Что почитать: свежие записи из разных блогов

Судьба одарила сэра Госелина Денвилла неплохими перспективами. Он родился в благородной семье, ведущей род со времён Вильгельма Завоевателя. Его отец был богат, а сам молодой человек – весьма неглуп. Казалось бы, живи и радуйся. Некоторое время сэр Госелин и радовался. Отправился учиться в Кембридж, где добился неплохих результатов, был гордостью родителей. Ровно до того момента, когда его папенька решил, что для сына лучшей карьерой будет карьера священника. Чего же ещё можно было ожидать от джентльмена повышенной набожности?

скрытый текстТо, что сын в свободное от учёбы время предпочитал вино и женщин латыни и учёным диспутам, любящего родителя интересовало мало. Возможно, он и не знал о весёлом нраве своего отпрыска. Возможно, считал, что наклонности сына никак не противоречат избранной им для него карьере. В те времена, прелаты церкви жили такой же жизнью, как окрестные лорды, разве что на своих подругах они не женились. В любом случае, отец сэра Госелина попытался направить сына на путь истинный если не добром, то худом, но борьба старого с молодым была изначально неравной. От расстройства старик слёг и вскоре умер, оставив сэра Госелина владельцем поместья, приносящего симпатичный годовой доход в 1 200 фунтов.

Теперь молодой человек сам стал лордом и рыцарем, и, вместе со своим братом Робертом, очень скоро промотал всё состояние. Честно говоря, выбор после этого у братьев был небольшой. Вернее, его вообще не было. Единственным способом жить дальше было бы место среди служащих какого-нибудь крупного лорда, но, возможно, их репутация и склонность к экстравагантному образу жизни этот путь закрыли. В любом случае, молодые люди придумали самый простой план, как им разжиться деньгами. Грабёж. Менее простым этот план делало то, что ограбить они решили двух кардиналов – папских легатов, которые прибыли разрешить напряжение между Эдвардом II и графом Ланкастером, а также провести переговоры о мире между Англией и Шотландией.

Братья, как и положено джентльменам того времени, были людьми, умеющими обращаться с оружием, но для того, чтобы ограбить легатский конвой, одного этого было мало. Поэтому они объединили усилия с двумя окрестными бандитами, у которых в подчинении было значительное количество головорезов. Легаты были благополучно ограблены.

Денвиллам жизнь грабителей с большой дороги приглянулась. Их никогда не привлекали мелкие мероприятия и жалкие гроши одиноких путешественников, они предпочитали грабить поселения, церкви, монастыри. Но всё имеет свою цену, и образ жизни изменил братьев. Когда-то они были просто весёлыми лоботрясами. Теперь они превратились в убийц, получающих удовольствие от пролития крови. Денвиллы и их люди убивали там, где ограбить можно было вполне бескровно. Впрочем, сами они не рассматривали убийства убийствами. Сэры, по их мнению, просто веселились и… охотились. Такие вот весёлые парни. Это было настолько очевидно, что один монах, Эндрю Симпсон, оказался после встречи с сэром Госелином богаче, чем был до встречи.

Всё началось достаточно плохо. Монах, имеющий при себе немного денег, натолкнулся на банду Денвиллов по дороге из Марлоу в Бэкингемшир. Разумеется, его ограбили, но поскольку золота было мало, сэр Госелин велел доминиканцу взобраться на дерево, и компенсировать недостаток золота хорошей проповедью. Монах не стал ни дичиться, ни молить о пощаде, ни угрожать гневом Господним. Он просто подоткнул рясу, и сноровисто залез на дерево. И произнёс такую проповедь, что разбойники не только вернули ему деньги, но ещё и между собой скинулись, презентовав монаху кошель. И с дерева помогли слезть. Хотя, один неверный жест, одна неправильная нота в голосе – и монаху помогли бы на этом дереве повиснуть.

А потом сэр Госелин решил, что будет чрезвычайно весело ограбить самого короля, который как раз отправился в летнюю поездку по стране. Он одел свою банду в монашеские рясы, и они смогли окружить короля так, что у того не было ни малейшего шанса с ними справиться. Ведь с Эдвардом II было всего человек сорок, а Дэнвилль стоял буквально плечом к плечу с королём. Так что пришлось его величеству в бессильной ярости смотреть, как его придворные отдают бандитам деньги и украшения.

Ограбив короля, сэр Госелин совершил огромную ошибку. Он зарвался, несколько раз разбив отряды, посланные на его поимку. Да и вся округа тряслась от его «охот», укрепляя стены. Вернувшись к свите, король выпустил прокламации о награде за доставку Госелина Денвилла и членов его банды, живыми или мёртвыми. И их стали потихоньку отлавливать и доставлять, потому что награда была существенной. За полгода сэр Госелин потерял более шестидесяти человек. Но он всё ещё не понимал, что конец близок. Одним из последних его «подвигов» стал налёт на дворец епископа Дарема, который бандиты перевернули вверх дном, а потом разорили винный погреб прелата. Но банда Денвиллов стала гораздо меньше, и бояться сэра Госелина тоже стали меньше.

Возможно поэтому, один трактирщик и нашёл в себе смелость с Денвиллом покончить. Дело в том, что у сэра Госелина была интрижка с женой трактирщика, на которую тот смотрел сквозь пальцы, потому что бандиты Денвилла оставляли в его кабаке много денег. Только ведь сэру Госелину было неинтересно веселиться с прекрасной трактирщицей тайно, гораздо веселее было сделать интрижку публичной, и наблюдать, как корчится от стыда рогатый муж. Как только силы у мучителя поубавилось, трактирщик отправился к шерифу, и рассказал, где и когда можно взять Денвилла.

Шериф, разумеется, охотно ухватился за возможность, и собрал около шести сотен человек, не желая рисковать в схватке с такими опытными воинами, как Денвиллы и их головорезы. Тем не менее, в схватке шериф потерял 200 человек, а из банды Денвиллов в живых остались только 23 человека. Все они были схвачены, скручены, и доставлены в Йорк. И снова никакого суда не было. Бандитов и их аристократического предводителя бесславно повесили на радость присутствующим, которых было около тысячи.

Отсюда

И еще здесь на английском

https://www.exclassics.com/newgate/ng3.htm

Имя Робин Гуда становится нарицательным уже как минимум в середине 12 в. Впервые оно упоминается в официальных документах для обозначения грабителя в1262 г. (т.е. более чем на сто лет раньше первого упоминания в каком-либо литературном произведении). Вероятно, тот, кто в 1262 г. назвал преступника «робингудом», либо знал уже сложившуюся легенду о Робин Гуде, либо хорошо представлял, кто это был такой. Это упоминание сделано в беркширской хронике; запись касается королевского прощения, дарованного некому священнику из Сэндлфорда, который присвоил себе, в отсутствие надлежащего судебного ордера, имущество беглого преступника по имени William Robehode. Что интересно, годом ранее, в 1261 году, в том же Беркшире объявлена вне закона шайка, обвиняемая в разбое и укрывательстве грабителей. В ее составе назван некто Уильям, сын Роберта Смита. Вполне вероятно, что «Уильям Робингуд» из записи 1262 года и «Уильям, сын Роберта Смита» - одно и то же лицо, в процессе переписывания волей чиновника сменившее имя. Иными словами, чиновник обозначил Уильяма нарицательным определением, понимая, что сказать «Робин Гуд» вполне достаточно для характеристики.

скрытый текстRobehode быстро становится условным обозначением грабителя вообще. С тех пор слова 'Robinhood', 'Robehod', 'Robbehod' и даже «Rabinhud» не раз попадаются в записях, датируемых концом 12 в. В промежутке между 1261 и 1300 гг. как минимум восемь раз загадочный robenhode встречается в разных областях Англии, от Беркшира на юге до Йорка на севере.

В 15 в. имя Робин Гуда в качестве обозначения дорожного грабителя фигурирует даже в парламентских записях. Так, о некоем Питере Венебле из Астона, замешанном во многих правонарушениях, говорится, что он «живет в лесу, как Робин Гуд и его люди». Неоднократно жалобы в суд на разбой начинаются словами «As Robin Hood in the forest stood» - то есть, строчка из баллады стала, фактически, юридической формулой в соответствующих делах! А в 1605 году, во время суда над Гаем Фоксом, королевский прокурор назвал заговорщиков «робингудами». В хрониках 14-15 вв. (в частности, в Scothichronicon) Робин Гуд уже упоминается как историческое (или почти историческое) лицо, пусть и с осторожной оговоркой «говорят, что…».

То есть, настоящий Робин Гуд, если таковой имелся, жил ранее 1261 года и, несомненно, пользовался некоторой известностью, раз его имя обрело нарицательное значение. Кем же он мог быть? И что же это такое было изначально – имя, прозвище или просто невнятно записанное словосочетание robber in the hood, «грабитель в капюшоне» (т.е. с закрытым лицом – капюшон можно было вполне использовать вместо маски)?

Называют следующие прототипы РГ:

1) В 1125 г. Юстас Лоудэм, шериф Ноттингемшира и Йоркшира, велел разыскать, поймать и казнить некоего Роберта Уэзерби, аутло и разбойника. Помянутого Роберта изловили и «повесили в цепях» (за железную цепь для оной процедуры кузнецу было заплачено 2 шиллинга, запись о чем сохранилась в соответствующих документах)

2) Некий Robert Hode (возможно, арендатор, державший землю от архиепископа Йоркского) не явился на суд в Йорке в 1225 г. Он был объявлен вне закона, и его имущество, на сумму 32 шиллинга 6 пенсов, отошло в казну. Хотя ничего более о нем не известно, некоторые исследователи называют его самым подходящим кандидатом на роль знаменитого аутло. По сути, это единственный человек, отвечающий всем минимально необходимым требованиям: его зовут Роберт Гуд (или Год), он был объявленным в розыск преступником и родился намного раньше 1262 года, так что к тому времени мог уже обрести некоторую славу. В 17 в. Томас Гейл, настоятель Йоркского собора, оставил среди своих бумаг стихотворную эпитафию, в которой говорилось, что Robert Hode умер в «двадцать четвертый день декабрьских календ 1247». Такой даты в римском календаре нет; но, так или иначе, между 1225 и 1247 годом – промежуток в двадцать два года. Именно такой срок, согласно балладам, Робин Гуд прожил в Шервудском лесу. Можно сказать, это был первый прообраз биографии легендарного аутло.

3) Граф Роберт Хантингтон, умерший в 1247 году. Доказательства, в данном случае, скорее, литературные, нежели исторические. Роберт Фицут, или Фицус, граф Хантингтон (предположительно, родившийся в 1160 г.), стал ассоциироваться с легендарным разбойником лишь с конца XVI в., благодаря пьесе Энтони Мандэя (1598 г.) под названием «Падение Роберта, графа Хантингтона». Там-то и было впервые высказано предположение, что Робин Гуд – дворянин, обманом лишенный наследства – жил и действовал во время правление короля Ричарда Львиное сердце. На самом деле, в годы правления Ричарда графом Хантингтоном был принц Дэвид Шотландский, которому наследовал его сын Джон. У Дэвида действительно был сын по имени Роберт, но он умер в младенчестве.
Надпись на надгробии Роберта Хантингтона, в Кирклейсе, гласит: «Под этим камнем покоится Роберт, граф Хантингтон. Никогда еще не было такого славного лучника, и люди прозвали его Робин Гуд». Но воздвигнуто это надгробие было «благодарным потомком» лишь в 1850 году, по описаниям путешественников 17-18 века, т.е. уже после того как «литературная теория» о благородном аутло – графе Хантингтоне обрела широкую популярность.

