Старый замок21 читатель тэги
Автор: Арабелла
#Дамский вопрос искать «Дамский вопрос» по всему сайту с другими тэгами
Совершеннолетие в средние века (Девушки)
Незамужняя девушка становилась совершеннолетней в 16 лет. Вступала в права наследования, могла потребовать отчета у опекуна, ну и вообще, несмотря на то, что женщина в Средние века всегда была под мужской опекой, совершеннолетие давало ей некоторые права и свободы.
Если девушка выходила замуж, то совершеннолетней она начинала считаться автоматически.
Но! Только если она уже достигла 14 лет. То есть достигла брачного возраста не только по церковным законам, но и по мнению государства.
скрытый текстЧто касается 12 лет, то это как раз установленный церковью брачный возраст (он же возраст сексуального согласия, и он же возраст полового созревания). До него девушка считалась даже не несовершеннолетней, а скорее малолетней. Изнасилование, например, считалось с отягчающими обстоятельствами, если жертве было до 12 лет. Браки, заключенные до 12 лет, были полузаконными, потому что не подлежали консумации, и в подавляющем большинстве случаев их заключали просто на будущее, ради союза между семьями.
Более того, вот этот возраст между 12 и 14 годами был довольно спорным, потому что брачный возраст 12 лет был установлен в VI веке, и к Высокому Средневековью эта планка была уже слишком низкой. Поэтому вопрос о браке девочек до 14 лет решался индивидуально - в зависимости от того, начались у них уже менструации или нет.
Однако и цифра 25 тоже не случайна - нередко девушкам оставляли наследство, которое до достижения ими какого-то возраста продолжало оставаться в управлении опекуна. Чаще всего это было именно 25 лет. Плюс, именно незамужних работающих женщин старше 25 лет (то есть юридически максимально независимых для девиц и самостоятельно себя обеспечивающих) впервые начали называть "старыми девами" - термин появился в налоговых документах.
Ну и добавлю, что в некоторых городах, с целью борьбы с проституцией, женщинам до 40 лет было запрещено жить самостоятельно, без отца, мужа, опекуна (исключение - женская прислуга). Но я подумала, что предлагать вариант совершеннолетия в 40 лет - это уже перебор))
Данные о совершеннолетии взяты из "Proof of age of feudal heirs in medieval England" Sue Sheridan Walker, а она там ссылается на Брактона. Остальное - из канонического прав, Вестминстерских статутов, налоговых документов, завещаний и местных законов различных городов, в частности Ковентри.
Если девушка выходила замуж, то совершеннолетней она начинала считаться автоматически.
Но! Только если она уже достигла 14 лет. То есть достигла брачного возраста не только по церковным законам, но и по мнению государства.
скрытый текстЧто касается 12 лет, то это как раз установленный церковью брачный возраст (он же возраст сексуального согласия, и он же возраст полового созревания). До него девушка считалась даже не несовершеннолетней, а скорее малолетней. Изнасилование, например, считалось с отягчающими обстоятельствами, если жертве было до 12 лет. Браки, заключенные до 12 лет, были полузаконными, потому что не подлежали консумации, и в подавляющем большинстве случаев их заключали просто на будущее, ради союза между семьями.
Более того, вот этот возраст между 12 и 14 годами был довольно спорным, потому что брачный возраст 12 лет был установлен в VI веке, и к Высокому Средневековью эта планка была уже слишком низкой. Поэтому вопрос о браке девочек до 14 лет решался индивидуально - в зависимости от того, начались у них уже менструации или нет.
Однако и цифра 25 тоже не случайна - нередко девушкам оставляли наследство, которое до достижения ими какого-то возраста продолжало оставаться в управлении опекуна. Чаще всего это было именно 25 лет. Плюс, именно незамужних работающих женщин старше 25 лет (то есть юридически максимально независимых для девиц и самостоятельно себя обеспечивающих) впервые начали называть "старыми девами" - термин появился в налоговых документах.
Ну и добавлю, что в некоторых городах, с целью борьбы с проституцией, женщинам до 40 лет было запрещено жить самостоятельно, без отца, мужа, опекуна (исключение - женская прислуга). Но я подумала, что предлагать вариант совершеннолетия в 40 лет - это уже перебор))
Данные о совершеннолетии взяты из "Proof of age of feudal heirs in medieval England" Sue Sheridan Walker, а она там ссылается на Брактона. Остальное - из канонического прав, Вестминстерских статутов, налоговых документов, завещаний и местных законов различных городов, в частности Ковентри.
Жизнь средневековой женщины
Джудит Беннетт о том, как изучалась и изучается жизнь средневековых женщин (пересказ Миллы Коскинен)
Когда феминистки в конце 19-го века начали сплачивать ряды, они довольно быстро обратились к средним векам: как женщины получали образование? Какой работой они занимались? Какие законные права они имели? Занимались ли они политикой?
скрытый текстСобственно и сегодня есть сотни феминистов-средневековщиков, изучающих с этой точки зрения философию, науку, искусство, музыку, религиозные тексты. Это настоящая элита, имеющая долгое и дорогое образование, знающая старые языки и наречья. Их проблема в том, что они пытаются проникнуть в прошлое женской истории, изучая разрозненные и не всегда достоверные источники, написанные, по большей части, мужчинами. Тем не мнее, их влияние на умы тех, кто только начинает карьеру историка, нельзя недооценивать. Например, тех студентов и молодых ученых, которые убеждены в том, что сегодня женщина живет в некоем золотом веке свободы и неограниченных возможностей, которые были получены совсем недавно, ждет довольно много сюрпризов при изучении Средневековья.
Для начала, Средневековье – это невероятно долгий период длиной во множество столетий: раннее средневековье (500 – 1000 гг), среднее (1000 – 1300 гг) и позднее (1300 – 1500 гг).
Во-вторых, большое значение имеет исторический контекст условий жизни и событий изучаемого периода. В третьих, совершенно невозможно делать какие-то выводы о европейской средневековой женщине, не принимая во внимание «женский вопрос» и способы его решения в сопредельных Европе странах.
Примером того, как модифицировались наши представления о средневековой женщине, может служить эссэ Эйлин Пауэр о женщинах в томе «Наследие Средних Веков» (1926 г). Эта работа до сих пор является одной из самых влиятельных при формировании взглядов на место женщины в мире средних веков, но вот ведь беда: это эссэ – не совсем то, что Пауэр, историк и преподаватель в лондонской высшей экономической школе, написала изначально. Издатели просто потребовали, чтобы она его переделала, потому что оно, по их мнению, было «недостаточно уважительным к а) женщинам, б) церкви и в) правилам приличия». Это из ее письма подруге, которое она зло подписала «нянька в детском саду, во время урока вышивания».
Но даже в выхолощеном виде, эссэ Пауэр, сосредоточенное на ситуации центральних и поздних средних веков, дает хорошее представление о статусе женщины того времени по отношению к мужчине.
Пауэр утверждает, что, во-первых, здесь имеет место быть сильное расхождение теоритеческого представления о роли женщины в обществе, каким оно виделось тогдашними социологами, и практикой повседневной жизни. Как минимум, путаница и противоречия теорий делали их просто неприменимыми в быту. Во-вторых, Пауэр оценивает довольно благосклонно общий социальный статус средневековой женщины того периода. Она отмечает, что сложности, разумеется, были. Не могли даром пройти сочинения, сочащиеся ненавистью к женщине, законы, как бы подразумевающие, что женщина – существо неполноценное, сама социальная структура, во многом наделяющая мужчину правами над женской жизнью и бытом. Но, на самом деле, между мужчиной и женщиной тех времен существовал некий корявый, но прочный балланс сил, в которой позиция женщины не была ни неполноценной, ни доминирующей. В третьих, Пауэр оценивает тот период для женщин вцелом если и не «золотым», то достаточно хорошим. Всё это доказывается примерами из жизни феодальных леди, горожанок и крестьянок.
