Что почитать: свежие записи из разных блогов

- Мое тело, - говорит, - Это храм, понимаешь?

- А как же. Мое тоже, - отвечаю со всей серьезностью.

Главное не уточнять, что языческий, с периодическими вакханалиями в виде горячих бутербродов на ночь и двух литров колы под сериал, а так да.

Я не пою про книжечки вовсе не потому даже, что выхожу с работы стабильно не раньше 19.30-20.00, нет, просто я как раз прочитала аж две книги про фейри, а грядет фейвраль, и вот тогда разом все расскажу, чтобы, значит, в тему.

А сейчас читаю про Элеанор Олифант, которая, как известно, в полном порядке, про нее тоже надо будет написать.

Мне тут давече сказали, что я книжки кушаю, заглатываю то есть. И как-то оно почти обидно. Задумалась.

Обожаю утро.

Зашла перед работой в магазин, потому что после будет некогда. На кассе мы с сотрудницей обменялись примерно одинаковыми взорами в духе "спа-а-а-а-ать", пообщались на смеси мычания, вздохов и жестов - такой вот утренний гобледдук, и разошлись.

По-моему, в какой-то момент я пыталась расплатиться по карте, не открывая глаз.

Чек она мне точно подписывала с закрытыми.

Никогда не думала, что стану тем человеком, который пропустит Валькину свадьбу, не увидит ее в белом платье (которое у нее красное) и не скажет дебильный тост за столом так, чтобы всем собравшимся было за меня стыдно (знаете, да, это чувство, когда косячит кто-то другой, а ебаный стыд накрывает вас?).

С другой стороны, я и не думала, что стану человеком, который узнает о том, что у нее кто-то есть только в момент, когда они уже прожили вместе почти год. Вот и верь потом в то, что близость духа расстояниям не подвластна. Может, конечно, дело в том, что там была близость не того градуса, не знаю.

Ничего из этого не конец света, просто обидно, что я залипла как муха в меду в Петербурге, а торжественный день пройдет в Москве и назначен на среду, последнюю неделю декабря. Помочь тут мог бы только маховик времени, да вот почти все маховики разбили в Министерстве еще в Ордене Феникса, и вообще...

Иногда мне кажется, что в нас нынешних от нас прежних не осталось почти ничего. Но это, скорее всего, простуда и усталость говорят, не слушайте, они те еще болтуны.

На вторую неделю декабревого аврала мы с коллегой подумываем разбить лагерь и на работе ночевать, а то только время зря тратить на возвращение домой и поездку обратно утром.

Ночью падаю на кровать, открываю ютуб и засыпаю. На прошлой неделе смотрела, как Бред Мондо критикует самопальные стрижки, на этой - как девочка с чудесным британским акцентом открывает адвент-календари.

А какие тревожащие признаки стресса вы замечаете за собой? х)

Знаете такое чувство, когда читаешь историю и понимаешь, что ничем хорошим она не может закончиться? Когда автор изначально загнал героев в такую ситуацию, из которой они не смогут выбраться, сохранив отношения и симпатии читателей?

Словом, хорошо, когда такое намеренно. Издеваться над персонажами - святое. Хуже, когда в итоге герои все равно как-то выруливают из патового положения, пожертвовав при этом вхарактерностью и здравым смыслом.

У меня тут главная героиня влюблена в парня лучшей подруги, самой-самой лучшей, лучше некуда. И я задумалась, как такое вообще разрулить? Даже если расстанутся голубки по своей инициативе, встречаться с бывшим лучшей подруги - ну такое. Даже если подруга умрет. Потому что только в мире Роулинг жениться на девушке своего умершего близнеца - это норма.

Автор мне на болевую точку наступил, я еще в школе всей этой динамикой пресытилась.

А книжка все равно хорошая.

Кофемашина утром вместо латте плюнула мне в чашку какой-то жижей, смутно напоминающей мои вчерашние крокодильи слезы над сделками, и в этот момент я осознала, что день просто обязан быть удачным.

Он говорит, что запросто отправился бы ради меня на край света, на самую кромку, за которой не то звездная бездна, не то раззявленная беззубая пасть вечности, не то и вовсе ничего нет. Пошел бы под парусом на закат, без компаса, привязал бы себя к рулевому колесу, чтобы не поддаться песням сирен, питался бы одними сушеными яблоками, солнечным светом да своей памятью, твердил бы днем и ночью лишь имя мое, и ничем бы в пути себя не запятнал.

Говорит: "поверь мне", говорит: "ну что же ты", говорит, что слово его крепче сна зимнего города, погребенного под снегом, вернее, чем то, что однажды все равно наступит весна.

Он говорит, что дошел бы до края света без сомнений и страха.

Вот только у света, как известно, нет края, потому он остается дома и продолжает меня терзать.