Что почитать: свежие записи из разных блогов

Записи с тэгом #Фанфикшен из разных блогов

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Двемер помер (с)

Редкий случай - не юмористический горестрочник

Название: Не проси их о помощи
Персонажи: двемеры, фалмер
Канон: Древние Свитки, отсылка к Вархаммеру

Считается, что "ни во что не верил двемер, верил двемер в силу пара (с)", но это не совсем так. У них были религиозные воззрения, которые еще больше отделяли двемеров от остальных народов Тамриэля

Маленький камень душ занял предназначенное ему место. Паук подергал механическими лапами и, позвякивая, сошел с верстака на пол. Руркен внимательно следил за ним.
Паук поднялся на табуретку, напружинился и прыгнул. Он допрыгнул почти до потолка, затем побежал вправо и остановился. Руркен довольно кивнул головой.
Его приятель Яграм заглянул в мастерскую.
– Опять отвлекаешься на мелочи? – спросил он с мягким укором.
– Не я отвлекаюсь – меня отвлекают, – возразил Руркен. – Закончу и вернусь к основной работе.
скрытый текстИх приятельская болтовня не вводила в заблуждение ни одного, ни другого: Яграм и Руркен давно соперничали между собой, и сейчас, когда они работали над большой статуей в новом храме Анумидиума, это соперничество только обострилось. Статуя должна была быть не просто прекрасной, а по-настоящему одухотворенной, и для этого существовала только одна возможность.
– Надо еще крови, – озабоченно сказал Яграм. – А приговоренные закончились.
– Ну, возьми кого-нибудь из снежных эльфов, – предложил Руркен. – Они все равно бесполезны.
– А это мысль, – и с этими словами Яграм отправился в нижний ярус, где скрывались те, что когда-то называли себя снежными эльфами.
Сейчас они уже мало напоминали ту гордую расу, которая, проиграв в войне с нордами, попросила двемеров о временном пристанище в их подземных городах. Из-за ядовитых грибов, которыми пичкали их двемеры, большинство снежных эльфов уже ослепли, а из-за недостатка воды и пищи они находились на грани полного истощения. Яграм вытащил из хижины одного из оборванных бедолаг.
– Пойдем, – сказал он. Врать ему не было никакого смысла, но по въевшейся привычке Яграм солгал: – Есть кое-какая работа.
Эльф молча поплелся за ним.
Он сохранил остатки зрения, и сейчас, увидев незаконченную статую, щедро окропленную кровью, проговорил:
– Двемер Яграм, ты подлый лжец. Боги покарают тебя!
– Это я подлый? Это я лжец? – взвился Яграм. Как все лжецы, он ненавидел, когда его так называли. Руркен, посмеиваясь, слушал его вопли. – Кто лживый, так это вы, снежные эльфы!
– Это почему же? – опешил снежный эльф.
– А потому! Вы ложью заставили нас поверить, будто мы обязаны вам помогать!
– Вы согласились, потому что мы обещали вам щедрую плату, – возмутился эльф.
– Как бы не так, – прошипел Яграм.
Он присутствовал при том соглашении. И хотя снежные эльфы действительно предложили плату и обещали отработать помощь… Они сказали, что снежные эльфы и двемеры поклоняются одному и тому же, и Яграм поверил. И сейчас ненависть одураченного обманщика заставила его брызгать слюной в осунувшееся лицо снежного эльфа, и без того обреченного на заклание.
– Мы согласились вам помочь потому, что вы сказали, будто ваш Аури-Эль – то же самое, что Омниссия! Богохульники! Еретики! Нет вам прощения!
Снежный эльф тихо вздохнул, припомнив, что еще его предки называли двемеров «Темными Механикус». Просить их о помощи и правда не стоило…

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Черепашек в ленту

Невеста для сэнсея
Писано для WTF Rats & Co 2015
Бета: firnwen
юмор, G


Посох Бо со свистом ушел в сторону – лапа сэнсея легко оттолкнула его, а хвост яростно стегнул Донателло по ногам; Рафаэль с ревом прыгнул, подняв кинжалы-сай – и получил удар ногой в живот. Леонардо продержался чуть дольше, но и он вскоре отлетел к стене, теряя по пути оба ниндзя-то.
Микеланджело зашевелился, поднимаясь на четвереньки.
– Неучи, – скорбно процедил Сплинтер. – Как вы можете бороться с Ниндзя Фут и Шреддером, если вы так тренируетесь?
скрытый текст…И еще много обидного, горького и, на взгляд четверки черепашек, совершенно незаслуженного пришлось им выслушать сегодня. Наконец, разгневанный Сплинтер отпустил учеников и удалился, на ходу качая головой и вздыхая.
– Не, ну это ни в какие ворота! – импульсивно выпалил Микеланджело. – Он нас гоняет все больше и больше, и не угодишь ему!
– Да, что-то он уж очень строг стал, – поддакнул Донателло.
– Это я-то неуч? – Рафаэль был очень обижен. – Да он на нас просто отрывается!
Леонардо подобрал мечи и подумал.
– Я думаю, – наконец, озвучил он результаты размышлений, – это оттого, что у него катастрофически не складывается личная жизнь. Ну, нет больше в Нью-Йорке второй разумной крысы.
– И что ты предлагаешь? – фыркнул Рафаэль. – Кому за это бить морду?
Микеланджело хотело было пошутить на эту тему, потом вздохнул «где же взять еще мутантов» – так тихо, что его расслышал только Донателло, который вдруг хлопнул себя по лбу.
– Добыть зеленого мутагена из лабораторий Бакстера Стокмана и создать!
Остальные поднялись и окружили братца.
– Дон, – торжественно произнес Микеланджело, – ты гений!

Последний из Ниндзя-Фут – охранников лаборатории Стокмана – упал под ударом нунчака, и черепашки, крадучись, пробрались в лабораторию.
– Вот дурак, – хихикнул Микеланджело, указывая на схему эвакуации при пожаре, висящую на самом видном месте.
– Нам это на руку, – Леонардо всмотрелся в схему. – Ага, нам сюда… Или сюда?
Черепашки решили разделиться и осмотреть все помещения лабораторий. Вскоре послышался громкий шепот Рафаэля: «Нашел! Он здесь!» Остальные бросились к нему; действительно, Рафаэль нашел несколько больших ампул с зеленым мутагеном.
– Сматываемся? – предложил Микеланджело.
– Давайте и лабораторную крысу прихватим, – сказал Донателло. – Они тут хотя бы без паразитов.
В обширном виварии Стокмана содержалось множество крыс, мышей, кроликов и других, подчас довольно неожиданных для Нью-Йорка подопытных животных. Большинство зверьков спало. Черепашки уверенно направились вдоль стены, где стояли клетки с крысами. Им хотелось выбрать для любимого наставника самую красивую и милую крыску, а Леонардо уже про себя репетировал речь, с которой собирался обратиться к будущей невесте…
– О, – Рафаэль ткнул пальцем в небольшую клетку с зеленой надписью «№4». На клетке красовался нарисованный мелом бантик. – Раз с бантиком, значит, девушка.
– И стоит отдельно, – Донателло задумался. – Наверное, на нее возлагались особые надежды.
– Ну, мы их тоже возложим! – рассмеялся Микеланджело, осторожно снимая клетку с полки.
Так же тайно они выбрались из лаборатории и нырнули в канализацию.
Следующие несколько дней прошли в напряженном ожидании. Сплинтер еще больше сердился на черепашек – от волнения они тренировались хуже обычного, а в остальное время Донателло пропадал у себя, забывая даже пообедать, а остальные трое толпились под дверью, поминутно спрашивая: «Ну как? Она уже превратилась?» И вот наступил долгожданный день, когда Донателло позвал братьев.
– Кажется, мутаген завершил преобразование, – облизывая пересохшие губы, сообщил он.
Черепашки на цыпочках вошли в его комнату.
То, что лежало на старом продавленном диване, более походило на сверток не то кожи, не то бархата.
– Черная, – прошептал Рафаэль. – Я думал, она беленькая…
– Черное элегантнее, – не согласился с ним Микеланджело.
И тут существо пошевелилось.
Оно приподнялось.
Оно развернуло огромные черные кожистые крылья.
Оно спустило с дивана цепкие задние лапы с длинными пальцами, нащупывая ими тапочки с помпонами – их принес Донателло.
Вместо крысиной милой мордочки обнаружилось почти человеческое, но жутковатое лицо с большими пронзительными глазами и огромными полупрозрачными ушами.
Леонардо, внутренне содрогаясь, все же приосанился.
– Добро пожаловать, уважаемая леди, в канализацию Манхэттена, – начал он. – Нам тут, эээ, не хватает женской руки, и мы очень рады…
– Мусор, – печально перебило его существо.
Черепашки молча и озадаченно переглядывались.
– Много мусора, – подытожило существо, поджав губы.
– Ребята, – негромко и проникновенно сказал Рафаэль, – это самец.
Существо закрыло глаза, снова завернулось в крылья и рухнуло на диван; из кожаных складок вскоре раздалось тихое уютное сопение.
– Я вам больше скажу, – произнес Леонардо, – это самец летучей мыши. И сейчас он в спячке. В общем, пролетели мы со сватовством.
– Придется другую крысу искать, – сказал Микеланджело. – Может, купим в зоомагазине? Мутаген вроде остался…
Донателло укрыл новичка пледом и отправился искать литературу по содержанию летучих мышей. В конце концов, новый товарищ очень даже пригодится команде черепашек. Оставалось только придумать, как объяснить его появление сэнсею Сплинтеру…

