг к нам кто полезет – то уж вам нас спасать придётся.
Двухголовые оглядели пророка и народного кумира со смесью любезной снисходительности и недоумения, а затем не выдержали и громко расхохотались. Но Зоэль уже вошёл в раж и совершенно не испытывал никакого страха или пиетета перед могущественными командорами кшатри и детьми Богини.
– Понимаю, с кондачка подмахивать вам невместно, престиж империи и честь девичья не позволяют. Но мы пошуршим подольше, познакомимся поближе, авось сговоримся полюбовно!
– Коль скоро детям Богини было угодно принять более привычный облик, – вкрадчиво заметил Малхаз, – возможно, им захочется и сесть, как подобает почётным гостям, во главе стола?
Он подозвал мажордома, и через пару минут в зал втащили огромное кресло, похожее на парный трон, каковым вызолоченная громада наверняка и являлась много лет назад. Зоэль в мгновение ока уместил на шитых золотом и жемчугом потёртых бархатных подушках свое тощее седалище и поманил Решку к себе.
– Кисули, – мстительно заметил он, – как и положено котикам, пребывают без штанов. Ещё натрут себе чего вышивкой... нехорошо будет, если после застолья вельможные зады украсятся неподобающим узором!
Малхаз насупился. Если бы он только мог убивать взглядом, нахальному пророку пришлось бы несладко. Напряжение разрядили «кисули», неторопливо бок о бок подошедшие к столу. Хаос знает, когда они успели облачиться в штаны из некрашеной тонкой замши, отделанные серебряными бляхами с бирюзой пояса, массивные нашейные гривны и широкие парные браслеты, больше напоминающие боевые наручи, всё из того же серебра с бирюзой. Вопреки тайным чаяниям Малхаза, обретение штанов не пробудило у детей Богини желания выселять Зоэля с Решкой из недр древнего царственного чудовища вавилонских времен. Близнецы переглянулись – и на противоположном конце стола возник другой трон, менее помпезный, зато даже на вид несравненно более чистый, широкий и удобный. Решка завистливо посмотрела на подлокотники – в отличие от того, на который пришлось опираться ей, с острыми гранями резьбы, эти были гладкими и широкими, позволяющими поставить рядом с собой бокал или тарелку. Спинка и сиденье были обтянуты толстой мягкой шкурой. Водрузив между собой бутыль, которую Зоэлю, невзирая на все старания, опустошить не удалось, Мункар и Накир взглядами переместили кастрюлю с курами с ковра в центр стола. Решка собралась было поморщиться, но с удивлением уловила весьма соблазнительный аромат отменно зажаренной птицы. Дети Всематери и правда были очень сильны – они ведь даже не смотрели на этих злосчастных кур, не то, что не читали заклинаний! Тем не менее, тушки уже не были сырыми, непотрошеными и недощипанными. Взору гостей предстали порционные куски с румяной корочкой, от которых исходил дразнящий запах розового перца, тимьяна и ещё каких-то трав.
– Угощайтесь, – улыбнулись Двухголовые и подали пример гостям, взяв по крылышку каждый.
Хорошо им, – завистливо подумала Решка. В леопардовых шкурах закусили козлом, а теперь изображают, что не голодны и участвуют в пирушке лишь из вежливости. Вот, видать, откуда пошли сказки про то, что наиболее сильные демоны не нуждаются ни в питье, ни в пище, ни во сне...
Зоэль после своих таинственных и славных свершений в еде определённо нуждался, потому начал методично истреблять всё, до чего мог дотянуться. За дикие застольные манеры и прожорливость своего царя на торжественном пиру Решке непременно сделалось бы неловко, когда бы не всё та же свежая и очень яркая картина раймирских послов, слизывающих козлиную кровь с камней мостовой. Взгляд Решки упал на золотую ветвь, по-прежнему торчавшую из гривы пророка. Как он ухитрился добыть то, что добыть, казалось бы, невозможно? Внезапно сияющая ветка чуть потускнела и причудливо изогнулась, а в следующий миг уже поблёскивала в густой и жёсткой шевелюре Зоэля не то венком победителя, не то пародией на царский убор. Вождь Свободного Перешейка соизволил оторваться от перемалывания очередного куска бараньей корейки, и, не выпуская добычу изо рта, ухмыльнулся и подмигнул Решке. Платье на нём сменилось, то ли пока она наблюдала за превращением хворостины в корону, то ли ещё раньше – и до последней нитки приняло более густой оттенок зелёного, точь-в-точь как был у полотнища самопального дурацкого знамени.
Двухголовые смотрели на метаморфозы не менее внимательно, чем Решка. Правда, в отличие от девушки, изучавшей своевольную ветку даже с некоторым страхом, свой интерес превосходно скрывали за вежливыми светскими репликами. Кроме Накира сильных менталистов рядом не числилось, потому привычный мысленный диалог близнецов никто не смог бы подслушать.
– Отец дорого бы дал за подобное зрелище.
– А еще дороже дал бы Рафаэлю, чтобы тот разобрал на части этого прохвоста и точно выяснил, каков в его жилах процент крови Изначальных, и чья она.
– Вариантов немного.
– Ещё дядюшка. Доносят, что он снова не в себе, так что, полагаю, его участие маловероятно.
– Как знать.
– Если даже это адмирская игра, вряд ли после стольких лет дядю заинтересовало бы наше наследство. Он не имеет на него прав с тех самых пор, как подарил Вавилон матери.
– Но мать может считать, что делить наследство рановато.
– По словам Рафаэля, она не в том состоянии, чтобы иметь свое мнение.
– Как знать.
– Если этот прощелыга послан матерью, он не может не знать про город. А что знает он, то выясним и мы – вино если и не начало действовать, так вскоре начнет.
Зоэль прожевал очередной кусок и вдруг с задумчивым и отрешённым видом устремил взгляд куда-то за спины почётных гостей.
– А ну, цыц! – он воздел руку в повелительном жесте, призывая к молчанию. – Сейчас как никогда нам нужен совет Богини, потому я желаю слышать лишь голос Великой, а не ваше беспардонное чавканье и пустой трёп! Что привело сюда твоих детей, Тысячеликая? Речи их учтивы, но что скрывается за трескучей посольской риторикой? Если плодородная почва отравлена – омыть ли ее дождём? Скажи мне, Всемать, открой истину ко благу всех, чтобы дети твои не стали одними из сожалеющих. Все судьбоносные решения должны быть приняты до того, как на небе заблестят звёзды.
– Мать не беседует по приказу, – начал один из братьев, – даже со своими родными детьми, – подхватил тем же приятным голосом и ровным тоном другой, сделав легкое, но великолепно различимое ударение на слове «родными».
– Посему, если желаете указаний, их можем дать мы, как её сыновья и преемники – опять та же игра, предложение начинает один, продолжает второй, и это выглядит пугающе.
– Грубо, кисули. Какой бездарный жонглёр вас учил так обращаться со священным словом? Кто ж смеет отдавать Всематери приказы? Это просьба, столь же смиренная, сколь и яростная, это песня сердца, полёт души и мольба безумно влюблённого, – Зоэль говорил с таким неподдельным чувством, что Решка ощутила внезапный и острый укол ревности. – С Богиней говорят только так, и отвечает она лишь тем, кто не станет искажать её волю или трусливо и малодушно подменять своей. Великомудрые господа шейхи в роли гласа Великой себя давно дискредитировали – тут Зоэль бросил насмешливый взгляд на Малхаза – под роскошным хвостом павлина оказалось не больше достоинства, чем у простой курицы. Пока что сдаётся мне, ваши слова – не слова наследников и преемников, а речи тюремщиков и детей тюремщика. Но допускаю, что иных примеров вы не знали, и видит Великая мать, вашей вины в том нет.
– Нам нечего стыдиться – наш отец не тюремщик, – казалось, эту пару ничто не может вывести из себя, – и то всем известно доподлинно. А вот можешь ли ты назвать имя своего отца? – одинаково снисходительные полуулыбки на лицах, братья по очереди одинаковым жестом подносят к губам оплетённую соломой бутыль, а затем отправляют её прямиком в руки Зоэля каким-то хитрым заклинанием. Не может же одного их желания быть достаточно для магии? Или все же? Решка была уверена, что и тем, кому не нужны амулеты, без заклинаний не обойтись – но, возможно, местные демоны, даже чистокровные, были не настолько сильны, как эти раймирцы.
Зоэль сделал изрядный глоток, облизнулся и одарил близнецов обезоруживающей улыбкой.
– Скверно ж вас натаскивали, если до сих пор такие вопросы задаёте, братцы-хищники. Он у всех один, из него приходят – к нему и возвращаются. А имя – было и нет.
– Хаос, значит, породил, а Вечность спеленала? – серебристые глаза раймирцев напомнили Решке ртутные зеркала – такие же спокойные и непроницаемые. Зоэль зря старается взбесить этих двоих, – малодушно подумала она. Пока что они ведут себя тихо, но правда хищники ведь... Козла растерзали очень спокойно и деловито –
не окажется ли, что эти двое – не послы, а карательная экспедиция? Да с чего Зоэль, Фероз и Лино вообще решили, что на них двинут армию? Пара детей Всематери вполне заменит Легион Адмира, если дойдёт до дела...
– Само собой. И буйные вихри вселенских перемен ветхую зыбку качали под стук метеоритного дождя, – с неистребимой бойкостью уличного мальчишки ответил Зоэль. – Смышлёные вы, кисули, ох, чую, крепко мы с вами заварим, враз не расхлебают! Вы ж должны понимать: пришло наше время пить из набольшего кубка! – тут он снова хлебнул посольских даров в подтверждение сказанному и выразительно посмотрел на Двухголовых. – Или вам не жмёт цедить тайком из мелкой тары в тени батюшкина трона?
– Не боишься ли захлебнуться, если кубок окажется слишком велик? – снова одинаковые снисходительные полуулыбки и странная манера речи – один начал, другой продолжает. – Интересно, они хотя бы в постель ложатся порознь? – подумала Решка. – Или у них и любовница одна на двоих и тоже... один начал, второй продолжил? Или оба одновременно? Фантазировать про постельные игры раймирцев было забавно. А главное – безопаснее, чем размышлять о будущем троне: вдруг они все же читают мысли и хоть покраснеют, что ли...
Послы мыслей, видимо, не читали – ну или её фантазии их совершенно не смутили. Светлые глаза не отрывались от Зоэля.
– Что до тени трона – ты слишком молод, называющий себя пророком нашей матери, и вряд ли бывал в Белом дворце. Он весь пронизан светом, и даже если захочешь, ты не найдешь там теней. Твоя дурацкая шутка доказывает, что ты ничего не знаешь ни о владыке Раймира, ни о нашей матери. Зачем нам стремиться на отцовский трон, занятый достойнейшим, если есть свободный материнский, рискующий стать добычей шакалов вроде тебя?
– А не тревожьтесь, сам-то я всяко больше любого кубка! Хоть море выпью, лей, не жалей, – в голосе Зоэля появились резкие ноты, верхняя губа презрительно искривилась. Он не был так серьёзен даже когда лаялся с дедом на площади. – Видал я ваш Раймир… И трон видал там же. Вещественное доказательство извольте наблюдать на моём челе. Клубящиеся в Эдеме тени не разглядит разве что слепой. Длинные такие, безмолвные, амиром у них нынче ещё один несчастный плод огня тех же неуёмных чресел. Тоже на табуретку целился, да в волшебный пруд угодил, об державную трость зацепившись затылком. Понимаю, тонуть неохота, потому ринулись за наследством Великой, хоть пальцем не шевельнули, чтобы вернуть ей свободу. Что ж сюда-то пришли при вакантном троне? Берите Вавилон, если он ваш, а я – шакал и самозванец. А коли дороги к нему не знаете, так и сидите смирно у папаши на подхвате до седых шерстей, пардусы ретивые.
– Мы найдем Вавилон, – на дне зрачков обоих братьев словно мелькнуло пламя свечи.
– Зачем он вам? – ифрит откровенно издевался. – Что похоронено, лучше не откапывать, проще зарыть поглубже и забыть. По опыту говорю.
– Тебя не просили делиться опытом, – снова отблеск пламени в спокойных взглядах. – Тебе будут признательны за помощь, если ты знаешь путь и пожелаешь его указать. Не знаешь – не говори.
– А если знаю, но не скажу? – Зоэль явно настроился довести послов до белого каления. Беспокойство Решки росло, мешаясь с раздражением. Нет бы поучиться вести себя… С древним городом не совладать никому, кроме наследников Всематери, а за подобную услугу раймирские принцы не поскупятся. Возможно даже, сделают так, чтобы на их с Зоэлем Перешеек никто не претендовал. Даже Адмир – лучше, чем чистокровные, с их родичами не договорится никто.
– Существуют иные методы, кроме приятной беседы, – на этот раз улыбки близнецов выглядели хищным оскалом, но голоса по-прежнему звучали на редкость спокойно и приятно. Диссонанс пугал сильнее, чем если бы они сорвались на крик.
Неожиданно встрял дед. Со стуком поставил на стол кубок и встал. Прокашлялся и пристально посмотрел сперва на Зоэля, потом на раймирцев.
– Нет горше зрелища для хозяина дома, чем гости, ссорящиеся под его кровом. Я не могу выступить арбитром в вашем споре, не мне судить детей Всематери и того, кто называет себя посланником Тысячеликой. Лишь она может рассудить вас, даровав победу достойнейшему. Мое скромное обиталище стоит на том месте, где некогда находился дом, иногда освящавшийся присутствием ее. Оставим прочих гостей продолжать трапезу, и я отведу вас туда – пусть спор решит Ама Лайла, если пожелает того. А не юношеская горячность и выпитая без меры кровь лозы, – Решка с трудом подавила смешок, поскольку дед весьма откровенно уставился на Зоэля, недвусмысленно адресуя последнюю часть литании ему. Вместо ожидаемых возражений Зоэль поднялся и под обращёнными на него встревоженными взглядами объявил:
– Продолжаем кутить по заветам Великой! Усерднее опрокидывайте чаши и целуйте возлюбленных, мирные жертвы Всематери должны приноситься исправно! А ты, звезда моя, не дёргайся, – заговорщически шепнул он Решке, а затем взял за подбородок и влепил долгий прочувствованный поцелуй под довольный хохот и шуточки сидящих поблизости. Когда её шальной приятель скрылся из виду в сопровождении деда и послов, девушке показалось, что на пирующих наложили какое-то заклятие: даже те, кто был достаточно трезв, чтобы понять суть конфликта, вели себя крайне беспечно, словно ничего не произошло.
***
Развалины, скрытые под домом главы клана аль Кувира, уходили очень глубоко – это был не фундамент, а поглощенные землёй этажи добротной древней постройки из огромных тёсаных блоков. Вниз вела лестница из столь же чудовищных тесаных глыб – часть ступеней была относительно сохранна, а часть – изъедена временем и сотнями тысяч шагов. Шейх знал их на ощупь, а вот гости частенько спотыкались. Только не эти – раймирцы в обличье принцев двигались так же, как в зверином – мягко, бесшумно и с некоторой ленцой. Тусклое, позволяющее видеть лишь контуры лестницы освещение им, судя по всему, не мешало – пару раз Малхаз заметил, что братья с интересом разглядывают остатки осыпавшихся фресок, едва заметные даже при более ярком свете. Если им и было любопытно, куда он их ведет, своего интереса они ничем не выдавали, вопросов не задавали и увиденное по дороге не комментировали никак.
Несносный мальчишка шёл к своему предназначению всё той же уверенной, хоть и несколько разболтанной походкой. Без конца переспрашивал, далеко ли ещё, отпускал неуместные шуточки, но вскоре перестал сыпать словами и начал насвистывать дурацкий и очень привязчивый мотив непристойной народной песенки – не то понял, что реакции не дождётся, не то хмель наконец взял своё. Дети Богини оставались неуязвимы для его уколов, но видно было, что они с удовольствием бы вывернули насмешника наизнанку: даже если ценных сведений не найдут, так хоть возмещение за нанесённые оскорбления получат. Малхаз встретил внимательный взгляд одного из раймирцев и кивнул. Значит, менталист всё-таки этот. Почему бы им просто не изъять нужные сведения из головы Зоэля? Вряд ли он способен поставить защиту. Парень совершенно ничему путному не обучен, вдобавок вымотан и нетрезв, в погоне за всеобщим восхищением и славой сводить доходы и расходы он так и не научился.
Алтарь давно не видел крови, лить её без толку могли лишь глупцы и изуверы. Но теперь как знать, не одарит ли Великая своего слугу, приведшего в святилище и её наследников, и буйного пророка? Он всё же масих, а не хидир, теперь это ясно. Пусть Богиня рассудит, как будет лучше. Если наконец возьмёт мальчишку, жрец Всематери готов разделить её благодарность с раймирскими принцами.
– Место, отмеченное благословением Амы Лайлы. Здесь в честном поединке должен решиться ваш спор. Никакой магии, кроме магии Великой. Да снизойдёт она к смиренным своим просителям.
– Вот это дело! Согласно старым и крайне непопулярным легендам, Всепрельстивая обожала, когда за её благосклонность достойные мужи метелили друг друга до кровавых соплей, – Зоэль оживился и, кажется, даже слегка протрезвел. – Возрождаем ещё одну древнюю традицию, папаша?
– Это шутка? – под взглядами командоров кшатри доводилось себя чувствовать крайне неуютно существам куда более опасным, нежели старый жрец. – Вдвоём на одного – не одобрит ни один Кодекс.
– Всеблагая не имела ничего против подобных раскладов, – встрял Зоэль. – Братья-мировращенцы, по слухам, к ней и парой захаживали.
Близнецы едва заметно поморщились, но предпочли пропустить сальность мимо ушей.
После секундного замешательства Малхаз пришел в себя.
– Юноша хвастает, будто победил марутов и ускользнул от них. А незримых стражей в садах Эдема куда как больше двоих – о чем вам, детям владыки Раймира и Всематери, без сомнения, известно лучше, чем мне.
– Тем не менее, – жёсткие интонации, появившиеся в мелодичных голосах, – мы не собираемся вдвоём нападать на одного. Пусть тот, кто называет себя пророком нашей матери, сам выберет себе противника. Второй поклянется не вмешиваться.
– Детей не бью, – фыркнул Зоэль. – Валяй, братец Мункар, за честь Раймира и за Великую матерь!
Один из близнецов провел рукой вдоль тела, словно стряхивая невидимую пыль – серебро и бирюза исчезли.
– Кто-то должен подать сигнал к началу этого непотребства? – иронически осведомился он. – Гонг, стартовый пистолет?
– Три зелёные ракеты, свисток, – тем же тоном продолжил Накир. Он от украшений не избавлялся, уселся на каменные плиты и наблюдал за братом, Зоэлем и Малхазом с вежливым интересом, как столичный театральный критик за провинциальной труппой.
Никто по-прежнему не мог бы услышать, как в тот же самый момент братья лихорадочно обменивались впечатлениями.
– Действующее святилище матери в подвале у мирного и всё осознавшего… кузены, кажется, совсем расслабились.
– Мы тоже, – безмолвный сухой смешок.
– Ладно, поиграем в их игры, а потом разберемся.
– Теперь меня очень интересует бывший адмирский премьер.
– Никогда не предполагал, что внезапно нас заинтересует нечто столь…
– Скажи прямо – одиозное.
Снова смех.
– Не убей наглеца, пригодится ещё.
– Буду нежен, как с девственницей.
Ухмылки.
– Спровоцируй старика – не нужно, чтобы зачинщиком можно было назвать меня.
– Уважаемый хозяин, так что вам организовать – стартовый пистолет или все же гонг? – снова вслух поинтересовался Накир. Он продолжал сидеть на полу, но демонстративно утратил интерес к происходящему и расслабленно привалился к стене. – Ваша идея, ваш церемониал, вы и распоряжайтесь, я не гожусь в рефери. Обещал не вмешиваться, а тут не удержусь, да как начну подсуживать… некрасиво выйдет.
Шейх воззрился на Накира так, словно увидел его впервые. Казалось, Малхаза неожиданно разбудили или вывели из транса. Он недоуменно оглядел стоявших в центре пустого каменного подвала Зоэля и Мункара.
– Вы… стоите прямо на алтаре Тысячеликой, – сдавленным голосом произнес он. – Древний камень должен подсказать вам…
– Вот с камнями я ещё не разговаривал, – влез не желавший проникаться торжественностью момента Зоэль. – Недоработочка, вдруг чего дельное скажут… Эй, булыжник, – он притопнул пыльным сапогом. – Мне этого рыжего убить аль помиловать?
Камень ожидаемо промолчал. Двухголовые переглянулись.
В следующий момент Зоэль плавным низким рывком метнулся к Мункару. Если бы тот действительно не ждал нападения, лоб Зоэля расквасил бы ему лицо, но раймирец, как оказалось, лишь притворялся скучающим недотёпой. Он чуть сместился в сторону и, развернув корпус, пропустил мимо себя Зоэля. Босая узкая ступня оказалась на пути пророка и изменила ход истории, точнее, одного её деятеля, резко наступив на носок расхлябанного сапога. Сапог остался на месте, а пророк по инерции нырнул вперед.
– Спроси адрес его сапожника, чтобы обходить эту лавку десятой дорогой, – безмолвная шуточка от стены.
Руки Зоэль подставить-таки успел и даже довольно технично сбил падение перекатом через плечо. Зло дрыгнув ногой, он отшвырнул второй сапог, явно метя им в Накира. Сапог шлёпнулся о стену в ладони от цели, но цель даже не дёрнулась.
– Кузен или братец, – раздражённо фыркнул Мункар.
– Я понял, – процедил Накир, не меняя расслабленной позы и не убирая с лица выражение вежливой скуки. – Ещё когда он заговорил о брате. Заканчивай этот балаган поскорее, всё, что нам надо, мы выяснили.
Зоэль решил предпринять второй заход, но на этот раз действовал осторожнее – двинулся по дуге, странными заплетающимися шагами, иногда подергивая то одной, то другой рукой, словно не решаясь схватиться за противника.
Мункар чуть покачивался в центре круга, неизменно оказываясь вполоборота к Зоэлю.
– Заканчивай эти пляски, – Накир мысленно воздел глаза к потолку, хотя выглядел по-прежнему бесстрастным.
– Пусть танцует, дай свежеобретённому родственнику повыпендриваться, – в следующий момент двое дернулись одновременно. Пальцы Зоэля соскользнули с плеча противника, зато локоть Мункара жестко впечатался Зоэлю в челюсть. Тот пошатнулся, постоял мгновение, а затем упрямо встряхнул головой, словно не до конца оглушенный перед забоем бык. Сплюнул кровью и, судя по стуку, как минимум одним зубом. Нехорошо оскалился и двинулся на отстранившегося после удара противника по прямой, более не прибегая к увёрткам. Сплюнул кровью ещё раз, утер рот тыльной стороной ладони. Неожиданно пол ощутимо тряхнуло – по-прежнему пребывавший в ступоре Малхаз охнул и сел на камни. Накир подобрался и вскочил, прыжком вылетел в центр зала, по пути небрежно сбив Зоэля плечом, будто ифрит был невесомой бумажной фигуркой. В закрытом подвале поднялся ветер, взвихривший с пола непонятно когда успевший скопиться там песок.
– Хватай старика, я возьму этого, – далее братья двигались, словно единый механизм. Портал они открыли одновременно – и, обернувшись каждый со своей ношей на плече, успели заметить, что святилище помалу заполняется песком.
– Как думаешь, дом засыплет?
– Не должно. Крови мало, песок выпил её, считай, отделались легким испугом, – близнецы свалили Зоэля и Малхаза, как дрова, на ту тахту, где совсем недавно нежилась пара леопардов и, шутливо послав Решке воздушные поцелуи, растворились в воздухе.
***
Вежливость Малеф посчитал избыточной роскошью и вошёл без стука. Учитывая идиотскую планировку, в силу которой приёмная находилась ровно напротив Янтарного, ею редко пользовались по назначению. Раз уж папашу полностью устраивал вечный проходной двор в кабинете, мог бы давно снять тяжёлые резные двери и поставить, скажем, турникет. Или билетёров для регулярного пополнения казны. Усилиями новой экономки логово старого варана приобрело непривычно опрятный вид, единственным островком беспорядка остался письменный стол. Очевидно, слухи о состоянии дражайшего государя и повелителя были несколько преувеличены – столешница почти скрылась под ворохом исписанных нотных листов.
Бросил быстрый взгляд в сторону дивана – распростёртому там неподвижному телу не хватало только ножа в спине. На появление сына оно никак не отреагировало. Малеф пересёк комнату и уселся в кресло, возложив ноги на плоды отцовского композиторского запоя, но спровоцировал этим лишь небольшую бумажную лавину. Машинально подобрал с ковра пару упавших листов. «Экспромт-мистерия №3313 для баяна и симфонического оркестра. Ч.III». «Сanticum meretricibus – il concerto fottuto in si bemolle maggiore»… На следующем и вовсе не было ничего, кроме размашистой надписи поперёк. Что-то про троны и царства, совершенно неразборчивые каракули. Не то перо забилось, не то словил очередной припадок. Всё, приехали, – Малеф кинул шедевры в общую кучу. – Действительно, чем ещё заниматься правителю, когда под боком вылупляется новая микродержава, непонятно откуда взявшийся могущественный безумец собирает сторонников под знамёна Лилит, и на горизонте маячат перспективы конфликта с Раймиром, потому что вся эта дичь внезапно происходит не в Орде, а на ранее нейтральной территории? Только такие вот… каццоны писать.
Пошарив по ящикам, выудил чистый бокал, но трогать ни одну из початых бутылок на столе не отважился – не хватало ещё составить папаше компанию, хлебнув не того. Благо барный шкаф под боком хранил богатые дары, среди которых можно было при известной сноровке отыскать гарантированно безопасные напитки. Малеф отсалютовал отеческому телу и воздал должное прекрасному выдержанному островному рому.
Из подушек высунулось хищное отоционье рыльце – лис заинтересовался вторжением в свои владения. Он неторопливо выбрался из импровизированной норы и ткнулся носом в нечёсаную гриву хозяина. Чихнул, шумно почесался и с каким-то почти разумным выражением брезгливости на морде выжидательно уставился на Малефа.
– Сочувствую, приятель, – отозвался тот. – Я с ним хотя бы не живу.
Лис фыркнул и улёгся, свернувшись в сердитый меховой клубок. Дескать, будильник из тебя, парень, так себе.
Малеф пожал плечами – вот только осуждения от домашнего питомца ему не хватало. Поставил бокал на стол, поднялся и, нахально насвистывая, направился к книжным шкафам. При виде их содержимого многие учёные умерли бы от счастья. Выжившим повезло бы меньше. Не потому, что книги обязательно были написаны на пропитанных ядом страницах или зачарованы жуткими охранными заклинаниями, благодаря которым мозг неосторожного читателя осел бы жировой плёнкой на стенках черепа. Или сам читатель внезапно превратился бы во что-нибудь забавное и противоестественное. Во-первых, у всех этих книг был один-единственный автор, и он никогда не ставил перед собой цели просветить хоть кого-нибудь. Поэтому даже в том случае, если его осеняло написать учебник, сдерживать свой неповторимый, уникальный и совершенно чудовищный стиль изложения он нужным не считал. По сути, большая часть книг в шкафах Янтарного была рабочими заметками отца. Во-вторых, Темнейший нежной любовью маньяка-коллекционера любил образцы. Потому в юности Малеф очень быстро усвоил, что справочники по токсикологии, вирусологии и прочим областям, где без демонстрационных материалов, по мнению папаши, было никак не обойтись, лучше всё-таки без разрешения не трогать. И воровать пробники из книг по алхимии тоже не стоило. Никакой привычной по дворцовой библиотеке расстановки. Изрядное число сочинений написано на нескольких языках сразу, причём опознать удавалось далеко не все. Некоторые тома вовсе были не тем, чем казались на первый взгляд. Обычная поваренная книга, к примеру, вмещала одновременно трактат об искусстве дипломатии, пособие по обращению с холодным оружием, и ещё что-то, что расшифровать не вышло, – всё зависело от того, с какой стороны читать.
Принцип или систему Малеф, как ни бился, вычислить не смог, но серьёзно подозревал, что это к лучшему – если вдруг ему случайно откроются все тайны устройства здешней библиотеки, придётся сдаваться на попечение Мора. Бессмысленная папашина гениальность сгубила немало последователей как в Адмире, так и за его пределами. Несмотря на это, научная переписка Темнейшего была насыщенной и обширной. Он не то, чтобы принципиально не переваривал учёных, скорее наоборот, восхищался ими. Но тех, что были оголтелыми фанатами технического прогресса или выбирали в качестве объекта исследования саму персону Князя, ждали отборные и весьма специфические сюрпризы.
«Влияние случайных флуктуаций пространственно-временного континуума на вкусовые качества креплёных вин при экстренной транспортировке», «Основы моделирования вселенных т. IX, ч. XIX», «Украсть и перекрасить: Адмирское национальное самосознание», «Почему они умирают: курьёзные случаи из практики содержания недолговечных», «Малые формы в поэзии злаковых культур в период эпидемий спорыньи», «Азы бархатного психологического террора. Том 73. Ландшафтный дизайн», «Клубок Хаоса»... Тут Малеф отрывисто фыркнул не хуже Алерта – именно эту книгу с подозрительно лаконичным заголовком Темнейший однажды выслал страждущим вместо ответа на вопрос, нельзя ли получить доступ к кладезю знаний в Янтарном с целью оцифровки и дальнейшего распространения на благо всех наук. Содержание энтузиасты с первого взгляда однозначно определить затруднились. Отчасти потому, что треклятая книга состояла из иллюстраций, напоминавших овеществлённую смесь всех мыслимых и немыслимых ночных кошмаров, настоянную на концентрате наркотического бреда, и крайне загадочного раздела, в котором смогли расшифровать только название – «Приложение по технике безопасности». Не то пособие по вызову или созданию жутких монстров, не то просто справочник причудливой флоры и фауны какой-то неведомой и крайне опасной Пластины. Князь от разъяснений отказался, послав просителей в министерство культуры. Видимо, они туда всё-таки дошли: «Клубок Хаоса» был издан некоторое время спустя с предисловием Асмодея и уточняющим подзаголовком «Искусство любовной игры для высших метаморфов».
Да где же она… Ещё одна милая особенность здешнего уклада – даже книги эволюционировали, волей хозяина обретая способность к мимикрии и хорошо если не к самозащите. Особенно эта. Рука нащупала между корешками какой-то тонкий пергаментный лист. Выпавшая закладка, язвительная записочка для непрошеных гостей – неважно. Малеф сунул в карман свою находку, сочтя, что разберётся потом, и продолжил поиски с разгорающимся охотничьим азартом.
Э, нет, врёшь, дура! Не обманешь – пальцы ощутили вязкое отзывчивое тепло, и в руку послушно лёг увесистый том. Разумеется, без названия. Чёрный сафьян мгновенно вылинял в алую шагрень. Тонко, как чей-то юмор. – Малеф бросил косой взгляд за спину, ожидая хоть малейших движений. – Теперь-то уж делай что хочешь, а уворачиваться мы обучены превосходно, государь, grazie a te.
Думать в подобном ключе, да ещё столь громко, при отце он давно себе не позволял, однако же – полный ноль. Пустота. Либо это какая-то слишком изощрённая для такого повода ловушка, либо сегодня его счастливый день. Открывать не стал – и без того знал, что страницы пусты. Совершенно особый код, под стать совершенно особым чернилам. Чтобы господин библиотекарь всегда точно знал, кто из членов семьи отметился в формуляре. Fanculo, non mi interessa.
Перед тем, как покинуть кабинет, почтительный сын отвесил шутовской поклон в сторону дивана. Триумф следовало немедля с кем-то разделить, но по понятным причинам круг собеседников был крайне узок.