4) Роджер Годберг, вожак разбойничьей шайки, которая терроризировала Ноттингемшир, Дербишир и Лестершир в течение нескольких лет после баронского восстания 1265 г. Годберг раз за разом избегал поимки, но в конце концов был схвачен и окончил свои дни в Ньюгетской тюрьме в 1276 г. (По другим данным, он получил королевское прощение и далее жил вполне законопослушной жизнью).
Одно из выдвинутых против него обвинений гласило, что он, вкупе с другими злоумышленниками, ограбил аббатство, забрав деньги, скот, лошадей и убив монаха (хотя это и было не йоркское аббатство святой Марии, а аббатство Стэнли в Уилтшире). Также Роджер получал помощь от местного рыцаря по имени Ричард Фолиот, которого в 1272 году обвинили в пособничестве разбойникам и к которому явился под стены вооруженный отряд. Сэру Ричарду пришлось сдать замок и спешно искать себе поручителей в знак доказательства своей благонадежности. Как легендарный сэр Ричард Ли, Ричард Фолиот (хотя и сдавший замок, вместо того чтобы оборонять его) покровительствовал аутло – и жил в подходящем месте: его замок Фенвик стоял всего в шести милях от Барнсдейла, а также Фолиот держал кое-какие земли на восточной оконечности Шервуда.

5) сэр Роберт Туинг, поднявший восстание в Северной Англии (1230-31). Robert Thwinge или Thweng, принял имя William (Wilkin) Wither (я бы перевел как «Уилкин Буря»); шайка под его предводительством грабила монастыри и раздавала запасы зерна бедным. Объектом неприязни «Уилкина Бури» в первую очередь были священники – ставленники Рима, в частности, в Северном Йоркшире. В 1239 году сэр Роберт отправился с посольством в Рим – жаловаться на местные злоупотребления и искать милости для себя – и в своей миссии преуспел. В 1240 г. он присоединился к Ричарду Плантагенету, графу Корнуолльскому, и вместе с ним отправился в крестовый поход, вернувшись в Англию два года спустя. Умер в 1247 г.

6) Роберт Гуд из Уэйкфилда, упоминаемый в манориальных записях 1317-23 гг. Эта версия довольно долго считалась весьма состоятельной, несмотря на несоответствие заданным временным рамкам (если полагать точкой отсчета 1262 год). Главным аргументом здесь в свое время послужило то, что Роберт Гуд по какой-то причине скрылся из Уэйкфилда, и его имя перестало упоминаться в уэйкфилдских документах с 1323 года, зато в 1324 г. при дворе короля Эдуарда II, незадолго до того совершившего поездку в Ноттингемшир, появился некий «привратник Робин Гуд». Это, казалось бы, вполне соответствовало тексту баллад, где упоминаются путешествие Эдуарда в Ноттингем, примирение Робина с королем и его поступление на королевскую службу. Впрочем, впоследствии было документально доказано, что «привратник Робин Гуд» поступил на королевскую службу за полгода до того, как Эдуард побывал в Ноттингеме, а стало быть, он и Робин Гуд из Уэйкфилда – не более чем тезки. Последнее, что известно о королевском привратнике по имени Робин Гуд – так это что он удалился в отставку в том же 1324 г., получив пенсию в 5 шиллингов.

tal-gilas.livejournal.com/184179.html

Английские разбойничьи кланы

В августе 1328 года один дербиширский священник был избит и ограблен шайкой вооруженных разбойников… казалось бы, знакомая, хоть и от того не менее прискорбная история. В XIV в. английские леса были буквально наводнены грабителями всех мастей: в некоторых графствах, в том числе в Ноттингемшире и в Йоркшире, невозможно было доехать от города до города, не рискуя быть ограбленным, и целые отряды лесничих и солдат из городских гарнизонов не справлялись с лесными армиями.
скрытый текст
Впрочем, нападение на священника не было делом рук какого-то случайного сброда или компании подвыпивших крестьян – это было хорошо спланированное преступление, совершенное настоящей организованной бандой. Более того, за «наводку» разбойники заплатили третьему лицу – человеку по имени Роберт Бернард, который до тех пор был приходским священником в Бейкуэлле (Дербишир), однако же был изгнан оттуда за то, что растратил церковные деньги и на праздник не смог выдать беднякам положенную сумму. Когда Роберт Бернард явился служить рождественскую мессу, прихожане, вместо того чтобы пожелать своему священнику счастливого Рождества, сорвали с него облачения и выгнали вон. Разъяренный и униженный, Бернард заплатил разбойникам, чтобы те отколотили его преемника. Разбойники выполнили свою часть сделки – и вдобавок украли из церковной казны десять шиллингов.

Этот случай – первое упоминание о печально известной шайке Котерела, которая терроризировала Скалистый край (Дербишир и Стаффордшир) в начале XIV в. Документы этого периода изобилуют упоминаниями о больших разбойничьих шайках, промышляющих воровством, грабежом, похищениями и убийствами. В отсутствие постоянной полиции они терроризировали графства – иногда десятилетиями – и редко попадались в руки правосудия. Нередко эти шайки представляли собой настоящие «семейные подряды»: муж и жена, брат и сестра действовали заодно. И совершенно не обязательно эти люди изначально были бедняками, вынужденными воровать, чтобы прокормиться. Предводители некоторых шаек – в том числе Котерелы – происходили из среды мелких землевладельцев, зачастую к тому же с сильными связями в среде священнослужителей. Церковь и священники, надо сказать, в это время вообще регулярно фигурировали в отчетах, посвященных криминальным происшествиям. Так, в 1340 году толпа вооруженных людей напала на церковь в городке Тэй. Священника вытащили во двор и обезглавили.

В данном случае разница с историей о нападении на дербиширского священника заключалась в том, что священник из Тэя в то же время состоял членом печально знаменитой банды Фолвиллов, а вооруженные люди, явившиеся в церковь, были чем-то вроде местной милиции, под предводительством окружного мирового судьи. Фолвиллы действовали примерно в то же время, что и шайка Котерела – они террироризировали Лестершир, откуда и были родом. Их отец, Джон Фолвилл, был богатым землевладельцем и уважаемым в округе человеком – он не раз даже выступал депутатом от графства в королевском совете. Братьев Фолвиллов было семь – и только старший, также Джон, унаследовавший отцовское поместье в 1309 году, не был (во всяком случае, явно) замешан ни в каком преступлении. Следующий по старшинству брат, Юстас, возглавил шайку; еще один из братьев, Ричард Фолвилл, был священником, но это не мешало ему принимать участие в деятельности банды.

Как и Котерелов, Фолвиллов можно было нанять – были бы деньги. В 1331 году им предложили сделку каноник из Семпрингэма и келарь Хейверхольмского аббатства. Эти двое священнослужителей, которые и раньше укрывали Фолвиллов от правосудия, заплатили им двадцать фунтов за то, чтобы они разрушили водяную мельницу, принадлежавшую конкуренту. Разумеется, вскоре мельница сгорела. Услуги Фолвиллов, не сводились, впрочем, к диверсиям: в 1326 году они, с помощью двух местных землевладельцев, устроили засаду и убили сэра Роджера Беллера, богача и судью казначейского суда.

Это убийство потрясло современников: Беллер был одной из первых персон графства. В числе лиц, объявленных в розыск, были четверо братьев Фолвиллов: Юстас, Роберт, Уолтер и Ричард, священник из Тэя.

Фолвиллы, разумеется, не явились на суд, а вместо этого сбежали и тут же были объявлены вне закона. Очевидно, новый статус ничуть не смущал их, поскольку в течение следующих двух-трех лет ноттингемскому шерифу регулярно отправляли жалобы на братьев Фолвиллов, которые, став во главе вооруженной шайки, подстерегали, грабили и даже убивали путников. С 1327 по 1330 гг. Юстас Фолвилл был напрямую обвинен в трех грабежах и четырех убийствах – скорее всего, это далеко не полный список.

Периодически братья умудрялись обелить себя в глазах правосудия, как только тиски начинали смыкаться. Самым лучшим способом оправдаться было стать солдатом. В конце 1328 года двое братьев Фолвиллов вступили в армию Роджера Мортимера, отправлявшегося на подавление мятежа графа Ланкастера. Тем не менее, старые привычки они не бросили. Пока армия квартировала в Лестере, Фолвиллы занимались мародерством и грабежом среди местных жителей, разбогатев в результате примерно на двести фунтов.

Иногда несколько разбойничьих шаек объединялись, чтобы заняться каким-нибудь грандиозным делом. Таким делом было похищение сэра Ричарда де Уиллоби (будущего Верховного судьи королевского суда) в январе 1332 г. В этой авантюре участвовали Котерелы, Фолвиллы, Бренберны, а также банда под названием «Дикая компания», которую возглавлял Роджер Сэвидж (Savage – «дикий»). Не побрезговали даже те, кому полагалось бы находиться на стороне правосудия: в числе нападавших были сэр Роберт де Вир (констебль Рокингэмского замка) и сэр Роберт Тачет (бывший констебль Мелбурнского замка). Еще до истечения суток Уиллоби выкупили за 1300 марок, и к тому же он вынужден был принести Фолвиллам клятву верности. По одной из версий, именно Ричарду Фолвиллу принадлежала идея похищения; хронист Генри Найтон, перу которого, по большей части, принадлежат записи о деяниях Фолвиллов, утверждал, что «дерзкий и отчаянный» Ричард находился во главе вооруженного отряда, который напал на Уиллоби.

Так что же случилось с братьями Фолвиллами? Судьба Юстаса в конце концов обернулась к лучшему. После похищения Уиллоби он вновь отправился добывать себе прощение, на сей раз солдатской службой в Шотландии и Фландрии – и в итоге король Эдуард III милостиво простил Юстасу его прежние прегрешения. Юстас умер мирно, в 1346 г., на почетной должности советника в Кроулендском аббатстве, так и не представ перед судом ни по одному из обвинений, ранее предъявленных ему. Ричард Фолвилл, обезглавленный в Тэе, был единственным из Фолвиллов, кто понес кару за свои преступления. Папа Клемент VI отпустил его самочинным судьям грех убийства священника, но приговорил к строгому покаянию.

Напрашивается очевидный вопрос: каким образом Фолвиллы и другие шайки (например, Котерелы) так долго, в некоторых случаях до конца жизни, оставались на свободе, хотя и были всем известными злоумышленниками? Отчасти ответ кроется в том, что мировые судьи и прочие официальные лица в своих действиях сильно зависели, во-первых, от своевременного оповещения, а во-вторых, от благорасположения местных жителей. Учитывая влияние, которым пользовались Фолвиллы в Лестершире, неудивительно, что на них не решались доносить из страха. Некоторые, быть может, даже одобряли то, что делали Фолвиллы; в официальных документах содержится немало жалоб на местных жителей, которые «помогали им, поощряли, побуждали к злым делам и укрывали их, когда те спасались бегством». Конечно, эти обвинения могли быть лишь предлогом для оправдания официальных властей, но не исключено, что они имели под собой некоторую почву. Как минимум один раз, когда Фолвиллы и Котерелы чуть не попались, им удалось спастись благодаря тому, что их предупредил кто-то из местных. Две основных жертвы Фолвиллов – Беллер и Уиллоби – не отличались бескорыстием. Беллер пользовался своей властью, чтобы незаконно захватывать землю и переправлять деньги своим высокопоставленным покровителям. Присутствие при убийстве еще двух лестерширских землевладельцев наводит на мысль, что это был заговор, возглавляемый Фолвиллами, а не обыкновенное убийство с целью ограбления. Уиллоби также не пользовался общей любовью. В 1340 году он вновь попал в разбойничью засаду – в замке Туркастон, а затем угодил в тюрьму по официальному обвинению в коррупции. Чтобы примириться с королем, Уиллоби пришлось заплатить 1200 марок. Не исключено, что в глазах местных жителей Юстас Фолвилл и его братья представали как честные и неумолимые противники продажных королевских чиновников, пусть даже восстановление справедливости и не было изначальной целью Фолвиллов.

Фолвиллы оставались в народной памяти еще несколько десятилетий. Упоминания об их деяниях встречаются в балладах. Уильям Ленгленд, автор поэмы «Видение Петра Пахаря» (1377), говорит о «законе Фолвиллов», изображая их не безнравственными преступниками, а, скорее, проводниками «неофициальной» справедливости, находящейся за пределами человеческого законодательства.