Разумеется, после Пауэр были предприняты и другие попытки проанализировать жезнь средневековой женщины, даже неколько : в 30-х, 60-х и 90-х годах. Современный взгляд на этот вопрос заключается в том, что на судьбу отдельного человека в средневековом обществе влияли три фактора: раса, класс и пол. Но даже это триединство только начинает раскрывать «женский вопрос Средневековья».
Для начала, женщины были разные: кто-то оставался одиноким на всю жизнь, отвергая замужество как таковое. Другое выходили замуж настолько рано, что их жизнь определялась ролью жены, матери и хозяйки. Третьи рано вдовели, и тогда наступала их совершенно новая жизнь с непривычным статусом. Четвертые более или менее плавно переходили из одного состояния в другое. Трудно ожидать, чтобы менталитет женщин, живущих такими разными ценностями, был идентичен.
Во-вторых, принадлежность к определенной религии формировала и менталитет, и вполне бытовую, ежедневную рутину, не говоря уже о социальном статусе женщины. Христианство, иудаизм, мусульманство, мистицизм, ортодоксальные и мистические ответвления – каждое привносило что-то свое и внутри общины, и в социуме вцелом.
В третьих, жизнь свободного человека сильно отличалась от жизни батрака, а жизнь того – от жизни раба. В четвертых, чисто культурные различия: Европа населялась различными этническими группами, каждая из которых привносила свои культурные традиции, которые в отношении к женщине далеко не всегда были «переферийными», и это тоже со временем начинало влиять на социум.
Далее, существовали различия для приличных женщин и проституток, начиная с одежды и жилья, и заканчивая манерой поведения. И, наконец, региональные различия. К поздним средним векам, если не раньше, Европа четко разделилась в плане замужеств на два региона: на севере и западе женщины, не принадлежащие к аристократии, выходили замуж позже, и за мужчин более или менее своего возраста. К тому же, некоторое количество женщин не выходило замуж, не становясь при этом монахинями. На юге и востоке девушки выходили замуж рано, как правило, за мужчин вдвое старше, и незамужние уходили в монастыри.
Какого-то единогласия по вопросу среди историков, тем не менее, не существует. Историк Клапиш-Зубер возмущается положением женщин в средневековой Италии, где среднестатистическая девушка к 18 годам была уже матерью двоих детей и замужем за человеком вдвое старше себя. Клапиш-Зубер считает, что эти бедняжки проводили лучшие годы в подчинении старым мужьям, и, овдовев, оказывались в невыносимых обстоятельствах. Историки же Стэнли Чознацки, Елена Розенберг, Томас Кун и другие возражают, утверждая, что при таком подходе к делу совершенно не учитывается инициативность и способность к социальным маневрам женщин, для которых эти условия были естественными во многих поколениях. Не лучше обстоит дело и в северном регионе: здесь мечи скрестили Марианна Ковалевская и Джереми Голдберг. Их разногласия касаются процента женщин, проживавших в средневековых городах Англии.
Случаются и откровенные ляпы. Например, одна группа историков невзначай создала некий архетип эмансипированной средневековой женщины, изучая документы по сбору налогов, листы гильдий и регистры недвижимости. То ли случайно, то ли нет, от их внимания ускользнуло, что документы говорят о «вдовах», а не о «женщинах» в целом. А вдовы были совершено отдельной историей в плане прав и обязанностей перед короной.
Были, правда, общие моменты в жизни средневековых английских женщин, независимо от того, к какому социальному слою они относились. Аристократки не заседали в парламенте, горожанки не становились мэрами, а крестьянки – бейлифами. И феодальная, и королевская, и городская, и помещичья легислационные системы ограничивали имущественные права замужних женщин, давая куда большую свободу женщинам одиноким и вдовам, и большую свободу мужчинам, чем женщинам. Социальные обычаи определяли всем женам, от крестьянки до аристократки, роль помощницы мужа и безупречное поведение. Экономически жизнь была построена таким образом, что от жены требовалось умение управлять хозяйством. Эти навыки были разными в замке лорда и в домике крестьянина, но и жена лорда не могла быть просто «драгоценным камнем в короне» своего мужа. Все они, от королев до крестьянок, работали, и работали много.
Когда феминистки в конце 19-го века начали сплачивать ряды, они довольно быстро обратились к средним векам: как женщины получали образование? Какой работой они занимались? Какие законные права они имели? Занимались ли они политикой?
скрытый текстСобственно и сегодня есть сотни феминистов-средневековщиков, изучающих с этой точки зрения философию, науку, искусство, музыку, религиозные тексты. Это настоящая элита, имеющая долгое и дорогое образование, знающая старые языки и наречья. Их проблема в том, что они пытаются проникнуть в прошлое женской истории, изучая разрозненные и не всегда достоверные источники, написанные, по большей части, мужчинами. Тем не мнее, их влияние на умы тех, кто только начинает карьеру историка, нельзя недооценивать. Например, тех студентов и молодых ученых, которые убеждены в том, что сегодня женщина живет в некоем золотом веке свободы и неограниченных возможностей, которые были получены совсем недавно, ждет довольно много сюрпризов при изучении Средневековья.
Для начала, Средневековье – это невероятно долгий период длиной во множество столетий: раннее средневековье (500 – 1000 гг), среднее (1000 – 1300 гг) и позднее (1300 – 1500 гг).
Во-вторых, большое значение имеет исторический контекст условий жизни и событий изучаемого периода. В третьих, совершенно невозможно делать какие-то выводы о европейской средневековой женщине, не принимая во внимание «женский вопрос» и способы его решения в сопредельных Европе странах.
Примером того, как модифицировались наши представления о средневековой женщине, может служить эссэ Эйлин Пауэр о женщинах в томе «Наследие Средних Веков» (1926 г). Эта работа до сих пор является одной из самых влиятельных при формировании взглядов на место женщины в мире средних веков, но вот ведь беда: это эссэ – не совсем то, что Пауэр, историк и преподаватель в лондонской высшей экономической школе, написала изначально. Издатели просто потребовали, чтобы она его переделала, потому что оно, по их мнению, было «недостаточно уважительным к а) женщинам, б) церкви и в) правилам приличия». Это из ее письма подруге, которое она зло подписала «нянька в детском саду, во время урока вышивания».
Но даже в выхолощеном виде, эссэ Пауэр, сосредоточенное на ситуации центральних и поздних средних веков, дает хорошее представление о статусе женщины того времени по отношению к мужчине.
Пауэр утверждает, что, во-первых, здесь имеет место быть сильное расхождение теоритеческого представления о роли женщины в обществе, каким оно виделось тогдашними социологами, и практикой повседневной жизни. Как минимум, путаница и противоречия теорий делали их просто неприменимыми в быту. Во-вторых, Пауэр оценивает довольно благосклонно общий социальный статус средневековой женщины того периода. Она отмечает, что сложности, разумеется, были. Не могли даром пройти сочинения, сочащиеся ненавистью к женщине, законы, как бы подразумевающие, что женщина – существо неполноценное, сама социальная структура, во многом наделяющая мужчину правами над женской жизнью и бытом. Но, на самом деле, между мужчиной и женщиной тех времен существовал некий корявый, но прочный балланс сил, в которой позиция женщины не была ни неполноценной, ни доминирующей. В третьих, Пауэр оценивает тот период для женщин вцелом если и не «золотым», то достаточно хорошим. Всё это доказывается примерами из жизни феодальных леди, горожанок и крестьянок.
Разумеется, после Пауэр были предприняты и другие попытки проанализировать жезнь средневековой женщины, даже неколько : в 30-х, 60-х и 90-х годах. Современный взгляд на этот вопрос заключается в том, что на судьбу отдельного человека в средневековом обществе влияли три фактора: раса, класс и пол. Но даже это триединство только начинает раскрывать «женский вопрос Средневековья».
