Что почитать: свежие записи из разных блогов

«Кроме тебя у меня никого не осталось», — Хуайсан чувствует себя манипулятором, говоря это Лань Сичэню, но ничего поделать с собой не может, понимая, что это, в целом, и есть его настоящая сущность.

« Ты — мой единственный брат», — говорит он в попытках принять себя, Сичэня, и всё то, что осталось вокруг них.

А осталась разруха на поле для их жизней, голод по родному плечу и холодные взгляды, которыми теперь все одаривают Хуайсана, и которые он щедро дарит в ответ. Осталось пустое послевкусие предательства на губах «единственного брата» и едва скрываемая горькая улыбка одиночества. Потому что у них обоих теперь осталось только по одному брату... И Хуайсан понимает, что считать себя братом Сичэня он, на самом деле, не может. Но всё равно отчаянно цепляется за попытки выбить себе это место, выпросить для себя если не прощения, то снисхождения, вымолить своё прежнее право быть чьим-то братом. Кому-то нужным, по сути.

«Я о-очень тебя люблю, брат...» — уже не ноет, не клянчит — шепчет Хуайсан в чужие ладони, которые видит вместо лица, смотреть в которое больно и стыдно, отражаться в которых жаль. Поэтому он обнимает руки Сичэня, он целует их краями губ, он с придыханием любуется ими и только просит принять его обратно.

Разве брат не может его понять? Разве брат не может его простить? Минцзюэ был и его близким тоже!

«Ты... Теперь всё, что у меня есть», — Хуайсан отпускает ладони Сичэня, целует края его рукавов напоследок, и так и не дожидаясь должного ответа уходит. Может быть навсегда, может быть за палочкой благовоний.

 

Сичэнь провожает его полным скорби взглядом и сжимает исцелованные ладони в кулак. Тушуется некоторое время на месте и почти вдруг решается с места. Он пробегает лестничный пролёт, замечает дорожку луны, уходящую в никуда, и тормозит. Луна отражает солнце в его защипавших глазах.

 

С тех пор Не Хуайсан избегает любых личных встреч, и поездки в Гусу копятся на чужих плечах.

С тех пор Не Хуайсан не тревожит единственного брата своим незрелым плачем в подол ханьфу.

Лань Сичэнь, снова и снова ловящий взглядом лишь уходящую тень, надеется, что это не от того, что последний названный брат презирает его слабоволие.

Хуайсан сбегает с каждой их встречи, будто чтобы вновь не казаться эгоистичным ребёнком в глазах единственного близкого человека.

 

***

 

Близится октябрь. Облачные Глубины расцветают желтизной начавших гореть осенью листьев.

Глава Гусу Лань чувствует, что начинает гореть вместе с ними, тонкой ломкой соломинкой копошась в остатках всех своих невысказанных слов.

Лань Чжань без стука заходит в покои и присаживается у чайного столика.

— Брат, — начинает он встревоженным тоном, в котором Сичэнь едва ли узнаёт Ваньцзи.

Вэй Ин на него как-то чудно влияет, не то развязывая рот, не то тонкой нитью выжимая чувства наружу. — Я знаю, что Не Хуайсан больше не ездок в наш орден, но мне кажется, что нам следует навестить его.

— Разве Вэй Ин не говорил, что теперь это не важно?

— Для другого... Брат, я думаю ты должен поговорить с ним, обсудить свои чувства.

Голос Лань Чжаня твёрд, но всё равно немного надрывист, он говорит будто бы искренне и смело, но вместе с тем почти осторожно. Точно его мысли смешались в голове с мыслями его дражайшего мужа.

— Тебе Вэй Ин посоветовал поговорить об этом?

— Возможно. Он прав, брат, ты должен решить, простишь ли ты Хуайсана, и сказать ему об этом.

— Я решил, — усмехаясь, буквально перебивает брата Сичэнь. Его мысли строятся в чёткий ряд фраз, которые он хочет донести: — я не смогу простить его за то, что моими руками он убил Яо... Но я не могу и винить его в этом поступке, его действия, в конце-концов, были справедливы и аккуратны. Я не думаю, что всё дело лишь в моём прощении.

Отрывая глаза от столика, Сичэнь понимает, как долго он не моргал, ища самого себя в закоулках тяжёлых чувств.

Лань Чжань молча ему внимает, ожидая услышать причины.

