Что почитать: свежие записи из разных блогов

Записи с тэгом #флэшмоб из разных блогов

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

писанина

#19 Клятва на крови

Канон Корзинка Фруктов
Размер 1199 слов
Заметки вбщт это действительно ближе к реинкарнации по сути. Я как-то сильно задумалась, что объединение в кровную семью должно было произойти отдельно, но канон ответов не даёт. Сигурэ подробностей не помнит, хотя, кажется, более чувствителен к механизму проклятия, чем другие, он просто делает допущение.

Они ведь когда-то не были друг другу кровными родственниками. Все эти звери — говорит однажды Сигурэ старой служанке. Звери были разными, у них не могло быть общей семьи и детей, верно же? Почему тогда мы наследуем это по крови? Служанка хмурится и терпеливым тоном просит господина Сигурэ не говорить такие странные вещи. Ведь духи Зодиака не имеют отношения к земному. Так есть. Так всегда было. Так распорядилась благая сила свыше.

скрытый текст
Сигурэ не слишком много лет, но он не доверяет этой силе. И когда с ним так разговаривают ему тоже не нравится.

Книги честнее окружающих. Лучше большинства людей. Сигурэ читает запоем, что угодно, всё равно. В семейной библиотеке он учится незаметно вытаскивать даже те книги, которые ему совершенно точно не не разрешат листать— «не по возрасту» Хотя возраст — дело наживное, Сигурэ не любит просто ждать.

Но даже книги не дают ответов на его вопросы. Люди с таким и подавно не справятся.

Позже он всё-таки узнаёт новое слово — реинкарнация. В средней школе он уже прицельно пытается разобраться в этом. Это похоже. Очень похоже. Но не совсем так, проклятье всё равно не поддаётся, оставаясь загадкой.

«Знаешь, если они возвращаются в мир опять и опять, то могли бы делать это в любой его части. Мы могли бы родиться на разных концах земли».

«Не могли бы», — отрезает Хатори.

«Ты пытаешься объяснить это через аналогию, но она бессмысленна».

Тоже верно. Сигурэ смотрит в усталое лицо Ха и вздыхает. Зодиакам, древним монстрам, отчего-то мало возвращаться. Они всегда связаны. У них уже много веков общая дорога, общая кровь. Подумать только, что всему виной старая кровь, дурное семейное наследие.

Нерушимые узы. Иногда Сигурэ почти до одури счастлив ощущать эту близость — хотя бы со своими друзьями. Иногда его мутит, и он не знает, от чего больше: от этой привязи, или от мысли, что его дружба, и то, другое, сокровенное, что он хранит глубже — порождение этой старой, гнилой, тяжёлой верёвки на шее.

Был ли он просто обречён — дружить или даже любить? И можно ли назвать эти чувства настоящими? Его собственными? Это бесит его до оскала зубов, и он только надеется, что здесь не прорывается очередная унаследованная от духа привычка.

...Когда-то, возможно, они были разделены. Может быть, они искали друг друга по миру целую вечность. Сигурэ воображает это: долгие годы странствий, в которые его далёких предшественников гнала тоска. Меняющиеся картины стран и земель. Может быть, они однажды не захотели слишком поздних встреч и возможности разминуться. И нашли какого-нибудь колдуна, который связал их кровью.

Должно быть, они даже были счастливы.

Но если и так — Сигурэ знает, что будет ненавидеть их за это столько, сколько проживёт в своём кругу из выглаженных камней, тонкой рисовой бумаги и пышных камелий, за высокими стенами родового гнезда. Он чувствует, что будет ненавидеть этих незнакомцев за то, что они не ценили радость долгожданных встреч с ещё неузнанными и весь мир, лежавший перед ними.

Он не слишком хороший человек.

***

Лёжа на разостланном футоне в гостинной дома Хатори, Сигурэ смотрит на лампу сквозь растопыренные пальцы. Кончики их как будто светятся красноватым.

Кровь всё ещё бежит по телу, неся яд старого обещания.

Ая плюхается рядом, опираясь на его плечо, а Ха лежит с другой стороны и почти спит. Он слишком много занимается, особенно теперь, когда его отец так сдал, знает Сигурэ. Под глазами у Ха тени, их хочется стереть.

«Выпьем ещё!» — радостно объявляет Аямэ.

Хатори настолько вымотан, что даже не рассказывает, почему им не следует этого делать. Его дом — общее убежище, потому что никто не будет их здесь проверять. Даже служанки, если сам Ха скажет им уйти.

Поэтому сегодня они пьют вино. Это один из первых разов, и взрослым знать необязательно.

Сигурэ снова начинает тошнить. Это не совсем от алкоголя, он знает. Он ни с чем не спутает это чувство. Аямэ заливается соловьём, рассказывая очередную абсурдную историю, и Хатори делает попытку отнять у Сигурэ свою тетрадь — Сигурэ её торжественно конфисковал и сейчас опирается на неё локтем.

Это один из тех моментов, когда мир восхитительно-целостный. Умиротворяюще общий, только для них. Наше вечное счастье.

Проклятье.

Сигурэ садится, ловко перепрятав тетрадь под колено.

«А потом эта штука просто... ещё?» — Аямэ обрывает рассказ, одной рукой удерживает бутылку, а второй дотягивается до Ха и дёргает его за рукав.

«Ага».

Хатори вздыхает, и на лице его принятие. Хатори злится на себя и терпит их. И то, и другое — его вечные привычки. Он дорожит ими самими, Сигурэ знает, ими обоими, но всё же... Могли бы они быть друзьями в другой жизни? Иначе? Сигурэ жмурится и снова резко открывает глаза. Его почти душит внезапная злость.

«Эй, мы всегда будем вместе, верно?» — Аямэ опрокидывает в себя стакан и растягиавается на полу. Его глаза в свете лампы полны жидкого золота.

Хатори чуть наклоняет голову. В его улыбке сквозит печаль, и Сигрэ не может её не чувствовать.

«Поклянитесь», — выпаливает он, и это кажется неожиданным даже ему самому.

«Да зач...»

«Сейчас», — Сигурэ, озарённый странным вдохновением, тянется в сторону и вытаскивает из своего позабытого пенала тонкое перо — совсем недавно ему пришла прихоть использовать это вместо традиционной кисти для каллиграфии.

«Что за дурацкая идея», — Хатори смотрит с укором, глаза Аямэ блестят восторгом — таковы вечные, обязательные части его жизни уже целые годы. Сигурэ вдруг снова до скрипа зубов хочется вырвать их обоих из этого. Почти так же сильно, как Акито. Чтобы это всё, всё... не было велением свыше, было чем-то, что принадлежит ему по-настоящему.

Старая, неумолимая связь не поддастся торжественной и глупой подростковой клятве, но это — здесь и сейчас принятое решение. Собственный выбор.

«В чём клясться-то?» — Хатори тоже вытягивается рядом. Это его усталое да делай что хочешь.

«Я знаю, я! Давайте: клянусь, что мы всегда...»

«Тише, Ая».

Сигурэ выдыхает это коротко и резковато, устраивается между ними и смотрит в потолок с минуту.

«Дайте руки».

Он может различить их с закрытыми глазами — у Ха кисти холоднее, чем у Аи.
Сигурэ быстро режет указательные пальцы. Им, и почти тут же, не задумываясь, — себе самому. Им — на поданной руке. Себе — на обеих, по одной на каждого. И откидывает голову назад, закрывая глаза. Стискивает чужие ладони, чувствуя, как между сжатыми пальцами ползут, смешиваясь, тёпые капли.

Поклянитесь.

Поклянитесь, что вы проживёте свою жизнь. Что вы не перестанете мечтать, хотя бы немного, хотя бы иногда — довольно и этого. Поклянитесь, что вы не забудете то, что было.

Когда ты придумаешь себе несбыточное — не вини себя. Когда тебе надоест кото-то из нас — на время, но — пошли его подальше. И если кто-то посылает тебя подальше — не обижайся.

Поклянись, что всегда будешь желать чего-то. Чего угодно, хоть новый карандаш. Для себя.

Поклянитесь, что когда-нибудь станете счастливыми.


«Что за клятва странная такая, ты на ходу выдумываешь абсолютную чушь», — он даже не сердится по-настоящему, Сигурэ слышит. — «А послать тебя к чёрту я могу в любой день и без этого». По губам против воли ползёт улыбка. Сопротивляться у Хатори, большей частью, получается так себе, но Сигурэ этого не говорит. В конце концов, Хатори действительно единственный, кому хотя бы иногда удаётся оставить его с носом или пристыдить. И пальцы у него стали теплее.

«А по-моему, очень поэтично!» — объявляет Аямэ. Громко икает и давится смешком, прижавшись носом к волосам Сигурэ. Ая умеет иногда смеяться над собой. Для Сигурэ это сложнее.