Для начала, женщины были разные: кто-то оставался одиноким на всю жизнь, отвергая замужество как таковое. Другое выходили замуж настолько рано, что их жизнь определялась ролью жены, матери и хозяйки. Третьи рано вдовели, и тогда наступала их совершенно новая жизнь с непривычным статусом. Четвертые более или менее плавно переходили из одного состояния в другое. Трудно ожидать, чтобы менталитет женщин, живущих такими разными ценностями, был идентичен.
Во-вторых, принадлежность к определенной религии формировала и менталитет, и вполне бытовую, ежедневную рутину, не говоря уже о социальном статусе женщины. Христианство, иудаизм, мусульманство, мистицизм, ортодоксальные и мистические ответвления – каждое привносило что-то свое и внутри общины, и в социуме вцелом.
В третьих, жизнь свободного человека сильно отличалась от жизни батрака, а жизнь того – от жизни раба. В четвертых, чисто культурные различия: Европа населялась различными этническими группами, каждая из которых привносила свои культурные традиции, которые в отношении к женщине далеко не всегда были «переферийными», и это тоже со временем начинало влиять на социум.
Далее, существовали различия для приличных женщин и проституток, начиная с одежды и жилья, и заканчивая манерой поведения. И, наконец, региональные различия. К поздним средним векам, если не раньше, Европа четко разделилась в плане замужеств на два региона: на севере и западе женщины, не принадлежащие к аристократии, выходили замуж позже, и за мужчин более или менее своего возраста. К тому же, некоторое количество женщин не выходило замуж, не становясь при этом монахинями. На юге и востоке девушки выходили замуж рано, как правило, за мужчин вдвое старше, и незамужние уходили в монастыри.
Какого-то единогласия по вопросу среди историков, тем не менее, не существует. Историк Клапиш-Зубер возмущается положением женщин в средневековой Италии, где среднестатистическая девушка к 18 годам была уже матерью двоих детей и замужем за человеком вдвое старше себя. Клапиш-Зубер считает, что эти бедняжки проводили лучшие годы в подчинении старым мужьям, и, овдовев, оказывались в невыносимых обстоятельствах. Историки же Стэнли Чознацки, Елена Розенберг, Томас Кун и другие возражают, утверждая, что при таком подходе к делу совершенно не учитывается инициативность и способность к социальным маневрам женщин, для которых эти условия были естественными во многих поколениях. Не лучше обстоит дело и в северном регионе: здесь мечи скрестили Марианна Ковалевская и Джереми Голдберг. Их разногласия касаются процента женщин, проживавших в средневековых городах Англии.
Случаются и откровенные ляпы. Например, одна группа историков невзначай создала некий архетип эмансипированной средневековой женщины, изучая документы по сбору налогов, листы гильдий и регистры недвижимости. То ли случайно, то ли нет, от их внимания ускользнуло, что документы говорят о «вдовах», а не о «женщинах» в целом. А вдовы были совершено отдельной историей в плане прав и обязанностей перед короной.
Были, правда, общие моменты в жизни средневековых английских женщин, независимо от того, к какому социальному слою они относились. Аристократки не заседали в парламенте, горожанки не становились мэрами, а крестьянки – бейлифами. И феодальная, и королевская, и городская, и помещичья легислационные системы ограничивали имущественные права замужних женщин, давая куда большую свободу женщинам одиноким и вдовам, и большую свободу мужчинам, чем женщинам. Социальные обычаи определяли всем женам, от крестьянки до аристократки, роль помощницы мужа и безупречное поведение. Экономически жизнь была построена таким образом, что от жены требовалось умение управлять хозяйством. Эти навыки были разными в замке лорда и в домике крестьянина, но и жена лорда не могла быть просто «драгоценным камнем в короне» своего мужа. Все они, от королев до крестьянок, работали, и работали много.
Компаньонки
В ряде книг можно встретить такой интересный социальный элемент, как компаньонки. Она могла быть пожилой, или молодой, серенькой мышкой, стеснённой в средствах. И не прислуга, и не член семьи.
скрытый текстКомпаньонки были не прихотью, а, своего рода, необходимостью благородных дам викторианской Англии. Некоторые вещи были невозможны без сопровождающей - принимать у себя мужчину тет-а-тет было верхом неприличия (слуги не считались), например. Путешествия и даже посещения врача должны были совершаться в обществе компаньонки или родственницы.
Женщина могла просто-напросто вести более социальную жизнь, если у неё была компаньонка, ну и опять же — вдвоём не так одиноко.
Веселья в те времена для незамужней девушки было немного: в основном сидеть дома, бесконечно шить и читать. А вторая женщина просто разбавляла однообразные дни настольными играми да беседами. А если, к примеру, вдова, спустя приличное время после смерти мужа, хотела снова выйти замуж, то компаньонка была гарантом репутации невесты. Она практически давала своим присутствием возможность легально присутствовать в доме мужчине, чтобы хозяйка могла наладить более тесные отношения, пофлиртовать, в конце концов.
Компаньонка не была прислугой, она жила в комнате, которая была расположена в семейной части дома, сидела за столом вместе с хозяйкой и могла приказывать слугам. Она была что-то вроде родственницы, только финансовое состояние было неравным. В компаньонки шли чаще всего именно чтобы решить насущные проблемы. В силу самых разных обстоятельств женщина благородного происхождения могла оказаться без средств к существованию, а возможности заработать в те года практически не было. Да, можно было пойти в гувернантки, но это была серьёзная нагрузка, особенно если женщина была уже в возрасте. Кто-то мог возглавить частную школу для девочек, но таких вакансий было крайне немного.
А был вариант пойти в компаньонки и вести, внешне ничем не отличную от положенной, жизнь. Что требовалось от компаньонки по негласному трудовому договору: сопровождать хозяйку во время поездок и визитов, быть при ней дома, организовывать досуг — совместные занятия, помощь в организации работы слуг, вести увлекательные беседы, принимать гостей вместе с хозяйкой дома.
Можно ли считать эту жизнь счастливой? Все зависело от готовности женщины принять обстоятельства жизни. Да и от хозяйки многое зависело: кто-то спокойно жил при обеспеченной вдове, путешествуя и радуясь размеренной жизни в хорошем доме. Также им полагалась небольшая плата. А некоторые ощущали только несбывшиеся мечты, невозможность почувствовать себя полноправной хозяйкой того богатства, к которому у них вроде бы есть доступ, а в то же время и нет. Ощущение несправедливости преследовало многих компаньонок и кто знает, многое ли в романах Агаты Кристи, где компаньонки "помогали" своим благодетельницам поскорее уйти из жизни, было выдумкой.
Этот обычай просуществовал в Англии до середины 20 века, а после Второй мировой войны многие одинокие женщины, потерявшие пассивный доход от состояния в банках, искали себе крышу над головой как раз в статусе компаньонок. Вот только нанимательницы тоже не могли себе позволить прежний образ жизни, ну разве что им не грозила нищета. Однако, принять в своём доме женщину, отчаянно нуждающуюся в средствах и доме, было хорошей платой за избавление от тотального одиночества.
Отсюда
(превью)
Женские монастыри Средневековой Англии: куда податься?
Пишет MirrinMinttu:
Продолжая тему монастырей, того, кто туда шел и почему, и, главное, зачем? Тема длинноватая и не на один пост.
Начать следует с того, что история и дела женских монастырей очень долго игнорировались историками (мужчинами), потому что они как-то не соответствовали той шкале ценностей, которые установили мужчины. По-настоящему средневековые женские монастыри начала изучать, разумеется, женщина, Роберта Джилкрист.
Пути женского и мужского монашества начали расходиться в Англии только после 12-го века. До завоевания Англии норманнами, абедиссы ангосаксонских религиозных центров в Вессексе (Вилтон, Рамсей, Шафтесбери), были личностями очень высокого статуса, благодаря чему эти монастыри сохранили свое влияние через все Средние века.