And some to ryde and to recovere that unrightfully was wonne;
He wissed hem wynne it ageyne thorw wightnesse of handes,
And fecchen it fro fals men with folvyles lawes.
[И некоторые возвращали то, что было приобретено неправедно; милость Божья помогала им вернуть все это силой своих рук, отобрав у злых людей по законам Фолвилла.]

tal-gilas.livejournal.com/262971.html

Славный парень Роджер Годберд.

Очередной рассказ об очередной примечательной исторической личности. Прошу любить и не жаловаться - Роджер Годберд, возможный прототип Робина Гуда.
К большому сожалению, о происхождении и жизни Годберда до битвы при Ившэме (1265 год) ничего не известно. Или известно, но не интернету :)
В означенной битве он сражался на стороне Монфора, ярым сторонником которого был. В сражении он уцелел, однако был объявлен вне закона (что не было вообще-то знаком какого-то особого отличия: репрессии к уцелевшим мятежникам применялись суровые). Два года спустя, в октябре 1267 года, Годберд обосновался в Шервудском лесу и в течение четырех лет, во главе отряда приблизительно в сто человек, продолжал бунтовать против властей.

скрытый текстВласти были представлены, в том числе, шерифом Ноттингемским, каковым в то время был Реджиналд де Грей. Он был замечателен тем, что был одним из самых молодых шерифов в Англии и был хорошим военачальником; в частности, он участвовал в завоевании Уэльса под началом Эдварда I. До восстания баронов Годберд и де Грей были в хороших отношениях, вместе охотились, есть даже упоминание о том, как их обоих обвинили в краже королевского оленя.

Но потом случилось восстание. И пути друзей разошлись: Годберд встал под знамена Монфора, де Грей остался верен короне.
И настал момент, когда де Грею пришлось выступить против своего прежнего друга с оружием в руках и во главе войска, собранного специально для борьбы с шервудскими разбойниками.

В 1272 году Годберд был схвачен в Раффордском аббатстве, находившемся в Шервудском лесу. Оно и сейчас там находится, впрочем, аббатство как таковое прекратило свое существование в середине 16 века. Но посмотреть на его здание можно.


Так вот, здесь Годберд был схвачен и препровожден в Ноттингемский замок.

"Джентльмены! - так, вероятно, он мог бы обратиться к своим пленителям. - Вы запомните этот день, в который вы почти поймали славного Роджера Годберда!.."
Ибо славному Роджеру удалось бежать. У него нашелся помощник: местный рыцарь Ричард Фолиот, вставший на защиту Годберда и бежавших с ним разбойников против шерифа.

(Фолиот и раньше имел случай помощь Годберду: в 1270 году отряд славного Роджера во главе с капитаном уже скрывался в его замке Фенвик. Тогда Реджиналд де Грей выступил со своим отрядом и осадил замок, надеясь схватить Годберда и остальных - но те сбежали прямо из-под шерифского носа. Замок Фенвик Фолиоту все-таки пришлось сдать - но уже в 1272 году.)

Впрочем, в конце концов удача улыбнулась и стражам порядка: Годберд был в конечном итоге схвачен и заключен в тюрьму. На протяжении последующих трех лет он сменил три тюрьмы в ожидании суда, состоявшегося в итоге в Тауэре.

На минутку: какие бы перспективы могли быть у мятежника, соратника Симона де Монфора и предводителя отряда разбойников?..
Но возрадуйтесь, любезные читатели, ибо сие есть, для разнообразия, история со счастливым концом: вернувшийся из Седьмого крестового похода король Эдвард I, к слову, бывший одним из командующих королевской армией при Ившэме (а до того, после гораздо более удачной для баронов битвы при Льюисе, еще и сидевший у них в плену несколько месяцев), великодушно простил Годберда.

Годберд же вернулся на свою ферму, где и жил с тех пор долго и счастливо - или не очень долго и счастливо, но во всяком случае спокойно и вполне законопослушно.

...Два маленьких обстоятельства, которые мешают все-таки однозначно признать, что Робин Гуд был списан с этого самого Роджера Годберда.

Первое - никто и никогда не слышал, чтобы Годберд именовал себя (или кто-то именовал его) Робином Гудом. Ну, не очень-то это серьезное возражение: все-таки Робин в балладах - образ скорее собирательный. И само имя "Робин Гуд" в 13 веке широко использовалось как собирательное имя для разбойников. К тому же была пара Робинов Гудов, отдельные черты биографии которых схожи с чертами биографии Роджера. Один из этих Робинов, согласно выдвинутой Джозефом Хантером в 1852 году, участвовал в восстании графа Ланкастера против Эдварда II (это уже первая четверть 14 века), другой упоминается в документах второй четверти 13 века как человек вне закона, но доказательств того, что он был разбойником, нет.

Второе - в ранних балладах о Робине нет никакого упоминания о мятеже Монфора. Но, в конце концов, баллады редко вдаются в подробности биографии героев - они не для этого пишутся :)

https://athenaie.livejournal.com/844214.html

Робин-Бобин

В 1377 году Уильям Ланглэнд мельком упомянул стихи о Робин Гуде — таким было первое известное нам упоминание этой легенды. К 1600 году было уже более двухсот таких свидетельств популярности персонажа. О Робине наперебой писали хронисты, люди называли в его честь камни, пещеры и корабли, правоохранители кликали настоящих разбойников «робингудами», а разбойники сами охотно брали в качестве оперативных псевдонимов имена Гуда и его подельников. Более того, в 1510 году сам Генрих VIII с 11 дворянами прокрался к спальню королевы, одетый а-ля Робин Гуд с бандой (если он был Гудом, то интересно, кто был Малюткой Джоном?). Но главное — конечно, сами баллады (изначально рассказываемые в прозе) и театральные представления. Хотя, истории о Робин Гуде всегда были литературой классом ниже, чем легенды артуровского цикла. Скорее средневековый заменитель летнего блокбастера, чем артхауса, дешёвое чтиво, а не Пруст, и средневековые критики часто ругали их за грубость и примитивность. В конце концов, многие баллады вообще идут по одной и той же тропинке: Робин встречает незнакомца, затевает драку, получает на орехи, трубит в рог и зовёт на помощь, предлагает незнакомцу вступить в бандформирование. Учитывая, что весёлых ребят отмутузили по очереди гончар, мясник, кожевник, лудильщик, монах, мельник и прочие простые мужики, возникает вопрос, что это шериф так долго с ними возился? Только вот популярности баллад у народа это не умаляло.

скрытый текстВ ранних балладах Робин Гуд не грабил сборщиков налогов. Не отнимал деньги у богатых, чтобы отдать бедным. В поздних историях он даже строил приюты для бедняков, а в изначальных он разве что помог бедному рыцарю, и никогда не разбрасывал отнятое у богачей золото по какой-нибудь деревне. И, конечно, он не боролся против норманнской тирании — вообще норманны стали злодеями намного позже (в XVII веке радикалы типа левеллеров и диггеров сравнивали социальные пороки своего времени к Норманнским завоеванием и Норманнским игом, т.е. использовали норманнов в качестве аллегорий, а вот Робин Гуд схлестнулся с норманнами только в версии XIX века). Робин Гуд первых рассказов приказывал своим людям не обижать ни йоменов, ни сквайров, ни земледельцев, ни рыцарей, ни женщин и детей. Его враги — только коррумпированные епископы, архиепископы и шерифы, а не «класс эксплуататоров». Расправлялся Робин с ними сурово — Гаю Гисборну отчекрыжил голову и насадил на свой лук, шерифа тоже обезглавил, ну и нехорошего монаха обезглавил вместе с молодым слугой. Робин не поднимал сотни крестьян на восстание, чтобы установить в Англии новый порядок. Даже от борьбы против плохого принца Джона он откосил, равно как и не водил дружбу с добрым королём Ричардом — в ранних сборниках он встречает короля Эдуарда. Каким по счёту был этот Эдик — ещё вопрос, возможно Второй, а скорее Третий, а может и Четвёртый, правивший во время появления большинства баллад. Многие современные версии истории Робин Гуда заканчиваются королевским прощением разбойных грехов, а в ранних рассказах с этого всё только начиналось: через 15 месяцев Робин обанкротился и заскучал при дворе, а потому опять вернулся в лес и грабил путников ещё 22 года.
Современный историк сэр Джеймс Холт считает, что ранний Робин Гуд был фигурой защитника общественного порядка и status quo, помогая охранять народ от коррумпированных элементов. А Стефан Найт видит в Робине борца с властью, поскольку баллады о Робин Гуде «оправдывают кражу церковного имущества в крупном размере, бунт и убийство законно назначенного шерифа, нарушение легитимного соглашения с королём; и все эти вещи якобы ведут к долгой и счастливой жизни». Разве что Морис Кин видел в Робине метафору мятежа крестьян, но позднее сам Кин признался, что для этого мало оснований в первых рассказах.

Интересно не только то, что легенда о Робин Гуде поглотила предыдущие и последующие легенды о разбойных персонажах вроде Юстаса-Монаха, Херварда, Уильяма Уолласа и Фулька Фитца Уаррина, вплоть до похожих сюжетов с обманами, переодеванием и побегами. Главное, что хотя личность реального Робина довольно спорна, в легендах о Гуде нет драконов, гигантов и прочих чудищ голливудского размаха, которые встречаются в рассказах о его вполне исторических предшественниках.

Три шотландских хрониста упоминают Робин Гуда как реальное лицо (хотя и не очень положительное), но каждый относит его к разному времени. В 1420 году Эндрю Уинтоун поместил похождения Робина Гуда и Маленького Джона в 1283-1285 годы, когда правил Эдуард I. Уолтер Боуэр в 1440 году, дописывая «Шотландские хроники» Джона Фордунского, упомянул эту парочку под 1266 годом, в период послевкусия от баронского восстания против Генриха III. В 1521 году Джон Мэйджор поместил Робина и Джона в 1190-е, период правления Ричарда I, и эту версию восприняли последующие легенды. Томас Гэйл, настоятель Йоркского собора в 1697-1702 гг., оставил среди своих бумаг записку, что Робин умер 24 декабря 1247 года. Сэр Джеймс Холт в биографии Гуда 1982 года написал, что Робин активно разбойничал в 1193-1194 годах, в 1225 был объявлен вне закона, а скончался где-то около 1247 года. Джулиан Лаксфорд в 2009 году привлёк внимание к месту в хронике, добавленной к копии «Полихроникона» Ранульфа Хигдена в 1460х годах, где Робин Гуд появляется на странице про 1294-1299 гг. Тем не менее, многие современные исследователи относят Робина (реального или вымышленного) к XIV веку, за пару десятилетий до первого письменного упоминания о нём.

Точно известно, что ранний Робин Гуд не был ни графом, ни рыцарем, ни крестьянином. Все эти варианты пришли позже, а сначала его называли только йоменом. Непонятно только, каким именно йоменом он был. К середине XV века так обычно называли средний класс землевладельцев, которые не относились к благородному сословию. Ещё так называли придворных короля или феодала рангом ниже рыцарей. Они, например, следили за хранением королевских книг, за гардеробом, носили хозяйские луки. Те же бифитеры считались йоменами. Сэр Холт указывает, что Робин был именно королевским йоменом, потому что на это место король принимает его после амнистии, и с этой службы он уходит опять разбойничать. Ещё интересная версия — Олгрен и Тардифф считают, что Робин Гуд мог быть йоменом, работавшим на городские гильдии, поскольку в балладах много упоминаний Робина как торговца тканями, часто особо упоминаются дорогие зелёные и алые одежды, а гильдии ткачей как и Робин были очень преданы деве Марии и королю (так что Робина можно рядить в любые цвета радуги). Также, многие йомены служили лесниками, а потому ассоциировались с луками.