Хатори говорит, что им нужно перевязать порезы. Но глаза у него не открываются, а лежать так втроём слишком удобно. Сигурэ не отпускает руки.

Я буду искать и ждать. Я буду желать для себя.

Эгоистично, невечно, по-земному — однажды мы будем счастливы.

Я клянусь.


Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

* * *

# 18 Лучший из снов

Канон Марвел 616, если точнее — X-men Legacy vol. 2 (оно же Сын Икс в переиздании, что справедливее, но не суть)
Размер 850 слов
Примечания прямой постканон оного, без учёта сочинений Миллигана и тем более Розенберга.

Для меня сны всегда были… своего рода опасной зоной. То есть ещё более опасной, чем всё остальное, чтобы вы понимали. Я, в сущности, знаю, что этому даже есть научное объяснение, включающее в себя скучные вещи о работе подсознания, большей его активности в период сна, переработке информации и прочее бла-бла-бла…

скрытый текстВ реальности (каким бы растяжимым не было на деле это понятие) знание никак не помогало мне все эти годы. Понимаете, можно сколько угодно указывать на факты — сон, эта дрянь, так и останется очень вещественным местом. Я помню, что декорации могут меняться — на протяжении моей жизни это случалось несколько раз. Но всё сводилось к простейшей установке: найди себе нору и сиди тихо. Тогда, возможно (только возможно) получится пережить ещё одну омерзительно-долгую ночь, оставаясь собой. Просто сидя на месте (люди не всегда понимают, как это может быть приятно).


Я уверен, что знаю. Внутри моей собственной головы слишком большой мир, и для меня это не какая-то грёбаная метафора.

Всё это не даёт покоя даже теперь. Я в чужой голове — целиком, пожалуй, впервые в жизни. И как бы я ни был рад поначалу, сейчас я не знаю, что произойдёт. Потому что это я. Вы знаете? Ходячая проблема.

Трещины здесь походят на тонкий узор. Иногда они на стенах зданий, иногда – на земле, а за одну такую трещину где-то вдали, чуть выше линии горизонта, временами цепляются неосторожные облака. Я знаю, что это. Напоминание об утрате, шрамы, оставленные такой ненавистью, которая просто не имеет права существовать. След от удара, нанесённого, чтобы уничтожить.

И всё-таки этот мир — вот он.

Залитый светом и полный ветра откуда-то с моря мир, где снова и снова распускаются цветы в траве, а зелёные деревья и лёгкие башни стремятся к высокому небу, и в их стремлении я не чувствую безнадёжности. Это ново, это потрясающе. Завораживает и успокаивает. Я могу смотреть на это вечно. Рут считают странной, но я-то точно знаю, особенно теперь: безумие не для неё. Моё мнение, как обычно, вряд ли примут всерьёз — но в безумии я разбираюсь. Не так, как врачи, но я же вижу разницу. Уж поверьте.

Сидя здесь и глядя на облака, я пытаюсь разобраться. Я не хочу причинять вреда никому. И я не хочу её оставлять. Оба желания были так сильны, что в итоге получилось это.

Но я не хочу случайно навредить Рут.

По крайней мере, раз у меня больше нет физического тела, я могу обойтись без сна. Не хочется проверять, что именно произойдёт, если...

Я не слежу за временем — здесь оно устроено иначе. В какой-то момент Рут просто возникает рядом со мной. Этот костюм всё ещё напоминает о прошлом, но на ней он смотрится неплохо. Я считаю, что на ней всё смотрится как минимум неплохо.

Для меня она всё делает лучше. Это может быть сколько угодно наивным — не имеет значения. Даже просто сидеть с ней так, в тишине, стоит всего.

— Ты опять о чём-то тревожишься, — здесь Рут всегда будет это угадывать, вот незадача. Нам даже не нужна обычная телепатия. Просто это её мир, а я с недавних пор стал частью его.

— Думаю о том, что произойдёт если я слишком забудусь и ... изменю это место, — там, снаружи, я не слишком часто бывал откровенен, но врать ей здесь и после всего — это слишком.

— Если я всё испорчу.

(опять)

— Дэвид, — Рут фыркает. — Это мой мир.

— А я... (с шансами, одно из самых страшных чудовищ. Сгусток гребучей бесконечно растущей силы)

— ...это ты. Просто ты, — без предупреждения, она опрокидывает меня на траву и пересаживается, устраивая мою голову на своих коленях.

Неожиданно и довольно удобно. Я не уверен.

— Послушай, это может быть...

— В тот момент ты знал всё, — замечает она, — ты бы не причинил мне вреда.

(я скорее согласился бы умереть. Что ж, технически, прямо сейчас меня не существует в реальности).

— Не узнаешь, пока не попробуешь, — Рут наклоняет голову, и свободный конец её повязки щекочет мне нос. А потом на глаза опускается тёплая ладонь. — Спи.

Это неожиданно просто. Я как будто стремительно, но совсем не страшно проваливаюсь в тёплое марево, и реальность — ну, та её часть, которая мне осталась, — тает и меняется. Это похоже на картинки в калейдоскопе, на тени от волшебного фонаря и парковые огни на водной глади — может, она подсказывает, но я понимаю. Я не чувствую страха и нигде не сижу, согнувшись в три погибели. Я просто...

Как давно это было? Если вдаваться в детали, была же когда-то она, обычная жизнь? Тёплые вечера, книги и голоса людей, которые действительно меня любили, свет лампы, истории на ночь и спокойные сны? Теперь это лишь прошлая стёртая возможность, я не был рождён, но прежде, хотя бы однажды? Я почти забыл всё это.

Просыпаться очень странно и какое-то время просто лежать вот так, с закрытыми глазами — тоже.


Рут рассеянно проводит пальцами по моим волосам.

— Не бойся, ничего не случилось.

Я знаю, и от этого так легко, как не было очень давно. Может, вообще никогда.

Никакие твари из моих снов не вырвутся больше — ни сюда, ни в мир снаружи. И сны у меня... путанные и лёгкие, обычные Даже я сам — только здесь.

Пустой и целый. Принадлежащий себе самому — и ей, конечно.

— И как оно?

Спать по-настоящему после всех этих лет?

Так же, как освободиться, наконец, пускай и будучи запертым (теперь я знаю, насколько прочно) в чужом сознании.

— Замечательно.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

Ну кря

# 17 Отражение

Канон Доктор Кто
Размер 2517 слов печальная история о том, как я сначала пыталась впихнуть эту подвернувшуюся под ключ старую задумку в драббл и упс
Заметки Автор совершенно намеренно до опр. момента использует в отношении Метакризиса исключительно чистое "он", а ещё упорно считает, что в этой проблеме двойников не хватало третьего, история которого очень уж иронично параллелится с загонами и концом самого Десятого.

Он растянул губы в улыбке — просто попробовать — и тут же нахмурился обратно. Веселье не задалось, получилось погано. Каким-то странным образом это почти не напоминало того, другого, ну, так, пожалуй, было и хорошо... Вот только всё равно жутковато. Это был и не он сам.

скрытый текстЛицо в зеркале, его и не его одновременно, было усталым и встревоженным.

Он — это он, только то, что осталось. Всё последнее время он думал об этом особенно напряжённо. Быть заменой, как необдуманно решил другой, мучительно не хотелось. Не только из-за себя самого, а ведь он был — был живым, отдельным — нет.

Роза не заслужила такого.

Другой, в конце концов, не учёл составляющие — эта мысль опять вернулась и погнала его по комнате. Нельзя же просто сказать человеку: «сделай так ещё раз, чтобы был тот же результат», когда жизнь изменилась непоправимо. Речь ведь не о простейших химических опытах.

Ха.

Это абсурдно и для Повелителя времени: даже воссоздав события снова и снова, заставив кого-то прожить их опять и опять, нельзя надеяться, что вероятности и возможности не разойдутся, что повторённые действия в какой-то момент не собьются с ритма и не изменятся (непременно, непременно произойдёт), порождая новую ветвь рельности.

У них с Розой даже не было ничего прежнего, чтобы прожить.

Он уже не мог стать копией другого, да и не хотел этого.

Он сам должен был решить, кем ему быть теперь.

Предполагалось, что Роза поможет — снова не им, конечно, даже не ими обоими, опять тем, другим. И это снова было ошибкой, потому что и Роза не могла вернуться к началу. Ей тоже было трудно оставаться собой сейчас, он это знал. Память рисовала её другой, и в этом не было ничего удивительного.

После всего, что произошло...

Он резко остановился, чтобы не начать в ярости пинать мебель. Розе так долго было очень больно, настолько больно, что её свет менялся и мерк. Они пытались, пытались жить, конечно. Но пусть и стараясь по-своему, она не могла помочь ему сейчас, кажется, она даже не могла помочь себе, загоняя себя всё дальше и дальше, проводя целые дни за исследованиями и работой.