скрытый текстВ Вилтонское аббатство была сослана на время жена Эдуарда Проповедника, Эдит, с которой он позднее помирился, поняв, очевидно, что ее семья – это ее семья, а Эдит ему не враг. В Вилтон была отправлена и другая Эдит, будущая жена Генриха I. В статье о Вилтоне определенно говорится, что ее заставила тетка-абедисса принять монашество, но позднее архиепископ Ансельм, расследовав случай и узнав, что девушка срывала с себя монашескую накидку и топтала ее всякий раз, когда рядом не было тетки, аннулировал монашеский обет Эдит, и она стала женой короля под именем Матильда Шотландская. Насильно в монахини было обращать запрещено. Возникает, конечно, обоснованное подозрение, сколько случаев остались неизвестными.
Аббатство в Шафтсбери вообще было основано самим Альфредом Великим, и в нем был похоронен его сводный брат, Эдвард Мученик (который на самом деле измучал страну, за что и был отравлен, чтобы освободил трон более способному брату, но короли понимали значение красивых жестов). Говорят, при переноске его останков в аббатство исцелилось несколько человек, да и потом происходили всяческие чудеса. Только покойник-целитель попался аббатству беспокойный.
Через некоторое время королю Альфреду сообщили, что тень его брата каждую ночь блуждает по аббатству, на что тот велел останки перезахоронить в «святое место». Их нашли только в 1931-м году. А само аббатство было полностью разрушено по приказу Генриха VIII. Сейчас его вид можно представить только по печати аббатства.
В аббатстве Рамсей были школа, больница, библиотека.
Для меня явилось новостью, что практически до самого 13-го века монастыри не делились четко на мужские и женские. Они были смешанными. Вернее, монахи и монахини работали вместе и над общими делами. Известна теснейшая дружба между Кристиной Меркуэйт, о которой я писала в предыдущем посте, и аббатом Олбени Джеффри де Горхамом. Заодно выяснилось, как Кристине удалось в таких сложных обстоятельствах постоять за себя и настоять на своем. Ее спрятал некий Роджер, дьякон из аббатства Олбени. В тот период у Кристины начались ее видения о Святой Деве и Иисусе. Можно почти не сомневаться, что Кристина и Джеффри были знакомы еще до того, как она стала монахиней, и очень вероятно, что ее решение стать монахиней объяснялось тем, что она хотела быть рядом с человеком, которого любила. Но это все романтические домыслы. На самом деле известно лишь то, что для Кристины в Меркуэйте было основано небольшое аббатство, которое финансировалось из аббатства в Олбени. Кстати, Джеффри де Горхам открыл при своем аббатстве первый в Англии лепрозорий.
Еще более необычным кажется то, что монахам вовсе не возбранялось искать в сестрах по вере источники вдохновения и божественной любви. Да и сами сестры зачастую жили в городах просто полурелигиозными сообществами. Было бы наивным утверждать, что все отношения всегда оставались безгрешными. При самом горячем стремлении управлять своими плотскими желаниями, кому-то это удается, а кому-то нет. Довольно много средневековых миниатюр гривуазного содержания изображают монаха и монахиню, и слишком много сохранилось о них средневековых анекдотов.
В 13-м веке ситуация с женскими монастырями резко изменилась, и в этом оказался виноват не кто иной, как Франциск Ассизский.
Около 1209-го, Св. Клара, тогда еще Чиара Оффредучио, примкнула к его движению (он сам ее постриг в монахини), при обстоятельствах, которые очень напоминают историю Кристины Меркуэйт, но если в Англии норманны с первых дней ввели железную дисциплину и порядок и для своих, и для саксонов, то в Италии дело обстояло по-другому. Франциск устроил Клару, ее сестру и еще несколько женщин в Сен Дамиано за высокие стены, и там они остались навсегда, в безопасности, но совершенно изолированными от мира.
Очевидно, в Европе религиозные организации и их вожди к тому времени достаточно дозрели до мысли, что женщин безопаснее благотворить на расстоянии, потому что повсюду прокатилась волна, в результате которой монахини и полумонахини оказались за оградой, одетыми в черное.
До норманнов в Англии было всего около девяти женских монастырей. В следующие 50 лет было основано еще семь. Но вот за один только 12-й век монастырей появилось, как грибов в сезон: клюнийские, цистерианские, джилбертинские, августинские, госпитальерские, премонстрантские, фонтевральдинские, аррузианские, бенедиктинские.... Причем, единственно английскими из них были джилбертинские, а единственными, поддерживающими связь с Орденом, были только два клюнийских. Остальные представляли собой самые невообразимые женские комунны, организованные иногда экзотированными барышнями, иногда – амбициозными девами, кем угодно, одним словом, кто хотел организовать «сестринство», и умел найти для него источник материальной поддержки и покровителей. Например, группа женщин в Халивелле называла себя то грегорианками, то августинками – в зависимости от вкусов покровителей.
Отсюда
Разное историческое 2
Самостоятельная женщина. Средневековый Лондон
Английский город во второй половине XV века - фестивали и праздники
О том, как людей учили правильно вступать в брак в средневековой Англии
Kinver Edge Дом в скале
Женщины в средневековом Лондоне
Взято Отсюда
Если мы хотим уяснить себе юридическое положение жительниц средневекового Лондона, нужно представить в целом жизнь женщин в рамках средневекового законодательства. Вольности и обычаи Лондона, даровавшие определенные привилегии живущим в городе мужчинам, сходным образом раздвигали границы закона применительно к женщинам. С точки зрения общего права первой половины XIII века, мужчина и женщина, вступив в брак, становились «едина плоть» - не в том смысле, что семейная чета представляла собой как бы «составного» человека, а в том, что юридически жена сливалась с мужем. Она принимала его имя и переставала быть отдельным юридическим лицом, разумеется, с некоторыми вариациями, в зависимости от того, шла ли речь о недвижимом или движимом имуществе. Английское законодательство по очевидным причинам больше волновала недвижимость (земля), чем движимое имущество, поскольку земля была основным источником богатства и статуса. Жена не могла предъявлять притязаний на земельные владения супруга при его жизни, однако закон гарантировал ей «вдовью долю» - треть мужних владений, которую она получала в пожизненное пользование.
скрытый текстВ XIV-XV вв. развилась другая практика: перед заключением брака родители жениха и невесты нередко сообща приобретали недвижимость, которую передавали в совместное владение молодой чете. Эта земля должна была достаться женщине в случае смерти мужа, вместо вдовьей доли, а затем перейти к детям. Вдова, в свою очередь, могла отказаться и потребовать традиционную вдовью долю. Кроме того, у женщины могли быть свои земельные владения, доставшиеся ей в приданое от родителей или по наследству. Теоретически муж не мог распоряжаться недвижимым имуществом жены без ее согласия, хотя на практике такое случалось нередко. Таким образом, закон давал женщине некоторую свободу действий: она не могла действовать независимо от мужа и не имела власти над его владениями, однако могла после его смерти потребовать треть. В отношении своих владений она сохраняла, как минимум, право вето и вновь получала полный контроль над ними, если становилась вдовой.
Но в отношении движимого имущества положение замужней женщины было довольно безрадостно. Закон считал разные домашние пожитки слишком малоценными и непрочными, чтобы уделять им особое внимание (что в случае зажиточных купеческих или ремесленных семей, конечно, было несправедливо). После заключения брака все движимое имущество жены переходило мужу, который мог распоряжаться им, как вздумается, а равно и вещами, которые доставались жене в браке (например, по наследству от родственников).
Но даже если муж имел право свободно распоряжаться семейным имуществом при жизни, после его смерти все оно делилось на три части: одна треть отходила вдове, другая детям, а третью надлежало употребить по воле завещателя, обычно во спасение души. Если детей не было, вдова получала половину имущества. Этот обычай (legitim) существовал в Англии до начала XV века, хотя и с разными оговорками.