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Зов Маяка

Зов Маяка
Канон: Муми-тролли (Папа и море)
джен, префем, общий рейтинг


Памяти Туве Янссон


Последние птицы пролетели мимо маяка, и сверху донесся их прощальный крик. Где-то там, далеко, в Муми-дален, семейство Муми-троллей устраивалось на долгий отдых, а в их купальне обживалась Туу-Тикки. Хемули, не боявшиеся морозов, доставали лыжи, смазывая их и проверяя крепления, Филифьонки законопачивали окна…
У Смотрительницы маяка были другие заботы.
скрытый текстОна проверяла запасы керосина и дров, закрепляла рамы и стекла – чтобы не выпадали. Когда случайный кораблик плывет в полярной ночи, только маяк укажет ему, как не заблудиться – ведь звезд зачастую не видно за тяжелыми обложными облаками. А когда небо проясняется, и в нем повисает, мерцая, северное сияние, звезды словно гаснут и прячутся – поди отыщи их, даже Полярную.
Море угомонилось, и тихие-тихие волны укладывались на берег, ломаясь по краям, уже подмерзшим.
Наступила зима.
Никто-никто в целом мире даже не знал, что на маленьком острове живет Смотрительница маяка. Маяк по ночам исправно загорался, и летом легкие лодочки хатифнаттов скользили к берегу – узкий мыс на краю острова словно притягивал грозы. Но, собираясь толпами на мысу, хатифнатты не знали, что за ними наблюдают. Иногда кто-нибудь из Муми-дален, влекомый страстью к приключениям, высаживался на берег и устраивал там пикник, распевая песни. Но эти веселые компании даже не подозревали, что их песни есть кому слушать. Только Туу-Тикки могла бы многое порассказать – но она молчала, про себя насвистывая песню о Туу-Тикки и о снежном фонаре, который они вместе со Смотрительницей маяка когда-нибудь сложат из снежков.
Но Смотрительница маяка не скучала. Она наблюдала, как Солнце в последний раз мигнуло и закатилось за седой горизонт. И как мерцала сквозь бледные фестоны северного сияния Полярная звезда. Смотрительница маяка слышала ее протяжный зов – иногда на этот зов кто-нибудь уходил и больше никогда не возвращался, даже следы его терялись в полярной ночи. Может быть, Смотрительница маяка тоже пошла бы на этот зов: надо же, в конце концов, понять, куда уходят все остальные! Однако бросить маяк она не могла, поэтому включала ревун – в ответ.
Когда ничего не случалось, Смотрительница маяка рисовала. На стенах ее маленькой комнатки возникали кусты, деревья, река с мостиком, купальня Муми-троллей и Туу-Тикки в полосатой куртке. В Муми-дален Смотрительница маяка никогда не была и знала ее лишь по рассказам, так что, может быть, получалось вовсе не похоже, но какая разница? Главное – там была Туу-Тикки.
Однажды море взволновалось, и хрупкий лед у берега раскрошился в холодное месиво. А из волн внезапно выскочили морские лошадки. Они играли и резвились, догоняя друг друга; иногда мордочки их соприкасались, и это так напоминало поцелуй. А потом они успокоились, положили головы друг другу на спины и застыли в объятии на берегу.
Может быть, они просто так согревались.
Может быть…
Море волновалось все сильнее, и вот особенно большая волна вырвалась на берег, обдав весь остров хлопьями пены, брызгами и ледяной крошкой – а когда схлынула, морских лошадок уже не было. Смотрительница маяка завернулась в шарф и спустилась вниз.
Волны быстро смыли последние отпечатки лошадиных копыт, но среди камней Смотрительница маяка нашла маленькую блестящую подковку.
В другой раз большая стая морских птиц направилась к берегу. Смотрительница маяка заметила их тени, набежавшие на звезды, и подбросила побольше дров – чтобы птицам светило ярче. Но неожиданно налетел шторм, ледяной ветер обрушил густые снежные вихри на остров, море будто вскипело; тоскливый зов ревуна еле прорывался сквозь стон бури. Стая приблизилась – и птичьи тельца заколотились о маяк…
Когда шторм утих, Смотрительнице маяка было страшно спускаться. Но она все же спустилась. Весь берег был усеян, будто снежками, погибшими птицами. Каждую птицу Смотрительница маяка похоронила, и когда она закончила работу, руки ее совсем окоченели.
Если море успокаивалось, она всегда выходила на берег, чтобы поискать выброшенные волнами раковины. Почему-то именно зимой море дарило ей самые красивые раковины – летом они куда-то исчезали. Но, как ни перебирала их Смотрительница маяка, ей ни разу не удалось найти даже маленькую жемчужину – на что она втайне надеялась.
А потом ударил самый большой мороз, и угрюмая темная тень, всегда маячившая на горизонте, двинулась к острову. «Морра», – поняла Смотрительница маяка. Наверное, в Муми-дален не осталось ни костерка, ни даже свечки – семья Муми-троллей крепко спала, а Туу-Тикки была достаточно осторожна, чтобы не приманивать Морру. Вот Морра и явилась к единственному огоньку, оставшемуся в мире, – к маяку.
Смотрительница маяка перебрала свой скарб. У нее накопилось изрядно хлама, который ей жалко было выбрасывать – и вот настало время освободиться от ненужных и сломанных вещей. Их было не так-то легко все вытащить с маяка на берег по узкой крутой винтовой лестнице, а потом вернуться и снести вниз канистру с керосином, но Смотрительница маяка справилась. Чиркнула спичкой… Костер ярко запылал, будто споря и с маяком, и с Полярной звездой.
Тень Морры надвинулась на костер, но Смотрительница маяка уже вернулась в комнату. Ей было очень любопытно: догадывалась ли Морра, что этот костер был разожжен именно для нее?
А на следующий день горизонт вдруг зарозовел, и тоненький краешек Солнца выглянул из моря.
Смотрительница маяка посмотрела на него из окна, потом взяла краски и над головой нарисованной Туу-Тикки пририсовала алую дугу – первое солнце этой весны.
Время снова стало измеряться сутками – днями и ночами, рассветами и закатами. И вот на зов маяка явился первый корабль.
Это было всего лишь крохотное белое суденышко, ведомое экипажем из троицы хатифнаттов. Они были еще вялыми после зимней спячки, их блеклые глаза отражали нерастаявший снег. Кораблик пристал к берегу, и Смотрительница маяка сбежала вниз. Волнение томило и колотилось в горле – что, если они привезли что-то для нее, только для нее?
Никто и никогда ничего не привозил для нее. Тем более хатифнатты, которые и для себя-то ничего не брали на борт. Но сегодня Смотрительницу маяка охватило предчувствие.
И действительно, один из хатифнаттов порылся в юте и вытащил небольшой прямоугольник.
Письмо.
Смотрительница маяка буквально выхватила конверт из маленьких рук хатифнатта и первым делом взглянула на подпись.
– Туу-Тикки, – прочла она. – С любовью, твоя Туу-Тикки.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Лучшая картина

Лучшая картина


Персонаж: молодой Пикман
драббл написан в сеттинге миров Г.Ф. Лавкрафта, но можно читать какоридж, тут ничего понимать из канона не надо

Золотисто-розовый туман окутывал прибрежные утесы, и тонкие ветви деревьев на фоне рассветного неба казались кружевом. Дорога взбежала на холм, и путник – юноша с саквояжем и мольбертом – не мог не остановиться, чтобы полюбоваться открывшимся видом. Кингспорт лежал в низине у берега – там, где кольцо утесов и холмов разрывалось, и разноцветные крыши и шпили уже золотились под первыми лучами солнца, по морю пролегла сверкающая дорожка. Вблизи Кингспорта виднелось несколько загородных вилл местных богачей. Особенно привлекала взгляд одна, в старинном стиле, выстроенная на вершине самого высокого утеса.
Наверняка ее хозяин – большой оригинал и влюблен в море, подумал молодой художник. Из окон должен открываться потрясающий вид на море, особенно по утрам… но как же трудно, наверное, добираться на такую верхотуру. Да, хозяин, должно быть, анахорет. А может быть, он поэт или художник, как и я. Вот здорово было бы встретить родственную душу! Пылкое воображение мигом нарисовало художнику еще и симпатичную хозяйскую дочку – несомненно, любящую живопись…
скрытый текстПока он дошел до города, дочка в его грезах примеряла фату, а в гостиничном номере художник уже представлял себе, как устроит вместе с супругой персональную выставку.
Фамилия художника была Пикман и ровно ничего еще не говорила ни одному знатоку – до сих пор ему удалось выставить только одну картину, и то на совсем заштатной выставке, только для своих. Друзья считали, что Пикман когда-нибудь прославится на весь мир; и верно, таланта ему было не занимать. Загвоздка была в том, что картины юной надежды новоанглийского искусства отличались мрачным и фантасмагорическим содержанием и были популярны лишь в узких кругах эксцентричных ценителей – примерных девиц они попросту пугали. Но ведь дочь человека, выстроившего себе виллу под облаками, должна мыслить несколько шире?
Однако расспросы в гостинице разочаровали Пикмана. Хозяина виллы на Туманном утесе никто не знал. Она всегда была там, но никто ни разу не видел, чтобы туда поднимались люди. Правда, горничная, оглянувшись, шепотом поведала Пикману, что иногда в окнах виллы загорается свет, а порой на рассвете утес окутывают туманы, и в них мерцают какие-то огоньки…
Бедой Пикмана, как многих творческих людей, было воображение паче рассудка. Придуманная художником невеста была для него куда реальнее, чем старая чистенькая гостиница и розовощекая горничная, и рассказы последней только придали происходящему столь обожаемый Пикманом романтически-мистический оттенок. Он в тот же день выбрался на пленэр: вышел на окраину Кингспорта поближе к Туманному утесу, натянул на мольберт холст, загрунтовал его хорошенько, наконец, впервые тронул кистью… Пикман любил этот момент нарушения девственности холста, когда будто из ничего начинали проявляться черты и светотени.
Как начинающего, его частенько постигали неудачи. В этот раз Пикману никак не удавалось уловить колорит: то, что возникло на холсте, казалось красивым, но обыденным. Вскоре художник был близок к отчаянию: очарование, которое охватило его утром, упорно не желало переноситься на холст. Тем временем день уже заканчивался. Сгущались вечерние туманы. Вот-вот они поглотили бы вершину утеса и виллу…
– О! – заорал Пикман, приплясывая, и лихорадочно заработал кистями.
Вытянувшиеся тени, окутавшие город и море; последние отсветы вечернего солнца, позолотившие Туманный утес, призрачный силуэт старинной виллы, тревожные облака – свинцовые сверху и золотистые снизу… Это был один из тех редких пейзажей, в которые Пикману не захотелось вписывать домовых и призраков: он был таинственным и нереальным сам по себе. Пикман работал, пока совсем не стемнело, и с сожалением оторвался от картины лишь тогда, когда не смог видеть холст. Бросив последний взгляд на виллу, он с изумлением заметил, что в ней тускло загорелись окна. Видимо, в этом старом доме не было электричества, и кто-то зажег свечу.
Утро для Пикмана началось в том же месте, где он закончил работу; едва перекусив что-то на завтрак, художник взялся за работу. Хотя освещение и настроение сегодня были совсем другим, но Пикман легко вызвал в памяти увиденное: и этот волшебный вечерний свет, и смутный силуэт домика, и темные громады утесов…
Обед ему принесла горничная Мэри, а ужин дожидался художника в номере, совершенно остывший.
Влюбленный в воображаемую хозяйку виллы, Пикман и не заметил, что Мэри прониклась к нему симпатией. «Впервые вижу, чтобы кто-то приехал сюда на эти их и-итюды, а не пьянствовать и приставать», – говорила она подругам. Да, соглашались девушки, вот это видно, что художник: рисует и рисует себе свои картинки, и даже поесть забывает, не то, что мистер Дженкинс, который напился и утопил мольберт в море! И не то, что мистер Аллан, который приставал к Кэтрин, пока ее жених не начистил ему рыло и не вымазал на голову все его краски! И рисует похоже и красивенько, не мазню какую…
Спустя неделю Мэри забеспокоилась и решила с ним поговорить.
– Вы бы, мистер Пикман, того… отдыхали побольше, – сказала она. – Вон, похудели даже. Сходили бы, развеялись, у нас тут клуб есть и можно потанцевать…
Неопытный юноша, Пикман не догадался, что его пытаются обаять.
– Я хочу сперва закончить работу, – воскликнул он. – О мисс, это будет моя лучшая картина! А хотите, я потом напишу ваш портрет?
Он был искренне благодарен Мэри за ее заботу: ведь она давала ему возможность писать больше и больше… Но Мэри вздохнула. С ее точки зрения, такая одержимость была не лучше пьянства.
В тот вечер солнце опять пробилось сквозь туманы так же, как и когда Пикман только приступил к работе. Волшебный свет, который горел в его памяти, повторился наяву, и на холст легли последние мазки. Пикман поднял голову: в окнах виллы горел свет, и кисть Пикмана отобразила этот чарующий тусклый отблеск на холсте. А потом туман начал изменяться, и Пикман поспешно зарисовывал его причудливые клубы…
Утром Мэри нашла его спящим в траве у готовой картины. Поставив корзинку с завтраком, она присмотрелась. Испуг наполнил простое сердце девушки: пейзаж на картине выглядел зловещим и неотмирным, дом на Туманном утесе – мертвым, а свет словно проникал из преисподней, но самым жутким были туманные сущности, окружившие дом. В этом доме не было места никаким поэтам и никаким невестам – только мрак и черные воспоминания жили там.
Пикман проснулся и гордо кивнул побледневшей Мэри.
– Вот, – сказал он, вытряхивая травинки из волос. – Вот так я всегда хотел писать! Это будет новое слово в живописи – моя лучшая картина!

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Смотри в оба

Где-то в душе я ничего такого не собирался делать. И "Дюк Ньюкем" не был моей любимой игрушкой в середине 90-х - ну какой Дюк, если есть Дум, Еретик, а потом и Хиксен, и Десент? И фем-версии не то, к чему я испытываю хоть какое-то сродство. Но когда варп отакуэ тебя несет хулиганский драйв, ты садишься и пишешь "Смотри в оба" )) и несешь в команду Женщин, потому что куда еще с таким?
А ведь пост-ап.


Смотри в оба
канон: "Дюк Ньюкем-1", оригинальная игра 90-х
драббл, Р, дженофем, пост-ап, экшен


Нам всем абзац, чтоб хуже не сказать
Саша Кладбище


— Агент Ньюкем!

«агент ньюкем, агент ньюкем, агент ньюкем»...

Короткие светлые волосы, настороженный взгляд, жилистая рука в кожаной перчатке без пальцев крепко сжимает пистолет.

Лани бы высказала все, что думает об этом, в своей неповторимой манере, — Лани единственная, от кого можно услышать правду, держа пистолет в руке. Но Лани здесь нет. У нее другое задание, и, видит Бог, агент Ньюкем не прочь бы с ней поменяться. Так была бы хоть какая-то уверенность, что Лани выживет.