Это он должен был ей помочь, потому что таким всё ещё было его желание, такова была его природа тоже, сколь бы несовершенным ни увидел его высокомерный двойник.

Но он пока не чувствовал себя достаточно целым, чтобы протянуть ей руку и попробовать вытащить.

Другой в какой-то момент увидел в ней существо сильнее себя.

Он всё ещё помнил, что она была только девочка, юное человеческое существо, уязвимая и живая — и это не было поводом для удивления и обвинений, это помнилось памятью, опалённой войной и вихрем времени, которой другой словно стыдился.

Но он сам был теперь только частью. Осколком, оставленным отражением, будто бы ещё не принявшим форму.


Как после регенерации. Он вздохнул и потёр лоб. Опять поймал себя на том, что не может перестать думать о людях, как о других существах, не его расы . Это тоже была проблема. Он не был больше Повелителем времени, и с этим следовало жить. Нужно было научиться, привыкнуть. Он был, пожалуй, человеком, пусть и не полностью. Этого оказалось достаточно, чтобы создать проблемы.

Что это значило — похоже, всё ещё предстояло разбираться.

Выходило, что за все годы, отпечаток которых по-прежнему хранился в его голове, другой так и не понял?

У него самого оставалось куда меньше времени, а результатов и сейчас всё ещё не было. Он опять заметался по комнате и на очередном развороте всё-таки не уследил.

Зеркало жалобно задребезжало, и отколовшийся кусок больно расхватил ладонь.

К тому, как вели себя раны теперь, тоже всё ещё следовало привыкать. Ругаясь на четырёх языках, он поплёлся за аптечкой.


***

Усталость и сны тоже были непривычной новинкой. Чем-то трудным. Проваливаться на целые часы в собственную голову, выпадая из реальности, было занятно и страшновато, путаница и эхо в голове оствались пёстрым хаосом и спать совсем как обычные люди он так и не выучился. Но на сей раз решил, что это ему не помешает — он тоже основательно себя вымотал. Возможно, сон даст время отвлечься.

Разумеется, это не сработало, и вместо какой-нибудь прогулки у моря или ещё чего-нибудь подходящего, он обнаружил только темноту и себя — снова перед зеркалом. Зеркало, правда, было не тем, что он разбил сегодня. Оно было заметно больше, казалось старым, хорошей работы и почему-то выглядело смуто знакомым.

Время неприятно растягивалось, как застывающий клей.

Что ж, он мог продложать решать задачу и не тратить его зря. В окружающем дымном полумраке, тихом на этот раз, ходить было не так удобно, как наяву, так что он просто шагнул вперёд.

Отражение в зеркале было... не им. Ужасно похожим, и всё же — нет, стоящий напротив казался чужим, отдельным. Он ожидал чего-то подобного, может быть, даже боялся. Немного.

Но на самой середине неуловимого движения назад, мгновенного, инстнктивного, он невольно застыл. Отражение не повторило шаг. Тот, в зеркале, слегка поднял брови, заметив его, а затем чуть наклонил голову, дружески протягивая руку.

— Это всё ещё сон, — поражённо напомнил он сам себе, оказавшись на полу.
— Ну разумеется, — отозвалось отражение или, вернее, тот, кто им казался. — Было бы неплохо, если бы вы подошли, чтобы я мог составить вам компанию.

— Ещё ближе? — он с сомнением осмотрел оставшееся пространство. И заметил, что в зеркале лежащего за его спиной неопределённого сумрака не было. Просто комната. Старомодная, светлая и опять-таки смутно знакомая. Книги, кресла, тяжёлый рабочий стол. За этим покоем брезжило что-то болезненное, но сколько он ни всматривался, понять не получалось. Воспоминание упорно ускользало, выворачивалось, как строптивый зверёк. Хозяин комнаты чуть наклонился, вопросительно глядя на него.

— Вставайте.

— Сон — действительно странная вещь. И после такого люди ещё умудряются ограничивать возможное в своих представлениях о мире!— проворчал он, хватая чужую руку. Рука была длиннопалая, худая и тёплая. Совершенно обычная. Поднявшись и всё ещё держась за неё, он качнулся вперёд, уже зная, что не встретит преграды.

...В то утро он впервые за два года проснулся по-настоящему — очень по-человечески, выплывая из забытья неожиданно. Глядя за завтраком в осунувшееся, отстранённое лицо Розы, он понял, что времени жалеть себя не осталось совсем.

Ещё никогда другой не бесил его так сильно.

***
Он знал, что вернётся сюда. Сны, в конце концов, были работой подсознания. И теперь он искал здесь ответы, которых не мог дать ему мир снаружи.

За комнатой разворачивался дом — небольшой и уютный, заплетённый снаружи зеленью. Вокруг начинался сад, показавшийся сперва маленьким. Они с хозяином оказались на садовой дорожке почти неожиданно, но он приказал себе не удивляться.

— Я мог бы предложить вам чаю, — заметил его новый, неправильный двойник, — но вы спешите, поэтому...

— Да-да, — он свирепо зашагал вперёд, глядя под ноги. Тропинка растягивалась, петляла, вела неведомо куда. Ладно, так и положено во снах. Чем-то совершенно другим был этот — выглядел он снова почти так же, но смотрел иначе. Что-то такое в нём было...

— Кто ты? — он, наконец, не выдержал.

— Я — это я, — весьма желчно откликнулся его спутник. — Вы в самом деле меня не узнаёте?
— Нет, — он нахмурился, впиваясь взглядом в собеседника, — только одно... ты тоже не он.

Это всё ещё жглось, как бы сильно он теперь не желал отделить себя от другого.

Двойник придержал шаг и слегка пожал плечами, как будто его такое заявление не тревожило, даже наоборот.

— Верно, это наша общая черта. Но я и не хочу им быть. Вы тоже уже поняли, что можно иначе. Может быть, это сблизило нас. Всё это время я оставался здесь, а сейчас меня будто вытянуло откуда-то. Довольно занятное ощущение, и мне кажется, что дело в вас.

— Тогда ты... аспект личности, — он остановился, ещё раз оглядывая собеседника. Долголетие, странствия во времени и регенерации — всё это делало сознание Повелителей времени похожим на изменчивый калейдоскоп из сотен стёклышек. Разум пересобирал себя, снова и снова, и снова, и снова. Части копились, перестраивались и оставались в глубине — отпечатками, эхом, осколками.


Но обычно они различались внешне. Этот же был похож и на него, и на другого.

— Кто именно ты такой?

— Джон Смит.

Это было похоже на издёвку, и он уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но тут его догнало мгновенное осознание.

— Хамелеон. Ты создание Арки Хамелеона.

— Прямо сейчас, после времени, проведённого здесь, я ещё более не уверен, что эта... машина создала меня полностью, — раздражённо отрезал Смит, — я не был менее настоящим.

Некоторое время они шли в молчании.

— Но она подавила некоторые его части, задала другую форму. Даже если она кажется вам недостаточно совершенной, я могу то, чего не может он. Увидеть действительность так... Вы тоже всё ещё не способны.

Он молча сжал зубы. Жизнь была сложной в эти два года. Иногда ему казалось, что всё хорошо, но гораздо чаще он осознавал, что всё ещё не справляется.

Хуже всего был растущий временами дисбаланс, когда то существование в человеческом теле, то память Повелителя времени, делались для него одинаково невыносимыми.

Дело было не только в нём и его мучениях — в таком состоянии он был отвратительно бесполезен. Это его состояние мучило Розу. Это приводило к... разногласиям.

Он должен был что-то сделать, раз и навсегда найти точку опоры, если хотел куда-то двигаться и что-то исправить.

— Ты можешь мне объяснить?

Джон Смит снова приподнял брови.

— Вы мало похожи на мальчика, а человеческая жизнь не похожа на урок. Не забывайте.

— Тогда какого чёрта...

Тропинка вильнула и вдруг упёрлась в покрытую асфальтом дорогу. Где-то вдалеке пылил, кажется, автобус. Чуть выше по склону быстро шла какая-то девочка.

— Вы её знаете, — заметил Смит, просто так, без вопроса.

— В 1913 году таких дорог не было, — вышло невпопад, но сон — пришлось снова напомнить себе, что он спит — стал каким-то нелепым.

Девочка спустилась с пригорка, шагая почти свирепо. Мутный солнечный луч запутался в её волосах, на миг сделав их ярче, и сердце пропустило удар.

Конечно, он её знал.

Донна Нобул была тощей и длинноносой. Подъехавший автобус забрал её как будто с неохотой, и прежде,чем исчезнуть в его железной туше, она, поколебавшись, помахала им двоим.

Он помахал в ответ раньше, чем успел подумать.