Кстати о стрельбе из лука. Она, конечно, занимала важное место уже в первых рассказах о Робин Гуде. Келли ДеФриз заметил, что в собрании первых баллад лук используют все — и рыцари, и простолюдины, — только вот почти всегда не для боя или охоты. Как ни странно, баллады о Робин Гуде и его шайке упоминают луки в основном в контексте спорта, а сражаются персонажи на мечах — даже если до этого постреливали, луки и стрелы откладываются в сторону и достаются клинки. Однажды, в церкви, Робин вообще выхватывает двуручный меч, убивает им 12 воинов шерифа и ранит ещё больше, прежде чем меч сломался. Тогда Робин ругается, что стал безоружен, хотя лук ещё был при нём. По словам ДеФриза, описание стрельбы из лука в первых балладах лучше всего подходит под вторую половину XIV века и начало XV в., когда лук, во-первых, ассоциировался с йоменами и дворянским спортом, а не более низкими классами, и, во-вторых, не уничтожал солдат противника, а гнал их на оборонительные линии англичан, которые затем пускали в дело копья, мечи и прочее холодное оружие. Только в конце XV и в XVI веке лонгбоу превратился в общественном сознании в совершенное непобедимое оружие.
Робин Гуд как йомен очень соответствовал образу средневекового преступника, ведь по результатам исследований разбойничали вовсе не отбросы общества, а как минимум крестьяне среднего достатка. Более того, многие действительно любили блеснуть отвагой и вытворить что-нибудь этакое, вроде побега из замка или освобождения приговорённого прямо под виселицей. Правда, реальные бандитос всё же грабили кого угодно, даже самых нищих соотечественников, и в отличие от баллад по подсчётам историков женщины составляли 37% убитых разбойниками.
https://antoin.livejournal.com/842747.html

Английские разбойники 14 в.

скрытый текст«Заметьте, что среди всех народов только англичане могут благодарить Господа за особую привилегию, ибо говорят, что Ирландия и Уэльс переполнены разбойниками, которые воруют у своих соседей коров, волов и прочий рогатый скот, за что их и зовут открыто «разбойниками». Но в Англии — восхвалим Господа — всё не так. Что мы находим вместо этого? Среди нас джентльмены зовутся «шавелдурами»[сленг, означает банды землевладельцев-джентри, которые промышляют набегами и разбоем] и «рифелурами» [сленг, означает разбойников], ибо такие люди врываются в сокровищницы богатых, забирают имущество, угоняют стада, грабят священников, и не испытывают угрызений совести. Вместо того, они очень счастливы, когда удаётся ограбить аббата, приора или другого монаха, и они говорят: «Несомненно, это была Господня воля, что этот крестьянин, монах или фра повстречал нас сегодня». Им кажется, будто чтобы они ни делали, они поступают справедливо и разумно. И потому они не делают ничего, для чего они не могут найти оправдания, которое покажется подходящим в результате лживого притворства или искажения». (Неизвестный францисканский монах, 1317 г.)

Видимо, этот монах взял в руки перо, повстречав кого-то вроде сэра Роберта де Райдуэра, который в 1342 году прославился тем, что вместе с бандой рыцарей ограбил пару купцов из Личфилда. Сегодня такое явление называют «преступлениями меховых воротников» (fur-collar crimes) по аналогии с современными преступлениями «белых воротников».

Интересно, что большинство людей в то время больше симпатизировало этим преступникам, а не их жертвам или судьям. Например, хронист Генри из Найтона описал деятельность братьев Фолвиль в восточных центральных графствах сугубо положительно: «[1326] ...в тот же год, если быть точным — 29 января, господин Роджер Беллерс был убит в Лейчестершире... неким Юстасом де Фолвиллем и его братьями, которых он ранее осыпал угрозами и несправедливостями, и он был убит тремя братьями, когда вместе с ним было более пятидесяти человек, в долине близ Рирсби. Этот человек был угнетателем своих соседей, священников и мирян, из-за жадности до их имущества, которое он мечтал даровать построенной им часовне. [Юстас, Роберт и Уолтер де Фолвилль в этом нападении были не одиноки, но их сторонников было меньше, чем у Беллерса. Удар ножом по Беллерсу нанёс другой человек — Ральф ля Зуш. Нападение произошло, когда Беллерс ехал из своего манора в Лейчестер. Неравенство сил Найтоном подчёркивается как знак, что Бог помогал братьям против деспота. По итогам был судебный процесс, шесть человек обвиняли, но никого не осудили, а ля Зуш сбежал из-под ареста и с другими главными преступниками временно покинул страну. Вернулись они после переворота, учинённого королевой Изабеллой, и сразу отметились серией ограблений. В 1327 году четверо Фолвиллей были амнистированы.]
В 1331 во всей Англии заседал trailbaston [дословно «несущий дубину», изначально так называли бандитов времён Эдуарда I, нападавших на владения королевских ленников, когда те были на королевской службе, а также сам такой грабёж, потом так стали называть созданные в 1304 году для борьбы с такими грабителями специальные суды, слово вышло из употребления в конце XIV в.] и многих объявил вне закона во всех местах. За это Ричард де Уиллоуби, королевский судья, был захвачен после Рождества, когда он ехал в сторону Грэнтэма, Ричардом де Фолвиллем, священником прихода Тей в Ратленде, который был необузданным и отважным человеком, склонным к насилию. Его отвели в ближайший лес, где собрались сообщники, и там принудили заплатить выкуп за его жизнь в размере девяноста марок и поклясться всегда соблюдать их указания». [Цель trailbaston'а состояла не только в наказании непосредственных исполнителей преступлений, но в расследовании дел и привлечении к ответственности тайных заказчиков или зачинщиков, которые сначала побуждали преступников, а потом укрывали их от правосудия. Частыми стали жалобы на то, что судьи слишком неразборчивы в своих поисках виновных, но есть подозрение, что эти жалобы писались настоящими преступниками с целью опорочить своих судей. Что касается Уиллоуби, то его много кто не любил. Через несколько лет после этого происшествия его судили за коррупцию, говорили что он «продавал законы так, как будто они были волами или коровами», приговорили его к уплате 1500 марок штрафа, но это доказывает только нелюбовь к нему со стороны тех, кого он судил, а что было на самом деле, неизвестно.]

Кроме Ричарда де Фолвилля, в захвате Уиллоуби участвовали и вышеупомянутые три брата, а также пятый, Лоуренс. Был ещё и шестой, Томас, который братьям не уступал. Вот такая дружная семейка, за исключением седьмого брата, Джона, который единственный жил тихо, не нарушал закон и даже какое-то время работал шерифом. Отец Ричард по количеству убийств и прочих преступлений считался третьим (вторым был Роберт, а лидировал Юстас с пятью убийствами, изнасилованиями и кучей других фелоний). Он и его сообщники к тому времени уже были известны массой грабежей, побоев и требований выкупа пленников, о чём шериф Ноттингема сообщал королю. В 1329 году братья послужили королю в подавлении мятежа графа Ланкастера и за это получили общую амнистию, но даже служа в королевской армии отметились новыми кражами. В 1330 году был приказ братьев арестовать и доставить в Ноттингемский замок, но исполнить его не получилось. Братьев нередко нанимали другие лорды, чтобы например поломать мельницы конкурентов. Так братья и продолжали резвиться, уходя от всех попыток их судить, периодически получая амнистию и опять возвращаясь к излюбленному занятию. Затем они активно служили в военных кампаниях короля, и в основном умерли своей смертью. Ричарда в 1341 году наконец отряд шерифа осадил прямо в церкви. Он и его сторонники вели оттуда ураганную стрельбу из луков, одного человека убили и многих ранили, но в итоге силы правопорядка ворвались внутрь, буйного попа вытащили и сэр Роберт де Колвилль обезглавил его со всеми сообщниками, не собираясь устраивать очередной бесполезный суд. Затем отважному шерифу по указанию папы Клемента VI было даровано особое отпущение грехов за убийство священника.

Та самая церковь.

Возникает логичный вопрос, поменялось бы мнение хрониста, если бы его самого благородно ограбил герой-разбойник? Тем не менее, Фолвиллей помнили даже поколение спустя, и постепенно образ их всё больше сиял. Уильям Ланглэнд, 1377 г.: «И некоторые скакали и возвращали то, что было незаконно отобрано; Божья благодать научила их побеждать силой своих рук и отбирать у злых людей по законам Фолвиллей».

Ещё один рассказ об английских разбойниках: «Что касается числа обманщиков и растущего числа злоумышленников, эта становится позором для страны даже в глазах иностранцев. Количество злоумышленников растёт, несомненно, как и различных мошенников, лжесвидетелей и пособников преступников. Злые люди умножаются, и злые поступки совершаются всё чаще с наглостью: грабёж, увечья, убийство, переломы рук и ног, жестокие побои и всё это с дерзостью негодяев или тех, кто даёт им поддержку в их злых деяниях, так что никто не осмеливается арестовать их или заключить в тюрьму. В светском или мирском обществе разбойники, убийцы и им подобные спасаются от повешения из-за их благородного происхождения или за деньги: ибо двенадцать разбойников освобождают тридцать перед лицом судьи. ...В этом-то и причина, почему так много разбойников и убийц: потому что в этой стране, где нет правосудия, разбойники и убийцы растут числом. Разбойники, убийцы и мошенники находят убежище под ...защитой негодяев. ...Собаки охотника менее охотно подчиняются приказу ...чем те, кто делает всё, что им прикажет знатный защитник, будь то избиение, грабёж или убийство. Тот, кто может привлечь на свою сторону больше разбойников и убийц, будет настоящим господином». (доминиканский проповедник Джон де Бромъярд, 1330 г.).

Действительно, богатые люди легко окружали себя бандитами, которые кого надо принуждали или защищали хозяина, а правовая система была довольно сильно коррумпирована. Центральная власть начала целенаправленные меры по восстановлению правопорядка, но часто честные и деятельные шерифы и констебли оказывались слишком малочисленными. Один шериф сказал разбойнику: «Будь уверен, я остановлю тебя во что бы то ни стало или убью, и мне наплевать, что на мою голову обрушится гнев твоего высокопоставленного защитника», но многие шерифы были менее склонны к самоубийству. Среди джентри и их слуг стали популярны песни и рассказы о невиновных людях, которых влиятельные враги заставили искать убежища в лесу. Там они вынуждены жить за счёт грабежа и браконьерства, но эти преступления расцениваются как вынужденные и оправданные. Затем изгнанник находит способ отомстить и восстановить своё доброе имя, после чего живёт уже на правильной стороне закона.
В реальности же обычно трудно провести грань и решить, какой преступник был настоящим, а кого преступником делала несправедливость, потому что о своей невиновности говорили практически все. Более того, английские судьи в то время не знали, что даже когда им удастся повесить хотя бы некоторых разбойников, в будущем англофобы будут считать это доказательством неоправданной жестокости английского права.
https://antoin.livejournal.com/838682.html

Особо, о "рифелурах" и "шавелдурах", ибо в обычном толковом словаре английского я их не обнаружила. Зато нашла в словаре средневекового английского.
скрытый текстhttps://quod.lib.umich.edu/m/middle-english-dictionary/

rifeloure - ст.фр. - (rī̆flere) ;
Also rif(e)loure, riflor, riffler.
Etymology From rī̆flen v.; also cp. OF riflëure, riffleure.
(a) A robber, pillager, plunderer; (b) a hawk that in attempting to capture a bird catches оnly feathers.

shavaldour - (англо-лат). shavaldǒur -
Also schaveldoure, schaldour, schaildor, (in surname) schavaldur; pl. shavaldours, etc. & shaveldores, shavaldres, savaldores, chevaldoures.
Etymology: Aberrant form of chevalēr n., perh. influenced by a local var. or surname in the north of England, which may also have produced
AL schavaldor.
(a) A wanderer, vagabond; also, a gentleman robber near the Scottish border; ?also, a minstrel or entertainer; (b) as surname.

Друзья и соседи: зона повышенного комфорта

Эмоциональные привязанности человека помимо семьи не раз становились объектом внимания медиевистов. Как правило, выдвигались две основных теории: что сообщество соседей в Средние века представляло собой нечто назойливо-досадное, сующее свой нос в чужие дела; или же что соседи, собратья по гильдии и друзья-прихожане, фактически, и представляли собой семью (в расширенном смысле), поскольку высокая смертность и осознаваемая всеми «бренность» человека препятствовала созданию прочных эмоциональных связей между родителями и детьми, заставляя обращаться на сторону.

