Что почитать: свежие записи из разных блогов

Записи с тэгом #оридж из разных блогов

Just so Lex, блог «Текстуальность»

Перекресток

Название: Перекресток
Автор: Just so Lex
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Саммари: текст написан в духе путевого очерка на тему "Знаешь, все еще будет" о путешествии Андрея из столицы в самую глубинку России.
Предупреждения: pov


скрытый текст — Как красиво!
Это восклицает кто-то из пассажиров рядом, а не я, что бы вы там не думали, потому что на самом деле я не люблю облака и не стал бы произносить такое вслух. Это кисейная романтика или там поэзия молекул, которую я не понимаю и не принимаю. Как можно смотреть на этот полупрозрачный зефир и выискивать в его формах философские значения? Именно поэтому я никогда не стану художником — я не напишу красивеньким то, что вижу, даже если прыгну выше головы. Из моих картин всегда будет торчать эта лживость и притянутость за уши. Мой предел художественного самовыражения: ретушь поверх фотографии. И вот сейчас, глядя сквозь овальный иллюминатор, мне хочется не пялиться на облака, а опустить шторку на нем и уснуть.
Мне, как и обычно это бывает в моей гребаной жизни, повезло и не повезло одновременно: мое кресло — не в проходе, зато рядом сидит мамочка с двумя детьми. Малыша она держит на руках, а девочка постарше сидит между мной и ней сама на кресле, уже несколько раз попросив мать сказать дяде рядом поменяться с ней местом. Нет уж, лучше включу погромче наушники и сделаю вид, что сплю. Можно было бы достать ноутбук, но люди, заглядывающие ко мне через плечо, когда я работаю, бесят меня еще больше, чем облака.
Мое чертово нытье меня самого бесит, но его наличие не удивительно: последние три недели после Нового Года были самым адским периодом за последние несколько лет моей жизни. На самом деле я вполне себе терпимо отношусь и к людям, и к детям, и к облакам. И даже к манной каше, что творится в голове всех тех людей, с которыми я общался. Теперь общаться буду по минимуму, потому что с основной своей работы я уволился. Все равно журналист из меня вышел паршивый. Такой же паршивый, как и художник. К сожалению, я в своей жизни провалился по всем статьям. И в тридцать пять это признавать еще обидней, чем десять лет назад, когда меня выперли с моей первой работы. Тогда провал был просто маленькой черной полосой, теперь же ощущение, что я уже давно бреду в полной темноте и впереди нет ни просвета, ни надежды, пропитывает меня насквозь своей безысходностью. Когда закрываю глаза — словно проваливаюсь в полудрему и, к сожалению, в воспоминания.

«— Приглашение, значит? На свадьбу?
— Ты же мой лучший друг.
Будто это не он заваливался ко мне в декабре посреди ночи в хлам пьяный и запутавшийся в своей чертовой жизни. Будто не ему я по утрам варил кофе в джезве, потому что у этого придурка с утра всегда были дела, про которые он забывал, и встречи, на которые опаздывал. Будто не его губы будили меня на рассвете, когда я, вторую неделю пребывая в жутком дедлайне, засыпал прямо за компьютером в кресле. А он так и не вернул мне тогда мой любимый кашемировый свитер с рождественским узором, зараза такая.
— Я тебя в телефоне заблокировал? — от горечи тон мой тогда стал на редкость мерзким для меня самого. — Или ты в спам-листе у меня в почте?
Его недоумевающий растерянный взгляд доконал меня окончательно. В какой момент это стало ошибкой: позволять ему повисать у меня на плече и использовать меня в качестве подушки и жилетки? Я, как дурак, поверил в иллюзию того, что у меня наконец-то появились серьезные отношения… Какой же я был идиот.
— Ты о чем вообще?
— Раньше-то почему не сказал?
— Тебе и так самому первому, — заметил мой взгляд в упор и дернулся, — что тебе вообще от меня нужно?
Я молчал. Что тут скажешь? Что втюрился в этого дебила неопределившегося? Да к черту. Отличный новогодний подарок, сказал я ему. Я о таком всю жизнь мечтал, теперь сбылось. Так и сказал ему. Мои иллюзии — это такая глупость, если подумать…»

