Что почитать: свежие записи из разных блогов

Записи с тэгом #Фанфикшен из разных блогов

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Каджитики!

Название: Семейные ценности
Автор: Санди для WTF Bethesda 2019
Бета: Лилинетт
Канон: The Elder Scrolls V: Skyrim
Категория: джен
Жанр: черный юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: София заводит весьма необычных питомцев


Ничего М’Шен так не любит, как возвращаться в домик в Рифтене. Здешние снега, эти пески из замерзшей воды, холодны, но когда видишь светящиеся в сумерках окна дома, в котором тебя ждут, становится теплее…
Не то чтобы М’Шен так нравился Рифтен. Воры эти, домишки старые, а главное – противные стражники у ворот то и дело норовят не пустить. «Каджитам нельзя, с каджитами нельзя! Брысь, а то городскую стражу позову!» Как будто М’Шен не знает, что им на самом деле нужно… Но не для того М’Шен согласилась совершать осточертевшие подвиги, чтобы какая-то шваль у ворот ее прогоняла!
После второго «Фус Ро Да» прогонять перестали, но злые взгляды так и сверлили М’Шен спину. Рифтен прекрасен, еще как прекрасен, но без своих обитателей. Вот разве что Мьол Львица, рифтенский тан…
Надо будет пригласить ее вечерком на кружечку эля. Черновересковый эль дивно хорош!
М’Шен, когда возвращается, всегда предвкушает, как обнимет Софию, как выслушает ее нехитрые новости и расскажет о своем новом приключении, как погладит собаку и прогуляется с ней по берегу озера. скрытый текстВот и теперь она приоткрыла дверь и позвала:
– София! М’Шен пришла! Софи… а-а-а!
М’Шен споткнулась и полетела на пол, меч и щит загрохотали, ссыпавшись с нее.
– Кто… да чтоб тебя! Что это за мерзкий заяц?
Заяц невинно перебирал лапками, прядая ушами и кротко поглядывая на М’Шен.
– Каджит хочет знать, откуда тут проклятые зайцы?
– Мама! – София, вбежав, обняла М’Шен. – Как дела?
М’Шен лизнула ее в щеку и ответила:
– Все хорошо, даже не ранена, но ударилась об зайца… Откуда он?
– Мам, это Миляга Длинноух… Мам, ну твоя собачка, – она хорошая, но признает только тебя, а мне нельзя ее даже погладить! И тетя Лидия вечно говорит «не гладь, она кусается!» А мне так хочется какого-нибудь питомца…
– Ну, хорошо, хорошо, но в следующий раз спрашивай разрешения, прежде чем завести кого-нибудь.
– А вдруг ты не разрешишь?
– Каджит все разрешит своей дочке, если ему не будут кидаться под ноги, – заверила М’Шен, потирая ушибленную ногу.
– О, – обрадовалась София, – а можно, я еще кого-нибудь тогда заведу?
– Не все сразу, – вздохнула М’Шен. – А то каджит скоро станет как стражник, которому прострелили колено…
– Тогда давай я налью супа. Я сварила суп!
Собака подбежала и ткнулась М’Шен в ладонь, лизнув пальцы. Второй рукой М’Шен обняла Софию. Что ни говори, а счастье есть даже в этих холодных скайримских местах, подумала М’Шен, вдыхая аромат свежего супчика…
Но уже назавтра надо ехать в Вайтран – М’Шен ведь, как ни крути, тан Вайтрана, и вайтранский ярл дал ей хускарла, а это большая честь. Покажите еще хоть одного каджита, чтобы он был таном города в Скайриме! А с Лидией мы подружились – не разлей вода… Так вот, ярл Балгруф хочет от М’Шен помощи с сыном. Надо помочь, это М’Шен как мать понимает.
Похоже, более тесное знакомство с милой Мьол Львицей откладывается. Ничего, разберемся с заботами ярла Балгруфа – М’Шен второго ребенка усыновит, чтобы София не скучала.

***
Общение с даэдрическими принцами и принцессами – та еще морока… М’Шен не забывает, что каджиты произошли от Азуры, а она тоже даэдра, но ведь небо и земля! Как же приятно отдохнуть в чудесном доме над озером, в компании милой доченьки Софии, собаки и Миляги Длинноуха…
– София! Дочка! М’Шен дома!
– О, мамочка! – София сбежала во двор и с разбегу бросилась на шею М’Шен. – Как твой новый подвиг?
– Ну, не такой уж подвиг, просто задание… Иногда каджит справляется с заданиями, которые не по плечу остальным. Было даже весело. А у тебя как дела?
– Ой, мама, помнишь, ты говорила, чтобы я в следующий раз спрашивала разрешения? Ну, я спросила, и вот… Это Пушок.
М’Шен остановилась, глядя на Пушка.
Собака выбежала и ткнулась носом ей в руку. Миляга Длинноух тоже подошел поближе. Один Пушок робко стоял на крыльце, а за ним маячила Лидия.
– София, – медленно произнесла М’Шен, – это же злокрыс.
– Ну и что? Он миленький. Почти как Миляга Длинноух.
– Злокрысы – опасные животные! Они кусаются!
– Но собачка тоже кусается, однако никого из нас она еще ни разу не укусила. Она кусает только плохих. И Пушок тоже будет кусать только плохих!
М’Шен перевела дух.
– Ну, хорошо, только ухаживать за ним ты будешь сама. Ох, М’Шен надо будет завести тебе братика…
– Спасибо, мамочка! А теперь пойдем ужинать!
И как теперь М’Шен пригласит к себе Мьол Львицу в дом со злокрысом? Эх, не везет… Почему каджитская доля такая нескладная? Сколько бы лунного сахара в скуму ни сыпал каджит, жизнь все равно перебьет сладость горечью…

***
Что ни говори, а жизнь у каджита никогда не была слаще лунного сахара… М’Шен говорила, да? Но почти каждый день куда-то бежать вместо отдыха с дочкой, питомцами, друзьями и любимой женщиной – это уже перебор, М’Шен так считает! Хорошо, Мьол Львица относится к ее обязанностям героя с пониманием…
И если она и ее друг Эйрен встречают М’Шен во дворе с беспокойством на лицах, это что-то да значит. Обеспокоить отважную тана Рифтена – это надо хорошо постараться.
– Здравствуй, любимая! М’Шен волновалась, как вы?
– Здравствуй, дорогая! У нас все хорошо, только… знаешь, ты сказала, что Софии нужен братик…
– Да, М’Шен хотела усыновить еще одного малыша. Ты против?
– Нет-нет, просто…
М’Шен шагнула внутрь дома.
Посреди комнаты сидела София, а рядом с ней – еще один… ребенок. Маленький, невероятно худой, истощенный, тщедушный, но очень жилистый. Одетый в причудливые лохмотья набедренной повязки, едва прикрывавшие серовато-бледное, как у мертвеца, тельце. Сморщенная лысая головка, острые ушки.
Заросшие глаза.
Лук и стрелы, лежащие на полу очень близко – ребенок мог схватить их в любой момент.
У М’Шен перехватило дыхание, но дети пока мирно играли с Пушком и Милягой Длинноухом.
– Мамочка! Знакомься, это новый братик! Чтобы тебе не пришлось хлопотать и искать, я сама его нашла! Его зовут Куруальквалонтэ, или просто Ушастик.
– Но… Но… София… Где ты его нашла?
– Ну, мама! Помнишь, ты была против Пушка тоже? А Милягу Длинноуха называла мерзким, а теперь вы подружились. Ушастика ты тоже полюбишь.
Ушастик поднялся и неуклюже поклонился.
– Моя госпожа М’Шен, – шепнула Лидия, – ты позволишь ему остаться?
– Ты позволишь дочери играть с фалмеренком? – спросила и Мьол Львица.
Они обе явно ожидали, что М’Шен скажет «нет». Но глаза Софии наполнились слезами, а Ушастик сжался, будто в ожидании удара.
– М’Шен думает… Пусть он пока поиграет с Софией… Пока М’Шен дома… Потом посмотрим. Это очень ответственный шаг, взять второго ребенка… Посмотрим. Каджит должен все обдумать.
– Ура! – София захлопала в ладоши. – Ушастик, ты останешься с нами!
М’Шен вяло жевала то, что ее семейство приготовило на ужин, не чувствуя вкуса, и думала, что фалмеры в подземельях Рифтена – это не просто курьезная ситуация. Это страшная угроза, нависшая над всем городом…
– Ушастик был один, совсем один, – объясняла тем временем София. – Он заблудился и плакал. Я его спасла. Я ведь правильно поступила, правда, мама?
– Конечно, дитя мое… Каджит привез деревянный меч и куклу. Можете поиграть вместе.
С утра М’Шен и Мьол Львица с Эйреном оседлали лошадей и выехали из города – сначала на конную прогулку, а затем попрактиковаться в боевой магии. Мьол, правда, почти ничего не знала в этой области. М’Шен начала обучать их с Эйреном и немного увлеклась.
Или много.
По крайней мере, настолько, чтобы пропустить появление очередного дракона – огромного и очень свирепого…
Когда он налетел на них, они едва успели отскочить врассыпную. Эйрен выхватил меч, Мьол Львица – возвращенный М’Шен Лютый, а М’Шен – свой гибкий каджитский клинок, которым очень дорожила. Дракон приземлился на сгибы чудовищных крыльев, и М’Шен поняла, что схватка не будет легкой.
Тяжелее, чем эта, была только схватка с самим Алдуином.
Колоссальная пасть метнулась, отбрасывая Эйрена. Тот успел полоснуть мечом по шее, однако даже хорошо отточенное лезвие не смогло вспороть жесткую кожу, – Эйрен покатился по снегу, пятная его кровью. Один удар страшных зубов взломал его легкие дорожные латы, а вместе с ними и грудь, и Мьол Львица в ужасе закричала при виде его раны.
Рана и впрямь была опасной. Кожа и мышцы груди прорвались, ребра оказались взломаны, и в дыре виднелись их раздробленные осколки и что-то неправдоподобно яркое, алое и пузыристое в глубине Эйренова тела. М’Шен заготовила лечебное заклинание, но дракон атаковал снова. «Каджит спасет его, когда убьет этого ящера», – мелькнуло в голове и сразу пропало.
Мьол смело всадила Лютый под драконий подбородок – отчаянным маневром, на который мало кто решился бы, потому что подойти так близко к дракону это верная смерть. Не будь его шкура настолько толстой, Мьол бы с ним покончила. Но она лишь легко ранила его, зато дракон снова лениво и даже медлительно махнул пастью – и никто даже не успел осознать, что произошло. Только Мьол Львица отлетела в сторону с перебитыми руками – вернее, не перебитыми, а зверски перегрызенными. Белые кости торчали из прорванного ими же мяса, ошметки кожи висели поверх наручей, а ниже вся она была залита кровью.
– Фус! Ро! Да!
М’Шен вложила столько силы в ту’ум, что его хватило бы на двух драконов чуть поменьше. А этот лишь пошатнулся, оглушенный, – но устоял. Пока он был оглушен, М’Шен быстро подскочила, почти взлетела в воздух – «дождь на песке» был ее коньком, – и всадила меч дракону в шею.
Дракон мотнул головой, ревя и рыча.
Теперь у М’Шен была лишь одна задача – не отпустить рукоять, иначе ей крышка. Меч бы остался в драконьей шее, а М’Шен – безоружной и беззащитной. До возможности еще раз прибегнуть к Крику она могла и не дожить.
На лапе повисло боевое заклинание. Это было безумие – использовать магию, когда тебя мотает и бьет об землю озверевший дракон. Драконья кровь мешалась с собственной кровью М’Шен, все тело стало липким от ее потеков. Одна нога затрещала – похоже, сломалась, потому что все тело пронзила невыносимая резкая боль. И все-таки это сработало! Драконья шкура вспучилась и пошла кровавыми пузырями, мелкие пламена закружились по ней, выжигая чешуйки и свежуя дракона заживо… Но до победы было далеко, очень далеко. И победа эта явно должна была остаться не за М’Шен, судя по всему.
И вдруг драконья башка дернулась и обмякла. Раз… Еще раз… Нет, он еще не сдох, но что-то ударило его. Неужели Эйрен или Мьол Львица очнулись? – подумала М’Шен. – Да нет, с такими ранениями…
Новый толчок был сильнее. Дракон взревел, и тут М’Шен почувствовала, что в состоянии снова применить Крик.
И применила.
На ее последнем «…Да!» дракон шатнулся и начал оседать в снег. М’Шен соскочила, взвыла от боли в ноге, но не остановилась, а вырвала меч из шеи и полоснула по ней еще и еще раз.
Дракон дернулся, а потом по его телу прошло бледное и жестокое пламя, и плоть его почернела и скукожилась, выгорая и оставляя лишь скелет.
Из шеи дракона с другой стороны выпали одна за другой три стрелы. Одна нордская и две фалмерские стрелы.
Лидия с луком, а за ней – София, собака и Ушастик бежали по снегу.
– Мамочка! Ты жива!
– Мы увидели дракона и забеспокоились, – пояснила Лидия. Ушастик, как всегда, молчал. Он был одет в нордскую одежду, как и София, только сжимал в костлявой руке фалмерский лук.
– Мамочка, ты его победила, – София обняла М’Шен, не обращая внимания на то, что сразу же перепачкалась в крови.
– Каджит не сам, – М’Шен вздохнула и слабо улыбнулась, собираясь с силами. Надо было лечить Эйрен и Мьол Львицу. – Каджит был с товарищами! И, – она посмотрела на Ушастика, – и с приемными детьми.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Сказка про Пангур Бана на ночь

Название: Два монаха
Автор: Санди для WTF Kotiki 2019
Размер: драббл, 913 слов
Пейринг/Персонажи: монах, кот Пангур Бан
слэш, R!кинк
Описаны традиционные для ирландских монахов аскетические практики; "историями" в средневековых рукописях назывались миниатюры; приведены отрывки из оригинального стихотворения "Пангур Бан"


— Пангур Бан, — окликнул брат Колумбан. На его худом, аскетически осунувшемся лице появилось что-то вроде улыбки, и костлявая рука протянулась к подбежавшему коту. Тот потерся о ладонь хозяина, тихонько замурлыкал, потом начал играть узловатыми пальцами, ловя их лапками. — Вижу, ты доволен жизнью, Пангур Бан? Опять мышку поймал? Вот послушай, что я написал про нас с тобой:
«Я и Пангур — два монаха.
Трудимся ночами.
Я наукой занимаюсь,
А мой кот — мышами».

скрытый текстПангур Бан, вероятно, не согласился бы с тем, что он монах, и не согласились бы с этим окрестные кошки. Однако мышами он и впрямь занимался исправно.
— Мышка, если вдуматься, тоже тварь Божия, тоже о хлебе насущном печется, — проговорил брат Колумбан. — Только зачем же эти неразумные зверьки грызут ценнейшие манускрипты? Этих книг, может быть, сам святой Колумбан касался! Сам святой Патрик, может быть, к ним руку приложил! А они — грызь…
Пангур Бан запрыгнул к брату Колумбану на колени. Его белая шубка, за которую его и прозвали «Пангур Баном» — «Белым Валяльщиком», — четко выделялась на ветхом темном рубище монаха. Брат Колумбан сдвинул тощие колени вместе, чтобы коту было удобнее сидеть, и улыбнулся, когда тот принялся тереться о его подбородок.
— А я еще четверостишие придумал, — продолжал монах, — вот:
«Я люблю читать Писанье,
Бой вести с грехами.
У кота — своё призванье:
Бегать за мышами»!