– Удачи, ушастый, – направляясь к двери, Малеф дружелюбно помахал зажатым в руке фолиантом. – Если папаша изволит очнуться, передай ему, пожалуйста, что я заходил.
Алерт, настороживший было помянутые уши, лениво зевнул и поудобнее устроился на подушке рядом с княжеской головой, намереваясь вернуться ко сну, как только надоедливый визитёр уберётся из его владений.
Глава 10, где Малефицио выступает в роли почтового голубя, на засекреченную свадьбу является незваный гость, а Арвель весьма оригинально устраняется от управления Советом Раймира
Глава 10, где Малефицио выступает в роли почтового голубя, на засекреченную свадьбу является незваный гость, а Арвель весьма оригинально устраняется от управления Советом Раймира
В кармане что-то похрустывало. Малефицио выудил слегка замявшийся старый кусок пергамента и удивлённо уставился на него. Развернул, пробежал глазами… почерк был смутно знаком, но содержание выглядело туманным и лично к нему не относилось совершенно. Откуда бы? И кому могло понадобиться подсовывать ему в карманы чужие письма? Он прикрыл глаза, вспоминая прошедший день до секунды. Ах да, никто ничего не подсовывал – резвясь в папашином кабинете, он собственноручно сунул вылетевший из книг пергамент в карман и благополучно о нём забыл. Идиот, совсем потерял осторожность… но вроде, обошлось – пергамент не превратился ни во что странное, да и ядом, судя по всему, пропитан не был – магическое зрение показывало, что листок является именно тем, чем кажется, – старым письмом, написанным кем-то, чей почерк демону уже доводилось видеть, причём неоднократно.
Староадмирский, несмотря на присущую древнему языку витиеватость и иносказательность оборотов плюс крайне странное обращение с глаголами, Малефицио в своё время выучил, насколько было возможно – поэтому прочитать древнюю эпистолу смог без труда. Автор был ему знаком – во времена его юности именно этот изящный почерк с резким наклоном влево заверял почти всю важную документацию СВРиБ, тогда именовавшейся Тайной Канцелярией. Итак, что мы имеем… «По воле Хаоса близкая нам обоим персона прискорбно помрачилась рассудком, и опасаюсь, что без Вашего посильного вмешательства сохранить наш мир прежним никак не удастся», – писала Стальная Миледи еще до Первой Вселенской некому неизвестному, не называя адресата по имени. Судя по использованным оборотам, адресат был мужчиной, причем высокого ранга… В любом случае, дела давно минувших дней его не касаются – Веер находится на своём месте, так что проблема или разрешилась, или оказалась несущественной. Малефицио свернул пергамент и задумался. Возвращать ненужное папаше письмо обратно на полку? Глупо. Оставить у себя? Незачем. Оставалось поступить так, как подобало аристократу – вернуть случайно оказавшееся у него письмо автору или адресату. Извинившись, что по недоразумению оказался в курсе чужих дел, и заверив, что любая упомянутая в корреспонденции тайна умрёт вместе с ним.
Отправлять ветхий пергамент с посыльным и сопроводительным письмом было не слишком вежливо, такие вопросы традиция предписывала решать лично. Кстати, возможно, бывшей начальнице захочется присутствовать на свадьбе – хотя бы потому, что подобное мероприятие очевидно до крайности взбесит матушку, а возможно, и отца с дядей. Он ненадолго задумался. В результате курьер отправился к особняку Стальной Миледи с осколком редкого радужного алмаза в перламутровой шкатулке и написанным от руки витиеватым предложением составить компанию на конной прогулке на Пустоши или любом ином предпочитаемом королевой увеселении в любое выбранное госпожой время.
***
Городские стены скрылись из виду, но Рейна не спешила нарушать молчание. Ей давно не доводилось выбираться в эти места, впрочем, нельзя сказать, чтобы она о том сожалела. Пустоши всегда оставались неизменными. И незаметно подступали всё ближе в непрерывном движении, явном или скрытом. Чтобы не изводить мальчишку дальше, она прекратила изображать любование однообразными пейзажами и внимательно вгляделась в лицо Малефицио.
– Говорят, персонал Бездны так часто пополняет ряды пансионеров вовсе не из-за магических катаклизмов или ещё каких-нибудь загадочных причин: просто круг ежедневных забот подменяет собой прежние понятия о норме. Я рада, что тесное общение с прочими мужами Совета не позволило тебе растерять остатки здравого смысла. Ждёшь особой санкции? Если так, то твой галантный выстрел ушёл в молоко, малыш.
– О, за личное позволение госпожи премьера решать все наличные проблемы по собственному разумению я готов радостно вынести весь папашин кабинет, – Малефицио обаятельно улыбнулся. Всем видом демонстрируя, что это, конечно, шутка, но, если госпожа премьер будет торговаться, он вполне может счесть предложение деловым. – Всё несколько проще – совершенно случайно у меня оказалась принадлежащая вам вещь, и я готов вернуть её со всеми приличествующими уверениями и извинениями. А заодно с ними же поинтересоваться, не пожелаете ли вы почтить своим присутствием готовящийся в полнейшей тайне от моей венценосной родни междусобойчик? Формально я их приглашу, но не раньше, чем накануне.
Рейна недоверчиво вскинула бровь.
– Беру свои слова обратно. Насчёт здравого смысла я погорячилась. Сомнительно, однако, чтобы в драконьей пещере среди прочего хлама нашлась хоть какая-нибудь моя собственность. Разве что погребальная урна с пеплом моих нервов, но их не поднимет уже ни один некромаг. Что до второго твоего захода на цель – уволь, только участия в государственном перевороте мне сейчас и не хватало.
Малефицио состроил скорбную физиономию.
– Увы, я не встретил в папашиных закромах погребальных урн. Мои юношеские иллюзии он, по всей видимости, также зарыл без церемоний среди ночи под каким-нибудь неприметным кустом. Что же до менее скорбных свидетельств, извольте, – незаметное движение шенкелей и вышколенный гнедой пошёл бок о бок почти вплотную к белоснежной кобылке госпожи премьера. Белая покосилась на гнедого, похоже, оценивая возможные перспективы более нежного знакомства, но даже не сбилась с рыси, когда Малефицио с небрежным поклоном протянул её хозяйке плоскую, напоминающую портсигар металлическую коробочку. – Не обращайте внимания на упаковку, речь о содержимом, – пояснил он и чуть придержал коня.
– Крепко же его тогда накрыло, – констатировала Рейна, изучив пергамент. В голосе прорезались хорошо знакомые Малефу неприятные ноты, но с каким-то дополнительным, едва уловимым оттенком.
– То есть…
– Да. Сам бы додумался, хоть и дурак. Адресата тоже угадаешь, будет тебе, чем развлечься в медовый век.
Письмо вспыхнуло и рассыпалось горсткой пепла, коробочка полетела в песок. Малеф промолчал. Привычки к чрезмерной реакции по незначительным поводам за бывшей начальницей не водилось.
– Скверно, очень скверно, – безжизненным тоном произнесла Рейна, обращаясь скорее к собственным мыслям.
– Почему? – не понял Малеф. – Он даже не пошевелился, когда я случайно прибрал письмо. Сунул между книг, да и забыл.
– В первую очередь потому, что с тех пор ничего не изменилось. И не всякое отсутствие немедленной реакции означает то, что тебе бы хотелось. Ты добыл не только дурных вестей из прошлого. Не могу запретить тебе делать глупости, но будь предельно осторожен. Дурдом на Перешейке – меньшая из наших проблем.
– Кстати, о дурдоме, – Малефицио снова приблизился, но на Рейну демонстративно не смотрел, уставился на расстилавшийся впереди пейзаж, будто раздумывая вслух. – Из всех версий касаемо этого сумасшедшего ифрита наиболее вероятной мне кажется самая простая. То ли мой папаша, то ли дядюшка лет так с пятьсот назад недурно погуляли у пустынничков или на Перешейке. Полукровки входят в полную силу позже, так что до нынешнего времени мой неведомый родственник ограничивался воровством и гулянками, однако пришла пора поиграть по-крупному. Теоретически родную кровь чувствуют все сильные демоны, посему туда же, как мухи на мёд, полетели драгоценные кузены, обнявшись парой. Что бы и мне не покутить на Перешейке и не возобновить ряд родственных контактов?
– А что, ощущаешь какое-то кровное или иное родство с этим кучерявым правдозвоном и народолюбцем? Если пока нет – рекомендую на досуге освежить географические познания. Все привыкли считать, что Вавилон располагался значительно дальше на северо-запад. Путать следы и морочить головы государи-миродержцы, чтоб им на двоих один кривой глаз да хромую ногу, – большие мастера. Потому и ушедший под землю дарёный город до сих пор не нашли все заинтересованные лица, включая твоих кузенов. Намеренно ли, случайно ли, но ровно на том же месте окопался новоявленный пророк и самозваный царь. Так что если это слёт детей Лилит – кутить будут они и за твой счёт. Пока не прояснилось, что там забыли командоры кшатри, пока все инсургенты, ренегаты и дегенераты не собрались в этой точке – новых распоряжений не будет.
***
Малефицио превратил валявшийся у портала камешек в удобное кресло и устроился с бокалом и сигарой. Всё организовалось куда лучше, чем можно было рассчитывать – папаша приглашение на грядущую свадьбу проигнорировал, как и прошлый визит в Янтарный. Матушка возмущенно спалила писанное от руки официальное приглашение, доставленное его собственной голограммой, вместе с красивой янтарной шкатулкой (никогда не задумывался, но, оказывается, янтарь прекрасно горит), а потом взглядом грохнула об пол роскошное зеркало в старинной раме. Ничего, дядюшка не обеднеет, слуги не переломятся убрать осколки, зато относительно явления Герцогини на свадьбу в роли злой феи с парой-тройкой хитрых заклятий для невесты можно не волноваться. Нет, и на этот счёт приняты меры – за Алиенор приглядывает не только эскорт из подружек – оперативниц Третьего, но и граф Маклин, а также он сам. «Дальняя слежка» всё же удобная штука, не зря её впихнули во все служебные амулеты, чтобы заклятие смог наложить даже не владеющий магией недолговечный.
Счастливый жених, планировавший мероприятие практически как диверсию на иностранной территории, встал, превратил кресло обратно в камень, чтобы не оставлять лишних улик, и, пожимая руки последним припоздавшим гостям, вывалившимся из портала прямо на центральную площадь небольшого провинциального городка, славящегося своими виноградниками и сыроварнями, уничтожил портал. При его силе создать новый было несложно, а оставлять столь заметный след, да ещё и лазейку, которой сможет воспользоваться кто угодно, он не желал. Ясное дело, что на несколько дней арендовать для свадьбы и последующей гулянки не только лучшую гостиницу очаровательного сонного городишка, но и здание местного магистрата, и саму центральную площадь так, чтобы об этом никто не узнал, в этой стране нечего и надеяться. Отчёт о мероприятии ляжет на маменькин (точнее, на дядюшкин) стол ещё до конца недели, но тогда это будет уже совершенно неважно…
***
Маклин поискал взглядом Астарота. Прокурор о чем-то увлечённо беседовал с невестой и её подружками – и, судя по дружному хохоту девчонок, чопорный законник вряд ли цитировал на память эдикты Князя и статьи Кодекса. «Закончишь очаровывать личный состав, глянь вероятности, будь любезен. Благодатное отсутствие любой родни со стороны жениха меня несказанно радует, но это ни о чем не говорит, предсказатель из меня всегда был так себе», – мысленно обратился граф к коллеге. Тот чуть прикрыл глаза, давая понять, что принял к сведению. Закончив веселить «цветник» выдержанными малотиражными анекдотами из личной коллекции, неторопливо приблизился.
– Толковые, – довольно заключил Астарот, провожая девиц взглядом. – В моём ведомстве любую из них будет ждать тёплый приём, если лет через двести-триста надоест рутина Третьего и тиран-начальник, а семья и брак всё ещё не сделаются привлекательней посильной борьбы с миром криминала. К слову о начальниках – никаких признаков. Но все мы знаем нездоровое пристрастие нашего общего друга к эффектным появлениям. Что до матушки жениха, то эта особа, боюсь, даже при полном искреннем одобрении сыновнего выбора не смогла бы почтить торжество своим присутствием. Полагаю, сведения о положении дел в братском Раймире нам поступают полностью идентичные. Признаться, не думал, что тамошние прецеденты cмогут удивить меня больше, чем происходящее на Перешейке. Чтобы без вести пропадал глава государства – это вполне привычная практика, но вот когда начинают бесследно и безосновательно исчезать молодые и подающие большие надежды деятели вроде Арвеля бен Адонаи, пора вызывать ремонтную бригаду для починки госаппарата.
– Близнец раймирского премьера – наш беспокойный врио мининдел, – равнодушно отозвался Маклин. – Так что сейчас волноваться рано, начинать нужно будет, если он найдется в каком-нибудь вовсе неподобающем представителю правящего дома виде или устроит внезапное сумасшедшее шоу – после всех концертов нашего паршивца Третье напоминает то ли сиротский приют, то ли бордель. Егеря приводят разгулявшихся фанаток – а они через одну вовсе дети, взять штраф да выпереть восвояси неудобно, приходится звать родителей. Хорошо ещё, если родня – демоны, их проще обнаружить, чем недолговечных или гулей, да и о потомстве пекутся куда ревностнее. Недолговечным, такое впечатление, проще нового родить, чем имеющегося воспитать.
– Легко пришло – легко ушло. Живи они дольше – ими бы действительно имело смысл всерьёз заниматься государству, а так и взрослые-то особи по сути нечто вроде детей, которые в большинстве своём умирают, не успев достигнуть зрелости, а до того непременно нуждаются в помощи державы. Хотя идея нашего покровителя наук с обучением магически одарённых до сих пор не заглохла, большой пользы в том я не вижу. А былым инициативам коллеги Молоха в области ювенальной юстиции – известно, какова цена. Но многие готовы были её платить, даже не будучи краткоживущими, – по лицу Астарота пробежала тень лёгкой брезгливости. – Наследственность – причудливая вещь. Шоу я бы ожидал от шефа службы вечного разгильдяйства и безоружности, Аралим больше сгодился бы на роль близнеца нашего неугомонного Хэмьена, но кто знает, кто знает… – прокурор задумчиво сощурился. – Интересно, визит в магистрат всё-таки входит в расписание жениха, или он тоже случайно провалился в неизвестном направлении?
– Если этот парень куда-то провалится, не завидую коренным обитателям того провала, – Маклин не утратил невозмутимости. – То ли мальчишка что-то чувствует, то ли перестраховывается, но сперва он развалил портал, а теперь прикрывает куполом этот сельский амбар, по недоразумению служащий главным официальным учреждением. Судя по тому, сколько магии швырнул, после церемонии меню ближайшего ресторана привлечет его много сильней невесты в неглиже, и первую брачную ночь она проведет рядом с полумертвым от усталости чучелом. Ну, хоть выспятся оба, – философски закончил он. – Пойдем делом займемся, пара лишних защитных заклинаний на здешних официальных записях не помешает.
***
Этот шумный вечер ничем не отличался от очередной совместной гулянки егерей и безопасников – та же атмосфера, те же лица, ну разве что расширен и более высок состав.
– А не сменить ли нам место службы? В любом магистрате нас на оклад возьмут с дорогой душой, – обратился Маклин к Астароту. Тот немного помолчал, словно бы всерьёз обдумывая перспективы, потом церемонно кивнул:
– Великолепная идея. Заодно кое-кому представится возможность произвести смену давнего одиозного прозвища на более благозвучное и подобающее новому мирному статусу. Регистратор – звучит не менее грозно, чем аластор.
– Ну так тебе влепят парное, не волнуйся. Избавишься разом и от излишков пафоса, и от хвалебного гимна жене прокурора.
Астарот лишь усмехнулся – видимо, оживлять свадьбу дракой с официальным представителем невесты он был ещё менее в настроении, чем сам представитель, но старые привычки требовали уважения.
– Я бы скорее избавился от автора. Но должен признать, его баллады «Окно Элизы», «Олень судьбы», «Три состояния ифритов» и «Впечатления диомедова коня-иностранца от посещения свадебного торжества в Осеннем дворце» вышли весьма проникновенными. Как бы там ни было, искренне надеюсь, что госпожа премьер сумеет обеспечить юному таланту должный объём занятости, исключающий сомнительные творческие досуги, связанные с написанием музыкальных карикатур на членов Совета. Смогла же она объяснить мальчишке, что практика непременного совмещения рабочих визитов с турне своего вокально-инструментального ансамбля глубоко порочна. Только его на Перешейке недоставало, впрочем, по части зрелищ для народных масс этот Зоэль справляется не хуже, чем по части хлеба.
Маклин не успел ничего ответить – к ним стремительной походкой направлялась сияющая, как новенький шеол, невеста. Девчонка никогда не страдала тщеславием и не гонялась за кавалерами, но сегодня ей позавидовала бы любая представительница более родовитых и могущественных кланов. Имеет право радоваться, её праздник – жених же, во исполнение всех возможных прогнозов, находился, что называется, на подзарядке. Разделить такой объём свалившегося счастья было решительно необходимо в компании более подходящей: зависть подружек сродни острой приправе и потому нуждается в строгом дозировании.
– Дядюшки! – Нора бросила лукавый взгляд на бокалы господ министров-регистраторов и отсалютовала своим. Астарот ухмыльнулся – к порывам хорошеньких девиц в свадебном кураже он более чем привык в собственном быту – сыновьями супруга его баловала реже, чем дочерьми.
Новоиспечённая принцесса-консорт Первого дома Адмира соблаговолила ради собственного бракосочетания облачиться в лёгкое коктейльное платье, но поверх болталась глубоко непарадная куртка явно с плеча наречённого и уже пару часов как благоверного – тяжёлая потёртая драконья кожа, на которой заклятий и амулетов было больше, чем блох на бродячей собаке. Нехитрый егерский фасон в сочетании с комплекцией невесты создавал ощущение самопальной плащ-палатки. Князья синхронно переглянулись, когда Нора с невинной гордостью девочки, внезапно получившей самый лучший в мире подарок, коснулась обновки: на шее красовалось ожерелье, воспроизводившее в золоте причудливо изогнутую ветвь лещины. Искусно отделанные эмалью листья с тончайшими прожилками, тяжёлые орехи – множества мелких бриллиантов, собранные в резных зелёных чашечках и удивительно точно дополненные вкраплениями сапфировых капель. Но самый оглушительный эффект произвело не это – уж чего-чего, а драгоценностей Астарот с Маклином повидали. Украшение излучало мощную магию, причём до тошноты знакомую обоим.
– Что-то я не видел на тебе этой побрякушки в начале церемонии, девочка, – стараясь казаться не слишком заинтересованным, чтобы не пугать счастливую невесту, произнес Маклин. – Неужели супруг не стал дожидаться утра и традиционный подарок вручил заранее? Видал, как распустилась молодежь, не чтит древние традиции ни на медяшку, – Маклин подмигнул Астароту и ухмыльнулся. «Найди пристойный повод, чтобы хотя бы на время снять это с девчонки», – мысленно прошипел он Астароту. Тот сохранил лицо, но в ответ фонил не хуже ожерелья. Нора, впрочем, ничего не заметила и сообщила с лёгкой обидой в голосе:
– Ну нет, боюсь, вручение несколько затянется. Похоже, мой драгоценный супруг в ущерб себе перестарался с мерами безопасности. А эта дивная штучка, – она снова тронула ожерелье – была мне вручена весьма любезным господином. Вроде, не из наших. Может, кто-то из безопасников, надо спросить у Малефа, не его ли соколы тратят государственные деньги в надежде подобраться к начальству через молодую жену.
– Это предполагаемое свидетельство коррупции напоминает мне шедевры одного знакомого ювелира, – молвил Астарот, приняв вид шутливый и заинтересованный. – Я понимаю, что юности важна лишь красота, но я был бы признателен, если бы мог лично убедиться в своей правоте. Тогда мы точно установим и вопиющий факт попытки подкупа супруги главы СВРиБ, и персону этого ушлого негодяя.
Девушка, чуть помедлив, расстегнула ожерелье – с одной стороны, ей было приятно, что впечатлить удалось даже таких искушённых ценителей, с другой – даритель, сам того не желая, попал в цель. Украшение было не только изысканным и удивительно подходящим ей, но и удобным, из тех, с которыми не хочется расставаться даже на время.
– Если он и из Третьего, то я его раньше не видела – обычный, средний рост, без особых примет. Но в целом неважно – визитной карточки не приложил, а значит, мы зря порочим его имя своими шутками. Он назвался, но в суматохе как-то вылетело из головы. Что-то очень простое, на языке вертится… – Нора нахмурилась: всё-таки свадьба – не повод для пробелов в памяти. Такого с ней раньше не случалось.
– Стоит честному демону ненадолго отвлечься, как коварные мужи Совета начинают сманивать его юную неискушенную супругу с пути аскезы и добродетели разнообразными блестяшками, – за спиной Норы возник свежеиспеченный супруг, что-то торопливо дожёвывавший – как и предсказывал граф, к концу церемонии вымотанный Малефицио мечтал только о еде и постели. Неизвестно, о чем больше – кажется, он умудрился задремать за столом с открытыми глазами и куском мяса в зубах. По крайней мере, ничем, кроме короткого сна, нельзя было объяснить, что он не насторожился сразу – ему казалось, что он находится в Осеннем. То, что вокруг фонило папашиной магией, было вполне естественным. Вряд ли спал он больше нескольких минут – придя в себя, Малеф понял, что ничего не заметили даже ближайшие соседи по столу. Стараясь выглядеть как можно более невозмутимым, он пошёл выяснять, в чем дело. Папаша, конечно, горазд на самые неожиданные выходки, и много сильнее его – но Маклин и Астарот отцовские ровесники, и вряд ли столь разительно уступают отцу в силе…
– Прелестная вещица, – изобразил он приличествующий случаю восторг. – Тонкая работа, великолепная идея… я благодарю за столь подходящий моей супруге дар, – адресованный старшим коллегам вежливый полупоклон и улыбка, плюс мысленно посланное им же: «Что, Хаос побери, тут творится, вы не чувствуете, что у вас в руках фактически кусок Осеннего?!»
Коллеги ответили оглушительной сдержанностью, сказавшей больше любых слов. Нора приняла из рук Астарота свою собственность и тут же предъявила мужу.
– Увы, ты не угадал. Этот образчик ювелирного искусства преподнёс мне какой-то загадочный тип – ни вашим, ни нашим, но со вкусом и обаянием у него явно лучше, чем у большинства егерей или безопасников.
– И ты его, конечно, не запомнила, потому описать не сможешь, – кивнул Малеф. – Всё в порядке, одна из любимых папашиных шуток. А вот это, – он дотронулся до знака на обратной стороне изящных ореховых розеток, – уже серьёзнее. Герб Первого дома и личное папочкино клеймо – я не очень понимаю, как он это делает, но заклятые им собственноручно вещи становятся как бы частями Осеннего. И того, кто носит врученную повелителем вещицу, дворец не тронет – так же, как не разрушит самоё себя, какими бы странными архитектурными экспериментами ни приспичило заняться папаше. Простенькие украшения на прислуге – брошки, запонки или жетоны типа служебных амулетов, иногда браслеты или серьги – обычно разрешают находиться лишь в определенных частях дворца, дальше своего рабочего места слуга не пройдёт, если его не проведёт хозяин. – Он прижал пальцы к клейму на украшении и сосредоточился, затем облегченно вздохнул и передал его Норе. – Кажется, эта штука позволит тебе пройти хоть в Янтарный кабинет – ну или, по крайней мере, до самых его дверей. Касаемо отцовского логова никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
***
Алхимией Арвель никогда не увлекался, но секретер в кабинете всё же содержал некоторые ходовые составы. Он дёрнул дверцу, забыв повернуть ключ в замке, замок предсказуемо не выдержал, дверца хрустнула. А, плевать. Нужный флакон нашёлся не сразу – обычно летейей он не злоупотреблял. Негоже высшему демону вести себя, как распоследний недолговечный, стремящийся обрести покой и сладкие грёзы в обезболивающем и убивающем память о неприятностях дурмане. Впрочем, то, что именовалось летейей у добрых горожан, на деле таковой не являлось – слишком разбавленный состав… Тёмно-синий стеклянный флакон, обретавшийся где-то в глубине полки, содержал летейю истинную – человека убила бы чайная ложка этого зелья. Арвель небрежно выплеснул в хрустальный кубок с водой едва ли не полфлакона. Остро и пряно запахло соком трав и изломанных ветвей, вода превратилась в молочно-белую опалесцирующую жидкость. Он выпил её почти залпом – и впоследствии не помнил, как дошёл до кресла, в котором очнулся спустя несколько часов.
***
Редкие островки зелени остались далеко позади. Здесь повсюду царили следы природного буйства иного сорта. Лишь два цвета – серовато-коричневый и угольно-чёрный отмечали прошлое и настоящее этих мест. Непривычно безжизненный и скудный пейзаж обладал при этом суровой угрожающей красотой – в любой момент ярких красок могло стать слишком много. В окрестностях Барканы действующих вулканов было достаточно, чтобы даже самые оптимистичные местные жители возводили свои поселения на почтительном расстоянии от огнедышащих гор. Западная сторона, выходившая к морю, и вовсе пустовала – во время извержений там можно было наблюдать всю мощь Абаси, одного из самых неукротимых и величественных вулканов Перешейка.
Слои застывшей лавы, песок и камни. И ни единой души вокруг – туристов зрелищные катаклизмы обычно интересуют с безопасного расстояния, а дремлющий вулкан вызывает лишь смутное чувство беспокойства или отвлечённые мысли о бренности сущего при виде едва заметных остатков древних построек. Сюда забредали разве что любители магических аномалий и прочие самоубийцы. Ходили легенды, что эти места могли причинить вред путникам, но лишь с помощью того, что те несли с собой – очередное милое суеверие. Арвель и сам не знал, зачем решил отправиться именно сюда, возможно, подспудно счёл это место наиболее подходящим – невидимка среди руин, живой призрак, пустое кресло. С момента позорного дебюта в Совете и разговора с отцом все будто окончательно забыли о его существовании, только подтверждая печальные выводы. Полуденное солнце действительно нагревало песок безо всякой нужды в приказах, где-то в Сифре творилась история, но тот, кто числился премьер-министром великой державы, оказался вне игры по причине своего малого веса. Хуже смерти разочарование отца, причём глубокое и настолько окончательное, что приказа о переводе с должности или хоть каких-нибудь распоряжений так и не последовало. Все прекрасно справляются и без премьера, а декорация – пусть сидит и дальше, хоть так послужит. Выполнять его обязанности, пожалуй, смог бы и дрессированный попугай, незачем было тратить столько времени на подготовку наследника. Арвель бессильно опустился на ближайший валун и замер, пытаясь уловить то, что отец называл «пульсом мира», но слышал только свой собственный, лихорадочно учащённый. Быть несколько больше своего кресла – да он бы всё отдал, чтобы служить Империи каждым своим вздохом и держать её сильной и щедрой рукой, как отец и дядя держат Веер. Сделаться наконец частью того идеального мира, что был построен задолго до его рождения. Ничего кроме государства и ничего выше государства, со всеми и во всём – поля Элизиума, сады Эдема, гудящие ульи больших городов и деловитые муравейники маленьких деревушек, где всякий точно знает, что солнце светит для него, земля всегда приносит обильные урожаи, а дождь не медлит пролиться на поля в нужный час. Ни боли, ни скорби под каждой крышей, пока цветут асфодели и пробивается сквозь мутные воды упорный в своём спокойствии лотос. Мириады мелких несовершенств и мнимых ошибок составляют великий абсолют изначального замысла. Для любого в нём есть долг и радость. Каждую долю секунды в неразрывном круговороте прекрасное становится правильным, а правильное – прекрасным. Увидеть, коснуться и разделить – и беглая улыбка мира трогает губы, тут же расходясь лучистым множеством отражений в волнах светового ветра, несущих равно жизнь, смерть и нечто большее.
Солнце почти село, камни и чёрный песок бережно хранили накопленное за день приятное тепло, но неизбежно должны были отдать его, повинуясь всеобщему закону. Глубоко под грубыми напластованиями лавы ворочались в огненной дремоте земные недра. Их ровное дыхание продолжало питать горячие источники. Потоки растворённых горных пород дружно и привычно двигались к морю, ничуть не сомневаясь в верности выбранного пути.
Ниже по склону мелкая живность приступила к очередному пересменку – дневные создания спешили закончить необходимые дела до того, как придёт опасная тьма, а ночные лениво готовились к пробуждению. Где-то далеко ветер осторожно тронул гладь озёр, словно проверяя, каково им своей расслабленной толщей привольно раскинуться там, где раньше хрипели магмой разъярённые кратеры.
Высоко в небе прокладывали свои вечерние маршруты птичьи стаи, перекликаясь резкими голосами. Каждая птица точно знала, что ей следовало делать, и была полностью довольна своим местом в мире.
Глава 11, в которой столица Вольного Перешейка обзаводится новым символом веры, министр иностранных дел Адмира беседует со сквозняком, а Светлейший догоняет державного брата в гонке за грань разумного
Глава 11, в которой столица Вольного Перешейка обзаводится новым символом веры, министр иностранных дел Адмира беседует со сквозняком, а Светлейший догоняет державного брата в гонке за грань разумного
Решка раздражённо прикидывала, не слишком ли много благословения выхватил лохматый пройдоха от детей Всематери. Бардак, напыщенно обозванный пророком «новым важным этапом становления великой державы», удручал. Деду-то досталось изрядно: судя по всему, его загадочное молчание насчёт творившегося в святилище объяснялось просто – рассказать ему было нечего. Кто похозяйничал в его голове – двух версий быть не могло, но наложенные на гостей странные Зоэлевы чары очень помогли скрыть последствия коварства раймирских принцев. Оставшиеся в зале немногочисленные гости спали беспробудным сном, картина за окнами и вовсе напоминала поле битвы, усеянное телами павших. Дед очнулся первым и тут же принялся задействовать все возможные амулеты, запасённые на такой случай. У самой Решки, что удивительно, сна не было ни в одном глазу.
Старый скорпион сразу же поспешил всюду раструбить о великом чуде и признании посланника Богини правителем Свободного Перешейка, истинным и полновластным. Сам же признанный посланник полновластно продрых до полудня прямо там, куда его сгрузили, оглашая залу вдохновенным храпом истинно пророческой силы, покуда «любезная Хали» и её самоназначенный первый советник прилагали все усилия, чтобы навести подобие порядка и понять, что делать дальше. План деда было совершенно очевиден, но пошёл под откос, как только Зоэль продрал глаза и громко потребовал йербы с касой. От какой-либо лекарской помощи отказался, жадно выдул пару заварок и два кувшина, после чего отбыл творить историю прямо с дымящейся тыквой-горлянкой в руке. Так началось всё это безобразие с Новым Вавилоном.
Решка не вполне понимала, как Зоэлю удается добиться от своих буйных последователей почти безоговорочного послушания. И тем не менее. Когда внезапно поднявшаяся и столь же внезапно улёгшаяся песчаная буря обнажила в паре часов пути от предместий Сифра неплохо сохранившиеся развалины каких-то зданий, никто не усомнился в пафосном заявлении новоявленного избранника и царя, что, дескать, буря веры вашей открыла вам Вавилон. Никто не возмутился, когда совершенно потерявший берега Зоэль поволок всех из города на этот грешный кусок Пустошей и заявил, что в память об открытии необходимо воздвигнуть золотой памятник Всематери. Золотой, подумать только... но никто не спросил, откуда трепач возьмет столько золота и не логичнее ли, если золото имеется, потратить его на более насущные нужды. Например, на то, чтобы нормально обжить эту песчаную равнину... но нет. С восторгом детей, играющих под натянутой на стулья простыней, последователи Зоэля принялись разбивать на указанном пророком участке палаточный лагерь. К чести Зоэля следует сказать, что шатры и всё необходимое для них появились на нужном месте словно само собой, да и в воде, к немалому удивлению Решки, недостатка не случилось – по наводке пророка его верные за пару часов откопали вполне сносный источник. «Дар Всематери», – воздел к небу указующий перст довольный Малхаз. Зачем старый скорпион оставил своё уютное гнездо и потащился следом за толпой Зоэлевых оборванцев, Решка тоже не очень понимала. Уверовал и проникся? Не смешно, унесите. Скорее, перестал доверять ей и желает держать руку на пульсе. Интересно, возмутится ли, если приказать ему взяться за лопату вместе со всеми?