— Дамы и господа, наш полет завершен. Температура за бортом минус двадцать пять градусов Цельсия. Давление…
Прекращаю пялиться в недописанный лист блокнота, захлопываю его и убираю в сумку. У меня с собой всего лишь одна сумка: техники больше, чем одежды. Наверное, не продуманно для зимы, особенно для того места, куда я направляюсь. И одежды все-таки стоило взять побольше, и свитер теплый. А то свой я так у него и не забрал: то ли язык не повернулся, то ли гордость наконец появилась.
Зябко оказывается на улице — не то слово. В сибирскую зиму всегда холоднее без надежды, чем с ней. Потому это и было каторгой для ссыльных. Вместо гибкого перехода приходится спускаться по трапу и по-быстрому шуровать к подъехавшему автобусу, в который толпа набивается плотно, как селедки в бочку. Я смотрю в стекло, а перед глазами вижу, как на экране, его растерянный вид тогда. Не люблю, когда на меня так смотрят. Мне от этого крышу рвет.
Аэропорт встречает тишиной — народа слишком мало. Тепло после зимней холодрыги пробирается быстрее, если расстегнуть куртку и устроиться неподалеку от воздушного обогрева. Кафе не радует ассортиментом, в памяти сразу всплывают слова Воланда про вторую и последующие свежести. При виде тамошних бутербродов легко представляется программа на следующие несколько часов в небольшой кабинке с белым фаянсовым другом под переливы из громкоговорителя: стандартной мелодии и голоса диспетчера. Вылет должен был быть уже скоро, так что я решаю дождаться самолета и поесть во время полета. Час я держусь, потом все откладывается, откладывается, так что на второй не только у меня начинают появляться вопросы. Изначально я не хотел брать билет на транзитный рейс, но выбора не было — прямой был только через неделю, а от аренды квартиры я отказался, чтобы не платить за следующий месяц. И правильно, видимо, не хотел — тогда бы я не застрял здесь, в Сибири, между тем миром и другим. Хозяева квартиры, конечно, расстроились — за последние пару лет мы свыклись друг с другом, как с неизбежным злом. Своим жильем в столице я так и не обзавелся: то с ипотекой не сложилось, то с наследством. Во всех смыслах своей жизни я так и остаюсь птицей перелетной.
— К сожалению, мы не можем сказать, когда ваш самолет прибудет, он еще не вылетел из * из-за плохих погодных условий, — представитель авиакомпании в фирменных цветах и логотипом компании выглядит наигранно бодрым.
Пассажиры тихо начинают роптать на него, а я молчу, стоя в самом углу. Администрация авиакомпании отмахивается от нас как может, а потом все-таки находит где-то автобус для большей части пассажиров и ропот стихает. Когда я подхожу, то по взгляду организатора и его сонному и уставшему виду понимаю, что в число счастливчиков, ночующих в кроватях какого-нибудь отеля, я не попаду. Мы переглядываемся с ним так понимающе, потом он кивает:
— Могу организовать только бесплатное питание.
Я вспоминаю те бутерброды, и живот откликается утробным рыком:
— Не буду отказываться.
Когда некуда спешить, можно спокойно наблюдать за людьми и думать о своем. Но я бы предпочел обратное. Не думать. Можно было поискать отель самостоятельно, а потом истребовать с авиакомпании компенсацию. Но, право слово, второй раз оказаться в объятиях сибирской зимы я все еще не готов. Интернет лажает, неотвеченных сообщений скопилось за время перелета, а мне хочется уже сейчас в петлю. Вырубаю и убираю технику я очень невовремя: сразу начинаю выглядеть человеком, которому можно присесть на уши.
— Вот молодежь! Вечно уткнется в свои телефоны и ничего перед собой не видит…
Субчик, что подсаживается ко мне, староват и на редкость противен — продолжает все еще что-то болтать, хотя дальше я его уже не слушаю. Примерно с того места как ловлю из его слов два момента: он ни секунду не подумал отнести меня к молодежи, и я и правда ничего не видел перед собой. Оба момента гложут и подтачивают меня изнутри, но еще больше удручает реальность: за огромным прозрачным окном зала аэропорта начинается ливень из снега. Казалось, небеса низвергают сами облака на землю, предварительно заморозив и нарубив те в мелкую крошку. От одного вида этого белого потока я ощущаю всю глубину и своего отчаяния, и надежды на то, что мне не придется провести здесь в Сибири целую неделю. Самое бездарно проведенное было бы время за всю мою жизнь. У меня этих пустых недель уже целая жизнь накопилась, больше мне не хочется.
Под утро я сдаюсь: попытки уснуть ни к чему не приводят. Когда приходится лезть в сумку за несессером, я тысячу раз жалею, что больше внимания потратил тогда на ругань с бывшими друзьями и Галиной — той самой его невестой, кстати — чем на сборы. Если бы я знал, что мне предстоит столько проторчать в аэропорту, то сложил бы несессер поближе. А так приходится разбирать и распихивать содержимое сумки заново. А тот, естественно, лежит на самом ее дне.
Разглядывать себя в зеркале общественного туалета после бессонной ночи — то еще занятие скажу я вам. Я поскреб начинающую пробиваться щетину пальцем — слишком крепкая и черная, из-за нее кожа отдавала теперь синевой, подчеркивающей круги под глазами. Оставалось порадоваться своей предусмотрительности: почти приконченный тюбик зубной пасты был скручен так, что не привлек внимания при прохождении контроля, а мне хватает этой последней порции, чтобы нормально почистить зубы. Хорошо, что короткий ежик волос в уходе не нуждается — я постригся аккурат перед поездкой.

«Галина. Кто из доброжелателей сделал для нее ту видеозапись, где у меня сорвало крышу, я так и не узнал. Много было тех, кто нас тогда увидел, еще больше тех, кто это видео перепостил. Наверное, мне должно было быть стыдно, но почему-то не было — все перекрывала злость. В конце концов, не первый это был поцелуй в моей жизни, не первый поцелуй с парнем и уж тем более не первый поцелуй с ним. Стыдиться я не собирался еще и потому, что целоваться я умел хорошо, вместо этого я злился на то, что они почему-то сочли, что я Галине что-то должен объяснять, оправдываться, извиняться… К черту эту суку Галину. Ничего я ей не должен. Да и ему в общем-то тоже, весь мозг мне выел. Хватит них обоих с меня и моего мозга».

Перечитываю получившуюся запись в блоге и понимаю, что писателем мне тоже никогда не стать. Наш рейс из Сибири вылетает уже в обед — всю ночь и утро наблюдаю за тем, как посадочные полосы расчищают снегоуборщики. За весь перелет я просыпаюсь только один раз, чтобы, как младенец, поесть и снова уснуть. И вот мы мягко приземляемся посреди яркого зимнего дня в городе *. Глаза режет от холодного блеска снега, скованного тонкой коркой, похожей на тонкий слой сахара на стекле, отчего я выбираюсь из аэропорта практически наугад и бреду к стоянке такси.
Город * слишком маленький, скажу я вам, после столицы. Хотя рискнуть и пройтись по нему пешком я не буду пытаться — боюсь заблудиться. Хотя раньше я знал его хорошо, в этот прилет мне очевидно то, как сильно он изменился. Если вы думаете, что я куда-то тороплюсь, и поэтому жаловался на задержку транзитного — переставайте так думать. В солнечный день города * я наконец-то ощущаю свободу расправленных крыльев, и последнее, что мне хочется — это делать вид, что я куда-то спешу. Когда знаешь, что торопиться некуда, ощущение жизни меняется. Покончу с собой на полдня попозже — мелочь, которую я могу себе позволить, как только выполню все запланированное.
Поэтому я еду на железнодорожный вокзал, покупаю билет и иду прогуляться. Яркие улицы - то вниз, то вверх, как на аттракционе. Скользские горки, дети катаются, медленно и привычно вышагивают по ним пенсионеры, тренированные за годы. И я искренне признаюсь, что сколь не возвышены были мои потребности в том, чтобы размять крылья, долететь я на них готов только до ближайшей кормушки. Светлое кафе с маленькими столиками и по-весеннему золотистыми пирогами встречает меня сонмом ароматов, где я и устраиваюсь перекусить и записать все это в свой блог. Прелесть его в том, что никто из моих знакомых о нем не знает, как и о псевдониме, которым я пользуюсь. Хоть что-то в моей жизни осталось анонимно и в безопасности, тогда как от страниц в соцсетях теперь можно избавиться со спокойной душой. Когда-нибудь кто-нибудь соберет все эти записи из блога и, может быть, превратит их в связный текст. А может быть будет искать в них причину моего поступка… Хотя кому я сдался в этой жизни?

