Предыдущая глава
На самом деле Чуси несколько дней не покидал календарь вовсе не из-за того, что он был обескуражен переменчивым отношением
[1] Сяо Наньчжу, а потому, что возникла проблема с Няньшоу — и проблема эта была нешуточной.
Няньшоу был свирепым зверем, возникшим между небом и землёй из сплетения вредоносной энергии, поэтому, несмотря на то, что он был приручен Чуси с самого раннего возраста, по степени редкости он, можно сказать, принадлежал к вымирающим видам. В глубокой древности таких, как он, свирепых зверей было немало — согласно «Каталогу гор и морей»
[2], тогда они были всё равно что гималайские медведи, тигры и гориллы в зоопарке. Однако из-за изменений окружающей среды и влияния людей многие мифологические животные и монстры были полностью истреблены, не осталось даже гибридов.
читать дальшеНесомненно, Няньшоу вырос таким большим во многом благодаря трепетной заботе Чуси, но в ещё большей степени потому, что детство таких, как он, зверей было очень продолжительным. При всех своих колоссальных размерах и свирепой внешности он по человеческим меркам оставался младенцем, который ещё не научился говорить. По счастью, у Чуси хватило терпения, сдерживая свой не слишком добрый нрав, растить это лепечущее чудовище в течение всего этого времени.
До сих пор ум Няньшоу будто застыл в своём развитии, но в последнее время Чуси начал замечать, что детство его питомца вот-вот закончится. Он перестал носиться вокруг и жрать всё подряд, а когда хозяин читал ему нотации, он наконец начал что-то понимать. Однако с окончанием детства в организме произошла ещё одна неудобная перемена, а Чуси всё не отходил от Няньшоу ни на шаг, будто глупый отец, с жалостью глядя на своего свернувшегося калачиком, будто раненый зверёк, питомца.
Когда он тысячелетия назад вынес этого малыша из сырой и холодной пещеры, тот был размером с настоящего щеночка, и чтобы выкормить его, Чуси отдал Няньшоу на псарню обычной человеческой семьи. Хоть этот слабоумный пёсик выучился лаять точь-в-точь как обычная собака и так до сих пор и не отвык от этой привычки, в скором времени ему предстояло превратиться в подростка — и Чуси по этому поводу испытывал смешанные чувства. Вместе с этим у него в сердце накопилось столько переживаний и проблем, что ему было попросту не до пустых мечтаний.
***
В день Чуи он опять всю ночь напролёт просидел с Няньшоу и как раз отдыхал в календаре, когда перед ним внезапно объявилось едва сформировавшееся наваждение. Расспросив его, Чуси узнал, что мастер календаря угодил в большую беду.
Само собой, едва Чуси услышал об этом, как тотчас бросился туда, позабыв обо всём. Поскольку Няньшоу всё ещё страдал от недомогания, Чуси вынужден был оставить его дома, попросив находящегося по соседству Даняня побыть с ним.
К тому времени вышедший сверхурочно Цинмин уже почти успел совладать с угрозой. Когда глазам Чуси предстал этот злившийся на него тысячелетиями тип, который по-прежнему не мог разобраться ни в личных делах, ни в служебных, предпочитая игнорировать настоящее положение дел [3], то, досадуя, что железо так и не становится сталью [4], Чуси не удержался от замечания:
— Столько лет прошло, а ты ничуть не изменился.
Лицо Цинмина перекосилось. Он много лет не видел Чуси и первым, что он от него услышал, была эта язвительная фраза, от которой в его душе всколыхнулся гнев. Когда Цинмин был мал, он видел в Чуси старшего брата — тогда немногие духи календаря, принадлежащие к его поколению, кем бы они ни были, почтительно величали его Чуси-цзюнем.
Более того, когда Цинмин только появился на свет, он был слабым и жалким духом календаря, и если бы не наставления и забота этого божественного покровителя, то, как знать, может, не прошло бы и сотни лет, как он сгинул бы — и точно не смог бы, дожив до сегодняшнего дня, войти в число всенародно почитаемых традиционных праздников и сезонов сельскохозяйственного календаря. Однако та ненависть, которую Цинмин питал по отношению к нынешнему холодному и жестокому Чуси, не имела никакого отношения к тем тёплым чувствам, оставшимся в прошлом. Поэтому теперь он не мог не скривиться при виде Чуси — опустив меч Цюшуан, он поджал губы и сухо произнёс:
— Изменился я или нет — о том не вам судить. Прежде всего Чуси-цзюню следовало бы позаботиться о себе. Что до меня… то я больше не стану беспокоить Чуси-цзюня.
Сказав это, Цинмин, невзирая на то, что сам вызвался помочь в день Чуи, попросту сбежал, предоставив Чуси и Сяо Наньчжу разбираться со всем этим бардаком. Чуси, посмотрев ему вслед, не стал его останавливать.