скрытый текстМертвый город продуваем всеми ветрами, но человеку здесь делать нечего. Грязный ветер бьет в лицо, швыряет пожелтевшие газеты под ноги, в горле першит от гари и вони горящей где-то неподалеку резины. В гарь вплетается другая, до тошноты знакомая струйка — сладковатая и холодная.

Когда-то идея создавать техботов для работы, от которой отказываются живые люди, казалась такой удачной...

«Смотри в оба, свинья», — так сказала Лани, провожая до двери.

Пипец какой ценный совет, бля.

Улицу перегораживает баррикада; свернуть бы в соседний переулок, но он тоже перегорожен — проржавевшими воротами. Что делать? Пролезть в полуразвалившееся здание?

На закопченной и липкой стене чудом сохранились остатки вывески какого-то магазина... Под ногами хрустит разбитый кафель пола, мебель в беспорядке нагромождена посреди бывшего торгового зала, а запах разложения усиливается. И есть всего пол-секунды, чтобы резко обернуться, стреляя почти наугад. «Почти» — потому что патронов уже в обрез, и промахиваться не с руки.

Технобот — не то создание, что может застать врасплох: спасибо его создателю, он передвигается с характерным железным лязгом. А вот мутанты, которых в городе после его захвата расплодилось видимо-невидимо... Всегда недоумеваешь, как им это удается. Такие тяжеловесные туши — и так мягко ступают и так легко двигаются с неотвратимостью хорошо смазанного в пазах тарана. Мерзкая рожа, действительно похожая на свиное рыло, издает злобное храпение.

Выстрел. Еще.

Смотри в оба — свинья!

Как там предупреждала Лани? «С одного выстрела даже такой чертов сорвиголова, как ты, их не уложит». Она уже сталкивалась с ними, так что знает, о чем говорит.

Стерва.

Несмотря на свиное рыло, руки у «свиньи» похожи на человеческие, только усилены кастетом. И двигается эта тварь быстро, невероятно быстро. Черт бы побрал эту упоротую гадину — в нее всаживаешь уже третью пулю, а она прет как паровоз!

Тяжелый ботинок «Доктор Мартенс» врезается в ногу — или окорок — под коленкой, потом в пах. И еще. Рукоятка пистолета обрушивается на башку мутанта, тот храпит и взревывает — в его утробном реве больше злости, чем боли. Хрустит проломленный череп, рукоятка обрушивается еще раз — теперь уже в глазницу, выдавливая студенистую склеру на рыло...

Уф.

Все.

Выскочить через разбитое окно — и наткнуться на... вторую свинью.

Если верить Лани и ориентировкам от ЦРУ — а им можно доверять, — то в свиней превратились под воздействием какого-то не то вируса, не то неорганического яда копы, оставшиеся патрулировать город и обеспечивать порядок во время эвакуации. Проверять не хочется, но когда у свиней оказывается оружие, стреляют они чертовски метко, а сейчас как раз тот случай. Святое дерьмо, вот это и называется «влип»...

И ведь осталось каких-то пол-квартала! Конечно, если карта не врет.

Пуля с еле слышным свистом пролетает у самого лица, едва не срезав короткую светлую прядь. Выплюнуть ругательство сквозь зубы, отклониться назад — и, выглянув из-за угла, послать очередную пулю в ствол... Визг!

Короткая перебежка... И снова застыть, чтобы новый выстрел не попал в твою задницу. Это всегда обиднее любых смертей и даже пыток — когда тебя подстреливают у самой цели.

Но спрашивается: какого чертова хрена сюда понесло людей? Сталкеры? По официальной версии — научная миссия. И что этим яйцеголовым тут понадобилось? Пробы воздуха? Или они всерьез собирались «изучать» свиней с оружием? Что ни говори, а гуманитарное образование подчас делает людей немного... того.

Дверь, железная, когда-то надежная, но сейчас проржавевшая и покрытая какими-то потеками (зачем врать самому себе, ясно же, что у этой двери кого-то расстреливали, и не раз, так что потеки исключительно кровавые), подается с третьего удара ногой. Обычно в таких случаях удобнее всего сделать несколько выстрелов в замок, тем более, что он давно прогнил, но патроны! Расход их оказался заметно больше, чем можно было бы рассчитывать. Поэтому приходится высадить дверь ногой и едва не сверзиться со склизких от загнившей крови ступенек, ведущих в подвал. В лицо бьет запах гнили, трупов, сырости, трухлявого бетона и страха.

А за спиной тысячами пропахших гарью и мертвечиной сквозняков шепчет мертвый город: «агент ньюкем агент ньюкем агент ньюкем...»

И что же ты хочешь сказать, вотчина техботов? «Отступись, пошли своих боссов на хер, брось яйцеголовых умирать?» А не пошел бы ты со своим пипец каким ценным советом в задницу?

— Эй! Есть кто живой?

Вот будет номер, если и здесь поджидают свиньи... Нет, номер будет, если они уже перестреляли яйцеголовых и обгладывают их трупы. Свиньи, говорят, любят мертвечинку с душком.

— Кто здесь? — еле слышный дрожащий голос.

— Агент Ньюкем, ЦРУ, — отзываешься уверенно, как и положено профессионалу, хотя на самом деле никакой уверенности. Техботы, по слухам, умеют подражать человеческим голосам.

Но еще несколько шагов — и становится ясно, что это не техботы. Это люди, пятеро мужчин и одна женщина, — истощенные, избитые в кровь, один из мужчин явно не сможет идти. А остальные не смогут его тащить, значит, придется все на свои плечи.

— Ми... мистер Ньюкем... Так, значит, это правда? Это не легенда — герцог Ньюкем? Господин Герцог...

— Во-первых, мисс, а не мистер, — раздраженно обрывает его агент Ньюкем. — Можно просто Мэри. Дюк — это придумала моя девчонка, Лани, когда мы с ней были напарницами. Я была Герцог, а она Король. И держи при себе свое пипец какое ценное мнение насчет моей легенды и меня лично. Я вас нашла, я вас и вытащу, если подберете задницы и будете слушаться, понятно? А теперь встали, все, и живо на выход! За мной! Гуськом! Эй, ты, — это к мужчине покрепче и помоложе, — будешь замыкающим, и смотри в оба! Тут свиньи...

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Морской бродяга

...Бывает, и Ондатра ведет дорога приключений.
Но ему канонично простреливают колено...


Морской бродяга
Безрейтинг, мини, прегет
Бета Масонская ложечка
Текст написан для команды Муми-троллей на ЗФБ-2018


Гамак закачался, и книга соскользнула с носа Ондатра.
— А? что? — забормотал он, проснувшись, покрутил головой. Книга «О тщете всего сущего» упала в пыль. Кряхтя, Ондатр выполз из гамака, чтобы поднять ее. — С тех пор, как я живу в этом доме, все только и делают, что причиняют мне неудобства, — проворчал он, хотя рядом никого не было. — Но такова моя судьба, терпеть все это...
Муми-мама закончила обкладывать ракушками очередную клумбу и приветливо окликнула Ондатра:
— Господин Ондатр! Как насчет кофе и блинчиков с вареньем?
скрытый текст— Если вы думаете, что кофе компенсирует... — скорбно начал Ондатр и замолчал, в растерянности глядя на Муми-маму. К ней подошел Муми-папа, что-то спросил у нее, она улыбнулась и повернулась, чтобы уходить, но все же сказала Ондатру:
— Так блинчики ждут вас на веранде, господин Ондатр!
Вся их семья очень любила вечерами сидеть на веранде и пить чай со сдобой и вареньем. Ондатр находил этот обычай нелепым, а семью Муми-троллей — шумной и непочтительной. Вот разве что Муми-мама...
Небо становилось все синее и прозрачнее, а на западе медленно розовело. Солнце уже село, и вот-вот должно было начать смеркаться, и детвора во главе с Муми-троллем уставилась в небо, чтобы не пропустить первую звезду. Как обычно, Муми-мама расставляла чашки и розетки с вареньем, а Муми-папа в это время разглагольствовал о своих мемуарах и своих путешествиях с хатифнаттами. И на какой-то миг Ондатру вдруг показалось, что все сущее не так уж тщетно, особенно, когда рядом Муми-мама с ее неизменной сумкой и добродушной мордочкой...
Вот у нее все тщетно, подумал Ондатр. Как может быть иначе, если ее муж — этот Муми-папа? Муми-папа, который вечно куда-то бежит, который может удрать из дому ради каких-то хатифнаттов, даже не предупредив, который думает только о себе и носится со своими мемуарами, как последний хемуль со своей дурацкой коллекцией...
Да и сын с этой его бандой шалопаев и озорников-приятелей тоже хорош, ничего не скажешь! Весь в папочку.
И Ондатр начал мечтать, как спасет милую Муми-маму из этого бедлама, как разъяснит ей тщетность всего сущего и ценность тишины и покоя, чтобы они с ней чинно и спокойно сидели на веранде вдвоем и пили чай без назойливых рассказов о мемуарах и детского шума.
Он лежал в гамаке и мечтал, а дни летели один за другим. В его мечтах у них с Муми-мамой уже был не только собственный тихий домик, но и собственные тихие и послушные, очень воспитанные дети, прекрасно понимающие, как все на свете тщетно и ничтожно...
А Муми-мама, не догадываясь об этом, отправляла детей со свертками еды и бутылками компота к Ондатру и строго наказывала им не беспокоить его: ведь он занят важными размышлениями!
Однажды она, как обычно, позвала Ондатра на вечернее чаепитие и вынесла лампу. Ондатр и не обратил бы на это внимания, если бы не Муми-папа.
— Зачем? — воскликнул он. — Ведь это же значит, что лето кончилось, как ты не понимаешь!
— Оно бы и так кончилось, дорогой, — спокойно ответила Муми-мама. — И это повод назавтра устроить пикник, пока погода позволяет, разве нет?
— Пикник! Пи-хо! — завопил Муми-тролль, и его друзья зааплодировали.
Назавтра они суетились, собираясь на пикник. То и дело Муми-мама пробегала мимо Ондатра с корзинками, свернутыми подстилками и свертками.
— А вы не поедете с нами, господин Ондатр? — спросила она. — Мы выедем на «Приключении» на наш остров! Давайте поедем, ведь будет так хорошо! Мы всякий раз находим что-то интересное! Сам Муми-папа будет у штурвала и даст вам порулить, если вы захотите!
— Нет, спасибо, — язвительно произнес Ондатр, обиженный тем, что Муми-мама сказала «сам Муми-папа» и даже не подумала о том, что он, Ондатр, гораздо лучшая для нее партия. — Ваша семья только и знает, что устраивать приключения и не давать мне отдохнуть!
— Как знаете, — добродушно ответила Муми-мама и понесла последнюю корзинку на причал.
Дом опустел. Ондатр несколько минут наслаждался покоем, а потом задумался.
Похоже, Муми-маме совсем не хотелось тишины. Ей нравилось... нравилось? Точно. Ей нравилось, что Муми-папа постоянно устраивает и себе, и им какие-нибудь события. Женщины любят героев! Как он мог забыть об этом? Вот если бы он, Ондатр, хотя бы раз пустился в путешествие и проявил себя с героической стороны...
Ондатр вылез из гамака и отшвырнул книгу в сторону. Он внезапно почувствовал себя героем, способным на путешествия и свершения. Потирая поясницу и кряхтя, он добрался до морского берега и остановился.
У берега что-то белело. То был парус лодочки хатифнаттов. И Ондатр вскочил в нее, оттолкнулся от берега и подставил парус ветру, совершенно не задумываясь о хатифнаттах-хозяевах. О том, куда плыть и как вернуться, он тоже не думал. В конце концов, герой он или нет? Если и нет, то станет ради Муми-мамы!
Августовское небо было уже высоким, а солнце — светлым, и внезапно Ондатр, подняв голову, увидел стаю стрижей. Они обычно собирались на рассвете, но эти что-то припозднились и летели среди дня — целеустремленно и быстро, унося с собой лето.
А вместо остывающего летнего солнца небо вдруг заволоклось тучами.
Ондатр не обращал внимания на испортившуюся погоду, с упоением представляя себе, как явится на веранду и расскажет о своих путешествиях... приключениях... разумеется, таких же тщетных, как и все сущее, но увлекательных! О том, как ветер надувает белый маленький парус и влечет лодочку все дальше и дальше в открытое море, куда никогда не осмелился бы заплыть Муми-папа на своем «Приключении». Как могучий шторм разбивает лодочку о рифы, и Ондатр отважно выживает на необитаемом острове, а потом угоняет другую лодочку у хатифнаттов (белый парус как раз показался среди волн — хатифнатты, видимо, начинали переплывать на юг вслед за грозами). И как Муми-мама утирает слезы и думает, что все это время в гамаке рядом с ней лежал настоящий робинзон и морской бродяга...
Ондатр даже начал было подумывать о том, чтобы поднять пиратский флаг, но вовремя вспомнил, что не захватил с собой черную материю, да и белую краску для черепа с костями тоже. Впрочем, от более здравой на первый взгляд идеи заделаться китобоем ему тоже пришлось отказаться, так как на лодочке не нашлось гарпуна.
И удочки.
И компаса с морскими картами — впрочем, Ондатр все равно не умел ими пользоваться.
Леденящий ужас начал заползать ему под ребра, а ветер все крепчал, дуя с правой стороны, и поднявшиеся волны все сильнее раскачивали лодочку, захлестывая через борта. Ондатр попытался повернуть парус, чтобы поймать порыв ветра — и, как оказалось, напрасно: парус был плохо закреплен, так что сорвался с рея и улетел, прощально хлопнув над головой...
Весь мокрый, чихая, когда сорванная с гребня волны пена попадала ему на мордочку, Ондатр вцепился в борта обеими лапами. Усы его обвисли, сам он дрожал от холода, а нос горел от соленого морского воздуха. О том, как он вернется на землю, Ондатр старался не думать, потому что внутри него все сразу же сжималось от ужаса. Лодочку вертело и швыряло, верх и низ смешались в ветре и брызгах, и только альбатросы отчаянно вопили в небе...
— Эй, там, на лодке! — вдруг послышались голоса. — Эге! Смотрите, это же дядя Ондатр! Дядя Онда-а-атр!
Ондатр в это время уже настолько обессилел от холода, качки и паники, что сперва даже не понял, что к нему кто-то обращается. А когда понял, решил, что уже умер, и его зовут умершие раньше родственники. Но нет — это «Приключение» возвращалось с пикника, и милая Муми-мама протягивала Ондатру лапу, чтобы он мог подняться на борт.
Ондатр влез и отряхнулся. С него полетели брызги, так что Снифф, стоявший ближе всех, заслонился лапкой.
— Смотрите, что я нашел, — похвастался он, показывая какую-то блестящую загогулину.
— Малыш, — мягко остановила его Муми-мама, — господину Ондатру, верно, сначала нужно дать одеяло и горячего чаю.
— Попейте, дядя Ондатр, — фрекен Снорк протянула термос с остатками чая. Снусмумрик принес большой плед, а Снорк и Муми-тролль вдвоем подтащили шезлонг.
Ондатр плюхнулся в шезлонг, завернулся в плед и чихнул, едва не расплескав чай. Он чувствовал себя очень несчастным среди этих детей, которых еле вспомнил по именам, рядом с этим Муми-папой, которого по-прежнему считал недостойным Муми-мамы, и с Муми-мамой, которая заботливо спрашивала, как он себя чувствует.
— Ни за что бы не подумала, что вы тоже захотите отправиться в путешествие, господин Ондатр, — вдруг сказала она.
Это был удачный момент для того, чтобы заявить что-то вроде «Между прочим, я настоящий герой, морской волк и способен выжить на необитаемом острове, а в молодости хотел стать пиратом и китобоем!». Кто знает, может быть, это помогло бы Ондатру произвести на Муми-маму впечатление...
Но Ондатр заявил:
— С тех пор, как я живу в вашем доме, мне ни минуты не давали побыть одному в тишине и покое! Я думал, что отдохну хотя бы в море, но вы устроили этот ужасный шторм...
Дети за его спиной захохотали, и Ондатр окончательно надулся, решив, что они смеются над ним.
— О, мы постараемся его прекратить, — заверила Муми-мама. — Хотите бутерброд?