Бои с грехами монахи вели — и выигрывали.
Когда целыми ночами стоишь на коленях, погрузившись в истовую молитву, а на рассвете спешишь к заутрене, не смея ни сомкнуть веки, ни зевнуть, трудно помышлять о грехах лености или гордыни. А кто довольствуется лишь черствыми лепешками с кружкой воды, не впадет в грех гневливости или прелюбодеяния. Вот о чревоугодии… о нем, пожалуй, помышляли многие. Брат Колумбан также знал за собой легкую склонность к греху уныния — знал и боролся с ней, и почти преодолел. А когда она его одолевала…
Воду монахи брали из родника, чья чистая и свежая, невероятно холодная вода журчала прямо в монастырском саду; родник давал начало ручью, бежавшему под стенами монастыря и стекавшему в крохотный прудик. Вода в нем не нагревалась даже в теплые летние деньки. И когда грешная людская натура начинала брать верх, брат Колумбан прибегал к испытанному средству — сначала бичевал себя, не жалея руки и спины, а затем брал Псалтырь, заходил в прудик и читал, пока трясущиеся от холода губы не отказывались произносить святые слова. Если и это не помогало, брат Колумбан надевал вериги, но до вериг доходило нечасто. А потом к нему прибегал Пангур Бан, сворачивался клубком на коленях или под боком, мурлыкал нежно — и бренная плоть монаха согревалась, а на душе воцарялся покой, какой человек должен знать только в раю.
Как-то раз брат Колумбан, в очередной раз придя к прудику с Псалтырем, застал там молодого брата Патрика. Юноша сей в отрочестве жаждал суетной воинской славы, стал рыцарем, прослыл непобедимым, а потом вдруг узрел, что его истинная стезя — монашеская, и босиком пришел в монастырь, принеся с собой мощи: фалангу пальца святого Вацлава. Щедрый дар! Сейчас ряса и нижняя рубашка молодого монаха лежали на берегу, опрятно свернутые, а сам он, нагой и со следами бичевания на спине, стоял в воде и читал Псалтырь.
Брата Колумбана это ничуть не удивило, как не удивила и телесная мощь бывшего рыцаря: широченные плечи его заслоняли солнце, под тонкой и слишком белой, как у всех, редко выходящих на солнце, кожей, исполосованной бичом, бугрились могучие мускулы, и сквозь прозрачную воду еще было видно ямочки на пояснице и крепкие бедра. Брат Патрик в охотку выполнял поручения вроде рубки дров или переноски тяжестей — он был самым сильным в братии. Господь сотворил нас по образу и подобию Своему, а значит, совершенными, и вот доказательство тому, подумал брат Колумбан, не в силах оторвать глаз от брата Патрика.
Он вдруг явственно представил себе, какой нежной и теплой должна быть эта кожа, если к ней прикоснуться. И какими горячими будут свежие рубцы от бичевания — насыщенные и багровые, просочившиеся кровью. И как ему больно, бедному брату Патрику, и как же хочется сцеловать эту боль, зализать шрамы, утишая их жар ласковым языком и губами, а когда боль спадет — обнять и прижаться к могучей спине, обхватив руками и сцепив пальцы прямо на молодых сосках. Через правую сторону груди, прямо возле соска, у брата Патрика прошел старый шрам — брат Колумбан видел его раньше, и его тоже, разумеется, следовало погладить и поцеловать, чтобы изгнать даже смутное воспоминание о боли. А потом, опустившись на колени, осыпать поцелуями и прелестные ямочки на пояснице, и шрам на бедре, и шрам чуть ниже бедра — глубокий и бледный. Кому-то он мог показаться уродливым, а брату Колумбану — прекрасным свидетельством благородной доблести, теперь посвященной Богу…
Щеки брата Колумбана заполыхали, ибо в его помыслы проникло вместе с благоговением перед Божьим творением и вовсе не благочестивое желание — желание удовольствия от близости брата Патрика. Хуже того: грешная плоть монаха восстала против всякого благочестия! И он поспешно развернул Псалтырь. Буквы перед глазами двоились, дыхание отяжелело; к счастью, прикосновение ледяной воды сразу успокоило плоть, а чуть позже и дух.
С тех пор он избегал общества брата Патрика, хотя он часто являлся ему в мыслях и во снах — нагой, сосредоточенный, истово молящийся и прекрасный, покрытый шрамами поверх тонкой кожи и великолепных мускулов…
Зато рядом был его милый Пангур Бан, свидетель раздумий и молитв. Но признаться в греховных помыслах брат Колумбан не посмел даже ему.

— Скоро я перепишу тот манускрипт, Пангур Бан, и украшу его красивыми историями, — сказал брат Колумбан и нежно поцеловал кота между острых ушей. Вот так же он мечтал поцеловать брата Патрика… — А пока послушай, как я хочу закончить стихотворение о нас с тобой:
Делать то, что сердцу мило —
это ль не чудесно?
И хоть келья не большая —
Нам вдвоем не тесно!

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Модный Скайрим

"Модный Скайрим" - цикл юмористических PG-13-драбблов, посвященный необычным и забавным модам на Скайрим. Автор, понятное дело, я, Санди для WTF Bethesda 2019, Бета - Gianeya

Название: Памятник герою
Пейринг/Персонажи: Колсельмо, Айкантар, жители Маркарта
Примечание: мод, добавляющий памятник Ленину. Мем "Ленин - гриб" придумал Егор Летов

Народ перед храмом Дибеллы робко толпился, шушукаясь и обсуждая новшество.
– Кто это?
– Король какой-то.
– Какой король, у нас в Маркарте давно ярл!
– Так древний. Может, еще со времен двемеров или айлейдов…
– Ты что! Это же Довакин!
скрытый текстПочтенный маг Колсельмо не сдержался.
– Ну, какой это Довакин, любезный, посмотри? Довакин – герой! У него должен быть шлем с рогами, меч, кольчуга…
– Довакинов не существует, – возразил какой-то данмер. Однако автор версии о Довакине ничуть не смутился.
– Это их сейчас не существует, потому что драконов нету, – заявил он. – А вы посмотрите, что нынче по всему Скайриму творится? Война идет, и конца ей не видно, значит, и драконы прилетят, а там и Довакин явится.
– Вот в этом? – скептически поджал губы Колсельмо, уже жалея, что ввязался в дурацкий спор с невеждами на площади. Герой, которого изображал новый памятник, на героя и взаправду был не очень-то похож: лысенький, круглоголовый, одетый в кургузый кафтан по невиданной в Маркарте моде и длинные прямые штаны, совсем без оружия, зато указывал рукой куда-то вверх. Видать, на летящего дракона.
– Так а зачем ему шлем, да еще с рогами? Он же – До-ва-кин! Как заорет благим матом по-драконски, так дракон с небесов и сверзится, и расшибется…
Колсельмо даже задохнулся от возмущения, но ничего сказать не успел: его окликнул Айкантар.
– Дядюшка! Вот ты где! Тебя тут какой-то норд ищет… – он запнулся и тоже уставился на новый памятник. – О, Ленин!
На постаменте действительно красовалась надпись «В.И. Ленин».
– А кто это? – шепотом спросил Колсельмо, внутренне ощетинясь. «Вдруг и правда Довакин? Ну и позорище…»
– Гриб, – легкомысленно отозвался юноша.
– Как – гриб?
– Ну так. Волшебный, которым двемеры фалмеров кормили, – ляпнул Айкантар.
Давешний данмер негодующе воззрился на него.
– Вам, альтмерам, лишь бы трепаться, – сказал он. – Н’вахи вы несчастные. Фалмеров не существует!


Цикл: Модный Скайрим
Название: Как соблазнить Довакина
Пейринг/Персонажи: Эсберн, Дельфина
Примечание: мод, добавляющий летающие тарелки в окрестностях городов

Эсберн сверился с картой захоронений, потом покосился на странный большой металлический предмет. Это не мог быть дракон. Даже в спячке. Хотя кто их знает, этих драконов?
– Я думала, что драконы сидят в яйцах, – пискнула Дельфина, опасливо обходя предмет по широкой дуге.
– Ну… они выглядят как большие камни, когда спят, – Эсберн смешался, потому что ни одного спящего дракона, о котором точно было бы известно, что это дракон, он ни разу не видел. Может быть, они выглядели, как двояковыпуклые металлические диски? По размеру вроде совпадало…
– Эсберн, смотри, смотри! Тут дверь!
скрытый текстДверь оказалась запертой, но оба Клинка усердно навалились на нее, и она подалась внутрь. Затаив дыхание и волнуясь, Эсберн сделал первый шаг.
– Он тут точно захоронен, – благоговейно прошептала Дельфина.
– Не обязательно…
– А когда он проснется?
– Когда начнется и много лет не будет прекращаться война, – объяснил Эсберн. – Тогда нам понадобится Драконорожденный, потому что драконы проснутся. Главное, чтобы он был с нами, а не с этими Седобородыми! Это наша задача – помогать Довакину!
– Точно, – поддакнула Дельфина. – А он пусть делает все, что мы скажем, потому что нам лучше знать, как победить… О, а это что?
Драконов внутри металлического помещения явно не водилось. Стояла какая-то мебель, какая-то утварь, какие-то ящики непонятного предназначения, стойки, на которых ушедшие хозяева опрятно разложили свои вещи.
– У меня есть план, – продолжала шептать, все более воодушевляясь, Дельфина, пока Эсберн рассматривал обнаруженное в помещении, – давай найдем тут какое-нибудь волшебное оружие и предложим Довакину, когда он появится! Тогда он будет у нас в руках!
– Хороший план, – одобрил Эсберн. – Но что-то я тут ничего хорошего, кроме твоего плана, не вижу. – Он брезгливо взял со стойки бластер, поставленный на предохранитель, повертел его в руках, положил обратно, тронул скорчер. Дельфина потянула с той же стойки тяжелый болтер и охнула, уронив его себе на ногу.
От удара болтер сдетонировал и выстрелил – болт пробил стену, оставив большую рваную опаленную воронку в металле. Эсберн подскочил от неожиданности, и оба взвыли от ужаса.
– Бежим!
Вылетев из помещения, Эсберн и Дельфина навалились на двери, захлопнув их, и несколько минут пытались отдышаться.
– Нет тут ничего полезного, – ворчливо произнес Эсберн наконец. – Никакого волшебного оружия!
– А то что было?
– Не знаю, но посуди сама. Оружие – это мечи, луки, копья. Топоры опять же. А это? Хлам какой-то. Еще и стреляет.


Название: Чужак
Пейринг/Персонажи: Хадвар, протагонист
Краткое содержание: разрушение Хелгена
Примечание: мод, делающий протагониста Шварцнеггером

Хадвар скрупулезно переписывал пленников, подлежащих казни. В основном это были солдаты Братьев Бури, в том числе и сам Ульфрик Буревестник. Но один выглядел и держался как-то… странно. Хадвар еще раз всмотрелся в его лицо с квадратной челюстью и коротко стриженные волосы.
– А ты кто?
– Я – губернатор Калифорнии, – с возмущением ответил пленный. Видимо, он считал, что каждый имперский солдат должен знать его в лицо.
скрытый текстХадвар задумался. Однажды в детстве он слышал про короля Калифорнии, но то было давно, и где эта Калифорния, он так и не узнал.
– А что нам делать с чужаком? – осторожно спросил он капитана, услышал довольно предсказуемое «Тащи его на плаху», вздохнул и снова обратился к губернатору: – Мы отправим твои останки в Калифорнию, почтенный.
– Не отправите, – храбро ответил тот. – Я старый, но не бесполезный!
Хадвар пожал плечами, раздумывая, как же старый губернатор Калифорнии может пригодиться имперской армии, и тут ему резко стало не до губернатора. На башне приземлился дракон; Хадвар едва успел протереть глаза, опасаясь, что ему примерещилось с недосыпу, как дракон полыхнул пламенем, ударом огромного хвоста обрушил башню и налетел на людей, в панике бросившихся врассыпную. Хадвар поспешил к ним на помощь, пытаясь найти укрытия для несчастных, но дракон явно задался целью разнести весь Хелген на головешки. Губернатор же Калифорнии даже не пытался спастись, наоборот, он сжал кулаки и следил за полетом разбушевавшегося чудовища.
– Ты еще дышишь, висельник? – спросил его запыхавшийся Хадвар. – Бежим отсюда, он же нас убьет!
– Убьет? Это даже Т-1000 не удавалось!
– Сказал, побежали! Я подыщу тебе оружие, раз ты герой, – обещал Хадвар, хотя про себя счел губернатора старым дураком, а не героем. Тот все еще мешкал, поэтому Хадвар схватил его за руку и потащил.
Губернатор подчинился ему, но с полшага обернулся и бросил дракону, застывшему от такой наглости:
– Я вернусь!


Название: До Совнгарда с ветерком
Пейринг/Персонажи: протагонист, Айрилет, Одавинг
Краткое содержание: Довакин отправляется в Совнгард
Примечание: мод, заменяющий драконов на паровозика Томаса; Синельниково - крупная железнодорожная развилка в Украине

Каджит Зарго приплясывал от волнения в ожидании Одавинга. Ему все нравилось: и то, что его пускают в Вайтран, и то, что сам ярл Вайтрана взялся ему помогать, и то, что симпатичная данмерша Айрилет о нем вроде как беспокоится. А больше всего – то, что за ним сейчас примчится сам Одавинг.
скрытый текстО том, что ему сейчас придется ехать в Совнгард, чтобы там сразиться с Алдуином (и, скорее всего, сгинуть навеки), Зарго благополучно забыл, так как предпочитал думать о плохом тогда, когда оно уже случается.
Оглушительный свисток разрезал тишину, повисшую над Драконьим Пределом. Колеса загрохотали по рельсам. Пахнуло густым угольным дымом, и клубы плотного белого пара на миг окутали и Зарго, и Айрилет, и ярла Балгруфа со стражей.
– Уф, – выдохнул Зарго, не веря своим глазам. – Каджит впервые катается на таком!
– «Катается», – возмутилась Айрилет. – Ты едешь на войну!
– Зарго помнит, помнит, не беспокойся, – и Зарго обратился к угрюмой проводнице, протягивая ей билет: – Мэм, а далеко нам ехать до Совнгарда? Это же конечная?
– Нет, – хмуро ответила та. – Конечная – Скулдафн. До Совнгарда рельсы не протянули, туда или на автобусе, или такси возьмите, если хотите с комфортом.
Зарго пожал руки ярлу и Айрилет, забросил в вагон чемодан, чехлы с оружием и саквояж и проворчал – негромко, но так, чтобы проводница услышала:
– А говорили, «Одавинг» – крутая компания, лучшая в Скайриме, VIP-рейсы…
– Радуйтесь, что тендер на этот маршрут выиграли мы, а не «Омфал Демониум», – процедила проводница. – У тех вы бы не то, что чая, даже чистого белья не дождались!
– А у вас есть чай? – у Зарго заурчало в животе, не иначе, от волнения.
– Чай, – проводница смерила его взглядом с ног до головы, – после Синельникова.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

***

Моя дорогая кузина
Канон: "Семейка Аддамс"
Бета: sige_vic
Размер: драббл, 935 слов
Пейринг/Персонажи: Мартишия Аддамс/кузина Блип
Краткое содержание: Мартишия очень рада видеть свою кузину
Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, являются совершеннолетними; кузина Блип лишь однажды упоминается в сериале