Державший на руках окровавленную девочку дух календаря устремил взгляд на Сяо Наньчжу. Хоть тот сам выглядел немногим лучше девочки, стоило ему ощутить на себе взгляд Чуси, как залитое кровью, помрачневшее от слов Цинмина лицо тут же разгладилось. Подняв испачканную в крови руку, он помахал Чуси, и на его губах расцвела на редкость тёплая улыбка.
— А ты не особенно торопился.
В упрёке мастера крылся некий оттенок интимности, и Чуси сам не понимал, почему при этих словах в его душе всколыхнулась неизъяснимая тайная радость. Он не знал, что происходило с Сяо Наньчжу все эти дни, пока его самого не было рядом, но в отношении мастера к нему как будто что-то неуловимо переменилось. Вполне объяснимо, что прежде, когда Чуси проявлял холодность, Сяо Наньчжу не желал на неё отвечать, но теперь он по неведомой причине сам проявил инициативу.
Строя про себя всевозможные догадки, Чуси помог мастеру календаря по-быстрому разобраться с наваждениями и прибраться на «месте преступления» — и вот теперь они неспешно беседовали, стоя позади толпы. Попыхивая сигаретой, Сяо Наньчжу внезапно произнёс ту игривую фразу:
— А ты подумай хорошенько… это — любовный недуг.
Услышав это, Чуси оцепенел. Его брови взлетели вверх, на лице отразился испуг, по смертельно бледным щекам разлилась краска, а сердце бесцеремонно стиснула какая-то неведомая сила. Он прекрасно знал, что Сяо Наньчжу невоздержан на язык и не может устоять перед тем, чтобы постоянно подшучивать над окружающими. Эти эмоциональные взлёты и падения заставили Чуси, изначально столь неприступного, выглядеть так, будто он и сам заразился мирскими пороками [5].
Казалось, желания Чуси в самом деле невероятно легко удовлетворить; видя это, Сяо Наньчжу ощутил крайнюю беспомощность и до некоторой степени внутренний разлад. Это чувство отличалось от сопереживания, которое он испытывал раньше — в его сердце в самом деле произошла перемена. Пусть его пульс не раз учащался в присутствии Чуси, теперь его влекла к себе не столько прекрасная внешность духа календаря, сколько его прекрасная душа. В конце концов, столь чистые и невинные души сейчас столь же редки, как уникальные музейные реликвии [6]. Поглощённый этими переживаниями Сяо Наньчжу — обычный смертный — в самом деле не мог себя контролировать. А потому, будучи тем, кто он есть, молодой и привлекательный мастер календаря ляпнул эту легкомысленную глупость и, вновь затянувшись, улыбнулся духу в красном сквозь завесу ночного тумана:
— Нечасто удаётся так рано уйти с работы, да и от дома недалеко. Почему бы нам не прогуляться вместе… а, Чуси?
***
Организму Чуси всегда была свойственна уязвимость — при том, что он обладал непревзойдённой божественной силой и несгибаемым духом, он мог заразиться наваждениями по любой, самой пустяковой причине [7]. Перед этим ему уже случалось поддаваться воздействию незначительных по силе страстей — ревности и похоти, из-за чего он совершил непростительный проступок в отношении Сяо Наньчжу. Вся беда была в том, что он был особенно уязвим для низкоуровневых наваждений — и чем наваждение слабее, тем опаснее оно для Чуси. Для того, чтобы справиться с кровавыми бедствиями, Сяо Наньчжу отправил на поиски Чуси низкоуровневого голодного духа, и тот при кратком контакте успел запятнать его тело. И теперь, когда Сяо Наньчжу вёл за собой сквозь толпу притягивающего внимание своим грозным видом духа календаря, приставшее к Чуси чувство голода нежданно-негаданно разбушевалось.
Поначалу Сяо Наньчжу этого не замечал, но при виде того, как его спутник, не говоря ни слова, глазеет на расположенные в два ряда по обе стороны улицы Люшуй лотки с закусками, он подумал, что это странно, а потом обратил внимание на то, как обычно суровый и бесстрастный дух календаря проводил взглядом девушку с цзяньбин гоцзы [8] в руках и внезапно обо всём догадался.
— К тебе привязался голод того наваждения? — спросил он, потирая лоб.
— Да… я и правда… немного голоден, — ответил Чуси, словно вынырнув из забытья.
Сбитый с толку дух календаря ощущал, как его волю подтачивает какое-то очень странное чувство: яркие краски и экзотические ароматы еды попросту лишали его способности двигаться. Бессознательно облизнувшись, Чуси покраснел, и Сяо Наньчжу поспешно опустил взгляд и отвернулся, судорожно пытаясь хоть на что-то отвлечься от обуревающих его нечистых помыслов.