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Зомбигеддон

Чет давно я ничего не писал по Бличу. Да, Мых неравнодушен к арранкарам.
В появлении этого небольшого безобразия следует винить мою любимую зимнюю командочку. Вольно же им называть Повелителей Ночи "мышками".


Зомбигеддон
Персонажи: Халлибель, Заэль Аполло, Гриммджо, Улькиорра в количестве и др.
ПГ, юмор, стеб, цитаты из других канонов

Тиа Халлибель металась по дворцу Лас Ночес, раздавая приказания; вокруг суетились уцелевшие нумеросы, восстанавливая разрушенные стены, перекрытия и коммуникации.
Тиа с Неллиэль предстояло еще много работы. Поэтому они были рады любым рукам, даже если это были руки поднятых гением Куроцучи Маюри зомби – Чируччи, Дордони и Люппи. Впрочем, последнему обрадовался и Гриммджоу.
скрытый текст– А, самозванец! – заорал он, грохнув кулаком о стенку, чудом не обрушившуюся до этого. – А ну, иди сюда! – на указательном пальце его второй руки повисло Серо.
– Отставить! – оборвала его Тиа. – Не время предаваться дрязгам. Если хочешь, Гриммджоу, я повышу тебя до Четвертого. К сожалению, на его возвращение надеяться не приходится…
Гриммджоу, брюзжа что-то под нос, отвернулся. Люппи тоже не выглядел особенно счастливым, наоборот, он хорохорился и хамил, не умолкая ни на минуту, но его уже никто не слушал.
– Ты что, дурак? – наконец спросила его Чируччи, а Дордони заметил: – Ты слишком много говоришь, ниньо!
Четвертым опытом Маюри в области зомбирования погибших арранкар был сам Заэль Аполло. Сейчас он с досадой разглядывал себя в зеркале в лаборатории. Шрамы и трупные пятна отнюдь не улучшали его настроения.
– Да я бы сделал зомби в сто раз лучше, чем этот заносчивый шарлатан, – громко заявил он вслух. Подумал и добавил: – Или сделала. Три тысячи чертей и одна каракатица!
Оживление не очень хорошо повлияло на его психику, и без того катастрофически нестабильную, и время от времени в сознании Заэля Аполло поднимали голову давным-давно поглощенные им Меносы Гранде, вставляя в его тирады неизящные реплики.
Тиа Халлибель расслышала его – Заэль говорил не понижая голоса – и отправилась в лабораторию, чтобы переговорить с ученым с глазу на глаз.

***
Заэль Аполло повертел в руках памятку, написанную на испанском.
– Что тут написано? – спросил он сам у себя по-китайски, ответил на японском «гайдзинские ругательства», поправился по-русски «какие-то формулы, наверное, интегралы», наконец вытащил из памяти испанский в его арранкарском варианте. Тиа написала ему имена членов Эспады, которых следовало восстановить. Как восстанавливать, Заэль на самом деле не знал, однако отступать было уже поздно.
И он взялся за дело.
Койот Старрк удался ему на славу. Он дрых, уютно посапывая среди подушек.
Ямми вышел чуть хуже, потому что у него откуда-то взялся скорпионий хвост. Но Заэль утешил себя тем, что в релизе Ямми и правда напоминал качка-скорпиона.
Третий, заказанный Тиа, получился даже лучше, чем Койот. Это был Улькиорра, и Заэль с удовольствием полюбовался его острым носом, длинными тонкими пальцами и зелеными слезками на щеках. Улькиорра открыл равнодушный зеленый глаз, с несколько секунд изучал Заэля, а потом, не тратя время на прояснение ситуации, шарахнул в него небольшим Серо.
– А, чтоб тебя, безмозглый зомби! – воскликнул Заэль Аполло. – Я, лучший ученый Уэко Мундо, восстановил твою никчемную жизнь с помощью технологий, о которых ты и понятия не имеешь, а ты продаешь конпейто прямо на Красной площади, зачем голосовал за Трампа?
Улькиорра озадаченно покосился на него. К концу этой филиппики Заэль перешел на английский, поэтому Улькиорра плохо его понял и на всякий случай ответил:
– Мусор. Жаль тебя даже убивать.
Вести об ошеломляющем успехе уэковской науки, однако, разнеслись мгновенно. И вскоре в дверях лаборатории уже стоял Гриммджоу.
– Слушай, – сказал он, и Заэль уловил в его голосе необычные просительные интонации, – а сделай и мне клона Улькиорры? Какая тебе разница – одного или двух? А я тебе достану препараты из Мира Живых, у меня сохранились связи с Урахарой.
Заэль радостно согласился, и Гриммджоу, присвистнув, поскакал по коридору, выхватив Пантеру и размахивая ей направо-налево.
Спустя некоторое время в лабораторию постучался Ямми.
– Ты, эт, – нерешительно сказал он, – я без Улькиорры не знаю, что делать. Опять дурака сваляю. Раньше он мне говорил, кого бить, я бил, и всем было хорошо. А оживи его мне, а? Я тебя защищать буду.
Работа в лаборатории кипела, а за спиной Заэля послышался смачный зевок.
– Скучно, – пожаловался Койот Старрк. – Спать не дают, а умного собеседника не хватает. Заэль, восстанови Улькиорру, что тебе стоит? А я рейяцу поделюсь, у меня все равно лишняя…
Когда с той же просьбой, краснея, к Заэлю обратилась Лоли, Заэль махнул рукой и запустил все имеющиеся в лаборатории автоклавы. «Я-то думал, она в Айзена, – думал он про себя. – Но все-таки, почему все любят этого зануду? Ведь я же лучше Улькиорры!»

***
Улькиорра сидел на краю крыши Лас-Ночес, свесив ноги и пригорюнившись.
– Улькиорра! Чувак, елы-палы! – заорал Ямми. – Наконец-то мой лучший друган со мной!
– Я не обязан быть твоим другом, – ледяным тоном отрезал Улькиорра.
– Не понял? Это не мой, что ли? А где мой экземпляр? – удивился Ямми. А к Улькиорре уже бежала Лоли, раскрыв объятия.
– Улькиорра, – заворковала она, – наконец-то мы вместе, и никакая рыжая дура Химе-тян нам не помешает!
– Эй, а ну пошла вон, нахалка! – зарычал на нее Гриммджоу, растолкав всех и бесцеремонно приобнимая Улькиорру за талию. – Мы с Шиффером, блин, ОТП! Понятно вам, мать вашу так?
– Он мой! – взвилась Лоли. – Своего жди в порядке очереди!
– А за кем я? – позевывая, спросил подошедший Койот Старрк. – Я как раз тут книжку прочел, хотел обсудить…
– Прекратите, – отчеканил Улькиорра. – Это отвратительно. Вы все просто мусор… что?!
Впервые за много лет на его бледном мышьем личике отразились какие-то чувства.
На крышу один за другим выбирались Улькиорры. Два… три… десять… Вскоре Улькиорра-первый сбился со счета.
– Я думал, вас только два, – растерянно сказал Гриммджоу, наконец сообразив, что в Уэко Мундо существует и хочет Улькиорру не он один.
Тиа Халлибель тоже подошла к Улькиорре.
– Нам нужна твоя помощь, Куатро, – начала она.
– Фигушки! Теперь я Куатро, а ты в лучшем случае Октава, – рыкнул Гриммджоу.
– Хорошо, – продолжала Тиа. – Я хочу создать новый Уэко без жертв…
Улькиорра поднялся и сделал короткий жест своим копиям. Те без лишних разговоров построились свиньей.
– Арранкары, – начал он так хорошо знакомым всей Эспаде замогильным голосом, – после Зимней войны бежали к самым границам Уэко, чтобы укрыться в тенях, взявших их под свое покровительство. Только я, то есть мы, оказались достаточно сильны, чтобы не искать ничьей помощи. И теперь мы обрушим свой гнев на предавший нас Уэко. И хотя время и предстоящая нам бесконечная война могут разъединить и сломить нас, страх перед живыми не коснется нас до тех пор, пока светят звезды!
На памяти Гриммджоу это был один из самых длинных спичей Улькиорры.
– Но мы же вас не предавали, – растерянно сказала Тиа. – Нас самих предали и бросили.
– Ничего не понял, – сказал Ямми. – Кого мочить-то?
– Улькиорра-тян, можно, я с тобой? – захныкала Лоли.
– Да хватит уже воевать, может, лучше в шахматы сыграем, если все равно разбудили? – предложил Койот Старрк.
– Пафосный придурок, – с чувством произнес Гриммджоу. – Давай лучше выпьем и это… ну ты понял, пока ты опять про душу не развел.
– Одна душа, – меланхолично констатировал Улькиорра, судя по выражению трагического смирения на лице, разъяренный до невозможности, – одна охота во имя отмщения. Октава, огонь! Серо!
– Нумеросы, – произнесла Тиа. – Сун-сун. Мила Роза, Апачи, готовьтесь к бою. Похоже, без жертв обойтись на этот раз невозможно.