скрытый текстЧто характерно, в Англии действительно не была распространена разветвленная, патриархальная семья, объединяющая у одного очага представителей трех поколений; концепция «Дома с большой буквы» средневековым англичанам, в отличие от итальянцев и окситанцев, была не свойственна. Не складывалось тесных связей у членов семьи и с крестными. Для английской деревни нормой была т.н. нуклеарная семья – т.е., семья, состоящая из родителей (родителя) и детей, либо только из супругов. Завещания, судебные записи, хроники и прочие документы свидетельствуют, что женатые сыновья редко оставались жить с семьями в родительском доме, если у них была возможность поселиться отдельно (а такую возможность старались предоставить своим детям даже самые бедные арендаторы, владельцы одного-двух акров пахотной земли), а престарелые родители, вместо того чтобы, передав землю и дом взрослым детям, переложить на них и заботу о своем содержании, предпочитали жить отдельно (зачастую специально выговорив для себя возведение нового дома или хотя бы пристройки к старому), пока здоровье им это позволяло.

Более того, старики более чем в половине случаев, став немощными, предпочитали взять в дом помощника или помощницу из числа односельчан, не связанных с ними кровными узами, вместо того чтобы перебраться к сыну или дочери и нянчить внуков! Почтение к старости, скажем прямо, не было свойственно средневековой Англии – пожилые люди (senex), утратившие работоспособность, скорее, представляли собой лишние рты, а иногда и конкурентов для молодежи (скажем, если старик женился на юной девице, лишая тем самым такой возможности молодого крестьянина, вынужденного ждать и копить средства), нежели мудрого наставника и патриарха. Неудивительно, что и старики предпочитали обеспечивать себе спокойную старость при помощи завещаний и юридических контрактов с посторонними лицами, нежели полагаться на традиционные представления о почитании отца и матери.

Иными словами, мы видим, что на соседей в некоторых случаях полагались больше, чем на ближайших родственников; однако значит ли это, что сообщество вторгалось в частную жизнь? Многие исследователи описывают средневековые крестьянские сообщества как подлинную шпионскую сеть, с заглядыванием в чужие окна и последующим вынесением «приговора» за аморальное поведение. Подобное агрессивное любопытство, разумеется, наводит на мысль, что в таких условиях внутри семьи не может быть ни секретов, ни подлинных эмоциональных уз. Если почитать судебные записи, то очень легко представить себе всю жизнь как непрерывную череду ссор, оскорблений и сплетен, потому что, конечно, это и есть те случаи, которые, преимущественно, доводятся до суда. Но, с другой стороны, то, что кажется назойливостью, можно истолковать и попыткой защитить и сохранить семью, вместе того чтобы грубо вмешаться в ее дела. Судебные записи XIII-XV вв. свидетельствуют, что соседи, как правило, вмешивались, если непорядками встревожено было все сообщество или же нарушение выходило за рамки обычных бытовых ссор. В то время как и сеньор и соседи могли потребовать от холостяка или вдовы вторично вступить в брак, они, тем не менее, не диктовали, с кем этот брак должен быть заключен. Их главной заботой было сделать так, чтобы пахотная земля не пропадала и приносила максимальный доход.

Штраф, налагаемый на женщин, родивших ребенка вне брака, а также на девушек, утративших невинность до свадьбы, тоже, вероятно, имел под собой основания не столько морального, сколько юридического толка: и сеньор, и жители деревни в равной мере были заинтересованы в том, чтобы происхождение можно было установить с минимумом разногласий – это было крайне важно, когда возникал спор из-за наследства. В ту пору, когда регулярное ведение приходских книг еще не вошло в обиход, именно соседи становились самыми достоверными свидетелями, которые совместными усилиями, перечисляя актуальные для односельчан события и даты, могли подтвердить, например, что претендент достиг совершеннолетия. Один твердо помнил, что памятное событие случилось на восьмой год царствования нынешнего монарха, другой запомнил, что во время крестин шел особенно сильный дождь, третий именно в ту осень сломал ногу, упав с телеги… и так далее. Во всех случаях, связанных с внутрисемейными разногласиями, целью сообщества было защитить, а не поколебать и разрушить.

Соседи зачастую становились лучшей защитой, которую мог получить сирота, несправедливо обойденный наследник или обиженный хозяином слуга. Если нарушались условия договора – будь то договор на наем слуги или на уход за немощным стариком – именно соседи могли вмешаться в первую очередь и потребовать справедливости. Таким образом, сообщество, на свой лад, опекало «социально незащищенных» лиц – поскольку это было в его интересах. Деревня, раздираемая внутренними распрями и скандалами, скорее всего, была обречена на бедность и постепенное вымирание: пока длятся споры из-за земли, земля остается необработанной, да и общий эмоциональный климат, как правило, ухудшается, исключая тем самым жизненно необходимую для средневекового человека возможность – возможность попросить помощи у других, за плату или в обмен на соответствующую услугу. Насколько насущна была эта необходимость, становится понятно, если вспомнить, например, о том, что, как правило, только у самых зажиточных семей были полные пахотные запряжки – прокормить 2-4 волов бедная семья была просто не в состоянии – а потому большая часть крестьян просто ВЫНУЖДЕНА была полагаться на помощь и добрую волю соседей, чтобы в срок провести сельскохозяйственные работы.

При этом документы доказывают, что деревенские власти сами отнюдь не считали сплетни ценным источником информации, как это иногда утверждается, и наказывали тех, кто не в меру распускал язык, «к большой досаде всей округи». (Следует заметить: для того чтобы доносы и подглядывания вошли в обиход, они должны поощряться, в идеале материально, или же внедряться под угрозой сурового наказания за недоносительство. Донос имеет шансы расцвести в ситуации «закрытого суда», в отсутствие очных ставок и свидетельских показаний, но при развитой системе поручителей и свидетелей судебной практикой это стать не могло.) Поначалу для сплетников ограничивались штрафами или арестом, а затем, когда со временем наказания стали «изысканней», появились и так называемые позорные маски, которые надевали на сплетниц и сварливых кумушек.

Человек, родившийся и живущий в конкретной деревне, мог рассчитывать на то, что он не останется без помощи в трудной ситуации. Разумеется, помощь в значительной мере определялась экономическим статусом нуждающегося: богатые наследники, потенциальные владельцы обширных пахотных земель, с точки зрения деревенского сообщества были более ценны, чем бедные сироты, которым доставался от покойного отца акр-другой (а то и вообще ничего). Богатый наследник получал опекуна, детально обговоренный контракт, за исполнением которого зорко следило множество глаз, а в перспективе – обучение мастерству/получение образования и выгодный брак, но и бедный сирота мог рассчитывать на то, что его, как минимум, не бросят на произвол судьбы, а пристроят слугой или работником (если не найдется семьи, готовой растить приемыша), ну или хотя бы будут поддерживать доброхотными даяниями. Неплохим вариантом для сироты-подростка также было поступить в «помощники по хозяйству» к немощному старику – тем более неплохим, что зачастую в завещании старик отказывал дом, землю или хотя бы некоторое имущество тому, кто ходил за ним в последние годы.

Т.н. «религиозные гильдии» - сообщества, создаваемые прихожанами – обеспечивали больным или немощным сочленам минимальный уход и периодическую материальную помощь (а поскольку в таких гильдиях, как правило, состояло большинство жителей деревни, становится ясно, насколько широка была эта сеть взаимопомощи). В любом случае, главное, что обеспечивало религиозное братство – это достойные похороны усопшему сочлену, снимая тем самым с родственников обременительную необходимость уплачивать значительную сумму. Естественно, подобная «социальная защита» была гарантирована только своим – к чужакам и бродягам в любой деревне относились с подозрением, на них «внутренние законы» не распространялись (разумеется, кроме общечеловеческого милосердия). Поскольку за чертой бедности в среднестатистической деревне жило, как правило, меньшинство (так, в одной из деревень Оксфордшира было семь семей зажиточных, тридцать пять средних и четыре бедных, «живущих подаянием»), большинство жителей могло рассчитывать на плюс-минус ощутимую поддержку сообщества, позволяющую пережить трудные времена, не скатившись в нищету.

Односельчане достаточно заботились друг о друге, чтобы порой рискнуть жизнью, бросаясь на помощь. В коронерских отчетах сплошь и рядом попадаются истории о людях, которые погибли, помогая соседу вытолкать застрявшую в выбоине повозку, потушить пожар, поймать сорвавшееся в привязи животное или привязать лодку. Другие жертвовали жизнью, заступаясь за друзей в ссорах или преследуя убегающего преступника, покусившегося на соседское добро.

https://tal-gilas.livejournal.com/214160.html

Евреи появились в средневековой Англии в основном из северной Франции – они, фактически, пришли вслед за норманнами. Обычно они отплывали из Дьеппа, откуда, при попутном ветре, можно было достигнуть английских берегов через сутки. Переселялись они и с берегов Рейна, а меньшинство приходило из еще более дальних краев – из Испании, Италии, Марокко.

скрытый текстМежду собой английские евреи свободно общались по-французски и зачастую носили французские аналоги еврейских имен - либо, по крайней мере, значились под ними в документах (Бенедикт вместо Баруха, Бонви/Вив вместо Хаима, Бонфаун вместо Тоб-Этема, Дельсо вместо Исайи, Делькресс/Кресс вместо Соломона, Дьедоне вместо Натаниэля). Имя «Исаак» в Англии нередко сокращали, опуская первый слог; от оставшегося “Hak ” произошла сокращенная форма «Хаклин» (Hakelin), точно так же, как Иаков на английской почве стал Конином, а Самуил – Молкином.

Разумеется, попадались в еврейской среде и такие имена, как Томас (Фома) или Питер (Петр), причем в XIII веке их стало заметно больше, чем прежде. Что любопытно, множество английских евреек значатся в документах под интересными – и совершенно нехарактерными – именами: Бельсет (Белассез), Дуселина, Пресьез, Ликриция, Регина, Пастурела, Глорьета, Мирабилия, Брюнета, Бона; иногда даже встречаются имена саксонского происхождения – Светекота, Гертелота, Альфильд. Фамилии, помимо патронимов, обычно указывают на место рождения (Ломбард, Пуатье, Анжу, Франс, Иберия и т.д.) или на особые приметы (Руфус – «рыжий», Легро – «толстый», Лонг – «длинный», Форт – «сильный», Авегль – «слепой»). Обычным правилом в еврейской среде было брать «фамилию» по месту жительства или по имени отца, реже матери. К раввинам, согласно документам, обращались 'Master' (Magister).


Одеждой английские евреи 12-13 вв. напоминали прочих своих современников, за исключением лишь некоторых специфических элементов костюма. В 12 в. такими специфическими элементами были плащ с капюшоном, а также остроконечная шляпа (но лишь в 1267 г. она была предписана для обязательного ношения). Волосы (но не бороду) позволялось отпускать до изрядной длины. Женщины носили головной убор, «похожий на корону», и покрывали волосы платком.

Возможно, чересчур большое сходство в одежде с местным населением, от которого евреев желательно было дистанцировать, и побудило ввести в обиход опознавательные знаки, которые в европейских странах окончательно утвердились после Латеранского собора в 1215 г. (причем в Англии – быстрее всего). В 1218 г. всем взрослым евреям было приказано, находясь в населенном пункте или вне его, пешком или верхом, носить на одежде нашитый кусок белой ткани или пергамента, дабы отличаться от христиан. Этот белый знак имел форму т.н. табулы – легендарных скрижалей, на которых были записаны десять заповедей и которые символизировали Ветхий завет. Это предписание повторили в 1222 году, на соборе в Оксфорде, где было постановлено, что евреи обоего пола должны носить на груди знак в два пальца шириной и в четыре длиной, отличающийся по цвету от остальной одежды. Король Эдуард I в 1275 г. внес некоторые поправки в указ. Отныне знак из желтой тафты, в шесть пальцев и три шириной, установленной формы, надлежало носить нашитым на одежду, над сердцем, каждому еврею старше семи лет. Видимо, еврейки особенно упорствовали в нежелании носить «знак стыда», потому что на двух последующих соборах было отдельно оговорено, что женщинам надлежит носить «табулу» наравне с мужчинами.