Людей испокон веков одолевало множество страстей, но самой примитивной из них остаётся голод. Люди страдают от него с рождения, однако в детстве это желание остаётся чистым, пока оно порождено простым инстинктом. Но по мере того, как человек вырастает, вкусовые сосочки на кончике его языка порождают пристрастие к излюбленным вкусам — и люди жаждут сладкого, сходят с ума по солёному и пряному, а их одержимость мясом просто не знает границ. Тогда еда превращается для них в своего рода помешательство — в таких условиях и зарождается наваждение, имя которому голод.
Глубокой ночью на заставленной лотками улице аппетитный запах жареных лепёшек смешивался с доносящимся с другой стороны улицы благоуханием жареных каштанов. Хозяйка одного из лотков варила ароматный суп с вонтонами, а на обочине старушка продавала студень в соусе, источающий сладковатый запах кунжутного масла. Совершённые здесь убийства не могли не повлиять на бойкую торговую улочку, и теперь, возможно, благодаря тому, что кровавые бедствия были уничтожены, нависавший над ней тошнотворный дух постепенно рассеялся. На короткое время улица опустела, так что никто не мешал прогуливающимся по ней Сяо Наньчжу и Чуси.
Хотя голод затмил разум Чуси, который только и знал, что хватать все подряд закуски и без остановки их уплетать, наблюдающий за ним с сигаретой в зубах Сяо Наньчжу заметил, что даже в таком состоянии дух календаря умудрялся сохранять безупречные манеры — и это почему-то показалось ему крайне занятным.
— Вкусно тебе?
— Да.
— А это нравится?
— Угу.
— А вот это?
На это Чуси уже не ответил.
Он выглядел как заправский гурман. Чувствуя, что Сяо Наньчжу попросту дразнит его от нечего делать, Чуси попросту перестал обращать на него внимание. В кои-то веки одержимость наваждением не доставляла проблем — и это было для мастера календаря довольно непривычно. Как бы то ни было, он обнаружил, что такой вот простодушный вид, столь отличный от обычного образа Чуси, ему очень нравится.
Эти чувства были далеки от здравого смысла, однако Сяо Наньчжу предпочитал этого не замечать, просто знай себе продолжал смотреть на Чуси. В этот момент они стояли плечом к плечу, словно два взрослых человека, которые только начали встречаться. Со стороны они казались прекрасной парой, и в ночном тумане между ними на миг возникла непостижимая атмосфера. Заметив, что в уголках губ Чуси остались прилипшие крошки еды, Сяо Наньчжу прищёлкнул языком и, бездумно протянув руку, стёр их.
— Ешь как следует, чтобы утолить голод — и откуда он только взялся? Ты подумай, никак не проходит — нельзя тебе всё-таки заражаться от наваждений… Эй, эй, ешь помедленнее, а то ты сейчас — вылитый А-Нянь!
Тёплые подушечки пальцев Сяо Наньчжу пахли табаком, и снедаемый жутким голодом Чуси внезапно замер, ощущая, как пальцы мастера календаря несколько раз небрежно прошлись по его губам, и, не сдержавшись, сглотнул. Уголки глаз Чуси внезапно заалели, и, приоткрыв рот, он попробовал пальцы Сяо Наньчжу на вкус, будто какое-то лакомство.
Примечание Шитоу Ян (автора):
Ай-яй, мне немного стыдно~~
Примечания переводчика:
[1] Переменчивое отношение — в оригинале 不冷不热 (bùlěngbùrè) — в пер. с кит. «ни холодный, ни жаркий».
[2] «Каталог гор и морей» 山海经 (shānhǎijīng) — древнекитайский трактат, описывающий реальную и мифическую географию Китая и соседних земель и обитающих там созданий.
[3] Игнорировать положение дел — в оригинале 拎不清 (līn bù qīng) — в букв. пер. с кит. «нести непонятное, мутное, беспорядочное», о неорганизованном человеке или о том, кто «не догоняет» — ему объясняют снова и снова, а он никак не может понять; в переносном смысле — «не разбираться в современных вопросах», быть оторванным от жизни, отсталым и непрактичным».
[4] Досадовать, что железо не становится сталью 恨铁不成钢 (hèn tiě bù chéng gāng) — обр. в знач. «ждать от человека слишком многого», «быть требовательным», а также «раздосадованный».
[5] Мирские пороки — в оригинале 烟火气 (yānhuǒqì) — в букв. пер. с кит. «атмосфера дыма и огня очага», обр. в знач. «обывательские вкусы, мирские привычки».
[6] Музейные экспонаты 老古董 (lǎo gǔdǒng) — в переносном значении — «человек старой формации, консервативный».
[7] Пустяковая причина — в оригинале 风吹草动 (fēng chuī cǎo dòng) — в пер. с кит. «дуновение ветра, колыхание травы», обр. в знач. «едва заметное движение; малейшие перемены; пустяковое происшествие».
[8] Цзяньбин гоцзы 煎饼果子 (jiānbǐng guǒzi) — блины (или лепёшки) с разнообразной начинкой. Популярный вид фаст-фуда, традиционное блюдо северо-восточного Китая.
Следующая глава
Комментарии