— Вы знаете, что было дальше? — спросил Смит.

— Конечно. Это имеет значение? — он оторвал взгляд от поворота, за которым исчез автобус.

— Она — ваша часть здесь, хотя вы никогда не видели этот автобус. Если хотите, это мой вам ответ. Я не могу научить вас, могу только отдать то, что есть. То, что я собой представляю.

Он уствился на Смита, ощущая едва ли не злость.

— Тебе так понравилось жертвовать собой? Ты говоришь — ты сам-то это понимаешь? — что я могу тебя интегрировать...

— Вы больше похожи на меня, чем он. Возможно, вы сможете понять некоторые вещи.
— А ты снова исчезнешь.

— Отнюдь. Он отбросил меня, как то, что было ему не нужно, — глаза Джона Смита блеснули, — Мою жизнь, всё, что я мог бы иметь. Вы сможете меня принять. Это будет... противоположный процесс. Вы не станете мной, конечно, но вы сможете жить иначе. Понимать по-другому.


Уравновесить самоё себя и свои несходящиеся части. Он не знал, хватит ли для этого одной вероятности, желания, тоски и непрожитой жизни — против сотен лет и путаницы самой Вселенной. Но рискнуть стоило.

***
Человеческие эмоции, мысли, воспоминания, сожаления, неуловимые смещения восприятия: удивление, восторг, гнев, привязанность, любовь — поток был мощным, но странно успокаивал. Будто смазывал визжащие, рассинхронизированные шестерни.

Джон рывком выбрался на поверхность и обнаружил, что за окном уже по-настоящему светло.

Он легко вскочил с кровати и замер, прислушиваясь. Странное возникло чувство — он потратил всё время, пока умывался и одевался, чтобы действительно разобраться.

Тело больше не казалось чем-то не по размеру. Вода приятно холодила лицо, и слегка тянул маленький порез после бритья .

Позже он понял, что пёстрый хаос в его голове никуда не делся, но словно немного отдвинулся. Человек в нём, пусть всё ещё недостаточно опытный, отныне не боялся самого себя. Имя больше не тяготило — оно не определяло его до конца, оно просто было удобным и, пожалуй, его. Не каким-то оскорблением или злой приевшейся шуткой.

Некоторые вещи просто то, чем кажутся. Некоторые вещи просто есть, это не делает их хуже.

Нужно было идти вперёд.

***

Он успел метнуться в сторону, но рёбра теперь ныли. Ах да, и машина разбилась. Ну что ж, это была необходимая жертва. Этот прыжок был хорошо рассчитан. раньше тело жаловалось бы куда хуже.

Роза этого не понимала.

«Ты огромный идиот» — прозвучало устало, даже не поблагодарила за вмешательство, но он не сердился. Сейчас она сидела в соседней комнате со своими записями.

Джону удалось проскользнуть мимо неё на кухню.

— Будешь ужинать? — он увидел тень возмущения в её глазах, когда закончил и явился звать её к столу, хотя честно замотал порезанный палец. По крайней мере, теперь он всегда делал это вовремя и не затягивал слишком сильно.


— Зачем ты всё-таки влез? — спросила Роза, понемногу, кажется, отогревшись в новом молчании.

Джон задумчиво посмотел на неё. Она казалась вымотанной, погасшей, но была такой упрямой и всё ещё невыносимо настоящей. Живой и тёплой, хотя, кажется, верила, что это больше не для неё. И сейчас вместо прежней досады на ошибку — Доктора и свою — в нём поднялась горькая щемящая нежность.

— Это же было приключение, — отозвался он.
— Это была работа, — Роза опустила взгляд в тарелку.

— Ты смотрела на это иначе, — спокойно заметил он, — даже здесь.

— Может быть, — начала и замолчала. Джон ждал.

— Я просто не справилась. И сейчас я просто стараюсь, попробуй понять, — Роза говорила тихо и резко, слишком сосредоточенная на своей затянувшейся борьбе.
— Если это работа, сделай перерыв
Она стиснула руки.

— Нет! Я не знаю, что... — он тихо обошёл стол, слушая это, и осторожно взял её за плечи. Почувствовал, как она застыла. Очень давно он не касался её так — теперь Джон понимал человеческое «давно», не имевшее отношения к потокам времени.

Наклонившись вперёд, он обнял её по-настоящему, положив подбородок ей на макушку.

Розу била дрожь.

— Ты...

— ...не он, — Джон вздохнул, глядя вперёд и осторожно, но крепко прижимая её к себе. Не позволяя ей отступить из потрясения в тень собственных мыслей. — Скажи это столько раз, сколько захочешь. Пошли меня к чёрту. Только сначала прекрати всё это.

— Так я даже тебе не нужна, — это было больно, больнее, чем если бы она попыталась ударить его в подбродок головой. — Ну уж извини, что занята и не могу всё исправить.

«Тебя исправить. Как он сказал»

Джон наклонил голову, прижавшись щекой к её волосам.

— Роза, я не твоё домашнее задание. Не научный проект и не бродячая собака под твою ответственность, — теперь это действительно казалось ему забавным. — Я даже на приз не тяну. Я это я. Я твой друг, если хочешь, и твой бывший, который ничерта не понимает, если углубляться в детали.

Кажется, она была потрясена тем, что он использовал именно эти слова.

— Дай мне по морде или приезжай снова когда захочешь, проси о чём хочешь, я сделаю всё — только перестань себя наказывать. Даже Доктор не хотел этого, поверь.

Он раньше не назвал так другого, особенно с ней.

«Ещё ничего не кончилось для тебя. Прекрати это, прекрати, прекрати» — он тихо укачивал её, бормоча в волосы и прислушиваясь к тёплой дрожи и почти беззвучному плачу долго-долго, хотя от нынешнего положения начали ныть плечи, да и помятые рёбра всё ещё жаловались.

...Распухший нос совершенно не вязался с ней теперешней, но, кажется, ей стало легче.

Роза медленно выпрямилась и вытерла слёзы. Неаккуратно, рассеянным каким-то жестном. По-обычному, по-живому.

— Прости, что так долго.

Он больше не нуждался в том, чтобы цепляться за имя, но он всё ещё был в некотором роде Доктором. Только отчасти и только так, как хотел сам, но это была и его природа. Джон должен был помочь ей.

На то, чтобы добраться к себе достаточно прочному для этого, пусть и не до конца понявшему, потребовалось время. И всё это время было для неё тяжёлым.

— И ты меня прости, — теперь это не было злым тычком. — И даже не смей говорить, что мне не за что извиняться, — Роза смотрела на него прямо и казалась более знакомой, чем все прошедшие месяцы.

Всё ещё только начиналось по-настоящему.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

* * *

# 16 Пари
Канон Наруто
Размер 906 слов
Заметки Здесь был пейринг. Наверное.

«Я просто полагаю, что это может быть слишком рано для них обоих», — Цумэ не съездила ему за такие речи по морде только потому, что тон у Хиаши был не совсем привычный. Будто без осуждения. Она недоверчиво наклонила голову, прислушиваясь, и пропустила подходящий момент. Они только что покинули зал собраний, но это её волновало не слишком, да вот сейчас удар бы вышел похуже. Жаль.

скрытый текст«Дать бы тебе по роже», — всё-таки сказала она, потому что Хиаши этого, во-первых, заслуживал, а во-вторых, ну хоть от кого-то должен был услышать что-то честное.

Он промолчал, только бровь поднял.

Кажется, это можно было счесть хорошим настроением, но на том и всё. Этот идиот ужасно раздражал Цумэ своим неверием в чужие силы. Что соплякам случается облажаться — как без этого, хотя и бесит, но толку-то заранее ни во что не верить? Тьфу.

А он ещё и своё "рано" её парню навешивал.

«А спорим, что оба пройдут в этот раз?» — идея была дурацкая, но почему бы и нет. Цумэ было немного досадно, немного любопытно и ещё скучновато, а в таких случаях, если не находилось хорошей драки или не было времени для долгой охоты и тренировки, она начинала искать какое-нибудь безобразие и жертву для него.

Старший из братьев Хьюга с юности был слишком удобной мишенью.

Хиаши посмотрел на неё искоса, и с лицом у него что-то сделалось странное. Как будто мелькнуло знакомое, старое, живое — и пропало, как метнувшаяся под воду рыбка.

«Я что, похож на госпожу Цунадэ» — ровно и не спросил, а так сказал, бесцветно, не прикопаешься даже, что помянул Пятую подобным образом, но Цумэ всё-таки фыркнула.

«Не очень, но в том и смысл», — она оскалилась в предвкушении — «если так уверен, что прав, то и бояться нечего, ты же не она, не проигаешь»

«А если проиграю?» — это забавляло: он справедливо чуял каверзу. И было немного тревожным, чем-то новым, как этот изменившийся тон, показавшийся Цумэ чуть теплее обычного. Как будто он действительно мог усомниться в том, что сказал об их детях.