С золотом, надо сказать, получилось страшновато. После того, как не просыхавший, похоже, ни на час после встречи с раймирскими леопардами Зоэль провозгласил, что истинное золото – это любовь, и каждый должен отдать Богине самое ценное для себя, впору было рассмеяться и разойтись по домам. Держи стакан выше, как любили говорить ребята из адмирской части армейских стражей Перешейка. Народ пошёл сплошным потоком, кучка даров, вначале совсем маленькая и смехотворная, постепенно росла. Чего там только не было – монеты разного достоинства, домашняя утварь, одежда, украшения, игрушки, благовония, а порой и вовсе откровенный мусор вроде срезанных волос. Изрядное число особо ретивых пришлось вразумить на месте: некоторые тащили не только домашний скот и птицу, но и собственных детей. Зоэль внимательно вглядывался в лица верующих, терпеливо объясняя, почему такие жертвы не угодны Великой, но находил больше послушания, чем понимания. Иногда Решка замечала, как у вождя и лидера дёргался угол рта, превращая обаятельную улыбку в болезненную гримасу. Ей чудилось, что в застывших глазах пророка при виде таких картин отражалось не только сожаление о дремучей тупости и дикарстве подданных. Было там что-то иное, какой-то странный блеск, тоскливый и голодный. В любую минуту чаша терпения могла переполниться очередным младенцем, и тогда вся мощь язвительного красноречия неизбежно выплеснулась бы на головы глупцов, способных помыслить о том, чтобы приносить детей в жертву. В конце концов, это их народ, со всеми недостатками и слабостями, и другого по воле Хаоса им не выдадут. Да и на что бы сдались они с Зоэлем воображаемому идеальному и мудрому обществу?
Дурному настроению немало способствовало то, что Зоэль сходу приставил её к работе, велев руководить теми, кто расчищал и обустраивал место для статуи. Целыми днями мотаться среди машущих кирками и лопатами сограждан, словно надсмотрщик в каменоломнях, хорошо хоть без кнута? Удружил любовничек, нечего сказать. Решка сняла с бедра небольшую фляжку, отхлебнула из неё и, вернув фляжку на место и поправив белый шёлковый лоскут, надежно прикрывавший от палящего солнца голову и лицо, решительным шагом пошла к палатке Зоэля.
Откинув полог, девушка с трудом скрыла замешательство – она, конечно, привыкла к тому, что рядом с Зоэлем стремительно менялось всё, но к столь бессмысленному калейдоскопу готова всё же не была. Вместо виденных ещё вчера разномастных бараньих шкур ложе теперь устилали тканые из тряпок половики и шёлковые ковры – вперемешку, словно в лавке старьёвщика. Даже неведомо за что нежно любимое Зоэлем мебельное чешуйчатое чудовище не избегло перемен – обычно оно было завалено ворохом бумажного мусора – очередные законотворческие шедевры Лино под редакцией самого Зоэля, донесения, письма и записки от благодарного народа, смятые газеты вперемешку с весьма почтенного вида свитками (не иначе утащенными из библиотеки деда)… Несмотря на постоянные восторженные покушения толп паломников, Зоэль ухитрялся находить время на просмотр всего этого безобразия. Теперь же гора макулатуры в недрах реликтового монстра испарилась, уступив место старому сапогу, из которого торчала початая бутылка игристого вина. А вместо неизвестно откуда появившегося пару дней назад (и теперь так же непредсказуемо исчезнувшего) кальяна в центре палатки стояла небольшая глиняная жаровня-канун. Пара керамических джезв с кофе, брошенная без присмотра, исходила мирным ароматным парком вместо того, чтобы давно выкипеть, залив уголья. Дополняли картину хрустальный стакан на серебряной подставке и чашка из костяного фарфора с родовым гербом беглого мэра. Зоэля не было. Сделав пару глотков вина прямо из горлышка (странно, что стоявшая в сапоге бутылка не выдохлась и была прохладной, словно только что из погреба), девушка вышла. Не мог же он заварить всю эту кашу и снова бросить отдуваться вместо себя, ни словечком не предупредив? Шутка, повторенная дважды… Решка стремительно, насколько позволял осыпавшийся под ногами песок, взбежала на бархан, чтобы оглядеться. Странно, раньше она не замечала, насколько за эти дни разросся импровизированный палаточный городок…
На расчищенной ровной, как стол, площадке в центре, вопреки ожиданиям, никто не работал. «На пять минут нельзя оставить», – Решка зло сощурилась, прикрыв глаза ладонью от полуденного солнца. Все сгрудились там, куда вот уже не один день тащили «дары Богине», и преданно внимали оратору, жестикулировавшему, словно взбесившийся вентилятор. Солнечные лучи превращали простенький венец из золотой ветви граната в яростно горящий нимб вокруг спутанной шевелюры. Сходный огонь охватил и кучу приношений. Решка сквозь зубы прошипела несколько подзаборных пассажей. Что там опять случилось? Судя по напряжению сгрудившейся вокруг Зоэля толпы, что-то из ряда вон выходящее. Кто-то приволок в качестве дара очередных младенцев, парализованную бабку или собственную просроченную девственность? Она быстро, почти бегом, направилась к толпе, и, бесцеремонно расталкивая собравшихся, добралась примерно до середины, когда передние ряды отшатнулись, словно от огня. Чудом удержавшись на ногах, девушка продолжила движение вперёд – теперь ей ещё больше хотелось узнать, что за непотребство там творится. Нырнув под локоть какому-то застывшему на месте верзиле, она оказалась практически перед Зоэлем. Не обратившим на неё, впрочем, ни малейшего внимания.
Взор пророка был устремлён на странную скульптурную группу – двое коленопреклоненных сограждан крайне пройдошливого вида у груды натащенного верующими мусора, которая приобрела угрожающие размеры – теперь она могла бы поспорить по внушительности с самыми высокими барханами. Разве что была волей Богини (или всё-таки пророка?) совершенно неподвластна ветрам пустыни. Лица обоих искажены диким ужасом, мышцы неподвижных тел сведены судорогой. Переход живой плоти в блестящий полированный металл застиг их врасплох, но они успели прочувствовать и понять, что с ними происходит. Жуткий процесс выглядел незавершённым: последнее мгновение длиною в вечность, мастерски и навсегда запечатанное в идеальной отливке.
– …каждый должен был принести самое дорогое – и вот свершилось, –торжествующий голос Зоэля напомнил Решке завывание песчаной бури, которую она застала еще ребёнком. Несмотря на надёжные стены дедовского дома, слепящий пустынный вихрь был страшен, а свист ветра походил на перекличку давно утративших последнюю искру жизни голосов. – Эти доброхоты, – он с пугающей фамильярностью погладил по головам металлические фигуры, – принесли на алтарь Всематери самое ценное, что у них было. Жажду обладания. Жажду золота. И жизнь, которая без этой жажды не имела для них ни малейшего смысла. Ничтожные песчинки породили движение, которое не остановить, и будет, как обещал я – воздвигнется статуя Амы Лайлы.
Куча хлама пришла в движение, растекаясь расплавленным металлом, вздымаясь волной и застывая, как вылитый в воду свечной воск. От неё исходил жар, словно из тигля ювелира или печи углежога – теперь попятились даже те, кто оставался стоять в первых рядах, наблюдая за действом. Решка усилием воли заставила себя остаться на месте, но, отцепив фляжку от пояса, выплеснула остатки воды на прикрывавший голову шелковый лоскут и обвязала свободный край вокруг лица, защищая от жара нос и рот.
– Те, кто отдал себя Всематери, вечно останутся у ног Богини свидетелями и стражами величия Её. И напоминанием о том, что, пытаясь завладеть чужим, ты непременно отдашь своё! – Зоэль завершил свою речь и легко спрыгнул с постамента, словно с крутой ступеньки. Правда, ступенька оказалась изрядно выше его немалого роста, а за спиной пророка бесформенная золотая масса наконец обрела очертания, отбросив чудовищную тень. Огромная до гротеска статуя производила гнетущее впечатление, несмотря на томную позу лежащей женщины. Руки исполинши расслабленно закинуты за голову, одна нога свешивается с постамента, вторая чуть развёрнута и согнута в колене – Решка подумала, что, доведись ей выбирать эскиз для собственного памятника, версию со столь бесстыдной и детализированной демонстрацией всего, что отличает женщину от мужчины, она бы не одобрила. А будь богиней, непременно поразила бы автора всеми громами и молниями сразу, чтоб неповадно было.
Размышления о фасоне монумента, приличествующего блистательной и добродетельной даме, беспардонно прервал Зоэль. Оглядев притихшую и склонившуюся то ли в ужасе, то ли в благоговении толпу, он одобрительно прищёлкнул языком.
– Эк их проняло! Ну не молодец ли я, моя Хали?
– Ты о чём? – Решка недоуменно воззрилась на любовника, словно не узнавая. Ей до крайности не нравился блуждающий взгляд Зоэля, беспокойный и в то же время отсутствующий. – Эти ловкачи… которые хотели украсть что-то из даров Богине… они мертвы?
– Да они живее нас с тобой! Разве ты не видишь? – в смехе Зоэля послышались истерические ноты, а грубо впечатавшиеся в её рот губы оказались сухими и горячими, как у больного лихорадкой. Говорил он отрывисто, с пугающей убеждённостью. – Хотели золота – обратились в то, чего жаждали. А цена… Цена есть у всех. Главный фокус – знать её лучше, чем они сами. Тогда кара становится наградой. Желавшие бренного стяжали бессмертие.
Не ответив на поцелуи, Решка вырвалась, и смерила Зоэля взглядом, далёким от восхищения.
– Ты. Сам. Вор. – Раздельно произнесла она, в отчаянии пытаясь пробиться сквозь стену лунатического упрямства. – Тебя не казнили за пару побрякушек. Тебя не казнили за вынесенные из городской казны мешки. Даже высокородный идиот Нержель понимал, что нельзя кару за преступление делать более жестокой, чем вред от него. Раз ты можешь обратить в золото любой сор – какая беда, если нуждающиеся взяли бы немного? Бывшие владельцы пожертвовали свои сокровища и счастливы. Те двое купили бы себе еды и вина, и тоже были бы счастливы. А ты превратил бы в драгоценности что угодно – хоть пару пустых бутылок или объедки…
– Не путай магию истинной веры с дешёвой алхимией, – осклабился Зоэль, протягивая к ней руку. – И не жалей этих шутов. Лучше иди ко мне. Наши верные, – другой рукой он небрежно обвёл раболепно согнутые спины сограждан, – сейчас всё одно видят сады Амы Лайлы, а не нас с тобой.
– Вот сам и иди… в свои сады! – Решка утёрла краем запылившейся повязки выступившие на глазах злые слёзы и бросилась прочь. Преследовать её не стали.
***
Когда у него в постели оказалась пара симпатичных и совершенно отвязных фанаток, меньше всего Хэму недоставало голограммы Аралима. «Нашел время!» – тихо буркнул он, и, стараясь не разбудить недавно угомонившихся девиц (вымотали они его изрядно, видно отоциона по ушам, а Третий дом по темпераменту), выбрался из постели. Махнул рукой, приглашая нежданно явившегося, слава Хаосу, хоть не во плоти, приятеля следовать за ним и, даже не одевшись, перебазировался в кабинет. Где немедленно плюхнулся на кушетку, материализовал очередной бокал с мистофелевкой и сигарету, и выжидательно уставился на Аралима. Тот не устыдился и не исчез.
– Вторая Вселенская началась? – сварливо поинтересовался Хэм.
Непривычно серьёзный Аралим отрицательно мотнул головой, и знакомым, хоть в этот раз изрядно нервозным движением пригладил растрепавшиеся светлые волосы.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.
Хэм театрально всплеснул руками, облился мистофелевкой, но не обратил на это ни малейшего внимания.
– Увидев у меня в койке всего лишь двух баб, ты интересуешься моим самочувствием? Что ты скажешь, если их будет трое? А если пять? Спросишь, саркофаг какого фасона я предпочитаю и написал ли завещание? Ты там перебрал, никак?
– В отличие от тебя, я которую неделю унизительно трезв, – вздохнул тот. – Арвель исчез, папаша рвёт и мечет, а ты, вроде как, близнец...
– И что? – Хэм снова наполнил бокал мистофелевкой, но пить почему-то расхотелось. – Я с ним виделся реже, чем с тобой. И нет, в своем доме я его не прячу. Можешь явиться и проверить лично.
– Я не об этом, – Аралим выразительно возвёл глаза к потолку. – По идее, ты должен был почувствовать, если с ним случилось что-то дурное.
– Ничего дурного я не ощущал, – Хэм медленно, словно выдержанный коньяк, принялся цедить мистофелевку.
– А что-нибудь не дурное? – Аралим оживился. – Подумай, вспомни... может, тебе что-то снилось?
Хэм напрягся. Ему самому стало интересно – не может же оказаться, что все эти поверья про близнецов, способных на расстоянии почувствовать друг друга, всего лишь миф? Сосредоточившись, он попытался обнаружить брата «дальней слежкой» – заклинание было проверенным и кровную родню обычно показывало почти на любом расстоянии. Ничего. Точнее, странное ощущение, будто объект слежки находится... везде. Как свет или воздух. Ещё одна попытка.
Аралим воззрился на Хэма с такой надеждой, словно ожидал, что тот выудит пропажу из бокала. Странно, что он так переживает – Арвеля приятель всегда считал слишком правильным, занудой и вообще копией папаши. Ах да, искать-то припахали наверняка его ведомство – пропажей одного из членов Совета занимается безопасность, а не простые егеря... Хэм от души посочувствовал Аралиму, но от соболезнований вслух воздержался.
Попробовал мысленно обратиться к Арвелю. Снова ничего – по крайней мере, ничего, похожего на обычный мысленный диалог. Хэм усилил нажим. Создалось впечатление, словно он пытается поговорить с ветром. Или с водой. Короче, со стихией, которой разговоры с ним совершенно неинтересны. Стихия, значит? Хэм принялся задумчиво насвистывать простенькую мелодию – в детстве, когда отец как-то на пару лет забыл его на Архипелаге, он научился у местных моряков этой мелодии, позволявшей, по уверениям демонов-погодников, наколдовывать попутный ветер.
И ветер пришел. Легкое движение воздуха, сквозняк, не более. А с ветром пришла странная уверенность, что всё так, как должно быть, всё правильно.
– Это не твоя игра, – прошептал сквозняк. – Хаос знает, как надо, Хаос знает, что нужно... и я тоже знаю. Теперь – знаю.
Хэм не был уверен, не почудилось ли это ему, но по расширившимся глазам Аралима понял – тот тоже расслышал странный шёпот невесть откуда взявшегося в кабинете ночного сквозняка. Голограмма исчезла, не попрощавшись и не поблагодарив. Наверное, побежал рассказывать отцу или докладывать Совету. Вряд ли приятель понял больше, чем сам Хэм. Ну и ладно, – поленившись возвращаться в спальню, демон растянулся на кушетке и практически мгновенно заснул. Снились ему бескрайние просторы Веера, ветер и играющие в солнечных лучах песчинки, каждая из которых была абсолютно счастлива.
***
Герцогиня осторожно коснулась резной панели, смутно надеясь, что проход не откроется. Надежда оказалась тщетной – с другой стороны, если затягивать дальше, велик шанс, что о наглости адмирского экс-премьера Адонаи узнает не от неё. Удушающая петля заботы грозила затянуться ещё туже, как только она сообщит, при каких обстоятельствах её подловили, будто столетнюю девчонку, – о Перешейке и его удалом царе-самозванце не говорили разве что немые. И Светлейший. В грозной предштормовой тишине, окутавшей дворец, иной раз не удавалось расслышать даже собственные мысли. Слуги совершенно отбились от рук – впрочем, это как раз вполне устраивало Герцогиню, ничего, кроме раздражения, они давно не вызывали. Хуже было то, что с дворцом и садом творилось нечто странное – казалось, пространство и время устроили знатную попойку и теперь никак не могут прийти в себя и приступить к положенным обязанностям. Не будь Герцогиня привычна к таким метаморфозам, то не далее как вчера утром вышла бы в пустоту – балкон отсутствовал, хотя вид изнутри был совершенно обычным, никаких тревожных признаков заметно не было. К вечеру балкон всё-таки вернулся на место, доставив, однако, пищу для размышлений: предназначался ли этот фокус ей лично, или был частью спровоцированного настроением хозяина природного процесса, чем-то вроде сезонной линьки или миграции птиц. Проход до личных покоев Адонаи никаких сюрпризов не содержал, разве что коридор показался несколько длиннее обычного да ощущался лёгкий перепад уровней. Герцогиня с облегчением тронула потайной рычажок и вышла в залитый солнцем зал. Всё по-прежнему – огромные окна во всю стену и стеклянный потолок – растениям требовалось много света. Какой это ярус дворцовой оранжереи, она давно перестала пытаться угадать, но раньше ей тут даже нравилось – забавно было видеть, сколь разительный контраст составляет это место с рабочим кабинетом и прочими официальными интерьерами. Хаотичные джунгли, более уютные, чем хищное кладбищенское буйство сада снаружи, были весьма уместно и продуманно разбавлены – под сенью громадной монстеры притаилось удобное кресло, какие-нибудь недолговечные царьки наверняка использовали его как трон, а среди переплетений лиан вдруг проступали лица статуй, причудливые узоры ковров или старая амальгама зеркал в тяжёлой серебряной оправе. Всё, что могло понадобиться хозяину или тем немногим, кто бывал сюда допущен. Но визитёра здесь она видела лишь единожды – Рафаэль коротко приветствовал её и удалился, даже не приложившись к ручке. Поговаривали, что между лейб-медиком и государем произошла серьёзная размолвка.
Внутренний компас незаметно дал сбой, и Герцогиня слегка заблудилась в этом бесконечном лабиринте колонн. Путь указали смутное движение воздуха и слабый аромат курительного сбора. «№759 Домашний»… дрянь, но принятого антидота должно хватить, дополнительный запас на экстренный случай хранится в одном из колец. Наконец острый слух уловил обрывки разговора, и найти дорогу стало значительно проще. Герцогиня невольно старалась ступать как можно тише – голос был ей незнаком, мало ли, с кем мог беседовать повелитель, и насколько обрадуется свидетельнице. С учетом того, какую информацию желала сообщить она – посторонние точно были ни к чему.
Помимо раздраженно покачивающегося в гамаке Светлейшего в оранжерее никого не оказалось. Рядом с магнолией в цвету стояла удивительной красоты статуя из золотистого стекла, а возможно, цитрина или топаза, изображавшая обнаженного молодого мужчину. Темное золото волос, небрежно перевитых стеблями нимфеи, светлые, почти белые лепестки, породистое, чуть скуластое лицо с чувственным, насмешливо изогнутым ртом и удлиненными серыми глазами, обведенными черной окантовкой ресниц, мускулатура атлета – наверняка скульптор польстил модели, но даже если и так, позировавший наверняка был хорош собой. Герцогиня вгляделась в черты статуи, казавшиеся смутно, тревожаще знакомыми, словно виденными во сне, и чуть не вскрикнула, когда скульптура плавным, текучим движением сменила позу. Оказавшееся живым – или хотя бы не вполне мертвым – произведение искусства медленно поправило цветы в волосах и с любопытством поглядело наверх, словно почувствовав присутствие постороннего на галерее. Оценивающе смерило наблюдательницу взглядом и улыбнулось на редкость солнечно и обаятельно.
Что удивительно, Светлейший не обратил на это ни малейшего внимания, он вообще не смотрел в сторону собеседника. Выглядел обескураживающе: в самом простом платье – алые шальвары и рубаха, да ещё и босой. Избавленная от куаферских забот шевелюра вовсю пользовалась редкими мгновениями полной свободы. Жадно затянувшись, Светлейший процедил сквозь стиснутые зубы в сторону полупрозрачного демона, мешая слова с плотным тяжёлым дымом:
– Ты хочешь сказать нам, будто бы позволил какому-то проходимцу без помех проникнуть в сад и совершить объявленную дерзость? Так мы должны понять твои слова?
– Ты, отец, – голос наглого живого изваяния оказался хорошо модулированным хрипловатым баритоном, – можешь понимать это, как тебе заблагорассудится. Я выполнял твои указания, и касаемо этого мы, – снова едва заметное усиление голоса на местоимении, едва заметная насмешливая пауза после, – кажется, пришли к консенсусу. – Золотистая полупрозрачная рука небрежно сорвала цветок магнолии и поднесла к лицу точным, выверенным движением танцора.
Герцогиня замерла на месте, стараясь не дышать. Казалось, температура в оранжерее поднялась на добрый десяток градусов. Та половина лица Светлейшего, что не была скрыта волосами, застыла чеканной маской, так что более живым сейчас казался его дерзкий и непочтительный сын. Голос Светлейшего напротив, был полон мягкого участия, словно шёлковый шарф, пропитанный редким ядом.
– Не припоминаем, чтобы приказывали тебе пускать в Эдем таких гостей. Быть может, ему удалось обмануть тебя хитрою маскировкой или мастерством перевоплощения? Тогда мы понимаем. Ты ведь привык одерживать верх, наш блистательный Рудра.
– В отличие от более близкой кровной родни, – изваяние расчётливо отправило цветок магнолии в волосы, к нимфеям, прежде чем невинно распахнуть глаза и скорбно развести руками, – этот гость не пытался обмануть и не желал повредить мне. У меня не было оснований встать на его пути.
Тень мимолётной судороги пробежала по лицу Светлейшего, губы тронула та же медленная пугающая улыбка, что тогда у озера – или бьющий сквозь стёкла яркий свет и клубы дыма искажали картину, играя в свои иллюзорные игры?
– Похвальное почитание права крови, – вся мягкость испарилась, голос звучал глухо и сдавленно. – Ты сказал, что видел в садах другого нашего родственника. Он был один?
– Несчастный ребёнок, – баритон чуть смягчился, – был таким же, как всегда. Одиноким. Ты не спросил, как он себя чувствовал, отец, но я отвечу – твои игрушки редко бывают счастливы, – он вскинул голову и еле заметно понимающе улыбнулся застывшей на галерее Герцогине.
Светлейший вдруг резко сел, вцепившись в край гамака. Механическим движением откинул с лица мешавшие пряди, и уставился прямо перед собой. Он словно к чему-то внимательно прислушивался. Левый глаз его был пуст и слеп – ни зрачка, ни радужки, всё заволокло сплошным сгустком холодного ртутного света, который делался всё ярче.
Рудра жадно вгляделся в лицо отца, словно лейб-медик, ожидающий последнего вздоха коронованного пациента. Затем неожиданно повернулся к женщине на галерее. «Беги!» – беззвучно произнес он, и Кора встрепенулась, словно солдат, услышавший самый важный в жизни приказ. Непослушные пальцы с трудом нащупали треклятый потайной рычажок. Последним, что она увидела, изо всей силы налегая на дверь, закрывающуюся непозволительно медленно, была тающая в воздухе мстительная улыбка того, кому полагалось быть лишённым всяких страстей, безмолвным и невидимым командиром стражей Эдема.
Глава 12, в которой Решка и Малхаз ловят удачу за хвост, Двухголовые совершают прогулку по Пустошам, Князь приходит в себя, а тень Всематери — к Алерту
Глава 12, в которой Решка и Малхаз ловят удачу за хвост, Двухголовые совершают прогулку по Пустошам, Князь приходит в себя, а тень Всематери — к Алерту
Решке удалось взять себя в руки, но негодование и злость от этого не испарились. Да что на него нашло, в самом деле? После пира Зоэля как подменили. Не иначе, посольское угощение было чем-то сдобрено. Если так, оставалось радоваться, что не отважилась его попробовать. И надеяться, что опоенный придёт в себя прежде, чем вытворит что-нибудь вовсе непоправимое. Может, в этом заключался план раймирцев? Или не было никакого плана и никакой отравы, а только постоянное стремление проверять мир на прочность и опьянение растущим могуществом и покорностью народа? Некому остановить, некому сказать, старый скорпион, похоже, будет только рад, если, упаси Всемать, Зоэль у них на глазах превратится в тирана почище тех, против которых выступал. Уж тут-то первый советник не оплошает, от души насоветует… – Решка вздрогнула и поспешила отогнать дурные мысли. – Пока есть она. И молча украшать собой половину трона, раздвигать ноги по свистку или покорно рожать наследников не станет, если бы Тысячеликая создавала женщин исключительно для этой роли, Веер давно бы схлопнулся.
Караульные нахально дрыхли на посту, пара весьма объёмистых причин их крепкого сладостного сна валялась рядом, а полупустую третью один из разгильдяев сжимал в руке. Надо ж было так перебрать, приходи и бери всех тёпленькими. Но как раз сейчас это безобразие оказалось весьма кстати. В палатке Зоэля горел свет, ветер донёс приглушённые голоса – интересно, кому Его Лохматое Величество даёт аудиенцию?
– Знатную штуку откололи! Эх, чую, пойдёт теперь потеха. Если самому постыло, так отдал бы поводья. Что тебе стоит? Кто ж уходит посреди такого веселья…
– Тот, кто уходит вовремя. И соблюдает условия сделки, – низкий негромкий звук ложился на слух неподъёмной тяжестью, цепенил, обволакивая мысли, как смола. Хищная вязкая противоестественная пустота, пытающаяся невесть зачем подражать внятной речи, одушевлённое скрежещущее замогилье, вой гонимых вечным голодом теней в вихре пустынного урагана. И за всем этим – удушливый оскал чуждой и враждебной воли.
Спину хлестнуло зябкой дрожью, хотя вечер выдался тёплый. Решка вспомнила – что-то похожее слышалось в голосе самого Зоэля после расправы над теми дурнями. То было лишь эхо, сейчас оно звучало отдельно, и, к счастью, не в полную силу.
– Трепло ты, сосед, почище меня. И шулер. Сдал один за два, – судя по голосу, Зоэль никакой угрозы не чувствовал и был уже изрядно навеселе.
Собеседник ответил с неприятным вибрирующим смешком, от которого сильнее сдавило грудь и зазвенело в ушах:
– Сам сел играть – не обессудь, что всё закончилось. Имя твоего отца, месть твоему убийце. И твоё право встать на одну ступень с Изначальными.
– Ой ли? На третий пункт покамест работать и работать!
– Не я тебя тащил на пьедестал к золотой шахне. Сам влез, сам закрыл счёт. И тут уж два за один сошло, никаких отсрочек.
– Опять шельмуешь, хидирская морда, – с горькой укоризной вздохнул Зоэль. – Будто не дух стихийный, а крючкотвор-бумагомаратель, у которого по букве-то всё чинно, а по сути – сплошное надувательство. Не врёт молва про вашего брата. Расскажи хоть, куда выставляешь. Что там ждёт? Знаешь же, не можешь не знать.
Решка окончательно перестала понимать, что тут творится. Происходящее казалось ей нереальным, невозможным – она в замешательстве попыталась заглянуть внутрь, наплевав на то, что её могут заметить. И чуть не села прямо на песок: пророк был в палатке совершенно один. Или его жуткий гость бесплотен, как положено злокозненному пустынному духу, или…
– Зависит от тебя, – несколько раздражённо бросил тот, кого Решка считала Зоэлем. Как всегда нечёсаный, без рубашки, в пыльных рабочих штанах и тяжёлых армейских ботинках расслабленно вытянулся в реликтовом кресле, притулив у бедра стальную флягу. В зубах дымилась вересковая трубка с длинным янтарным мундштуком. На полу громоздились пустые тарелки и кувшины из-под касы, которых хватило бы на целую компанию.
– За той чертой, небось, нет ни мяса, ни ганджа, ни вина, ни девок? Дай хоть затянуться напоследок.
Мужчина в кресле поморщился.
– А бабу тёплую не завернуть, чтоб болт в дороге не простудил? Уматывай, пройда, – проворчал он и в очередной раз затянулся, выпустив сквозь дыру от выбитого зуба струйку дыма. Чёрного, как сгущавшиеся в углах тени. Они медленно, но неотвратимо поднимались, стягиваясь к неподвижной фигуре.
– От меня, говоришь, зависит? Ну айда! – Решка непроизвольно отшатнулась, когда по ногам протянуло тёплым ветром – уютно, как в детстве, с утра для готовки всегда топили печи, и приятный жар расходился по кухне. Пахнущий песком и солью вихрь шаловливо залез в широкие штанины, растрепал волосы и, кажется, ничуть не целомудренно поцеловал в губы. Песок подёрнулся рябью, и ветерок пропал, словно не было, а из палатки под ноги плеснуло мраком. Почему-то стало страшно – хотя что удивительного в тенях, отбрасываемых ткаными полотнищами при ярком солнце?
Тем не менее, она инстинктивно отошла подальше, словно тёмные колышущиеся росчерки на песке могли ей чем-то повредить.
– Кто там ходит, кто там бродит, – стылый скрежещущий голос из палатки напевал старую народную песенку так, словно перечислял все истинные и мнимые грехи перед судом Хаоса. – Себе места не находит, – певец сипло прокашлялся, вытряхивая из глотки невидимую ржавчину, и продолжил. – Ветер свищет, чего ищет – расскажи-скажи. Ветер водит-хороводит, девку за угол заводит, за углом ифритов тыща и у всех ножи.
Решка нахмурилась – в бесконечной песенке встречались самые разные куплеты, но такого она не помнила. А певец не унимался. – Кто-то бродит, кто-то рыщет, этот кто-то что-то ищет…Эй, бродяга или нищий, что поймал – держи! – с последними словами откуда-то из-под полотнища прямо в лицо Решке полетел увесистый камень. Не раздумывая, девушка машинально поймала его и зашипела сквозь зубы, когда камень на ощупь оказался ледяным – аж прикипел к коже. Она упала на колени, не обращая внимания на подступившую почти вплотную тень, и некоторое время баюкала руку, прижав к животу. Боль вскорости унялась настолько, что Решка осмелилась здоровой рукой разжать сведённые пальцы и ахнула. Кожа покрылась инеем – как туши, вынимаемые из глубокого, набитого льдом погреба, но ладонь пламенела от морозного ожога так, словно схватила раскаленный металл. Иней помалу таял, стекая по пальцам слезами, ладонь покалывало, но рука, похоже, не слишком пострадала – чувствительность возвращалась, втыкая в суставы пучки зазубренных иголок. Грубая золотая цепочка знаменитого Зоэлева амулета обвилась вокруг запястья, словно кандалы.
Из палатки не доносилось более ни звука. Врождённое любопытство быстро пересилило смутный страх, девушка поднялась и, зажмурившись, осторожно ступила в колеблющуюся тень. Что-то подсказывало – как только она откроет глаза, закрыть их снова будет нельзя ни на секунду, несмотря на резь и выступающие слёзы.