«Как же давно я не ездил на поездах. Ночь на нижней боковой в конце вагона — развлечение не для слабонервных. Мне повезло с попутчиками, все они упаковались по полкам и похрапывали. Я же врубил музыку в наушники, добыл у проводницы граненный стакан в подстаканнике, пакетик чая и порцию сахара. Кипяток почти мгновенно превратил эту смесь в коричневый чифир, я поторопился, обжег язык и смирился с тем, что ночь и день в моей жизни со сменой часовых поясов поменялись местами. На редкость большой здесь казалась луна, ярко освещающая вагон, в котором я ехал. Переплетения железнодорожных путей, как вены под кожей, были полны жизни и движения. Раз за разом мимо нашего поезда навстречу проносились другие поезда».

— Не спится? — сосед с верхней боковой свешивается и смотрит вниз на меня, негромко щелкающего по клавишам, отчего его слова я читаю практически по губам. Мне приходится вытащить наушники и кивнуть ему в сторону свободного места с другой стороны столика. Складывать столик и спать я не собираюсь, почему бы и не пригласить человека разделить со мной символическое уединение в полном людей вагоне. После моего кивка он спрыгивает и садится напротив. Тихо шипит открываемая им бутылка какой-то оранжевой бурды. Я чувствую, что даже рад компании, чтобы скоротать оставшуюся часть ночи.
— Давно в дороге? — интересуется он. Я мотаю головой, а он продолжает расспрашивать, за секунды вытягивая из меня короткие: столица, самолетом, в гости к брату. Я не вру ни слова, не открыв и капли правды того, что за ними стоит. Например, что семья, решив, что я в столице и так неплохо устроюсь, завещала все брату. Никто из нас не думал тогда, что воспользоваться завещанием придется так скоро. И что я впервые навещу их могилы только сейчас — единственный и последний раз. Впрочем, моя неразговорчивость не мешает попутчику начать рассказывать о себе. Я поначалу слушаю, а потом делаю вид, что занят, пролистывая письма на своем айфоне, словно этот спам — безумно важные письма, и удивляясь тому, сколько же гадости может выплеснуться из людей, если дать им повод высказаться. Я переключаюсь на телефон, блокируя одно имя за другим, пополняя черный список, с мстительным удовольствием освобождая место в своей жизни от псевдодрузей и недознакомых.
В такие минуты мне дышится легче, жизнь наконец-то течет совсем иначе — с нее слезает шелуха наносного. И дело не в том, что я все так же легко проваливаюсь в свои мысли, а в том, что я начинаю смотреть на них по-другому. И с каждым биением сердца в теле разливается ощущение правильности от принятого решения. Я начал этот путь как побег от людей, от самого себя и от очередной неудачной влюбленности. Теперь мое движение начинает обретать смысл, отличный от побега. Засыпанные серебром снега леса в свете луны кажутся бескрайними. Мир больше не сосредоточен на одном человеке или двух. Как я не видел раньше этого?
Утром я покупаю уже у другой проводницы пакетик кофе. Этот кофе как фальшивая елочная игрушка, он — лишь замена настоящему, сваренному в медной джезве с щепоткой корицы и кардамона. Но так даже лучше, меньше ассоциаций, воспоминаний и мыслей. Я слышу перестук колес поезда, шум проснувшихся и собирающихся на выход людей, возле меня в туалет уже выстраивается очередь. Мой ночной собеседник смотрит мимо меня — на него тоже снисходит бренность бытия, он начинает суетится, складывая свои вещи. Еще через полчаса после теплого поезда холод решительно продирается к моему телу острыми иглами. Я остаюсь вне плотной плацкартной суеты и медленно бреду в сторону вокзала, не рассчитав свою стойкость к морозу. Даже Сибирь не обдирала мою кожу таким холодом, как очередной пункт, после которого продолжить путь придется на автобусе: увы, но в те края куда я направляюсь, поезда все еще не ходят.

