Что почитать: свежие записи из разных блогов

(Отыгрыш с Catherine Montgomery)



Ему стало ясно, что что-то случилось, едва лишь он завидел у крыльца коляску приходского священника, такую же старую и разбитую, как и ее владелец, и относительно новую — благодаря бесконечным вялотекущим болезням леди Монтгомери — двуколку доктора. Наверняка матушку снова хватил удар оттого, что она слишком долго стояла на солнце, ожидая его возвращения с таким беспокойством, будто Джон, ее ненаглядный мальчик, в сотый раз отправился на войну в далекие чужеземные страны, а не на встречу с адвокатом в Лондоне. Будь ее воля, она бы навечно привязала его к своей юбке, и он не мог не признать, что для женщины, потерявшей мужа и младшего сына, пережившей смерть и воскрешение своего первенца, подобное поведение было оправданно, но видит Бог, он неоднократно предупреждал ее, что добром это не кончится. О том, что несчастье могло приключиться не с пожилой, а с его юной родственницей, Монтгомери заподозрил лишь тогда, когда вошел в дом и столкнулся на лестнице с горничной мисс Кэтрин: лицо девушки покраснело от слез, а простыня, которую та несла на вытянутых руках, — от крови. Вторая горничная выносила таз с водой из ее спальни.
Бросив шляпу в ближайшее кресло, расстегивая на ходу фрак, но не расставаясь при этом с коротким хлыстом с резной рукоятью, который много лет служил ему талисманом и без которого он не садился на лошадь, Джон приблизился к приоткрытой двери, на секунду задержался, прислушиваясь к голосам, после чего толкнул дверь рукоятью и вошел в комнату племянницы...

читать дальше— ...Преподобный Фландерс, я рада вас видеть, но я еще не умираю.
Кэтрин, бледная, как полотно сорочки, в которую ее облачили, оправилась достаточно, чтобы позволить себе дерзить. За этой дерзостью прятались еще недопережитое потрясение, боль, и стыд — но не за то, что довелось увидеть доктору Эштону, оказывая ей помощь, а за то, как глупо всё получилось.
Она любила ездить верхом на закате, вскачь по лугу, пытаясь добраться до золотого горизонта, бесстрашно удаляясь от дома на несколько миль, объезжая рощу, в которой постепенно затихал птичий гомон, упиваясь коротким ощущением скорости и полной свободы.
Там, в роще, они и появились, вынырнули из густой тени почти бесшумно, подобно диким зверям. Две коренастые фигуры перегородили узкую просеку, и Кэт сперва попридержала лошадь, но тотчас же хриплое «да-а-амочка!» пробрало ее холодком.
Тот, что был повыше, поманил ее одной рукой, в другой покачивалась дубинка. Кэт невольно представила, как эта дубинка опустится на голову, когда ее стащат с лошади, а потом... Предательская слабость в руках и коленях заставила ее ослабить поводья, и Золушка попятилась, вызвав у двоих громил довольный смешок. Шаг навстречу — шаг назад. В кустах треснула ветка, и Кэтрин подумала: там третий. Не уйти. Не договориться. Ничего больше не будет, только боль, унижение, бесчестье — и глупая смерть где-нибудь в реке.
— Сюда, сюда давай, дамочка... Давай!
Кэтрин сжала поводья в кулаке. Уже всё равно. Но вам, скоты, я просто так не дамся.
— Щас! — бросила она, нарочито копируя выговор местных конюхов. А потом, как учили, прижала обе ноги к луке седла, усмиряя Золушку, натянула поводья — и изо всех сил хлестнула лошадь стеком, который держала в правой руке.
Серая кобылка никогда не знала ударов, нанесенных рукой хозяйки. Прежде та направляла ее, как никто другой, мягко, гладила и ласково трепала, угощала яблоками. От обиды Золушка громко заржала и взвилась на дыбы, прянув с места в галоп, прямо на тех двоих, что перекрывали ей путь.
Кэт опомнилась только через несколько минут. Неистовый прыжок, вдох, обжигающий, словно кипяток, выдох на вскрике, вторящие ей вопли громил вперемешку с грязными ругательствами, перекошенное лицо рядом с седлом, неожиданный тупой удар и безудержная скачка — прочь отсюда, домой!
Боль не утихала, превратившись из тупой в жгучую, и когда Кэтрин стала растирать бедро в надежде справиться с ушибом, то вдруг поняла, что юбка амазонки насквозь пропиталась кровью.
Совсем рядом с Истингтоном ее подобрал встревоженный егерь, который уже разыскивал по округе пропавшую мисс Монтгомери. Как раз вовремя, поскольку рана и шок довели девушку до грани обморока, она едва держалась в седле.
Доктору Эштону пришлось наложить швы — теперь нога Кэтрин будет навсегда обезображена шрамом. Теперь, как сказала леди Сара, дрожащей рукой поднося к губам стаканчик с каплями, она больше никогда не покинет дом одна, тем более верхом. Но более всего Кэтрин опасалась, как воспримет произошедшее сэр Джон.