Как и повсюду в Европе, евреи имели статус servi camerae regis, то есть, «слуг королевской казны». Иными словами, правитель имел право в любое время обложить евреев дополнительными налогами в пользу казны, но в то же время был обязан их защищать, если они терпели притеснения от кого-либо. Генрих II своим судебным рескриптом положил начало официальной сепарации евреев. Специальный указ 1253 г. гласил: «Ни один еврей не имеет права оставаться в Англии, если он не служит королю; и с момента рождения всякий еврей, женского или мужеского пола, должен тем или иным образом исполнять королевскую службу». В так называемых «Законах Эдуарда Исповедника», которые в достаточной мере выражали точку зрения общества середины 12 в., отчетливо сформулировано отношение к евреям в тот период: «Все евреи, в какой бы части королевства они ни находились, находятся под королевской защитой и опекой, и ни один из них не смеет отдать себя под покровительство какого-либо другого влиятельного лица без королевского позволения, ибо сами евреи и их имущество принадлежат королю. Следовательно, если кто-нибудь решится удерживать еврея или отбирать у него деньги, король, по своему желанию и мере возможности, может предъявить на них права как на свои собственные».

Однако, невзирая на свою «подзащитность», евреи не обладали полными правами сравнительно с христианским населением. Еврей не имел права свидетельствовать в суде против англичанина; им возбранялось держать в доме христианских слуг, лечить христиан, заниматься обучением и воспитанием христианских детей; строго возбранялись смешанные браки и сожительство. Человек, зашедший в дом в еврею или остановившийся поболтать на улице, мог навлечь на себя различные неприятности, до обвинения в колдовстве или ереси включительно. Иными словами, общение христиан и евреев должно было быть сведено к минимуму и касаться исключительно деловых вопросов, раз уж возникала такая необходимость. Евреи не имели права занимать административные должности, предполагающие главенство над христианами; им возбранялось даже жить в одном доме с ними.


О женщине, вошедшей в дом к еврею. Ок. 1193.

«Годелива из Кентербери, набрав воды (освященной в церкви св. Фомы) в деревянное ведерко, прошла мимо дома, принадлежавшего некоему еврею, и приняла приглашение войти от еврейки. Поскольку она была сведуща в чарах и колдовстве, она нередко лечила больную ногу упомянутой еврейки. Но, стоило женщине войти в проклятый дом, как ведро разлетелось на три части и святая вода пролилась, и тогда Годелива поняла, что совершает неблагое дело. Больше она к помянутой еврейке не ходила».


Ок. 1184 г. Жалоба на то, что евреи пьют с христианами.

«Удивления достойно, что в Англии им позволяется покупать крепкие напитки у местных жителей и распивать их вместе с ними. Закон должен воспретить евреям пить с христианами на том основании, что из-за этого бывают смешанные браки».


Евреи, принявшие христианство, уравнивались в правах с местными христианами. В свою очередь, им воспрещалось поддерживать связи с родственниками, не желающими креститься.

Еврей не должен жениться на христианке, а христианин на еврейке; если же они совершат сие, то будут повинны в грехе прелюбодеяния, и их будут вправе обвинить» (Кстати, в некоторых областях в Германии в 13 в. действовал более суровый закон: «если христианин согрешит блудом с еврейкой или еврей с христианкой, то надлежит привязать их друг к другу и сжечь»).

Герфордская еврейская община процветала с 1218 г.; известно, что старейшиной ее был некий Хам (Хамо), один из богатейших евреев графства. Когда в Герфорде начались погромы, многие евреи перебрались в Оксфорд. В еврейском квартале города доминиканцы выстроили свою церковь, имея целью обращать местных евреев в христианство. Однако же получилось наоборот: в 1222 г. дьякон этой церкви принял иудаизм, был обрезан и женился на еврейке. Он был передан светским властям и сожжен за вероотступничество.

Сер. 13 в. В документах значится еврейка, получившая в крещении имя Кларисия. Скорее всего, она была крещена в совсем юном возраст (известно, что ее отец был повешен, но неизвестно, за что – возможно, девочку крестили насильно). Спустя десять лет после крещения Кларисия переселилась в Эксетер, откуда была родом, где и вышла замуж за местного жителя (христианина) и родила в браке двоих детей – Ричарда и Кэтрин. (Иными словами, изначальная принадлежность к иной вере и нации не помешала новоявленной Кларисии вступить в брак, как обыкновенной англичанке, а равно не вызвала никаких сомнений у ее будущего мужа.)

Нет никаких достоверных свидетельств того, что евреи селились в Англии до 1070 г. В Книге судного дня зафиксирован один-единственный человек, носящий имя Манассея (причем в глуши Оксфордшира), хотя, возможно, это всего лишь англичанин, получивший необычное ветхозаветное имя.

Во всяком случае, известно, что руанские евреи прибыли в Англию по приглашению (если не по приказу) Вильгельма Завоевателя, чтобы наладить на покоренных землях банковское дело и торговые связи между новыми английскими владениями и старыми французскими. Английские и северофранцузские еврейские сообщества были тесно связаны родственными узами; туда и обратно непрерывно пересылали священные тексты и ездили раввины.

Будучи единственными «аутсайдерами» в однородном христианском обществе тогдашней Англии, евреи находились под опекой короля – иными словами, в непосредственной юрисдикции монарха и под его защитой. Этот статус позволял им перемещаться по королевским дорогам, не платя дорожных пошлин, давал возможность владеть землей, непосредственно полученной от короля, а также, в случае необходимости, искать убежища в одном из многочисленных королевских замков, выстроенных по всей стране вскоре после норманнского завоевания. Упомянутые привилегии, подозрительное отношение к иудеям, которое особенно усиливалось в период крестовых походов, и восприятие евреев как королевских слуг (наряду со сборщиками налогов, лесничими и прочими нелюбимыми в народе личностями), вероятно, и послужили причиной того, что евреи быстро сделались объектом общей неприязни, которая перерастала в настоящую ненависть всякий раз, когда городской толпе нужна была жертва или когда между христианином и евреем возникала ссора. В то же время есть и свидетельства того, что в некоторых случаях еврейская диаспора устанавливала достаточно дружественные отношения с соседями-христианами. Так, например, было в Оксфорде, где до 1140-х гг. существовала крепкая еврейская община, очень редко страдавшая от потрясений. Именно в Оксфорде, где в 12-13 вв. основная масса документации хранилась в колледжах (а в 1279 г. прошла подушная перепись населения), жизнь еврейской диаспоры была задокументирована лучше, чем где бы то ни было.

Опека над евреями как над прямыми подданными короны приносила ощутимую выгоду как (теоретически) евреям, так и королю. Евреи и их имущество всегда находились в королевском распоряжении. Таким образом, король имел право брать с них в любое время по своему усмотрению специальные налоги (т.н. таллажи), если не удавалось выжать дополнительные средства у баронов. Впрочем, короли норманнской династии и династии Плантагенетов быстро поняли, что евреи будут гораздо более полезны, если дать им возможность беспрепятственно заниматься делом – ссужать деньги, посредничать в международной торговле, да и просто накапливать личное богатство. В еврейских сообществах, фактически, хранился готовый к употреблению капитал, который король мог затребовал при необходимости.

Моисей из Герфорда пожертвовал 3000 фунтов на постройку Вестминстерского аббатства. В другой раз, чтобы оплатить возведение городской церкви, еврейскому сообществу пришлось продать свои свитки Торы. На Пасху на герфордских евреев был наложен таллаж в пять тысяч фунтов, и всех, кто не смог внести свою долю, пригрозили посадить в городскую тюрьму. Зато на Михайлов день, ознаменованный еще одним таллажем, в тюрьме оказалась вся еврейская община, которая не смогла собрать требуемые 500 марок.

После смерти Вильгельма Завоевателя в 1087 году, его второй сын, Вильгельм Руфус, ставший английским королем, весьма ценил евреев. Не раз он проводил диспуты при своем дворе между католическими священниками и иудеями и, согласно преданию, в шутку говорил, что принял бы иудаизм, окажись аргументы раввинов достаточно вескими. Вильгельму Руфусу удавалось предотвращать в Англии еврейские погромы, которые в это самое время происходили во Франции и в Германии. Волна погромов захлестнула целый ряд европейских стран в преддверии Первого крестового похода в 1096 г. Генрих I, наследовавший Руфусу, оставил евреев при дворе и продолжал ту же политику – он даже издал официальный указ, где подтвердил право евреев на королевскую защиту и даровал им целый ряд привилегий; благодаря этому в течение 35 лет еврейские сообщества в Англии процветали и развивались, а также расселялись еще глубже в провинции.

Гражданская война между Стефаном и Матильдой, длившаяся 19 лет, не зря получила название «долгой зимы». Страна погрузилась в хаос и анархию; Стефан не в силах был обеспечить покровительство даже ближайшим подданным, не говоря уже о евреях, и еврейские сообщества оказались отданными на милость тем, кто в настоящий момент держал в своих руках тот или иной населенный пункт. Отсутствие какого-либо закона и порядка сделали путешествия по дорогам в высшей степени опасными; считается, что именно в этот период английские евреи почти полностью забросили торговлю и стали заниматься исключительно ростовщичеством – занятием, которое Библия воспрещала, а потому христиане всегда охотно предоставляли его евреям. В 1179 году вышло постановление Третьего Латеранского церковного собора, запрещающее христианам под угрозой отлучения от церкви взимать проценты за ссуду. Ростовщиков обвиняли в том, что они «торгуют временем», которым не имеет право распоряжаться ни один человек. «…повсюду укоренилась процентная ссуда, так, что многие оставляют другие занятия, чтобы начать давать деньги в рост, как будто это занятие является разрешенным, хотя в обоих Заветах оно порицается». Далее в тексте постановления следуют угрозы отлучения от причастия и применения других кар. Но так как христиане не признавали евреев «своими», то не было запрещения занимать у евреев деньги, а евреи не преследовались за ростовщичество по отношению к христианам. По существу, ростовщичество стало гласной или негласной привилегией евреев. В то же время переход евреев к ростовщичеству понизил их общественный статус, создал в восприятии христианского окружения не просто отрицательный, но зачастую еще и демонизированный образ еврея.

Во время смуты Стефана и Матильды Оксфорд несколько раз переходил из рук в руки. В 1141 г. Матильда была осаждена в Оксфордском замке; остро нуждаясь в деньгах, она забрала у местных евреев золото, прежде чем бежать из города по льду замерзшей Темзы. Оксфордский замок перешел в руки Стефана, который, намереваясь преследовать беглую кузину, также потребовал у городских евреев денег. Оксфордский хронист, монах Найджел, пишет: когда оксфордские евреи пожаловались, что их полностью обобрала Матильда, Стефан в ярости поджег первый же попавшийся в городе дом еврея, некоего Аарона сына Исаака, и пригрозил сжечь дотла все еврейские жилища, если ему немедленно не принесут требуемых денег.

Когда на трон взошел сын Матильды, Генрих Плантагенет, унаследовавший трон после Стефана, евреям вновь было даровано положение «подзащитных короля». К тому времени христианские ростовщики, особенно в Ломбардии и Кагоре, не смогли устоять перед выгодами, которые сулила дача денег в долг, и принялись конкурировать с евреями. Так или иначе, в годы правления Генриха II Англия переживала экономический подъем, и спрос на кредиты был весьма велик. Еврейские общины в Лондоне, Оксфорде, Линкольне, Бристоле и Норвиче стали самыми крупными и богатыми в Англии. Когда в 1186 г. скончался некто Аарон из Линкольна, король назначил специального чиновника, чтобы оценить стоимость его имущества, движимого и недвижимого, и в точности высчитать сумму налога на наследство (таков был один из главных способов английских монархов обогащаться за счет имущества евреев).