«Выпьешь со мной» — брякнула, и вдруг охватила злость. А хорошо бы, чтобы у ребят вышло. Хорошо было бы выиграть, подумалось . Не только чтоб пошло не по дурацкой вере Хиаши, а чтоб вытряхнуть его из этого всего, растормошить и может, даже, вывести на драку.

Очень давно такое было.

***

«Пить ты так и не научился», — заметила она, откровенно наслаждаясь зрелищем.

«Пить как положено не означает много», — откликнулся Хиаши. Звучало это всё ещё с оттенком невыносимого занудства, но к нему примешивалась мягкая задумчивость.

«Положено», — передразнила Цумэ сварливо. — «Дурость это. Бухло — не ваш чай, с которым как пить, так сперва десять кругов на коленках поползай»

«Это не так выглядит».

«Ладно, я беру свои слова обратно. Кажется, ты наловчился поучать и привязывать язык ниткой к уху даже за бутылкой». Это злило, что уж там. Портило торжество от удавшейся шутки, потому что с какой стороны теперь доводить дело до конца — никак не придумывалось.

Раньше выводить его было забавно, особенно по пьяни.

Хиаши поднял голову с ладони, на которую опирался для верности, и вдруг посмотрел на Цумэ очень прямо. Она моргнула, но нет, не привиделось. А ведь знала: у них в клане такого не любили, всё не как у людей, и он тоже редко так делал не в бою.

«Быстро же ты сдалась» Будто знал, для чего она это затеяла

Почти с подковыркой, гад. Полузабыто, даже обнадёживающе.

«Что, не только сквозь одежду видеть научился? »

«Это ни к чему», — вздохнул, даже не возмутился. «Глаза тут ни причём, и так понятно».

Они выпили ещё. И ещё, и всё молча. Не задалось, подосадовала на себя Цумэ.

«Спасибо» — как-то она этого не ожидала.

«За что спасибо-то? Или домой валить собрался?» — небо над клановым угодьем, где они выбрали место — она выбрала — правда, уже налилось синевой.

Хиаши покачал головой и опёрся спиной о тренировочный столб.

«Если врать ты так и не научилась, можешь и не начинать сейчас».

«Если знал, что я по-старому тебя довести хотела...» — Цумэ даже закашлялась, подавившись очередным глотком от пришедшей мысли — «Так ты что, это...»

Он посмотрел на неё с оттенком насмешки, и глаза даже в сумерках казались очень светлыми.

«...специально? Ну как бы мне это удалось?»

Результаты их спора зависели от других.

Он же нудел что-то о том, что детям не время, и прочую чушь, с вечной своей определённостью, да и... Это всегда бесило в нём Цумэ: он ей временами казался чужим, хотя носил тот же знак, что и все ниндзя этой деревни. Хиаши как будто толком не умел верить в других и во что-то, кроме этой отвратительной идеи своей семейки.

«Речь не о моих сомнениях или знании».

«Это зависело от них, в конце концов».

Цумэ расхохоталась. Хиаши ведь спросил тогда. Он спросил, хотя был не должен, если только она и правда хоть немного знала того, кем он был все последние годы.


«Что будет, если я проиграю?» Да нет, не так. «Что ты сделаешь, когда они оба справятся? Что я сделаю?»

А мог бы и сам предложить просто выпить в честь нового звания детей. Гад. И благодарил ещё теперь.

...потому что не мог, конечно. Это Цумэ тоже знала. То, насколько за годы Хиаши стало трудно убежать от того, во что превратил его клан, было отвратительно. Смотреть на это было так же больно, как на сильного пса с переломанными лапами.

«Иди ты», — вздохнула она, отсмеявшись. «Драться-то будем?»
Конечно, это было вполовину не так забавно теперь, с этим спокойствием и благодарностью. Но драка в любом случае была вещью стоящей.

Хиаши не улыбнулся, Цумэ и не могла сказать, когда в последний раз видела у него что-то, похожее на улыбку. Но плечами слегка пожал — слишком простой, неподобающий жест.

«Начинай».

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

Писанина, нувыпоняли

#15 Что скрывается в темноте

Канон Доктор Стоун
Размер 683 слова
Заметки «Тебя пугает ночь, Хром?» — «Конечно, темно же» (с)
Вообще на автомате сначала курила крипотку и нёхов, и другой канон, но не «кто», а «что» всё-таки. Хотя от налёта крипотки избавиться не могу.

После первого возвращения во внеурочное время отец крепенько накрутил ему уши — два дня горели потом. Пороть не стал, не любили особенно этого в деревне, да и знал уже, что не поможет. Хром тогда даже не обиделся на него, это ничего, что уши горели, уши хоть тянули назад, в привычное.
скрытый текст
С возвращением — это он преуменьшил. Отец тогда даже стражей попросил помочь. Хром знал, что был виноват, но так уж вышло. Поначалу он просто увлёкся поиском, а потом... День как-то незаметно склонился к вечеру, сгустились сумерки, и Хром уже было подумал повернуть к дому, когда увидел это. Простой серый камень был очень гладким с одной стороны, хотя ручья или реки прямо здесь не было. Хром с интересом подобрал камень, осматривая. Тот был странной какой-то формы. В задумчивости разглядывая свою находку, Хром сделал несколько шагов вперёд и...

То, на что он налетел, не было деревцем. Нет, тоже камень, сообразил Хром, потирая нос. А потом, наконец, смог увидеть в стремительно сгущающихся сумерках это.

Каменного человека. Он тогда впервые наткнулся на них, и до сих пор жила в нём память об этой встрече. Позже Хром понял, что видел их раньше, но издалека они казались ему очередной игрой гор. А в тот момент неподвижное лицо показалось Хрому живым, пусть и на долю мгновения. Выражение слепого ужаса и беспомощного удивления было невыносимо. Как будто проникало под кожу, сковывало, заставляя замереть. Он не помнил, как долго просидел на земле, забыв про свои находки.

Какая-то часть его отчаянно желала вскочить и нестись без оглядки подальше от этого человека, да нет, не один он там был — от всех них. Домой. К деревенским кострам, которые иногда отгоняли плохие сны и никогда до конца не пускали темноту к жилищам.

Темнота — странная штука. Её нельзя потрогать руками и как-то использовать, но она как вода: будто меняет предметы, которые окружает. И она могущественна ночью почти так же, хотя не грызёт камень, не уносит грязь и не делает мягче ткань.

В тот вечер он понял, что этих людей в лесу очень много. Просто представил так ясно, что они есть ещё — в глубине, невидимые, таращащие слепые глаза. Будто вылизанные темнотой из ниоткуда.

На самом-то деле тропинка тогда даже не завела его слишком далеко от деревни, но это Хром понял уже утром, лёжа дома с горящими ушами. В ночи остались и показавшийся незнакомым родной лес, и все эти люди. А внутри осталось вспоминание.

Потом он стал старше и привык. Все привыкали. Каменные чужаки были там — повсюду вокруг, и так было всегда. Но временами, в тёмные вечера, особенно по осени, когда облетала листва, и холоднее становилось небо, стоило отвернуться от огня, и простое знание: они там, в темноте, слепые и напуганные, отзывалось непонятной тревогой.

Когда он стал колдуном и перебрался на другую сторону моста, мысли приходили к нему чаще. Но Хром гнал их. Темнота скалилась вокруг его одинокого жилища, пялилась ему в спину из леса, но он продолжал искать и работать — и был слишком занят. Где-то в глубине его души всё ещё жил старый страх, но что с того? У него была мечта. Может, жадная темнота прятала от него не только воплощённое неведомое несчастье в изломанных, молчаливых фигурах, но и ответ? Что-нибудь, что он просто ещё не нашёл, могло пригодиться и спасти Рури. И Хром продолжал, продолжал, продолжал — и даже спускался туда, где темнота царила не только ночью. В пещерах она была густая, будто более старая.

Потом, встретив Сенку, он понял, наконец: там, в темноте, лежал весь мир, старый, настоящий мир, украденный неведомо кем. Темнота, как глубокая и холодная вода, почти сомкнулась над этим миром и его сокровищами. Всё это время вокруг было гораздо темнее, чем он думал: молчаливые годы сожрали то, что могло бы принадлежать Хрому и остальным гораздо легче. Тёмные годы накрыли всех этих людей, живых людей, сторожили их и обволакивали, отгородив от жизни.

Всё это время там, в темноте, жило безмерное страдание, и пылились драгоценности, бессчётные, как звёзды.

Вот откуда была эта вечная тревога. Это отзывалось внутри, и было так больно, по-настоящему, хотя Хром теперь не был колдуном и не говорил с огнём, водой и самим миром, как раньше, и в такие вещи верить не годилось.