— Je vais enfin voir ma chère cousine! — воскликнула Мартишия и прижала к груди телеграмму.
До этого ничего, как говорится, не предвещало. Вся семья собралась за ужином в полном составе, пригласив к столу и судью Уомака. Впрочем, судья отказался. Во-первых, он был ужасно зол оттого, что Пагзли и Вензди, упражняясь в телекинезе, нечаянно зарядили ему волчьим черепом в окно, а во-вторых, он хорошо помнил, как во время прошлого визита Мартишия с помощью Вещи подкармливала цветы кусочками мяса — почему-то это произвело на почтенного судью не очень благоприятное впечатление. Да и вообще он пришел скандалить из-за черепа, хотя, когда Вещь принял из рук судьи тросточку, а Лардж снял (из лучших побуждений!) с него шляпу, утратил бодрость духа.
Мартишия, разумеется, огорчилась из-за отказа соседа разделить трапезу. Она лично пекла пирог, украшенный сахарной глазурью, вареньем и шоколадом так, что получился выпученный глаз. Поэтому радостная новость о приезде кузины Блип пришлась очень кстати.
скрытый текст— О, Тиш, твой французский! — воскликнул Гомес Аддамс, млея от восторга. — Кажется, мы уже принимали кузину Блип у нас? Такая отвязная девчонка!
— О нет, это была другая кузина, — безмятежно ответствовала Мартишия. — У меня много кузин!
— Отлично! — завопил Пагзли. — Я познакомлю тетушку Блип с Аристотелем, а если они не подружатся, то с моим новым пауком, пусть придумает ему имя!
Вензди серьезно кивнула, размышляя, каким бы способом убить тетушку в первую же ночь после приезда.
Все ожидали, что кузина Блип будет не первой молодости, мистер Аддамс про себя полагал, что она представляет собой скелет, поэтому все были приятно удивлены, когда в дом вошла дама возраста Мартишии и очень похожая на нее. На голове у нее красовался венок из маргариток, на губах — яркая помада, а тонкое белое платье изящно развевалось.
— О, дорогая Блип! Comme je te manquait! — воскликнула Мартишия. — Дети, поприветствуйте вашу тетушку!
Пагзли отвесил поклон, а Вензди сделала книксен; на лицах обоих явно читалась мысль «А не придушить ли нам тетушку ближе к полуночи?»
— Моя дорогая Тиш! Мои дорогие племянники! О, дорогой Гомес! — и кузина Блип попыталась вытащить из волос маргаритку. — О дьявол, она пустила корни… Ну ничего, будет с корнями, ты ведь не против? — она выдернула цветок и всучила Гомесу.
Дядя Фестер вставил в уши и рот по лампочке и устроил приветственную иллюминацию.
— О, как мило! А скажите, у вас тут продаются ритуальные товары? Ну, я имею в виду, венки, черные свечи, черепа и прочее? Мои таможня почему-то не пропустила, а мне так страшно и неуютно спать, когда рядом нет знакомых милых вещиц…
Вензди подтолкнула Пагзли в бок. Похоже, тетушка была своя в доску; может быть, и не стоило душить ее с ходу.
Загудел звонок.
— О, мой багаж! — обрадовалась кузина Блип.
Носильщики внесли два больших чемодана и продолговатый изукрашенный ящик, который не мог быть ничем, кроме гроба.
— Тяжелый, — констатировал Лардж, поднимая гроб на плечо.
— Но в нем земля с моего родного кладбища, — объяснила кузина Блип, волнуясь. — Я же говорю, я не могу заснуть без того, что мило сердцу и душе…
Мартишия с удовольствием потчевала ее пирогом, попутно рассказывая о соседях и выдавая каждому характеристику от «хрупкий и анемичный» до «пышный и полнокровный, тебе обязательно нужно с ним познакомиться». А вечером решительно пресекла поползновения Пагзли и Вензди проникнуть в комнату для гостей:
— О, мои дорогие детки, мы с кузиной Блип столько веков не виделись… Позвольте нам с ней пошушукаться о своем, о женском!
— О Тиш, — умоляюще произнес Гомес.
— Сhéri, оn a toute la nuit devant nous…
— О Тиш! Твой французский…
Мартишия прошла в комнату для гостей, где кузина Блип уже расположилась в гробу. Из гроба пахло могильной землей и увядшими цветами — тягостный и мрачный запах, который, однако, нравился и ей, и Мартишии.
— Наконец-то мы наедине, — прошептала кузина Блип, обнимая Мартишию. — Как же мне не хватало наших вечеров! Порой мне бы хотелось никогда не взрослеть…
— Ну, во взрослости есть кое-какие положительные моменты… но знаешь, мне тоже тебя так не хватало, милочка, — и Мартишия ласково привлекла кузину Блип к себе.
Глаза у кузины Блип замерцали, затягиваясь томной поволокой, губы под яркой помадой потемнели и задрожали, дыхание отяжелело. Мартишия нежно провела ладонью по ее плечу, оттягивая вырез тонкого белого платья, тронула пальцами мраморно-белую грудь. Платье соскользнуло, открывая напрягшиеся лиловые соски.
— О, ма шер, — прошептала Мартишия. — Какая же ты холодная! Просто ледяная!
Ее ладони легли на грудь кузины Блип, а губы коснулись ее губ, затем Мартишия томно провела по ним языком, слизывая яркую красноту.
— Ммм, — протянула она. — Так ты уже подкрепилась по дороге!
— Со мной в поезде ехал такой румяный джентльмен, — ответила кузина Блип, слегка смутившись — а может, и не слегка: щеки ее стали фиолетовыми от смущения, — просто невозможно было удержаться!
Мартишия еще раз лизнула ее губы.
— О, милая, как бы мне хотелось сделать это вместе с тобой, — проворковала кузина Блип, пылко обнимая Мартишию. Та даже застонала от удовольствия.
— Soixante-neuf?
— О да, — чуть слышно выдохнула кузина Блип, и обе, тихонько смеясь, упали на широкую кровать голова к голове — губы Мартишии напротив горла кузины Блип, губы кузины Блип напротив горла Мартишии… Нежная, льдисто-холодная кожа подалась под нажатием клыков, и холодная темная кровь брызнула на язык обеим. Несколько минут обе причмокивали и постанывали от наслаждения. Наконец, кузина Блип оторвалась от горла Мартишии, утирая губы и ласково заглядывая ей в лицо. Мартишия облизнулась.
— Как же мне не хватало такого интимного общения, — шепнула она.
— И мне…
— Ты так повзрослела, просто восхитительно, милочка. Настоящая зрелая леди.
— О да! Посмотри, какие у меня трупные пятна на боках!
— Бесподобно! Quelle beauté! Позволь, я их поцелую…
— О да… А потом еще раз, ладно?
…Уже начинало светать, когда Мартишия выскользнула из спальни кузины Блип и вернулась в свою комнату. Гомес еще не спал.
— Ну, как, пошушукались? — жизнерадостно спросил он.
— Еще бы, — глаза у Мартишии сияли. — И знаешь что, дорогой? Надо обязательно пригласить на завтрашний ужин судью Уомака. Пора налаживать отношения с соседями!

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

С Новым годом!

Название: Щас спою
Канон: Ваха
Персонажи: Космоволк, Кархародон
Жанр: экшн
Рейтинг: общий
Предупреждения: ретеллинг "Жил-был пес", употребление алкоголя, обоснуй сдох, не родившись, автор валяет дурака

Молодой и горячий ярл Хельги Тихоход увлекся преследованием роя тиранид.
Прозвище свое ярл заслужил честно – и тем, что вечно спешил с выводами и поступками, и тем, что бегал быстрее всех в стае, и тем, что по примеру Белых Шрамов усилил свои корабли. А горячность его не раз становилась причиной взысканий и ругани. В последний раз, когда Хельги едва не погиб сам и не погубил пол-стаи, в запале преследования забежав в ставку целой орды орков, ему сказали прямо: ты, дорогуша, жив до сих пор только потому, что нам нужен скальд – а Хельги славился как искусный скальд, – и потому, что дуракам везет.
скрытый текстВообще-то Хельги Тихоход себя дураком не считал, но… в этот раз он вылетел за край Внешней Тьмы, помощи ему ждать было неоткуда, а тираниды роились в неисчислимом множестве. Сперва Хельги полагал, что справится: он, хоть и слыл горячей головой, не отлучался с Фенриса без десятикратного боезапаса, резонно полагая, что, помимо боевого задания, всегда найдет, с кем еще сразиться. Однако быстро понял, что количество боеприпасов – это еще не все, что нужно для победы.
Поэтому скальд-торопыга приготовился к доблестной гибели в бою. Мечта любого из Влка Фенрика, конечно, да только ни один другой скальд не узнает и не сложит сагу о доблести их стаи, и это нешуточно печалило и самого Хельги, и его товарищей.
– Наводим лэнс-батареи, – командовал Хельги, и в голосе его слышалась искренняя печаль, – огонь! Бортовые батареи! Огонь!
Внезапно вокс ожил.
– Приветствую вас, граждане Империума, – произнес чей-то скрипучий голос с очень старомодным выговором.
– Малефик, – вздрогнул Хельги.
– Нет. Я капитан Моана. Помощь нужна?
Хельги подумал.
С одной стороны, он уже настроился на доблестную гибель. Потому что возвращаться в Этт потрепанным и постыдно сбежавшим от хитиновых паразитов было бы куда хуже. С другой – отчего же отказываться от подкрепления?
– Я ярл Хельги Тихоход. Давайте возьмем корабль-матку в клещи, – предложил он. – И расстреляем в двух сторон. Только, это… я вас в саге упоминать не буду, лады?
– Хорошо, – не без некоторого удивления отозвались в воксе. – Но можно потом будет к вам обратиться за помощью при необходимости?
Хельги Тихоход охотно согласился.
…В Этт он вернулся победителем.

***

Стая пировала. Волки – кто беседовал, кто хвастал победами, кто играл в хнефатафль, но большинство из них собрались вокруг скальда с кружками мьода. Хельги закончил свою сагу о штурме сухих доков и уступил место Эгилю с сагой о разрушении продовольственных складов на каком-то мире тзинчитов, что и обеспечило победу; он осторожно пробирался, распихивая товарищей локтями, к столам, ломившимся от мьода и жареного мяса, как запищал вокс.
– Хельги Тихоход.
– Ба, капитан Моана! – обрадовался Хельги и тут же облился потом.
Он действительно не упомянул Моану с его подкреплением в саге о разгроме тиранид во Внешней Тьме, хотя его и грызла совесть, и теперь забеспокоился, что Моана появится в Этте и проболтается об обстоятельствах их знакомства. Позорище, причем двойной – и для ярла, и для скальда! К тому же, честно говоря, сам этот капитан был какой-то подозрительный… И к Фенрису подобрался тайно, спрятавшись за астероидом. «Отступник какой-то, – подумал Хельги, – но нам-то он помог!»
Моана объяснил, что ему нужна молодежь для Вознесения, а мир, на который они рассчитывали, оказался опустошен гражданской войной, так нет ли у Хельги хороших парней на примете…
– С пару десятков найдется, – заверил его Хельги. – Пойдет?
– Маловато, но уж сколько есть.
Хельги имел в виду группу подростков, которых отобрали в качестве кандидатов в Кровавые Когти. Часть из них, скорее всего, не пережила бы испытаний, и наметанным глазом Хельги даже определил, кто именно. «Вот их ему и отдам, авось у них испытания не такие суровые», – решил скальд.
За пополнением Моана спустился к Этту лично.
Хельги задумался, что делать. Наконец, взял кусок шоколадного масла и замазал символ на наплечнике Моаны – какую-то рыбину.
– Если что, давай скажем, что ты из… ммм… силовиков Ордосов, – извиняющимся тоном сказал он. – Серые Рыцари, так они называются. Напусти на себя побольше таинственности, и никто ничего не заподозрит. У нас инквизицию, сам понимаешь, не любят, но и так, чтобы воевать с ними…
Моана задумался.
– А кто такая инквизиция? – спросил он.
Впрочем, в Этте все были слишком заняты весельем, а незваных визитеров Стая не боялась. Да и мало кто сумел бы подкрасться к планете так, как это сделал Моана.
Мальчики ему очень понравились – он счел их «превосходным материалом» и заверил, что из них выйдут прекрасные космодесантники. Хельги, который считал этих подростков обреченными, от души порадовался – и предложил Моане мьода за здоровье юных новициев…
От первого же глотка Моана пошатнулся.
– Да ты пей, пей, – с воодушевлением уговаривал его Хельги.
От второго глотка Моану повело в сторону.
– Между первой и второй не должно и выстрела из болта прогреметь! – и Хельги подлил Моане еще мьода.
Моана, опустошив кружку, оперся о стену и сполз по ней на пол.
– Ох, – невнятно пробормотал он, закинул голову назад и… запел.
Хельги сморгнул, потом допил мьод, сел рядом и подтянул, хотя песня была ему не знакома. Кто-то из кэрлов сунулся в коридор, где выпивали новые друзья, и вылетел вон; вскоре загрохотали тяжелые башмаки Волков.
– Надо прощаться, – сделал вывод Хельги Тихоход. – А то тебя тут как увидят… вон, масло смазалось, и сразу видно, что ты ере… ик! …тик.
– Я не еретик, – заплетающимся языком откликнулся Моана. – Я изгнанник… ик! Хищ… ик… ник! – он склонил Хельги голову на плечо и промямлил: – Я Кар… кар… ках…
– Впервые вижу, чтобы от мьода кашляли, – Хельги поднялся, взвалил приятеля на плечо и выволок из Этта. Пацаны бежали за ним, стараясь не шуметь. На выходе их уже ждал «Лендспидер» сильно устаревшей конструкции.
– Ну, ты это, – сказал на прощание Хельги, – заходи, если что…
– И ты тоже, – отозвался слегка протрезвевший Моана, – будешь во Внешней Тьме, заходи.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Солнцестояние. Йоль

Забота конунга


Сегодня в Этте все были напряжены. Никто не прихлебывал, сдувая пену с кружки, волчий мьод, не резался в хнефатафль, не переговаривался – даже вполголоса, поминая минувшие дни. Молчали скальды, и даже Кровавые Когти притихли и только время от времени косились на вход.
Пламя плясало на лице Лемана Русса, выхватывая то рыжеватую косицу на виске, то бледные веснушки на высокой скуле. Примарх был очень, очень занят.
Один из ярлов нерешительно промолвил:
– Конунг… ярл Русс…
– Цыц, – добродушно рыкнул Русс.
– Ну, может, все-таки пусть кэрлы? Не примаршье же дело…
скрытый текст– Именно примаршье, – вступился рунический жрец Ква. – Сегодня особый день!
– Кто должен трудиться для своего народа, если не я? – добавил Русс, и, поскольку ярла он не убедил, повысил голос: – Цыц! Сказал же – не отвлекай!
– С кэрлами оно быстрее бы, – вздохнул незадачливый советчик, запустив пальцы в бороду.
Напряжение, казалось, сгустилось настолько, что его можно было резать цепным топором. И наконец в дверях показалась мохнатая серая тень.
Русс выдохнул, отложил спицы, набросил на плечи только что довязанный шарф и шагнул вперед. На него снизу вверх уставились зеленые глаза. Малый – не больше быка – пушистый зверек в серую полоску поднял голову и пискнул «мяу!».
Волки подвинулись к нему, взяв в плотное кольцо, и не было никого, кто бы не сплюнул под ноги. Кто-то передал Руссу в руки плошку с молоком и деревянную тарелку с мясом. Примарх, преклонив колено, поставил перед зверьком угощение. Тот, довольно урча, набросился на еду.
Когда плошки опустели, зверек облизнулся, задрал хвост трубой и удалился.
Прошло немало времени, прежде чем Волки решились заговорить.
– Малефик, – пробормотал один.
– Такой маленький, – буркнул второй. – И чего было беспокоиться, хьолда?
– Угу, если бы его приняли в старье да не угостили, он бы тебе показал хьолду, – возразил Ква.
Русс снял шарф и гордо потряс им.
– Сам шерсть собрал с Гери и Фреки, – похвастал он, – сам спрял… ну, и связал тоже я. А вы говорили – кэрлам отдать! Это же Йольский кот, его уважать надо!

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Возвращение к себе

Это последняя работа из написанных летом. Я носилась с ее идеей почти год.