— Мне неспокойно, когда я думаю о Хуайсане... Не так, наверно меня тревожит его молчание. Я пытаюсь смотреть на его спину, думаю о том, чтобы заговорить, и вспоминаю его губы, целовавшие мне руки. Думаю послать ему записку и натыкаюсь на отголоски его слов. — Сичэнь обводит взглядом всю комнату, тоскливо и холодно перебираясь от угла к углу. — Он селится в каждом сантиметре моего взора, и с этим, боюсь, я не могу быть согласен.

Ваньцзи встаёт из-за стола и отряхивает полы своего наряда. Несколько мгновений глядит туда же, где блуждал взгляд брата, и прежним безэмоциональным тоном говорит:

— Я чувствовал себя точно также незадолго до тех пор, пока смог признаться себе в любви к Вэй Ину.

— И тебе стало легче?

— Мне стало свободней.

Брат покидает покои Цзэу-цзуня, так же, как некоторые, не дожидаясь ответа. Сичэнь не винит его за это и даже напротив, мысленно благодарит за право осмыслить сказанное наедине.

 

***

 

Хуайсан провожает взглядом очередную почти растворившуюся струю дыма от палочки благовоний, и делает новый поклон. Его извечный спутник — брат — холодом давно отлитой таблички молчит.

В храме предков Цинхэ Не теперь всегда кто-то молчит, ведь с убийства Цзинь Гуанъяо в клане не осталось ни одного болтуна и балагура. Все стали либо бояться вдруг повзрослевшего главы, либо трепетать перед его величием.

Конечно, Не Хуайсан изменился не сразу, и даже после прощания кое-как из себя строил простоту, но вслед за своим трауром он отправился в Облачные Глубины, и уже после них вернулся совсем чужой.

Поговаривали, что Цзэу-цзюнь обвинял его в смерти последнего названного брата, и видимо горечь тех обвинений лежала теперь на плечах господина.

Одно из таких Хуайсан слышал о себе и лично, проходя к храму мимо нескольких старых адептов ордена.

 

«— ...Именно! Этими самыми руками и сделал.

— Да ну, наш господин хоть и не совсем в себе, такого бы точно не сделал.

— А я говорю сделал! Сам слышал. А иначе, подумай, чего это Цзэу-цзюнь к нам не заглядывает больше? А-а, то-то.»

 

Тогда Не Хуайсан вышел прямо перед ними, поклонился и спросил, есть ли у господина рассказчика доказательства того, что он говорит о главе своего ордена. Видел ли он сам, как рука его главы помыкала рукой Цзэу-цзюня? Видел это кто-то ещё из присутствовавших или его личных тайных знакомых? Ответ он тогда знал заранее, потому что в храме, в самом деле, не было никого, кто видел бы то, чего не было. И тем более там не было никого из ордена Не, кроме самого господина.

 

«—Ты можешь идти, — сказал ему тогда Хуайсан, распахивая свой излюбленный, но порядком потрёпанный временем веер. — Идти так далеко, чтобы ни я, ни кто-либо другой из ордена Не никогда больше тебя не встречали.»

***

 

На седьмой день от разговора с братом Лань Сичэнь решился собрать небольшую группу и с ней двинуться в Цинхэ, чтобы лично встретиться с главой ордена Не и обсудить с ним дальнейшее. Ведь куда, в самом деле, тот сбежит на своей территории и при своих людях?

А сбегать ему уже явно стало привычкой, как привычкой Сичэню стало глядеть на последние пряди его волос, растворяющиеся в черноте ночей Ланлинь Цзинь или в вечном синем зареве Цзян.

Он подобрал трёх крепких юношей из числа последователей, уговорился с ними быть кроткими, но пробивными — скромничающий в своих способностях Не Хуайсан мог запросто отказать в приеме, сетуя на отсутствие поводов.

Юноши согласились быть опорой своего Цзюэ-цзюня в непростых переговорах с верховным заклинателем и удалились из покоев — выдвижение отложили до завтра, — а сам Цзюэ-цзюнь вновь сел обдумать своё дальнейшее.

Но едва соприкоснувшись краями ханьфу с полом подскочил и вышел во двор.

Лёгкий, едва размывающий взор туман оседал на Гусу Лань. Сам Сичэнь едва не осел вместе с ним на ступенях, но вовремя остановился, решаясь сделать небольшой круг.