На вокзале в разных местах обнаруживается куча разных визиток с номерами телефонов такси. Мне нужна всего лишь одна, номер на которой сразу откликнется. И судьба добра ко мне, я нахожу такую с первой же попытки. После столицы за такси, проехав на нем из одного конца города в другой, я отдаю сущие крохи. Теплый салон, замершие пустые улицы и легкая дымка из облаков в небе — не чета тем облакам, над которыми я парил, или тем, что лились с неба снежными потоками. Поездка длится недолго, и вот уже раздается хруст снега под подошвами моих ботинок, такой оглушительно громкий, словно я иду по костям — мелким выбеленным косточкам, крошащимся и рассыпающимся. Таким же, как мои мысли.
Никогда не видел этот автовокзал изнутри. И не хотел бы видеть его больше никогда. Иллюзия стен, потому что в нем, как в склепе, могильный холод и толпа людей, которой этот холод совершенно безразличен. Люди ждут здесь с таким отстранением и деловитостью, словно и не слышали о комфорте и тепле. Я мельком заглядываю в открытую дверь буфета и понимаю, что выпить кофе в поезде было правильным выбором. Покрытые масляной краской стены автовокзала облупились, и уже давно нуждаются в ремонте, окна — в замене битых стекол, а пол настолько утоптан грязноватым подтаявшим снегом, что его цвет я не могу определить даже на второй взгляд. Дальше по коридору к кассам уже выстроилась очередь из очередных ожидающих. И когда я дохожу до нее, то обнаруживаю, что здесь из пяти работает только одно окно.
— Да вы шутите! — возмущаюсь я, но очередь моего негодования почему-то не разделяет. В глазах этих людей я вижу бурю, в них играет стихия советских времен, покорность стадных овец и гнев на человека, что неуместен ни этому зданию, ни этому городу. Тупым столовым ножом холод продолжает меня кромсать по коже и настроению. Уныло пытаюсь вспомнить хотя бы одно кафе по дороге сюда, но это все безрезультатно. Также безрезультатно я вожу замерзшими пальцами по экрану айфона: гугл не знает об этом городе практически ничего, либо поблизости и правда ничего нет. Через полчаса я уже готов пойти наугад, но останавливаю себя: звоню во все то же такси и пытаюсь объяснить что мне нужно. Девушке-оператору явно хочется спать еще больше, чем мне, но она присылает за мной машину. Я жду ее ровно столько, сколько мог бы стоять в очереди, и обе эти лошадки приходят к фальстарту одновременно, только я уже ничего не хочу, особенно двигаться: мертвенный холод вынимает из меня душу.
Но я двигаюсь и вот уже скоро озвучиваю таксисту: гостиница плюс кафе. Он жмет плечами и доставляет меня до места меньше чем за три минуты, я мог бы дойти до этой гостиницы сам за пятнадцать, если бы знал где она.
Жидкий борщ, ядрено красный и горячий, в нем нет практически ничего, кроме лимона, но мне кажется, что это лучшее, что я ел. От желудка растекается тепло по телу. Котлета с картошкой не такие вкусные, потому что просто теплые. Вкус еды начал измеряться для меня теплом — и это ужасает меня. Я потягиваю очередную порцию ненастоящего кофе из пластикового стаканчика, сидя на простом деревянном стуле самого убогого кафе в мире, и понимаю, что после этого дикого холода мне стало легче.
Как я и думал, гостиница пуста, а потому выбор комнат огромен. Я же выбираю самый простой одноместный номер с душем на сутки, и поднимаюсь по лестнице, чьи ступени не слишком аккуратно прикрыты красной ковровой дорожкой, на второй этаж. Холод уже не кажется таким обдирающим, но все равно окутывает все здание. Первым делом проверяю батареи и горячую воду. «Ими не обожжешься — это уж точно», — отмечаю про себя. Прежде чем делать вторую попытку с заходом на автовокзал, я лезу в душ, потом под одеяло, и вырубаюсь спать.
Кажется, что холод колотит меня изнутри, и что это никогда не кончится. Я просыпаюсь внезапно, мокрый как мышь и с отчаянно бьющимся сердцем, впиваясь взглядом в беловато-серый, местами покрытый трещинами, а местами просто облупившийся потолок — мысль о том, что такие потолки бывают только для живых, успокаивает меня. Это забавно, что именно сейчас я испугался смерти. Всю последнюю неделю эта мысль завораживала меня своей простотой, а теперь, когда я уже так близок к последним пунктам моего плана, я побоялся того, что так и не успею сделать все, что запланировал. Отчаянно бьющееся сердце и липкая от пота простынь — не это я себе представлял на пути, как смущающие меня препятствия. Иронично же потешается надо мной судьба.
На автовокзале я оказываюсь лишь на следующий день, уверенно направляюсь к окошечкам касс, где в этот раз нет ни очередей, ни билетов — один из автобусов сломался. Кассирша сообщает мне, что ближайший рейс, на который есть билеты, ночной. Не представляю, как буду разговаривать с братом в два часа ночи о том, как найти могилы родителей. Да ладно. Я даже не представляю, как вообще буду разговаривать с братом после всего этого времени, что мы не виделись и не разговаривали. Мне советуют подождать, вдруг что изменится… Видимо, предполагают, что холод должен сказаться на моей решимости уехать, особо не выбирая.
Но мироздание все же благосклонно относится ко мне, и мужик на выходе тихо называет ближайшие поселки, среди которых есть название и следующего пункта моего назначения. Я в этот момент остро ощущаю себя в компьютерной игре, берущим дополнительный квест — настолько нереальным кажется мне происходящее, и киваю мужику в ответ будто во сне, повторяя нужное. Он ведет меня на улицу и пальцем показывает в какую-то сторону, называет номер и исчезает. Я бреду наугад, за автовокзалом на обычной парковке действительно стоит старая газель с этим номером. И нет, это оказывается не номер маршрута, а цифры на номерном знаке. В газели уже сидят люди, буднично кивают, не отрываясь от смартфонов. «Сервис — высший класс», — понимаю я. А ведь мог бы вчера уехать, я ведь видел же этого мужика возле входа, проходил мимо него, только в прошлый раз отчего-то не расслышал его предложение. Мне мгновенно вспоминается старый афоризм, что дорога открывается, когда ученик готов. Или там было что-то про учителя? Ах, да. Когда ученик готов — приходит учитель. Нет, мой афоризм точно как-то связан с дорогами и перекрестками. Может быть, вспомню его позже.
Старые сидения поскрипывают, когда я устраиваюсь в углу самого дальнего ряда, колени упираются в следующий ряд, ноги вытянуть вперед невозможно — мешает колесо, но я все-таки умудряюсь неплохо устроиться и прикрываю глаза. Просыпаюсь лишь когда сидящий рядом встряхивает меня за плечо, предлагая заплатить за проезд: в газели не осталось пустых мест, водитель уже на месте и ждет свою мзду. Чертов Харон.