Возвращение к себе
Писано для fandom Post-Ap 2018
Бета Дядюшка Эдь
Канон: "Муми-тролли" Туве Янссон
миди, джен, R


– Опять молчите, – проговорил Муми-папа, с укором глядя на них.
Три хатифнатта равнодушно смотрели на него своими лунно-блеклыми глазами. А может быть, они и не на него смотрели, а так – в пространство, с этими хатифнаттами никогда ничего не знаешь наверняка.
– Если вы не умеете разговаривать, – снова начал Муми-папа, – я… вы могли бы хотя бы кивнуть головой! Чтобы я знал, по крайней мере, что у меня есть общество!
И тогда три хатифнатта поклонились ему и отвернулись.
Они плыли и плыли уже который день. В Муми-дален поговаривали, что хатифнатты ведут «разгульную жизнь», и что так жить, как они, просто неприлично; Муми-папа всякий раз думал, что в слова «разгульная жизнь» обычно вкладывается какой-то иной смысл. Что разгульного в бесконечном и безмолвном плавании – вперед и вперед? С тех пор, как Муми-папа взбежал на борт кораблика хатифнаттов, его глаза стали такими же блеклыми, и он почти отвык разговаривать – только иногда бросал короткие рубленые фразы, не надеясь на ответ.
Он вообще мало на что надеялся.
Наверное, и хатифнатты в глубине души – если у них, конечно, была душа – понимали, что надеяться им особо не на что.
скрытый текстКогда-то здесь не было моря. Была густонаселенная местность с широкими шоссейными дорогами и большими городами, и Муми-папа смутно припоминал кое-что с тех времен. Иногда ему вспоминались слова, которым не было объяснения, и вещи, которым не было названия. Может, просто игра воображения, но Муми-папе однажды вступило в голову, что он жил среди этих вещей и произносил эти слова, а значит, все его постоянное беспокойство и желание мчаться навстречу приключениям – не что иное, как поиск прежней жизни.
Жизни, которой он жил до того, как попал в приют Хемулихи.
Стоит мне все вспомнить и найти – и уж тогда-то я стану счастлив и спокоен, думал Муми-папа. А если все рассказать Муми-маме, оно встанет на свои места, и мне больше никуда не придется ездить или плыть. Муми-мама отлично умеет все расставлять на свои места, и ее никогда не тревожит среди ночи желание вскочить и искать что-то важное…
А тем временем на горизонте замаячила туманная полоса, которая все увеличивалась и увеличивалась – и наконец стало видно, что это остров. Хатифнатты взяли курс на него, как не раз делали до того. Они обязательно посещали все острова, какие попадались им на пути, и Муми-папа недоумевал, что они там ищут. Однажды он обыскал остров, пока хатифнатты отдыхали, и нашел полоску бересты или бумаги. Но не ней даже не было ничего написано – или, может, он просто не умел увидеть и прочесть то, что написали хатифнатты?
Острова, за исключением одного – покрытого мелкими красноватыми паучками, – тоже были почти одинаковыми, как поведение хатифнаттов, как сами хатифнатты. Острова высились из воды горами непрозрачного темного стекла, иногда голыми и ноздреватыми из-за того, что их успело обточить и разъесть море, иногда покрытыми маленьким и тонким лишайником. На них даже чайки не селились.
Вечерело, и хатифнатты пришвартовали лодочку в маленьком заливе между двумя бесформенными валунами: они собирались тут заночевать. Муми-папа, как обычно, пошел бродить по острову.
На сей раз он кое-что нашел.
В толще стеклянистого камня, прямо под его ногами, виднелась кирпичная кладка. Выкопать ее или разглядеть как следует никому бы не удалось – она оказалась вплавлена намертво в камень. Когда-то это, наверное, был дом.
Или дома.
Легкий запах озона защекотал ноздри. Муми-папа огляделся: только по запаху и можно было догадаться о приближении хатифнаттов. Они передвигались совершенно неслышно, молчаливо, ухитряясь не задевать ничего и ни к чему не прикасаться. Их маленькие лапки даже не шлепали по камню, как босые ноги всех остальных существ. Сейчас хатифнатты стояли рядом с Муми-папой и вглядывались в камень. Один из них вдруг наклонился и начал стирать пыль, чтобы лучше рассмотреть кирпичную кладку. Два покачали головами.
Они ищут свои дома, вдруг понял Муми-папа. Дома – или то, что от них осталось.
Как глупо! Не лучше ли построить новый дом? Прошлого ведь все равно не вернешь. Его нужно знать, но жить-то надо настоящим, вот как Муми-папа: он хочет узнать, что было раньше, до того, как Землю заселили зверюшки, тролли и букашки, и те существа, о которых говорила Туу-Тикки и которые показываются только зимой, и с этим вернуться домой. Ведь у него есть семья, которая его ждет.
Если бы он еще мог вспомнить…
Впрочем, поразмыслив, Муми-папа решил, что хатифнатты – не самые глупые существа на свете. Фру Филифьонка, подруга Муми-мамы, с его точки зрения, поступала еще глупее. «Катастрофа, – вечно твердила она. – Однажды будет ужасная катастрофа!» В ее суетливой мордочке, и тонком булькающем голоске, и руках, тискающих старомодную сумочку, – во всем этом проступало какое-то сладострастие. Как будто она надеялась, что новая ужасная катастрофа возьмет и отменит ее прошлое. Однажды Муми-папа случайно услышал, как она рассказывает Муми-маме, что всегда жила у моря…

Ее дом стоял у моря. Он сдавался внаем за какую-то смешную сумму, но в нем было уютно и весело. Филифьонка – тогда ее звали по-другому – была гостеприимна, и у нее что ни день сидели друзья и родственники, распевали песни, шутили, танцевали, и никому не было дела до того, что ваза не совсем гармонирует со скатертью. Как не было и дела до того, о чем предупреждала лента новостей. Нас это не коснется, говорили они друг другу. Мы – не военные, не правительство, мы обычные рядовые мирные жители…
В тот вечер закат не был каким-то необычным – просто красивый розовый закат, и солнце, садящееся в пушистые облака над морем, и серебряная точка вечерней звезды у самого горизонта. Ничего не предвещало грозы, поэтому ослепительная вспышка в небесах не была молнией, и глубокий грохот, раскатившийся над морем, не был громом. Но и тогда Филифьонка и ее друзья подумали, что это, должно быть, фейерверк.
А потом горизонт вспыхнул, по всему окоему поднялось жуткое рваное пламя, и это пламя поглотило вечернее солнце, окрасив небо в цвет ржавчины. И вдруг море поднялось горбом.
– Смотрите, какая волна! – крикнула одна из подруг Филифьонки.
Все выбежали из дому смотреть на большую волну, взволнованные, но все еще не очень напуганные, пока кто-то, самый сообразительный, не заорал «цунами! цунами!» – и тогда уж обеспокоенные по-настоящему люди бросились врассыпную от берега. А волна катилась на берег, вырастая до циклопических размеров, ржавая и неумолимая, обнажая литораль, где бились, умирая, рыбы и обмякали водоросли, и за ней катилась стена темного пламени…


Муми-папа ничего такого не помнил.
Он не задумывался ни о катастрофах, ни о больших волнах. Но это же фру Филифьонка, она такая тревожная. Его куда больше пугали грибы. Ведь грибами можно отравиться! И то – Муми-мама отлично разбирается в грибах, она-то знает, какой годится в пищу, а какой нет.
Утро не задалось. Моросил мелкий противный дождик, почему-то очень холодный. В такое время года ему полагается быть теплым, быстрым и освежающим, а вот поди ж ты. Хатифнатты какое-то время с надеждой посматривали на небо, наконец, синхронно развели лапами и затопали на кораблик. Муми-папа окликнул их; они на миг обернулись и снова засеменили вперед. Это, пожалуй, следовало расценивать как просьбу поторопиться и не забивать себе голову чепухой, оттягивая отбытие.
Лодочка оттолкнулась, ветер наполнил отяжелевший от сырости парус, и остров начал удаляться, а Муми-папе захотелось поговорить.
– Я так полагаю, – начал он, – что мы обнаружили удивительное явление, достойное изучения и всестороннего рассмотрения. И ничего странного в том, что нашел его именно я! Ведь я всегда любил путешествовать и открывать новое. Разумеется, в своих мемуарах я упомяну о вашей исключительной роли в совершении этого открытия…
Хатифнатты молчали, занимаясь каждый своим делом: один натягивал парус, другой стоял у руля, третий двигал веслом на корме, и никто даже не взглянул на Муми-папу. Наконец, он надулся и замолчал, про себя обозвав хатифнаттов умственно ленивыми существами, которые не способны оценить важность открытий.
Самого Муми-папу они, похоже, тоже не ценили.
Они плыли и плыли по тихому морю вслед за солнцем. Их тела выгорали до снежной белизны днем, а потом, ближе к вечеру, приобретали холодный зеленоватый оттенок морской волны, и в глазах отражалось то выцветшее от летней жары небо, то закат. Вот так же и тогда садилось солнце в пушистые облака на горизонте, но Муми-папа больше ничего не помнил с того дня – только это.
Однажды им встретился одинокий хатифнатт на совсем маленькой лодочке. Вероятно, он обменялся какими-то знаками с «его» хатифнаттами, Муми-папа уже считал их своими. Тот одиночка не стал к ним присоединяться, он плыл, как и плыл – отдельно. Однако в том же направлении, что и «его» кораблик.
Следующий остров, на который они высадились, был крохотным рифом, торчавшим из воды, как неудачный эпитет из прекрасных папиных мемуаров. В нем было что-то неправильное. Он был таким же оплавленным, будто стеклянным, но с одной стороны казался сделанным скорее из бетона. Хатифнатты плавали вокруг островка, выбирая, где бы пришвартоваться; высадиться на этот остров было бы почти невозможно – уж слишком отвесными выглядели его берега. В конце концов они бросили якорь у относительно более пологого берега и начали карабкаться по нему, то и дело застывая в расселинках и трещинах.
Муми-папа полез за ними, обронил в воду цилиндр и со стонами плюхнулся за ним следом. Это было вовсе не увлекательное приключение! Вымокший и недовольный, он все-таки поймал свой цилиндр в воде, забросил его в лодочку и пополз, пыхтя и отдуваясь, наверх.
Хатифнатты обошли весь остров. Видимо, они нашли записку от предыдущих хатифнаттов и оставили свою собственную. Муми-папа взглянул вниз с вершины островка, борясь с головокружением, и вдруг увидел с другой стороны пустую лодочку.
Это была не их лодочка – намного меньше, должно быть, на ней прибыл тот одиночка.
Муми-папа принялся спускаться к ней, сам не зная, зачем. Цепляться за скользкие стеклянные выступы было очень трудно, еще труднее, чем пробираться наверх. Обернувшись, он заметил, что «его» хатифнатты ползут следом. Это было необычно: раньше они никогда за ним не следовали.
С трудом спустившись, он очутился возле той самой стороны рифа, похожей на бетон.
Она была серой и сырой. И на ней отчетливо выделялась более темная фигура, нарисованная кем-то давным-давно. Не нарисованная… выжженная?
Фигура определенно не принадлежала троллю. Филифьонке, впрочем, тоже. По очертаниям она напоминала, пожалуй, Снусмумрика. Только была больше, раза в три больше него.
Одиночка-хатифнатт добрался до нее. Постоял рядом…
Прижал к ней лапки и лицо.
А потом его глаза, блеклые и бесцветные, внезапно полыхнули ярко и живо, и в тельце будто забилась жизнь. На лице отразилось сразу столько чувств – и каких чувств! Каждое из них было сильнее всего, что Муми-папа, казалось, испытывал за все время… ну, разве что за исключением его любви к Муми-маме…
А потом одиночка обмяк и соскользнул в воду.
Муми-папа поспешно плюхнулся следом, чтобы помочь ему, подумав, что бедняга потерял сознание от избытка переживаний, но помогать было уже некому. Хатифнатт растворялся в воде, и на его лице, пока оно не растаяло, держалась тень умиротворения.
Набежала волна и ударила одинокую лодочку о камни.
«Его» хатифнатты, как по команде, развернулись и полезли вверх. Поднимался ветер, и следовало отбыть поскорее, пока волнами не разбило их лодочку и не смыло их в воду.
Муми-папа весь последующий день хранил скорбное молчание, пока не заметил, что его попутчики отнюдь не скорбят. Напротив, они были как будто довольны тем, что один из них исчез. Поразмыслив над этим, Муми-папа пришел к выводу, что они, скорее всего, верят, будто умершие хатифнатты как-то возрождаются. Не могут же они радоваться смерти друг друга?
Может быть, «его» хатифнатты тоже искали такие скалы с фигурами? Все в этой жизни что-то ищут. Муми-мама, например, вечно ищет свою сумку, если, конечно, не держит ее в лапках…

– Мама! Папа! – закричала она, высунувшись в окно. Ветер взметнул ее длинные светлые волосы. – Марит!
Бесполезно.
Раньше она думала, что эвакуация – это что-то такое организованное и упорядоченное: люди прибывают на вокзал или куда им укажут, рассаживаются в автобусы и уезжают в место, которое сочли безопасным. Кто счел? – неважно. Специалисты, правительство, штаб гражданской обороны. Главное, не оставаться в городе. Там, конечно, были оборудованы укрытия, но они, по мнению кого-то «наверху», не могли спасти всех жителей. На учениях вроде бы все отработали: и как идти в укрытия, и как эвакуировать жителей…
Сейчас вокруг творилась жуткая суматоха. Люди бегали, кричали, рыдали, искали друг друга. Автобусов не хватило, как и другого транспорта, для перевозки беженцев кое-как приспособили большие грузовые фуры, за рулем одной из которых сидела она, но и в них мест уже не хватало.
– Детей! Давайте сюда детей! – крикнула она, отчаявшись увидеть родных. Ничего, увидятся по прибытию. Лишь бы туда, куда они едут, не докатилось это все…
Сколько детей поместится в ее фуре? Сто? Полтораста? Она рассчитана на большие грузы, конечно, но ведь грузы ставятся ящик на ящик.
– Сударыня, уберите сумку! Уберите сумку, вам говорят! Вон, я сказала! – она выскочила, выхватила из рук какой-то эгоистки сумку и отшвырнула в сторону, заработав грубое ругательство и окрик «вы не имеете права, я буду жаловаться». – Жалуйтесь! Из-за вашей сумки чей-то ребенок не поместится!
Она повернула ключ в замке зажигания. Что бы ни случилось, а этих детей она довезет. Жаль только, что свою собственную сумку она где-то потеряла. В этой сумке было все, что могло понадобиться: желудочный порошок, сменные носки, леденцы – как раз для детишек, если им станет слишком страшно…


Муми-папа лежал в лодочке. Его размокший после падения в воду цилиндр совершенно потерял форму. Наверное, Муми-мама поворчит на него за это. Но она недолго ворчит, так что ничего страшного; а может, она и вовсе не будет ворчать. Скажет только: «Ну и ладно, он не очень-то тебе подходил, дорогой». Лишь бы не молчала, когда она молчит – это всегда признак неодобрения.
Со дна лодочки все выглядело немного не таким, как обычно. Молчаливые хатифнатты казались озабоченными и хлопотливыми, парус – синеватым, небо – ярким, солнце – черным, а туманная громада, встававшая вдали, – прозрачной.
Это был очень большой остров.
Может быть, на нем даже кто-то жил. За все время путешествия с хатифнаттами Муми-папа еще ни разу не встречал обитаемых островов, но все когда-нибудь бывает в первый раз. Скорее всего, рассуждал он про себя, хатифнатты причалят к этому острову, прогуляются по берегу, не заходя далеко, найдут условленный камень, чтобы оставить свою записку, и отчалят. И поплывут дальше. Общаться с теми, кто живет на этом острове, они точно не станут.
Ему бы давно надоело это бесцельное и бессмысленное путешествие, если бы он не понял еще до того, как повстречал хатифнатта-одиночку и не увидел, что с тем случилось на рифе с тенью на стене: у плаваний хатифнаттов есть и цель, и смысл. И чем дальше, тем больше Муми-папа убеждался: эти цель и смысл совпадают с его собственными.
Вот только он сам не знал, в чем они заключаются.
«Я путешествую к себе», – решил он, и эти слова ему так понравились, что он повторил их про себя несколько раз, а потом произнес еще и вслух. Путь к себе! Да это просто отличное название мемуаров, когда он их наконец-то сядет и напишет! Главное, не лениться и писать хотя бы пару страниц в день. А потом читать их Муми-маме – уж она-то его поймет! Она лишний раз убедится, какой он исключительный, ее Муми-папа, какой он творческий и деятельный.
Остров все приближался и приближался, заполняя собой весь горизонт.
Уже видно было, что он плоский, как стол. Как будто по нему текла вода, а потом резко ударил мороз, и она застыла. Солнечные лучи скользили по нему, не задерживаясь и ни обо что не спотыкаясь, кроме немногочисленных валунов: на острове не было ни поселения, ни деревьев. Единственные, кто мог на нем жить, это мыши, черепахи и насекомые. «Только не пауки, – с содроганием подумал Муми-папа, припомнив остров красных паучков, – только не пауки! Второй раз я этого не переживу…», перевел дух и поправился: третий. Третий раз.
Вокруг острова мельтешило множество лодочек с белыми парусами. Больше ничьих. Никто, кроме хатифнаттов, не причаливал к нему, никто, кроме хатифнаттов, не бродил по нему. Однако и хатифнатты не гуляли по острову просто так: нет, они сгрудились все в одном месте. Лодочка с Муми-папой причалила, Муми-папа выскочил первый и бросился со всех ног к толпе.
Он соскучился по толпе. Пусть даже там не было никого знакомых, пусть там находились одни хатифнатты, безмолвные и блеклоглазые, – но это было хоть какое-то общество!
На оплавленной стеклянистой поверхности росло множество лишайников. Серые, зеленоватые, ржаво-коричневые, они щекотали лапы Муми-папе. Ржавые оттенки что-то ему напомнили. Ржавые… как обгоревшие металлические фермы и детали, как запекшаяся кровь, как пламя в небесах… Нет. Не до того. Главное – толпа!
Посреди острова остался кусок дороги. Он был совсем коротким – с десяток шагов. Очень старая дорога, сейчас таких не строят, подумал Муми-папа. Это асфальт. Настоящий асфальт. По такой асфальтовой дороге я ездил на работу до того, как попал в приют Хемулихи для младенцев-подкидышей. Из нашего маленького Сент-Джонса в Миннеаполис, где располагался наш офис…
Он обхватил голову лапами. Макушка казалась раскаленной. «Кажется, это все из-за цилиндра. – Он вздохнул и потер макушку. – Мне напекло голову, и в нее теперь лезет всякая чепуха. Хотя в мемуарах, наверное, это будет очень даже интересно!»
Обрывок дороги из ниоткуда в никуда заканчивался в нагромождении некрупных, но широких валунов. Туда-то и смотрели столпившиеся хатифнатты. Мало-помалу их становилось все больше. Все новые и новые лодочки причаливали к острову, и их хозяева присоединялись к толпе.
Среди камней лежали кости.
Таких больших костей Муми-папе еще не доводилось видеть. Неужели дронт Эдвард умер и лежит здесь? – заволновался он. Но, присмотревшись, понял, что это не птичьи останки.
Чтобы рассмотреть того, кто навсегда остался в камнях, Муми-папе пришлось преодолевать отвращение, так как труп не разложился полностью. Видимо, волны во время шторма скатили его с дороги и прижали к камням. На костях, вытянувшихся во всю длину, остались гниющие водоросли, и остатки зеленой, как эти водоросли, сейчас выгоревшей и изорванной одежды, и клочья разлагающегося мяса, шевелившегося от множества червей. Вокруг мертвеца гудели мухи, ползая по нему и залезая под коричневато-красные – ржавые – ребра, вылетая потом сквозь прорехи в гнилой синюшной коже. Череп отвалился и откатился в сторону. На виске он был проломлен. Кожа на лице сохранилась, но не полностью: губы, нос и веки сгнили, глаза вытекли, и мертвец лежал, слепо уставившись в небо и скалясь в вечной усмешке. Из одного глаза вылезла блестящая сине-зеленая муха, посидела – и взлетела.
Рядом с черепом валялась бесформенная и смятая зеленая шляпа.
Муми-папа не мог отвести взгляд от мертвого. Это был настоящий великан – при жизни он мог бы поднять Муми-папу на одной ладони. Но почему-то Муми-папе казалось, что он знал его.
Неподалеку от трупа лежало что-то, очень похожее на губную гармонику.
Наверное, это существо при жизни бродило по горам и долинам, прорезанным асфальтовыми дорогами. В зеленой шляпе и старых зеленых брюках, оно наигрывало на губной гармошке, покуривало трубочку, и какая-нибудь из встречных машин останавливалась его подвезти…