Стоило ему переступить порог, как голоса смолкли и на него воззрились четыре пары глаз: матушка — с мольбой, доктор — со смущением, викарий — с укоризной, племянница — с опаской.
— Джон! — Леди Монтгомери ринулась к нему, ища в объятьях сына защиты и утешения, и, казалось, сама не знала, чего ей сейчас хочется больше: рыдать или возмущаться. — Ты только подумай! Подумай только, Бог ты мой!..
Преподобный старик Фландерс покачал головой, обходя кровать; доктор Эштон неуверенно хмыкнул. Джон мягко отнял у матери пустой стаканчик из-под капель и, передавая его доктору, охотно пообещал подумать, как только его посветят в суть происшествия.
— Мисс Кэтрин уверила нас, что, катаясь на лошади в роще, пропорола себе бедро острой веткой. — Доктор беспомощно развел руками, давая знать, что со слов пострадавшей никакими иными сведениями не располагает и вынужден против воли доверять ей, а не собственному зрению и опыту.
— Господь шельму метит, — буркнул священник.
— Дрянная девчонка, — добавила леди Монтгомери.
Джон понимающе кивнул. Попросив всех троих удалиться, выдвинул кресло на середину комнаты, уселся спиной к распахнутой настежь двери, закинул ногу на ногу и, легко постукивая хлыстом по сапогу, обратился к племяннице:
— Ну, докладывай, боец лихой. Что с тобой приключилось?

Кэтрин попыталась сесть ровней, но мягкие подушечки были так хитро уложены, чтобы держать девушку в полулежачем положении, отчего она выглядела совершенно беспомощной. Ей не хотелось рассказывать, не хотелось оправдываться и уж тем более снова, рассказывая, переживать произошедшее. Было очень зябко и жалко себя. Будь ее воля, Кэтрин сейчас свернулась бы в комочек, закрывшись с головой, лишь бы скорее пробудиться от дурного сна...
Но за девять лет, что она провела под опекой бабушки, Кэтрин четко уяснила: все неприятности и болезни — это исключительно ее вина. Простыла — от безалаберности, порезалась или укололась — раззява, а напоролась на нож бандита... ох, сколько тут можно порассказать о ее глупости! И главное — какое беспокойство и огорчение она доставляет родным, которые столько для нее сделали...
Но если в слова леди Сары она уже приучила себя не вслушиваться, зная все упреки наизусть, то полковник говорит так же метко, как и стреляет. Что ж, придется вынести и это.
— Идея прогуляться сегодня в роще была крайне неудачной. Мне следовало быть осмотрительной, сэр, но, увы, я такой не была. — Это было сказано совершенно искренне и к тому же не пришлось углубляться в подробности. — Полагаю, доктор Эштон успел сообщить вам, что травма не серьезна.
Кэтрин улыбнулась дяде.

Тот досадливо поморщился, как если бы услышал нечто, адресованное совсем не ему.
— Я не прошу тебя трактовать мнение доктора. Я не спрашиваю тебя о причинах того, что с тобой случилось. Я лишь хочу знать, что это было за дерево, в какой части рощи стояло, особняком или в группе, чтобы завтра же срубить его под корень.