Идти в тумане было зябко и влажно, тени расплывались по близстоящему лесу бесформенными пятнами, и оттого настроение накатывало столь же трепетно-хмурое и щекотавшее воображение.

Подходя к мосту Сичэнь уже абсолютно явно представлял его последствия, обрисованные собственным сознанием в пару наивных, смеющихся глаз, ресничный край которых скрывал тонкий веер. Глаза смотрели на него и просили быть рядом, а Сичэнь почти тянул к ним руки в ответ и одергивал себя в последние миллиметры до тонкой кожи, шепча о братском долге, которому теперь не бывать.

— Не знал, что господин Цзюэ-цзюнь говорит наедине с собой, — неслышно подкрадываясь сзади отметил Вэй Ин.

— Иногда нужно взглянуть на себя с другой стороны. Разговор прекрасно помогает с этим.

— Мм, не слышал, не слышал... И о чём же Цзюэ-цзуню нужно поговорить с собой? — Вэй Ин уже подошёл вплотную к Сичэню и встал у перил по правую руку от него. Его заинтересованный взгляд будто в усмешку метался по берегам источника и, не находя ничего путного, возвращался к исходному.

— Думаю, что молодому господину Вэю не должно быть интересно о мыслях главы Гусу Лань... — заметил наконец полностью и окончательно прерываемый в своих мыслях Сичэнь и мгновение спустя мысленно ударил себя по спине дисциплинарной линейкой.

Действительно, о чём он только думал? О том, что наивные глаза главы Не хранят в себе, до сих пор, тепло тысячи ласковых солнц и холодную прелесть ещё сотен лун.

Какое распутство.

— Впрочем, — не дав права себе ответить (и в кого такая дурная привычка взялась у адептов Гусу?), призвал к своему вниманию Лань Сичэнь. — Возможно именно неинтерес молодого господина Вэя и поможет решить вопрос, меня терзающий... На днях вы посылали ко мне Ваньцзи с разговором, но возможно, что мне стоит обговорить именно с вами.

— Я-я? — удивлённо протянул Вэй Ин, отвлекаясь от источника и вглядываясь в лицо Цзюэ-цзянь. — И о чём я посылал поговорить с вами Лань Чжаня?

— О Хуайсане, — с удивительным облегчением вздохнул Сичэнь, чувствуя, как холодный трепет от этого имени слабо и вяло скользит к кончикам пальцев и исчезает, сменяясь тёплой растекающейся дрожью.

— Странно, я уверен, что мы не говорили о нём с тех пор, как глава Цинхэ Не покинул Гусу Лань парой месяцев раньше.

— Значит мой брат решил от вашего имени выяснить мои чувства?

Некоторое время они стояли во всё оседающем тумане друг напротив друга и, не проронив ни слова, продолжали, между тем, разговор взглядом.

« Думаю, он хотел прояснить это для вашего же блага».

« Блага? И в чём же здесь благо?»

А благо в том, чтобы знать свои чувства и мысли. Благо в том, чтобы окончательно разобраться с мыслями и чувствами Хуайсана. Благо в том, чтобы найти компромисс в этих нелёгких событиях и не потеряться самим, как терялся Сичэнь в последнее время, разрываясь между скорбью по названному брату, пусть и не лучшему, и жалостью к такому же скорбному, но мстительному главе Цинхэ Не.

 

— Признаться честно, — вдруг вновь заговорил Вэй Ин, обращая внимание Лань Сичэня на то, что уже довольно давно просто молча за ним наблюдал, — я побаиваюсь нынешнего Хуайсана...

Губы его тронула лёгкая, будто вымученная улыбка, а взгляд наконец снова устремился к источнику, отсчитывая виднеющиеся сквозь туман камни на берегу.

— В этом мы с вами похожи... Однако я собираюсь завтра в Цинхэ, чтобы лично поговорить с ним, — всё ещё пробуя на вкус свою решительность, признался в своём должном быть тайным поступке Лань Хуань.

— Уверены?

В качестве ответа он удостоил Вэй Ина кивком.

— Не хотите поехать со мной? — почему-то так и не закрывая тему, которую сам молодой господин, очевидно, хотел бы закрыть ещё признанием своей боязни, вновь отозвался Сичэнь спустя некоторое время. — Вдвоём нам может быть не так страшно.