Дорога извилиста, таежный лес словно нависает над ней, образуя туннель. И где-то впереди, в лесных просветах, белеют снежные шапки на сопках, утыканных соснами. Кажется, протяни руку и окажешься прямо в мечте. Идиллические картины из того времени, когда я был еще подростком, и моя семья только сюда переехала, кажется, совсем не изменились, это место застыло вне пространства и времени. Лишь на дорогах теперь курсируют автомобили поновей. Я словно снова ныряю в детство и неожиданно для себя вспоминаю о том, когда уже будет поворот в родной поселок. Как ни странно, но он тоже совсем не изменился: все те же пятиэтажки вдоль дороги, половина вывесок осталась та же. Я выхожу из газели посреди центра поселка и лихорадочно оглядываюсь: да, здесь все по-прежнему, все как раньше. И сотни и тысячи раз, что я шел здесь, мгновенно складываются в памяти, как миллион полупрозрачных слайдов в одну картину — так перед глазами в ускоренной съемке проносится часть моей жизни. Слезы наворачиваются на глазах, ресницы тут же сковывает льдом, и те цепляются друг за друга, мешая моргать.
Через мгновение я уже прихожу в себя, растирая глаза. Здесь не нужны светофоры, чтобы перейти улицу: движение машин настолько редкое, словно город вымер. До знакомого подъезда я добираюсь, не приходя в сознание. Задираю голову и смотрю на окна — они изменились до неузнаваемости. Быть может, брат переехал? Чувствую себя идиотом, который не подумал об этом простом и очевидном варианте. Какой же там номер квартиры? Несмотря на то, что поселок застыл во времени, некоторые мелочи все-таки пробрались в его жизнь из современности: на дверях подъездов появились замки домофонов. Я нажимаю номер квартиры, но никто не отвечает, потом нажимаю снова. Меня плечом оттесняет настолько тихо подошедшая женщина, что я на пару секунд теряюсь и еле успеваю подхватить открытую дверь, чтобы пройти в подъезд вслед за ней. Внутри все как раньше, я поднимаюсь на третий этаж и утыкаюсь в отличие от окон, в старую знакомую дверь. Звонок дребезжит, его звук, как в детстве, слышно сквозь нее. Неуверенное шебуршание замка, она приоткрывается. Мне открывает дверь племянница — я в этом практически уверен, хотя для меня все дети на одно лицо.
— Привет, — говорю я, — позови папу. Скажи, что его брат приехал.
— Папа! — кричит она, не отводя от меня взгляда. Курносая, в тонкой косичке светлых спутанных волос заметна яркая розовая ленточка, россыпь веснушек на носу — в мать пошла, в нашей семье ни у кого ни веснушек, ни светлых волос не было.
Вскоре появляется брат и тут же оттесняет дочь в глубину квартиры. Как я и думал, разговаривать мы будем на пороге: не рады мне здесь, но спросить мне больше некого. Он не особо стремится спорить, лишь сообщает, что придется подождать, пока он оденется. Я киваю и спускаюсь на пролет, мне не нужны ни скандалы, ни воссоединение семьи. Он изменился за эти годы, погрузнел и обзавелся брюшком и залысинами. Наверное, я для него тоже теперь выгляжу как чужой человек.
Мы едем в его машине: огромный черный внедорожник-пикап мчится по снежной дороге легко, почти задиристо. На заднем сидении два детских кресла, по салону валяются игрушки.
— Мощный зверь. Давно обзавелся?
— Лет пять назад взял. На похороны были нужны деньги — продали комнату Люси после той аварии, переехали в квартиру родителей. Еще кредит пришлось взять: только год как рассчитался. От тебя же ничего не дождешься, никакой помощи.
— Я присылал деньги на похороны, — коротко напоминаю я.
— Их только на закуску и хватило, — хмыкает брат в ответ и резковато останавливается, отчего меня бросает на ремень — не даром пристегнулся. — Здесь.
Он тычет в место в сторону леса:
— Их машину вон туда выбило с дороги. Вон в то дерево.
Брат достает зажигалку, чуть приоткрывает окно и прикуривает:
— Мы там венок оставили осенью свежий.
По его кивку я понимаю, что мне нужно сходить и посмотреть. Я оставляю вещи в машине и выбираюсь на дорогу. Гадкое место: спуск со склона крутой, узкая дорога изгибается круто. Раскатанный до стекольного блеска в некоторых местах склон слепит глаза лучами заходящего солнца. Возле дороги и правда стоит небольшой камень-памятник с венком и надписью. Две жизни в один момент… Я возвращаюсь в машину быстро, горло сводит, говорить не хочется. Отчетливо представляю себе как это могло произойти — и пробирает до слёз. Отворачиваюсь, чтобы сглотнуть их, пока брат делает последнюю затяжку и выкидывает окурок в щель окна, прежде чем продолжить наш с ним путь.
На местном кладбище я никогда не был раньше, даже в детстве, но вот теперь мне приходится восполнить это упущение. Ворота открыты: в воскресенье вечером зимой охранять кладбище явно некому и не от кого. Брат выходит открыть створку ворот сильнее, после чего возвращается в машину и заезжает по центральной дороге. Глубина наметенного снега позволяет разглядеть лишь кучу верхушек торчащих из него памятников. К большинству могил дорожки не протоптаны и не прочищены, внедорожник брата с трудом пробирается даже по той, что есть. Мы проезжаем кладбище насквозь: могилы родителей оказываются в самом конце, устроены рядом, тонкую кованую оградку вокруг них занесло снегом до самого верха, а памятник до середины.
Я в очередной раз выхожу из машины и проваливаюсь в снег почти до колена. Неуклюже пробираюсь к ним, брат наблюдает из машины так, словно и не собирается подойти к ним вместе со мной. Солнце садится, скоро будет совсем темно. Под его взглядом я чувствую себя особенно глупо, но не могу не дотронуться до памятников, чтобы смахнуть с них снег. Мне нечего оставить на их могилах: я забыл купить цветы, даже не подумал, что это было бы уместно. Щемящая боль утраты, злости на судьбу… Пусть брат говорит, что хочет, но я любил родителей и безумно по ним скучаю.
В тот момент, когда я дотрагиваюсь до памятника матери второй раз, брат начинает сигналить, заставляя меня от неожиданности отпрянуть и оступиться. Я подхожу к нему, собираясь сесть в машину, когда он сталкивает мою сумку из машины на снег:
— Я сделал то, что должен был. Показал тебе их могилы. Дальше я тебя не повезу.
У меня потрясение. Шок. Ужас. Липкий страх заставляет меня сглотнуть: до поселка километров двадцать, до трассы пятнадцать, солнце уже село, а на улице минус сорок и продолжает холодать. За все то время, что мы ехали сюда, мы не встретили ни одной машины даже на трассе. Воскресенье, вечер… Это что, приговор?
— Ты что, правда хочешь, чтобы я замерз здесь?
— Собаке — собачья смерть. Мне прислали то видео, — его взгляд пустой, холодный. — Ты мне больше не брат. Возвращайся в свою Москву, если сможешь. Но с моей семьей ты общаться больше не будешь, понял?
— Я и не собирался задерживаться у тебя. Довези хотя бы до трассы…
Мои попытки тщетны. Он резко сдает назад и сшибает меня с ног дверью. Я отпрыгиваю в сторону неловко, падая в сугроб. Вижу, как он захлопывает дверь и продолжает двигаться задом: здесь нет места, чтобы развернуться. Он и правда мне больше не брат.
Смотрю в небо в полном ужасе, осознавая, что выбраться с кладбища на своих двоих мне может сил и хватит, но добраться до трассы и уж тем более дождаться хоть какой-то попутки… Буду реалистом: если я не замерзну на кладбище, я замерзну в дороге. Я хотел умереть? Тогда нет ничего проще: мне стоит устроиться поудобней в этом самом сугробе и просто попытаться уснуть. Говорят, что смерть во сне самая спокойная. Но если бы вы ощутили всю глубину животного страха, который охватывает меня при мысли о смерти сейчас и здесь. Я хотел умереть по своим правилам, теперь же… Теперь же я хочу жить так сильно, как никогда раньше.
И я начинаю брести, проваливаясь в снег по колено, и местами он так глубок, что я почти ползу. За эти дни я понял, как возненавидел холод. Зиму. Снег. Мой громкий надрывный крик прокатывается по окрестностям и затихает — это вырвалось отчаяние, что я почти не чувствую ног, которые переставляю. Я заставляю себя двигать пальцами ног, но не чувствую того, получается ли это у меня. Страх внутри меня доходит до той точки, что я то начинаю бежать, то подпрыгивать, боясь остановиться хоть на мгновение. Сумка согревает часть спины теплом, хоть и оттягивает плечо. Тьма опускается вокруг меня быстро, и словно в детстве лежишь на кровати, а на тебя мать набрасывает холодное одеяло. А тут… тут на волосках моих коротких усов и бороды появляется крошечный иней, как знак того, что я замерзаю на ходу. Звезды с неба заставляют снег сиять в этой тьме, моя дорога белеет впереди и уходит вверх все дальше и дальше, пока я борюсь со стихией.
Проваливаться в свои мысли опасно, но это кажется единственным спасением от неминуемой смерти, довлеющей надо мной сейчас. Взбираясь шаг за шагом по снежному склону, я не верю своим ушам и оборачиваюсь, когда за мной оказывается внезапно появившаяся откуда-то из тьмы лесной вахтовка: кабина цвета хаки и ярко-оранжевая будка для перевозки людей. Я размахиваю руками, она тормозит, и дверь кабины приглашающе распахивается. Цепляюсь за ручку двери, подтягиваюсь в кабину, надеясь, что ноги не соскользнут с крохотной ступеньки. И через мгновение оказываюсь в нагретом салоне, после вымороженного воздуха здесь пахнет одуряющим теплом так, что я не могу вдохнуть и глотка воздуха. Почти не чувствую, как захлопываю за собой дверь, боясь выпустить хоть гран тепла этого места.
— Поймал свою птицу счастья? — радостно хохочет бородач-водитель, глядя на меня. — В такую погоду добрый хозяин пса не выгонит, а тебя кто выгнал?
— Никто. Сам, — выговариваю я с трудом.
Облегчение накатывает внезапно, словно вместо позвоночника у меня в спине оказывается кисель, пытающийся стечь вниз вместе с капельками воды от инея с бороды. С ровным гулом вахтовка продолжает двигаться в гору: подъем крутой, но водителю, кажется, это безразлично.
— Спасибо. Не верил, что тут вообще кто-то сегодня поедет.
— Повезло тебе. А я лыжников до автовокзала довозил, хотел уже возвращаться, а потом к другу решил заехать на пасеку.
— Не сезон же вроде для меда, — сипло отвечаю я, губы не слушаются, зубы готовы стучать друг о друга. Я расстегиваю куртку и редко вздрагиваю, все еще пытаясь двигать пальцами ног.
— Так это для меда не сезон. А для медовухи — самое то, — водитель мне попался веселый, хотя ему уже скорее всего под пятьдесят, про таких говорят, что молод сердцем. Последнее, о чем думаешь, разговаривая с такими людьми, это о возрасте. — На вот, попробуй. Живо согреешься.
Он выуживает откуда-то из бардачка вахтовки фляжку и протягивает мне. Я откручиваю крышку непослушными замерзшими пальцами и прикладываюсь к горлышку, больно и часто ударяясь зубами. После нескольких глотков я закрываю фляжку и вздыхаю. Дрожь все еще колотит меня изнутри, но дышать становится легче.
— Довезешь до автовокзала? Я заплачу, — торопливо уточняю я.
— Мне не по пути, хотя крюк небольшой, конечно, — он жмет плечами, — не бросать же тебя на трассе. Только последний сегодняшний автобус уже ушел. Есть где ночь скоротать?
— Я не местный. Но раз так, то до гостиницы довези.
— Неповезло. В * гостиниц не водится, последняя продержалась пару месяцев, это еще летом было. Если только по объявлениям пустую квартиру найдешь…
— Значит, посплю на автовокзале.
Водитель задумчиво бросает на меня взгляд, вскользь, как на боковое зеркало:
— Торопишься? А дом снять не хочешь? На лыжах покататься?
Я с подозрением и непониманием пялюсь на него в ответ. Он достает из-за козырька буклет с рекламным проспектом:
— Я живу просто на своей базе. Пару часов назад увез семью: кататься приезжали на выходные. У меня и комнаты есть в большом доме, но они сейчас все заняты, компания лыжников заехала в середине недели, обкатывают красную трассу… Те еще экстремалы. И вот дома стоят на нижней площадке перед озером, их обычно семьи арендуют. Ну, или там праздники отметить. Но ты же не местный… да и деньги есть, видимо. Хочешь, можешь дом арендовать. Там баня к каждому дому пристроена…
Он называет цену, а я качаю головой, все еще пребывая в сомнениях.
— Это за время до следующих выходных. На выходные дороже.
— Последнее, на что я надеялся, это встретить турагента, — пытаюсь пошутить я.
— Каждый зарабатывает, как умеет. Ну что, решай давай, — он останавливается на перекрестке.
Впереди дорога на автовокзал, и даже если он не повезет — я бы мог добраться на своих двоих. Но тепло медовухи и натопленной кабины кажется мне кусочком счастья, который не хочется упускать. «А еще можно выйти, остаться на трассе и подождать другую попутку», — шучу я над собой мысленно и киваю ему:
— Всю жизнь мне кажется, что я на своем перекрестке все время сворачиваю не туда. Поехали.
Он усмехается, включает поворотник и едет на перекрестке налево:
— Знаешь, все еще будет. Южный ветер еще подует…
— Это тоже песня? — спрашиваю его я. Он кивает и добавляет звук на магнитоле. И старая-старая песня льется из колонок на новый лад. Я закрываю глаза.
— Уматурман вроде?
— Мне старая версия больше нравится, — упрямо говорит он, но я уже не слышу, проваливаясь в хмельной сон.