Отразилось это и в практике составления завещаний: учитывая все вышесказанное, завещательница могла распорядиться своим имуществом лишь с согласия мужа. Вопрос, можно ли считать завещания жен законными, время от времени поднимался; постановление 1261 года гласило, что всякий, кто поощряет замужнюю женщину составить завещание, должен быть отлучен от церкви. Светские юристы, вероятно, имели свою точку зрения. Однако к XVI веку общепринятой нормой стало то, что завещания замужних женщин имели силу лишь в том случае, если были одобрены мужьями.
Несмотря на преобладающую концепцию «единства в браке», в одном случае закон все-таки признавал за женщиной полную независимость от мужа. Она имела право действовать в одиночку, если ее супруг постоянно проживал в другом месте, например приняв монашество или навсегда покинув королевство. В таких случаях закон позволял женщине заключать контракты и распоряжаться своими землями так, как если бы ее муж умер, хотя в глазах церкви она оставалась замужней. Закон был вынужден подчиниться здравому смыслу: когда речь шла о преступлении, муж и жена не считались «единой плотью», и невиновный не отвечал за виновного. По крайней мере, в этом английские законы признавали супругов двумя разными людьми.
Жительницы Лондона не имели права голоса в том, что касалось земельных владений их супругов. Однако лондонские законы недвусмысленно гласили, что муж не вправе отчуждать землю, которая находится в совместном владении супругов, если только жена открыто и добровольно не даст своего согласия. Это согласие надлежало официально зафиксировать в суде. Что любопытно, мэр и олдермены отстаивали право женщин сохранять совместно нажитое имущество после смерти мужа и распоряжаться им по собственному желанию (а в одном случае даже вопреки посмертной воле супруга!).
В Лондоне, как и в других местах, движимое имущество замужней женщины считалось принадлежащим супругу, во всяком случае теоретически. Но поскольку домашняя утварь составляла изрядную часть семейных активов, городской обычай (кутюм) подробно оговаривал природу и масштабы экономической власти мужа. Если у жены до вступления в брак были долги, они становились ответственностью супруга; если замужняя женщина становилась жертвой вора или грабителя, пара подавала совместный судебный иск, тем самым как бы подтверждая ущерб, причиненный жене. Так, Мод Рикмансуорт подала в суд на Джеффри – золотых дел мастера, который, по ее словам, похитил из ее дома в Смитфилде ценную утварь.
Мод особо подчеркнула, что имеет право подать в суд на Джеффри самостоятельно, поскольку на момент совершения кражи еще была не замужем. И наоборот: если в преступлении обвиняли жену, официальный иск подавался против мужа и жены как единого целого. Как в случае с завещаниями, для дачи показаний требовалось согласие мужа. Однако женщине предстояло самой отвечать перед судом, если ее супруг не являлся. Таким образом, хотя личность жены и ее имущество считались принадлежащими мужу, так что ущерб, причиненный жене, рассматривался как ущерб, причиненный ее супругу, тем не менее, женщина могла представать перед городским судом как истица и ответчица, даже если официально иск предъявлялся семейной паре в целом.
часть 2
Хотя может показаться, что права замужней женщины в Лондоне значительно ограничивались – в той мере, в какой городской обычай следовал общему праву – тем не менее, очевидно, что женщина, вступившая в брак с лондонским фрименом (полноправным горожанином), разделяла с ним привилегии, которые давал ему этот статус.
скрытый текстТак, в 1454 году некто Вильям Батайль в награду за долгую военную службу получил права гражданства, так что его жена могла открыть лавочку и заняться мелочной торговлей – эта привилегия принадлежала только фрименам. Замужние жительницы Лондона частенько имели собственное дело, а также принимали подростков в обучение ремеслу. Хотя договор с учеником заключался от имени мужа и жены сообща, в нем подчеркивалось, что ученик будет обучаться ремеслу жены. Женщины могли обучать не только девочек, но и мальчиков: так, Мод Пикот отдала своего сына в ученье на девять лет к Роберту Сэмпсону, сапожнику, и его жене Изабель, портнихе, чтобы тот обучался ремеслу Изабель.
Замужняя женщина в Лондоне имела возможность заниматься своим ремеслом самостоятельно (в таком случае она именовалась femme sole). Эта практика восходит, вероятно, к началу тринадцатого века, а 40-е годы четырнадцатого столетия получает исчерпывающее описание: «Если женщина, имеющая мужа, занимается в городе своим ремеслом, в каковое муж не вмешивается, такой женщину надлежит считать самостоятельной во всем, что касается ее ремесла». Городские законы оговаривали рамки экономической независимости для femme sole: она могла снять мастерскую, лавку или дом в городе и сама должна была вносить арендную плату (в случае неуплаты, именно она лично, а не ее муж, отвечала перед судом). «Как если бы она была не замужем», она вела счета и отвечала на все претензии, касающиеся ее предприятия, пусть даже в официальных документах неизбежно фигурировало имя мужа. К примеру, в 1444 году некто Джон Лоуэлл подал в суд на Эдварда Фрэнка и его жену Кэтрин, торговавшую пивом, требуя вернуть десять шиллингов и десять пенсов, которые, по его словам, она задолжала ему за четыре бочонка пива. Кэтрин отрицала свою вину и получила день на то, чтобы найти поручителей – то есть, определенное число мужчин и/или женщин, которые под присягой подтвердили бы ее невиновность.
Хотя в качестве лондонских femme sole порой упоминаются вдовы, складывается впечатление, что в основном на этот статус претендовали замужние женщины, в подавляющем большинстве – владелицы мелких мастерских, вышивальщицы, ткачихи, торговки, пивоварши. Замужняя женщина, избравшая путь femme sole, пользовалась определенной финансовой независимостью и вела дело на собственный страх и риск – арендовала мастерскую, зарабатывала деньги (или влезала в долги), платила налоги, обучала подмастерьев, нанимала слуг. С вероятностью, такая женщина выступала деловым партнером своего супруга, а их брак представлял собой союз экономически равных сторон. Кроме того, дополнительным преимуществом могла быть возможность в тяжелые времена «перекинуть» деньги или товар от одного партнера другому, избежав разорения.
Для вдов перспективы тоже были неплохими. Вдовья доля в Лондоне, как и повсюду в Англии, состояла из двух частей: во-первых, вдова имела право на так называемую «свободную скамью» (free bench), то есть часть дома, в котором они с мужем проживали на момент его смерти. В 1314 году «свободная скамья» некоей Элис, вдовы Джона Харроу, состояла из «зала», «хозяйской спальни» и погреба; кроме того, она имела право на совместное пользование кухней, конюшней, уборной и двором (да, все это оговаривалось в документах!). Однако семьдесят лет спустя другая вдова, Кристина Кленч, получила не часть дома мужа, а целый дом. После эпидемии чумы Лондон стал меньше страдать от перенаселения, что позволяло щедрее обеспечивать вдов. Кроме того, по обычаю вдова получала не просто помещение, но также и меблировку. Иными словами, лондонский обычай был великодушнее феодальной традиции, которая гарантировала вдове лишь сорок дней пребывания в доме покойного мужа.
Во-вторых, во вдовью долю входила треть (а в случае бездетности - половина) мужней недвижимости, с которой вдова могла получать пожизненный доход. Впрочем, регулярно вставал вопрос, вправе ли женщина пользоваться своей вдовьей долей безусловно или только в том случае, если она не выйдет замуж вторично. В XIV веке лондонские законы гласили, что вдова, выйдя замуж, теряет «свободную скамью», однако сохраняет за собой долю недвижимости первого мужа и доход с нее.
Таким образом, жительница Лондона могла, овдовев, получить и дом мужа, и его предприятие. Возможно, по экономическим причинам городские власти порой склонны были толковать этот закон в пользу женщины – если она была способна продолжить дело мужа. Так, в 1369 году Люси, вдова и вторая жена Генри Бретфорда, получила половину его имущества, поскольку детей у них не было – даже несмотря на то, что у Бретфорда были дети от первого брака.