В 1144 г. норвичские евреи были обвинены в ритуальном убийстве мальчика по имени Уильям, которого нашли в лесу мертвым, с многочисленными колотыми ранениями. Агиограф Уильяма, Томас Монмутский, утверждал, что существует некий международный «еврейский совет», на котором старейшины избирают страну, где должно произойти следующее ритуальное убийство. Именно таким образом, по Томасу, был похищен и убит (распят) Уильям из Норвича. Легенда переросла в культ, Уильям был канонизирован, в местную церковь началось паломничество. «Один ученый еврей, который уже давно обратился в христианскую веру, рассказал, что некий человек, который считался между евреями пророком, под конец жизни предрек, что секретное снадобье, которое их спасет, надлежит делать лишь из христианской крови. Нечестивые евреи последовали этому совету и принялись ежегодно проливать христианскую кровь, в надежде обрести облегчение». Томас Монмутский добавляет, что евреи неверно поняли слова своего пророка, который имел в виду не кровь любого христианина, а исключительно (притом в символическом смысле) кровь Христа – единственное и подлинное спасение от всех душевных и физических мук. Так, по одной из версий, злополучная выдумка, обращенная неким крещеным норвичским евреем в 1144 г. против своих бывших единоверцев, положила начало зловещему феномену, который распространился по всей Европе – т.н. Кровавый навет, обвинение в том, что евреи похищают и убивают христианских детей во исполнение ритуалов иудейской Пасхи.

Возможно также, что история о ритуальном принесении детей в жертву возникла в 12 в., когда христиане становились свидетелями странного, на их взгляд, поведения евреев во время Первого крестового похода. Бывало, что евреи в захваченных городах и селениях кончали жизнь самоубийством, предварительно убив собственных детей, чтобы избежать насильственного крещения. Отсюда недалеко было до утверждения, что раз евреи способны на убийство родных детей, значит, они способны и на убийство любого ребенка.

Большинство глав норвичской еврейской общины были казнены в результате ни на чем не основанного обвинения. Богатство евреев, достигших процветания при Генрихе II, неизменно вызывало недовольство многих и многих лиц, находившихся у них в должниках. В 1168 г. обвинение в ритуальном убийстве ребенка было выдвинуто против глостерских евреев, и вновь последовали убийства. В 1171 г. массовая истерия перекинулась в Северную Францию, и все еврейское население Блуа (около 40 человек) было сожжено. Если христианский ребенок погибал от несчастного случая или по невыясненной причине, всегда был шанс, что обвинят евреев – так произошло в Бери-Сент-Эдмунд в 1181 г., в Бристоле в 1183 году, в Винчестере в 1192 году, в Лондоне в 1244 г. и в Линкольне в 1255 г. Хьюго Линкольнский, найденный мертвым в колодце в еврейском квартале, стал еще один канонизированным малолетним мучеником.

Ричард Львиное Сердце продолжал покровительствовать евреям, в первую очередь, по финансовым причинам, хотя, по одной из версий, воспретил представителям еврейских общин присутствовать на коронации и приказал весьма неучтиво вытолкать тех, кто принес ему дары в честь столь знаменательного события. Тем не менее, население, обремененное долгами и охваченное горячкой очередного крестового похода, вновь устроило целый ряд погромов – в Лондоне, в Норвиче, в Линне и Йорке еврейские диаспоры были истреблены почти целиком. Йоркские евреи, оказавшиеся в ловушке в городской башне, покончили с собой. Толпы погромщиков сжигали все долговые расписки. Разумеется, король позднее наказал «отличившихся» наибольшими зверствами, но ими оказались те, кто по ошибке сжег дома христиан. Ричард издал несколько дополнительных указов в защиту евреев и назначил специального чиновника, последовав примеру отца (с той разницей, что Ричард сделал эту должность постоянной). Для лучшей сохранности деловых бумаг двадцати пяти городам было приказано учредить «архив» - городское собрание документов, за которыми следили выборные представители обеих сторон, христианской и иудейской; под страхом сурового наказания в этот архив надлежало направлять копии документов обо всех сделках, заключенных с участием евреев. Власть не собиралась и впредь терпеть тот факт, что сведения о финансовом состоянии евреев уничтожались при каждом очередном возмущении. Когда Ричард попал в плен, необходимость собирать выкуп огромной тяжестью, в том числе, легла на плечи английских евреев
.
Поскольку принц Джон не пользовался популярностью в стране, это значило, что ему всегда не хватало денег и поддержки. В то время как бароны могли попросту, полагаясь на вооруженную силу, отказать Джону в повиновении и в деньгах, которых требовалось все больше и больше, у евреев возможности возмутиться не было. Им пришлось оплатить приданое для дочери Джона, вслед за чем почти немедленно последовал внушительный Бристольский таллаж, который разорил даже богатейшие еврейские кланы. Потеря Джоном обширных владений на континенте не только пробудила давние внутренние конфликты, но и отразилась на английских еврейских общинах. Генрих III, вынужденный раз за разом усмирять баронов, стребовал за двадцать лет от пятитысячного еврейского населения более семидесяти тысяч фунтов; чтобы собрать такую сумму, им приходилось продавать залоговые расписки, зачастую со скидкой, - то есть, по сути, земли должников уходили за бесценок. Разумеется, это вело к тому, что евреи регулярно становились объектом общей ненависти, и в 1263-64 гг. по стране вновь прокатилась волна погромов и убийств. Из всех мест обитания английских евреев только Оксфорд в очередной раз не пострадал, и туда хлынули беженцы.

В 13 в. начался финансовый кризис рыцарского сословия – сказывались многочисленные междоусобицы, все дорожали оружие и доспехи, все дороже обходилось возведение замков, а растущий соблазн в виде новомодных предметов роскоши тем более истощал кошельки. Все больше рыцарей обращались за кредитом к евреям, но в залог приходилось оставлять наиболее надежную и ценную собственность – земли. Доходило до того, что одного из герфордских ростовщиков по имени Аарон король раз за разом напрямую требовал простить того или иного из благородных должников, в знак доказательства своей преданности короне…

В 1232 г. король Генрих III основал в Лондоне дом для обращенных иудеев, известный под названием Domus Conversorum (Дом Обращенных), ныне на Чансери-лейн. Таким образом, выкресты были достаточно отдалены от традиционных еврейских кварталов города, расположенных к северу от Чипсайда. Еврейские кварталы отнюдь не представляли собой гетто; у них были довольно расплывчатые границы, и там селились, в том числе, и христиане. В 12 в. появились специальные постановления, где было указано, каким образом надлежит обращать евреев. Папская политика по данному вопросу была проста и следовала учению св. Августина: рано или поздно все евреи примут христианство, а тех пор их надлежит убеждать, но отнюдь не склонять силой. Так или иначе, эту довольно миролюбивую позицию далеко не всегда поддерживали местные священники, а особенно политические лидеры многих стран Западной и Восточной Европы. Евреев регулярно склоняли креститься, предоставляя им выбирать между крещением и смертью. Возможно, самый печально известный случай произошел в Германии в 1096 г., на пути следования крестоносной армии, когда многие проживавшие в долине Рейна евреи были насильственно крещены или убиты.

В 1286 г. в Герфорде состоялась пышная еврейская свадьба. Аарон из Герфорда был единственным членом местной еврейской общины, кто мог позволить столь роскошные празднества. По улицам прошла торжественная процессия, с музыкой, пением и танцами. Присоединиться к торжеству могли и христиане; хотя священники грозили отлучением всем, кто пойдет на еврейскую свадьбу, кое-кто все же рискнул принять участие в праздничной процессии и свадебном пире, пусть хотя бы в пику нелюбимому в народе герфордскому епископу Ричарду Суинфилду. Ослушники были отлучены от церкви.

Томас Кэнтилоуп, заметная фигура в истории Герфорда, был «непримиримым врагом евреев». Он получил от короля Эдуарда I специальное разрешение проповедовать среди евреев в попытке склонить их к принятию христианства. Впрочем, когда было предложено допустить крещеного еврея в комиссию, расследовавшую дело о фальшивомонетчиках, сама мысль о том, чтобы сидеть в судилище рядом с евреем, повергла Кэнтилоупа в ужас, и он устроил скандал прямо в присутствии короля. «Со слезами на глазах он угрожал немедленно уйти с занимаемой должности», и король сдался. К счастью для герфордской общины, Кэнтилоуп нечасто показывался в своем диоцезе.
https://tal-gilas.livejournal.com/185594.html

Средневековые вдовы.

Средневековое общество предлагало не так уж много опций для одиноких людей. Выйдя из юношеского возраста, большинство вступали в брак; старые девы, живущие мирской жизнью, были в принципе редки, да и английское слово «bachelor»* в своем значении отличалось от современного.

*bachelor – в XIV в. это слово употребляется в значении «молодой человек, проходящий курс обучения» (оруженосец, подмастерье, студент, отсюда и «бакалавр», от лат. baccalaureus или baccalaureatus). Подобный статус, как правило, был неразрывно связан с холостой жизнью, но в современном употреблении значение слова bachelor, скорее, сузилось

В средневековой деревне быть главой дома, не имея при этом спутника жизни, могла либо вдова, либо местный священник. Демографические исследования показывают, что женщины, как и в наше время, чаще переживали своих мужей, но реже, нежели мужчины, вступали в новый брак. Старая крестьянская поговорка гласила, что дом устоит без пахаря, но не без хорошей хозяйки. Неудивительно, что большинство вдовцов стремились поскорее жениться вторично. Для вдов же со смертью супруга открывался целый ряд новых вариантов, которые были недоступны для них прежде. Вдовы, в юридическом и личностном плане, переходили на иную ступень и начинали играть главную роль в устроении собственного будущего – и будущего своих детей. Вдова могла заключать контракты от своего лица, устраивать помолвку детей, самостоятельно принимать решения насчет нового вступления в брак. Новообретенная свобода, разумеется, устраивала не всех вдов – одни с удовольствием пользовались ею, а другие страдали. Но главный интерес для нас представляет вопрос, каким образом крестьянские вдовы вели себя, оставшись в одиночестве. Речь здесь пойдет не о престарелых вдовах, а о женщинах, овдовевших в молодости или в расцвете лет.

скрытый текстЕсли опираться лишь на литературные источники, напрашивается вывод, что вдовы были сплошь бедны и беззащитны. Всем памятно чосеровское описание бедной вдовы из «Кентерберийских рассказов»:

Близ топкой рощи, на краю лощины,
В лачуге ветхой, вместе со скотиной
Жила вдова; ей было лет немало.
Она с тех пор, как мужа потеряла,
Без ропота на горе и невзгоды
Двух дочерей растила долги годы.
Какой в хозяйстве у вдовы доход?
С детьми жила она чем бог пошлет.
Был продымлен, весь в саже, дом курной,
Но пуст очаг был, и ломоть сухой
Ей запивать водою приходилось -
Ведь разносолов в доме не водилось.
…
Стаканчика не выпила она
Ни белого, ни красного вина.
А стол вдовы был часто впору нищим,
Лишь черное да белое шло в пищу:
Все грубый хлеб да молоко, а сала
Иль хоть яиц не часто ей хватало.

Впрочем, авторы яро порицали тех, кто лишал вдов их законных прав и ввергал бедных женщин в нищету. Рыцарям недаром советовпали «защищать правду, святую Церковь и вдов». В средневековой Англии вдовы представляли собой довольно большое сословие, и у писателей, видимо, были причины задумываться об их благосостоянии. Но вправду ли они всегда были бедны и беспомощны?

Овдовев, женщина имела право получить т.н. "вдовью долю" - треть совместного имущества - а также забрать собственное приданое. По крайней мере, это закон ей гарантировал. Но вдобавок по завещанию муж сам мог оставить жене щедрую часть семейного достояния, закрепив свою волю в соответствующем документе. Варианты были разные: отдать вдове весь семейный надел или его часть в пожизненное владение, заранее оговорить вдовью долю, в которую по распоряжению мужа могли войти земля, дом и различная утварь, или же наказать сыновьям и прочим родственникам достойно содержать вдову. Нигде взаимное уважение в браке не продемонстрировано ярче, чем в завещаниях мужей и в их распоряжениях, которые они делают касательно общего имущества. Душеприказчиком покойного супруга чаще всего становится именно жена, и моралисты отнюдь не возражают против того, чтобы на женщину возлагали такую ответственность – скорее, они склонны предостерегать против излишнего финансового доверия, оказываемого отпрыскам. Широкий спектр вариантов материального обеспечения вдов указывает, что не только мужья, но и общество в целом считало женский вклад в домашнюю экономику достаточно значимым и достойным вознаграждения после смерти супруга.