Намек был чрезвычайно прозрачен. Даже если Джон Монтгомери, выпроваживая из комнаты доктора, и не услышал от него, насколько ее рана была не похожа на «распоротую веткой», то, зная ее умение ездить верхом, предположить такую ошибку трудно. А он знал. Как знал и то, что веткой Кэтрин не напугать.
— Вы правы, кто-то еще может пострадать... Нужно сделать так, чтобы ходить в рощу было безопасно.
Мстительное чувство было следующим из тех, что овладели Кэтрин в ответ на намерение полковника «срубить дерево под корень», затем воспоследовал зов здравого смысла, и только потом, ковыляя, подошло человеколюбие.
— Но, может, лучше просто их огородить? Эти два дерева в северной части рощи, одно повыше, другое пониже... У одного ветки очень уж острые, а у второго — слишком тяжелые. И, кажется, они напоены отнюдь не дождевой водой.

Джон с притворным сожалением покачал головой.
— Я знаю, ты любишь природу, Кэтрин, и оттого забываешь, что ограды не мешают растениям продлевать под землей свои корни и рассеивать по воздуху семена, а я не собираюсь потворствовать дальнейшему распространению подобных вредоносных видов.
Выпрямившись в кресле, он слегка наклонился вперед.
— Я не хочу, чтобы в этой роще пострадал кто-то еще, это верно. Но для того чтобы вырубить целую рощу, мне достаточно того факта, что пострадала ты.
Он встал, одной рукой поднял кресло за спинку, вернул его на прежнее место у стены и, ткнув рукоятью хлыста в сторону девушки, добавил:
— Ты, дорогая моя, выбралась живой из ядовитых зарослей. Это дает мне повод тобой гордиться.

Бледные щеки Кэтрин чуть порозовели: дядя был скуп на одобрения, но если уж и давал, то они стоили очень дорого. И это определенно было одним из лучших.
— Спасибо, сэр... дядя Джон, — сказала она. — Но, боюсь, вырубку этих деревьев запрещает закон, даже на своей земле.

— Да, но закон не запрещает дуть ветру, и если завтра над рощей пронесется ураган и повалит парочку не самых крепких деревьев, никто не осудит землевладельца, не так ли?.. Всё в руках Господа нашего.
С этими словами Монтгомери покинул спальню племянницы, бесшумно закрыв за собой дверь.

Кэтрин откинулась на подушки. Усталость неожиданно покинула ее, уступая место удивлению. С того дня она понемногу стала осознавать, что теперь, покинув пансион, она будет практически всё время проводить в обществе дяди и узнавать его по-настоящему.

* * *
Шли дни. Кэтрин не заговаривала о случившемся иначе, чем в прежней своей версии, а рана, содержащаяся в чистоте, заживала довольно быстро. О вредоносных деревьях она и вовсе молчала. Свое вынужденное безделье девушка заполняла чтением книг и вышиванием, печалясь лишь о том, что совершенно лишена возможности видеть Эмброза и ее день рождения теперь отнюдь не будет праздником.
А когда она понемногу стала спускаться вниз, в гостиную, у нее появился новый компаньон — дядюшкин ирландский волкодав. Когда-то беспомощный кутенок, Вольфганг вымахал в громадного зверя, признававшего власть исключительно и только за полковником, а тот позволял ему беспрепятственно путешествовать по всему этажу. Сейчас пес был уже немолод, и уважение ему, как почтенному пожилому господину, полагалось надлежащее. И вот в один прекрасный день девушка и пес встретились у камина и сдружились посредством молока и белого хлеба. Во всяком случае, после угощения Вольфганг позволил себя погладить и улегся у ее ног.

Джон приблизился сзади и, держа одну руку за спиной, другую положил на спинку кресла, в котором угнездилась племянница.
— Ты позволила этому старому лодырю лишить тебя ужина?
Тот сонно повел ушами, но головы не поднял.

— Я отблагодарила Вольфганга за то, что он составил мне компанию. — Кэтрин пошевелилась, пытаясь заглянуть себе за спину. — Разве доброе дело не стоит хотя бы небольшой награды? Да и в силу возраста господин пес, мне кажется, заслужил некоторую поблажку.