Иными словами, лондонские вдовы находились в довольно выгодном положении. Им был гарантирован пожизненный доход с недвижимости покойного супруга, и они могли жить в прежнем доме и пользоваться мастерской либо лавкой вплоть до нового замужества – а если женщина предпочитала больше не выходить замуж, дом и предприятие были к ее услугам пожизненно. И если недвижимость после ее смерти должна была вернуться к наследникам мужа (и об этом надлежало помнить), то движимым имуществом, всякой ценной утварью и деньгами, которые ей доставались, она могла распоряжаться как угодно. В том числе, вдова была вправе составить завещание, ни у кого не спрашивая согласия, и никакие правила ее в этом не ограничивали.
Часть 3
В XIII-XIV веках мужчина мог стать полноправным гражданином Лондона (фрименом) тремя способами – отбыв ученичество у лондонского мастера; получив права гражданства по наследству; или купив так называемую «свободу». Известно, что девушки регулярно поступали в обучение в Лондоне и должным образом заключали договор, однако, если изучить списки людей, получивших «свободу» через ученичество, мы, как ни странно, не найдем там женщин.
скрытый текстВозможно, причина заключается в том, что усилия по приобретению гражданства не оправдывали тех привилегий, которые город давал женщине. Она не участвовала в политической жизни, а получить экономические преимущества (то есть, возможность держать лавку или мастерскую) могла просто через брак с фрименом.
Редко встречается и наследственное получение женщинами гражданских прав. Так, некая Элис Брайднелл была допущена в гильдию драпировщиков (и, следовательно, сделалась free woman of London) по уплате ею двадцати шиллингов, на том основании, что ее прапрадедушка был драпировщиком. Но это, судя по всему, исключительный случай.
Есть упоминания о женщинах, купивших себе «свободу» - вероятно, они, не будучи вдовами лондонских фрименов, желали воспользоваться экономическими преимуществами вольного города. Однако таких упоминаний весьма немного: среди 2000 людей, купивших себе права гражданства в 1437-1497 годах, женщин только три. Иными словами, основным способом получить «свободу» для женщин был брак; большинство женщин, обозначенных в городских документах как free women of London – это жены и вдовы лондонских фрименов. В 1465 году городской суд подтвердил «старинный обычай», согласно которому каждая женщина, вышедшая за фримена, не теряла прав гражданства и после смерти супруга, если оставалась вдовой (иными словами, она не могла передать гражданство новому мужу, если бы тот оказался не фрименом).
Интересно, что вдове лондонского фримена не просто позволялось продолжить дело мужа, но, некоторым образом, от нее этого ожидали. Городской экономический цикл должен был продолжаться без перебоев. Именно по этой причине лондонский обычай отдавал вдове дом покойного мужа (целиком или частично) не на сорок дней, а вплоть до вступления в новый брак.
Давая женщине эту привилегию, лондонские власти предполагали, что вдова будет вести хозяйство и продолжит обучать подмастерьев покойного супруга. Если вдова не справлялась с этой задачей, недовольный подмастерье мог пожаловаться мэру. В 1429 году Джон Хэчер сообщил суду, что, когда его хозяин, торговец скобяными изделиями, умер, вдова отказалась содержать его и учить, «так что он пришел в отчаяние». Если женщина не желала продолжать дело мужа, ей следовало договориться о передаче подмастерья другому мастеру, чтобы тот мог завершить свое обучение, согласно договору. Но большинство вдов не бросали дело мужа и заботились об учениках. Так, из тысячи подмастерьев, окончивших обучение в 1551-53 гг., пятьдесят человек, то есть пять процентов, были представлены городским властям вдовами своих покойных хозяев.
Что можно сказать о незамужних женщинах и среднем возрасте вступления в брак в ремесленной среде? Известно, что в Лондоне обучалось ремеслу немало девушек. Продолжительность обучения составляла 7-9 лет и исключала возможность брака в это время. Девочек редко отдавали в учение раньше десяти-двенадцати лет, поэтому можно предположить, что в Лондоне XIII-XIV веков было много девушек-учениц в возрасте до 20 лет, которые по завершении обучения, вероятно, в большинстве своем выходили замуж. К сожалению, мы не знаем, были ли замужем те женщины, чье семейное положение никак не обозначено в лондонских документах; о более или менее достоверной статистике здесь говорить трудно. Если судить по городам Северной Англии в целом - незамужние женщины из этого сословия, в основном мелкие торговки, жили, как правило, небогато и зачастую зависели от благорасположения родственников (если были не одиноки). Большинство женщин все-таки предпочитало искать стабильности в браке.
Опытная мастерица - вдова или жена фримена - могла жить богато, и ее возможности и перспективы не так уж сильно отличались от мужских. К примеру, некая Элис Клейвер, в 1483 году поставила 12 кип шелка и золотой парчи для коронационных облачений Ричарда III, кружева из лилового шелка и золотую нить для отделки коронационных мантий, а также белый шелк и золотое кружево для мантии королевы Анны. В число домочадцев Элис входили ее ученица, Кэтрин Клейвер (вероятно, родственница), мальчики-подмастерья (которых, возможно, обучал ее муж), двое слуг, а также двое маленьких сирот, мальчик и девочка, которых она приняла на воспитание из милости. Однако в XVI столетии ситуация начала меняться. В 1570 году гильдия драпировщиков не позволила мистеру Колверли и его жене взять на обучение девушку, «поскольку ничего подобного ранее не делалось». Этот случай дает понять, что к концу XVI века девушки-ученицы (в отличие, вероятно, от прислуги) стали редкостью. Это подтверждается и списками лондонских подмастерьев 1570-1640 гг.: среди 8000 поступивших в обучение нет ни одной женщины.
Взлет экономического потенциала женщин в английских городах был вызван последствиями чумы, когда женщинам пришлось занять опустевшие места на производстве. Однако к XVI веку демографический подъем окончательно снял проблему нехватки рабочей силы – напротив, предложение стало превышать спрос. По этой причине женщины оказались вытеснены с рынка квалифицированной рабочей силы. Разумеется, они продолжали заниматься разными ремеслами, но их положение было менее официальным и более зависимым, чем у подмастерьев. Кроме того, зажиточные купцы и торговцы все чаще переходили в сословие джентри, а жене джентльмена, хотя бы мелкого, не подобало работать в мастерской, обучать подмастерьев или торговать.
Если мы хотим уяснить себе юридическое положение жительниц средневекового Лондона, нужно представить в целом жизнь женщин в рамках средневекового законодательства. Вольности и обычаи Лондона, даровавшие определенные привилегии живущим в городе мужчинам, сходным образом раздвигали границы закона применительно к женщинам. С точки зрения общего права первой половины XIII века, мужчина и женщина, вступив в брак, становились «едина плоть» - не в том смысле, что семейная чета представляла собой как бы «составного» человека, а в том, что юридически жена сливалась с мужем. Она принимала его имя и переставала быть отдельным юридическим лицом, разумеется, с некоторыми вариациями, в зависимости от того, шла ли речь о недвижимом или движимом имуществе. Английское законодательство по очевидным причинам больше волновала недвижимость (земля), чем движимое имущество, поскольку земля была основным источником богатства и статуса. Жена не могла предъявлять притязаний на земельные владения супруга при его жизни, однако закон гарантировал ей «вдовью долю» - треть мужних владений, которую она получала в пожизненное пользование.