После слепящего дневного света казалось, что в палатке темно. Помогла ли уловка, или крепко сжатый в руке нежданный подарок, но очертания предметов вновь стали чёткими. Противоестественный сумрак там и тут пронизывали тонкие лучики – словно на потолке из грубой ткани вдруг засияли звезды. Решка недоуменно уставилась на них и сообразила не сразу. Дыры. Мелкие дырки в изношенной ветхой материи. Раньше она их не замечала... может, их еще вчера не было? – мелькнула странная мысль. Девушка покосилась в угол, туда, где находилось нагромождение ковров, шкур и тряпичных половиков, обычно именуемое Зоэлем «царским ложем». На сей раз оно было покрыто роскошным, хоть и порядком измятым, тканым из шёлка покрывалом. Вытянувшаяся на нём ничком фигура казалась незнакомой – раньше Зоэль был определённо выше ростом... Решка с трудом заставила себя приблизиться и тронуть лежащего за плечо рукой, в которой по-прежнему была зажата подвеска.
– Забери это, – хотела сказать она, но успела произнести только «за...» – потому что рука наткнулась не на тело, чьим бы оно ни было, а на пустоту. Смятое покрывало еще хранило очертания, но на нём не было никого. Только чёрный дым, странно лишённый всякого запаха, клочьями оседал на шёлк.
***
Мерзавец отрёкся. Со смехом заявил изумлённому народу, что не может принять титул. Якобы пророк не должен быть правителем, это противоречит воле Богини. Его задачей было указать всем путь, он выполнил её и может удалиться от дел. И снимает царский шатёр, чтобы он возник в другом месте как жилище простого ифрита. Сейчас, когда повсюду полоскались на ветру знамёна с козлом и девой, а у каждого костра горланили недавно сложенный и весьма похабный гимн новой державы, славящий царя царей. Должны звучать песни лишь в честь Великой матери, славить должны её имя. Мальчишка, похоже, совсем обезумел от гордыни, когда понёс полную околесицу про печать Вечности на челе верных, лестницу из спин, ведущую в Бездну, и разбитые головы у подножия трона. Перед тем, как исчезнуть бросил, мрачно блестя глазами: «Огненная слеза Богини отметит ту руку, что достойна взять власть вместо меня» – и швырнул в толпу снятую с шеи подвеску. Началась давка, в общей суматохе, казалось, никто и не заметил, что амулет растворился в дрожащем от жары воздухе на секунду раньше Зоэля, так и не упав в тень изваяния Великой Алой. Полуденное солнце жгло немилосердно, но исполинское разнеженное тело не отражало его разящих стрел. Оно, подобно живой плоти, впитывало их, наливаясь жаром в скрытом пароксизме. Малхазу вдруг почудилось лёгкое движение в уголках губ золотой великанши. Старый жрец потёр глаза, отгоняя наваждение, и поспешил убраться прочь. Следовало немедля разыскать паршивку, умудрившуюся мало что выпустить Зоэля из-под власти чар дочерей Всематери, так ещё и пропасть невесть куда. Всё одно чтобы утихомирить бурлящий омут толпы понадобилась бы сила, равная силе тех, что повергли паству в повальный сон после пира, а его обратили в жалкую марионетку…
Поисковые амулеты все, как один, привели его к тому месту, где ранее стоял «царский шатёр». Теперь там было абсолютно пусто, никаких следов ни Зоэля, ни девчонки. Малхаз грубо выругался сквозь зубы, чувствуя, как уходит драгоценное время. Ошибки быть не могло – что-то не так было не с амулетами, а с местом. Ровный неутоптанный песок поблёскивал на ярком солнце, воздух вокруг обратился в вязкое колеблющееся марево. Малхаз огляделся, убеждаясь в отсутствии свидетелей. Затем выставил вперёд левую руку, коснулся нужного перстня на безымянном пальце и достал нож. Лезвие оставило на запястье глубокую царапину, тут же заполнившуюся кровью. Рискованно лить её так, рискованно вспоминать старую причётку на открытие сокрытого, но выбора нет.
Там, куда упали первые капли, дрожащее марево сгустилось и поползло вперёд, открывая призрачный разлом. Малхаза окатило волной стылого сумрака – теперь он стоял посреди покинутой палатки пророка. Обстановка выцвела и обветшала, словно её забросили на пару столетий. Гиблое место, где время и пространство могут стать смертельными врагами, а любая страстная и неупорядоченная мысль способна порождать миражи, угрожающие жизни и рассудку.
Пропажа нашлась на руинах ложа, неподвижная и бледная, как покойница. Малхаз, разом растеряв всю свою осторожность, бросился к непутёвой внучке, чуть не позабыв закрыть рану. По счастью, девчонка не оказалась зловредным фантомом и не вцепилась ему в горло, но подключить истинное зрение пришлось, на случай возможных ловушек.
– Забери… – пробормотала Решка, в беспамятстве протягивая что-то, крепко зажатое в кулаке. Когда Малхаз разжал сведённые судорогой пальцы, то вслух вознёс хвалу Великой матери и с несвойственной ему обычно искренней нежностью крепко обнял приходящую в себя дурочку. Жива. Как истинная дочь клана, а отныне и полновластная правительница Вольного Перешейка!
– Ну же, девочка, соберись! Здесь не место живым.
Слеза Богини помимо воли притягивала взгляд, но старый жрец помнил слишком много историй, ставших легендами, чтобы поддаться порыву и будто бы случайно коснуться амулета. Он видел, как слетаются к поверхности камня огненные искры, излучая почти осязаемое тепло… Но решительно скрыл их вместилище в безвольной девичьей ладошке и подхватил Решку на руки. Скорее убраться отсюда, не дать месту затянуть их.
Выходя из гибельного разлома, он едва волок ноги, словно дряхлел с каждым шагом. Драгоценная ноша становилась всё тяжелее. Счастье, что девчонка не разнеженная пышнотелая гаремная красотка, – мрачно подумал старый шейх. Когда в глаза ударил привычный солнечный свет, а в ушах зазвенели вопли продолжавших искать несуществующий амулет Зоэлевых верных, Малхаз облегченно повалился на песок, не выпуская внучку. То ли от солнечного света, то ли от непрошеной встряски она вздрогнула и сперва вяло, потом вполне уверенно освободилась из рук деда. Огляделась, потёрла лоб кулаком с зажатым в нём амулетом и медленно разжала пальцы, озадаченно глядя на сияющий и словно бы ставший еще ярче опал.
– Это же не взаправду... – девушка сжала руку, разжала снова, настороженно огляделась вокруг – в отличие от ожога, подвеска с ладони не исчезла. Перевела взгляд на молча наблюдавшего за ней деда и совершенно по-детски спросила:
– А ты откуда здесь взялся? Тебя же со мной не было.
– Сперва расскажи, как ты оказалась там, где я тебя нашёл, – шейх притворился, что ничего особенного не произошло. Не стоит пугать девчонку, неплохо бы для начала понять, что с ней случилось, а устроить новоявленной правительнице головомойку за неосторожность можно после.
Решка огляделась вокруг.
– Я что, лежала здесь? А где палатка? – она нахмурилась. – Он же исчез, я даже дотронуться не успела...
– Кто – он? Называющий себя Зоэлем? – Малхаз пристально следил за девчонкой. Кажется, всё куда хуже, чем он полагал – ни один хидир, сколь ему было известно, не мог во плоти находиться в нескольких местах сразу. Отец Лжи или Отец Скорби почтил своим вниманием дом аль-Кувира, поди знай...
– Не Зоэль, другой. Они были вместе, в одном теле, – Решка повернулась к деду и с надеждой воззрилась на него, как в детстве. – Но это было не так, как в твоих сказках, они были... как бы заодно. Разговаривали, потом поссорились, и тот, второй, выгнал того, который Зоэль. Сказал что-то насчёт выполненных условий договора. И про то, что в Хаосе всё зависит от него. Как это может быть, ты же говорил, что ушедшие в Хаос забывают, кем они были при жизни?
– Я не всеведущ, – старик пожал плечами, радуясь, что девчонка зацепилась за это и – хвала Богине! – не видит себя со стороны. – Возможно, забывают не сразу – или не все. Не слыхал, чтобы кто-то вернулся из Хаоса и рассказал, что там и как.
– Значит, он не вернётся? – Решка помрачнела и уставилась на амулет.
– Не должен, – Малхаз успокаивающе взял руку внучки в свои, как тогда, на площади, и сомкнул её пальцы вокруг оправленного в золото хищного камня. – Во всяком случае, свою волю твой хахаль, кем бы он ни был, озвучил громко и во всеуслышание – тот, в чьих руках окажется подвеска, станет новым властителем Вольного Перешейка. Так что теперь ты – наместница Всематери, Эрешкигаль, – старый ифрит встал и церемонно поклонился сидевшей на песке внучке. Та недоверчиво хихикнула. – Не хихикай, когда тебе кланяются, – наставительно произнес Малхаз. – Правители не хихикают, а благосклонно улыбаются.
Решка привычно закатила глаза, но промолчала. Иначе следующим пунктом поучений непременно стало бы, что негоже правительнице огрызаться, как уличная девчонка…
***
Парившие над огромной песчаной равниной птицы снизились и, заложив вираж, опустились на песок, едва не касаясь друг друга чёрными крыльями. На день пути вокруг не было ни демона, ни человека – удивиться, с каких это пор кафрские орлы сбиваются в стаи, было некому. Секунда – и вместо хищных птиц на песке оказались два обнажённых демона. Один почти сразу встал и пошёл к высившемуся рядом нагромождению камней, а второй, развалившись на песке, закинул руки за голову, словно собрался загорать.
Первый довольно скоро вернулся с добычей – увесистой плетёной корзиной. Водрузив её на песок рядом с братом, он заглянул внутрь и поинтересовался:
– Тебе суслика? Или предпочтёшь змею?
– Не напоминай про эту гадость, – скривился лежащий, однако заинтересовался корзиной весьма предметно. Выудив оттуда запечатанную бутылку, он щелчком пальцев лишил её пробки и припал к горлышку. – Идея с походными тайниками – чуть ли не лучшее, до чего мы додумались за последние годы. Не уверен, что у меня сейчас получилось бы материализовать что-то приличное – мы слишком долго мотались в небе, как бешеные гули.
– Гули не летают, – первый вытащил из корзины сверток тонкой ткани цвета песка и встряхнул её, превращая в подобие шатра. Ткань была зачарована таким образом, что укрытое ею не отбрасывало тени и становилось практически невидимым. Не пользуясь магией – или не будучи владельцем этой «палатки» – обнаружить её удалось бы разве что споткнувшись. Укрывшись от возможных наблюдателей сверху, а заодно и от палящего солнца, Мункар и Накир довольно неаристократично набросились на тушёное с острым перцем и овощами мясо, благодаря заклинаниям сохранившееся свежим, словно только что приготовленное. Запивали трапезу слабым, кисловатым, но ароматным и прекрасно утоляющим жажду вином.
Слегка подкрепившись, они некоторое время расслабленно сидели на песке.
– Подумать только, неделю в перьях, – а как меняется представление о комфорте! – ухмыльнулся Накир, оценив оставшееся в бутылке вино на просвет. – Песок, плошка с мясным рагу, вино – мы же даже про одеяла не вспомнили, олухи.
Вместо ответа Мункар залез все в ту же корзину и, порывшись, вытащил оттуда несколько шариков, похожих на маленькие клубки ниток. Коротким резким броском отправив шарики в угол палатки, он удовлетворенно проследил, как они превращаются в скомканные, но чистые и даже на вид уютные плотные покрывала.
– Пока мы не нашли способ упаковывать в эти корзинки ещё и прислугу, – удручённо сказал он, – расстилать одеяла и устраиваться придется самим.
– Прислугу не забросишь в тайник лет так на пятьдесят, да и кормить-поить надо, – резонно возразил Мункар. – Это куда сложнее, чем соорудить лежанку, – в подтверждение своих слов демон поднялся, лениво выудил из кучи пару покрывал и бросил их рядом со стоящей на песке посудой. –Думаю, нормальную ночёвку мы заслужили – если, конечно, у тебя нет иных идей.
– Я даже предложил бы устроить здесь полноценные каникулы, чтобы как можно меньше попадаться на глаза дражайшему батюшке, но отсутствие прислуги и женщин превратит каникулы в тюремную отсидку, – фыркнул Накир. – Так что решено, переночуем – а потом уберёмся отсюда порталом хотя бы в окрестности Сифра.
– Проведать блистательную столицу Вольного Перешейка? Пока туда не добрались стройные ряды новых граждан, жаждущих узнать, не пожелает ли юная наместница нашей матери последовать примеру своего пророка – передать подвеску достойному и провалиться невесть куда? Со своим многомудрым визирем вместе. Совет шейхов был вынужден временно протрезветь, а все относительно крупные кочевые кланы – отвлечься от междоусобиц и грабежей. Надо отдать должное проходимцу, своей тощей задницей он надёжно прикрывал эту выгребную яму, иначе бы всё двудержавно окормляемое шакальё сбежалось бы ещё при нём, – Мункар досадливо сплюнул.
– Не думаю, что это приведёт к чему-то серьёзнее ярмарки женихов для нашей маленькой царицы от народа. Господин отвергнутый мэр теперь вынужден в любую погоду ходить в перчатке, чтобы не пугать добрых горожан. Якобы случайно коснулся подвески – а какой эффект. Руку лекари спасли, но теперь ребятишки доносят, что расцветшие после исчезновения амира амбиции Лино резко подзавяли.
– Неординарная штучка, выходит, – Накир улёгся на песок, завернувшись в одно из покрывал и, видимо, решив, что отдохнул достаточно, материализовал пару кубков из полупрозрачного зеленоватого камня, украшенных причудливой резьбой, и запотевший хрустальный кувшин с плавающими в воде льдинками и кусочками фруктов, после чего немедленно налил себе и брату. – Надо было, конечно, присмотреться к ней повнимательнее, но кто знал... По крайней мере, покопавшись в этой очаровательной взбалмошной головёнке, я не нашёл ничего более увлекательного, нежели фантазии о троне и здоровый женский интерес к чужим постельным приключениям. Девчонка не чистокровная ифритка, в ней немалая доля крови Высших, но магии почти не обучена и вряд ли сама управилась бы с материнской подвеской.
– А посватайся, всё и узнаешь. Тем более Малхаз – старый пёс нашей матери, хоть и брехливый. Рад будет объявить о браке внучки с сыном Богини. Я бы глянул, как шейх примется юлить, объясняя пастве вторую часть родословной жениха, – ухмыльнулся Мункар, сделав большой глоток. – Есть, правда, вероятность, что на свадьбу эта часть явится лично. На Ратхе.
– Если папаша не придёт в себя, не нужно будет никакой свадьбы, – невесело ухмыльнулся Накир. – Он просто явится на Ратхе. Куда попало. Везде и всюду. Дорого бы я дал, чтобы выяснить, что там случилось. Адмирская красотка спешно отбыла в родовое имение, конечно – но, если отбросить куртуазность наших придворных писак и назвать вещи своими именами, бежала в панике, куда глаза глядят. Ди Малефико не из пугливых, вряд ли взорвавшаяся оранжерея могла произвести такой эффект, пусть даже от ударной волны треклятая колесница и съехала с постамента. То, что из референтов и секретарей Арвеля после беседы с папочкой не выжил ни один, даму тоже не могло обеспокоить до такой степени – где она, а где чужие слуги...
– Сдаётся мне, об этом что-то знает наш старший брат. Он и его маруты прямо образец слаженной и эффективной работы. Оживились несказанно, жуткое зрелище – будто не стража, не ликвидаторы ущерба, а личная отцовская армия, застрявшая между жизнью и смертью. Или не только отцовская. Хорошо ещё, что они привязаны к месту. А то бы и Арвеля наверняка сумели приволочь обратно. Со слов Аралима выходит, что младшенький единокровный теперь что-то вроде хидира. Отец известия не оценил и чуть не избавился от второго сына подряд вместе со зданием его ведомства. Это означает только одно – нашёл в пустой башке Аралима правду. А если начал искать так, то… – Мункар скрипнул зубами и поморщился.
– Я же говорю, каникулы нам не помешали бы, – кивнул Накир. – Долгие, плодотворные... тем более, что столь внезапно появившийся и столь кстати исчезнувший родич всё же, сам того не желая, указал нам путь. Место, где он устроил шоу с золотой статуей матери, не Вавилон, конечно, но как минимум одно из его предместий. Шуточка в его манере. Душок от художеств этого весельчака отчётливо склепный. После пирушек с дармовым чудо-вином не всем повезло отделаться гудящей башкой и привкусом общественной уборной во рту. Многие просто не проснулись. «Отбыли в сады Великой матери, обретя вечное блаженство посреди земного».
– Хидирин всегда губит их голод. Сосуд не выдерживает, даже если он потомок Изначальных, а не первое, что попалось под руку, вроде чёрного пса или зарослей опунции.
– Реакция алтаря – не лабораторный тест, но никак не опровергает рабочую версию. Потому и действовал относительно осмысленно, и продержался так долго, кровь Правящих домов позволила. Личность его пассажира – вопрос не менее интересный и, боюсь, неразрешимый. Среди тех, кто не пережил падение Вавилона и оказался привязан к Пустошам, наши братья были в избытке. Дети, миньоны, любовники – матушка отличалась изрядной неразборчивостью. Если погань вроде Кингу или Гренделя, это объясняет нездоровую фиксацию. И осведомлённость о координатах.
– Увы, этого нам не узнать, – Мункар, не вставая, заставил ещё одно покрывало вылететь из свалки в углу и укутался плотнее. – Удивляет, что со стороны драгоценных кузенов не последовало никаких активных телодвижений... Или они знают об этом больше нашего, и дядюшкино недомогание – обычное притворство...
– Или их телодвижений мы не заметили, – Накир порылся в корзине и вытащил оттуда завернутую в ткань небольшую голову сыра и нож. Откромсав пару кусков, он отправил один брату, а второй принялся жевать сам, запивая вином. – Что, если опала адмирского премьера – лишь тонкий ход? И якобы изгнанный якшается с шейхами не по зову сердца и велению души, а по приказу драгоценного дядюшки?
Мункар громко и от души расхохотался, пользуясь тем, что услышать их тут могла разве что мелкая пустынная живность. Отсмеявшись, бросил:
– Вряд ли ему в этом случае приходится жертвовать высокими принципами и переступать через себя. Поставь этих шельмаков рядом – и отличия найдёшь только в силе и ранге. Пчеловод и медоед – союз, освящённый Хаосом. Парочка выдающихся двурушников, гребущих только под себя. Интересно, однако, куда подевался второй. С официальным визитом я бы к нему с удовольствием зашёл. Расспросить с полным правом доступа. Сгоревшая дотла лавка антиквара-удельца, конечно, дело мелкое, да только хозяин с приказчиком исчезли, как не было. А на пепелище нашлись угадай чьи следы бытования. Слабые, остаточные, возможно, совпадение, опала – не повод обрубить все полезные связи, но тем не менее.
– К сожалению, господин экс-премьер исчез столь же бесследно. Скорее всего, ушёл порталом, но куда, и что творил перед этим – не понять. Там слишком хорошо горело всё, что может и не может гореть. Похоже на использование старого боевого заклинания – «огненная плеть», «петля Хаоса» или что-то в этом духе. Не знаю уж, до какой степени надо рехнуться, чтобы пользоваться этим для банального поджога... Боюсь, наша пропажа с кем-то крупно повздорила – и этот кто-то был очень недоволен. Неплохо бы выяснить, кто у нас швыряется заклинаниями такой мощности – жаль, индивидуального почерка по ним не определить, для них нужна только сила, а схема всегда стандартная.
– Изначального не так просто убить, – протянул Мункар. – Скорее всего, получив на голову ведро напалма, адмирец очень расстроился и забился восстанавливаться в какую-нибудь из своих тайных нор. Жаль, что госпожа ди Малефико укатила, не оставив адреса, – Эдельберт числится среди её доверенных поставщиков. Возможно, она что-то знает или видела...
– …или стала причиной жертв и разрушений и именно потому экстренно покинула Пластину, – Накир потянулся и зевнул. Усталость брала своё, и один из признанных всемогущими командоров кшатри не видел причин отказывать этой даме. Охранные заклятия они с братом научились накладывать раньше, чем говорить. И с тех пор немало преуспели, совершенствуясь в этом направлении.
– Может, навесить на тебя заклятие вещего сна? – ехидно осведомился Мункар, наливая себе ещё вина. – Авось хоть так выясним, чего ждать от папаши и не пора ли поискать Пластину поуютнее?
Накир не ответил, а его брат, прислушиваясь к мерному дыханию спящего, погрузился в размышления о том, кто же мог настолько повредить члену Тёмного совета, чтобы тот вовсе слился с радаров. Слишком много мыслей иногда лучше звенящей пустоты, из которой так легко извлечь истину.
***
Алерт зевнул и потянулся. Тот, Кто Подарил Лисам Мир, был по-прежнему недвижим. Старый лис обнюхал морду Великого – ошибиться он не мог, запах изменился. Теперь дыхание божества меньше напоминало пустынный ветер, к запаху песка и соли добавился лёгкий аромат курительной травы и спирта. Лис потёрся носом о висок Великого, но тот не отреагировал. Алерт разочарованно вздохнул и снова свернулся клубком на подушке, но уснуть заново не удавалось. Что-то беспокоило – неужели кто-то из постоянно забегающих в его владения самцов и самок Осенней колонии приволок на своей шкуре блох? Отоцион почесался, перебрал зубами густой мех – нет, показалось. Он вздохнул. Когда самый старший, холёный и хитрый щенок божества забежал, чтобы в очередной раз поживиться и нахально оставить свою метку, запах Великого тоже изменился на долю мгновения, и Алерт понадеялся, что тот встанет, чтобы задать непочтительному потомку трёпку, но надежда оказалась пустой. Жаль, если и в этот раз примета солжёт, а пустынные братья, уповающие на награду, снова останутся ни с чем! Алерт полагал, что увиденные ими события достойны передачи Великому – ведь немалую роль в них сыграл изгнанный из Осенней колонии матёрый самец. Он зачем-то явился на Пустоши, влез в старую, полузасыпанную каменную пещеру под землей, давно заброшенную сородичами божества, но обжитую почтенным лисьим племенем, и добыл там никчёмные, несъедобные, но все еще хранившие едкий аромат Огненной суки вещицы. Аромат рыжей стервы творил чудеса – привлечённый им, туда же подошёл ещё один самец, изрядно моложе, незнакомый Алерту – но не успел заявить свои права на чужую добычу. Бывший член Осенней колонии отмахнулся не глядя – и молодому этого хватило. Победитель даже не съел и не прикопал труп – очевидно, не испытывал недостатка в мясе. Алерт мельком удивился – зачем было изгонять из колонии такого удачливого добытчика и сильного бойца? – но не стал и пытаться понять неисповедимые пути Великого. Тем более, что пустынные братья, не получив запрета пророка Фырфа, воспользовались нежданным подарком по своему разумению – возможно, именно этого ждал Великий в милосердии своем. Но сегодня днём награда, которую клан заботливо присыпал песком и расходовал трепетно и экономно, исчезла – вполне годные кости и подвяленное мясо рассыпались в прах, растворились, не оставив даже запаха съестного. Озадаченные братья воззвали к пророку, желая знать, чем клан прогневил Того, Кто Подарил Лисам Мир, и старый отоцион полагал, что верные слуги Его заслуживают ответа божества. Он снова потыкал Великого влажным холодным носом и даже осмелился вычесать зубами спутанную гриву. Запах песка и пыли исчез, теперь от шерсти Великого почему-то исходил иной аромат – Алерт прекрасно помнил его и отдал бы половину подшёрстка, чтобы никогда больше не ощущать. Это был запах проклятой Огненной суки. Кабинет наполнился мускусным тяжелым самочьим духом, и Алерт понял – спать ему мешали не блохи, а Её хищный обжигающий взгляд. Он вскинулся и, ощерясь, огляделся, готовясь продать свою жизнь подороже – но суки нигде не было. Зато Великий вздрогнул, словно тоже почувствовал блошиный укус, и сдавленно прорычал что-то. Он и раньше порыкивал во сне, но на этот раз звук был более громким и злым. На всякий случай Алерт убрался с подушки Великого на ворох расшитых подушек у стены – иногда мечущийся во сне бог совершенно не учитывал скромных интересов своего служителя и укладывался прямо на него. Однако на этот раз метаться божество не стало – просто открыло глаза и уставилось в потолок, словно отыскивая там след прошедших в беспамятстве дней, а затем уселось и потёрло ладонями небритые щёки.
– Сволочи. Все сволочи, – утвердительно сказал Великий своим обычным голосом, и Алерт согласно вякнул, приветствуя пробуждение божества.

Решка раздражённо прикидывала, не слишком ли много благословения выхватил лохматый пройдоха от детей Всематери. Бардак, напыщенно обозванный пророком «новым важным этапом становления великой державы», удручал. Деду-то досталось изрядно: судя по всему, его загадочное молчание насчёт творившегося в святилище объяснялось просто – рассказать ему было нечего. Кто похозяйничал в его голове – двух версий быть не могло, но наложенные на гостей странные Зоэлевы чары очень помогли скрыть последствия коварства раймирских принцев. Оставшиеся в зале немногочисленные гости спали беспробудным сном, картина за окнами и вовсе напоминала поле битвы, усеянное телами павших. Дед очнулся первым и тут же принялся задействовать все возможные амулеты, запасённые на такой случай. У самой Решки, что удивительно, сна не было ни в одном глазу.
Читать дальше...Старый скорпион сразу же поспешил всюду раструбить о великом чуде и признании посланника Богини правителем Свободного Перешейка, истинным и полновластным. Сам же признанный посланник полновластно продрых до полудня прямо там, куда его сгрузили, оглашая залу вдохновенным храпом истинно пророческой силы, покуда «любезная Хали» и её самоназначенный первый советник прилагали все усилия, чтобы навести подобие порядка и понять, что делать дальше. План деда было совершенно очевиден, но пошёл под откос, как только Зоэль продрал глаза и громко потребовал йербы с касой. От какой-либо лекарской помощи отказался, жадно выдул пару заварок и два кувшина, после чего отбыл творить историю прямо с дымящейся тыквой-горлянкой в руке. Так началось всё это безобразие с Новым Вавилоном.
Решка не вполне понимала, как Зоэлю удается добиться от своих буйных последователей почти безоговорочного послушания. И тем не менее. Когда внезапно поднявшаяся и столь же внезапно улёгшаяся песчаная буря обнажила в паре часов пути от предместий Сифра неплохо сохранившиеся развалины каких-то зданий, никто не усомнился в пафосном заявлении новоявленного избранника и царя, что, дескать, буря веры вашей открыла вам Вавилон. Никто не возмутился, когда совершенно потерявший берега Зоэль поволок всех из города на этот грешный кусок Пустошей и заявил, что в память об открытии необходимо воздвигнуть золотой памятник Всематери. Золотой, подумать только... но никто не спросил, откуда трепач возьмет столько золота и не логичнее ли, если золото имеется, потратить его на более насущные нужды. Например, на то, чтобы нормально обжить эту песчаную равнину... но нет. С восторгом детей, играющих под натянутой на стулья простыней, последователи Зоэля принялись разбивать на указанном пророком участке палаточный лагерь. К чести Зоэля следует сказать, что шатры и всё необходимое для них появились на нужном месте словно само собой, да и в воде, к немалому удивлению Решки, недостатка не случилось – по наводке пророка его верные за пару часов откопали вполне сносный источник. «Дар Всематери», – воздел к небу указующий перст довольный Малхаз. Зачем старый скорпион оставил своё уютное гнездо и потащился следом за толпой Зоэлевых оборванцев, Решка тоже не очень понимала. Уверовал и проникся? Не смешно, унесите. Скорее, перестал доверять ей и желает держать руку на пульсе. Интересно, возмутится ли, если приказать ему взяться за лопату вместе со всеми?
С золотом, надо сказать, получилось страшновато. После того, как не просыхавший, похоже, ни на час после встречи с раймирскими леопардами Зоэль провозгласил, что истинное золото – это любовь, и каждый должен отдать Богине самое ценное для себя, впору было рассмеяться и разойтись по домам. Держи стакан выше, как любили говорить ребята из адмирской части армейских стражей Перешейка. Народ пошёл сплошным потоком, кучка даров, вначале совсем маленькая и смехотворная, постепенно росла. Чего там только не было – монеты разного достоинства, домашняя утварь, одежда, украшения, игрушки, благовония, а порой и вовсе откровенный мусор вроде срезанных волос. Изрядное число особо ретивых пришлось вразумить на месте: некоторые тащили не только домашний скот и птицу, но и собственных детей. Зоэль внимательно вглядывался в лица верующих, терпеливо объясняя, почему такие жертвы не угодны Великой, но находил больше послушания, чем понимания. Иногда Решка замечала, как у вождя и лидера дёргался угол рта, превращая обаятельную улыбку в болезненную гримасу. Ей чудилось, что в застывших глазах пророка при виде таких картин отражалось не только сожаление о дремучей тупости и дикарстве подданных. Было там что-то иное, какой-то странный блеск, тоскливый и голодный. В любую минуту чаша терпения могла переполниться очередным младенцем, и тогда вся мощь язвительного красноречия неизбежно выплеснулась бы на головы глупцов, способных помыслить о том, чтобы приносить детей в жертву. В конце концов, это их народ, со всеми недостатками и слабостями, и другого по воле Хаоса им не выдадут. Да и на что бы сдались они с Зоэлем воображаемому идеальному и мудрому обществу?
Дурному настроению немало способствовало то, что Зоэль сходу приставил её к работе, велев руководить теми, кто расчищал и обустраивал место для статуи. Целыми днями мотаться среди машущих кирками и лопатами сограждан, словно надсмотрщик в каменоломнях, хорошо хоть без кнута? Удружил любовничек, нечего сказать. Решка сняла с бедра небольшую фляжку, отхлебнула из неё и, вернув фляжку на место и поправив белый шёлковый лоскут, надежно прикрывавший от палящего солнца голову и лицо, решительным шагом пошла к палатке Зоэля.
Откинув полог, девушка с трудом скрыла замешательство – она, конечно, привыкла к тому, что рядом с Зоэлем стремительно менялось всё, но к столь бессмысленному калейдоскопу готова всё же не была. Вместо виденных ещё вчера разномастных бараньих шкур ложе теперь устилали тканые из тряпок половики и шёлковые ковры – вперемешку, словно в лавке старьёвщика. Даже неведомо за что нежно любимое Зоэлем мебельное чешуйчатое чудовище не избегло перемен – обычно оно было завалено ворохом бумажного мусора – очередные законотворческие шедевры Лино под редакцией самого Зоэля, донесения, письма и записки от благодарного народа, смятые газеты вперемешку с весьма почтенного вида свитками (не иначе утащенными из библиотеки деда)… Несмотря на постоянные восторженные покушения толп паломников, Зоэль ухитрялся находить время на просмотр всего этого безобразия. Теперь же гора макулатуры в недрах реликтового монстра испарилась, уступив место старому сапогу, из которого торчала початая бутылка игристого вина. А вместо неизвестно откуда появившегося пару дней назад (и теперь так же непредсказуемо исчезнувшего) кальяна в центре палатки стояла небольшая глиняная жаровня-канун. Пара керамических джезв с кофе, брошенная без присмотра, исходила мирным ароматным парком вместо того, чтобы давно выкипеть, залив уголья. Дополняли картину хрустальный стакан на серебряной подставке и чашка из костяного фарфора с родовым гербом беглого мэра. Зоэля не было. Сделав пару глотков вина прямо из горлышка (странно, что стоявшая в сапоге бутылка не выдохлась и была прохладной, словно только что из погреба), девушка вышла. Не мог же он заварить всю эту кашу и снова бросить отдуваться вместо себя, ни словечком не предупредив? Шутка, повторенная дважды… Решка стремительно, насколько позволял осыпавшийся под ногами песок, взбежала на бархан, чтобы оглядеться. Странно, раньше она не замечала, насколько за эти дни разросся импровизированный палаточный городок…
На расчищенной ровной, как стол, площадке в центре, вопреки ожиданиям, никто не работал. «На пять минут нельзя оставить», – Решка зло сощурилась, прикрыв глаза ладонью от полуденного солнца. Все сгрудились там, куда вот уже не один день тащили «дары Богине», и преданно внимали оратору, жестикулировавшему, словно взбесившийся вентилятор. Солнечные лучи превращали простенький венец из золотой ветви граната в яростно горящий нимб вокруг спутанной шевелюры. Сходный огонь охватил и кучу приношений. Решка сквозь зубы прошипела несколько подзаборных пассажей. Что там опять случилось? Судя по напряжению сгрудившейся вокруг Зоэля толпы, что-то из ряда вон выходящее. Кто-то приволок в качестве дара очередных младенцев, парализованную бабку или собственную просроченную девственность? Она быстро, почти бегом, направилась к толпе, и, бесцеремонно расталкивая собравшихся, добралась примерно до середины, когда передние ряды отшатнулись, словно от огня. Чудом удержавшись на ногах, девушка продолжила движение вперёд – теперь ей ещё больше хотелось узнать, что за непотребство там творится. Нырнув под локоть какому-то застывшему на месте верзиле, она оказалась практически перед Зоэлем. Не обратившим на неё, впрочем, ни малейшего внимания.