– Смотрите, хиппи! – седенькая, но бодрая старая женщина высунулась из окна трейлера и рассмеялась. – Как в старые добрые времена!
– Да-а, – протянул ее муж. – Помнится, мы здорово повеселились тогда… Эй, мэн! Садись!
Юноша с гармошкой и трубочкой не заставил себя упрашивать.
– Что это стряслось со всеми? – поинтересовался он. – За последние три дня я почти не шел пешком. Куда все едут?
– Как, ты разве не слышал в новостях? – удивился старик за рулем. – Я думал, что вы выступаете против войны! Где же ваши демонстрации? Я в твоем возрасте с друзьями давно засадил бы деревьями городскую площадь, или закидал камнями полицейских, ну, словом, устроил бы что-нибудь разэтакое!
– Я путешествую от себя к себе, – отозвался бродяга. – Новости, весь этот мир… – он покрутил рукой.
– Я бы ни за что не был таким равнодушным в молодости, – горячо сказал старик. – Мы верили, что можем все изменить!
– И как, – заинтересованно спросил хиппи, – изменили? В чем?
Старик умолк.
Трейлер замедлил движение, потом остановился. Ехать было невозможно: вся трасса, многие десятилетия почти пустовавшая, оказалась запружена такими же трейлерами и грузовиками. Многокилометровая пробка растянулась, по-видимому, на всю долину.
Хиппи выглянул в окно.
– Там, впереди, тысячи машин, – сказал он. – Вы уверены, что сможете сбежать?
Старики некоторое время помолчали, затем жена проговорила:
– Нет. Если начнется, то спасения не будет никому. Но нельзя же просто сидеть и ждать, правда? Надо же что-то делать!
За их трейлером уже выстроилось множество машин, и новые все прибывали и прибывали. Некоторые съезжали с дороги. Но проехать по бездорожью здесь, в бедлендах, может, и удалось бы, если бы не горная гряда: ради дороги здесь когда-то прорезали в горах настоящее бутылочное горлышко, и оно никак не могло пропустить всех беженцев.
Женщина задремала, муж последовал ее примеру. Хиппи вышел из кабины и раскурил трубочку. Ему как раз в голову пришла новая песенка, и очень хотелось ее сыграть, пока еще было кому слушать.
Внезапно небо набухло ржавой краснотой, потом – огнем. Хиппи остолбенело наблюдал за этим, сжав в руке бесполезную гармонику и соображая, что происходит, а рядом с ним выбежали и уставились в небо, дрожа от страха, тысячи людей. Огненные облака клубились над головами, угрожая вот-вот спуститься и накрыть долину. Скрыться было негде, бежать – некуда, оставалось только смотреть на небо, дышащее жаром, и молиться, чтобы все закончилось как можно быстрее.
А потом небо обрушилось на тысячи сгрудившихся трейлеров, опрокидывая их и выжигая все, что могло гореть. Охваченные пламенем тела людей, вещи, колеса разлетались повсюду; долину заполнил грохот, крик, треск пламени, отчаянный женский визг, вой домашних питомцев. Женщина, только что подобравшая хиппи на дороге, пробежала несколько шагов и затихла. Одежда на ней сгорела полностью, от кожи остались только черные закопченные лохмотья, под которыми темнело прогоревшее до костей мясо. Живот ее, видимо, что-то прикрыло, и он не совсем сгорел – осталась красная и вспухшая от волдырей кожа, единственное, по чему еще можно было опознать человека, но и она лопнула, и внутренности несчастной вывалились прямо на дорогу.
Трубочка упала к ногам хиппи, а его самого швырнуло в сторону, и новая волна огня прокатилась по долине; горячим воздухом юношу подхватило, завертело и бросило в нескольких десятках метров от трейлера, протащив по асфальту.
Он еще смог приподняться на четвереньки.
Ему еще удалось найти шляпу и гармонику – тогда это казалось ему самым важным, он потерял голову – как всегда перед неминуемой гибелью, но совершенно не испытывал страха. Нахлобучил шляпу на голову и пополз, пока новый порыв раскаленного ветра не подхватил его и не укатил вдаль, колотя обо все встречные предметы, уже безжизненное тело, распухшее от внутренних кровоизлияний…


Муми-папа наблюдал за хатифнаттами.
На их лицах отразились чувства. Это было очень необычно – всем известно, что хатифнатты ничего не чувствуют и ни о чем не думают, но Муми-папа уже знал, что они способны и на то, и на другое. Он помнил одиночку, который встретил тень.
Теперь Муми-папа догадался, что это была его собственная тень.
Он опасался, что хатифнатты вокруг мертвеца тоже начнут исчезать и растворяться с умиротворенным выражением на блеклых лицах, и у него не останется никого – даже их. Его посетил страх: а вдруг, если он вернется в Муми-дален, то и там никого не найдет?
Но через некоторое время он понял, что хатифнатты не просто толпятся вокруг. Они подходят к костям, разглядывают их и качают головой. И отходят в сторону.
Каждый из них будто хотел сказать: «Это не он». Но кого же они искали?
Кое-кто поглядывал на Муми-папу и тоже отворачивался, так что ему под конец захотелось крикнуть: «Это не я!»
Так же поступили и «его» хатифнатты. Они внимательно осмотрели мертвеца, постояли возле него, будто насыщаясь чувствами – но это были чужие чувства, чужие воспоминания, чужая смерть, чужие кости. И внезапно это рассердило Муми-папу, и так раздраженного тем, что на него косились. Как они посмели! Все, кто окружал его, – и эти хатифнатты, и «его» хатифнатты, и не хатифнатты, и даже те существа, о которых он представления не имел, – все они были неправы, и их следовало бы хорошенько отругать или даже поколотить!
– Я знаю, кто это был, – закричал Муми-папа, сжав кулаки. – Это был не я! Это был друг моего сына! Не смейте путать меня с ним, я не он!
И тогда хатифнатты начали ему кланяться.
Они подходили по одному и отвешивали поклон. Растерянный Муми-папа кланялся им в ответ. Гнев и раздражение его мало-помалу уходили, оставалась лишь печаль и понимание.
И память.

Он был очень далеко от эпицентра, как ему казалось – не так далеко, как Волоколамск или Флоренция, но все-таки.
Их городок, Сент-Джонс неподалеку от Миннеаполиса, накрыло, когда он был на работе в офисе.
Ему не следовало туда ехать, ему вообще не следовало никуда ехать, потому что от Сент-Джонса остались одни пустые дома. Совершенно пустые. Бродячие коты и собаки валялись посреди дороги, раздутые, с оскаленными пастями, из которых высовывались синие языки, покрытые крупными червями. Тушки птиц ссыпались с веток и проводов, и они тоже шевелились от червей, приподнимавших перья. На деревьях качались скрученные сухие листья, серо-зеленые, но они вскоре осыпались, превратившись в серо-зеленый тусклый прах.
У него там остались жена и сын.
В Миннеаполисе тоже многие погибли – на окраинах почти все; в центре людей немного защитили высотные дома, сдержавшие порывы огненного ветра. Их предприятие организовало спуск в убежища…
В убежищах выжили далеко не все.
Возможно, он бы оказался среди выживших. Но он знал две вещи.
Его жена и сын остались в Сент-Джонсе.
Те, кто выжил сейчас, умрут через несколько дней.
Он нашел их в подвале. В их доме все выглядело так, будто хозяева вышли и вот-вот вернутся: на кухне – грибы, которые они собирали, чистили и намеревались поджарить на ужин, в комнате – включенный компьютер, на котором мельтешили игровые монстры, на столе – разложенные учебники (сын притворялся, будто делает уроки, а сам то и дело отвлекался на забавы). На телах у обоих образовались язвы и бубоны. Они продолжали расти и лопаться даже после смерти. Лицо жены превратилось в одну сплошную язву – кожа слезла, щеки расползлись, изъеденные будто кислотой, ногти слезли с пальцев и осыпались. Сына она закрыла собой, но его ножки и кисти рук почернели, раздулись, как от гангрены, покрылись гнойными опухолями.
Он вышел из подвала и прикрыл дверь. Сел на диван. Включил телевизор.
На всех каналах было одно и то же – серый шум, но его это не волновало. Он ждал.
Он ждал еще девять дней. Его тело тоже разбухло, иссиня-черное и бугристое, покрытое цепями бубонов и язвами – как и у всех, кто остался в Сент-Джонсе, обезображенное до неузнаваемости лицо скалилось в кровавой ухмылке… А потом земля начала трястись.
Глаза у него уже давно вытекли к тому времени, и он не увидел, как один за другим в небесах встают огненные грибовидные облака – это сдетонировало то, что не было выпущено сразу.
На другом краю Земли лежала она.
Она так и не нашла свою сумку, в которой были желудочный порошок, леденцы, носовой платок, пудреница и еще масса полезных вещей. Зато она отвезла детей и вернулась за следующей партией беженцев, но не успела. К тому времени мертвы были и отвезенные, и не отвезенные. Она наблюдала за тем, как волны качают ее, как рыбы выедают ей глаза и обгладывают ее лицо и руки, как водоросли перемешиваются с ее волосами… А потом умирают и рыбы, и водоросли.
Та, что не успела убежать от цунами, осталась на мелководье. Крабы растаскивали ее тело по кусочкам, деловито отрывая разлагающуюся плоть клешнями, поедая и возвращаясь за добавкой. Кости ее почти обнажились. Среди них завалялся фарфоровый котенок – машинально, убегая, она схватила свою любимую статуэтку. Ухо у котенка отбилось, мордочка исцарапалась, отчего она приобрела наглый и дерзкий вид.
На лугу, теперь покрытом серо-зеленой, иссохшей и странно искаженной травой, впрочем, уже погибшей, лежал еще один мертвец. Огненный шквал застал его в постели, и он едва успел схватить первое, что попалось под руку, – платье тетки, гостившей у них в те дни. Его драгоценные коллекции, его родня, его имущество – все исчезло под натиском убийственного ветра. Бабочки – уродливые, огромные, зубастые – сидели на нем и сосали трупные жидкости в последней тщетной попытке выжить…
Земля еще раз содрогнулась, и последняя волна огня оторвала души от мертвых тел.
Но им всем еще повезло.


Муми-папа отер вспотевший лоб и выдохнул.
Я знаю, в чем тайна хатифнаттов, подумал он. Они ищут хоть что-то, что позволит им уйти по-настоящему, и каждый из них боится, что никогда не сможет уйти, потому что от их тел ничего не осталось. В лучшем случае – тень, выжженная на стене. Сохранить себя полностью смогли только мы, те, чьи кости где-то лежат и ждут встречи с хозяевами.
Но я – я не хочу уходить по-настоящему, в отличие от хатифнаттов. У меня есть Муми-мама. И Муми-сын. И приключения, о которых я могу им рассказать – ведь настоящие приключения могут быть только тогда, когда их есть с кем разделить. И соседи, у каждого уважающего себя тролля должны быть соседи. Я не хочу находить себя прежнего, потому что это буду не я, а тот, кто умер в Сент-Джонсе.
А я не умер, пока у меня есть я настоящий.
…Одна из лодочек так и колыхалась на волнах, невостребованная. И Муми-папа решился. Он вскочил в нее и отправился в Муми-дален – к семье и к себе, настоящему.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Спасение

Название: Спасение
Автор: Санди для fandom Post-Ap 2018
Бета: volhinskamorda
Канон: А. Дембски-Боуден "Кадианская кровь" (Warhammer 40,000)
Размер: мини, джен, NC-21


Они умирали.

Селия помнила, как это началось.

Они умирали в шпилях жилых домов, поднимавшихся в священные небеса Катура. Сверху вместе с солнечным светом мало-помалу начинал литься тяжелый смрад разлагающихся трупов. Поначалу семья Селии не обращала на это внимания – никто, кроме самой Селии. «Мама, почему так воняет?» – спрашивала она. Но мама пожимала плечами. Ей нужно было на работу. И проблемы аристократов, умиравших в точеных изысканных башнях – Катур славился на весь Империум прекрасной архитектурой, – ее не касались.

скрытый текстПотом начали умирать жители средних этажей. Тогда Селия впервые спросила мать: «Мама, а мы не умрем?» Мама снова пожала плечами, но Селия не успокаивалась: «Мама, а вдруг мы тоже умрем?»

В тот день родители вернулись с марлевыми повязками и какими-то таблетками, велев Селии обязательно носить первое и принимать второе. Они уверяли, что это лишь для профилактики, потому что опасности нет никакой, болеют только богачи…

Селия отлично знала, когда родители говорят правду, а когда притворяются. Сейчас они притворно хорохорились, но страх сочился у них буквально из всех пор.

Еще через день отец строго-настрого запретил Селии выходить из дому. «Но, папа, а как же схола…» – «Проживет без тебя твоя схола. У тебя есть учебники, догонишь дома. С учителями мы сами поговорим», – ответил тогда папа, и мама его поддержала. Они всегда поддерживали друг друга…

Запах становился невыносимым.

Откуда пошла эпидемия? Делали ли что-либо планетарные власти? Наверное, делали, по крайней мере, родители это обсуждали за ужином, но так ни к чему и не пришли. Катур был планетой-святыней, духовным маяком всего сектора. Может быть, болезнь занес кто-то из паломников – их прибывало до десяти миллионов ежемесячно.

Они умирали в храмах и по дороге в храм. Селии из окна видно было, как одни больные, еще живые, сталкивают к обочинам тела тех, кто уже умер. Излечить болезнь не представлялось возможным, и каждый заболевший знал, что его смерть – лишь вопрос времени.