скрытый текстВ XIV-XV вв. развилась другая практика: перед заключением брака родители жениха и невесты нередко сообща приобретали недвижимость, которую передавали в совместное владение молодой чете. Эта земля должна была достаться женщине в случае смерти мужа, вместо вдовьей доли, а затем перейти к детям. Вдова, в свою очередь, могла отказаться и потребовать традиционную вдовью долю. Кроме того, у женщины могли быть свои земельные владения, доставшиеся ей в приданое от родителей или по наследству. Теоретически муж не мог распоряжаться недвижимым имуществом жены без ее согласия, хотя на практике такое случалось нередко. Таким образом, закон давал женщине некоторую свободу действий: она не могла действовать независимо от мужа и не имела власти над его владениями, однако могла после его смерти потребовать треть. В отношении своих владений она сохраняла, как минимум, право вето и вновь получала полный контроль над ними, если становилась вдовой.
Но в отношении движимого имущества положение замужней женщины было довольно безрадостно. Закон считал разные домашние пожитки слишком малоценными и непрочными, чтобы уделять им особое внимание (что в случае зажиточных купеческих или ремесленных семей, конечно, было несправедливо). После заключения брака все движимое имущество жены переходило мужу, который мог распоряжаться им, как вздумается, а равно и вещами, которые доставались жене в браке (например, по наследству от родственников).
Но даже если муж имел право свободно распоряжаться семейным имуществом при жизни, после его смерти все оно делилось на три части: одна треть отходила вдове, другая детям, а третью надлежало употребить по воле завещателя, обычно во спасение души. Если детей не было, вдова получала половину имущества. Этот обычай (legitim) существовал в Англии до начала XV века, хотя и с разными оговорками.
Отразилось это и в практике составления завещаний: учитывая все вышесказанное, завещательница могла распорядиться своим имуществом лишь с согласия мужа. Вопрос, можно ли считать завещания жен законными, время от времени поднимался; постановление 1261 года гласило, что всякий, кто поощряет замужнюю женщину составить завещание, должен быть отлучен от церкви. Светские юристы, вероятно, имели свою точку зрения. Однако к XVI веку общепринятой нормой стало то, что завещания замужних женщин имели силу лишь в том случае, если были одобрены мужьями.
Несмотря на преобладающую концепцию «единства в браке», в одном случае закон все-таки признавал за женщиной полную независимость от мужа. Она имела право действовать в одиночку, если ее супруг постоянно проживал в другом месте, например приняв монашество или навсегда покинув королевство. В таких случаях закон позволял женщине заключать контракты и распоряжаться своими землями так, как если бы ее муж умер, хотя в глазах церкви она оставалась замужней. Закон был вынужден подчиниться здравому смыслу: когда речь шла о преступлении, муж и жена не считались «единой плотью», и невиновный не отвечал за виновного. По крайней мере, в этом английские законы признавали супругов двумя разными людьми.
Жительницы Лондона не имели права голоса в том, что касалось земельных владений их супругов. Однако лондонские законы недвусмысленно гласили, что муж не вправе отчуждать землю, которая находится в совместном владении супругов, если только жена открыто и добровольно не даст своего согласия. Это согласие надлежало официально зафиксировать в суде. Что любопытно, мэр и олдермены отстаивали право женщин сохранять совместно нажитое имущество после смерти мужа и распоряжаться им по собственному желанию (а в одном случае даже вопреки посмертной воле супруга!).
В Лондоне, как и в других местах, движимое имущество замужней женщины считалось принадлежащим супругу, во всяком случае теоретически. Но поскольку домашняя утварь составляла изрядную часть семейных активов, городской обычай (кутюм) подробно оговаривал природу и масштабы экономической власти мужа. Если у жены до вступления в брак были долги, они становились ответственностью супруга; если замужняя женщина становилась жертвой вора или грабителя, пара подавала совместный судебный иск, тем самым как бы подтверждая ущерб, причиненный жене. Так, Мод Рикмансуорт подала в суд на Джеффри – золотых дел мастера, который, по ее словам, похитил из ее дома в Смитфилде ценную утварь.
Мод особо подчеркнула, что имеет право подать в суд на Джеффри самостоятельно, поскольку на момент совершения кражи еще была не замужем. И наоборот: если в преступлении обвиняли жену, официальный иск подавался против мужа и жены как единого целого. Как в случае с завещаниями, для дачи показаний требовалось согласие мужа. Однако женщине предстояло самой отвечать перед судом, если ее супруг не являлся. Таким образом, хотя личность жены и ее имущество считались принадлежащими мужу, так что ущерб, причиненный жене, рассматривался как ущерб, причиненный ее супругу, тем не менее, женщина могла представать перед городским судом как истица и ответчица, даже если официально иск предъявлялся семейной паре в целом.
часть 2
Хотя может показаться, что права замужней женщины в Лондоне значительно ограничивались – в той мере, в какой городской обычай следовал общему праву – тем не менее, очевидно, что женщина, вступившая в брак с лондонским фрименом (полноправным горожанином), разделяла с ним привилегии, которые давал ему этот статус.
скрытый текстТак, в 1454 году некто Вильям Батайль в награду за долгую военную службу получил права гражданства, так что его жена могла открыть лавочку и заняться мелочной торговлей – эта привилегия принадлежала только фрименам. Замужние жительницы Лондона частенько имели собственное дело, а также принимали подростков в обучение ремеслу. Хотя договор с учеником заключался от имени мужа и жены сообща, в нем подчеркивалось, что ученик будет обучаться ремеслу жены. Женщины могли обучать не только девочек, но и мальчиков: так, Мод Пикот отдала своего сына в ученье на девять лет к Роберту Сэмпсону, сапожнику, и его жене Изабель, портнихе, чтобы тот обучался ремеслу Изабель.
Замужняя женщина в Лондоне имела возможность заниматься своим ремеслом самостоятельно (в таком случае она именовалась femme sole). Эта практика восходит, вероятно, к началу тринадцатого века, а 40-е годы четырнадцатого столетия получает исчерпывающее описание: «Если женщина, имеющая мужа, занимается в городе своим ремеслом, в каковое муж не вмешивается, такой женщину надлежит считать самостоятельной во всем, что касается ее ремесла». Городские законы оговаривали рамки экономической независимости для femme sole: она могла снять мастерскую, лавку или дом в городе и сама должна была вносить арендную плату (в случае неуплаты, именно она лично, а не ее муж, отвечала перед судом). «Как если бы она была не замужем», она вела счета и отвечала на все претензии, касающиеся ее предприятия, пусть даже в официальных документах неизбежно фигурировало имя мужа. К примеру, в 1444 году некто Джон Лоуэлл подал в суд на Эдварда Фрэнка и его жену Кэтрин, торговавшую пивом, требуя вернуть десять шиллингов и десять пенсов, которые, по его словам, она задолжала ему за четыре бочонка пива. Кэтрин отрицала свою вину и получила день на то, чтобы найти поручителей – то есть, определенное число мужчин и/или женщин, которые под присягой подтвердили бы ее невиновность.
Хотя в качестве лондонских femme sole порой упоминаются вдовы, складывается впечатление, что в основном на этот статус претендовали замужние женщины, в подавляющем большинстве – владелицы мелких мастерских, вышивальщицы, ткачихи, торговки, пивоварши. Замужняя женщина, избравшая путь femme sole, пользовалась определенной финансовой независимостью и вела дело на собственный страх и риск – арендовала мастерскую, зарабатывала деньги (или влезала в долги), платила налоги, обучала подмастерьев, нанимала слуг. С вероятностью, такая женщина выступала деловым партнером своего супруга, а их брак представлял собой союз экономически равных сторон. Кроме того, дополнительным преимуществом могла быть возможность в тяжелые времена «перекинуть» деньги или товар от одного партнера другому, избежав разорения.