— Надеюсь, он не наболтал тебе лишнего? Например о том, что находится здесь.
Монтгомери сделал шаг вперед и поставил небольшую деревянную коробку с темной крышкой, инкрустированной серебром, на столик, слегка потеснив пустую чашку из-под молока и блюдце с хлебными крошками.

Кэтрин потянулась к коробке, положила ее себе на колени, несколько раз нерешительно погладила узоры на крышке, прежде чем открыть. Строгая шкатулка, в такой не бывает безделушек...
Когда крышка была поднята, у девушки вырвалось восхищенное «ах!». В обитых черным бархатом недрах лежал новенький ремингтон и коробочка с патронами.
— Это мне?!

— Как видишь, — Джон облокотился о каминную полку. — Когда окончательно поднимешься на ноги, я покажу тебе, как с ним обращаться. А до тех пор не трогай. Убери и постарайся сделать так, чтобы леди Монтгомери не узнала об этом подарке — ради ее же спокойствия.

Кэт закрыла коробку, положила на нее обе ладони.
— Спасибо, дядя Джон. — Она улыбнулась с искренней благодарностью, но следующая фраза уже прозвучала ощутимо жестче: — Теперь ни одно дерево не посмеет зацепиться за мое стремя.

Тот кивнул, подтверждая, что не видит никакой иной причины иметь при себе оружие, кроме как на случай выезда на природу.
Между тем Вольфганг встал, встряхнулся, потянулся, принял самый суровый вид, на какой только был способен, и, слизнув с блюдца крошки, сунулся мордой в чашку в надежде найти еще молока хотя бы на самом донышке, а когда надежда не оправдалась, крайне расстроенный, ткнулся носом в руку юной мисс.

Кэтрин нагнулась, лаская собаку, но какая-то непрошенная мысль заставила ее замереть на мгновение.
— Молочница принесла в дом сплетню о том, что снова объявилась гончая дьявола, преследующая путников. А некоторые считают, что этот пес никогда не трогает невинных. Только тех, на ком есть тяжкое преступление, вроде двоих бродяг, при которых нашли пять пар золотых серег... — Глаза у мисс Монтгомери сделались не теплее, чем у ее дядюшки в дурном расположении духа. — Как по-вашему, стоит ли доверять этим суевериям?

— Не стоит, — отозвался Джон, проводя пальцами по краю полки, словно единственное, что его сейчас интересовало, это то, насколько добросовестно вытерта в доме пыль. — Куда правдоподобнее звучит версия кухарки, которая то и дело наведывается на рынок, а потому с уверенностью может утверждать, что вот уже с неделю городские власти разыскивают по всей округе банду из дюжины беглых преступников. Впрочем, численность банды явно преувеличена, учитывая, что двое из них уже имели несчастье повстречаться в лесу с волками. Но поскольку егерь Робертсон знает наверняка, что волки в наших краях не водятся, остается предполагать, что это были, — он посмотрел на пса, — всего лишь гончие дьявола... Или незадачливого охотника, который не сумел удержать свою свору от нападения на чужаков, случайно оказавшихся у него на пути. — Перевел взгляд на племянницу. — Что же касается пяти пар золотых серег, то это чистая правда.

Кэтрин вздохнула.
— Можно было бы предположить, что достойного джентльмена теперь одолевает чувство вины... Но не печалится лесоруб, убравший с просеки сухое дерево, в котором не было ничего, кроме опасности для путников. — Она выпрямилась в кресле, расправляя плечи. — Я встану на ноги совсем скоро, дядя Джон. Помните о своем обещании.

— Достойный джентльмен свое слово сдержит, — заверил тот и кивнул на коробку в ее руках. — А ты сдержи свое: спрячь это, пока местные сплетники не донесли до ушей леди Монтгомери, что я вооружил тебя артиллерийской пушкой, дабы отныне ты самостоятельно прокладывала себе дорогу сквозь чащу, не потеряв при этом ни одной золотой серьги...