Просыпаюсь я уже на базе и бреду внутрь здания. В кой-то веки я оказываюсь там, где хорошо натоплено. Подписываю документы и отдаю деньги. От здания базы до дома на нижней площадке меня зовет отвезти уже другой мужик:
— Костян, — протягивает он руку. — Мне Пал Юрьевич сказал тебя устроить в доме.
— Андрей. — Я жму его руку. — Я голодный, как черт. Тут у вас есть столовая?
— Она уже закрыта. Кажется, только шашлык остался и салаты. Устроит?
— А то! — я устал за этот день смертельно. И его предложение звучит как музыка для моих ушей.
Он исчезает на кухне и возвращается с пакетом:
— Не против поесть там, в доме? А то собаки на улице уже петь начали от нетерпения.
Я не понимаю, выхожу следом за ним и застываю: ездовая упряжка с такими собаками, которые так похожи на волков, а к ней прицеплены нарты.
— Ты серьезно?
— А что? Ты против? Снегоходы еще есть, но их сейчас на трассу угнали — один из лыжников слетел где-то по маршруту, ищут… Но если слабо, то можешь подождать или пешком сам, — Костян кажется моим сверстником, но в уголках глаз появляются морщинки, выдавая его возраст, когда он лукаво меня дразнит. У меня были бы такие же лет через пять.
— Не слабо, — отвечаю я и устраиваюсь в нартах со своей сумкой. Упряжка большая: десять собак. Я чувствую, как Костян встает сзади и дает команды собакам. Скорость небольшая, да и дорога не длинная. Но этот долгий день подводит меня к тому состоянию, когда мне хочется просто исчезнуть и ни с кем больше не разговаривать. Костян протягивает мне ключи от входной двери, проводит краткую экскурсию о том, где брать дрова для бани или камина, где находится вода и как включается электричество. Ничего сложного, но меня смущает то, как он пялится на меня и молчит. А потом отстегивает одну из собак от упряжки:
— Пусть останется с тобой. Если что нужно будет — пришлешь. Или сам придешь. Салаир знает дорогу.
— Я не умею обращаться с собаками, — пытаюсь отказаться я. Собака не входит в мои планы на сегодня. Мое сегодня подходит к концу.
— Он — добрый. Это хаски. Сотовая связь здесь все равно не работает нормально, — настаивает он. И я сдаюсь. Пусть делает все, что угодно, только уходит уже поскорее.
Я остаюсь в доме, наедине с собакой. Салаир тут же сует морду в пакет, чтобы добраться до моей еды. Я вздыхаю и пытаюсь отогнать его, потом развожу огонь в камине. К моему удивлению, здесь есть газовая печка, которую я не сразу заметил, рядом с ней висит сковорода. А на полке над окном кто-то забыл бутылку водки. Костян положил мне шашлык, какие-то колбаски, вареную картошку и салат. А еще термос с чаем. И я безумно ему благодарен. Моих сил хватает только на то, чтобы разогреть все это на сковороде. Я сомневаюсь, угощать ли собаку, но Салаир уверенно выпрашивает у меня колбаску и уходит в угол к камину, укладываясь и тихо поскуливая. Колбаски неплохо идут под водку, как и все остальное. Внезапно для меня самого ужин превращается в закуску.
Теперь, когда я сыт, обогрелся и пришел в чувство, я решаюсь на то, чтобы довести начатое до конца. Когда я пьян, мне все по колено, мою решимость подкрепляет старый план, будто бы я еще не достаточно выиграл у этой жизни и должен продолжить начатое. Шнур я нахожу в коридоре между дверьми в предбанник и входной дверью. Пытаюсь загуглить то, как сделать скользящий узел, но сотовая связь здесь правда не работает. Спустя несколько попыток у меня получается какое-то его подобие. И я встаю перед чисто практическим вопросом: мылить ли веревку, чтобы она лучше скользила. И другим вопросом: за что зацепить шнур, если на потолке здесь не предусмотрены никакие крюки? Подходящая балка есть только в предбаннике, но достать до нее мне не хватает роста. Я забираюсь на лавку и пытаюсь дотянуться до нее, но через какое-то время лавка падает вместе со мной. Лежу на спине, моргаю. И теплый собачий язык проходится по моему лицу несколько раз, отмахнуться от него невозможно, и я сдаюсь. Я слишком пьян для того, чтобы стоять ровно. Ничего. Сделаю это завтра, когда протрезвею.
Поднимаюсь на ноги с большим трудом и оборачиваюсь на поскуливание: хаски смотрит на меня, наклонив голову набок. Кажется, что все это время он следил за мной. Я устал от этого навязанного общества, а потому делаю шаг назад и открываю дверь, путая входную с дверью в комнату. И неуклюже вываливаюсь на холод и снег. Собака прыгает через меня и убегает в ночь. Я смотрю ей вслед, счастливый пушистый хвост мелькает вдалеке. И от этого обидно до жути — словно я снова выпустил кусочек своего счастья. Снова остался один. Снова потерял то, что прямо в руки дала мне судьба. Без собаки дом становится больше, ощущение одинокости внутри подкрепляет мне убаюкивающее завывание метель снаружи, а я словно попадаю в бесконечную качку: мой мир раскачивается перед глазами. Но стоит мне упасть на постель, закрыть глаза, и мне становится хорошо и спокойно. И тепло. Главное, что тепло.