Но теперь у него — у них — было оружие, чтобы отвоевать украденное назад.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

# 14 Дым

Канон Пламенная бригада пожарных
Размер 439 слов
Заметки я, кст, в своё время задумалась, адепт ли чего-то вообще сам Бенимару, раз уж их там считают условно раскольниками, и всё это смахивает на смесь синто и буддизма (типикал), но, кажется, Беничка ваще человек не религиозный.

Над домами снова чёрный столб. Жирные, удушливые клубы поднимаются в светлое небо, и вслед им летит гневный, тревожный голос гонга — опять, опять горит.

скрытый текстТы поднимаешься со своего места и отряхиваешь штаны, чувствуя, как мгновенно вспыхивает злость, точно такой вот пожар. По лицу, говорят, у тебя не больно понятно, это и хорошо, но от ярости сводит зубы. "Дым — освобождение души". Как-то так болтают новые солнцепоклонники, что-то такое они лепят в своей несуразной молитве от официальной Церкви, тяжёлой громадой нависающей над нынешней жизнью.

Гадость какая и глупость, это ж надо додуматься. Не хрена тут болтать о божественном, дым — он и есть дым, горький, страшный, мерзко пахнущий горящей человеческой плотью. Вечный предвестник непоправимой беды.

Освобождение, мать их...

Ты несёшься вперёд и вперёд по крышам, подгоняемый злостью, виной и обещанием. И ещё ободряющими голосами. «Постарайся там, Бени!»

Уж ты постараешься. Своими руками отправишь на тот свет ещё одного доверившегося тебе человека. Он будет свободен. Он просто уйдёт, как положено. Ты не любишь тешиться надеждой, ты доверяешь им тоже, вот и всё. Каждому из пришедших сюда, чтобы остаться, каждому, прожившему здесь жизнь.

Без этого нельзя.

Эти новые церковники и тебя самого, слышно, числят кем-то вроде здешнего иерарха. Это тоже бесит — как будто мало тебе всех прозвищ и титулов, которые на тебя навесили.

А и шут с ними, ещё объяснять. Плевка не стоит.

Сюда, в Асакусу, и правда собралась и сползлась старая религия. Этой страны, если верить старшим, да только и тут она была не совсем одна. В книгах — древнее, в книгах — разное, не только всякая заумь, они куда полезнее государственной священной истории.

Ты на самом-то деле плохо в этом понимаешь. И молиться не умеешь толком, даже старым богам, сметённым катастрофой. Никакой из тебя служитель — ты просто выполняешь обещание, о котором вы условились. Ты просто даёшь своим людям уйти свободными.

Они и знают, что никакой ты не монах или что-то вроде.


Им спокойнее от этого знания. Тётка Ая — это она горит, захлёбывается дымом — всё-таки стоит на месте, покачиваясь. Упрямая. Ей очень больно, но это всё.

Всё закончится.

А когда отгорит пламя, её и твоё, и развеется мерзкий дым, который, что бы там не плели сумасшедшие снаружи, никакого отношения к тёткиной душе не имеет, её будут провожать по-настоящему. Так, как принято здесь, в вашей вечно разрушающейся и снова встающей Асакусе.

Ей и споют, и сутру, может, какую почитают — те, кто знает получше.

Возле маленького домового алтаря тёткины сыновья зажгут благовония; ты сложишь ладони просто — не сосредотачиваясь и не направляя силу, постоишь со всемми, потому что ты и есть со всеми всегда. И когда тонкий, белёсый, неясно благоухающий дымок уплывёт ввысь и истает в закате, ты будешь точно знать, что всё в порядке.

До следующего раза.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

Писанина

#13 Собранный урожай (лист опять второй)

Канон Триган
Размер 629 слов
Заметки Манга, глубокий постканон

Мы на сегодня закончили. Столько собрали! Как хорошо здесь пахнет — зеленью, листвой, яблоками и прохладой. Она не такая, как ночью, свежая и радостная. Днём. И всё ещё новая для меня, хотя лет мне... Ой, конечно, вам, наверное, будет смешно. Лет мне немного по вашим меркам. Так даже земные врачи говорят, хотя они и чудные. Может, они и правы, но по мне — всё равно многовато выходит. Должно быть, из-за того, что за жизнь мою столько всякого случилось...

скрытый текстЧто-то я отвлеклась. Я не жалуюсь, вы не беспокойтесь. Я не знаю... можете ли вы беспокоиться вообще? Надеюсь, вы не злитесь. Здесь так хорошо — что за радость злиться?

Наверное, вы не сердитесь. Вы всё молчите, конечно, но если здесь так здорово сейчас — значит, и вам спокойно? Вы ведь теперь больше похожи на других, тех, которые не могут ходить. Я тут сижу совсем рядом, но ничего плохого не происходит.

Раз вы не сердитесь, я могу вам дальше рассказывать.

Вы чувствуете эту прохладу? Хорошо бы, если бы так. Она замечательная. Я когда маленькая была, даже представить себе такого не могла. Другие говорят, что климат у нас ещё не очень, но они нездешние, не знают. А вы бы поняли, наверное. Вы здесь не родились, но вы бы поняли.

Яблок в этом году — страсть. Сколько народу пришлось собирать сюда, чтобы как нужно их снять! Давно мы так не сходились, да и не только наша семья приехала. Вы и сами видели, конечно.

Интересно, вы можете видеть?

За три дня даже не поссорился никто как следует, так, бока кое-кому намяли.

Но стрелять среди деревьев у нас даже после войны считается за последнее дело. А ваши яблони так разрослись здесь... Бывают ли леса из яблонь? Хорошо бы вы подсказали, я не очень разбираюсь: лесов я мало видела, даже защитные полосы, оплетающие нашу землю, которые высадили годы назад, кажутся очень большими. А здесь — не полоса.

Но ведь когда яблони — это сад?

Надеюсь, мы вас не сильно побеспокоили.

Работы ещё осталось, конечно. Я отсюда вижу в двух шагах затерявшиеся в траве яблоки. Те, что сложены подальше, горками под деревьями, правда, вижу хуже.

Наверное, ещё два дня, и мы управимся на этот год.

Может вам и не очень интересно, но мне действительно хотелось бы, чтобы вы увидели всё это. Здесь теперь по-другому, честное слово.

Думаю, мистер Вэш был бы очень доволен, а вы?

Может быть, вы с ним теперь увиделись. Мисс Хроника на мои слова однажды только усмехнулась, мне кажется, она не знает, есть ли у вас ну... душа. Или ей это не нравится.

Но я думаю, с того самого дня знаю, что конечно есть. Поэтому вы, наверное, увиделись.

Может, вы не сердитесь на нас и поэтому тоже.

Вы двое не очень хорошо ладили, но я теперь точно знаю: вы очень друг друга любили. Так обычно и бывает, вот нас у мамы очень много, и случалось — иногда даже до драки доходило, но...

Я знаю, что вы за него радовались потом. Вы не беспокойтесь: у него всегда получалось уносить ноги. Я-то знаю, что ни у кого так и не вышло его поймать. Даже мисс Хроника отступилась, но это длинная история, в другой раз рассскажу.

Однажды он просто исчез.

Не совсем — сказала мисс Мерил и она, должно быть, была права, вы же не исчезаете совсем.

С тех пор часто у нас шёл ласковый дождь, мы всё не привыкнем к таким.

Иногда, я думаю, мисс Мерил слышала его не только в дожде. Понимаете... Ну, это тоже другая история, а вам её рассказывать неудобно. Я не сплетничаю.


Может быть, и с ней вы тоже увиделись. Конечно, мы уходим не так, но я верю, что она бы его нашла, а вы были очень упрямый, и...

Простите, я, наверное, вас совсем заговорила. Время позднее, хотя и вам, и даже мне это уже не важно. Но всё-таки завтра ещё есть работа.

Спасибо большое вам за яблоки.

До свидания, мистер Найвз.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

Нет, не слилась

#12 Маков цвет

Канон Кастлвания
Размер 1185 слов
Заметки 1. AU и возможное всякое злобно-злостное болтозабивание на детали, потому что мне нужен подорожник всё ещё. 2. Одно из наиболее характерных и древних значений мака — забвение, (смертный) сон

Проходит несколько лет, прежде чем они возвращаются сюда. Тревору кажется — он мог бы сбиться со счёта или с дороги, если бы не Сифа. Как будто что-то или кто-то водит их кругами, путает. Это становится заметнее по приближении к знакомым местам. Да и не такими уж знакомыми видятся земли, и от этого вовсе жутковато. Тишина окутывает весь край, и не разобрать, только покой в ней или холодная стынь. Нечисти, правда, не видать, и то ладно.