На телах расцветали чудовищные гнойные бубоны. Руки истончались, пальцы, наоборот, распухали, и из-под мертвых желтых ногтей начинала сочиться сукровица. Жидкая коричневатая кровь вытекала из носа, из углов рта, из глаз, волосы выпадали, а зубы – зубы оставались в деснах, опухших и кровоточащих. Кожа темнела. Встав с постели, больной обнаруживал на своем теле настоящие трупные пятна, которые со временем чернели и брались целыми рядами бубонов. Задыхаясь, больные бродили между домов; похоже было, что они теряли зрение.

Селия тогда еще верила, что ее семьи это не коснется. Ведь они носили марлевые маски. И принимали таблетки для повышения иммунитета.

Но однажды папа вернулся домой очень встревоженным.

– Посмотри, – обратился он к маме, – ведь это просто нарывчик? У нас в цеху немудрено где-то поцарапаться и занести инфекцию…

– Конечно, дорогой, – сказала мама.

Она ушла в другую комнату, и Селия отчетливо расслышала ее рыдания.

Прошло еще несколько дней, и Селия увидела синюшные пятна на руках и ногах родителей, когда они встали с постелей. На простынях оставались потеки гноя – это лопались бубоны, которые оба, и папа, и мама, все еще называли «нарывчиками». Отец первым начал задыхаться, выкашливая сгустки коричневой крови.

А потом так же стала задыхаться и мама.

Кровь сочилась у обоих из ноздрей и из-под ногтей, отслоившихся на желтых опухших пальцах.

Тогда Селия уже узнала имя того, что случилось с ее родными.

Чума Неверия.

Это казалось невозможным, потому что Чумой Неверия заражались только отдаленные миры, близкие к Оку Ужаса, а Катур был посреди Империума, более того – он был одним из средоточий имперской веры, сюда стекались люди именно для того, чтобы насытить благостью свои верные сердца, но…

Теперь родители уже не выходили из второй комнаты и не пускали в нее Селию, чтобы ее не заразить.

Вскоре Селия уже и сама к ним не совалась. Они переговаривались через закрытую дверь, а еду готовил и привозил им их старенький сервитор. Он же убирал у родителей и стирал одежду. У себя в комнате Селия убиралась сама. «Я уже большая», – повторяла она себе. Раз родители больны, она должна быть самостоятельной… пока они не выздоровеют.

Селия знала, что они уже не выздоровеют.

В ночном небе, – осколок его был виден из окна – висели яркие пылающие звезды. Селия знала, что это корабли, она много раз видела, как корабли прибывают из Космоса, – ведь на Катур слетались со всех уголков Империума. Но эти просто висели, и их было много, очень много. Сперва Селия надеялась, что это прибыла помощь.

Сейчас она уже понимала, что нельзя помочь тем, кто все равно умрет.

Корабли были для того, чтобы не выпустить никого с Катура. По улице носилось, иногда долетая до ушей Селии, слово «карантин», и для всех, кто еще не умер, оно означало неминуемую смерть.

Как-то родители не ответили, когда Селия к ним обратилась.

Спустя несколько дней из-под дверей родительской комнаты потянуло тяжелым и терпким смрадом. Селии не хотелось туда заглядывать – даже если бы родители не предостерегали ее. Ей не хотелось видеть, во что превратились ее папочка и мамочка. Она и так представляла себе, как выглядят умершие от Чумы Неверия. Их трупы раздувались до неузнаваемости, рты раскрывались, и из них еще много дней после смерти продолжала сочиться мерзкая коричневая жидкость. Синие языки вываливались, вскоре превращаясь в бесформенные комья. Гнилые бубоны вздувались на мертвой плоти, похожие на каких-то животных, пожирающих падаль…

А когда на их улице совсем не осталось живых, мертвые начали вставать.

Лохмотья сгнившей одежды болтались на их раздутых, багрово-синих телах, мокрые от трупной жидкости. Губы и веки выгнивали, и ожившие мертвецы как будто смеялись над происходящим. Ногти у них продолжали расти после смерти, – кривые, желтые, очень твердые, как каменные, – и мертвые брели, выставив перед собой руки с этими ногтями.

Им хотелось есть.

Селии тоже хотелось есть, потому что уже три дня, как сервитор ничего не готовил. Он в последние дни работал очень плохо. «Старенький уже», – жалела его Селия.

Она рискнула выйти из комнаты.

Пробралась на кухню.

Продуктов у них практически не осталось. Пошарив в ящиках буфета, Селия нашла два маленьких сухаря и консервную банку с синтепастой. Срок годности у нее давно истек, но Селия вскрыла ее, дважды при этом порезавшись и разворотив палец – она еще не умела обращаться с консервным ножом, а потом, найдя чистую ложку, выела полбанки.

Остальное надо было оставить на потом – неизвестно, что будет дальше.

Синтепаста была безвкусной, скользкой и отдавала затхлостью и горечью. Но Селия так проголодалась, что даже это показалось ей вкуснятиной.

Спустя несколько дней сервитор умер окончательно.

Селия рискнула выбраться в подъезд. На улицу, конечно, она бы не пошла – существа, которые еще недавно были людьми и которые сейчас, как вспомнила Селия, звались чумными зомби, запросто могли ее растерзать. А вот заглянуть к соседям…

Если у них есть какая-то еда, она все равно им уже не нужна.

Первая квартира оказалась забита трупами, и Селия выскочила из нее, отплевываясь. Во второй она все же пробралась на кухню и нашла там какие-то консервы и пачку галет.

Но этого было мало, катастрофически мало.

От голода у Селии уже кружилась голова. Ей было плохо и от недоедания, и от невыносимого смрада, окутавшего, казалось, весь Катур, и от стонов и рычания, которые издавали чумные зомби за окном. Подумать только, размышляла она, про них было в комиксах и кино, которое папа не разрешал мне смотреть! Может быть, там было что-то про то, как от них спастись? Задыхаясь и кашляя противной железистой на вкус мокротой, девочка поползла обратно в свою квартиру. Она нашла в шкафу свои старые комиксы, но в них чумные зомби только нападали на людей, а потом прилетали бравые Космические Десантники и всех спасали.

Наверное, если к нам и прилетят Космические Десантники, то силы карантина их не пустят, решила Селия. Она даже немного поплакала из-за этого – ей очень хотелось увидеть хотя бы одного Космодесантника, хоть одним глазком! – но даже на плач у нее не хватало сил, и вскоре она отключилась.

Когда Селия проснулась, голод терзал ее внутренности, будто консервным ножом.

Она пыталась успокоиться. Попила воды из-под крана – хорошо, что она еще капала оттуда, хотя и очень слабо. Пожевала страничку комикса. Это помогло заглушить голод, но очень ненадолго.

Селия не знала, сколько она пролежала среди комнаты. Подняться не было сил, – она не могла даже перебраться с пола на кровать, которая стояла совсем рядом. И вдруг с улицы послышались выстрелы.

«Живые!» – обрадовалась Селия. Следовало как-то дать о себе знать, но сил не было даже на то, чтобы подтащить тело к окну. Выстрелы грохотали, чумные зомби ревели, и кто-то выкрикивал команды. Селия глотала слезы.

Какое счастье слышать настоящий теплый, живой голос! Даже если обладатели этих голосов не найдут Селию и не спасут – какое счастье, что они здесь!

Сколько в них живого теплого мяса.

Сколько в них живой теплой крови.

У самой Селии и того, и другого оставалось уже очень немного. Она до того исхудала, что любимые синие штаны и джемпер теперь болтались на ней, как на вешалке. С трудом девочка выпрямилась – сперва на коленях, потом встала на ноги. Ноги плохо слушались, но упорно несли ее на улицу, ведь на улице ее могло ждать спасение. По крайней мере, Селия очень на это надеялась.

Но она двигалась так медленно…

Когда ей все же удалось выбраться, никого живого на улице уже не было. Только валялось несколько тел в мундирах. Окровавленные мундиры были разорваны, а тела – обглоданы, и Селия закашлялась, потому что заплакала – и задохнулась.

Это были имперские гвардейцы. Они-то наверняка пришли спасти выживших – и погибли от атаки чумных зомби.

Селии доводилось видеть имперских гвардейцев на многочисленных пиктах, но такие ей еще не попадались. Их мундиры были камуфляжной расцветки, а на шевронах была какая-то крепость с крыльями. Селия наклонилась и по складам прочла надпись: «Ка-да-я». «Кадия», – повторила она, поправившись. Кадия, не Кадая.

Какая разница? Эти люди были героями, и если бы она успела выйти, они бы ее спасли. А теперь их тела лежат здесь, беспомощные и окровавленные, обглоданные чумными зомби…

На них еще оставалось мясо.

Голод снова скрутил внутренности так, что в голову ударила волна боли.

Погибшим гвардейцам все равно, кто ест их мясо. Это как соседям. Им уже не нужны консервы, и их собственное мясо им тоже не нужно.

Заострившимися и пожелтевшими от истощения ногтями Селия вспорола бицепс лежавшего перед ней гвардейца, попыталась вырвать кусок его тела, наконец, урча от голода, впилась в его руку зубами.

Мясо…

Живое…

Еще не успевшее остыть…

Она жевала и жевала, заливаясь слезами и чувствуя, как кусочки чужой плоти проскальзывают в ее живот. Казалось, вместе с чужим телом к ней возвращается жизнь. «Я помолюсь Императору за этого человека, – думала Селия, успокаиваясь; насыщение вернуло ей душевное равновесие и пробудило укол совести. – И за папу с мамой, и за соседей. Я помолюсь, и Он меня простит».

Она побрела дальше – по улице, в том направлении, куда вел след от траков армейской машины. Конечно, это была машина гвардейцев. Может быть, они обернутся и увидят маленькую девочку, которую нужно спасти? Главное – вытереть с лица остатки крови и мяса их товарища…

Вместе с кровью Селия вытерла гной, оставшийся на ее руке.

Бубон. У нее бубон…

Может быть, у гвардейцев с Кадии все-таки есть лекарство?

Она шла и шла, стараясь не попадаться на слепые желтые бельма чумных зомби. Многие из них умерли во второй раз: Селия видела их тела, то развороченные выстрелами, когда мертвая плоть разбрызгивалась во все стороны, а из дыр вытекала трупная жидкость, то с проломленным черепами, в которых гнила серая дряблая кашица, оставшаяся от мозга, то раздавленные машинными траками. Сырое мясо, багрово-синюшное, тошнотворное, распадалось на глазах, и осколки размозженных костей торчали из него, как торчали архитектурные чудеса погибаюшего Катура из гниющего месива улиц.

Время от времени между трупами чумных зомби обнаруживались тела гвардейцев. Их было мало, очень мало – должно быть, гвардейцы забирали своих, чтобы потом похоронить. А может быть, Селии просто так казалось.

Потому что трупы были единственным, что она могла есть.

Ей было стыдно, чертовски стыдно. И она всякий раз мысленно возносила молитвы Императору, потом извинялась перед мертвецом, потом повторяла сама себе, что мертвому уже все равно. А потом набрасывалась на тело, вырывала отросшими ногтями и зубами из него куски и жадно жевала.

А потом благодарила мертвого из неведомой Кадии.

Мысленно – потому что говорить она не могла, горло ее сдавило будто гниющей рукой или веревкой.

И наконец, Селия заметила между зданий какое-то движение.

Она застыла от ужаса. Это могли быть чумные зомби, а они не стали бы ждать ее смерти – они бы набросились на нее и убили. Или еще страшнее: разорвали бы в клочья еще живую. Селия содрогнулась, представив их коричневые зубы, которые жевали бы ее руки и грудь…

Это могли быть те самые гвардейцы с Кадии, которых она искала. Но нужно было придумать, что им сказать. Не признаваться же, что ты глодал тела их мертвых друзей. Надо соврать что-то, подумала Селия. Учительница в схоле говорила, что врать нехорошо. Но правда еще хуже. Надо соврать, что я украла консервы у умерших соседей. Я ведь и в самом деле их воровала.

Она стояла посреди улицы, пропахшей раздавленной падалью, и внезапно перед ней очутилась гигантская черная фигура. Она походила на человека, но была больше, намного, намного больше. Прочный керамитовый доспех тускло блестел, лицо закрывал шлем с горящими глазными линзами, на одном из наплечнике белела эмблема – белая птица, а в одной руке было оружие – болтер, вспомнила Селия, это болтер.

Космодесантник!

Голова у Селии закружилась от радости. Настоящий Космодесантник! Он пришел, чтобы спасти ее! Герой Империума сейчас подхватит ее в свои могучие руки и унесет…

Космодесантник поднял болтер, оружие рявкнуло, и Селия не сразу поняла, что стреляют в нее.

Удара болта она не почувствовала.

Ей показалось, что до нее донесся печальный вздох, как будто Космодесантник сожалел о ней. Липкие от трупных жидкостей обрывки джемпера разлетелись в стороны, и разлагающееся мясо вместе с осколками ребер, выбитое ударом болта, брызнуло во все стороны. Запах гниения резко усилился.

Селия осела на землю, раскрывая рот и пытаясь что-то сказать. Трупные бубоны на ее лице лопались, гной и сукровица текли по лицу. Космодесантник посмотрел на нее – и выстрелил еще раз.

И в этот момент Селия успела осознать, что пришло ее настоящее спасение.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Семейное счастье Ивана Царевича

Кроссовер Вархаммера с русскими народными сказками. Нуачо, Хейли можно со "Старшей Эддой" кроссоверить? :)

Семейное счастье Ивана Царевича

Цикл из трех драбблов для fandom Russian original 2018
Технофэнтези, юмор, джен
Открывать ОЧЕНЬ осторожно: переизбыток ненормативной лексики


1. Иван-Царевич и Баба-Яга


скрытый текстА и быстра ты, речка Смородина, и темны твои воды, и высоки ели по твоим берегам, и шаток мосток через тебя: только оступись — и нет возврата из Нави в Явь… Спешился Иван Царевич, коня богатырского на берегу жизни оставил — сам на берег смерти пошел по мостку по шаткому…

Ан слышит: чу!

— Да что ж за пиздец-то такой, а? — ворчит чей-то голос. Старческий — будто железо о железо. — Ну чего ж ты, хуевина сраная, на место не становишься, сука ты распоследняя? Да кабы мужики так баб ебали, уже б людишки все в жопу бы вымерли! Ах ты, с-сволочь!...

Иван-Царевич так и замер. Думает: точно еще одна душа христианская в этом лесу томится — нежить-то так браниться не будет, кто же знает, что нежить мата боится? А не пойти ли на голос — живой живому друг, а вместе-то веселее?

Вышел он на поляну, смотрит — изба на поляне стоит. Дивная та изба. Крыша железная, сваи с колесами под ней, окна сами собой открываются. Сидит под избой бабка старая да ворожит не ворожит, моет не моет — не пойми что с железной ступой делает. Рук у бабки не одна пара, а как у паука. Сарафан ейный задран по колено, платок черепами усеян, и из-под сарафана — ой батюшки-светы! — нога железная…

* * *

— Чего тебе, добрый молодец? — неприветливо спросила Яга, отрываясь от ступы. Ступа уже третий день барахлила: шалил фазоциклер, отказывал левый антиграв, еще и несколько подшипников разъела коррозия; купить их можно было только у Кощея в кузнице, а подлец Кощей отказывался продавать мелким оптом. Добрый молодец молчал, ошарашенно пялясь на аугментическую ногу. Яга поправила бандану и уже раздраженно рявкнула: — Какого хуя ты, ёбана в рот, приперся, сука? Чего молчишь — сам себе в рот нассал, что ли? Мудила…

Иван-Царевич немного пришел в себя.

— Ты бы, старая, — неуверенно начал он, — меня накормила, напоила, баньку протопила да спать уложила, а уж потом бы…

— Заебись, — прокомментировала Яга его откровения. — Слышь, как тебя?

— Иван я. Царевич.

— Хуевич. Так вот, вали в избу, там все найдешь: и пожрать, и выпить, и душевую кабинку. А мне не до тебя, мне ступу надо ремонтировать.

«Вот тебе и нежить, — подумал ошеломленный царевич, бочком пробираясь мимо Яги в избу. — Вот тебе и побасенки бабушкины! Мата она боится…»

— Чего ссышь? — нелюбезно осведомилась Яга. — Ты не смотри, что я механодендриты-то рассупонила, для работы они мне. Коли я пришибить тебя захочу, я и одной рукой обойдусь.