***
Заэль Аполло выглянул в окно лаборатории и злобно захихикал. Вопли, сверкание занпакто и вспышки серо очень нравились Заэлю, когда не касались его лично, а то, что против арранкар обратился их любимый Улькиорра, вызывало у него особенное злорадство.
– Идет Восьмой легион, – фальшиво пропел он, – словно страшный сон, кошмар грядущих времен… – тут ему пришло в голову, что Улькиорра, единый в сотне лиц, рано или поздно доберется до лаборатории и устроит «кошмар грядущих времен» самому Заэлю, и руки у него затряслись.
Сосредоточиться на заказе Нелл у него получилось с большим трудом. И может быть, поэтому то, что выглянуло из последнего свободного автоклава, конечно, было похоже на заказанного арранкара… но не совсем.
– Гнев, о богиня, воспой Посейдонова сына, – начало оно, откидывая золотые эллинские кудри со лба, в котором сверкал единственный глаз. Заэль панически подкрутил температурный рычаг. Кудри стремительно поседели, а могучие мускулы сменились старческой грузностью, и дребезжащий старческий же голос продолжил, не сбиваясь: – Постой-ка, брат мусью! И будет помнить вся Россия тот день Бородина…
Заэль поспешил отрегулировать содержание белка в рейши. Но то, что получилось, уже вылезало наружу.
– Исполать тебе, добрый молодец, – с гнусной улыбочкой сказало оно.
– Ннойтора, ты? – на всякий случай переспросил Заэль.
– Нешто последние мозги потерял? – сварливо отозвалось существо. – Это ж я – Лихо Одноглазое! А это, – существо нежно погладило мерзкого вида поросенка с салатовым пластырем на пятачке, которого держало под мышкой, – сынок мой, Горе-Злосчастье! Ну, я пошло дальше пакостить…
Заэль проводил его безумным взглядом, пытаясь понять, что пошло не так. Внезапно загудел сигнал скайпа.
– «Женская ассоциация шинигами приветствует уважаемого (-ую) неотразимого (-ую) и замечательного (-ую) Заэль Аполло-кун (-тян), – прочел он, на секунду смешался, потому что кандзи перестали складываться в слова, и пробормотал «рогатые шлемы, веера боевые, сэр Джон Бэксворд…», наконец с трудом восстановил единство сознания и продолжил чтение. – Поскольку наш любимый мужчина капитан Кучики Бьякуя-сама только один, а нас много, и все хотят себе первого красавца Готей-13, просим создать 41 копию. Генетический биоматериал для клонирования (на носовых платках) прилагаем, высылаем экспресс-почтой».
Внизу красовалась приписка: «Думаем, этого хватит. У него как раз сильный насморк, так что образцов удалось собрать много».
Заэль схватился за голову, но научное любопытство перевесило. Он еще ни разу не клонировал шинигами с рейяцу выше 20-го офицера.
Последнее сообщение по скайпу пришло лично от командующего Готей-13.
«Надеюсь, волосы с ног и подмышек подойдут в качестве образца, – писал он. – Только, пожалуйста, клонируйте его без Мимихаги-сама внутре».

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Человеческое сердце

...В пол-пятого утра внезапно осознаешь, что каджитку из Темного Братства должны звать не М’Шин, а К’Шин. Или, если она считает себя воином справедливости, то До’Шин.

Еще одна каджитская история, как раз про Темное Братство.

Человеческое сердце
Бета: SilverDrein, Pasht
Канон: The Elder Scrolls IV: Oblivion
Персонажи: Винсент Вальтиери, Очива, каджит и др.
джен, PG-13



К’Арл прошел через коридоры Обители Темного Братства, кивая товарищам. Тейнава, как всегда, церемонно приветствовал «дорогого брата», Мари-Антуанетта, как всегда, мило улыбнулась и тайком потрогала К’Арла за хвост. К’Арл, тоже как всегда, притворился, что не заметил этого.

скрытый текст— Как все прошло? — после обычных приветствий спросила Очива. — У Винсента для тебя есть новое задание.

Поручения К’Арлу давали или она, или вампир Винсент; сам он предпочитал работать с Очивой. Во-первых, она, как истая аргонианка, отличалась вежливостью — К’Арл это ценил, во-вторых, ее поручения казались менее скользкими и более понятными. По-хорошему, для правильного Сына Ночи не должно быть разницы, кого убивать — мелкого тирана, который колотит детей, пьяницу, свихнувшегося от скумы, или порядочного человека, который нечаянно кому-то помешал. Но для К’Арла разница была.

И в-третьих, однажды он случайно узнал секрет Винсента — вампир мечтал жениться, но никак не мог найти невесту. А поскольку поговорить об этом Винсенту было не с кем, он и донимал К’Арла своими жалобами на неудавшуюся личную жизнь.

— Этот человек, которого убил К’Арл, слишком многим насолил, — заметил К’Арл. — Неудивительно, что его решили убрать. Но что К’Арлу поручит Винсент?

— Не знаю. Спроси у него, дорогой брат, — мягко сказала Очива.

На сей раз Винсент дал задание убить какого-то алхимика. У алхимиков случались раздоры, о которых К’Арл не знал и знать не хотел. Он выслушал задание, кивнул головой и дернул ушами от нетерпения, однако Винсенту вдруг захотелось поговорить.

— Так, говоришь, у того типа осталась вдова? — спросил он. — Молодая? Она сильно горевала?

— Тот человек умудрялся разозлить всех, с кем имел дело, — ответил К’Арл. — Он разозлил даже К’Арла, хотя сказал от силы пять слов. Вряд ли вдова станет его долго оплакивать.

— А где она живет? — заинтересовался Винсент.

К’Арл продиктовал ему адрес. Он догадывался, чем все закончится — Винсент еще ни разу не сумел понравиться ни одной женщине, ему отказывали даже орчихи, но, в конце концов, отчего бы не удружить собрату? Вдруг у него все-таки что-то выгорит?

...Вечером К’Арл стоял у дверей дома алхимика. Пошарудев немного отмычкой, он справился с замком: сложный — видимо, алхимик чего-то опасался — но не настолько, чтобы замок остановил ловкача вроде К’Арла, и прокрался по лестнице. Дом был богатым, увешанным бархатными портьерами и ценным оружием, откуда-то — должно быть, с кухни — еще пахло выпечкой, а у двери голубели пышные кусты гортензий. К’Арл облизнулся. Он очень любил сахарные рулеты.

И в одной из дверей он столкнулся с алхимиком.

Это оказался пожилой обрюзглый норд, низенький, одетый в дорогую, но заляпанную жиром и вином одежду. Мешки под глазами и красноватый нос неопровержимо свидетельствовали об отнюдь не научных интересах ученого мужа. Алхимик уже раскрыл рот, чтобы закричать, но К’Арл действовал быстро.

Он убил алхимика очень тихо, однако рисковать не стоило. Поэтому К’Арл устоял перед искушением хорошенько обшарить это, без сомнения, рыбное место, прихватив только то, что попалось ему под руку в коридоре — кучку золота, несколько фиалов с целебными зельями, книгу и бутылочку вина.

Убедился, что брызги крови не попали на одежду.

Выбрался из дома и зашел в харчевню.

В конце концов, имеет право бедный каджит поужинать после того, как ему исповедовался вампир, а юная нордка дергала за хвост?

В харчевне было шумно и многолюдно, и на одном из столов лежало несколько экземпляров «Вороного курьера». К’Арл заказал мяса с овощами и кусок вожделенного сладкого рулета, а сам взял газету почитать.

На передовице Адамус Филида, командор Имперского легиона, распинался о том, какое же плохое Темное Братство и те, кто призывает его ассасинов. Видимо, чтобы никто и подумать не мог о вызове ассасина, Филида счел нужным дословно процитировать целые главы из «Поцелуя милосердной матушки» с подробной пошаговой инструкцией этого самого вызова. Заканчивал статью он гневным обличением всех, кто эту инструкцию посмеет выполнить.

«Совсем дурак, что ли?» — подумал К’Арл, по привычке окидывая взглядом публику. Обычные люди, никто из них не производил впечатления опасного. Мужчина, старик... бедно одетая худенькая девочка-подросток, которая как раз взяла такую же газету с выступлением Филиды. К’Арлу даже любопытно стало — зачем девчонке, которой впору интересоваться нарядами и заколками, если не куклами, описание ритуала призыва Темного Братства?

Девочка обернулась и поймала взгляд К’Арла.

— Господин каджит, — нерешительно сказала она, — как думаешь, это правда? Ну, то, что тут написано?

— А что тут написано? Каджит не знает, — медленно произнес К’Арл.

— Неправда твоя! Ты же только что читал это!

— Да, читал, но каджит не понимает, зачем детям такие вещи?

— Я хочу... хочу призвать ассасина, — сказала девочка, закусив губу. — Мне надо!

— Мальчик за косички дергает? — К’Арл попытался разрядить обстановку, пошутив, и по лицу девочки понял: неудачно.

— Нет! Старый Сигурд Рыжий. После смерти отца он разорил нашу лавку и теперь требует, чтобы мама вышла за него, а я этого не хочу. Он злой и противный, и мама его ненавидит.

Лицо у девочки было чистым и совсем детским. «Славная, наверное, девочка, когда не злится, — подумал К’Арл. — Если ей удастся провести ритуал, хорошо бы этот заказ поручили мне. Не люблю, когда притесняют вдов и сирот».

— Он угрожает нашим соседям, чтобы они не помогали маме. У него своя охрана, мордовороты, которых все боятся, — горячилась девочка. — Я хочу, чтобы он умер! Мать Ночи ведь не откажет мне?

— Ты видела, что нужно для Черного Таинства? — серьезно спросил К’Арл.

— Ну... — она потупилась. К’Арл молчал. Раздобыть человеческое мясо и человеческое сердце, да и издание «Поцелуй, милосердная матушка», этой малявке, скорее всего, не под силу. Девочка закусила губу и сжала руки так, что ей свело пальцы — похоже, она подумала о том же.

— Каджит скажет друзьям, чтобы покупали товар в лавке у твоей матери, это поможет ей поправить дела, — наконец проговорил К’Арл. Девочка просияла.

— Спасибо тебе, спасибо, добрый каджит! Наша лавка у западных ворот, мы продаем сапоги и сбрую. Мама хороший шорник, и меня этому учит!

Вернувшись, К’Арл был очень не в настроении разговаривать с кем бы то ни было. Каждый день ему приходилось сталкиваться с человеческой низостью, мстительностью и жестокостью; он давно перестал считать себя воином справедливости, но все чаще не мог подавить горечь и разочарование в людях.

— Ну, как? — спросил его Винсент.

— Все прошло без сучка, без задоринки, — заверил его К’Арл. — А ты познакомился с той вдовушкой? Ты бы это... вампирское обольщение запустил.

— Все плохо, — понурился Винсент. К’Арл крепко подозревал, что женщины просто боятся вампира, и не без оснований. — Обольщение, говоришь? Но это же не любовь. Я уже устал...

«Рука устала», мысленно усмехнулся К’Арл, потом вспомнил, что украл у алхимика какую-то книгу с завлекательным названием. Нащупал ее в мешке, вынул...

— «Похотливая аргонианская дева», — прочел. — К’Арл взял это для тебя, Винсент. На, почитай.

— Живую деву это не заменит, — резонно заявил Винсент, однако глаза его блеснули красноватым. — Ну, давай!

С утра К’Арл отправился бродить по городу. Ему нравилась городская толчея, шум людских голосов, куда-то спешащие молодые женщины, размеренно шагающие взад-вперед стражники, зычные выкрики торговцев, доносившийся откуда-то голос менестреля... Он чувствовал себя таким чужим среди этих людей — и в то же время связанным с каждым из них. Ведь Очива или Винсент в любой день могли приказать ему убить кого-нибудь из торговцев, ремесленников или стражников.