скрытый текстВ последние трое суток затянувшегося путешествия Тревор чувствует себя так, будто продирается куда-то с боем, хотя врагов, настоящих, как раньше, что-то не попадается, разве что приблудная мелкая сошка. И та — голь лесная, тень подзаборная — будто самой себе не рада. А путь всё равно выматывает: опять и опять выводят дорожки к сухому дереву, к буераку или ручейку, который они с Сифой точно уже видели.

Их так просто не взять.

И в конце концов неведомая сила сдаётся: распахивается молчаливая долина, и знакомо скалятся в отдалении высокие чёрные башни.

Тишина.

Солнце ещё высоко, и только — утешает себя Тревор, спешиваясь.

Сифа уже рядом с ним, делает маленький шаг вперёд, настрожённая, поражённая чем-то. Будто замечает, как иногда бывает не к добру, угрозу раньше него.

Бьёт в глаза красное, словно всё вокруг чем-то залито — даже у него сердце замирает. Только приблизившись ещё, они, наконец, понимают: это всего лишь цветы. Пышные маки едва-едва покачиваются, чувствуют неуловимый ветерок.

Красиво это должно быть — а сердце, всё одно, не на месте.

Тревор помнит о своей просьбе, но в эти мгновения не думается о семейном наследии. Они оба, не сговариваясь, прибавляют шагу, торопят уставших коней.

Даже привязывают их наспех.

В замке нет ни угрозы, ни предупреждения. Он сам сейчас похож на вампира, думается некстати. Не мёртый и не живой. Как будто в каком-то тягостном забытьи.

Было иначе, недобрым это место оставалось всегда, по мнению Тревора, но это почему-то хуже.

Он готовится снова сражаться с непонятной силой. Теперь ясно, что причина здесь.

Но замок не путает их, не строит подлянок. Ему как будто всё равно.

Сифа хмурится и сжимает кулаки «Этот... дом связан с хозяином, кажется»

Паршиво, как же паршиво, если она права. А она очень часто права.

«Алукард, ублюдок! Где ты есть!»

Сифа качает головой.

«Давай найдём его».

В конце концов и она принимается звать, но ответа нет. Они обходят древнее чёрное чудовище, и угрюмая громада замка не сопротивляется. Всё здесь лежит в забвении, в тишине, пусть и золотящейся в некоторых комнатах от солнца, но всё равно удушливой.

Снаружи такая же душная тишь. И маки. Они растут везде, пара цветов, особенно, кажется, ярких, пробилась у самой лестницы. В другом месте Тревор находит то, что могло быть когда-то огородом. Но и там почти всё заросло цветами.

***

Сифа находит его. Даже не объясняет Тревору: просто лицо у неё такое.

Это та самая комната, вдруг говорит она.

«Ты помнишь?»

Дерьмо.

Алукард спит. Он спит уже очень долго: комната не кажется жилой, и на белой сорочке и золотых волосах жёсткая сухая пыль. Это должно быть похоже на его прежний сон, в котором он провёл целый год, прежде чем они встретились. Должно быть, но это не так.

Может ли вообще вампир спать так долго и глубоко без гроба?

Алукард всё ещё другой, всё ещё человек хоть немного, пусть Тревор не поверил бы в это так сразу.

Но люди тоже спят иначе.

Его лицо осунулось, и волосы спутаны.

Нет смысла ждать его побуждения, и Тревору очень сильно хочется поскорее растолкать этого засранца, надавать пощёчин и зуботычин — только чтобы он не был таким неподвижным и, проклятье, таким несчастным. Но Сифа не позволяет ему даже как следует потрясти Алукарда.

Им самим нужен отдых — понимает Тревор, спустя время, но прежде чем устроиться на ночь, Сифа с осторожной нежностью смывает пыль с лица и рук спящего, вычёсывает её из волос, разбирает потускневшие пряди.

***

Солнце, конечно, тоже его не будит даже к тому времени, как они заканчивают насущные заботы (правду сказать, их многовато. Совсем не это Тревор и Сифа ожидали найти здесь).

Пусть они недостаточно сыты — это не так важно сейчас.

С похожими мыслями проходят один за другим несколько дней, но поиски ответов в книгах, замковых или семейных, не дают результата. Все попытки привести в жилой вид хоть несколько комнат тоже бесполезны, как будто тонут в равнодушной тишине.

Тревор и Сифа упорно продолжают жить, сражаясь с ней. Они выпалывают огород . Они добывают еду.

В маленькой спальне теперь чисто, но живой дух, наполнявший её когда-то так надёжно, что это сыграло и с хозяином, и с творцом грустную, злую шутку, кажется, исчез навсегда. Алукард, умытый, переодетый, прибранный, чудится Тревору частью этой неподвижной, будто умершей комнаты.

«Всё, хватит!»

Тревор сам себя чувствует бесполезным, куда более бесполезным сейчас, чем Сифа. Он не может помочь ни ей, ни Алукарду и пару часов кружит вокруг замка, по этому проклятому маковому полю, как разозлённый зверь. Кнут поёт в руках, сбивая крупные, яркие цветы, и от этого словно бы становится легче.

«Хватит, мы идём наружу», — объявляет Тревор, ворвавшись в комнату. И натыкается на резкий взгляд Сифы. Почти как на осколок льда.

Они оба мало говорят об этом, но есть вещь, о которой они оба знают.

Это была ошибка — оставлять его.

«Нет, ты не поняла», — Тревор вскидывает руки.

«Не так».

Больше ни за что.

«Мы все идём наружу»

Алукард всё ещё высоченный сукин сын, но Тревору всё же удаётся стащить его с постели вместе с покрывалом. Сифа сердится было, но затем как будто принимает какое-то решение и начинает собираться.

***

Полдень минул, но в воздухе тепло. Они не уходят далеко от замка — ни к чему.

Сифа успевает устроить место, но Тревор свою ношу сгружает только на время. И молча принимается заново выкашивать маки. Венчики разлетаются, будто разбиваются на кровавые капли, цветы сочно мнутся под сапогами, уступают — с неохотой, но всё же.

Узкий язык пламени вдруг начинает танцевать вокруг. Тревор не останавливается. Ворожба Сифы не причинит ему вреда, она слишком умела для такой оплошности.

Наконец, они прекращают свою странную битву. Этого пока довольно, понимают оба, не сговариваясь и переносят Алукарда на новое, чистое место. Сифа разводит костёр.

Умопомрачительно пахнет измятой травой, луговым цветом, дух которого пробился, наконец, сквозь въевшийся, всё последнее время едва уловимый, но тягостный запах маков. Пахнет огненным жаром и самим солнцем.

Оно всё ещё не тревожит сон Алукарда, но и не вредит ему.

Сейчас он не выглядит настолько неживым. В высоком небе пролетают птицы, их тени легко касаются спокойного, заострившегося лица спящего, и на мгновение кажется, что вот сейчас вздрогнут ресницы.

Тишина меняется.

Тревор обходит костёр и устраивается рядом с Алукардом. Сифа сидит с другой стороны, бережно касается светлых волос.

«Мы столько сюда добирались, неужели так и не увидимся?»
Тревор сжимает кулак.

«Слышишь, Алукард?

Давай, ублюдок. Просыпайся. Так у нас даже извиниться не получится»

Сифа медленно сжимает неподвижную ладонь .

«Адриан»

«Что?»

«Это его имя»

«Проснись, пожалуйста»

Адриан. Адриан, действительно. Кто-то ещё, кто-то, кроме убийцы Дракулы, кроме обещанного воина.

Это как-то по-дурацки — так держать руку другого мужчины.

«Давай, Адриан, чёрт, просыпайся, только глаза сразу не открывай, а то...»

«Тревор!»

Они тихо бранятся прямо над спящим, но рук не отпускают. Может, просто нет времени заметить.

«Возвращайся».
Длинные пальцы словно отогреваются в чужой хватке, чуть вздрагивают, сжимая их руки в ответ.

Всё-таки, решает Тревор, надо будет потом с ним подраться. Повод есть — Адриан действительно видел.

Видит.

Глаза у него широко распахнуты — неверящие, яркие, живые.

Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

писанина-11

#11 Зов

Канон Лига Справедливости
Размер 633 слова
Заметки DCAU, версия мультсериала нулевых. По ней именно Марсианский Охотник телепатически созвал исходный состав Лиги. Диана единственная из всех не была опытным героем. Бегство, чтобы помочь остальным, фактически, стоило ей дома, и в финале сюжета "Потерянный рай" можно заметить, что Дж'онн опечален её изгнанием.

«Нам нужно поговорить»

Время шло к ночи, и догорающая заря затейливо расписывала пологие морские волны. Ещё один день позади, ещё одно задание завершено. Здесь, на этом пустынном берегу, Диана, наконец, смогла застать Дж'онна врасплох.