Взор пророка был устремлён на странную скульптурную группу – двое коленопреклоненных сограждан крайне пройдошливого вида у груды натащенного верующими мусора, которая приобрела угрожающие размеры – теперь она могла бы поспорить по внушительности с самыми высокими барханами. Разве что была волей Богини (или всё-таки пророка?) совершенно неподвластна ветрам пустыни. Лица обоих искажены диким ужасом, мышцы неподвижных тел сведены судорогой. Переход живой плоти в блестящий полированный металл застиг их врасплох, но они успели прочувствовать и понять, что с ними происходит. Жуткий процесс выглядел незавершённым: последнее мгновение длиною в вечность, мастерски и навсегда запечатанное в идеальной отливке.
– …каждый должен был принести самое дорогое – и вот свершилось, –торжествующий голос Зоэля напомнил Решке завывание песчаной бури, которую она застала еще ребёнком. Несмотря на надёжные стены дедовского дома, слепящий пустынный вихрь был страшен, а свист ветра походил на перекличку давно утративших последнюю искру жизни голосов. – Эти доброхоты, – он с пугающей фамильярностью погладил по головам металлические фигуры, – принесли на алтарь Всематери самое ценное, что у них было. Жажду обладания. Жажду золота. И жизнь, которая без этой жажды не имела для них ни малейшего смысла. Ничтожные песчинки породили движение, которое не остановить, и будет, как обещал я – воздвигнется статуя Амы Лайлы.
Куча хлама пришла в движение, растекаясь расплавленным металлом, вздымаясь волной и застывая, как вылитый в воду свечной воск. От неё исходил жар, словно из тигля ювелира или печи углежога – теперь попятились даже те, кто оставался стоять в первых рядах, наблюдая за действом. Решка усилием воли заставила себя остаться на месте, но, отцепив фляжку от пояса, выплеснула остатки воды на прикрывавший голову шелковый лоскут и обвязала свободный край вокруг лица, защищая от жара нос и рот.
– Те, кто отдал себя Всематери, вечно останутся у ног Богини свидетелями и стражами величия Её. И напоминанием о том, что, пытаясь завладеть чужим, ты непременно отдашь своё! – Зоэль завершил свою речь и легко спрыгнул с постамента, словно с крутой ступеньки. Правда, ступенька оказалась изрядно выше его немалого роста, а за спиной пророка бесформенная золотая масса наконец обрела очертания, отбросив чудовищную тень. Огромная до гротеска статуя производила гнетущее впечатление, несмотря на томную позу лежащей женщины. Руки исполинши расслабленно закинуты за голову, одна нога свешивается с постамента, вторая чуть развёрнута и согнута в колене – Решка подумала, что, доведись ей выбирать эскиз для собственного памятника, версию со столь бесстыдной и детализированной демонстрацией всего, что отличает женщину от мужчины, она бы не одобрила. А будь богиней, непременно поразила бы автора всеми громами и молниями сразу, чтоб неповадно было.
Размышления о фасоне монумента, приличествующего блистательной и добродетельной даме, беспардонно прервал Зоэль. Оглядев притихшую и склонившуюся то ли в ужасе, то ли в благоговении толпу, он одобрительно прищёлкнул языком.
– Эк их проняло! Ну не молодец ли я, моя Хали?
– Ты о чём? – Решка недоуменно воззрилась на любовника, словно не узнавая. Ей до крайности не нравился блуждающий взгляд Зоэля, беспокойный и в то же время отсутствующий. – Эти ловкачи… которые хотели украсть что-то из даров Богине… они мертвы?
– Да они живее нас с тобой! Разве ты не видишь? – в смехе Зоэля послышались истерические ноты, а грубо впечатавшиеся в её рот губы оказались сухими и горячими, как у больного лихорадкой. Говорил он отрывисто, с пугающей убеждённостью. – Хотели золота – обратились в то, чего жаждали. А цена… Цена есть у всех. Главный фокус – знать её лучше, чем они сами. Тогда кара становится наградой. Желавшие бренного стяжали бессмертие.
Не ответив на поцелуи, Решка вырвалась, и смерила Зоэля взглядом, далёким от восхищения.
– Ты. Сам. Вор. – Раздельно произнесла она, в отчаянии пытаясь пробиться сквозь стену лунатического упрямства. – Тебя не казнили за пару побрякушек. Тебя не казнили за вынесенные из городской казны мешки. Даже высокородный идиот Нержель понимал, что нельзя кару за преступление делать более жестокой, чем вред от него. Раз ты можешь обратить в золото любой сор – какая беда, если нуждающиеся взяли бы немного? Бывшие владельцы пожертвовали свои сокровища и счастливы. Те двое купили бы себе еды и вина, и тоже были бы счастливы. А ты превратил бы в драгоценности что угодно – хоть пару пустых бутылок или объедки…
– Не путай магию истинной веры с дешёвой алхимией, – осклабился Зоэль, протягивая к ней руку. – И не жалей этих шутов. Лучше иди ко мне. Наши верные, – другой рукой он небрежно обвёл раболепно согнутые спины сограждан, – сейчас всё одно видят сады Амы Лайлы, а не нас с тобой.
– Вот сам и иди… в свои сады! – Решка утёрла краем запылившейся повязки выступившие на глазах злые слёзы и бросилась прочь. Преследовать её не стали.
***
Когда у него в постели оказалась пара симпатичных и совершенно отвязных фанаток, меньше всего Хэму недоставало голограммы Аралима. «Нашел время!» – тихо буркнул он, и, стараясь не разбудить недавно угомонившихся девиц (вымотали они его изрядно, видно отоциона по ушам, а Третий дом по темпераменту), выбрался из постели. Махнул рукой, приглашая нежданно явившегося, слава Хаосу, хоть не во плоти, приятеля следовать за ним и, даже не одевшись, перебазировался в кабинет. Где немедленно плюхнулся на кушетку, материализовал очередной бокал с мистофелевкой и сигарету, и выжидательно уставился на Аралима. Тот не устыдился и не исчез.
– Вторая Вселенская началась? – сварливо поинтересовался Хэм.
Непривычно серьёзный Аралим отрицательно мотнул головой, и знакомым, хоть в этот раз изрядно нервозным движением пригладил растрепавшиеся светлые волосы.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.
Хэм театрально всплеснул руками, облился мистофелевкой, но не обратил на это ни малейшего внимания.
– Увидев у меня в койке всего лишь двух баб, ты интересуешься моим самочувствием? Что ты скажешь, если их будет трое? А если пять? Спросишь, саркофаг какого фасона я предпочитаю и написал ли завещание? Ты там перебрал, никак?
– В отличие от тебя, я которую неделю унизительно трезв, – вздохнул тот. – Арвель исчез, папаша рвёт и мечет, а ты, вроде как, близнец...
– И что? – Хэм снова наполнил бокал мистофелевкой, но пить почему-то расхотелось. – Я с ним виделся реже, чем с тобой. И нет, в своем доме я его не прячу. Можешь явиться и проверить лично.
– Я не об этом, – Аралим выразительно возвёл глаза к потолку. – По идее, ты должен был почувствовать, если с ним случилось что-то дурное.
– Ничего дурного я не ощущал, – Хэм медленно, словно выдержанный коньяк, принялся цедить мистофелевку.
– А что-нибудь не дурное? – Аралим оживился. – Подумай, вспомни... может, тебе что-то снилось?
Хэм напрягся. Ему самому стало интересно – не может же оказаться, что все эти поверья про близнецов, способных на расстоянии почувствовать друг друга, всего лишь миф? Сосредоточившись, он попытался обнаружить брата «дальней слежкой» – заклинание было проверенным и кровную родню обычно показывало почти на любом расстоянии. Ничего. Точнее, странное ощущение, будто объект слежки находится... везде. Как свет или воздух. Ещё одна попытка.
Аралим воззрился на Хэма с такой надеждой, словно ожидал, что тот выудит пропажу из бокала. Странно, что он так переживает – Арвеля приятель всегда считал слишком правильным, занудой и вообще копией папаши. Ах да, искать-то припахали наверняка его ведомство – пропажей одного из членов Совета занимается безопасность, а не простые егеря... Хэм от души посочувствовал Аралиму, но от соболезнований вслух воздержался.
Попробовал мысленно обратиться к Арвелю. Снова ничего – по крайней мере, ничего, похожего на обычный мысленный диалог. Хэм усилил нажим. Создалось впечатление, словно он пытается поговорить с ветром. Или с водой. Короче, со стихией, которой разговоры с ним совершенно неинтересны. Стихия, значит? Хэм принялся задумчиво насвистывать простенькую мелодию – в детстве, когда отец как-то на пару лет забыл его на Архипелаге, он научился у местных моряков этой мелодии, позволявшей, по уверениям демонов-погодников, наколдовывать попутный ветер.
И ветер пришел. Легкое движение воздуха, сквозняк, не более. А с ветром пришла странная уверенность, что всё так, как должно быть, всё правильно.
– Это не твоя игра, – прошептал сквозняк. – Хаос знает, как надо, Хаос знает, что нужно... и я тоже знаю. Теперь – знаю.
Хэм не был уверен, не почудилось ли это ему, но по расширившимся глазам Аралима понял – тот тоже расслышал странный шёпот невесть откуда взявшегося в кабинете ночного сквозняка. Голограмма исчезла, не попрощавшись и не поблагодарив. Наверное, побежал рассказывать отцу или докладывать Совету. Вряд ли приятель понял больше, чем сам Хэм. Ну и ладно, – поленившись возвращаться в спальню, демон растянулся на кушетке и практически мгновенно заснул. Снились ему бескрайние просторы Веера, ветер и играющие в солнечных лучах песчинки, каждая из которых была абсолютно счастлива.
***
Герцогиня осторожно коснулась резной панели, смутно надеясь, что проход не откроется. Надежда оказалась тщетной – с другой стороны, если затягивать дальше, велик шанс, что о наглости адмирского экс-премьера Адонаи узнает не от неё. Удушающая петля заботы грозила затянуться ещё туже, как только она сообщит, при каких обстоятельствах её подловили, будто столетнюю девчонку, – о Перешейке и его удалом царе-самозванце не говорили разве что немые. И Светлейший. В грозной предштормовой тишине, окутавшей дворец, иной раз не удавалось расслышать даже собственные мысли. Слуги совершенно отбились от рук – впрочем, это как раз вполне устраивало Герцогиню, ничего, кроме раздражения, они давно не вызывали. Хуже было то, что с дворцом и садом творилось нечто странное – казалось, пространство и время устроили знатную попойку и теперь никак не могут прийти в себя и приступить к положенным обязанностям. Не будь Герцогиня привычна к таким метаморфозам, то не далее как вчера утром вышла бы в пустоту – балкон отсутствовал, хотя вид изнутри был совершенно обычным, никаких тревожных признаков заметно не было. К вечеру балкон всё-таки вернулся на место, доставив, однако, пищу для размышлений: предназначался ли этот фокус ей лично, или был частью спровоцированного настроением хозяина природного процесса, чем-то вроде сезонной линьки или миграции птиц. Проход до личных покоев Адонаи никаких сюрпризов не содержал, разве что коридор показался несколько длиннее обычного да ощущался лёгкий перепад уровней. Герцогиня с облегчением тронула потайной рычажок и вышла в залитый солнцем зал. Всё по-прежнему – огромные окна во всю стену и стеклянный потолок – растениям требовалось много света. Какой это ярус дворцовой оранжереи, она давно перестала пытаться угадать, но раньше ей тут даже нравилось – забавно было видеть, сколь разительный контраст составляет это место с рабочим кабинетом и прочими официальными интерьерами. Хаотичные джунгли, более уютные, чем хищное кладбищенское буйство сада снаружи, были весьма уместно и продуманно разбавлены – под сенью громадной монстеры притаилось удобное кресло, какие-нибудь недолговечные царьки наверняка использовали его как трон, а среди переплетений лиан вдруг проступали лица статуй, причудливые узоры ковров или старая амальгама зеркал в тяжёлой серебряной оправе. Всё, что могло понадобиться хозяину или тем немногим, кто бывал сюда допущен. Но визитёра здесь она видела лишь единожды – Рафаэль коротко приветствовал её и удалился, даже не приложившись к ручке. Поговаривали, что между лейб-медиком и государем произошла серьёзная размолвка.
Внутренний компас незаметно дал сбой, и Герцогиня слегка заблудилась в этом бесконечном лабиринте колонн. Путь указали смутное движение воздуха и слабый аромат курительного сбора. «№759 Домашний»… дрянь, но принятого антидота должно хватить, дополнительный запас на экстренный случай хранится в одном из колец. Наконец острый слух уловил обрывки разговора, и найти дорогу стало значительно проще. Герцогиня невольно старалась ступать как можно тише – голос был ей незнаком, мало ли, с кем мог беседовать повелитель, и насколько обрадуется свидетельнице. С учетом того, какую информацию желала сообщить она – посторонние точно были ни к чему.
Помимо раздраженно покачивающегося в гамаке Светлейшего в оранжерее никого не оказалось. Рядом с магнолией в цвету стояла удивительной красоты статуя из золотистого стекла, а возможно, цитрина или топаза, изображавшая обнаженного молодого мужчину. Темное золото волос, небрежно перевитых стеблями нимфеи, светлые, почти белые лепестки, породистое, чуть скуластое лицо с чувственным, насмешливо изогнутым ртом и удлиненными серыми глазами, обведенными черной окантовкой ресниц, мускулатура атлета – наверняка скульптор польстил модели, но даже если и так, позировавший наверняка был хорош собой. Герцогиня вгляделась в черты статуи, казавшиеся смутно, тревожаще знакомыми, словно виденными во сне, и чуть не вскрикнула, когда скульптура плавным, текучим движением сменила позу. Оказавшееся живым – или хотя бы не вполне мертвым – произведение искусства медленно поправило цветы в волосах и с любопытством поглядело наверх, словно почувствовав присутствие постороннего на галерее. Оценивающе смерило наблюдательницу взглядом и улыбнулось на редкость солнечно и обаятельно.
Что удивительно, Светлейший не обратил на это ни малейшего внимания, он вообще не смотрел в сторону собеседника. Выглядел обескураживающе: в самом простом платье – алые шальвары и рубаха, да ещё и босой. Избавленная от куаферских забот шевелюра вовсю пользовалась редкими мгновениями полной свободы. Жадно затянувшись, Светлейший процедил сквозь стиснутые зубы в сторону полупрозрачного демона, мешая слова с плотным тяжёлым дымом:
– Ты хочешь сказать нам, будто бы позволил какому-то проходимцу без помех проникнуть в сад и совершить объявленную дерзость? Так мы должны понять твои слова?
– Ты, отец, – голос наглого живого изваяния оказался хорошо модулированным хрипловатым баритоном, – можешь понимать это, как тебе заблагорассудится. Я выполнял твои указания, и касаемо этого мы, – снова едва заметное усиление голоса на местоимении, едва заметная насмешливая пауза после, – кажется, пришли к консенсусу. – Золотистая полупрозрачная рука небрежно сорвала цветок магнолии и поднесла к лицу точным, выверенным движением танцора.
Герцогиня замерла на месте, стараясь не дышать. Казалось, температура в оранжерее поднялась на добрый десяток градусов. Та половина лица Светлейшего, что не была скрыта волосами, застыла чеканной маской, так что более живым сейчас казался его дерзкий и непочтительный сын. Голос Светлейшего напротив, был полон мягкого участия, словно шёлковый шарф, пропитанный редким ядом.
– Не припоминаем, чтобы приказывали тебе пускать в Эдем таких гостей. Быть может, ему удалось обмануть тебя хитрою маскировкой или мастерством перевоплощения? Тогда мы понимаем. Ты ведь привык одерживать верх, наш блистательный Рудра.
– В отличие от более близкой кровной родни, – изваяние расчётливо отправило цветок магнолии в волосы, к нимфеям, прежде чем невинно распахнуть глаза и скорбно развести руками, – этот гость не пытался обмануть и не желал повредить мне. У меня не было оснований встать на его пути.
Тень мимолётной судороги пробежала по лицу Светлейшего, губы тронула та же медленная пугающая улыбка, что тогда у озера – или бьющий сквозь стёкла яркий свет и клубы дыма искажали картину, играя в свои иллюзорные игры?
– Похвальное почитание права крови, – вся мягкость испарилась, голос звучал глухо и сдавленно. – Ты сказал, что видел в садах другого нашего родственника. Он был один?
– Несчастный ребёнок, – баритон чуть смягчился, – был таким же, как всегда. Одиноким. Ты не спросил, как он себя чувствовал, отец, но я отвечу – твои игрушки редко бывают счастливы, – он вскинул голову и еле заметно понимающе улыбнулся застывшей на галерее Герцогине.
Светлейший вдруг резко сел, вцепившись в край гамака. Механическим движением откинул с лица мешавшие пряди, и уставился прямо перед собой. Он словно к чему-то внимательно прислушивался. Левый глаз его был пуст и слеп – ни зрачка, ни радужки, всё заволокло сплошным сгустком холодного ртутного света, который делался всё ярче.
Рудра жадно вгляделся в лицо отца, словно лейб-медик, ожидающий последнего вздоха коронованного пациента. Затем неожиданно повернулся к женщине на галерее. «Беги!» – беззвучно произнес он, и Кора встрепенулась, словно солдат, услышавший самый важный в жизни приказ. Непослушные пальцы с трудом нащупали треклятый потайной рычажок. Последним, что она увидела, изо всей силы налегая на дверь, закрывающуюся непозволительно медленно, была тающая в воздухе мстительная улыбка того, кому полагалось быть лишённым всяких страстей, безмолвным и невидимым командиром стражей Эдема.

– Отчего вы так мрачны, друзья мои? – Асмодей, обладавший тактичностью голубя, на красноречивые взгляды Малефа и Маклина отреагировал как на приглашение, хотя компания министра культуры – последнее, что им сейчас требовалось. – Дорогой граф и вовсе не проронил и словечка за всё заседание.
– Зато чтобы заткнуть твой фонтан, чуть не понадобилась аж Большая княжеская печать, – машинально огрызнулся Маклин и, услышав характерный вздох, моментально осознал свою ошибку.
– Я не привык довольствоваться малым, – ответил Асмодей и ловко вклинился между коллегами, уцепив при этом Малефа под локоть, чем вызвал мгновенное и острое желание сбросить папашин озабоченный репейник с ближайшего моста, а лучше уронить прямо на голову хозяину. Маклин, которому повезло больше, лишь неприязненно покосился на болтливого попутчика. Жертвы переглянулись: обоим стало ясно, что избавиться от Асмодея без применения силы решительно невозможно, а устраивать драку на улице было бы до крайности глупо. Маклин кивнул Малефу и резким жестом открыл портал.
– А куда мы, собственно, направляемся? – живо поинтересовался княжеский любимец, но, поскольку ответа не получил, просто покрепче ухватился за свой молчаливо протестующий буксир и вместе с ним последовал за графом.
читать дальшеОказавшись в своём рабочем кабинете, Маклин занял привычное место за столом и первым делом полез в барный шкаф.
– Отцепитесь, – чеканно-вежливо процедил Малефицио, начав серьёзно подозревать, что у папаши в закромах имелся специальный репеллент – как-то же ему удалось избавиться от постоянного присутствия фаворита при своей особе.
– В счёт долга? – игриво спросил Асмодей, ослабляя хватку.
– По любви! – парировал Малефицио и поспешил обосноваться на широком подоконнике, подальше от сомнительных притязаний. На долю Асмодея осталась допросная кушетка – рабочий процесс шефа Третьего отделения не предполагал иной мебели для посетителей, а все остальные обходились без церемоний. Министр культуры был не сильно обрадован перспективой, но устроился там, приняв самую непринуждённую позу. После чего драматически возвёл глаза к потолку и обратился к хозяину кабинета:
– Ах, доктор, моя жизнь – сплошной стресс. Нервы совершенно расшатаны заседаниями Совета и неразделённой любовью!
Серия тихих щелчков послужила ответом – и Асмодей оказался надёжно привязан к кушетке. После неудачной попытки освободиться, возмущённо уставился на Маклина. Граф ответил ему гостеприимной каннибальской улыбкой, а пристяжные ремни затянулись чуть туже.
– Будь моим гостем, – радушно предложил он, заклинанием отправляя один из наполненных бокалов Малефицио, а затем доливая в свой. – Но я – не Темнейший, твои выходки поощрять не намерен. Полезно напомнить о порядках Третьего отделения, когда-нибудь да пригодится.
– Никогда не думал, что вы предпочитаете игры в злого дознавателя, но признаюсь, это так… пленительно, – протянул Асмодей, смерив свои путы и обстановку взглядом, исполненным порочной беззащитности. – Я готов сотрудничать со следствием любыми способами. Даже с риском для жизни. А наш красавчик Малефициано будет смотреть или присоединится?
Малефицио молча приложил бокал к виску и уставился в окно, невольно задумавшись о том, какой кошмарный и наверняка противоестественный катаклизм происходил в недрах Хаоса в тот день, когда из них выбрался Асмодей. Некоторые воспоминания при всём желании из памяти не стереть, но в данном случае это несомненно к лучшему.
– Следующим будет подан кляп, если не прикрутишь клоунаду, – предупредил Маклин, поморщившись. Он с удовольствием бы отправил Асмодея вместе с кушеткой прямо в Янтарный, но при всей своей докучливости княжеский фаворит обычно приносил меньше вреда, не будучи предоставленным самому себе.
– Подготовка госпереворота или просто оргия с расчленёнкой? – сарказм в голосе Михаэля только что водрузил свой флаг на очередной взятой высоте. Голограмма превосходно позволяла разглядеть хмурое лицо раймирца – видимо, в Светлом совете тоже не наблюдалось радостного единения.
– Когда в деле замешан синьор Випера, порой бывает трудно отличить одно от другого, – язвительно отозвался Малеф. – Но вы в любом случае промахнулись.
– О, Михаэль, какой приятный сюрприз! – Асмодей немедленно переключился на министра обороны. – Как здоровье малыша Изидора?
– Зашейте ему пасть, граф, вам сподручней, – Михаэль стряхнул пепел с сигары и наконец задал главный и основной вопрос, волновавший всех. – Могу я узнать, какого хрена обдолбаная ифритская сволочь машет древним драконьим дерьмом на всю Пластину? И какую ещё случайную документацию половых капризов Самаэля вы забыли спровадить в мусоросжигатель?
– Не звени ключами, Бештер, – в тон собеседнику ответил Маклин. – Не на плацу.
– Я один обратил внимание, что, помимо реликвария шейхов, этот затейник, похоже, обнёс нашего экс-державного сластёнку? – заметил Асмодей со скучающей миной. – Бедняжка Нитокрис, даже после жизни её не оставляют в покое. Хотя надо отдать должное, с тех пор, как её внешний облик был приведён к полной гармонии с внутренним, она сделалась гораздо более удобной. И надёжной – знали бы вы, что ей приходилось выдерживать!
– Пусть эти сведения умрут вместе с тобой, – оборвал Маклин очередной заход. – Бааль вполне мог прибрать к рукам нужный документ и найти исполнителя, но он не идиот. Всей выгоды ему – сидеть и надеяться, что Темнейший рассудит так же, когда очнётся.
– Если только он не сам это придумал, – подозрительно прищурился Михаэль. – Прецеденты были. Опять же, кому на полном серьёзе понадобилось бы трясти знамёнами рыжей и бросать вызов Раймиру?
– После своего загула он не в том состоянии, чтобы устраивать дорогостоящее шоу с очередным подсыльным лжепророком, – с обидой в голосе отметил Асмодей. – Возможно, его сивая мегера могла бы ответить на вопрос, где он столь безобразно промотался, но очевидно не желает этого делать. С таким же успехом ифритский подарок может быть прямиком из Шахматного кабинета. Вдруг кое-кто решил разбавить сплетни о бесплодных шашнях свеженькими некрологами?
– Завязывай таскать у шефа порошок, Шамад. Любимые отморозки Светлейшего уже двинули прощупывать почву. Это так, на случай, если кто из вас вздумает влезть туда же. Мальчишка проболтался, когда закусился с Малхазом – крайне неканоничный, но достоверный вариант истории шейха-полудурка в одной связке с упоминанием хидирин. Возможно, в рамках ифритской традиции, а возможно – и как предупреждение. Где он там шлялся – неизвестно, но Пустоши в целом паршивое место для одиноких прогулок.
– Позвольте, но что стихийным и беспамятным до хода истории? Сожрать или покуражиться – свидетельств довольно, – с неподдельным интересом уточнил Малефицио. Ему доводилось встречать упоминания о свободных духах Пустошей, не имевших физического тела, но обладавших огромной силой. Опасные эксперименты с развоплощением в большинстве случаев приводили к утрате памяти, а то и личности. В такую ловушку можно было угодить случайно, так что любой достаточно сильный Высший, погибший в песках, имел шанс продолжить свою жизнь беспокойным духом подле собственной мумии, постепенно сходя с ума. Подобные твари могли вселяться в животных или неосторожных путешественников, но в очерках не было ни слова о каком-то более осмысленном вреде, нежели гибель парочки караванов, вымершее селение или возникновение новых идиотских культов и верований среди краткоживущих. Говорящий лошак или пылающее фиговое дерево – отличный цирковой аттракцион, но сомнительный проводник воли высших сил.
– Любишь старые книжки, парень, – читай их все и до конца. – Михаэль снисходительно посмотрел на задумавшегося Малефа. Башковитый малый, но не приведи Хаос ему схлестнуться с Двухголовыми. Тех тоже очень интересовали предания древности. – Для беглых генералов бешеной ведьмы халявный сосуд с таким послужным списком – отличный шанс реванша. А шейхи за магию отдадут что угодно. Их понимание сущности хидирин – как раз оттуда. От таких оставалась идея слепой преданности и стремление освободить свою царицу любой ценой. И сила. А красивые слова сам знаешь, как пишутся – под очередной кувшин и в дыму священных трав.
– Даже если предполагать худшее, он один. Лазурь далеко, с магией дело обстоит чуть лучше, чем у шейхов, да и грызня между собой занимает тамошние кланы больше, чем возрождение былой славы, – резонно заметил Маклин. – Он надорвётся и повредит сосуд. Впрочем, этот самозваный избранник забытой и погребённой может быть и просто бастардом какого-нибудь Высокого дома. Ему за четыреста – возможно, манифестация способностей. Угроза жизни, найденный артефакт, артистический темперамент и ифритские суеверия – совокупно имеем на выходе все эти пляски. Мало до него было кретинов – взять хотя бы секту тарайин, из-за которой Круглую площадь едва не переименовали в Скользкую. Тоже кому-то что-то померещилось возле старого алтаря из-за очередного бездненского катаклизма – и началось. Теперь не падают, что крайне неудобно в перспективе.
– Да, отчёт об организованном налёте на администрацию Сифра и посольство все читали, – поморщился Михаэль. – Только ифритской освободительной авиации нам недоставало. Верховодит там Фероз ибн Фирсет, бывший наёмный убийца, сектант и – как вы могли догадаться – названый брат во сиротстве этого треклятого Зоэля. Прочий народ просто подтянулся спускать пар и спасать из горящих зданий ценное имущество.
– Объекты культурного наследия пострадали не меньше, – подал голос Асмодей. – Какая архитектура пропала, эталонный колониальный стиль! Дикари! Сожгли старейший увеселительный дом Сифра только потому, что этот кретин Нержель решил там укрыться! Даром, что одновременно родич вашего финансиста и нашего перемещенца. Вроде дальний, а такой недалёкий… Мой атташе сообщил, что его кхм… арестовали, когда он пытался сбежать, но спьяну не смог открыть портал. У него что-то личное и с нашей кучерявой крупнокалиберной проблемой, и с его вторым побратимом – Элинором Фирсетским. Жуткий тип, но недурной администратор. Шоу с изгнанием низложенного мэра удалось на славу, в лучших традициях факиров. Даже я не уверен, что стоило вставлять орудие народного гнева так глубоко без предварительной подготовки, но зато силы оставили страдальца до того, как подожгли запал. К тому же ему помогли с порталом и любезно отправили в сторону его прежней провинции. Лино большой затейник, даже руки сковал так, что за счёт выворотного угла трудности у бедняги будут не только с нижними… конечностями.
Собеседники с явным злорадством наблюдали за попытками министра культуры сопроводить очередной пассаж бурной жестикуляцией, но такими мелочами смутить Асмодея было невозможно. – А вообще я полагаю, что вы слишком усложняете. Если пройтись по ситуации бритвенным станком простой истины, то налицо действие ифритской преступной группировки под патронажем местных деятелей культа. Ну побуянят, ну захватят что-нибудь, ну поиграют в свободу, равенство и братство. Все мы знаем, чем всё закончится, даже без предсказаний – наблюдали бессчётно на разных Пластинах. Этот очаровательный дебошир – вор, а не политик. Добрые горожане проспятся и поймут, что его обещания – пустой звук, а барахла с разгромленных вилл классового врага на всю жизнь не хватит. Зачем туристам отправляться туда, где вместо привычного веселья пьяные толпы, пожары и религиозные фанатики? Сутенёр, убийца и верный оруженосец-лавочник – хорошая банда, но не правительство. А Малхаз и его однокультники – просто древность с антресолей истории. Достаточно напомнить народу, кем были и что творили при Лилит эти почтенные благообразники, – всех замуруют в их пещерах. Меня всегда поражал этот парадокс – объявить богиней чокнутую стерву, у которой с начала мира на все случаи два рефлекса, да и те суть один. Почему бы не избрать для поклонения кого-нибудь действительно прекрасного и могущественного, но не имеющего привычки жрать собственных последователей?
– Мне кажется, кто-то обладает на редкость избирательной памятью и предпочитает забывать о своих славных деяниях, как только они были совершены, – Маклин с холодным любопытством патологоанатома уставился на Асмодея.
Тот ответил ему проникновенным нежным взглядом из-под полуопущенных ресниц. Даже будучи спелёнутым ремнями, министр культуры умудрился каким-то образом принять позу поэлегантнее, но это всё, на что его хватило, – видимо, оборудование графского кабинета оказалось не по зубам даже высшему метаморфу.
– Нет, вы решительно ко мне неравнодушны, дорогой граф! Зная вашу исключительную разборчивость, я польщён. Так приятно находиться в окружении друзей, которые действительно ценят мои таланты. Скажу без утайки – лишь с вами я чувствую себя по-настоящему в безопасности. С удовольствием бы поднял бокал за наш прекрасный союз!