Он подошел к западным воротам. Возле них теснилось множество мелких лавчонок, в числе которых стоял и небольшой прилавок, где торговали сбруей. Женщина за прилавком выглядела еще молодой и, на вкус К’Арла, довольно хорошенькой, но плохо одетой, бледной и изнуренной, а рядом держалась, помогая матери, девочка — давешняя знакомая К’Арла. Какие-то люди крутились у прилавка, прицениваясь к уздечкам и седлам. Внезапно их как ветром сдуло.

К прилавку подошел пожилой человек в богатой одежде, с угрюмым и властным лицом. К’Арл подобрался. Что-то в этом человеке было опасное, черствое, беспощадное. За плечами богача держались два рослых и крепких молодчика, похожих друг на друга как братья. Сыновья? Или телохранители?

Перед этим покупателем торговка не лебезила, не улыбалась, выкладывая лучшие товары. Наоборот, она нахмурилась и уперла руки в боки.

— Сигурд Рыжий, — зло сказала она — негромко, но так, что К’Арл отчетливо расслышал все. — Твоя взяла. У меня никто ничего не покупает — ты всех запугал, и уже второй день мне нечем кормить дочку. Я согласна выйти за тебя, но не надейся, что я тебя полюблю!

— Мама! — в отчаянии воскликнула девочка.

«Почему Рыжий?» — про себя удивился К’Арл. Сигурд был лыс, а то, что еще оставалось у него на голове, походило на седые перья стервятника.

— Ну нет, — произнес Сигурд Рыжий. Голос у него был под стать внешности: низкий, властный и очень холодный. — Я больше не хочу тебя. Ты войдешь в мой дом, но как служанка, а в жены я возьму твою дочь.

Женщина загнала девочку себе за спину и с вызовом взглянула на него.

— Мама, не смей! — прошептала девочка.

— Никогда.

— Ты пожалеешь, — спокойно сказал Сигурд. — Даю тебе три дня на размышление.

Он повернулся и ушел, молодчики поспешили за ним. «Телохранители, — оценил К’Арл. — Крепкие ребята, прирожденные воины. С ними нелегко будет справиться. Да и с самим Сигурдом — он явно не простой торгаш. На нем даже сейчас, на мирной прогулке, надета легкая броня — часто ли встретишь людей, которые постоянно ходят в доспехах без видимой необходимости? Наверняка он не раз убивал в своей жизни, причем убивал с удовольствием. Сейчас он уже немолод, грузен и прихрамывает, однако, скорее всего, драться с ним задача не из простых...»

К’Арл тихонько прокрался за Сигурдом. Тот, похоже, никуда не спешил — шел медленно, останавливался у прилавков, разглядывал товары, пару раз даже купил какую-то мелочь. Телохранители следовали за хозяином со скучающим видом; видимо, такие прогулки были у него в обычае.

В отличие от них, К’Арл не позволял себе скучать на задании.

Он дождался, пока Сигурд Рыжий остановится у очередной лавчонки, а телохранители по инерции пройдут чуть вперед, и резко рванулся, держа в руке длинный кинжал. Эта атака была его гордостью, его домашней заготовкой. Отточенное лезвие, без труда пробив тонкие звенья кольчуги, вошло в спину, точно между ребер, и К’Арл знал, что там, внутри, оно пронзило сердце.

Черное сердце Сигурда Рыжего.

Телохранители обернулись, промедлив лишь на мгновение, но этого мгновения К’Арлу хватило, чтобы всадить кинжал в грудь одному из них.

— Т-темное... Братство? — невнятно от страха проговорил второй и попятился — труп товарища свалился ему под ноги.

К’Арл не стал преследовать выжившего. Вокруг зашумели, забегали возле убитых люди, так что он предпочел побыстрее скрыться в путанице проулков, чтобы не попасться страже.

Наверное, следовало вернуться к западным воротам и сказать шорнице, что она может больше ничего не бояться. Потрепать по голове ее решительную дочку, может, купить новую уздечку... «Видишь, и человеческое сердце не понадобилось», — сказал бы девочке К’Арл. В самом деле, как бы это чистое, славное дитя провело ритуал вызова, пугавший многих взрослых мужчин?

Но К’Арл просто вернулся в Обитель.

— У меня для тебя новое задание, дорогой брат, — сказал ему Винсент и без всякого перехода добавил: — Ну и книга! Ты сам-то ее читал?

К’Арл покачал головой.

— «Похотливая аргонианская дева»! — продекламировал Винсент с непередаваемым чувством. — Нет, К’Арл, ты понимаешь, я же думал, что там действительно о похотливой деве! Открыл, стал читать — и что же? Полкниги про уборку. Уборку, К’Арл!

— Каджит не знал, — коротко ответил К’Арл. — Кого убить на этот раз?

— Один данмер, с виду респектабельный торговец, но он очень мешает... Брат, ты меня слушаешь?

К’Арл усилием воли заставил себя сосредоточиться на новом задании.

Будь ты данмер, каджит или вампир, ты непременно кому-нибудь да помешаешь.

В конце концов, человеческое сердце для члена Темного Братства не обязательно. Скорее всего, оно ему никогда не понадобится...

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Когда закончится ноябрь

Когда закончится ноябрь
Небольшой порнодрабблик для команды Муми-троллей.
Постканон, события после "В конце ноября"
Мюмла/Филифьонка, фемслэш, Р


Генеральная уборка была закончена, и в доме Муми-троллей снова царила идеальная чистота. Как дружно они поработали! Жаль, что хозяев нет дома, и они не оценят усилия… Филифьонка укладывала свои вещи и как раз перебирала театр теней, который показывала накануне.
Силуэт Малышки Мю, по совести, ей не очень удался. И вообще ей казалось, что театр получился совсем не удачным, хотя все говорили, что он вышел на славу. Но кто были эти «все»? Снусмумрик, которому наплевать на окружающих, – да он даже не смотрел, что она показывала. Хомса Тофт – ребенок, ему нравится все. Старый брюзга Онкельскрут. Хемуль, который вечно решает за всех, что для них лучше. И эта девица Мюмла.
скрытый текстОсобенно Филифьонка сердилась на Мюмлу, потому что та оттянула своим танцем все внимание на себя, и потому, что Мюмла жила в свое удовольствие. Она делала что хотела, говорила что хотела, не оглядываясь ни на кого. А какой у нее был танец! И эти ужасные рыжие волосы…
Роскошные, чудесные, необыкновенно длинные волосы, которые так и хочется погладить, потом сгрести в ладонь и продергивать сквозь пальцы, наслаждаясь прикосновением и цветом – как будто солнечные лучи трогаешь.
Филифьонка прикрыла глаза, вспоминая, как танцевала Мюмла. Юность, задор, изящество… Гибкая фигурка двигалась под платьем, ее изгибы скорее угадывались – молодая округлая грудь, тонкая талия, поджарые девчоночьи бедра, и Мюмла наслаждалась своим танцем, своей красотой и молодостью, а еще – наверняка – тем, как смотрит на нее Филифьонка. Она не могла этого не заметить! Наверное, она считает Филифьонку недалекой старой девой. Ведь Филифьонка и правда старше. Небось, думает, что Филифьонка такая жалкая. И что пускает на нее слюни. А еще – что она противная и мерзкая. Молодость так эгоистична – ей невдомек, что кому-то хочется просто погреться в ее лучах, будто выйдя на солнце…
Хорошо бы найти себе кого-нибудь из ровесников. Одно время Филифьонка надеялась, что они с Гафсой… нет, это было глупо. Но Гафса хотя бы не смеялась над ее лисьей горжеткой, а вот Мюмла косилась на нее с явной иронией.
«Я сама была каким-то серым клубком пыли, – подумала Филифьонка. – И остаюсь им. Пока я буду бояться, что меня не так поймут, я не переменюсь. А Мюмла?»
Мюмла зашла, насвистывая. Ее длинные волосы были убраны в тугой шарик на макушке, но Филифьонка снова вспомнила, как эти солнечные пряди развевались у самых колен Мюмлы, струились по ее груди, бедрам, плечам…
– Случается всякое, – сказала она и снова просвистела несколько тактов. – Иногда случается, что некоторые мюмлы уезжают, чтобы не делать уборку еще раз!
– Неужели ты никогда не переменишься? – вздохнула Филифьонка.
Ей хотелось бы сказать «да, лет пятнадцать назад, когда я была в ее возрасте, я тоже была легкой, веселой, независимой… то есть нахальной и эгоистичной», но Филифьонка не была такой никогда. Она не переменилась – она всегда жила с оглядкой.
– Да уж надеюсь, – рассмеялась Мюмла. Она остановилась перед Филифьонкой, уперла руки в боки, отчего платье снова обрисовало ее грудь, и уставилась на ее мордочку. – Ты ведь не это хочешь сказать?
– Я? – Филифьонка растерялась.
– Ты, – рассмеялась Мюмла, и вдруг ее лицо, покрытое мелкими веснушками, оказалось очень близко, и губы прижались к вытянутой мордочке Филифьонки. Та не успела охнуть, как Мюмла опрокинула ее на кровать и деловито принялась расстегивать на ней ворот.
Детали театра теней рассыпались, но Филифьонке внезапно стало безразлично. В конце концов, она и так убрала в этом доме, как не всегда убирала у себя.
Мюмла оседлала ее бедра и наклонилась, лаская грудь и ключицы. Пальцы у нее были неожиданно горячими, как будто она специально отогревала их о печку. Она приподняла голову Филифьонки за затылок и сначала долго целовала в губы, потом подтолкнула к своей груди, негромко, но властно командуя:
– Так, здесь… и здесь… языком… я люблю, когда мне обводят соски… сильнее, я люблю, когда сильно… а теперь засоси, я люблю, когда остаются засосы…
У нее была очень белая, тонкая кожа, на которой чуть заметно проступали веснушки, и следы от поцелуев загорались на ней алыми пятнами.
– А теперь ниже, – прошептала Мюмла, рывком сбрасывая платье.
Под платьем у нее ничего не оказалось, кроме легкого запаха мыла и мелких огненных кудряшек в паху. И еще от нее едва ощутимо пахло чем-то особенным – разогретой кожей, свежим потом, возбуждением. Филифьонка поняла, что она хочет.
Было жутковато. Филифьонке ни разу не приходилось этого делать. Нет, она часто представляла себе, как… но стыдилась этих мыслей – ведь они были такие несолидные, неподобающие. Довольно и того, что у ее дома снесло крышу во время смерча, а ведь были и другие пятна на ее репутации. Однако с Мюмлой можно было не беспокоиться о репутации. И Филифьонка с удовольствием зарылась мордочкой в эти огненные кудряшки, дождалась, пока Мюмла раздвинет их, и принялась вылизывать нежную кожу, покрытую солоноватой влагой.
– Еще, – шептала ей Мюмла. – По кругу… вот так… я люблю, когда язык по кругу…
Она ни разу не спросила, что я люблю, подумала Филифьонка. Ну и ладно. В ее возрасте и с ее внешностью можно быть эгоисткой. По крайней мере, я хотя бы…
– А-ах! Как хорошо! – вскрикнула Мюмла, слезая с Филифьонки. Подбородок у той был совершенно мокрым. Мюмла растянулась рядом с ней и начала стаскивать с нее платье.
– Но…
– Ты любишь в одежде? – озадаченно спросила Мюмла. – Нет? А как?
Ее лапки легли на обнажившуюся грудь Филифьонки.
– Люблю, когда такие пышные, – мурлыкнула Мюмла. – Ну, что ты молчишь? Посильнее или понежнее? Как ты любишь?
– Я… я не знаю, – прошептала Филифьонка. Всю жизнь ей хотелось, чтобы кто-то выполнял ее желания, хоть какие-нибудь, хоть одно, а теперь она испугалась.
– Говори, если будет не так, – решила Мюмла и прильнула губами к ее соску.