— Ага, — промямлил Иван и бегом бросился в избушку, у которой, как выяснилось, отродясь не бывало курьих ножек. Сердить и без того неласковую Бабу-Ягу никак не следовало: Ивану еще надо было как-то исхитриться и раздобыть у нее блюдечко с яблочком и волшебный клубочек.

Спустя пару часов, — большую часть этого времени заняли попытки разобраться с душевой кабинкой и отплеваться от выпитого сдуру геля для душа — Иван осторожно выглянул наружу.

— Разошлась, — ворчала Яга, подкручивая что-то гаечным ключом. Ее дополнительные конечности подносили ей то гайки, то шурупы, то детали странной формы, аккуратно вставляемые Ягой в самые неожиданные места. — Рассупонилась, с-стерва… Пиздоблядская ты спермопроебина, а ну, становись куда надо!

На поляну вышел огромный кот с металлическими когтями. Один глаз у него явно был стеклянный и горел жутким красным светом, от которого у Ивана душа в пятки ушла, второй хитро щурился.

— Что, бабуся, — весело поинтересовался он, — опять духа машины заклинаешь? Без этого никак?

— Отъебись, — ответила Яга. — Сам-то небось генетику свою не заклинаешь?

— Заклинаю, как без этого, — согласился кот, встряхнулся. С костей его посыпалась шерсть, потом слезла кожа, к ужасу Ивана, открывая голое мясо, покрытое сгустками крови, потом сползло и мясо. Иван отвернулся, но на краю зрения к ногам кота вывалились кишки и какие-то металлические части. — Вот же идиот, а! Слышь, Яга, а тебе зачем этот неулучшенный? Да еще из той части света, где даже до прялки «Дженни» еще пятьсот лет?

— Ну сказала же — отъебись и не мешай, — фыркнула Яга, закрывая смотровой лючок и завинчивая его отверткой в одной из железных рук. — А тебе кого сюда надо, луддитов ебаных? Иван это. Царевич. Небось, помощи просить будет, потому как нахамил на входе.

Иван отважился поднять голову.

— Жена у меня… пропала, — робко признался он.

Здоровенный голый красавец с татуировками на плечах и одним вставным красным глазом расхохотался.

— Я бы у тебя тоже пропал, козлина, — задушевно сказал он, явно вызывая Ивана на богатырский бой. Иван задумался. Проучить негодяя надо было, ой надо…

— А я тебя, уебище ты голожопое, вообще одним хуем перешибу и нассу сверху, — бодро заявил он. Как только дело начало доходить до драки, Иван почувствовал себя в своей тарелке, с каждым словом становясь оживленнее. — Заткни хлебало свое, мудак, я с Бабой-Ягой разговариваю! Погутарю с ней — тогда и тебя отпизжу!

— Ша, — перебила Яга и показала кулак бывшему коту, порывавшемуся начать богатырский бой прямо сейчас. — Жена твоя, случаем, не из наших?

— Да кто ее знает, — вздохнул Иван. — Лягушка она. Только не простая, она царевной оборачивается… Я ж как лучше хотел, я кожу ее сжег, а она раз — и к отцу! К Кощею, значит… Ну, я и пошел за ней, а у тебя прошу, стало быть…

— Блюдечко и клубочек, — Яга кивнула сама себе. — Что ж вы, ебантяи, всегда одно и то же просите? Я б тебе дала и оптоволоконный GPS-навигатор, и мини-инфопланшет, только они мне самой нужны. Знаешь, что? — тут ее лицо внезапно прояснилось. — А оседлай-ка ты, добрый молодец, Змея Горыныча. Он вона где, на аэродроме… Баюн, проводи на аэродром! Все равно ему лететь к Кощею, груз опасный везти. Так ты раздобудь у Кощея мне подшипников — ну, молодильные яблоки — и привези, а уж я придумаю, как твою Василисушку выручить!

— Пошли, дебилушко, — обратился к Ивану Баюн. — Воротишься, тогда и ебало твое набью.

Осознав, что молодецкой потехи не будет, Иван понурился, однако, обдумав задание, немного воспрянул духом. Как ни крути, а прокатиться на самом Змее Горыныче и достать сокровище у Кощея — отличный богатырский подвиг ради Василисы Прекрасной!

Они отошли на добрых пол-версты, когда к Ивану подкатилось несколько странных черных существ. Иван дернулся.

— Чего ты? Гремлины это, — буркнул Баюн.

— Анчутки мы механические, — объяснил старшой гремлинов. — Надоела нам Яга, матюгами гоняет. Возьми нас, Ванюша, с собой к Кощеюшке…

Баюн заржал, не оборачиваясь, и Ивану только и осталось, что согласно кивнуть.



2. Иван-Царевич и молодильные яблоки


скрытый текстМеханический голос диспетчера донесся до Правой головы, выполнявшей обязанности второго пилота.

— Борт ЗГ-1, отвечайте! Старица-Контроль на связи!

— — Старица-Контроль, я борт ЗГ-1! Запрашиваю полосу для плановой посадки, — рыкнула Правая голова и отключилась. Потом, обращаясь к командиру экипажа — Главной голове — проворчала: — И шо им, лень сказать нам культурное приветствие? Ни нам здрасте, ни себе пожалуйста!

— Это запись, — устало ответила Главная голова. — У них робот за диспетчера.

— В натуре хамло этот Кощей, — поддержала Правую голову штурман Левая. — И никак с планетниками не договорится. Гляньте, блядь, на погодные карты, а теперь за иллюминатор!

— У нас же нет иллюминатора, — вздохнула Главная голова.

— Заебал, — с чувством сказала Левая. — Такую кузницу себе отгрохал на месте целого горного хребта, а оснастить аэродром нормальными приборами не может!

— Я таки извиняюсь, — в голосе Правой послышались опасные нотки, — ви, случайно, не хочете сказать, шо я не посажу нас по визуальным ориентирам?

— Ага, в этих клубах смога, — Главная втянула красноватую взвесь, заменявшую вокруг кузницы Кощея воздух, и поморщилась. — Точно что заебал… И еще вози ему всякое говно, то радиоактивную руду, то концентрированную кислоту, то еще какую хуйню. Я дельфинов возить хочу! Тюльпанов луковицы! Деликатесы!

— Ой, ви таки гляньте на этого капитана Грэя, — начала Правая, — с его алыми парусами…

— Анастейшу тебе и пятьдесят оттенков поебени, — поддержала ее Левая.

Иван мелко дрожал на спине Змея Горыныча, вцепившись в контейнер с каким-то запечатанным опасным грузом для кузницы Кощея Бессмертного. Оценив невероятную огромность кузницы, он окончательно пал духом. Найти молодильные яблоки в этом царстве металла, камня и дыма, где заведомо ничего не росло, не представлялось возможным.

Змей Горыныч проехался на хвосте и затормозил, выпуская пламя из всех трех пастей. В конце взлетной полосы стоял человек огромного роста, необычайно худой; черная мантия развевалась, а бритую голову, к которой на затылке было подведено множество проводов, венчала стальная корона. Человек ухмылялся, показывая железные зубы. Иван охнул.

Густая струя пламени окатила несчастного с ног до головы. Мантия вспыхнула и рассыпалась в пыль. Сероватая, как у трупа, кожа побагровела, вздулась, пошла бледно-розовыми волдырями, лопавшимися на глазах, а затем начала обугливаться. Страшные язвы покрыли пузырящееся мясо, сползшее с костей; ребра вскрылись и разошлись, разрывая остатки обугленного мяса. Рот умирающего раскрылся в исступленном вопле, и мгновением спустя этот вопль — пронзительный, в котором уже не оставалось ничего человеческого — резанул Ивана по ушам.

Прогоревшие до пепла кости кучкой ссыпались перед Змеем Горынычем, и в их кучку попадали какие-то металлические части, о назначении которых Иван мог только догадываться.

— И шо это опять было? — страдальчески спросила Правая голова. — И главное, сколько теперь нам еще сидеть и смотреть на то солнце, шо его все равно не видно за смогом, пока оно опять восстанет аки феникс?

— Когда-нибудь, — процедила Левая голова, — я в натуре поймаю в зубы и разжую этого ебаного феникса так, что у него простата с мозгами перемешается, а потом высру на хуй! И пусть из моего говна вылазит восставать, сучара!

— Тихо, — оборвала их Главная. — Он восстает. Если мы ему сейчас нагрубим, у нас будут неприятности.

Из пыли мало-помалу складывалась человеческая фигура. К ней уже спешило несколько существ, очень отдаленно напоминавших людей: с железными руками, железными лицами, стеклянными красными и зелеными глазами. Часть из них, однако, окружила Змея Горыныча и принялась спускать с его спины драгоценный контейнер. Иван тоже спрыгнул, очень стараясь остаться незамеченным, хотя до него никому не было дела, и притаился за тушей Горыныча.

Остальные окутывали возродившегося Кощея новой мантией.

— Хе-хе, — лицо у Кощея тоже восстановилось, и он по-стариковски дробно рассмеялся. — А хорошо быть бессмертным, а?

— Со всем уважением, — обморочным тоном произнесла Главная голова, — господин генерал-фабрикатор, это небезопасное развлечение.

— Замечание: глупости, — ответил Кощей, хрустнув длинными паучьими пальцами. — Документы на груз? — он принял кипу бумаг из пасти Правой головы и небрежно их пролистал.

Иван тем временем судорожно соображал, что делать. С одной стороны, этот Кощей — отец его Василисы, стало быть, тесть. Может, стоило бы ему в ножки поклониться? Да как бы не осерчал, что без подарка-то зятек явился… А может, сразу Василисушку-то поискать? Да где ты ее найдешь в этом нагромождении? Выполнить бы поручение Бабы-Яги — так тут и яблонь-то нет, в отчаянии подумал Иван, вцепившись в шелковы свои кудри. И тут его кто-то тронул за штанину.

— Что, Иванушка, невесел? — по-приятельски поинтересовался у него анчутка-железолюб. — Ты нам помог: доставил и переселил в дружественную нам среду. Мы желаем тебя… как это… отблагодарить!

— А найди мне, добрый… гремила, да? — яблоки молодильные, что Баба-Яга просила достать. Как же их, блядь… под… подшип…

— А, подшипники! — гремлин захихикал и свистнул. Змей Горыныч тем временем в три пары глаз оглянулся и, не найдя Ивана, прорычал в пространство:

— Эй, царевич, ёб твою! Я в ангар, стало быть, на отдых… Завтра в пять двадцать, на рассвете то бишь, обратный вылет. Не найдешь подшипников — пеняй на себя! Яга тебе глаз на хуй натянет и моргать заставит! И письмо Василисе сам пиши, не маленький…

Писать Иван почти не умел. И ни про какое письмо они с Ягой не договаривались. Однако спорить с гигантским змеем было не с руки, и Иван под руководством одного из гремлинов с трудом ввел на планшете следующее: «Любов моя я сдесь жду у яги цалую во уста сахарныя твой Ваня».

Получила ли письмо Василиса — оставалось лишь гадать. Но наутро гремлины принесли коробочку, в которой что-то железно тарахтело, и поклялись кишками машинного бога, что это и есть те самые молодильные яблоки, а Змей Горыныч, подождав, пока Иван сядет и пристегнется, взмахнул крыльями — и унесся в небеса, подальше от ядовитого дыма Кощеевой кузницы. Внезапно будто кончился какой-то пузырь, и на головы летунам хлынул дождь.

— Бляха-муха, — высказалась Левая голова. — Ебаный управляемый климат, из-за него ни хуя не видать, что в мире творится!

— Меня другое заботит, — отвечала Правая. — Тот рейс, шо мы сделали, он в порядке долга перед Ягой, или нам за него полагается некоторый гешефт?



3. Иван-Царевич и Василиса Прекрасная


скрытый текстА и быстра ты, речка Смородина, и высоки елки по берегам твоим, и широка поляна, где избушка Бабы-Яги стоит…

Коли день тут живешь — от страха душа заходится, коли два — почитай, умер уже, а коли три — обжился, как и не видал ничего другого. А уж коли неделю — так одной Бабы-Яги на то и воля. Иван уже начал привыкать к добродушному матерку, сопровождавшему каждый шаг Бабы-Яги, и к бесконечному «подай-ка мне, сынок, вон ту хуевину…» Привык и к железным человечкам, которые на волшебных терках да волшебной же плите еду готовили, и к тому, что Яга погоду не предсказывает, а делает, кнопочки на своем «компьютере» нажимая. И к тому, что утро у него начинается с вопроса «а кто ты таковский, добрый молодец, и пошто тебе тут сидеть?»

Без этого забыл бы Иван, кто он да откуда — и все, не вернуться ему в батюшкин терем, не возлечь на ложе брачное, не восплакать о женушке любимой. На другое ложе его положат — обмывать да обряжать. Тело-то его в Яви осталась, а в Навь одна душа отправилась…

— С-сука, так бы и вмазал по еблету, — прервала его размышления Яга. — Ну, что за хуйня? Ладно что это ебанько вечно жопится, но это уже ни в какие адские врата!

Знал Иван из нянюшкиных да бабкиных сказок, что у Яги есть волшебное блюдечко, а по нему как покатится заговоренное яблочко — и сразу видать, где и что творится. А того не ведал, что по этому же блюдечку можно с другим, у кого такое тоже есть, поговорить да увидеться. И нынче Баба-Яга с Кощеем беседовала.

— Да заткни ты уже пасть свою разъебанную, железная ты сраковница, — ворковала она. — Че-го-о? Да знаю я тебя, еблище ты рогатое! Железо у тебя снаружи, хрен ты собачий, железо и внутри — думал, умишка прибавится, а вот хуй! Не слала я к тебе шпионов, и диверсантов не засылала, на хера ты мне сдался? Ты без моих пиздатых изобретений ничего не можешь, да и мне без твоей кузницы несподручно, — призналась она вдруг.

Повисла пауза, и вдруг до Ивана донесся голос Кощея, слегка искаженный расстоянием:

— А Василису не ты у меня увела, старая ты лесбиянка?

— Ебать мой бритый череп, — патетически развела руками Яга. — На хуй мне всякие соплячки? Она ж мне в дочери годится! Василиса-то твоя на Руси ебаря себе нашла. Он в ейные эксперименты сдуру-то влез, как я слыхала, помешал ей совместимость клеток амфибии и человека на себе проверить, а теперь прощения пришел вымаливать. Коли простит, жди внуков: на ебло как жабы, и молись машинному богу, чтобы мозгов было как у матери, а не как у отца!

Отшвырнув заговоренное блюдечко вместе с яблочком, Яга проворчала:

— Вот же кретин, а? Думал, что сольется с машиной, ежели заменит себе внутренние органы, и станет думать быстро, что твой компьютер. А вместо этого у него органические части перестали функционировать. Яйца отгнили! Так что у него Василиса твоя — единственная дочь, во как вышло-то…

Иван обдумал информацию.

По всему выходило, что после смерти Кощея он, как муж единственной дочери, должен унаследовать Кощеево царство и «кузницу» размером с горный хребет. На мгновение Иван преисполнился надежд и гордости, и даже показал кукиш братьям, выбравшим себе купеческую и боярскую дочек и еще гордившимся такой глупостью.

Потом вспомнил, что Кощей-то Бессмертный…

А потом сообразил, что, раз Василиса уехала от отца, значит, получила его, Ивана, послание и вот-вот явится на порог Яги для встречи с любимым мужем!

Всю ночь Иван провел как на иголках, не в силах уснуть от нетерпения. Наконец, забылся под утро тревожным, зыбким сном. Разбудило его солнце, бившее в окно, и смеющиеся голоса. Иван поднялся и осторожно выглянул наружу.

Его Василиса ловко переворачивалась — и превращалась в огромную зеленую лягушку, столь трагически знакомую Ивану по началу семейной жизни! А потом переворачивалась обратно — и превращалась в стройную обнаженную девушку. Но не это потрясло Ивана.

За Василисой наблюдал бесстыжими разноцветными — живым зеленым и вставным красным глазами — огромный черный котище с железными когтями. Баюн! В душе Ивана все перевернулось. Василиса, как верная жена, могла подождать. Он, Иван, не мог позволить подлецу Баюну пялиться на его жену в голом виде! Баюна следовало немедленно убить, а Василису — проучить чересседельником, чтоб знала бабочка, перед кем голой ходить… хотя и перед мужем того предками делать не заповедано!