Прочувствованная речь Асмодея внезапно прервалась сердитым фырканьем – на голову оратора обильно полилась вода.
– Прозит, – довольно кивнул Михаэль. – Извини, дошла одна содовая, вероятно, знаменитая защита Третьего не пропустила виски и стакан. Алкоголь и бьющиеся предметы, потенциальный источник.
Малефицио слез с подоконника, держа в руках только что материализованную бутылку. Чистые бокалы возникли на столе в тот же миг. – Рекомендую, – он разлил вино, подумав, снабдил один бокал трубочкой и отправил получившуюся конструкцию к Асмодею. – Порто из папашиных закромов. Безопасен, я проверил, – в подтверждение своих слов демон плеснул в собственный бокал и невозмутимо вернулся на подоконник, очевидно предпочитая ложу партеру в этом спонтанном театре.
Асмодей присвистнул.
– Мальчик, – вкрадчиво произнес он, – я не отказался бы узнать, как тебе удается магия в кабинете, где даже я ничего не могу сделать, и какими заклинаниями ты умудряешься воровать бутылки из Осеннего на расстоянии.
– Эта магия настолько ужасна, что я предпочту унести свои тайны в могилу, – пафосно ответил Малефицио. Маклин закашлялся, довольно удачно маскируя смешок. Михаэль и Асмодей, судя по всему, приняли подначку за чистую монету – теперь к княжескому сыну были прикованы уже два заинтересованных взгляда. Асмодей твердо вознамерился выяснить, каким образом наглому мальчишке удается обходить защитные заклинания двух Высших неизмеримо сильнее него, посему поспешно пробормотал «ни с тобой, ни из тебя…» и пообещал считать за собой ещё один небольшой долг, если тайна столь сильного заклинания будет раскрыта. В конце концов, если парень польстится на сделку и сдаст хотя бы контрзаклятия к защите на кабинете Палача, обмен можно будет счесть крайне выгодным.
Малефицио ещё некоторое время поторговался, но, наконец, соизволил снова слезть с подоконника. Церемонно попросив у графа прощения за то, что из личных меркантильных побуждений он раскроет одну из самых жутких тайн Третьего отделения, и дождавшись мрачного «Вот ничего молодым доверить нельзя», демон полез за пазуху. Вместо какого-нибудь древнего амулета он вытащил из-за ворота стальную служебную пластинку Третьего и покачал ею, словно гипнотизёр.
– Служебный амулет, добровольно и собственноручно выданный мной, – широко ухмыльнулся граф, – позволяет свободно пользоваться магией даже в моем кабинете. Как видишь, иногда быть зарегистрированным сотрудником Третьего отделения на редкость полезно.
Михаэль коротко хохотнул.
– Один – ноль, – кисло отозвался Асмодей. – Если и для Осеннего существует схожая бижутерия, готов приобрести её за любую названную тобой сумму.
– Увы, – скорбно вздохнул Малефицио, – разбогатеть мне не суждено. – Он вытянул перед собой руки, словно подставляя запястья под невидимые наручники. – Никаких побрякушек, кроме наглости – этими самыми руками я старательно перетаскал домой как минимум десяток ящиков любимого папочкиного пойла из погребов Осеннего. За дополнительную плату готов назвать место, где стоят стеллажи с наиболее интересным вином.
Асмодей утомлённо закатил глаза и заключил трагическим материнским тоном:
– Весь, весь в отца! Жесток, бессердечен и коварен! – после чего отважился испробовать угощение, проделав перед тем с несчастной трубочкой несколько искусных и довольно зрелищных манипуляций. Эффект оказался строго противоположным задуманному, но зрители стойко выдержали и эту культурную программу.
– Характер – в папу, внешность – в маму, – протянул Михаэль. – Хотя наоборот, боюсь, результат мог оказаться ничуть не безобиднее.
***
Рейна предпочла бы обойтись без визита в Янтарный, но помимо повестки дня следовало утрясти и ещё кое-что, о чем забыли в общей суматохе. Устное распоряжение никому, кроме Асмодея, не пришло в голову ни оспаривать, ни даже проверять, но нарушать древние порядки не стоило – и отдельные песчинки могут доставлять изрядное неудобство, попав в туфли, но бесчисленное множество таких песчинок, поднятое ветром, означает бурю, которая вначале ослепит тебя, а затем погребёт с головой. На стук каблуков, гулко разносившийся по коридору, выглянула Мэгс, верный часовой у владетельного тела. Рейна усмехнулась: идея вынести Первого среди равных и обустроить в мавзолее по соседству с Прекрасной Рахмой показалась ей вполне уместной. Переименовать достопримечательность в Мавзолей Адекватности помешало бы лишь то, что даже в обычном своём состоянии Его Инфернальное Величество был олицетворением каких угодно свойств и качеств, кроме этого.
– С кардамоном, – коротко распорядилась Рейна и прошла в кабинет.
Внутри стояла всё та же гробовая тишина, но обстановка в целом выглядела несколько менее удручающей. Госпожа премьер, бросив беглый взгляд в сторону дивана, неодобрительно нахмурилась, молча прошла к столу и заняла княжеское любимое кресло. За давний срок своей службы ей доводилось наблюдать государя и повелителя в самых разных видах и состояниях, но любой клоунаде обязан быть какой-то предел.
На её вторжение хозяин кабинета никак не отреагировал, зато прислужница оказалась крайне расторопной и, судя по аромату напитка, толк в варке кофе знала. Жаль, если её труды отправятся дракону под хвост, но что поделать.
– Благодарю, Маргарита, можете быть свободны, – судя по лицу бывшей няньки, та поняла сказанное в смысле скорее философском и осмелилась не согласиться, но исчезла с почтительным поклоном. Любопытно наблюдать, как практически всемогущему владыке по какой-то загадочной причине искренне сострадает недолговечная служанка.
Рейна задумчиво побарабанила пальцами по столу, оглядев царивший на нём бардак, затем произнесла, недобро сощурившись:
– Три вопроса. Всего три.
– Проклятая дрезина… – донеслось глухое рычание с дивана. Рейна лишь пожала плечами, нимало не принимая сказанное на свой счёт. Подождала ещё, но в награду получила лишь бессвязные обрывки военных мемуаров. Пришлось оставить слабую надежду с первого захода перевести в нужное русло мутный поток княжеского сознания.
– … а потом выпал снег, и мы победили.
Рейна не стала и пытаться предполагать, с каких даров собственного шкафа Князя унесло в эти дали, но машинально поправила.
– Это был не снег, государь.
– Но мы победили.
Пригубила кофе, убедившись, что он всё ещё достаточно горяч, и поднялась.
– Начнём с простого. – Она стояла над распростёртым на подушках телом, глядя на ароматный пар, поднимавшийся от чашки. – Ситуация на Перешейке. Есть несколько способов. – Темнейший продолжал изображать шедевр надгробной скульптуры, но предполагаемую скорбную торжественность убивала на корню одна деталь – весьма искусно вышитая карта Веера, украшавшая шёлковые боксёрские трусы Владыки. Оценивать детализацию и точность масштаба госпожа премьер воздержалась, сочтя, что это, конечно, могло бы вывести Князя из диванной комы, но провоцировать очередной раунд идиотских шуток тысячелетней выдержки не было ни времени, ни смысла.
– И что прикажешь сообщить Совету? – с нажимом произнесла Рейна, качнув чашкой особенно выразительно. Только теперь Владыка изволил ответить. Не открывая глаз, скривился, проворчал «Дебилы, блядь!» и отвернулся, прекратив наконец демонстрировать державный географический анфас. Госпожа премьер поставила чашку прямо на покрывало, звякнув блюдцем, и покачала головой.
– Подпись и печать, пошляк.
***
Столице некогда было присвоено имя, созвучное древнему названию дворцового комплекса и его окрестностей. В грубом дословном переводе оно означало «место покоя». Сад же для всех остался Эдемским, по старому стилю именования. Очередная отцовская шутка-головоломка, исполненная многих смыслов. Но зерно истины в ней всё же было: никакие политические вихри и военные катастрофы не имели сюда доступа. Само время, казалось, было выведено за лацкан и навсегда оставлено за чертой воображаемых ворот. Войти сюда мог любой, при должной чистоте помыслов ему ничто не угрожало в этом источнике вселенской тишины и безмятежности.
Добрые горожане издавна завели традицию – оставлять на ветвях деревьев цветные ленты в дар невидимым стражам, чтобы те были милостивы, уберегли от беды и передавали государю и повелителю все насущные чаяния. Стихийно возникший в народе ритуал неизменно приводил адресата в хорошее расположение духа, и в этом случае Арвель отчасти понимал, в чём соль: стража не носила никакого оружия, лишь тонкие шёлковые шнуры, как символ мирного и бескровного разрешения возможных конфликтов.
Жители столицы проявляли исключительный сочинительский талант, из поколения в поколение обогащая городской фольклор. Выдумали, будто скульптуры возле дворца приносят несчастье, если слишком долго смотреть на них перед заходом солнца. Впрочем, это нелепое суеверие хотя бы спасало прекрасные статуи от любителей добывать удачу трением.
В народном воображении сад якобы обладал сознанием и сам определял, какую тропинку кинуть под ноги вошедшему и куда по ней привести. Забавное оправдание собственного топографического кретинизма или обычной неграмотности, мешавшей прочесть указатели и таблички, зато с моралью для тех, кто рисковал пренебречь правилами безопасности.
Арвель часто размышлял о том, как устроены добрые горожане, даже одно время изучал их быт и нравы, но отец решительно пресёк увлечение, как абсолютно бесполезное в делах будущего управления Советом: там никаких добрых горожан точно не было.
С одной стороны, движения простых душ были просты, как плевок верблюда, но с другой – порою в них появлялось что-то совершенно неестественное, непостижимое в свете заданных условий. По счастью, эти всплески имели безобидный характер, даже когда случались сбои в целеполагании, в основном у ментально поражённых. Но то, что они отваживались выказать своё недовольство какой-нибудь малозначительной мелочью открыто и совершенно мирно, даже не сбиваясь в группы, и делали это с великим почтением к самому институту верховной власти, говорило всё же в пользу правильной и здоровой основы, заложенной в ходе многотысячелетней усердной работы ради всеобщего процветания. Некоторые недолговечные предпочитали пользоваться достижениями развлекательных технологий, потому хлопот соответствующим ведомствам доставляли и того меньше. Вот она – истинная свобода, позволявшая выражать без помех даже откровенное безумие.
Давняя привычка проветривать голову прогулками привела туда, где редко можно было встретить посторонних. Считалось, что отдельные участки сада иногда скрываются от глаз случайных посетителей и попасть туда совершенно невозможно, даже будучи чемпионом по ориентированию на местности с полной сумкой поисковых амулетов и картой Эдема в придачу. Это было правдой, но объяснялось вовсе не мистическим «сознанием сада», а священным и неотъемлемым правом на уединение для всех, кто мог поставить достаточно мощный купол.
Редкий гранат отец привез из какой-то очередной отлучки, когда Арвеля ещё на свете не было. В цвету легко узнавался издалека по нежно-розовому оттенку лепестков. Сейчас на фоне своих собратьев казался скорее кустарником – всего пятнадцать футов в высоту – куда такому тягаться с иными старожилами сада, среди которых встречались настоящие исполины. Арвель печально усмехнулся случайной мысли о символическом родстве весьма несходных и далёких друг от друга сущностей и поднял глаза к тёмному небу, высокому и ясному. Ни облачка, даже звёзд как будто стало меньше, а те, что остались – потускнели. Погасить их – и останется только благодатная безбрежная чернота, легко растворяющая любые тревоги и сомнения. В её молчаливом и торжественном сиянии многое порой виделось отчётливее, но часто пользоваться таким методом было чревато последствиями, как всякое злоупотребление. Не это ли ощущают деревья, отказываясь подчинять движение своей листвы порывам ветра?
Едва уловимая дрожь вдоль позвоночника – как сработавшее охранное заклинание. Арвель замер, мгновенно остановив беспорядочный поток образов – инстинктивно ловить флюид внезапного присутствия он научился раньше брата и потому реже получал дядюшкиной вездесущей тростью в детстве, а в юности почти всегда успешно избегал проявлений внезапного и острого, как ломающаяся под ногами ледяная кромка, недовольства государя и повелителя.
Обернувшись, встретил ровный, чуть насмешливый взгляд и поспешил преклонить колено, почтительно приложившись к отцовскому перстню. Скрыть своё смятение нечего было и пытаться.
– Нам известно, – коротко ответил Светлейший. – И чего же ты хочешь от нас? – После минутной паузы продолжил, тон его стал гораздо прохладнее. –Иерархия и почтение к существующему благодаря ей порядку обеспечивают неукоснительное исполнение всех распоряжений. Всё к вящей силе и славе, ничего во вред и ничего выше интересов государства. Если исполняется лишь большинство указаний, стоит проверить, не являются ли они частью совершенно естественных процессов в общей системе. Предписывать полуденному солнцу нагревать песок может любой. Для всего остального нужно быть немного больше своего кресла.
– Прости, отец. – Вслух произнёс Арвель, осмелившись поднять голову.
Хотел было продолжить, но Светлейший небрежным движением руки остановил зарождающийся поток слов. Застывший прозрачный взгляд был направлен куда-то сквозь сына. – Мы видим, сколь искренне ты ищешь совета. И потому скорбим о нашей ошибке, – ни раздражения, ни гнева, в голосе слышались лишь скука и брезгливость. – Ступай.
Прощальный поклон юного премьер-министра выглядел так, словно его ударили под дых. Светлейший после исчезновения сына продолжал пристально изучать заросли за деревьями, а затем быстрым шагом направился к самому старому гранату. Блеснуло лезвие ножа. Срезанную ветвь мгновенно окутало мягкое золотое сияние, становившееся всё ярче. Тот, кто выглядел в точности как владыка Раймира, торжествующе улыбнулся теням сада и растворился в воздухе.

Голограмма выглядела отлично – и подобного гарнитура с сапфирами Малефицио, кажется, раньше на матушке не видел. Прекрасно, будем надеяться, что если не дядюшкино сомнительное обаяние, то хотя бы сокровищница Джаганната как можно дольше будет удерживать Герцогиню подальше от Пандема. Малеф изобразил самую радостную улыбку, на которую был способен с утра, и, вскочив из-за стола, отвесил подобающий поклон.
– Не прерывай трапезу, – подозрительно нежным тоном промолвил призрак Герцогини, – я рада, что застала тебя дома, и мы сможем спокойно поболтать.
Читать дальшеМалефицио напрягся. В бескорыстный порыв матери «поболтать» ему не слишком верилось – пожелай она мило побеседовать, наверняка выбрала бы другое время. «Жаворонки» среди высших демонов были несусветной редкостью, и, хоть обходиться без сна любой чистокровный мог куда дольше недолговечных, спросонья немногие были способны похвастать безоблачным настроением и обычной скоростью реакций. Мать, как и папаша, который в сне, похоже, нуждался мало или даже не нуждался вовсе, были исключениями из общего правила, но он таковым не являлся – и об этом Герцогине было прекрасно известно. Малеф залпом выпил кофе, не почувствовав вкуса, и наполнил чашку заново. Есть расхотелось совершенно.
– Я весь внимание, – он стиснул зубы, давя непочтительный зевок, и снова припал к чашке. – Надеюсь, вы прекрасно проводите время.
– Разумеется, – благосклонно кивнула голограмма. – Как только Раймир мне наскучит, я немедленно вернусь.
Кто бы сомневался, только не он. Любящий сын понимающе кивнул.
– Однако я надеюсь, – продолжила мать, – что мы увидимся раньше.
Малефицио с должной скорбью в голосе сообщил, что вряд ли сможет в ближайшее время посетить Джаганнат, поскольку дела Совета в связи со странным поведением драгоценного отца и повелителя никак не позволят ему отлучиться из Пандема даже для того, чтобы засвидетельствовать почтение матери. Судя по тому, что обошлось без дополнительных вопросов, о состоянии Князя в Раймире были осведомлены едва ли не лучше, чем в Адмире. Опять же, неудивительно – никаких иллюзий относительно возможности сколько-то долго сохранять подобное в секрете от дорогих двоюродных родственников начальник СВРиБ не питал.
– К счастью, ты давно вышел из того возраста, когда для брака требуется заручиться согласием отца, – задумчиво произнесла Герцогиня. Малефицио чуть не поперхнулся кофе и с трудом удержал невозмутимое выражение лица – очевидно, отвлекшись на размышления о крайне сомнительной адмирской конспирации, он все же пропустил что-то из сказанного матерью – иных объяснений быть не могло.
– Надеюсь, к тому времени, когда я задумаюсь о браке, отец… скажем так, придёт в себя, – осторожно произнес он и внимательно посмотрел на голограмму. Мать протянула руку – на столешнице, между кофейником и вазой с фруктами возникла изящная, но довольно объемистая шкатулка. Обычно в таких хранили особо ценные манускрипты или письма.
– Полагаю, это произойдет раньше, чем ты думаешь, – мать с сияющим лицом указала на шкатулку. – Открой, я уверена, тебе понравится.
Малеф покрутил шкатулку в руках. Сюрпризов он не любил, но выбирать не приходилось. Внутри оказался превосходно выполненный голографический портрет. Юная светловолосая демоница, огромные синие глаза, точёные черты, красиво вылепленные губы. Судя по изящной шейке и хрупким гордо развернутым плечам, фигура не уступает лицу. Странным образом красавица казалось знакомой, хотя Малеф был уверен, что ни разу не встречался с нею. Какая-то актриса? Чья-то родственница? Дочь одной из многочисленных матушкиных знакомых, и виной дежавю – фамильное сходство? Ни малейших ассоциаций, только смутное ощущение. Он достал портрет из шкатулки и изучил оборотную сторону – ничего, если не считать клейма достаточно известного мага, специализировавшегося как раз на изготовлении медальонов с голографическими портретами и прочих подобных меморабилий. Вернув портрет на место, он подчеркнуто аккуратно закрыл шкатулку.
– Ну? – мать явно ожидала восторгов.
– Девушка очаровательна, – согласился он. – Тем не менее, ни малейших матримониальных порывов не ощущаю. И мне кажется, что столь юная и прекрасная синьорина вряд ли горит желанием как можно быстрее выскочить замуж за незнакомца – скорее всего, у неё нет недостатка в поклонниках.
– Девушка не только хороша собой, но и прекрасно воспитана, – отмахнулась Герцогиня. – Как послушная дочь и верноподданная Раймира, она с радостью выйдет за того, на кого укажут её отец и её государь.
Прекрасно, дальше некуда. Кажется, ему изо всех сил навязывают участие не только в раймирских дворцовых интригах, но и в своего рода евгенических экспериментах – иного повода для дядюшки хоть сколько-то участвовать в интимной жизни племянника не просматривалось. Это внушало опасения. Матримониальные фантазии любезной матушки вполне можно игнорировать – точно так же, как согласие отца на брак для взрослого и не находящегося на иждивении клана демона не являлось обязательным, не обязывали ни к чему и любые чаяния Герцогини. Но если за дело возьмется дядюшка… Малефицио с опаской покосился на шкатулку. Возможно, прежде чем хвататься за неё, следовало надеть перчатки из драконьей кожи. Полного объема способностей Светлейшего он не представлял, но с высокой вероятностью владыка Раймира мало чем уступал владыке Адмира. Историю с кофе, полученным в дар от папаши, Малеф не забыл и вторично стать объектом подобных шуточек не желал. Впрочем, вряд ли мать загодя подключила тяжелую артиллерию…
– Матушка, вы же знаете, что насильственный брак не признается в Адмире, – немного наигранного сожаления, немного интереса, пусть мать считает, будто предложение его как минимум заинтриговало. – Если законы начнут нарушать члены Совета, чего требовать от обычных граждан?
– Я уверена, что ты вполне в силах увлечь девушку, – мать беззаботно рассмеялась. – Я рассказывала ей о тебе, и Изабелла не против знакомства.
Какой восторг. Значит, её зовут Изабелла. Малеф лихорадочно рылся в памяти. Никаких ассоциаций, смутно знакомое лицо… следовало внимательно изучать все обновления генеалогических справочников Раймира, не полагаясь на референтов. Впрочем, пока он не стоит перед менталистом в магистрате, есть надежда восполнить этот пробел вовремя.
– Ну, если мы понравимся друг другу… – неопределенно протянул почтительный сын.
На его счастье, мать кто-то отвлёк – голограмма дрогнула и начала терять четкость. Спешно попрощавшись с сыном воздушным поцелуем, призрак Герцогини исчез.
***
– Лал, домой, – огромный зверь, увлечённо раскапывавший кроличью нору, насторожил уши и повернулся. Оранжевые, как огненный опал, глаза уставились на хозяйку, на испачканной землей морде появилась умильная «улыбка» – открывшийся оскал мог напугать даже зухоса, но на Рейну совершенно не подействовал. – Не подлизывайся, паршивка, домой – значит, домой. – Собака фыркнула, встряхнулась, и направилась к выходу из парка, периодически поглядывая на хозяйку. «Должна же я была попытаться», – читалось на морде. – «Здесь куда больше интересного, чем в саду у дома, всех тамошних кроликов я извела в первый год».
Рейна шла, не торопясь – Лал никуда не денется, вышколена почище иных двуногих. Впрочем, безупречное послушание подарочек демонстрировал только хозяйке, остальным приходилось мириться с тем, что Лал считала себя её наместницей, и всё, попадающее в дом, удостаивалось не всегда безобидного внимания стража. Исключений не было даже для всесильных и всемогущих – Рейна усмехнулась. То, как она снова оказалась в роли пугала для державных ворон, отчасти скрашивала выходка её любимицы в отношении одного высокого, но уж никак не желанного гостя. Очень предусмотрительно с его стороны – кинуть её на амбразуру, а самому удрать невесть куда, чтобы теперь валяться, разгребая компостную яму собственного сознания. Ну хоть не сожрал никого, на том объявим благодарность.
Тем утром Рейна как раз закончила приводить в порядок розы – этот сорт она не доверила бы никакому садовнику – когда от парадного входа донеслись какие-то дикие панические вопли. Мелькнула мысль, что Лал опять решила поиграть со слугами – то, что на них нельзя охотиться, она усвоила твёрдо, но не все могли бы здраво оценить наивное щенячье дружелюбие зверюги размером с пони. Когда неутихающий шум дополнился звуками ударов копыт и крайне злорадным фырканьем, стало ясно, что рыжая паршивка к делу не причастна. Вот не было печали: прямо посреди клумбы гарцевала громадная чёрная тварь, на поводу лихо болтался изрядно потрёпанный конюх. Прочие мудро разбежались. Что ж, придётся дать парню прибавку к жалованью. И, видимо, небольшой отпуск. Рейна взмахом руки обрубила повод, конюх с глухим стоном рухнул на землю, но довольно резво перекатился и отполз подальше.
– Геддо! – жеребец снова фыркнул, прижал уши и оскалился, демонстрируя застрявшие в клыках обрывки одежды. Рейна порадовалась, что хеллхаундов выпускали лишь после обеда, а вольно гуляющая Лал не вылезла из дома и не наткнулась на это чудовище.
Вороной всхрапнул и сделал резкий предупреждающий выпад головой в сторону новой игрушки. Взгляд его Рейне до крайности не понравился – она давно отвыкла, что кто-то может рассматривать её с подобным интересом.
Вокруг жеребца возник плотный энергетический купол, который неугомонная скотина немедля начала пробовать на прочность.
– А ну не балуй, шельма. Расшибёшься, – сухо сообщила Рейна, глядя, как остатки её прекрасных цветов гибнут под копытами склочной твари. Затем кивнула сумевшему подняться конюху. – Благодарю вас, Генрих. Соберите остальных и оцените ущерб.
– Ну что, Геддо, пора взглянуть, где ж твой папочка, чтоб ему не в то горло похмеляться до конца времён.
Долго искать нежданную потерю не пришлось – издевательский, хотя и несколько приглушённый рёв «Дорогая, я дома!» она услышала ещё в холле.
В малой гостиной Рейна застала сцену, достойную запечатления на холсте, –на низком просторном диванчике, заняв его почти целиком, развалилась её любимица. На долю государя и повелителя пришлось значительно меньше места и почти двадцать стоунов безудержной нежности. Выглядел он подозрительно мирно, хотя крошка Лал и поприветствовала незваного гостя от всей души – щёгольский доломан оттенка драконьей крови лишился части шнуров и был изрядно помят и обслюнявлен, а новой причёске позавидовали бы самые смелые представители парикмахерского авангарда. На появление хозяйки девица отреагировала преданным взглядом горящих глаз и радостным повизгиванием, но оторваться от увлечённого жевания княжеского сапога так и не соизволила.
– Лал, фу! – скомандовала Рейна после небольшой паузы, мстительно надеясь наконец услышать хруст коленной чашечки. – Вечно тащишь в рот всякую гадость.
– Неотразимо действую на рыжих сук и прочих млекопитающих, – констатировал Темнейший, когда очередная попытка отвоевать обратно хотя бы ногу бесславно провалилась. В приветственной улыбке прорезалось столь реактивное дружелюбие, что Рейна невольно напряглась, но ответила в тон.
– Щенят мне не понаделал? А то ведь топить замучаюсь.
– Фу, Миледи, – Князь поморщился с видом оскорблённой невинности, но интонация вышла излишне отрывистой и резкой и с выражением лица не совпала. – Страсть вашей воспитанницы совершенно не взаимна, могу вас уверить. Напомню, о жестокая, что сердце моё отдано вам на заре времён. С тех пор никакой нежности с вашей стороны не происходит. Ни высокой поэзии душевного единения, ни изысканной прозы мимолётного порока, один тяжкий гнёт тирании равнодушия и обломки разбитых надежд.
Рейна возвела глаза к потолку, не желая отвечать на этот поток зубодробительной куртуазности. Что ж ты принёс в когтях на сей раз, государь дорогой, какую восхитительную дохлятину? Лал навострила уши и сочувственно заскулила. Князь одарил Рейну взглядом, обладающим томностью осадного тарана, потрепал «группу поддержки» по загривку и патетически махнул рукой. – Вот, извольте видеть. Собака – и та понимает, даром что дура красивая. Но что же, празднуйте, беспощадная госпожа моя, празднуйте победу. – Под удивлённым взглядом Рейны на столике возникла бутылка тёмного стекла с нарочито простой узнаваемой этикеткой. Говорят, корни предсмертных лоз уходят сквозь песок прямиком в вечность, а плоды хранят память времён. Мортидита – напиток, названный в честь «мертвянки», болезни, поражающей виноградники, и только в Адмире могли додуматься не вырубать поражённые лозы под корень, а использовать для получения изысканного и очень терпкого вина.
На дне зрачков дарителя мелькнули и погасли странные искры – как огоньки на остатках догорающей бумаги. Он словно искал что-то во взгляде Рейны, и, не найдя, удовлетворённо улыбнулся.
– Возможно, на сей раз вы всё же оцените скромное подношение. Всё моё – ваше, Миледи.
Лал завозилась с недовольным ворчанием, внезапно обнаружив, что от нового замечательного товарища по играм ей остался лишь изгрызенный сапог да непонятная увесистая штука в россыпи орехов. Впрочем, орехи её немного утешили. Помрачневшая Рейна отобрала у питомицы Большую княжескую печать, резной нефрит обжёг кожу ледяным холодом. В ноздри ударил едкий запах гари, услужливый порыв призрачного ветра донёс его сквозь время с той далёкой выжженной равнины, от которой не осталось ничего. Мёртвая рука не промахивается. Воистину, самый драгоценный дар.
Заметил и запомнил, стало быть. Просто отступил от военных правил в отношении свидетелей. И за тысячи лет выбрал, пожалуй, лучший момент, чтобы уведомить об этом.
***
Несколько минут Бааль просто стоял и созерцал зрелище в равной мере отвратительное, неуместное и невозможное. Как если бы за завтраком вместо выдержанного кувирского подземного мёда в золотой чаше внезапно обнаружился лошадиный навоз.
В его любимом кресле для размышлений нахально дрых какой-то неопрятный лохматый детина, нежно притулив у бедра бутылку лучшего хереса, каковой Бааль держал сугубо для личных скромных нужд и узкого круга закадычных и подколодных приятелей. Как прохвост отпер шкаф и нашёл нужную полку? И почему в таком случае всё ещё дышит?
Будто приветствуя остолбеневшего хозяина, вторженец приоткрыл глаза и широко зевнул, жмурясь, как помойный кот.
– Салют, папаша! Обстановочка у вас тут – шик, пять звёзд. Чаёк, правда, в таком люксе подкачал, – приятный, но заварен слабовато.
Первой и естественной реакцией было просто сжечь наглеца на месте. Но для этого слишком жаль было кресла – изготовить замену проблемы бы не составило, но ни один зухос подходящих размеров не был в своей более разумной жизни любимой женой и матерью детей главы Второго дома. К несчастью, чрезмерно гордой и своенравной. Бааль быстро взвесил перспективы и здраво рассудил, что даже если будет выдирать белые острые зубы незваного гостя лично, а потом на их место загонять по одному раскалённые гвозди, то моральный ущерб компенсировать всё одно не удастся.
– И чего застыли, как юная дева у казарм? Проходите, располагайтесь.
– Стража! – глухо рявкнул Бааль, решив просто и без затей пожаловать мерзавца верблюжьей шапкой.
– Не морочьте мне яйца, папаша, стражу вы звать не хотите, а хотите узнать маленький секрет моего блистательного появления в вашем уютном логове. И не вздумайте тревожить молодцов, с вашими капризами жизнь у них и так не сахар. Пару бутылок поставите – так и быть, расскажу. Да и вам принять рекомендую, видок у вас – украшение любой гробницы, – длинный породистый нос проходимца, похоже, учуял, что кресло разумнее не покидать, но на подсказку хоть немного умерить дерзость чутья не хватило.
– Ты хоть знаешь, в чей дом вломился? – вынужден был сказать Бааль, всё глубже проваливаясь в замешательство. Поганец оглядел пейзаж младенчески ясными жёлтыми глазами, задумчиво приложился к бутылке и вдруг хлопнул себя по лбу.
– Ах да, вина моя! Понимаю, с вашей выслугой сон и пищеварение полагается беречь от свежих новостей. Но будем неотвратимо знакомы: Зоэль Эльмахадиль ибн Фирсет аль-Сифр ан-Масих аль-Каззаб ар-Рахмани Малик аль-Мухталлин абу Барзахим Абд аль-Лайла. Было дело, в нежной юности баловался стихотворством под именем Нувази, но вряд ли вы ценитель ифритской поэзии. Что уставились на меня, будто сейчас распылите на мелкий атом? Знаю, можете, умеете, практикуете. Но не станете. Я бедный сирота, меня распылять не нужно.
– Или говори, зачем явился, или убирайся вон. – Бааль не нашёлся, что ещё ответить. Он не очень понимал, почему продолжает стоять и слушать эту трескучую чепуху. В его присутствии никому и никогда не позволялось выдавать такое количество слов в столь энергичном темпе, даже ради оправдательной речи.
– Решительно невозможно. Я ещё чаёк не допил, – невозмутимо сообщил Зоэль. – И потом, разве сильные мира сего не обязаны оказывать помощь любому доброму гражданину, попавшему в беду? А вы меня грубо выставляете. Я вам в шербет не плевал, дочерей не сманивал, за что ж такое попрание всех законов, писаных и неписаных?
Голова у Бааля окончательно пошла кругом, пришлось временно занять место менее привычное и немедля обеспечить себе средство от жертв и разрушений. Наполняя бокал, он с досадливой неприязнью покосился на «доброго гражданина» – идея выдернуть кресло из-под его задницы пришла с опозданием, теперь же момент был упущен.