***
Филифьонка сидела, снова застегнутая на все пуговицы, и смотрела в никуда. Ей было стыдно. Она забыла спросить, хочет ли Мюмла ласкать ее там… и вообще…
– А знаешь, – вдруг сказала Мюмла, обняв ее сзади, – я тебе завидую. Ты такая… упорядоченная, всегда знаешь, как себя вести, чтобы никого не бесить. А я что ни ляпну, вечно кто-то на меня злится. Ты-то не злишься?
Филифьонка обернулась и обняла ее. Прижалась мордочкой к ее веснушчатому лицу.
– Ни капельки, – сказала она, и губы их снова соприкоснулись.

Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»

Лунный сахар

Лунный сахар
ПГ, джен


Колеса телеги постукивали о булыжники. Тук-тук, тук-тук...

Вся жизнь М’Айли проходила под этот звук.

Под него умерла мать М’Айли. Точно так же, как и сейчас, они въехали в Скайрим, и отец — рослый каджит по имени Зара — проверил, опасливо озираясь, тайник с лунным сахаром под днищем телеги. Точно так же белел снег на горных вершинах, и ветер точно так же шуршал в вершинах огромных елей, и лошадка точно так же неутомимо шагала вперед.

скрытый текстТук-тук, тук-тук...

«Мы накопим денег на свою лавку, — вслух мечтала мать. — Бросим контрабанду и станем честными торговцами...»

Они так ничего и не накопили. Казалось, вот-вот, еще немного — и можно будет покончить с контрабандой, но всякий раз Зара пересчитывал септимы, и выяснялось, что их опять не хватает. Как будто их семья гналась за блуждающими огоньками, увязая все глубже.

Внезапно постукивание прекратилось. Дж’Сари по кличке Пушистик, сидевший на месте возницы, резко натянул вожжи.

Запах, коснувшийся ноздрей М’Айли, нельзя было перепутать ни с чем. Она уже не раз ощущала этот запах, и не раз видела то, что его издавало. То, что оставалось от когда-то живых людей и меров.

В этом месте дорога сворачивала за высокую скалу — то, что надо для разбойников! И они засели на скале, и напали на купцов, а может быть, паломников или путешественников, которые проехали по дороге перед Зарой и его товарищами, — хорошо вооруженных и умеющих сражаться путешественников, потому что в подмякшем снегу лежало несколько трупов: два или три — явно разбойничьих, одетых кое-как, в дорогие, но рваные и грязные тряпки, собранные с миру по нитке, еще пара — в опрятной и добротной одежде. Большинство мертвецов уже начало подгнивать, но данмерка, откатившаяся в сторону, была как живая — она показалась М’Айли совершенно не тронутой разложением. М’Айли отвернулась, но Зара соскочил с телеги и наклонился над данмеркой. Приподнял ее за плечи. Послышался слабый стон.

— Да она жива, — Пушистик и его приятель, Дж’Нарти, тоже соскочили с телеги, чтобы помочь Заре.

— Арфа... моя арфа, — прошептала данмерка и потеряла сознание.

— Вот дуреха, — проворчал Пушистик. — Какая еще арфа?

М’Айли спрыгнула и, зажимая нос, пробежалась среди трупов. Арфа действительно нашлась — валялась поодаль. Она подмокла и была основательно расстроена, но вряд ли это огорчило бы хозяйку прямо сейчас. Дж’Нарти, несмотря на молодость, поднаторевший в целительстве, уже достал какие-то зелья и бубнил лечебное заклинание.

В пользу заклинаний ни М’Айли, ни остальные особо не верили, но и вреда от них не видели, а если Дж’Нарти с заклинаниями легче лечить их — отчего ж нет? Молодой целитель любил порассказать о Коллегии Магов в Винтерхолде, об их невероятных умениях, о заклинаниях, способных вызвать пожар или поразить человека и даже дракона... Зара втихомолку посмеивался. «Откуда известно, что есть город Винтерхолд? — говаривал он. — Зара его никогда не видел, а ты?»

А М’Айли очень хотелось побывать в Винтерхолде. Весь Скайрим, который ей доводилось видеть, был словно заключен в притонах, где они сбывали лунный сахар. М’Айли знала, что в Скайриме есть горы и леса, которые она видела по дороге, и корабли с широкими парусами, и прекрасные города с деревянными и каменными домами. Рифтен. Маркарт. Виндхельм. Каджитам в них ходу не было, и побывать в этих городах М’Айли так ни разу и не довелось.

Пушистик снова тронул поводья и затянул веселую песенку. М’Айли радостно подхватила мотив — это была старая детская песенка, и мама любила ее петь, когда была жива.

Мама...

Чтобы въехать в окрестности Вайтрана, Зара прибегал к одной и той же хитрости, которая всегда оправдывала себя: на подходе к городу вынимал лунный сахар из тайника и распихивал по голенищам сапог. То же делали и Пушистик, и Дж’Нарти, а М’Айли продолжала ехать тихим ходом, как будто и ни при чем. Городская стража частенько обыскивала каджитские караваны, не без оснований полагая, что они ввозят контрабандой лунный сахар и скуму, но в случае Зары им не к чему было придраться. Взрослые прятали лунный сахар в надежном схроне и, получив разрешение встать лагерем у стен Вайтрана, возвращались за ним. Зара покосился на данмерку, но от нее вряд ли стоило ожидать помощи: она уже пришла в себя, но безвольно лежала на дне телеги.

Пушистик прошипел сквозь зубы:

— Как бы она не донесла на каджитов...

— Да ладно, — возразила М’Айли. — Каджиты спасли ей жизнь.

— Она темный эльф! Эти сволочи только и смотрят, как бы кому-то напакостить...

— Оставь ее, — резко произнес Зара. Пушистик молча повиновался.

М’Айли знала, что у него были свои счеты с данмерами. В жизни контрабандиста счетов накапливается немало, и платить по ним приходится втройне. Но чем данмеры так обидели Пушистика, он не распространялся, а расспрашивать М’Айли было неудобно.

Она склонилась над данмеркой, сперва кладя ей на лоб компресс из тряпочки, пропитанной обезболивающим отваром, а затем старательно меняя перевязку. Дж’Нарти многому ее научил — не всему, конечно, но приглядеть за раненой в отсутствие целителя М’Айли могла. Наконец старшие ушли, а М’Айли вскочила на передок телеги и схватила вожжи в лапы.

Вскоре ее остановила стража.

— А, это ты, малышка, — сказал один из стражников. М’Айли сморгнула: лицо стражника было ей знакомо, но как он запомнил ее? Или обознался? — Как ты выросла! Никак не пойму, что в голове у твоих родителей, если они отпускают тебя одну в такую дальнюю дорогу.

— Каджит ничего не боится, — возразила М’Айли . — Мама каджита умерла.

— Вот оно что! Бедняга, — вздохнул стражник. — Я и сам сирота... Ладно, проезжай. А что у тебя в телеге?

— Товары, — честно ответила М’Айли. — Каджит должен привезти их для одной лавки.

Стражник заглянул в телегу. В это время раненая данмерка застонала.

— Товары? Да это же... О Мара, да это же Брерама! Как это случилось? Что с ней?

Второй стражник тоже подошел; заволновались и другие каджиты, разбившие свои бивуаки неподалеку. М’Айли забеспокоилась: привлекать всеобщее внимание было ей не с руки.

— Каджит подобрал ее несколько миль назад, — объяснила она. — Она была ранена в схватке с разбойниками.

— Это известный бард, — сказал стражник. — Ее надо к целителю.

— Не надо, — тихо, но отчетливо произнесла данмерка. — Мне и здесь неплохо. Они... эта девочка хорошо за мной ухаживает.

— Ну, как знаете, — стражник нерешительно отступил. Но вокруг все перешептывались: «Брерама! Брерама ранена! Интересно, когда она сможет нам спеть? А кто ей эта каджитская девочка?»

М’Айли закусила губу. Она уже представляла себе, что скажет Пушистик, даже слышала его голос: «Надо было выбросить эту эльфийку на дорогу! Эльф каджиту не товарищ!» «Но она не выдала нас, — мысленно возражала ему М’Айли, — наоборот, она нас покрывает. А в самом деле, почему?»

Через день вернулись Зара и молодые каджиты. Дж’Нарти сразу же захлопотал над Брерамой, промывая ее раны, Пушистик попробовал стряпню М’Айли и заявил, что в следующий раз готовить будет он. Зара пребывал в приподнятом настроении — он договорился о выгодной сделке.

А еще через день Брерама начала настраивать арфу.

М’Айли села у ног женщины-барда, заглядывая ей в лицо. Брерама была некрасива, как все данмеры. Смуглая морщинистая кожа делала ее похожей на старуху, красные глаза отливали зловещим кровавым светом, но доброе выражение лица и приветливая улыбка скрадывали общее впечатление. Она перебрала струны, поморщилась, услышав фальшивую ноту, снова подтянула струну... М’Айли казалось, что вокруг нее происходит настоящее волшебство.

А потом Брерама запела.

Она пела тихонько, неуверенно, словно вспоминая, как петь, но даже сейчас в ее голосе звенело что-то чарующее. Мало-помалу Брерама распевалась, и арфа звучала все громче. Она начала с песенки про Рагнара Рыжего. А потом запела новую песню:

«Герой он бесстрашный, он непобедим,

Так слушайте, норды, о славе его.

Лишь кинешь ты клич — и придет Довакин,

Коль вера сильна, а честь прежде всего...»

В Довакина М’Айли верила не больше, чем в заклинания Дж’Нарти. И в веру, и в честь. Какая честь у контрабандиста и торговца лунным сахаром? Зара бы сказал — именно для нас честь прежде всего, потому что, если ты вздумаешь надувать заказчиков, никто не захочет иметь с тобой дела. В лучшем случае. А в худшем... в худшем обманщик больше не будет жить.

— Научи М’Айли играть, а?

— М’Айли — это так тебя зовут? — Брерама улыбнулась. — Я слышала, как ты поешь, М’Айли. У тебя чудесный голосок. Ты могла бы поступить в Коллегию Бардов.

— М’Айли торгует вместе с отцом, — вздохнула М’Айли.

— Лунным сахаром? И это, по-твоему, достойный выбор? Бардом быть куда интереснее, — снова улыбнулась Брерама. Она часто улыбалась, и улыбка делала ее некрасивое лицо нежным и светлым.

— Может быть, — упрямо возразила М’Айли. — Но М’Айли не может бросить отца. После смерти мамы у него нет никого, кроме М’Айли.

— Понятно, — Брерама посерьезнела. — Но если ты правда хочешь... Я хочу сказать, я бы поспособствовала... научила... Я не могу смотреть, как ребенок втягивается в это...

— М’Айли уже почти взрослая, — запротестовала М’Айли. — Но спасибо!

Вернулись Зара с парнями.

— Эй, ты! Отойди от нее! — крикнул Пушистик, сердито уставившись на Брераму.

— Я лишь спела ей несколько песен, — возразила та. — Я бард, я больше ничем, кроме песен, не могу отблагодарить за...

— Благодари кого-нибудь другого! Нам ты не нужна, — Пушистик оскалился.

— Погоди, — Дж’Нарти положил ему руку на плечо, — она еще не оправилась от раны. Пусть выздоровеет — и тогда убирается. Темные эльфы нам точно не нужны.

— Но она же... — М’Айли совсем растерялась. Она обернулась к отцу, но и Зара покачал головой.

— Мы как-то имели дело с темными эльфами, дочка. Прощелыги и предатели! Сдали каджитов страже. Это из-за них Зара сидел в тюрьме и потерял все деньги! Может быть, эта арфистка и не такая, но рисковать я не хочу.

Ночью М’Айли тихо плакала в сверток одежды, заменявший ей подушку. Ей хотелось научиться играть на арфе. И еще больше ей хотелось, чтобы Брерама осталась с ними.

Внезапно она расслышала голоса. Беседа шла вполголоса, но очень близко, у самой палатки, так что М’Айли все было слышно.

— Твоя дочь, Зара, — говорила Брерама. — У нее хороший голос. Разве твоя покойная жена хотела бы, чтобы она выросла контрабандисткой?

— Нет, — грустно отвечал Зара. — Она этого не хотела. Зара хочет насобирать денег и открыть лавку, как честный каджит. И тогда никакого лунного сахара, Зара клянется.

— Но когда ты их насобираешь? — настаивала Брерама. — А М’Айли уже почти взрослая. Отпусти ее со мной, Зара! Я обучу ее, и она станет бардом.