Луч солнца бьет по глазам. Мокрый собачий нос утыкается мне в ухо, в глаз, толкает меня в висок. По комнате разносится запах кофе, а на плите что-то ритмично постукивает. Я приоткрываю один глаз и вижу, что это Костян жарит яичницу, а на конфорке рядом со сковородой на огне стоит джезва с закипающим кофе:
— Осторожно, убежит же…
— У меня не убежит, — сурово парирует Костян. Он неспешно и уверенно достает тарелки и сервирует стол на двоих. Я вижу, что он уже успел оценить и нелепо скрученный ночью шнур, и мыло, и наполовину выпитую бутылку водки.
— Пес твой вчера случайно выбежал, — словно оправдываюсь я, — я не хотел…
— Вижу, что не хотел, — смягчается он, расставляя на столе тарелки с яичницей и разливая со кружкам кофе. К яичнице он добавляет салат, убирает бутылку водки назад на полку, неодобрительно цокнув языком.
— Не похож ты на людей, что к нам обычно приезжают. Те, кто приезжает бухать и веселиться, привозят с собой выпивку ящиками, и компанию. А те, кто — кататься, те с экипировкой сразу едут. И одежда у них подходящая.
— Так я и не думал, что здесь окажусь, — жму я плечами и выбираюсь из постели.
Видимо, Костян подбросил дров, пока я спал, потому что в доме тепло. И похоже, я наконец согрелся — мысль о том, чтобы выбраться из этого тепла наружу уже не приводит меня в священный ужас и страх перед холодом, как вчера вечером. Теперь меня в ужас приводит мысль о том, что вчера я чуть не совершил непоправимое. Мне стыдно за свою слабость.
— Я захватил тебе лыжный комплект. Сыну покупал, но он так и не приехал.
Чужая предусмотрительность для меня в новинку. Как и чужая забота.
— Спасибо, — растерянность свою я запиваю глотком кофе. Самого настоящего кофе, и именно так нужно праздновать встречу со своим счастьем. «Но откуда он это знает?»
— И за кофе.
— И за свитер, — он улыбается и передает мне сверток: мягкий, приятно пахнущий шерстью, с рождественскими мотивами.
— И за свитер, — повторяю я, как дурак, и тоже улыбаюсь — его улыбка заразительна.
Я смотрю на Костяна и вижу в нем себя. Странного. Нелепого. Пытающегося поделиться со мной своим жизнелюбием и счастьем. Умеющего радоваться малому. И ощущаю то, как сильно хочу начать свою жизнь с чистого листа.
— У нас пока три трассы, — рассказывает Костян, — синяя для новичков, зеленая подлинней и поспокойней и красная для экстремалов. Еще можно на снегоходах… Или вот упряжки, если интересно.
— Интересно, — киваю я. — Мне теперь все интересно. Покажешь?
С Костяном легко. Слово за слово, наша беседа не смолкает, пока мы не выходим на улицу, где над снежными шапками на сопках виднеются тонкие перистые облака, а передо мной расстилается ледяная гладь замерзшего озера. С противоположного берега пушатся высокие сосны и широкие основательные ели. Салаир весело прыгает по снегу, проваливаясь в него и тут же выныривая, я усмехаюсь, глядя на него и впуская в свою жизнь немного поэзии молекул.