– Вот это дело! – оживился Зоэль. – Ну, за знакомство! Брезгуете? Ваш царь-то, говорят, со всеми не прочь, без всяких классовых и расовых предрассудков. Даже с собаками, лошадьми и министром культуры. А вы что ж, его линию не вполне разделяете? Напрасно, подобный пуризм светлый образ типичного представителя развращённой аристократии совершенно не красит. Или вас сослали от державной кормушки на дожитие за разногласия менее тонкие?
– Да чтоб тебе в Бездне с Люцифером… чашу делить! – в сердцах ответствовал Бааль и осушил свой бокал до дна. Вроде бы безобидный и крайне надоедливый тип, но как ещё должен выглядеть провокатор?
Только сейчас Бааль заметил кое-как сброшенный на спинку кресла парадный халат. Неужто жулик обнёс ещё и гардеробную?
– Но-но, вы в чём меня подозреваете? – возмутился Зоэль, уловив направление взгляда. – Стыдитесь, верстовой столб эпохи! Потушите ваш горящий взор, пока не подожгли моё единственное фамильное имущество. Понятие сентиментальной ценности вам знакомо? Этот халат, можно сказать, сформировал мою замечательную личность, взрастил в ней тягу к чистому и прекрасному! Пока мои сверстники обирали пьяных за мусорными баками и играли в дохлую крысу, я смотрел на этот халат и клялся себе, что у меня будет сотня таких, нет, тысяча! Теперь, конечно, я умственно возмужал и приоритеты мои сменились – красивой тряпки мне мало, мне нужен красивый мир. Но это символ веры в светлое завтра! Нечего осквернять святыню голодного бесправного детства своими гнилыми инсинуациями, не вам одному пристало алтабасовые халаты носить на своём организме.
На последних словах Бааль вздрогнул: невозможно, непредставимо. Она бы не посмела утаить. Впрочем, о характере своей случайной дамы он не имел ни малейшего представления, а тот вечер к смутному неудовольствию смог припомнить не полностью и не сразу. Безобидное желание несколько отпустить вожжи лет с четыреста назад увлекло его в небольшой тур по питейным заведениям Сифра. Ничего предосудительного в том, чтобы на определённом градусе пресыщенности ближе к финалу навестить подобные непритязательные места. Но его ожидал приятный сюрприз. На удивление приличная, хотя и простая кухня, напитки – и вовсе из тех, что не грешно бы держать в доме, к тому же очаровательная и любезная хозяйка оказалась вполне в его вкусе. Прекрасно понимала, кто перед ней – и ни капли угодливой корысти или покорного раболепия. Напротив, вельможный гость даже поймал себя на странном чувстве, будто получить расположение этой женщины невозможно ни именем, ни титулом или деньгами. А заслужить силой случайной дамской прихоти – необычайно лестно даже для всесильных и всемогущих. Утро господин премьер встретил обновлённым. Однако насущные дела Империи скоро заслонили собой в памяти и непринуждённую атмосферу сифрских вакаций, и прелестную распутницу.
Но ради какой злой иронии Хаоса небрежно оставленный в будуаре знойной кабатчицы халат вернулся к нему вместе с этим чучелом в дурно-зелёных тряпках? Бааль пристально вгляделся в лицо визитёра, ища малейшие признаки сходства. Весьма мешала слишком живая мимика – Зоэль в ответ на столь бесцеремонный осмотр немедля изобразил нечто среднее между глумливой гримасой и предсмертными корчами. Не помогала и торчащая во все стороны шевелюра, напоминавшая свадебный клубок пернатых змей, в который ударила молния. Но теперь по крайней мере ясно, отчего охранные заклятия не потревожены – право крови несомненно.
– Послушайте, стропило режима, завязывайте пялиться, как гуль на покойника, не то я про вас нехорошо подумаю. Предупреждаю, моя деликатная натура такого не приемлет. А сей почтенный мебельный реликт в духе кодекса Серафини я конфискую в интересах революции. Крокодиловый шезлонг мне больше импонирует, бодливой табуретке под гнётом ваших державных полушарий больная фантазия мастера подарила слишком много рогов и смехотворно беспомощные кривенькие лапки. Модель «Барочная деменция зловещего властелина» или «Отходы сафари»? К такому полагается ещё парадный портрет в кальсонах с лампасами, заводное чучело трёхглавого муравьеда с позолоченным подхвостьем и чей-нибудь маринованный хобот в хрустальной банке. Чтоб наверняка, – Зоэль с видом заправского эстета укоризненно прищёлкнул языком и по-хозяйски огладил массивные полированные ручки. – То ли дело это – волнующая вещь, штучный китч! Назову его Лямбда в честь космологической постоянной, буду в нём с социально развитыми девушками херес пить. Люблю сюрреализм!
На этой жизнерадостной ноте Бааль раздражённо прикрыл глаза и резким взмахом руки прервал поток лунатических фантазий. Слава Хаосу, наконец-то заткнулся. Чрезмерно энергичный прохвост. А то и вовсе сумасшедший. Беседу с ним можно возобновить в любой удобный момент. Лучше сразу избавиться от тела – кто ведёт перепись тех, что рождаются в грязи, в грязи живут и в неё же возвращаются после смерти? Такую пропажу и искать-то не станут. В Бездну дурацкие обычаи, насаждённые исключительно ради блага слабых.
Внезапно Бааля осенило: возвращение спасительной тишины почему-то не сопровождалось одним простым и естественным звуком. С которым обычно ломаются шейные позвонки. Оказалось, что посланный импульс просто рассеялся, не встретив цели, – новообретённый ушлый сын Второго дома успел вовремя исчезнуть, исполнив к тому же своё намерение в отношении приглянувшегося кресла.
***
От горячей воды в огромном бассейне поднимался пар, и сложные мозаичные панно на стенах почти полностью скрывались завесой густого ароматного тумана. Мужчина, лежащий на мраморной скамье ничком, приподнял голову, положил подбородок на сложенные руки и улыбнулся. Отражение в огромном зеркале повторило это движение. Вопреки всем законам оптики, женщина в короткой серой рубашке без рукавов, плавными сильными движениями разминавшая спину отражения, была не смуглой невысокой брюнеткой, а рыжеволосой и белокожей великаншей. В остальном картина была полностью симметрична, иллюзию зеркала нарушала лишь разная внешность массажисток.
Столь же синхронные расслабленные жесты, почти в унисон произнесенное «Свободна!» – девушки с поклоном скрылись в клубах пара, и в купальне остались лишь двое лежащих почти голова к голове совершенно одинаковых демона. Иллюзия отражения в огромном зеркале стала безупречной и за счёт этой безупречности пугающей – казалось, даже мокрые космы этих двоих свешивались с мраморных скамей совершенно одинаковыми прядями.
– Новости? – у мужчины с грубоватыми, но правильными чертами и крепким сложением оказался неожиданно мягкий и мелодичный голос, а вопрос прозвучал скорее как утверждение.
– Одна – и та в обносках, – его отражение разговаривало чуть тише и глуше. – Возможно, такая же фальшивка, как сотни до него.
– Зато драгоценная единоутробная родственница вполне аутентична.
– Более чем. Есть сведения, что ночные ши перестали таковыми быть не без приложения её нежной ручки. Ты видел её – и то, как она влияет на Приёмыша. Что ещё более интересно, отец очень полюбил проводить время в беседах с невесткой, а она всё ещё не уехала в Элизиум.
– Разумно. В этой светловолосой головке очень интересная начинка, жаль, пока нет повода её распотрошить. Но лучше преданная жена Приёмыша и примерная мать будущих слуг Империи, чем новая лазурская богиня. Или претендентка на то, что принадлежало нашей матери.
– Он мог отдать город нам, но не сделал этого. Вручить ей то, о чём она даже не знает, не сможет и подавно. Пусть сестрица играет в покорение двора и развлекает отца. Ещё одна заводная балеринка со шкатулки, удобно иметь запас, когда они столь хрупки, что имеют свойство ломаться.
– Пусть. И когда Вавилон восстанет из песка, в этом не будет его заслуги. Ни по каким законам он не сможет распоряжаться нашим наследством.
– А другие её дети?
– Кто достоин более, чем мы? Единственной женщиной, которая могла править Вавилоном, была наша мать, кровь её дочерей уже разбавлена.
– Наш старший брат…
– Он давно избавился от желаний и страстей, у него новая судьба и новое предназначение.
– Ты веришь в отсутствие страстей? Я – нет. Недавно я пытался заглянуть в его разум – но Рудра был словно скрыт за стеной. Зачем бы невидимому и бесстрастному духу таить свои мысли?
– По привычке. Некоторые навыки не умирают вместе с телом. Но даже если вдруг он осмелится, претендовать – не значит получить. Мы оба знаем это. Им тоже придётся узнать, если они захотят отнять то, что наше по праву.
Короткий кивок, два тела синхронно поднялись со скамей и неторопливо направились к бассейну. Минуту спустя два всплеска воды слились в один.

Старый скорпион никогда ничего не делает просто так. Решка скромно потупилась, изображая смущение от расточаемых Малхазом похвал. Умница, красавица… ты, никак, собрался меня послать не просто с кем-нибудь переспать или что-нибудь спереть, и стараешься подсластить пилюлю? Надо держать ухо востро, – когда вместо привычного уменьшительного старикан без запинки произнес её полное имя, молодая женщина осторожно покосилась на шейха из-под пушистых длинных ресниц. Мать, явившаяся с какой-то из отдалённых Пластин, назвала дочь странным именем тамошней древней богини, но, кажется, кроме покойной матушки и её самой его никто ещё не произносил вслух. Эрешкигаль, значит. Что-что?
Чем дальше, тем страннее – или дед чего-то не договаривает. В прогулке к тарайин не было ровным счетом ничего опасного. Даже если оставить в стороне, что часть адептов была знакома Решке с их совместного детства, а часть – по отроческим, куда более смелым похождениям, праправнучку одного из шейхов никто из ифритов не рискнул бы обидеть, будь она хоть беспомощной, не умеющей за себя постоять деревенской дурочкой. Какой ни будь женщина, а оскорбить её – оскорбить клан, мало желающих рискнуть здоровьем, а то и жизнью ради сомнительного удовольствия поглумиться над слабой.
читать дальше***
Новый этап всё ещё неизвестного Зоэлева плана привёл на окраину – очевидно, амир вознамерился сделать то, что не удалось им с Лино, вернуть Фероза к разумной жизни вне молитв и плясок. После потасовки в «Крылатом быке» о возвращении легенды узнали решительно все – мало того, что ухитрился ускользнуть от Нержеля и его прихвостней, так совершенно неожиданно удивил даже тётушку Анни. Никто не думал, что в карманах Зоэля найдутся денежки, когда он во всеуслышанье заявил, будто готов разом возместить бриллианту инфраструктуры Сифра последствия воспитания Его Мэрскости стадом онагров и вопиюще низкую компетентность городской стражи. Тётушка отнеслась к этому пассажу с недоверием, но явно гордилась, что её библиотека помогла превратить ораторское искусство воспитанника в оружие массового поражения – из тех, кто не успел разбежаться, с точным значением всех слов были знакомы разве что приезжие балагуры, прочий народ либо догадывался по контексту, либо делал собственные выводы, более забавные, нежели верные. Читал Зоэль так же, как жил в целом – беспорядочно и жадно, с вилл он воровал в том числе и книги, от учёных трактатов до сборников легкомысленной поэзии. Когда амир развязал вынутый из-за пазухи небольшой свёрток, вздох удивления вырвался даже у тётушки. Самоналоженный штраф был уплачен с блеском – на выцветшем зелёном шёлке покоилась россыпь отборных неогранённых изумрудов. На них можно было, пожалуй, не просто сделать ремонт, а перестроить здание полностью и ещё изрядное время вовсе не думать о выручке. Все сочли, что на Пустошах Зоэлю посчастливилось найти один из кладов, а он в ответ на все предположения только загадочно улыбался и шутил. Слухи моментально разлетелись по городу, старый Сифр будто очнулся от своей дремоты, а его обитатели предвкушали новые, пока не совершённые подвиги Козьего Вора, которые можно будет неспешно и со вкусом обсудить за чашечкой кофе или стаканчиком горячительного.
Но если вот так, как сейчас, встать спиной к городу, то в единый миг отлетали все посторонние мысли. Начинало казаться, что нет более ни блистательного Сифра, ни других городов, нет ничего, кроме бескрайних барханов и звёздного неба, и последний оплот жизни – эта маленькая площадка, на которой сошлись те безрассудные, что спешили укрыться от невзгод жизни в таинственной тени первобытных чудес.
Раньше тарайин собирались для своих церемоний прямо на Круглой площади, но как только число смертельных случаев переполнило чашу терпения городских властей, место пришлось сменить. Древние обычаи и традиции высоко ценились мэрией лишь в том случае, если не мешали бурному денежному потоку питать городскую казну. Даже когда ифриты совсем перестали подниматься в воздух, вернуться им не позволили: мозги на мостовой – дурной финал любого аттракциона, а для того, чтобы дарить туристам уникальную возможность отбить копчик, поскользнувшись на чьих-нибудь внутренностях, давно существовали рыбные рынки и гульские трущобы.
Гулко били барабаны, тягуче и пронзительно вторила их ритму зурна. От курильниц поднимался терпкий тяжёлый дым. В свете факелов заброшенный клочок земли преображался, становясь частью великих Пустошей, вплотную подступавших к городу. Колыбель могущества и могила всего сущего, безжалостная и справедливая, каждому путнику возвращающая то, что у него на сердце.
Шёл третий круг, фигуры адептов плавно двигались друг за другом в священном танце, каждый вращался вкруг себя, воздевая одну руку к небу, а вторую обращая к земле. Фероз неотрывно следил за ними со своего импровизированного престола – бараньей шкуры, выкрашенной в алый, цвет крови, огня и самой жизни, столь любезный Богине. Наряд новоявленного шейха тоже был ал до последней нити кисточки на феске, венчавшей бритую налысо голову. Чёрные одежды танцоров символизировали ту непроглядную тьму, что разгоняет лишь пламя Всематери. Всё также лилась музыка, вращались фигуры, но Керим вздрогнул почти за секунду до того, как сбился общий строй. Мелодия звучала иначе, наполняя даже душу неверующего отзвуком неведомых страстей. Ошеломлённые танцоры отступили к краям, пытаясь понять, кто допустил ошибку, Фероз бросил гневный взгляд на музыкантов, но барабанщики и зурначи не отнимали рук от инструментов, словно одержимые какой-то стихией. Кто-то попытался заново вернуть ускользающую радость, но вскоре оставил эту затею. Лишь один упорный, видимо, новичок, был готов рискнуть и принять вызов неведомых сил. Ритм постепенно ускорялся, заставляя несчастного крутиться, как взбесившееся веретено, и то прижимать руки к груди в порыве нездешней тоски, то широко раскидывать их в попытке объять весь мир. Никто не тронулся с места, чтобы прервать недозволенное действо – до того диким исступлением веяло от высокой фигуры, что того и гляди упадёт замертво, отведя гнев Богини. И не понять, через какое коленце завораживающая неистовая пляска переходит в подобие припадка и обратно. Только лихо сверкают глаза в прорезях платка, да пронимает широкие плечи смельчака мимолётная дрожь. Ещё один заход – и ещё, и – вздох вырвался даже у Керима – очередной виток невидимой спирали оторвал танцора от земли и поднял высоко в воздух, продолжая раскручивать. Просторные одежды чёрным парусом реяли на ветру, искры, упавшие со стёртых каблуков, быстро гасли в песке, но на это почти никто не обратил внимания – теперь все ждали только одного, неизбежного. Музыка смолкла. И вознёсшийся стремительно пал, а точнее, легко приземлился, как уличный мальчишка, прыгающий с высокого забора.
– Славный у вас тут кружок народных танцев! – взмыленный Зоэль с облегчением избавил свою бедовую голову от полуразмотанного и сбившегося на сторону убора и лучезарно улыбнулся всем сразу. – Идейных безумцев принимаете?
Фероз спешно покинул своё место, встал напротив Зоэля и с чувством провозгласил:
– Воистину, весь мир – ковёр под ногами Великой матери. Куда ни обращаешь взгляд – всюду лик её и присутствие!
Затем обнял новобранца и друга так крепко, что кости затрещали. Неоспоримый плюс искренней веры – будь все эти церемонии для Фероза просто поводом покрасоваться и заслужить почёт, Зоэлю достались бы удавка или кинжал, и отнюдь не в подарок. При всей объявленной благости и полном миролюбии, поголовье насмешников, приходивших поизгаляться по пьяни, изрядно проредилось: в рядах тарайин Фероз был не единственным бывшим наёмником.
Церемонию закончил так, как того требовали обычаи – ровно в конце третьего круга он поприветствовал молодого послушника и объятием благословил общность устремлений, но народ не спешил расходиться – всем хотелось посмотреть на «летуна», который смог воспарить и не разбиться. Но шейх подал знак к окончанию священного действа и скрылся в своём шатре за площадкой вместе с новым адептом. Менее удачливые танцоры всё ещё были крайне убедительны и эффективны в роли охранников, потому легко убедили добрых горожан не гневить Богиню своим назойливым вниманием к её скромным служителям. Керим успешно проскочил этот кордон и поспешил присоединиться к приятелям.

– … и прежде, чем мирское богатство утечёт из рук, как песок, стань господином формы сотворённых вещей, а не рабом её, и скажи так: «Я ищу укрытия от тебя в лоне Всематери милосердной!»
На подвижном лице Зоэля немедля нарисовалось крайне похабное выражение, но мгновенно сменилось возвышенно-задумчивым, словно бы он искренне пытался проникнуться смыслом услышанной мудрости.
– Сдаётся мне, провозглашающие подобное прячутся от богатства недостаточно искусно, и оно всё время их настигает. Потому и живут не в палатках, а в душных дворцах, набитых слугами и антиквариатом. А жрать и вовсе принуждены какую-то фаршированную друг другом противоестественную дрянь в десять перемен под старое-престарое вино из пыльных кувшинов. От такой жизни желудок делается немощен, взгляд тускл, а чресла вялы. У слабых духом в похмельную башку поутру первым делом лезут мысли об умеренности, причём у отдельных страдальцев – об умеренности всеобщей. Душа моя всегда оплакивала подобный жребий, а ремесло помогало освободить бедняг от власти коварных объектов обладания. Я ли не истинный господин формы вещей после этого?
– Если бы я не видел твоего полёта, дал бы затрещину за такие шутки. А теперь поди разбери, как толковать. Если то не фокус, мне бы послать весточку наставнику и отдать тебе свою шапку младшего шейха.
– На что мне твоя шапка, когда и своя пока без дыр! – Зоэль тряхнул крепко спутанной курчавой гривой. – А твой наставник сам меня найдёт.
Керим улыбнулся. Любитель обычной жареной на мангале козлятины свысока относился к сложным блюдам, но от старого вина, сегодня также ставшего жертвой его обличительной тирады, не отказывался никогда – вором он был удачливым и мог позволить себе хоть купаться в хороших напитках.
– Драгоценный амир, – окликнул он Зоэля. – Если ты не лелеешь планов куда-нибудь улететь прямо сейчас, мы могли бы помочь миру избавиться от части столь презираемых тобой пыльных кувшинов с вином. Если вы оба, друзья мои, не возражаете, Феро мог бы послать кого-то из своих учеников в мою лавку – я черкну приказчику, чтобы отправил нам не «Серебро Сифра», а «Старое золото», оно много богаче на вкус.
Предложение нашло среди Зоэля живейший отклик, правда, сходу подверглось некоторой критике.
– К чему гонять бедняг взад-назад, жестокий властелин коммерции? Я же сказал тебе, что мы займёмся перераспределением благ, – и пора пришла. Любезно внесённый мною штраф за куртуазную неполноценность Нержеля бен Шакаля требует достойной компенсации. Платить я согласен лишь за друзей, красивых женщин и прочих социально угнетённых лиц, а этот генетический провал двух империй ни к одной категории пока не относится, – амир небрежно взмахнул рукой – и вдоль стены от входа выстроились стеллажи с кувшинами и бутылками. – Также я полагаю, что после полученных травм наш беспардонно дорогой градоначальник прекрасно обойдётся без обычных своих разносолов, – низкий столик едва выдержал свалившееся на него изобилие. – Ну и наконец, уже от других щедрот – привет тебе, дорогой блудный Феро, да и нам всем – фирменный козлёнок с травами тётушки Анни. Керим, что застыл, как просватанная девица! Наливай!
Керим развел руками.
– Тебе придется подождать, брат мой и друг, для начала я должен разобраться с угощением. Не думаю, что гроздьям спелого винограда и нежному сыру идут на пользу стоящий на них поднос с козлёнком и крупная дыня, да и копчёная грудинка, мне кажется, отвратительно себя ощущает, оказавшись в тазу с вареньем на ковре.
– Не хватало ещё нам самим сервировать стол и есть взаперти, когда вокруг шатается столько свободных рук и всегда готовых сожрать дармовое угощение ртов, – Фероз выглянул из-за полога шатра и кликнул адептов. Первыми, продолжая доругиваться, подбежала игравшая в кости у соседнего шатра четверка.
– Что прикажет шейх? – нахально улыбнулась девица с густой копной тёмных волос, повязанной ярким шёлковым платком.
Зоэль, уже ухитрившийся всё-таки утащить и открыть кувшин, даже не удосужившись стереть с него пыль, не глядя ответил вместо Фероза.
– Я не шейх, но приказать могу. Именем Великой матери и своим собственным: всем пить! Но сначала спасать провизию, в погребах у мэра меньший бардак, чем на кухнях.
– Приветствую очаровательную Решку, – Феро отвесил поклон. – Вряд ли досточтимый Малхаз обрадуется, узнав, что украшение его клана оказалось в моём шатре в роли служанки. Если поручение, с которым вы заглянули, не слишком безотлагательно, составьте нам компанию на правах гостьи.
Дамочка лукаво улыбнулась, бойко перевязала платок так, чтобы спрятать пышные локоны, и деловито просочилась в шатёр первой.
– Шейх Фероз, какие церемонии между единоверцами! Мы семья, и я с удовольствием поухаживаю за вами и вашими гостями, мужчины не умеют так красиво резать и раскладывать мясо и фрукты.
Керим внимательно следил за нею – знаком с правнучкой всесильного Малхаза он был лишь понаслышке, но злые языки поговаривали, что обаятельная нахалка выполняет самые разные поручения деда, даже те, для которых логичнее было бы пригласить Зоэля. Не пойман – не вор, конечно, да и слухам не всегда можно верить, но… на всякий случай надо бы спросить Феро, давно ли среди тарайин затесалась эта краля.
Зоэль, который мог оставаться без всеобщего внимания немногим дольше пятилетнего ребёнка, с интересом уставился на новоприбывшую и результат пристального смотра открывшихся красот, который на более отсталых Пластинах сошёл бы за оскорбительное домогательство, мгновенно тронул флюгер настроения порывом лирического ветра.
– О, стало быть, семья! Братец Феро, а не представишь ли ты мне сию прелестную дальнюю родственницу как подобает? Голос разума настойчиво говорит мне, что Решка – неподходящее имя для такой фемины, слишком отдаёт нумизматической фамильярностью, а то и вовсе душком народных азартных игр.
– Увы, – Фероз покачал головой, – как госпожа была представлена мне шейхом, так и именую её. Если мы и родня, как угодно было признать госпоже, то не столь и близкая.
Улыбка Зоэля сделалась ещё шире, голос моментально обзавёлся дополнительными обертонами, адресованными отнюдь не друзьям.
– Не вижу в том никакой беды, кроме радости: иногда близкое родство может быть ко злу. Роза Садов Всематери, молю, оставьте в покое грудинку! – Зоэль мгновенно оказался подле девушки, бережно, но тем не менее весьма цепко ухватил её за талию и торжественно водрузил на своё место. – Вы будете сегодня символ, идол и эталон нашей Богини, договорились? Нельзя же приставлять богиню к сырам и нарезкам! Феро, я не понимаю, ты служитель культа – и согласился на такое святотатство!
– Я протестовал, – вяло отозвался тот. – Но, если госпожа чего-то захочет, пытаться ей помешать – дурная трата времени.
Он оказался прав – девушка, очутившись на подушке, с которой вскочил Зоэль, не растерялась. Вытащив из рукава небольшой ножик с костяной ручкой, увенчанной копытцем, она что-то пробормотала и сделала лёгкий взмах – здоровенная дыня медленно, словно нехотя, подкатилась к Решке. Нож, очевидно, одновременно был и призывающим предметы амулетом, слабым, но вполне действующим.
– Верю, что столь галантный незнакомец, – она искоса кокетливо взглянула на Зоэля, – сможет добыть не только место за столом для нежданной гостьи, но и достойное этого плода блюдо.
– Воля женщины – воля Всематери, – жёлтые глаза амира весело блеснули, а в следующее мгновение под дыней оказалось простое бронзовое блюдо. Керим понял первым – не удержался и присвистнул, сообразив, насколько эта примитивная и грубоватая для неискушённого глаза вещь старше всех присутствующих вместе взятых.
Решка наклонилась и взяла блюдо с пола. Несмотря на тяжесть посудины и огромную дыню, она управилась с ношей так легко, словно та была картонной, даже ножик продолжала держать, прижав безымянным и мизинцем к ладони.
– Лучшего ложа не удостаиваются и персики из Эдема, – восхищенно произнесла она, сияющими глазами уставившись на замысловатый резной узор. – Я счастлива, что Всемать привела меня сегодня в этот шатёр и позволила встретить одного из самых примечательных сынов своих.
«Примечательный сын», предусмотрительно устроившийся подле свалившегося на их головы символа богини, молча разливал вино. Только сейчас Керим обратил внимание, что его платье адепта из чёрного сделалось тёмно-зелёным. Или было таким сразу, но в свете факелов и буйстве пляски никто не заметил? Он непонимающе уставился на амира, а тот лишь подмигнул в ответ и вновь обратил взор к правнучке Малхаза.
– Говорят, будто она очень ревнива, но это вздор – иначе бы все прекрасные дети её никогда не встречались и гибли от тоски в объятиях недостойных, магия угасла, а род долгоживущих прервался бы.
Решка водрузила блюдо в центр низкого столика. Неизвестно, когда она успела, но дыня теперь представляла настоящее произведение искусства – из нее был вырезан цветок наподобие розы, причем каждый лепесток этого творения был отдельным ровным ломтиком плода. Она ловко вытащила один из лепестков, не потревожив остальные, взяла простой глиняный бокал и чуть приподняла, словно салютуя собравшимся. Пригубив, она оценивающе покатала вино на языке и удивленно взглянула на Фероза:
– Шейх Фероз, ваш шатёр сегодня полон чудес. Не только незнакомец, щедро одаренный Всематерью, но и вино, которого не должно было оказаться ни за чьим столом в Сифре, – мэр так восхитился, попробовав его, что отправил управляющего с наказом купить всю партию. Неужели Всемать услышала молитвы детей своих, и мэр, разорившись, распродает имущество и погреба?
Фероз, похоже, тоже пытался понять, что за метаморфозы постигли наряд амира, потому ответил обращённым к нему вопросом.
– Не льщу себя надеждой раскрыть эти тайны, но раз уж брат мой Зоэль снова обретён волей Всематери, то сможет пролить в мой шатёр свет костров истины – как удаётся то, что ранее считалось утраченным искусством для всякого ифрита?
– Вопрос содержит в себе ответ, – по лицу Зоэля трудно было что-то прочитать. – Понимаю, прекрасная… Решка, вы меня не знаете. Но вы меня узнаете. Все узнают. Не сейчас и не здесь, но в свидетелях и очевидцах недостатка не будет. А пока дай-ка мне свою руку, брат Феро. Не бойся, пророчить тебе грядущее намерений не имею, хоть Керим и подтвердит – прогнозы касаемо красоток, что найдут нас сами, сегодня сбылись.
Фероз протянул раскрытую ладонь, амир положил на неё янтарную гроздь винограда, сомкнув пальцы.
– Где соберутся во имя Всематери трое – там дух её среди них, – он послал выразительный взгляд Решке, а потом коротко кивнул Ферозу. – Отведай сам и раздай братьям. Как распорядиться иными дарами, я скажу, когда придёт час.
***
Война давно оставила попытки связаться со старой подругой. Даже вздумай она ради этого объявить общий сбор четвёрки Всадников, как в былые времена, вряд ли бы откликнулся кто-то, кроме Мора. Смерть после окончания ярмарки предпочла со всем возможным достоинством устраниться от придворной жизни, предоставив желающим закрывать бреши и пополнять кадровый резерв самостоятельно. А желающие, разумеется, набежали, как голодные гули на свежий скотомогильник. Поскольку Смерть слишком быстро вернулась в Пандем и с тех пор не покидала своей резиденции, Война серьёзно подозревала, что чем хуже шла игра, тем дороже обходилась хорошая мина.
Когда портал закрылся, и последние искры погасли в высокой траве, Война, бесшумно ступая, прошла за ограду. Тяжёлые кованые прутья почти скрылись в цепких объятиях лиан, некогда ухоженные дорожки заросли, превратившись в узкие тропинки. Молчаливые силуэты, возникшие из темноты, были едва отличимы от садовых статуй. Гостеприимный оскал черепов вместо лиц – мужских, женских, детских.
– Хозяйка дома, прекрасно, – Война невесело ухмыльнулась в ответ. Невысокая фигурка в белом отделилась от остальных и указала вглубь сада, откуда сквозь заросли пробивался свет, отражаясь в тёмных окнах особняка. Девочка выжидательно застыла, не сводя с гостьи пустых глазниц.
Война вздохнула, пошарила по карманам и протянула ей небольшую золотую фляжку.
– Чем богаты, дорогая. – Девочка довольно хихикнула, поправила съехавший на лоб венок, тонкие косточки пальцев хищно обняли подношение. Фигуры, преграждавшие путь, растаяли в воздухе, но Война чувствовала, что за ней продолжают наблюдать.
Капризы пандемской погоды в последнее время не подчинялись никаким законам, но здесь надоевшая духота слегка поумерила свою силу. Запахи ночных цветов заглушал аромат курильниц, на резные глянцевые листья в неверном свете масляных светильников ложились длинные тени.
В плетёном кресле, поджав ноги, устроилась высокая смуглая женщина. Никакого сходства с фавориткой Князя, утончённой светлокожей брюнеткой, похожей на статуэтку из костяного фарфора. Резкие до грубости экзотические черты, пухлые губы, кожа цвета меди и глаза, тёмные, как дым от горящей плоти. Она задумчиво водила пальцами по грубо размалёванной деревянной дощечке, несколько таких же небрежно валялись на низком столике рядом с початой бутылкой мескаля. У ножки кресла, как диковинный питомец, притулился большой саквояж. В его раскрытой пасти виднелись те же нехитрые поделки вперемешку с какими-то бумажками, флакончиками и прочими вещицами, выглядевшими, как мусор с заброшенного чердака. А саквояж, пожалуй, при жизни был крокодилом весьма солидных размеров – не зухос, конечно, но не любая же Пластина – Зоопарк.
В безделицах, которыми было набито нутро покойной рептилии, не было ни грана магии, но и просто хламом их счёл бы только глупец. На одной из дощечек Война разглядела примитивный рисунок, больше похожий на вдохновенную фиксацию чьего-то наркотического бреда. Не то драка, не то оргия, не то детский праздник, но изображённый над всей этой человеческой каруселью скелет в пышном платье кое-что прояснял.
– Сувениры из отпуска? – нарочито беспечно осведомилась Война, воздержавшись от комментариев по поводу разительно изменившегося облика подруги. Этот костюмчик она помнила, и ничего хорошего он не предвещал.
– Из самоволки, – Смерть одарила Войну быстрым взглядом исподлобья, словно ждала какого-то подвоха. Гладящие дощечку пальцы напряглись, сделавшись похожими на когти. – Не ждала тебя так скоро, надеялась, что он не слишком зол.