— Ты ведь идешь в Вайтран, а М’Айли туда все равно не пустят, — сказал Зара. — Давай Зара продаст весь лунный сахар, чтобы снабдить М’Айли деньгами, и мы встретимся поближе к границе...

— Хорошо. Я найду вас, Зара. Обещаю.

Утром Брерамы уже не было в их маленьком лагере. Молодые каджиты вздохнули с нескрываемым облегчением и настояли на том, чтобы как можно быстрее уехать из-под Вайтрана.

— Эта эльфийка наведет на нас стражу, — заявил Пушистик.

— К провидцу не ходить, — подтвердит Дж’Нарти.

— Вряд ли, но нам тут делать уже нечего, — заметил Зара и велел М’Айли сворачивать палатку. Свою палатку парни уже свернули и собрали вещи.

Они выехали по направлению к Рифту — именно там Зара намеревался сбыть самую большую партию лунного сахара. Ехать было далеко, и у М’Айли было достаточно времени, чтобы грустить и вспоминать.

Она вспоминала маму. Мама была веселой. И доброй. Она улыбалась так же часто, как Брерама, только улыбка у нее была другой — чуть насмешливой и понимающей. Брерама улыбалась откровенно, с присущим ей прямодушием. Брераму М’Айли тоже вспоминала, потому что это был единственный человек, кроме отца и Пушистика с Дж’Нарти, который выказал ей участие. И плевать, что другие данмеры когда-то предали ее товарищей и отца. Среди каджитов тоже всякие попадаются.

И еще М’Айли вспоминала песни, которые собиралась разучить...

Задумавшись, она проворонила темные фигуры, которые окружили их телегу в сумерках. Лошадь испуганно заржала.

Пушистик выхватил меч, а Дж’Нарти — лук со стрелами. Оба были непревзойденными бойцами, как и отец М’Айли.

— М’Айли, — отрывисто приказал Зара сквозь зубы, — прячься.

М’Айли тоже училась сражаться, но пока еще взрослые противники были ей не по зубам. Поэтому она могла сделать только одно: не мешать. Не путаться под ногами. Забиться под скамейку и пытаться что-то разглядеть сквозь щелку в телеге.

У каджитов был козырь — умение видеть в темноте. Не раз оно спасало им жизнь. Но бандитов, позарившихся на чужое добро, было много, а контрабандистов — всего трое. Свистели мечи, со звоном и лязгом сталкиваясь в сумраке, пела тетива, и посвистывали стрелы Дж’Нарти, и рычали от боли и злости мужские голоса, и грохотали подкованные сапоги...

— Дж’Нарти! Братишка!

Это закричал Пушистик, и он же взревел в ярости, атакуя.

М’Айли неслышно заплакала, запрещая себе верить в худшее. Конечно, Дж’Нарти ранен. Но это ничего на самом деле, вообще ничего страшного. Ведь он многому обучил ее. Теперь ее черед ухаживать за целителем. Он будет ей подсказывать, и вдвоем они поставят Дж’Нарти на ноги без всяких усилий. А что она плачет — так ей очень жалко друга, ему же больно!

И вдруг все стихло.

Держа в лапке кинжал, М’Айли выглянула из телеги. Трупы пятерых бандитов — людей, нордов, судя по их светлым волосам — валялись на дороге, но Зара и Пушистик не обращали на них внимания. Они склонились над Дж’Нарти.

М’Айли откопала в вещах целебные зелья и соскочила вниз.

— Давайте, я ему помогу, — сказала она деловито. Отец и Пушистик подняли к ней лица.

Дж’Нарти еще дышал.

— Каджит думал... соберу денег... стану целителем... хотел лечить... — прошептал он. М’Айли склонилась над ним, но помочь Дж’Нарти уже было нельзя.

До утра они складывали маленький каирн над телом Дж’Нарти.

А потом снова отправились в путь.

— Зара все думает, что же скажет его матери, — произнес Зара, сменяя Пушистика на передке. — Такой был хороший парень! Но что Зара скажет его матери, а?

— Так и скажи — хороший был парень, — угрюмо ответил Пушистик, вытирая слезы.

Остаток пути прошел в молчании. М’Айли старалась всхлипывать как можно тише. И только перед самой Красной Водой отец прижал ее к себе.

— М’Айли, — сказал он, — Зара обещал. Сейчас выручим денег, и ты отправишься в Коллегию Бардов. Зара поедет дальше, нас еще ждет с партией лунного сахара тот торгаш Альф в самом Рифтене, а ты — в Коллегию. Станешь бардом, как эта...

— Брерама, — шепотом подсказала М’Айли.

— Вот. Уж больно это опасная штука, контрабанда. Да и мама не хотела, чтобы ты этим занималась.

Они свернули в лес. М’Айли с удивлением заметила, что вокруг не видно ничего, даже отдаленно напоминающего трактир, да и от города далековато. Какая-то развалюха, которую и не вдруг заметишь, — не может же это быть тот самый притон?

— Приехали, — сказал Пушистик, вынимая из тайника большую часть лунного сахара.

М’Айли слезла с телеги, но отец сказал ей:

— Дочка, не ходи туда.

— Но М’Айли...

— А пусть пойдет, — хохотнул Пушистик. — Увидит, что с людьми скума делает. Это полезно, каджит разок увидел — и больше не захотелось!

— А то ты не пьешь скуму, Пушистик, — хмыкнул в усы Зара. — Ну, пошли.

Красноводненский притон оказался обширным подземным сооружением. М’Айли спускалась по лестнице, удивляясь, как кому-то хватило терпения и старания вырыть большой подвал посреди леса, обставить его, — и, главное, как люди узнают, что здесь притон? Из уст в уста? Рискованно с точки зрения коммерции, однако...

— Кто попробует нашу скуму, тот уже отсюда не уйдет, — хвастливо сказала женщина, разливавшая напитки.

М’Айли содрогнулась, озирая притон. Грязь на полу, грязь на стенах, грязь на лицах и одежде посетителей... Тяжелый гнойный свет, в котором все казалось еще омерзительнее. Тяжелый запах немытых тел и сырого камня, мешающийся со сладковатым ароматом скумы, вонью рвоты и тухлой жратвы и даэдра знает с чем еще. Каждый посетитель ютился в отдельной каморке с кроватью, и из каморок то и дело раздавался надрывный кашель — обычное действие скумы.

Зара тем временем спорил с хозяевами притона; М’Айли не видела их, но до нее доносились их голоса.

— Каджит может привозить отличную эльсвейрскую скуму, — говорил Зара. — Это встанет вам дороже, каджит не спорит, но вы сможете продавать ее дороже своим посетителям, и будет выгода. Отчего вы не соглашаетесь?

— Наша вода, которую мы используем, лучше вашей, — отвечала хозяйка.

М’Айли пошла искать источник, о котором говорила хозяйка. Никакого родника в притоне не было, или она его не нашла, и М’Айли решила выйти наружу. На лестнице она едва не столкнулась с каким-то... Азура, вампиром!

Он выглядел как обычный норд. Но красные светящиеся глаза и мелькнувшие во рту клыки не позволяли ошибиться. От ужаса М’Айли застыла.

— Эй, — сказал вампир, — я не ем маленьких каджиток! Разве что ты сама попросишь тебя обратить.

— Не надо, — испуганно пролепетала М’Айли.

— А то глотни, — вампир протянул ей кружку, которую нес. М’Айли опасливо заглянула, — в кружке была вода, — и уже хотела было отпить, потому что жажда мучила ее все сильнее, как вампир, хихикая, добавил: — Нашей, красноводненской, водички попьешь — и ты наша!

— Как ваша?

— А вот так, — и вампир, продолжая хихикать, отправился дальше.

— Папа! Пушистик! — закричала М’Айли.

Зара и Пушистик немедленно возникли рядом с ней.

— Ну, и чего было так орать? — спросил Пушистик, держа меч наготове. Зара молча перевел дух.

— Пошли отсюда, — сказала М’Айли, и, пока они дошли до телеги, пересказала им слова вампира. Пушистик фыркнул, пожал плечами, Зара нахмурился, но ничего не сказал.

Вечером, уже подъезжая к Рифтену, Зара сказал:

— М’Айли, скума в любом случае делает людей рабами. Каджитов — нет, для нас это просто ритуальная выпивка. А люди от нее сходят с ума. Если вампиры подмешивают в скуму еще и какую-то особую воду, им это мало что дает: раб скумы — плохой раб для всех остальных. Но теперь Зара понимает, почему они не хотят покупать нашу доброкачественную скуму и бодяжат свою дрянь!

— Зара, — напомнил Пушистик, — ты говорил, что М’Айли...

— Точно, — вздохнул Зара. — Завтра утром. Зара бы отпустил ее сейчас, но Заре хочется еще побыть с дочерью, понимаешь?

М’Айли тоже хотелось побыть с отцом подольше. Все это время они ехали, держась за руки, и М’Айли больно было думать о том, что завтра этого пожатия уже не будет.

Внезапно сзади послышался топот копыт. М’Айли резко обернулась.

Черные силуэты на черных конях... Это напомнило ей страшные сказки, которыми в детстве пугал ее дядя. Но дядя, отец Пушистика, давно погиб на контрабандных тропах. И второй дядя — отец Дж’Нарти — тоже...

— Вампиры, — выдохнула она.

— Прячься, живо, — скомандовал Зара.

Когда Зара командовал таким голосом, М’Айли не могла не подчиниться. Она юркнула под скамью и затаила дыхание.

— Что вам угодно? — раздраженно поинтересовался Пушистик.

— Ты знаешь, — ответили ему, — ты расскажешь!

— Мы никогда и никого не сдаем, — вступил в беседу Зара. — Мы не какие-нибудь паршивые данмеры. Каджиты не предатели!

— Мертвые каджиты — хорошие каджиты, — уточнил один из вампиров.

М’Айли, сжимая нож в руке, забилась в самый угол и боялась даже сделать вдох. Нож бы ей мало чем помог — девчонка против взрослых мужчин не боец. Теперь ее спутников осталось только двое. Сколько было вампиров? Она не рассмотрела. Она лишь слышала удары клинков друг о друга, резкий стон рассекаемого воздуха, хаканье, с которым рубили друг друга мужчины, вскрики раненых — и молилась, чтобы эти вскрики были не отца и не Пушистика...

Наконец она отважилась выглянуть в щелку.

Здоровенный вампир теснил Зару! Зара орудовал мечом с легкостью, доступной только каджиту, сызмальства обученному «дождю на песке», но вампир был больше и сильнее, а главное — его меч был на целую пядь длиннее. В ужасе М’Айли зажмурилась... а потом выскочила из-под скамьи, обрушившись на плечи вампиру, и всадила ему нож в основание черепа. Резко запахло кровью. Вампир осел и свалился на землю вместе с М’Айли, придавив ей ногу, она задергалась, Зара, подхватившись, начал вытаскивать ее — и рухнул в крови на труп вампира. Второй вампир стоял над ним с мечом. С бешеным ревом Пушистик набросился на убийцу Зары и разрубил ему грудь, но и сам он был уже на последнем издыхании.

М’Айли с трудом вылезла из-под трупа, озираясь.

Ее отец был мертв. Она звала его, умоляла открыть глаза, но Зара был безнадежно мертв. С этого дня М’Айли стала круглой сиротой.

Ее товарищ и родич Дж’Сари по прозвищу Пушистик истек кровью, и некому больше будет поддразнивать ее или ворчать по поводу и без повода, некому больше будет учить ее бою на мечах, некому будет... да просто быть рядом.

У нее, у М’Айли, не хватит силенок даже похоронить их — двух крупных мужчин — как подобает каджитам.

Отчаянный вой вырвался из горла М’Айли, слезы хлынули из глаз, она прижала к груди окровавленную голову отца и долго-долго сидела так, раскачиваясь и воя от невыносимого горя.

Но у нее осталось дело.

Отец должен был партию лунного сахара какому-то Альфу из Рифтена.

Нельзя, чтобы кто-то думал об отце как о нечестном торговце даже после его смерти.

М’Айли вытерла слезы, оттащила тела Зары и Пушистика на обочину и взобралась на передок телеги.

— Н-но! — крикнула она лошади. — Трогай! М’Айли довезет этому Альфу тот лунный сахар, чтоб его даэдра забрали! Мы, каджиты, — честные контрабандисты...

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)