— Бляпиздец, — с чувством сказал Баюн тем временем. — Вот это трансформация! Полная перестройка генетической структуры, и за какое малое время! Монография, Василиса, монография! Жду не дождусь!

— Думаешь, пригодится? — кокетливо спросила Василиса, превращаясь в женщину. — Сам, небось, хочешь воспользоваться?

— Дорабатывать тут уже нечего, а вот попробовать твой метод не отказался бы… — Баюн грустно покосился на железные когти. — Главное, как быстро-то! Здесь-то оно только для удовольствия, а вот в Яви — полный пиздец, когда тормозишь. Бегут эти пидарасы с вилами да рогатинами, вопят на всю пиздатую: «Ёборотень! Ёборотень!» И не объяснишь этим мудоебищам, что не ёборотень, на хуй, а генетик!

— Тебе могу и лабжурнал скинуть, — сказал Василиса. — Лишь бы Лихо, шарлатан этот, не добралось… Так, а где мой муженек?

— Ой, — Баюн ухватился лапой за нижнюю челюсть. — Я ж с этим мудозвоном драться обещал! Сама знаешь, какие они…

— Чего? — и Василиса, набросив красную мантию ученого, в два лягушечьих прыжка очутилась перед Иваном. — Так, родной! Я закончила исследования, можно возвращаться. И выкинь из головы всякие богатырские и молодецкие подвиги, здесь они не котируются!

— Василисушка… родная… любимая… ты бы это… ну хоть обняла меня, там, спасибо сказала, что спас тебя от Кощея поганого? — робко вякнул Иван.

— Тьфу, ебанько, — плюнула Яга, а Баюн оскорбительно заржал. Внезапно Яга улыбнулась. — Стоп, чувак! Так это ты гремлинов Кощею оттарабанил? Ну, красавелла, чо. За это я тебя вознагражу!

* * *

И привез Иван-Царевич жену свою Василису Прекрасную на скакуне железном, волшебном, самой Бабой-Ягой пожалованном, с золотой гривой и серебряными подковами, прямо в стольный град пред очи батюшки-царя. И был по случаю тому великий пир, и гулял на том пиру весь мир, да и я там был — мед-пиво пил, потому за точность рассказа не поручусь: с пьяных глаз чего не послышится!

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Мама воевала

Название: Мама воевала
Канон: Р. Макнивен "Красная подать" (Warhammer 40k)
Автор: Санди для fandom Women 2018
Бета: fandom Women 2018
Размер: мини, джен, экшн, NC-17
Фик написан без учета событий второй книги цикла "Внешняя тьма"


Неистовые Ангелы с холодными глазами
Штурмуют твои небеса...
Егор Летов


Маленький Остин завозился и закапризничал в кроватке.
Кроватка была старой и расшатанной, и все вокруг отнюдь не блистало красотой и удобством – начиная с блекло-розовых занавесок и облезлых игрушек, наспех убранных в ящик у стены, и заканчивая обшарпанным корпусом устаревшего мамина когитатора. Но Остину все нравилось – он не ведал другой обстановки, как не ведал и другого вида за окном. Зартак, страшный мир-тюрьма, насквозь, точно червями, изъеденный выработками, для него был родиной.
А смотритель Джейд Ранник – мамой.
И сейчас он требовал от мамы сказку на ночь. Не просто сказку.
Любимую сказку.
– Ма-а, ну расскажи!
– Что такое, сыночек? Давай я тебе расскажу про Императора…
– Ну ма-а! Я не хочу про Императора! И про святую Шаббат не хочу! Расскажи, как ты воевала вместе с настоящими Астартес!
скрытый текстДжейд Ранник сжала руки так, что попавший между пальцами край кителя затрещал – она как раз готовила одежду на завтра. Сын не видел ее лица.
Она всегда отворачивалась, когда он просил у нее рассказывать об этом.
И всегда рассказывала.
Казалось, что с каждым новым рассказом об одном и том же она все больше верит самой себе…
– Ну ладно, – она отложила китель и присела возле кровати Остина. – Слушай и не перебивай. Я тогда только-только закончила Схола Прогениум, и меня все считали девчонкой, которой ничего нельзя поручить…
– Вот болваны-то!
– Я же просила, не перебивай, – Джейд перевела дух. Тогда ее старшие коллеги было правы, совершенно правы. И все-таки из тех, кто отправился на «Имперскую истину», никто, кроме нее, не выжил. – Тогда к нам прибыл корабль «Имперская истина». Все шло как обычно, но у начальства возникли сомнения, и нас отправили проверить, не случилось ли чего. И я попросилась с ними…
– Да они должны были назначить тебя командиром, правда, ма?
– Сынок, – вмешался старший арбитратор Якен, занятый полезным делом – намазыванием на завтра бутербродов для Элейн, старшей сестры Остина и своей старшей дочери. Занятия в младшей схоле шли довольно долго, а столовая продавала обеды по явно завышенным ценам. – Сынок, послушай сначала маму, потом задавай вопросы. Мама воевала, она, верно, знает, как надо рассказывать.
Остин умолк, только глаза его горели от предвкушения.
– А по прибытию мы обнаружили, что экипаж корабля… исчез. Вместе с капитаном. А вместо них на корабле были, – Джейд сделала драматическую паузу, заставив сына выдохнуть, – Космодесантники Хаоса!
– Настоящие?
– Еще какие!
– Большие?
– Огромные!
– Страшные?
– Да не то слово. Все в зубах, в рогах, в бусах из черепов, вооруженные до зубов…
– И ты испугалась?
Джейд улыбнулась сыну.
– Ни капельки, – сказал Якен. – Твоя мама, сынок, шмальнула в их главного из дробовика, а потом развернулась, захватила десантную капсулу и отправилась на Зартак, чтобы предупредить всех об опасности!
– И тебя, па?
– И меня, сынок…

…Джейд Ранник, тогда – младший смотритель Ранник – так и не узнала, кто захватил зартакский корабль. Это было всего лишь тюремное судно, прибывшее на Зартак с Феллорейна, но оно прибыло с заметным опережением графика, что само по себе было необычно. Обычным считалось недельное опоздание: бюрократические процедуры могли затянуться и на дольше.
С прибытием тюремных судов начинался обратный отсчет для тех заключенных, которых признали не заслуживающими казни или превращения в сервитора. Средняя продолжительность жизни в выработках Зартака составляла 10 месяцев. Всего 10 месяцев. Ранник гнала от себя мысли об этом. В конце концов, люди, спустя полгода превращавшиеся в ходячие скелеты с изъязвленной кожей и гноящимися глазами и углами потрескавшихся губ, это заслужили. Ранник, может быть, тоже хотелось бы жить в роскоши и тратить деньги не считая, но она же не убивала и не грабила?
Но в этот раз что-то пошло не так. «Имперская истина» не отвечала на вызовы.
Она не могла заставить себя сказать, что экипаж не исчез. Да, выпускник Схола Прогениум должен спокойно относиться к мертвым. В Империуме часто вспыхивали войны, а война – это не только славные победы, и не только разрушенные дома и уничтоженная техника, но и павшие. Однако даже матерым бойцам, не говоря уж о младшем смотрителе Ранник, не часто попадаются трупы в таком состоянии.
Кто-то убил людей с жестокостью и силой, на которые не были способны ни люди, ни известные Ранник животные. Но это не был и механизм: тела полосовали с остервенением, возможным только в припадке исступленной ярости. В воображении девушки возникла чудовищная разумная машина с когтями вроде тех, что копали новые шахты на Зартаке, только очень острыми; память услужливо подсунула слова «изуверский интеллект»… И они, эти когти, нещадно, до позвоночника, протыкали тела, потом выдергивались, взламывая ребра, вспарывая животы и вытаскивая комья внутренностей через раны. Они свежевали лица, оставляя на черепах лицевые мускулы, но сдирая кожу, и лишенные век высохшие глаза слепо пялились на то, как расправляются со следующей жертвой. Они отрубали конечности – не до конца, а вырезая из живых костей и мяса причудливые фигуры. Брызги крови засыхали на стенах, а мертвецы подтаскивались к центрам помещений вместо того, чтобы остаться сваленными там, где их застигла механическая смерть, и из них выкладывались кровавые картины…
Что это было на самом деле?
Труп капитана – то, что от него осталось после того, как его выпотрошили и распяли наполовину ободранный скелет – был пригвожден к командному трону, под ногами хрустела засохшая кровь.
Кто это был?
Ранник знала, что изуверский интеллект в принципе может быть создан, но это – самая злостная техноересь, какую только можно вообразить, и создатель будет сурово покаран. Значит, либо «Имперскую истину» действительно атаковало творение техноеретика, что маловероятно, либо это был кто-то живой. Изувер. Ксенос?
Нет.
…Ранник даже не рассмотрела его толком, когда он обрушился на ее отделение. Она лишь поняла, что у него были цепные мечи, и эти мечи уничтожили в мгновение ока всех ее товарищей, оставив от них лишь кровавые ошметки. И перчатки, одной из которых это существо размозжило голову старшины Макран – опытной, сильной, бесстрашной старшины Макран – всего лишь слегка пошевелив рукой.
И панцирь, в который перепуганная девчонка – напрочь забыв о том, чему ее учили в Схола Прогениум – разрядила дробовик.
Ей до сих пор иногда снились в кошмарах красные линзы его шлема, густой жестокий хохот и ледяные, мертвящие слова.
Он сказал ей: «Ты подходишь».


– И ты представляешь, Остин, – продолжала Джейд, укачивая сына, – когда я нашла своих, первым, кого я встретила, был твой папа!
– А она и говорит: «Это закрытая информация, как я выбралась!» – расхохотался Якен, хлопая себя по коленям. – Я тогда был младшим арбитратором и повидал достаточно, но чтобы такая малявка и была такой храброй!
Взгляды Джейд и Якена встретились.
Оба понимали, что Джейд послали на Зартак, чтобы рассказать о случившемся. Чтобы те, кто еще выжил на Зартаке – Джейд не знала, что часть тех страшилищ уже на поверхности планеты – ждали неминуемой смерти, трясясь от страха. Но просчитались: Джейд решила никому и ничего не рассказывать в подробностях. Ей пришлось бы вспоминать их, чертовы подробности, а оно было выше ее сил – но и об этом она бы не стала рассказывать.
Как и о том, что Якен, опасаясь бунта заключенных, настаивал на том, чтобы перебить их до последнего человека, а Джейд воспротивилась.
– Твой папа, сынок, тоже был отчаянно смелым, – улыбнулась Джейд.
– Ма, а когда будут настоящие Астартес? Я хочу про них, – сонно промямлил Остин.
Джейд заговорила раздумчивым, мягким голосом:
– Мы уже готовились к худшему… ну как к худшему – что придется сражаться с этими злодеями в одиночку.
– Вы бы их победили!
– Конечно, но пришлось бы попотеть. И вдруг, подумать только, опускается корабль, из него выходят высокие, гордые, дюжие красавцы в серых доспехах и говорят мне: «Приветствуем тебя, гражданин Империума!» – Остин замер в восторге. Он слышал это в тысячный раз, но его глаза восхищенно загорелись, а дыхание прервалось, будто впервые. — И еще они говорят: «Гражданин, нам нужна твоя помощь». И я согласилась провести их по выработкам, чтобы они не заблудились!
Остин расплылся в улыбке. Даже великим Астартес понадобилась помощь его мамы!
– И они сразились с Космодесантниками Хаоса…
– А тебе не страшно было?
– Ну, страшно, конечно, – сказала Джейд. – Но я не могла их бросить. Ведь они были моими друзьями. И их командир, мой лучший друг Те Кахуранги, рассчитывал на меня…
Якен тревожно покосился на нее, расслышав в голосе нотки истерики.
Пожалуй, только он один и знал, насколько Джейд ненавидела этих «друзей» – даже сейчас, спустя годы. И за то, что их библиарий Те Кахуранги внушил ей фальшивую смелость и желание помочь, и за то, что ей довелось увидеть по их милости…

Резня.
Бойня.
Иначе это нельзя было назвать.
У них у всех были цепные мечи!
Нет, младший смотритель Ранник отлично знала, что у Космодесантников есть мечи и болтеры. Просто она не знала, что это так… ужасно.
Она не знала, как вгрызаются зубья цепного меча в керамит, распиливая части доспеха и оставляя в нем грубые, неровные дыры. Как ревет и визжит цепной меч, как воняет разогретый до того, что к нему нельзя прикоснуться, керамит. Как безжизненны линзы – красные и зеленые – шлемов, не выражающие ничего даже тогда, когда хозяин разрезан на куски, но еще жив, Трон, какие же эти твари живучие…
Она не знала, как взрываются болты в телах, разметывая вокруг клочья мяса с осколками костей. Как точный выстрел разносит шлем вместе с башкой, и какие у них одинаковые, очень бледные и бесстрастные, лица – то, что еще уцелело от их лиц.
Не знала, сколько крови может вылиться из одной гигантской трансчеловеческой туши и какие страшные раны почти не мешают двигаться и продолжать драться. Это было самым пугающим, такая жажда боя, которую ничем нельзя остановить.
И Кархародоны были ничем не лучше тех мерзких страшилищ – такие же свирепые, они так же рвали противников цепными мечами и расстреливали их, выбивая мясо и кровь из тел, и их так же невозможно было смирить, даже вспоров грудную клетку или выпотрошив все внутренности.
Ранник не знала, что они могут еще кое-что.
Вырвать зубами – заостренными, как у акулы – глотку еретику. Кровь заливает бледное и бесстрастное лицо, на лице – ни брезгливости, ни жажды. Ударом латной перчатки раскрошить череп. Зачерпнуть пальцем, всем в крови и грязи, еще теплый мозг. Мерзкая сероватая слизь ложится в рот, и скаут замирает, будто пробуя изысканный деликатес, но на бледном лице – ни тени наслаждения.
Те Кахуранги, посмевший называться «ее лучшим другом», объясняет, что они так получают информацию.
Да что это за способ такой?! Что они за существа?! Если они за Империум – значит, они добрые, так думала Ранник при первой встрече. Теперь она знает: они чудовища.
Чудовищное добро против чудовищного зла.
Кто страшнее?
Кто чаще будет являться ей в кошмарах – бусы из черепов и окровавленные полуночно-синие доспехи или окровавленные серые доспехи и неподвижные акульи глаза?


– Мам, а Кархародоны пришли, чтобы вас спасти? Да?
Остин знает, отлично знает ответ.
– Нет, сынок. Им нужны были слуги на корабли, и они хотели забрать наших заключенных. А Космодесантнки Хаоса решили им помешать и сделать заключенных слугами Хаоса. Они успели многих убить…
– Но тех, кто остался, спасли? Правда же?
Джейд молчит. Она всегда молчит, прежде чем ответить на этот вопрос. Ей кажется, что лучше умереть – да что там, стократ лучше! – чем еще хоть раз увидеть Кархародона даже издали. Но Якен перебивает:
– Конечно, их спасли. Да заключенные были просто счастливы искупить свои ошибки и доказать, что верны Императору!
Может быть, думает Джейд. В конце концов, они живут в этом аду – выработках Зартака – не больше года, непосильный труд и тяжелый климат превращают их в полумертвых зомби задолго до смерти…
Всех спасли. Все счастливы.
Остин сладко сопит.
Джейд тихонько поднимается и выходит из комнаты. Заглядывает к Элейн. Дочь еще не спит – она заканчивает рисунок к завтрашнему уроку.
– Ма, – говорит она, – смотри, что я нарисовала. Как думаешь, если я выучусь на пилота или вокс-офицера, меня возьмут на корабли Космодесанта?
На листе бумаги – тщательно вырисованная и очень похожая Джейд Ранник, а рядом с ней – несколько Космодесантников в серых доспехах. Элейн Якен-Ранник не знает, как выглядит эмблема Кархародон Астра, поэтому она срисовала давно вымершего плезиозавра из учебника естественной истории.
– Я хочу воевать вместе с ними, – говорит Элейн.
– Война, дочка, это не сказка, – тихо шепчет Джейд. – На войне нет ни правых, ни виноватых, ни победителей, ни побежденных. Есть только убитые и раненые.
В углу рисунка – надпись: «Моя мама воевала вместе с Астартес!»

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)