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

На следующую осень

На свой оридж я не только рисую, но и пишу фанфики )

Например, московское модерн!АУ "Квартира на Патриарших"

 

И иллюстрация к нему: его величеству пришлось укоротить волосы, а его светлость вообще подстричь )

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Свидание под луной

И, собственно, два "рукава" истории пересекаются всего несколько раз, и то в основном благодаря Эжену и Снежане.

На самом деле, в моем каноне у них так ничего и не было, но я, как фанфикер со стажем, не мог не сочинить "вбоквеллы" и к своим историям )

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

За пределами мира

Второй, фэнтезийный "рукав" истории относится в основном к сестре короля Любомира - Снежане. Она умудрилась сбежать из их практически лишенного магии мира в совершенно другой - точнее, совершенно другие, ибо миров ей довелось увидеть множество. И приключения у нее были уже совсем другие.

В одном из них она и встретила своего темного эльфа, так что дочка у них получилась... немного отличающейся от всех остальных родственников )

Снежана - белка

Дарина - панда

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Счастливой охоты

Свадьба по расчету далеко не всегда бывает грустной, а династические браки - далеко не всегда неудачными.

По крайней мере, Ришар, сын короля Эжена, и Агнешка, дочь короля Любомира, характерами сошлись. И не только характерами )

Дофин Ришар - сокол

Принесса Агнешка - рысь

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Лесное семейство

Соседнее с Альвией королевство - Полония. В ней почти вся семья как на подбор:

Король Любомир - медведь

Его старший сын Анджей - волк

Младший сын Юзеф - лис

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Король-олень

Продолжая тему с "тотемами".

Король Эжен III - олень.

Простите, Ваше величество, так получилось

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Четыре рыжика

Почти каждый персонаж моего ориджа ассоциируется у меня с каким-нибудь животным.

Вся семья Дали - однозначно собаки. В конце концов, не даром девиз их рода "Служим верно". К счастью, собак в мире существует огромное множество, так что можно не повторяться )

Эрцгерцог Оливье Дали - колли

Его сестра Одетта Дали - спаниель

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Повелители Четырех Ветров

У меня оридж один, но у него как бы два "рукава": один - псевдоисторический роман про альтернативную Европу конца XV века, а второй - фэнтезийные приключения в разных мирах. Связаны они друг с другом только несколькими персонажами, которые были когда-то - в своей "прошлой жизни" - знакомы, отчего иногда друг друга вспоминают.

 

Данные рисунки относятся ко второй части - той, что фэнтезийная. Там Четыре Ветра могут принимать человеческую форму и состоят в подобии симбиотической связи со своими Повелителями.

Если что - Ветры тут изображены девушками )

 

 

Сын Дракона, блог «Валашский Замок»

Мужская мода XIV-XIX веков

Персонаж ориджа в разных образах - от XIV до XIX вв.

 


Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)