Для вдов перспективы тоже были неплохими. Вдовья доля в Лондоне, как и повсюду в Англии, состояла из двух частей: во-первых, вдова имела право на так называемую «свободную скамью» (free bench), то есть часть дома, в котором они с мужем проживали на момент его смерти. В 1314 году «свободная скамья» некоей Элис, вдовы Джона Харроу, состояла из «зала», «хозяйской спальни» и погреба; кроме того, она имела право на совместное пользование кухней, конюшней, уборной и двором (да, все это оговаривалось в документах!). Однако семьдесят лет спустя другая вдова, Кристина Кленч, получила не часть дома мужа, а целый дом. После эпидемии чумы Лондон стал меньше страдать от перенаселения, что позволяло щедрее обеспечивать вдов. Кроме того, по обычаю вдова получала не просто помещение, но также и меблировку. Иными словами, лондонский обычай был великодушнее феодальной традиции, которая гарантировала вдове лишь сорок дней пребывания в доме покойного мужа.
Во-вторых, во вдовью долю входила треть (а в случае бездетности - половина) мужней недвижимости, с которой вдова могла получать пожизненный доход. Впрочем, регулярно вставал вопрос, вправе ли женщина пользоваться своей вдовьей долей безусловно или только в том случае, если она не выйдет замуж вторично. В XIV веке лондонские законы гласили, что вдова, выйдя замуж, теряет «свободную скамью», однако сохраняет за собой долю недвижимости первого мужа и доход с нее.
Таким образом, жительница Лондона могла, овдовев, получить и дом мужа, и его предприятие. Возможно, по экономическим причинам городские власти порой склонны были толковать этот закон в пользу женщины – если она была способна продолжить дело мужа. Так, в 1369 году Люси, вдова и вторая жена Генри Бретфорда, получила половину его имущества, поскольку детей у них не было – даже несмотря на то, что у Бретфорда были дети от первого брака.
Иными словами, лондонские вдовы находились в довольно выгодном положении. Им был гарантирован пожизненный доход с недвижимости покойного супруга, и они могли жить в прежнем доме и пользоваться мастерской либо лавкой вплоть до нового замужества – а если женщина предпочитала больше не выходить замуж, дом и предприятие были к ее услугам пожизненно. И если недвижимость после ее смерти должна была вернуться к наследникам мужа (и об этом надлежало помнить), то движимым имуществом, всякой ценной утварью и деньгами, которые ей доставались, она могла распоряжаться как угодно. В том числе, вдова была вправе составить завещание, ни у кого не спрашивая согласия, и никакие правила ее в этом не ограничивали.
Часть 3
В XIII-XIV веках мужчина мог стать полноправным гражданином Лондона (фрименом) тремя способами – отбыв ученичество у лондонского мастера; получив права гражданства по наследству; или купив так называемую «свободу». Известно, что девушки регулярно поступали в обучение в Лондоне и должным образом заключали договор, однако, если изучить списки людей, получивших «свободу» через ученичество, мы, как ни странно, не найдем там женщин.
скрытый текстВозможно, причина заключается в том, что усилия по приобретению гражданства не оправдывали тех привилегий, которые город давал женщине. Она не участвовала в политической жизни, а получить экономические преимущества (то есть, возможность держать лавку или мастерскую) могла просто через брак с фрименом.
Редко встречается и наследственное получение женщинами гражданских прав. Так, некая Элис Брайднелл была допущена в гильдию драпировщиков (и, следовательно, сделалась free woman of London) по уплате ею двадцати шиллингов, на том основании, что ее прапрадедушка был драпировщиком. Но это, судя по всему, исключительный случай.
Есть упоминания о женщинах, купивших себе «свободу» - вероятно, они, не будучи вдовами лондонских фрименов, желали воспользоваться экономическими преимуществами вольного города. Однако таких упоминаний весьма немного: среди 2000 людей, купивших себе права гражданства в 1437-1497 годах, женщин только три. Иными словами, основным способом получить «свободу» для женщин был брак; большинство женщин, обозначенных в городских документах как free women of London – это жены и вдовы лондонских фрименов. В 1465 году городской суд подтвердил «старинный обычай», согласно которому каждая женщина, вышедшая за фримена, не теряла прав гражданства и после смерти супруга, если оставалась вдовой (иными словами, она не могла передать гражданство новому мужу, если бы тот оказался не фрименом).
Интересно, что вдове лондонского фримена не просто позволялось продолжить дело мужа, но, некоторым образом, от нее этого ожидали. Городской экономический цикл должен был продолжаться без перебоев. Именно по этой причине лондонский обычай отдавал вдове дом покойного мужа (целиком или частично) не на сорок дней, а вплоть до вступления в новый брак.
Давая женщине эту привилегию, лондонские власти предполагали, что вдова будет вести хозяйство и продолжит обучать подмастерьев покойного супруга. Если вдова не справлялась с этой задачей, недовольный подмастерье мог пожаловаться мэру. В 1429 году Джон Хэчер сообщил суду, что, когда его хозяин, торговец скобяными изделиями, умер, вдова отказалась содержать его и учить, «так что он пришел в отчаяние». Если женщина не желала продолжать дело мужа, ей следовало договориться о передаче подмастерья другому мастеру, чтобы тот мог завершить свое обучение, согласно договору. Но большинство вдов не бросали дело мужа и заботились об учениках. Так, из тысячи подмастерьев, окончивших обучение в 1551-53 гг., пятьдесят человек, то есть пять процентов, были представлены городским властям вдовами своих покойных хозяев.
Что можно сказать о незамужних женщинах и среднем возрасте вступления в брак в ремесленной среде? Известно, что в Лондоне обучалось ремеслу немало девушек. Продолжительность обучения составляла 7-9 лет и исключала возможность брака в это время. Девочек редко отдавали в учение раньше десяти-двенадцати лет, поэтому можно предположить, что в Лондоне XIII-XIV веков было много девушек-учениц в возрасте до 20 лет, которые по завершении обучения, вероятно, в большинстве своем выходили замуж. К сожалению, мы не знаем, были ли замужем те женщины, чье семейное положение никак не обозначено в лондонских документах; о более или менее достоверной статистике здесь говорить трудно. Если судить по городам Северной Англии в целом - незамужние женщины из этого сословия, в основном мелкие торговки, жили, как правило, небогато и зачастую зависели от благорасположения родственников (если были не одиноки). Большинство женщин все-таки предпочитало искать стабильности в браке.
Опытная мастерица - вдова или жена фримена - могла жить богато, и ее возможности и перспективы не так уж сильно отличались от мужских. К примеру, некая Элис Клейвер, в 1483 году поставила 12 кип шелка и золотой парчи для коронационных облачений Ричарда III, кружева из лилового шелка и золотую нить для отделки коронационных мантий, а также белый шелк и золотое кружево для мантии королевы Анны. В число домочадцев Элис входили ее ученица, Кэтрин Клейвер (вероятно, родственница), мальчики-подмастерья (которых, возможно, обучал ее муж), двое слуг, а также двое маленьких сирот, мальчик и девочка, которых она приняла на воспитание из милости. Однако в XVI столетии ситуация начала меняться. В 1570 году гильдия драпировщиков не позволила мистеру Колверли и его жене взять на обучение девушку, «поскольку ничего подобного ранее не делалось». Этот случай дает понять, что к концу XVI века девушки-ученицы (в отличие, вероятно, от прислуги) стали редкостью. Это подтверждается и списками лондонских подмастерьев 1570-1640 гг.: среди 8000 поступивших в обучение нет ни одной женщины.
Взлет экономического потенциала женщин в английских городах был вызван последствиями чумы, когда женщинам пришлось занять опустевшие места на производстве. Однако к XVI веку демографический подъем окончательно снял проблему нехватки рабочей силы – напротив, предложение стало превышать спрос. По этой причине женщины оказались вытеснены с рынка квалифицированной рабочей силы. Разумеется, они продолжали заниматься разными ремеслами, но их положение было менее официальным и более зависимым, чем у подмастерьев. Кроме того, зажиточные купцы и торговцы все чаще переходили в сословие джентри, а жене джентльмена, хотя бы мелкого, не подобало работать в мастерской, обучать подмастерьев или торговать.