– Меня никто не посылал, – Война подвинула к столику кресло-близнец того, в котором расположилась хозяйка дома, и уселась, не дожидаясь приглашения. Точно так же, не спрашивая разрешения, материализовала простой деревянный кубок с вырезанным по краю узором из рябиновых веток и наполнила его мескалем из початой бутылки. Плеснула малую толику на каменный пол, пригубила. Едва заметно скривилась, но сделала ещё глоток прежде, чем поставить кубок на стол. – Ни с тобой, ни из тебя, ни для тебя…
Смерть метнулась стремительно, словно атакующая змея, и отвечала на формулу, уже стоя на коленях перед креслом, где устроилась подруга. – Прости. – Колеблющиеся огоньки светильников превратили выступившие на глазах слезы в капли расплавленного золота.
– Прощено и забыто, – равнодушно отозвалась Война. – На твоем месте я, возможно, решила бы так же – мы слишком давно не болтали наедине, Хаос изменчив, а властитель непредсказуем.
– И непостижим, – Смерть зло оскалилась, встала и вернулась на прежнее место. Порывшись в саквояже, выудила оттуда коротенькую трубку, очевидно, вырезанную из початка, и полосатый кисет. Закурив, сосредоточенно вгляделась в дым.
– Огонь и земля говорят об одном и том же, – молвила она после небольшой паузы. – Ты не спрашивала осоку и серебро?
– Нет, – Война залпом допила остававшийся мескаль, не чувствуя вкуса, и щелчком пальцев заставила появиться на каменных плитах небольшое озерцо. Зачерпнула воды, вынула из кармана тонкий белый платок и окунула край в кубок. Ткань мгновенно окрасилась алым. Кубок и ткань полетели на пол и исчезли вместе с озерцом. Длинная плеть лианы, заскользившая было к нему, разочарованно поникла, когда остатки влаги ушли в землю, впитавшись между плит.
– Всё говорит об одном, – подытожила Смерть с некоторой горечью.
– Но почему-то отказывает в любезности назвать время, место и причину, – рыжая завернула длинное солдатское ругательство. – Без этого толку от мрачных знамений – как с варана шерсти.
Смерть отложила трубку и снова запустила руку в свой бездонный саквояж. Теперь на свет из недр покойного крокодила появилась горсть разноцветной фасоли и высохших, сморщенных ягод кофе, полдесятка полустертых монет, пара ракушек и несколько ржавых оружейных гильз. Все это полетело на столешницу хаотичной россыпью.
– Максимилиан, – негромко произнесла хозяйка дома. На зов тотчас явился слуга. Глазниц у него оказалось три – даже Война не сразу поняла, почему, а гладкая черепная кость была покрыта замысловатым узором. В руках прислужник бережно держал небольшой деревянный поднос. Война вгляделась магическим зрением в деревяшку с облезшей позолотой и тихо присвистнула – вещь была очень старой даже по меркам демонов. На матовой поверхности были горкой насыпаны черепа – пара птичьих, кошачий и несколько лисьих или принадлежавших небольшим собакам. Черепа тоже оказались на столешнице, слуга с подносом поклонился и отступил в тень лиан.
Натюрморт на столике зашевелился. Предметы медленно пришли в движение, распределяясь по невидимой разметке – так складываются в узоры железные опилки на тарелке, если поднести к донышку магнит.
Смерть подалась вперёд и уставилась на картинку, явно имевшую для неё какой-то смысл. Под её взглядом несколько фасолин сгорело, раскололся и превратился в горсть песка птичий череп, загорелись глаза у одного из собачьих или лисьих черепов. Война с интересом наблюдала, стараясь не дышать.
– Он или она. Мы или Раймир. Раньше, чем думали, – выдохнула Смерть. Когда одна из ягод неожиданно выстрелила тонким, нежным ростком, женщина торжествующе оскалилась, а затем утомленно откинулась на спинку кресла и вытерла пот со лба. Стол сам собой очистился – и на этот раз хищная лиана успела. Её воздушные корни жадно обвили обломки черепа и несколько фасолин вместе с хрупким кофейным ростком.

Глава 1, в которой одна курортная столица вновь обретает утраченную достопримечательность

– Пошёл вон, сын бешеного гуля и диомедовой кобылы! – безмятежно дрыхнущее тело, завёрнутое в пыльный плащ, лет двести назад имевший право называться зелёным, даже не пошевелилось и продолжило преграждать вход. Керим не выдержал и пнул обнаглевшего бродягу в надежде, что применять к нему более серьёзные меры не придётся. Лишний шум вокруг лавочки ещё никому не улучшал дела.
К счастью, непрошенный гость всё-таки проснулся. Впрочем, когда из-под капюшона показалась буйная и не менее пыльная шевелюра, торговец несколько разуверился в своём везении. Когда же на уважаемого сифрского купца Керима ибн Халиля уставились ясные жёлтые глаза, исполненные совершенно особого сорта хрустальной честности, бедняга понял, что Хаос снова послал это испытание не только ему лично, но и всему городу.
читать дальше– Ну, здравствуй, Зоэль.
– Так-то ты приветствуешь своего амира? – улыбнулся молодой ифрит, поднимаясь.
– Проходи, ещё не хватало, чтобы тебя здесь кто-нибудь увидел, – проворчал Керим, запирая дверь. – Зачем ты снова объявился?
– Блистательный Сифр – моя родина, старый добрый Фирсет – моё отечество. Я хозяин этого города. Он вновь встретил меня распростёртыми объятиями Южных ворот сегодня около полудня, и до сих пор я ощущаю, как он льнёт к моим ногам, будто преданный пёс…
– Берегите касу, красоток и коз, хозяева, Зоэль Фирсетский вернулся, – несколько обречённо констатировал Керим. – Скажи, брат, ты, часом, в изгнании не повредился рассудком? В последний раз тебя выслали отсюда без права на возвращение.
– Это сделал не город, а его глупые и безосновательно высоко поставленные обитатели. Мы немедленно займёмся восстановлением справедливости и перераспределением благ и привилегий в пользу достойных. Но начнём с доброй трапезы, раз уж ты любезно вспомнил про еду и выпивку. Красотки найдут нас сами, как только мой план будет пущен в оборот.
Керим тактично промолчал. Его лучший друг и источник постоянных неприятностей с детских лет был без преувеличения самым одарённым вором современности. Если бы он просто и незатейливо ставил своё искусство на службу обогащению, жизнь его и товарищей могла проходить гораздо спокойнее. Но Зоэль был личностью артистической, требующей непременной публичности и накала страстей. Эффективно и незаметно присваивать чужое добро Зоэлю было невыносимо скучно. Однажды он на спор выкрал из резиденции мэра весь комплект регалий, особо приглянувшееся антикварное зеркало и двух младших жён. Последних, впрочем, по полному сердечному согласию, что нисколько не улучшило отношения главы города к дерзкому попирателю священного статуса частной собственности и семейных ценностей.
Даже когда Зоэль наконец загремел в тюрьму, дело не обошлось без широкой огласки – не прошло и пары дней, как ему оказались должны практически все, включая коменданта. Азарт объединил и преступников, и стражей закона, но в итоге бить Зоэля за шулерство не стал никто. Во-первых, не нашли доказательств, а во-вторых, играли в кости. Эта благородная и древняя игра, конечно, не исключала возможности жульничества, но магом Зоэль сроду не числился, а кости проверили со всех сторон и никаких чар или иных уловок, призванных даровать победу недостойному в обход воли Хаоса, не обнаружили. Кто-то из охранников авторитетно высказался, что вор может быть необученным, но сильным магом-вероятностником, но сам Зоэль в ответ только заговорщически усмехнулся и посоветовал спросить его родителей. А потом под дружный гогот гордо признал себя великим магом, проникающим сквозь стены и превращающим чужое добро в выпивку и веселье.
Виртуозно добываемые богатства Зоэль действительно проматывал с удивительным, почти аристократическим размахом, хотя его личные привычки и вкусы были весьма просты. За пристрастие к жареной козлятине в ущерб всему разнообразию деликатесов курортной зоны друг получил от жителей Сифра и окрестностей красноречивую кличку Козий Вор. Этот подкидыш, дитя Перешейка, мог бы давно сколотить себе капитал и уехать куда подальше от прежней жизни, но почему-то упорно предпочитал мозолить глаза местной знати, становясь чем-то вроде героя народных анекдотов.
По счастью, его подвиги успевали затеряться в общей атмосфере лихого раздолбайства, царившей на Перешейке. Число весьма могущественных частных лиц, чья репутация пострадала от ловких рук и иных деталей Зоэлевой персоны, хоть и росло с каждым годом, но прервать блестящую криминальную карьеру ифрита не спешило. То ли каждый надеялся, что мерзавец всё-таки сломает себе шею, удирая от очередного кавалера «Ордена Раскидистых», то ли полагал, что на свет это патологически удачливое чудовище породил какой-то из Высоких домов. Зоэль, разумеется, всячески поддерживал эту версию в стане противника, благо с его совершенно типичной ифритской внешностью несложно было оказаться потомком хоть Правящего дома, безразлично, с какой стороны.
– За время твоего отсутствия многое изменилось, – осторожно начал Керим, испытывая одновременно радость от возвращения друга и смутную тревогу за то, чем это может для него обернуться. Зоэль лишь усмехнулся.
– Я тоже изменился. Но моя удача всё ещё при мне, – он запустил руку за ворот, и в полутёмной комнате словно бы стало светлее, когда на ладонь Зоэля легла массивная подвеска с крупным огненным опалом. Она ничуть не пострадала в ходе амировых приключений. Старое золото, удивительно простая и грубая оправа и редкой красоты камень – такой завораживающей игры цвета Кериму не доводилось видеть у опалов и в гораздо более изысканных украшениях. Он невольно протянул руку, желая коснуться поверхности камня, в глубине которого зажглись тысячи маленьких искорок, но Зоэль тут же спрятал своё сокровище с коротким резким смешком.
– Обожжёшься, брат. Не по вознице колесница, – глаза амира смотрели весело, но тон стал жёстким. – Разошли весточки всем, кто в городе.
***
«Крылатый бык» был одним из старейших питейных заведений Сифра и за время существования не раз удостаивался отдельной строки в путеводителях. В основном, как «одно из тех любопытных мест в исторической части города, где всегда можно не только отведать лучшие образчики местной кухни, но и ощутить истинный дух квартала Фирсет». Всякий, кто вопреки здравому смыслу, доверял путеводителям, поддерживал материальное благополучие обитателей Фирсета, а те искренне и радушно помогали окунуться в местную атмосферу. В некоторых исключительных случаях даже заботливо придерживали, пока окунаемые не проникались и не переставали дёргаться.
Обстановка в кабачке не менялась, кажется, со времён постройки – добротная старинная мебель выдержала бы даже Вторую Вселенскую. Этот уголок «для своих» нахально попирал процветанием капризы туристов и иной взыскательной публики. И служил неизменным пунктом встреч и сборищ, целью которых было не только закусить и выпить на славу. Все важные дела Зоэль обсуждал только здесь, пафосные рестораны ему требовались лишь тогда, когда душа просила размаха – серебро, хрусталь, фарфор, зеркала, крахмальные скатерти – это добро существовало единственно затем, чтоб быть лихо разбитым, перепачканным или позаимствованным как честно оплаченный сиюминутный трофей. Керим вздохнул и покосился на Лино – тот молча сидел в каком-то угрюмом ступоре, словно не до конца понимал, что вообще заставило его принять приглашение.
Плавильный генетический котёл Перешейка подарил Лино внешность преуспевающего нотариуса и обаяние могильщика. Почему этот долговязый, тощий и вечно мрачный тип выбрал своей стезёй то, что сам называл «индустрией развлечений», товарищи терялись в догадках ровно до того момента, когда Лино сделался главным «кошатником» Сифра. Приятными и обворожительными должны быть девочки, он предпочитал быть ловким и надёжным. С тех пор не похорошел: выглядел как призрак, на дне зрачков горели злые алые огоньки. Кубок свой осушил почти залпом и нервно постучал по краю глиняной пепельницы сто лет не чищенной трубкой.
– Начинаю думать, что напрасно прибыл на сходку старых друзей. Ни Фероза, ни этого балабола. В какую злую щель оба провалились?
Керим пребывал ничуть не в лучшем настроении, но счёл вопрос риторическим.
– Ты уйдёшь – и тебя забудут. Отравно слышать такие речи, лупанарх. – При звуках насмешливого голоса Зоэля оба приятеля непроизвольно подтянулись, а лицо Лино отчётливо перекосило. Амир был всё в том же пыльном плаще, в каком изволил дрыхнуть на крыльце Керимовой лавочки, но чистой рубахой, щёгольскими штанами и новыми сапогами где-то уже разжился. Зоэль деловито окинул взглядом закуски, налил себе из кувшина и поморщился:
– Чудовищное падение уровня. Начнём с малого, поднимем его до условно достойного. Подбитый коршун – ещё не помойный сизарь, нечего клевать, где посыпано. Вы что же, не сообщили нашей прелестной хозяйке, что я вернулся? Не верю, что тётушка так встречает блудного сына великой столицы.
– Она очень сердита на тебя, – осторожно сообщил Керим. – Но рада, искренне рада.
– Узнаю нашу розу Пустошей и лилию садов Всематери. Аромат её желанней кебаба для умирающего от голода и живительней первых капель дождя после долгой засухи. Гнев её повергает ниц и отдаёт отступника во власть бренной плоти. А плоть слаба и совершенно не совместима с предтечей уксуса вместо вина и едой без мяса, – завершив этот пассаж, Зоэль, тем не менее, бодро опустошил почти половину блюда с меззе и облизнулся. В продолжение банкета ему неожиданно досталась звонкая затрещина, а за спиной балагура прозвучал низкий женский голос с приятными хриплыми нотками:
– Прах и глину тебе на стол, паршивец, раз хлеб мой не по вкусу!
Разумеется, горячий нрав тётушки Анни не позволил ей оставить провокационную литанию Зоэля без ответа. Мерзавец только мотнул косматой башкой, улыбнулся широко и невинно и уставился на хозяйку преданным взглядом, выражающим полнейшее раскаяние и смирение.
– Не бей нелюбимого сына, госпожа моя, а любимого – не целуй!
Глаза тётушки на мгновение сузились, но грозная мина уже сменялась ласковой – настроения этой женщины не могли бы предугадать и самые талантливые провидцы, но в случае с её любимцем нужды в их услугах не было. Высокая, статная, с плавными царственными повадками, эта жемчужина сокровищницы Сифра, однако, могла так отоварить своей нежной рукою, что позавидовал бы иной стражник. Фирменное блюдо «люля тётушки Анни» было самым старым и проверенным в меню, особенно часто перепадавшим её многочисленным питомцам – уличных мальчишек она бескорыстно привечала, а многих просто вырастила, как подкидыша Зоэля. Своих детей в замужестве не нажила, а супруг её официально считался пропавшим без вести. Слухи ходили разные, но статус весёлой вдовы за госпожой Анни закрепился прочно.
– Как здоровье дядюшки Дамаза? – осведомился Керим, следуя доброй традиции завсегдатаев «Крылатого быка». Тётушка выплыла из-за спины Зоэля и милостиво подала руки для поцелуев.
– Не жалуется, слава Хаосу, – в уголках полных алых губ расцвела улыбка, открывающая ряд ровных острых зубов.
Хозяйка всегда славилась эксцентричностью и сегодня вышла в зал в одном из своих лучших нарядов, знакомых приятелям ещё с детства: роскошный и тяжёлый, как все грехи аристократии, несомненно мужской алтабасовый халат поверх лёгкого платья из тончайшего шёлка. О происхождении этого необычайного одеяния оставалось только гадать – не то достался в наследство от загадочно сгинувшего Дамаза, не то перепал с плеча кого-то из высокопоставленных поклонников. Керим мысленно прищёлкнул языком – нищим мальчуганам тётушка казалась сказочной царицей, ничего не изменилось и теперь, за исключением некоторых волнующих нюансов. Но увы, романов с подросшими «племянничками» госпожа Анни не заводила никогда. Намётанным взглядом оценщика Керим отметил, что лазуритовое ожерелье на стройной шее скромной сифрской кабатчицы, массивные золотые серьги и витые парные браслеты, мелькнувшие в просторных рукавах, вкупе с широким поясом-сеткой, стягивающим тонкий стан – определённо работа одного мастера. Такой комплект взорвал бы элитные аукционы в любой из столиц на выбор. Анни оглядела троицу, ещё раз задержавшись на Зоэле, и промолвила:
– Как жили – меня не спрашивали. А раз объявились – не оплошайте. Особенно ты, балбес лохматый. Эту дурную голову многие хотят на сувениры, – она не особенно нежно потрепала Зоэлеву шевелюру, а тот блаженно зажмурился, словно большой пёс. Сочтя, что сказанного довольно, хозяйка сверкнула глазами и двинулась к другим гостям, излучая искреннее радушие. Приятели проводили её мечтательными взглядами, и каждый думал о своём, но все возвышенные порывы, как это часто случается, в единый миг развеяла проклятая бренность: услада глаз не утоляет печалей желудка.
– Всё сожрал, упырь кудлатый, – тоскливо констатировал Лино. Факирам обычаи предписывали умеренность, отчего этот большой любитель пожить на широкую ногу постепенно и незаметно съехал в глубокую яму скупости. Платёжеспособность невесть где пропадавшего Зоэля тоже была под вопросом, потому Керим решил сделать небольшое разумное вложение в грандиозные планы амира. Но не успел он кликнуть подавальщицу, как печальный натюрморт сменился настоящим праздником: на столе возникло блюдо со свежими овощами и зеленью и поднос, полный горячих ароматных лепёшек с кунжутом и чёрным тмином, а следом главное – преотменно зажаренный ягнёнок, до того молоденький, что с минуты на минуту можно было бы ожидать, что в зал вбежит его несчастная матушка в поисках отлучённого от вымени чада. О напитках хозяйка тоже не позабыла – кувшины были больше, и плескалось в них уже не вино, а лучшая выдержанная каса.
– Честь и хвала нашей госпоже и повелительнице, что отдала на растерзание этого жертвенного ягнёнка и наполнила чаши нектаром бессмертных! – провозгласил довольный амир, разливая прозрачное, пахнущее спелыми фруктами пойло. Несмотря на мягкий вкус, градусов в нём было изрядно поболее обычного.
После короткого тоста красноречие временно покинуло Зоэля. Началось объявленное растерзание. Хрустели кости, брызгал сок. Приятели завороженно наблюдали, как белоснежные зубы амира перемалывают несчастного ягнёнка не хуже мясорубки. Зоэль жрал молча и самозабвенно, изредка бросая на своих верных острый взгляд глубоко посаженных глаз. Наконец оторвался от трапезы, отёр губы рукавом и выжидательно вскинул бровь.
– Если не жуёте, начинайте говорить. Облегчи душу, лупанарх. Вижу, лоск твой поистёрся, шик поистрепался.
Лино, потянувшийся наконец к ягнёнку, отдёрнул руку, словно его ударили током. Хотел было выпить, но налил амиру и нехотя, словно через силу, выплюнул:
– Эфор, Асмодеева кукла. Выжал меня, я и моргнуть не успел. Смазливый ублюдок. С раймирскими – и с теми гладко разошёлся. Всем нашёл и «конфеток» послаще, и дури почище. Кого-то без затей купил. И, сверх того, натащил за собой всякой швали для тех, кому и дохлый гуль – ночная грёза. Контракты на него не брали – ищи дураков воевать с Третьим домом Адмира. Когда я пришёл за ним сам, только рассмеялся в лицо и велел не убивать, дескать, есть для меня подходящая работёнка. Назвал это переквалификацией.
– Факиры, значит. Достойная делянка тебе осталась – три шага в длину, шаг в ширину.
– Без тебя знаю, – огрызнулся Лино. – Давно бы удрал отсюда, да будто держит что.
– Это, друг мой, железная хватка твоего внутреннего патриота. – По мере того, как пустел кувшин с касой, хищная улыбка Зоэля делалась шире и заразительней, отражаясь кислой ухмылкой на лице Лино и недоверчивой – на лице Керима. – Запомните, а лучше запишите золотыми иглами в уголках глаз: детская возня в тесном манежике нас больше не интересует.
– Ой ли. Ты даже не спросил, куда провалился Фероз. – Лино, похоже, вознамерился крепко надраться и вновь опустошил свой кубок.
– Кто зря сотрясает воздух на этом свете, будет есть землю в садах Всематери, – загадочно ответил Зоэль.
– И ты туда же! – не выдержал бывший сутенёр, повысив голос. – Вы что, решили всем скопом свихнуться на религии?
Керим укоризненно покосился на друга: «пьян, как ифрит» – выражение известное, да только Лино не был ифритом и наполовину, потому с избытка касы делался сварлив и вечно нарывался на драку. Зоэль во хмелю бывал буен, но весел, а с теми, кому чистил морды, частенько делил рассветный кубок за дружбу. Сейчас амир смотрел на Лино каким-то странным застывшим взглядом, словно ждал, что ещё поднимет выпитое со дна измученной души.
– Давай, Керим, следуй за братьями, закрой лавочку и дуй отплясывать у костра с этими шутами! Они зовут себя тарайин, да полёт им светит только в мечтах. Главой факиров следовало бы поставить Фероза.
Посетители за соседними столами начали оглядываться. В последние десятилетия у культа Лилит появилось множество сторонников – ради самого хилого шанса вернуть магию ифриты были готовы на всё. А она манила и ускользала, словно ветреная красотка. Обеспокоены были не только маги – амулеты оборачивались бесполезными побрякушками, быстро теряли заряд, но иногда и взрывались, словно покинувшая их сила возвращалась умноженной настолько, что хрупкие вещи не выдерживали. Не выдерживали и добрые горожане – многие, примкнувшие к популярной секте, завершали свой духовный поиск на камнях мостовой. Слава Хаосу, Фероз и его новые единомышленники пока не постигли искусство полёта. С тех пор, как прежний шейх «летунов» разбился, друг занял его место и проводил все ночи в молитвах и ритуалах. Сначала Керим навещал его в надежде вправить мозги, но после пары бесплодных попыток понял, что скорее Вавилон встанет из песка, чем несчастный вернёт себе разум. Лино плюнул на затею сразу, проворчав, что сражаться с земным тяготением именем древней спятившей шлюхи – опасно и глупо, но каждый вправе искать ту смерть, что ему по вкусу.
– Ты всё такой же философ, – Зоэль невесть почему развеселился. – Вера – это безоговорочное принятие небылиц, рассказанных дураками и проходимцами, но в наш бурный век какую только падаль не достают на свет. Говорят, на некоторых отсталых Пластинах омерзительное и неестественное чувство голода сходит за ритуал и зовётся постом. Избранник богов должен быть сыт, пьян и всем доволен – иначе он дурная вывеска для своей лавочки. На самом деле, дорогой мой Лино, нет более ревностного служителя Всематери, чем ты. Девиц своих ты никогда не обижал и следил за тем, чтобы не обижали другие. Каждый твой бордель был храмом любви, вина и веселья – то, что обещают на том свете, ты за разумную плату даровал уже на этом. Ты жрец, лупанарх! Ты шейх! А не в полёте до сих пор потому, что земля милей тебе, чем небесные выси.
– И где ж тогда моя награда за ревность в вере? – сварливо поинтересовался Лино, но было видно, что шуточки Зоэля больше не злят его. За болтовнёй амира всегда крылись какие-то смелые планы, и – что важнее – планы успешно осуществляемые.
– Перед тобой, осёл! – расхохотался Зоэль и налил всем ещё.
Керим понял: теперь приятель просто так не сорвётся с крючка. Религии, боги и чудеса – они где-то далеко, то ли были, то ли нет, а Зоэль – вот он. Такого на пороховом складе оставь с пустыми руками – всё одно рванёт, уболтает. Оптимистичные размышления были прерваны прокатившейся по залу волной шепотков – удивлённых, презрительных и полных затаённой радости – той самой, что всегда сопровождает переход ничем не примечательного скучного вечера в красочное, пусть и не слишком изысканное представление. «Крылатый бык» в этом смысле всегда был заведением, куда особые ценители приходили не только ради хлеба.
– Всем оставаться на своих местах! – раздался зычный голос, заставивший даже самых увлечённых едой или друг другом гостей обернуться в сторону входа. Друзья узнали оратора до того, как увидели. Керим досадливо поморщился, представив, что сейчас начнётся, Лино коротко прошипел «Сволочь!» и сплюнул, и лишь Зоэль будто бы не обратил никакого внимания, лениво подбирая остатками лепёшки густой соус с блюда.
– О, их мэрскость пожаловать изволили, – озвучил очевидное кто-то из выпивох за столиком в углу. Керим покосился туда – кто это такой смелый выискался? Ну конечно, пара богатеньких отдыхающих, заведение тетушки Анни пользовалось популярностью не только у местных.
– Реклама не соврала, – приятель говорившего был ничуть не более трезв. – Обслуживание на высшем уровне, сам мэр прибежал охранять покой этого примечательного местечка.
– По-моему, все же не охранять, а нарушать, – первый оценивающе покачал головой. Повинуясь жесту мэра, стражники уже окружали стол с пирующим Зоэлем во главе. – Поражаюсь провинциалам – учить их и учить. Нет чтобы скрутить кого надо без шумихи, когда он, осоловелый, покинет ресторан, непременно нужно устроить шоу и помешать людям ужинать.
– Снова угрожаешь кошелькам добрых горожан, Зоэль? – с мягкой отеческой укоризной обратился к будущему арестанту мэр. На месте его советников Керим настрого запретил бы начальнику использовать подобные интонации, по крайней мере пока он не вытравит из них отчётливые нотки маниакального энтузиазма, приличествующие скорее опереточному злодею. При сытой гладкой роже и сомнительной любви к показной солидности, в своём дорогущем костюме, явно сшитом на заказ по последнему слову адмирской моды, этот тип больше походил на столичного дельца-стервятника, чем на добродушного и мудрого управителя. Вызвать доверие Нержель бен как-его-там мог бы разве что с помощью неведомого, крайне заковыристого и наверняка запрещённого ритуала.
– Да что вы, милсдарь, – хрустально невинный взор амира, вскинутый на мэра, заставил бы любого усовеститься – эти глаза не могли принадлежать преступнику, это были глаза святого. – На свои гуляем, тяжким трудом заработанные. Разве заказал бы я одного-единственного барашка и пару кувшинов вина, кабы был виновен в приписываемом мне злодействе? Разве жители Сифра так обнищали, что в кошельке какого-нибудь местного толстосума тоскливо побрякивает лишь пара потёртых шеолов и горсть медяшек? Вот вы, господин мэр, – голос Зоэля обволакивал патокой, – если прямо сейчас карманы вывернете, так разве меньше семидесяти шеолов и полудесятка серебряшек наскребёте?
Мэр судорожно дёрнулся к кошельку – неведомо как, но прохвост до медяшки угадал имевшуюся при нем сумму. Чтобы сгладить явную неловкость, пришлось сделать вид, будто на его вопрос никакого ответа не последовало.
– Вижу, то, как тебя выставили в прошлый раз, пришлось по нраву. Можем повторить. Думаю, небольшая морская прогулка поможет тебе наконец забыть дорогу в наш славный город. Если уж пески Пустошей не излечили от пагубной страсти к воровству и дебошам, возможно, с этим лучше справится солёная вода. Поднимайся и не вздумай снова ломать комедию. «Благородный герой», «фаворит удачи», «неуловимый дух Сифра» и прочие громкие титулы – Нержель уже откровенно издевался, дав волю личной неприязни, – это для газетчиков, нежных девиц и впечатлительной ребятни, в глазах закона ты обычный аферист, шут и пропойца, каких рано или поздно находят в канаве.
– Предпочитаю пресную воду солёной, – невозмутимо ухмыльнулся Зоэль. – Хотя, поговаривают, морские купания успокаивают нервы, так что вам, милсдарь, не помешает. – На голову мэра откуда-то из-под потолка пролился небольшой водопад. Зрители радостно заржали. Побагровев от досады, мэр высушил волосы и костюм.
– А вот теперь мы поговорим по-другому, – процедил Нержель и, обернувшись к посетителям, возвестил. – Факт нападения на должностное лицо при исполнении. Все присутствующие – свидетели.
– Уж напали, так напали, – снова подал голос подвыпивший приезжий из-за углового столика. – Такой лужицей ни убить, ни покалечить, костюм – и тот не пострадал. Мужик, у тебя что, водобоязнь? – предположение вызвало очередной взрыв хохота из-за столиков, и мэр побагровел ещё сильнее.
– Что застыли, как Ратха на постаменте? – раздраженно бросил он страже. – Берите его, и дружков туда же – пусть подумают, в какой компании прилично выпивать.
Лениво легшие на плечи Зоэля руки двоих стражников схватили воздух. Керим завороженно уставился на опустевшее место за столом и пропустил момент, когда следовало уворачиваться самому. Голос амира раздался откуда-то сзади: «Господа, прекратите приставать к моим друзьям, уверяю вас, они предпочитают обниматься с вольными красотками, а не с мужланами, подчиняющимися приказам самодовольного индюка!»
Рука на плече Керима разжалась, и он шустро укатился под стол, мельком отметив, что понаторевший в кабацких драках Лино уже пробивается в сторону кухни – наверняка рассчитывая на тяжелую артиллерию в лице тетушки Анни, беспорядков не поощрявшей.
Зоэль дрался, как уличный мальчишка, толкая стражников друг на друга, отвешивая противникам пинки в неудобосказуемые места, и умудряясь по ходу драки зубоскалить – последовательно припомнил неудачливым нападавшим все старые проигрыши в тарок и кости и со знанием дела воспел красу их жен и сестёр. В помощи амир явно не нуждался, таковая, скорее, требовалась его противникам, и Керим, откатившись поближе к дальнему столику, присоединился к зрителям, подбадривающим участников сражения. Потихоньку делались ставки, и Керим, как верный друг, не мог не поставить пару медяков на амира, очевидно где-то насобачившегося драться ещё более бессовестно и эффективно, чем в их общем далеком детстве.
Когда, обозлённый явным проигрышем городской стражи, в драку вступил мэр собственной персоной, с места грохнувший каким-то из боевых заклинаний (Зоэль чудом увернулся, а вот столику, к счастью, давно пустому, повезло меньше), зрители возмущённо заулюлюкали.
–Эй, ваша мэрскость, – озвучил причину народного гнева неугомонный турист из угла, – не забудь, магией пользуются или оба, или никто! Закон есть закон, парень тебя убить не пытался!
Мэр раздраженно плюнул, но народному гласу внял – стянул пиджак и кинулся на амира с кулаками. Керим зажмурился – он знал, что в семьях чистокровных драться обычно учат едва ли не с пелёнок, и не хотел видеть, как будут избивать его друга и практически брата. Восторженные вопли: «Во дает! А еще раз можешь?» заставили его осторожно приоткрыть сперва один глаз, а затем и второй. На скуле амира расцветал великолепнейший синяк, но серьезно пострадавшим Зоэль не казался. В отличие от мэра, теперь явно старавшегося беречь правую руку и действовавшего куда осторожнее.
Обмен еще парой тычков, попытка захвата – не увенчавшаяся успехом, Зоэль неожиданно оказался быстрее чистокровного демона, – и грохот, раздавшийся, когда выскочившая с кухни в сопровождении довольного, как сытый кот, Лино, тетушка Анни метнула на пол между дерущимися огромный фаянсовый таз. Осколки живописно разлетелись, украсив лоб Зоэля изрядной шишкой, а щёку мэра – грубым порезом.
– Вон отсюда, – фигуристая обаятельная тетушка стала будто выше ростом, а лазуритовое ожерелье на её шее опасно засветилось. – Я не заказывала драку в этом заведении и не вызывала стражу!