В документах манориальных судов мы зачастую видим, что мужчина и женщина, вступая в брак, передают порознь свое имущество лорду и заключают с ним договор, чтобы впредь владеть этим имуществом как совместной собственностью. При таком раскладе после смерти мужа жена могла до конца жизни распоряжаться семейным наделом. Разумеется, она должна была исполнять необходимые повинности, обрабатывать землю и платить ренту. Иногда, в зависимости от условий договора, ей приходилось передавать свое имущество сыновьям, когда те достигали совершеннолетия; в таких случаях, дети обеспечивали матери достойное содержание. Из 326 сохранившихся завещаний, составленных взрослыми крестьянами, в 235 упомянуты жены. Шестьдесят три процента из них получили землю и дом в пожизненное владение, три процента – в пользование до совершеннолетия старшего сына, еще три процента – только дом и, наконец, еще три – отдельную комнату в доме. В числе других вариантов обеспечения – выдача вдовьей доли в размере одной трети имущества, возврат приданого, земля за пределами семейного владения и, наконец, отдельный дом. Помимо того, вдовам оставляли деньги, скот, домашнюю утварь, имущество, оставшееся после уплаты всех долгов покойного. В общем, мужья оставляли по возможности щедрые средства на содержание вдов, в норме предпочитая выделить супругам как можно больше, помимо гарантируемой законом трети.

Вдова получала в собственное пользование комнату в доме сына (и «место у очага») или же содержание деньгами и продуктами в тех случаях, когда имущество заранее было распределено среди наследников, или же те были уже взрослыми и способными взять на себя владение землей. Все это вдова получала в дополнение к приданому, которое она принесла в брак и которое она теперь имела право забрать обратно, если только, в свою очередь, она не завещала его своим детям. Если вдова получала во владение дом мужа не пожизненно, а на определенный срок, по его истечении она, как правило, перебиралась в отдельное жилье или также могла получить комнату в доме сына или дочери. Иногда муж в завещании заранее поручал заботу о вдове сыну (зачастую с указанием конкретной суммы, которую надлежало тратить на ее содержание). Как правило, это бывало в тех случаях, когда муж и жена оба уже были нетрудоспособны, и муж старался обеспечить супруге мирную старость. Хотя условия и суммы, разумеется, варьировались, по завещаниям и отчетам манориальных судов мы можем сделать вывод, что мужья, умирая, почти всегда стремились хоть как-то позаботиться о своих вдовах.

Нередко вдовы оставались с маленькими детьми, которых нужно было растить и содержать. Так, в пяти завещаниях в деревне Халесоуэн указан возраст мужчин на момент их смерти – от двадцати трех до сорока четырех лет, и у всех остались маленькие дети. Вдовы платили лорду условленную сумму за позволение осуществлять опеку над детьми и владеть семейным имуществом. В завещаниях мужья поручали женам заботу о детях, зачастую предоставляя им существенную власть над отпрысками, вплоть до права лишить их наследства. Так, Томас Клей из Поттона указал, что его сын Ричард наследует дом и земли после смерти матери «в том случае, если она будет довольна его поведением». Лишь в одном случае известном нам случае муж напрямую объявил, что жена не сможет заботиться о детях (вследствие душевной болезни), и поручил душеприказчикам распорядиться, как они сочтут нужным. Зачастую вдова добивалась у лорда права владеть землей не только от собственного имени, но и от имени наследника, чтобы впоследствии переход имущества совершился автоматически. Изабелла, вдова Патрика, передала свои права на землю сыну Джону, условившись, что он заплатит ей 15 шиллингов 4 пенса на Троицу, а также будет выплачивать ежегодно 6 шиллингов 8 пенсов содержания. В том случае, если сыновей не было, женщина обычно передавала землю зятю, когда дочь выходила замуж.

Судьбы некоторых молодых вдов можно проследить по манориальным документам на протяжении десятилетий. Так, Агнес из Лэнда принесла оммаж лорду за свое имущество в 1286 г. и продолжала владеть землей вплоть до 1306 г., когда ее сыну Ричарду исполнился двадцать один год. В качестве вдовьей доли она получила треть земельного надела, и Ричард заплатил лорду двадцать шиллингов за вступление в наследство и разрешение жениться. В 1313 г. Ричард женился и еще прирастил семейное достояние.

Вдова, оставшаяся с земельным наделом и маленькими детьми на руках, порой находила свои новообретенные обязанности обременительными. Она должна была позаботиться об обработке земли, и это удавалось не всегда. Так, Ева, вдова Уильяма де Колли, подала в суд на Джона Пейна, который не вспахал ее надел, как они договорились. Еще одним распространенным вариантом было сдать землю внаймы, пока сыновья не вырастут. Так поступила Элис, вдова Джона Мера, отдавшая свой надел в аренду на двадцать лет. По истечении этого срока землю надлежало возвратить наследникам.

Вдовство, впрочем, вовсе не обязательно предполагало непрерывную борьбу с трудностями. Многие вдовы переживали настоящий расцвет, обретя самостоятельность и полный контроль над семейным бюджетом. В манориальных хрониках перед нами представют женщины, которые самостоятельно держат большие наделы, покупают и продают землю, заключают замысловатые контракты. Так, Джоанна, вдова Уильяма, условилась, что ее младший сын вступит во владение 18 акрами и отцовским домом, но останется под ее властью вместе со своим имуществом. Явно не бедствовала и другая вдова - Матильда, продавшая соседям муки на 7 шиллингов 4 пенса.

Не все вдовы, впрочем, предпочитали оставаться одни – некоторые при помощи нового брака решали проблемы, связанные с владением землей и содержанием детей. В XIII-начале XIV вв. крестьянские вдовы вступали в новый брак достаточно быстро, потому что зачастую были неплохо обеспечены, владели землей и едва ли могли обойтись без мужчины, способного эту землю обрабатывать. Сходная ситуация наблюдается и в XVI в. Ценность вдов на «ярмарке невест», таким образом, сколько-то зависела от условий на земельном рынке. При огромном спросе на землю, в начале XIV и в XVI веке, вдовы были весьма востребованы. В манорах, где свободных наделов не было, юноши нередко вступали в брак с вдовами. Муж пользовался жениным наделом – и, если переживал жену, то, как правило, вступал во второй брак, уставливая, таким образом, тенденцию: молодой мужчина женился на вдове, затем вступал во второй брак с женщиной, как правило более молодой, которая, овдовев, в свою очередь выходила замуж за молодого человека, и так далее. Принадлежавший вдове надел давал новой семье средства к существованию, по крайней мере, в течение жизни упомянутой вдовы. В период острого «земельного голода» лорды всячески поощряли вдов выходить замуж, чтобы земля не пустовала. Ситуация изменилась в середине XIV в., после эпидемии чумы, когда свободной земли стало в избытке. Многие вдовы даже отказывались от того, что причиталось им по завещаниям, потому что не могли найти ни нового мужа, ни работников, способных пахать и сеять. Молодые люди, в свою очередь, быстро обзаводились собственными наделами. Таким образом, вдовы перестали быть желанными невестами.

Трудно с точностью определить процент вступлений в новый брак. В XVI в. вторично замуж выходили от 25 до 30 процентов вдов; вдовцы делали это чаще. Управляться с хозяйством в одиночку им было тяжелее, чем женщинам, а если у них на руках оставались маленькие дети, тем более желательна была хозяйка в доме. Обычно во второй брак вступали довольно быстро – почти в половине случаев это происходило в течение первого года. Закон не устанавливал никакого конкретного срока траура.

Некоторые мужья, впрочем, в завещаниях напрямик заявляли, что количество имущества, оставляемого вдове, будет уменьшено, если она вступит во второй брак – или же что она получит больше, если не выйдет замуж вторично. Другие, напротив, сознательно наделяли жен землей и имуществом, чтобы они могли вступить в новый брак не с пустыми руками. Так, один крестьянин велел сыну содержать мать, но указал, что в случае нового замужества она вправе забрать с собой половину движимого имущества.

Но, разумеется, не всегда вдове удавалось без разногласий и споров получить причитавшееся ей имущество. В 65 процентах сохранившихся завещаний из Бедфордшира мужчины сделали своими душеприказчиками жен, давая им право распоряжаться семейной собственностью – но в бедфордширских судебных хрониках нередко фигурируют и вдовы, пытающиеся получить просроченные выплаты или законную вдовью долю. Так, в Челгрейве некая вдова подала в суд на собственного сына, объявив, что тот забрал завещанный ей акр земли. Нередко именно сыновей или братьев покойного мужа обвиняли в том, что они лишали вдову законных прав. Когда некий сын перестал выполнять условия, указанные в завещании отцом, судьи оштрафовали его и вернули землю вдове, лишив молодого человека права владеть наделом, пока та жива. Впрочем, порой злоумышленниками бывали и односельчане: так, в 1286 г. перед судом предстал Уильям Вудмаус, который выгнал вдову по имени Молл и ее сына из дома, убил ее собаку, унес десять локтей полотна и плащ - и отказался возместить убытки. Еще один человек, Джон Кейтлин, желая увеличить собственное пастбище, выгнал пожилую вдову Елену Мартин из дома, который затем снес - за что ему было приказано выстроить дом за свой счет, а до тех пор подыскать для вдовы приличное пристанище.

Вдовы, упоминаемые в манориальных отчетах и завещаниях, обладали землями и прочим имуществом, которое могли передавать, завещать, отсуживать и так далее. Но некоторый процент женщин, разумеется, в силу обстоятельств оказывался без гроша, когда умирал главный добытчик в семье. Эти вдовы полагались на общественную благотворительность и перебивались случайной работой и милостыней. Иногда у них не было ни хлеба, ни собственного жилья. Если после смерти мужа на руках у них оставались малолетние дети, им приходилось надеяться исключительно на добрых людей. Такой вдовой была бедная Матильда Шерлок из Пинчбека, "нищенка с тремя детьми", старшему из которых исполнилось шесть. Они жили в хижине, которую сдавал им один из односельчан, и кормились подаянием.

Бывали и женщины, которые отказывались от роли «респектабельных вдов», предпочитая роль «веселой вдовушки», а то и попросту женщины легкого поведения. Так, Изабелла Эдмонд, владевшая земельным наделом, «взяла любовника», за которого, впрочем, впоследствии вышла замуж, когда он заплатил лорду за позволение владеть землей совместно с ней. Менее удачлива оказалась Люси Пофот, зашедшая 30 ноября 1270 года в таверну и познакомившаяся там с неким нетрезвым мужчиной, который попросил «приюта и развлечений». Люси привела его к себе – и наутро была найдена с пятью ножевыми ранениями. А сорокашестилетнюю вдову Сару, принимавшую у себя «трех гуляк», избили и ограбили.

Впрочем, не будем заканчивать на мрачной ноте. Поскольку большинство вдов не спешили вступать в новый брак, изрядное их количество серьезно подходило к новым обязанностям – в первую очередь, к роли управляющего семейным добром – и, возможно, даже принимало их с радостью. Не выходя замуж вторично, они сохраняли власть над своим домом и играли на руку собственным детям – ведь новый муж мог попытаться воспретендовать на их землю или же, переживя жену и в следующий раз женившись, ущемить права детей от первого брака. Вдовство, таким образом, несло с собой как увеличение личной власти, так и сохранение семейной гармонии. Даже для женщин, потерявших мужа в преклонном возрасте, вдовство вовсе не обязательно несло с собой одиночество и страдания: их окружали любящие дети, внуки, племянники и племянницы, друзья...
https://tal-gilas.livejournal.com/233826.html