скрытый текстВ отличие от части людей внешнего мира Дж'онн не стал уточнять, о чём именно будет разговор. Потому ли, что и без слов знал, как часто с ним случалось, или потому, что был слищком честен? Он ведь должен был догадаться: она заметила его тревогу. Знакомый, внимательный и печальный взгляд Диана в последнее время ловила на себе слишком часто.

Это начинало злить. Не его забота — он был её драгоценным другом и никогда не опускался до неуважения, несмотря на то, что жил на свете дольше любого из членов команды. Нет, Дж'онн снова казнился, спрашивал с себя за что-то, с такой безжалостностью, какую никогда не проявлял к другим — и вот от этого Диану медленно охватывал гнев.

«Прекрати это. Что с тобой произошло?»

Когда это началось? Она сосредоточилась, вспоминая, почти зная ответ.

Темискира.

«Моя мать поступила так как должно. Никто из вас...».

«Диана, я знаю, что значит лишиться дома, которым дорожишь» — В его голосе вдруг отдался холод, очень старый, горький холод мёртвой земли и забытых руин, по которым Дж'онн скитался в одиночестве великое множество земных лет.

«Но мой дом забрала война. Я не мог этого избежать, но не стану лгать — я всё ещё чувствую, как мой мир зовёт меня иногда. Я хотел бы вернуться, но знаю, что не смогу. Это не то, чего я готов пожелать кому-то ещё. Особенно другу»

Диана вздохула.

«Твоей вины тут нет»

«Я позвал вас. Я... недостаточно думал тогда. Я не знал, к чему это приведёт для каждого. Для тебя»

Она смотрела на него, не веря собственным ушам.

«Не смей такого говорить»

Будь это Кларк, Диана, наверное, даже ударила бы его разочек. К Дж'онну она только шагнула, внезапно чувствуя, как в груди вместе с гневом закипает почти детская обида, накрывшая приливной волной и будто выбившая боевой задор.

«Если ты и правда считаешь меня другом, знай и запомни: я не жалею о той ночи. О том, что услышала тебя. Если хочешь — я благодарна».

Диана быстро шагнула ещё раз, касаясь широкого, такого знакомого и надёжного плеча. Открывая свой разум, изо всех сил надеясь объяснить.

«Пожалуйста»

***

Голос, отдававшийся в её сне, не был ни величественным, ни угрожающим. Не было в нём ничего похожего на то, о чём рассказывали предания или воспоминания одарённых сестёр. Диана вынырнула из сна резко, будто выдернула самоё себя из глубокой воды на соревнованиях.

«Кто бы ни слышал меня сейчас, мне нужна ваша помощь. Этому миру грозит опасность большая, чем можно представить».

Низкий и ясный голос не шептал ни о каких загадках. Неведомый зовущий, верно, был воином. Он говорил, говорил и говорил в пустоту, в необъятную даль мира как страж, как вестник, увидевший угрозу: без ненужного украшающего плетения, без ложного пустого надрыва, но с таким убеждением и стремлением защитить, что это отдавалось в груди болью и радостью.

И Диана поверила. Она поверила, что завший был другом. Даже не видя его лица, она пожелала узнать. И более всего — пожелала защитить слабых, которых не могло уберечь благословение Темискиры.

Она твёрдо знала, что медлить нельзя.

И пока воля и сила несли её над морем и сквозь облака на далёкий зов — не было ни страха, ни сомнения. Тот, кто указывал ей дорогу, указывал верно. Не был врагом.

«Ты вложил своё собственное горе в желание защитить наш мир. Я никогда не пожалею о решении, которое ты мне показал — в нём слишком много»


Дж'онн поднял, наконец, голову и посмотрел Диане в глаза. По его взгляду, как и по лицу, было сложновато читать из-за непривычного вида. Она никогда не видела у него слёз, даже не знала, умел ли его народ плакать как земляне.

Но сейчас это было не важно. В его глазах потеплевшая печаль мешалась с таким светом и облегчением, что Диана была уверена: он понял.

«Спасибо».




Зелёный бамбуковый лес, блог «Гранатовый»

Писанина, за десятое

# 10 Без оглядки

Канон Покемон
Размер 646 слов
Заметки 1. без учёта пары последних сезонов на всякий случай. 2 Алсо, слово божие гласит, что двум придуркам уже по 25 на момент первого фильма, от хорошей жизни богатого наследника Джеймс бегает давно и упорно

— Ты... Задавался когда-нибудь вопросом... Зачем тебе вообще так надрываться? — Они все трое пытались как можно быстрее отцепить якорь и поднять шар в воздух, поэтому Джеймс с чистой совестью проигнорировал ворчание Мяута. Даже если задания заканчивались синяками — это того стоило. И точка.

скрытый текст
Спроси у него в другой раз так же кто-нибудь напрямую, он бы не смог придумать внятного ответа, почему именно. Объяснения включали бы что-то слишком щемящее, уютное, скрытое. Как его коллекции и детские "секреты", которые не стоит лишний раз показывать, иначе вся магия пропадёт. В том, чем они с Джесси занимались, было для Джеймса что-то похожее, но мог ли какой-нибудь болван, или даже не болван, а Мяут, например, понять это?

Иногда Джеймс и сам не понимал. Замерзая на очередном леднике и вытряхивая снег из-за воротника, отлёживаясь после энного неудачного приземления и вытряхивая из волос ветки и землю, он очень хотел оказаться где-нибудь, где было теплее, или чтобы так не болело, или...

Да мало ли чего ему хотелось в такие моменты. Всё это не меняло истины

Куда угодно, только не обратно. Что угодно, только не это — его идеальная жизнь в такой роскоши, о которой в странствиях и переделках оставалось лишь мечтать, строя грандиозные планы, была приятна в виде миража, но не более.

***
«Мы могли бы поговорить, знаешь ли»

Щёлк.

В этот раз он просто аккуратно положил трубку и молча поплёлся к двери ванной комнаты. Уютный номер, в котором им удалось пожить целых два дня очередного турнира, дышал спокойствием. За дверью пела вода. Уходить отсюда, когда у них даже есть возможность платить по всем правилам — глупость, и Джесс опять наставит ему синяков.

Ну и ладно.

— Ээээ, есть одна проблемка.
— Это может подождать?
— Не-а.

Она высунулась и уставилась на него. Смесь свирепости и внимания на её лице сменилась досадой, а затем она просто вздохнула:

— Линяем?

— Ага.

Возможно, только возможно, его родители были всё же не в настроении для очередной полномасштабной попытки наставить его на путь истиный. Но в такую удачу не верилось. Если уж мать дозвонилась в гостиницу...

Где, интересно, они прокололись?

— Что-то там персонала больно много, — Мяут шмыгнул в дверь, зыркая по сторонам. Ему, привычному к неприятностям, тоже было не по себе.

Ага, кто-то из персонала его приметил. Вот чёрт.

— Я тебе это припомню, — сообщила Джесси, спихивая его с последней нижней ветки росшего у окна дерева и спрыгивая следом сама.

Джеймс пожал плечами.

— Запиши на мой счёт.

***

В первый раз в полицейском участке он оказался безо всяких обвинений, но боялся тогда сильнее всего. Только сидя в светлой, аккуратной комнате перед доброжелательной Дженни, сказавшей, что за ним вот-вот приедут родственники, и бояться не надо, Джеймс понял, что сейчас всё может просто закончиться. Его бегство окажется напрасным.

Совсем.

Он чуть не упал со стула, когда вошла бабушка. Немного от удивления, и больше — от того, что стало легко, так легко, что даже жарко.

Бабушка с дедушкой тогда не стали спрашивать. Они как-то так умели молчать... по-другому, не как папа с мамой. Лёжа в постели и глядя из-под ресниц на седую бабушкину голову, Джеймс, наконец, заговорил сам. Он говорил в подушку, нёс какую-то околесицу и чувствовал, как щиплет в носу.

Он раньше не жаловался, потому что этот дом, самый лучший из всех, не годился для жалоб. Он был слишком счастлив здесь, и поэтому, поэтому... бабушка не заслуживала всех этих слов. Она любила и понимала всех-всех, и Джеймс, должно быть, казался ей теперь ябедой, потому что жаловался на родителей.

Но бабушка дослушала до конца и тихо опустила маленькую натруженную руку ему на голову.

«Не выдавай меня» — очень хотелось сказать Джеймсу.

Бабушке это оказалось не нужно.

— Давай пока у нас поживёшь, а там отправим тебя в школу.

Родителям они не сказали ничего — понял он гораздо позже.

В школе он не доучился, но — не сразу, методом проб и ошибок — освоил множество вещей, каких знать и уметь был не должен. Без которых мог бы обойтись в прежней, спокойной и обеспеченой жизни.

И куда бы ни заводили его случайности, неудачи и собственные решения, возвращаться Джеймс не собирался.




Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)