Предыдущая глава
Сказать, что Оскар неважно ездил верхом, было бы порядочным преувеличением: на самом деле, на лошадь он садился от силы пару раз во времена туманного детства. Однако с тех пор он пребывал в счастливом заблуждении, что лошадь – животное спокойное, незлобивое и, в общем, миролюбиво настроенное по отношению к седоку. По счастью, питомица Амори не спешила разрушать это убеждение; однако же Анейрин не слишком ей доверял, судя по тому, что, подсадив гостя на лошадь, не выпускал поводьев ни на мгновение. Оскар был ему за это весьма благодарен, хотя его несколько беспокоило то, что с обеда хозяин так и не проронил ни единого слова. Но сам он не предпринимал попыток завести беседу, решив, что Анейрину, по-видимому, надо поразмыслить; самому ему точно бы это понадобилось – пусть у Оскара и не было своих детей, и недостатком толерантности он не страдал, он был уверен, что подобные известия о личной жизни сына заставили бы и его крепко призадуматься. Ну а Анейрин, вестимо, человек другого поколения и других правил, другой морали. Хотя…
Из этих раздумий его вырвал вопрос Риддерха:
– Амори сказал мне, что Канада – это за океаном.
читать дальше– Да, – отозвался Оскар, гадая, часто ли приходится сыну устраивать подобные экскурсы для отца: мол, земля – это шар, единорогов не существует, а Германия больше не империя…
– На другом краю света.
– Можно и так сказать, – согласился Оскар, отметив про себя, что в превратности гелиоцентрической системы Амори, судя по всему, предпочел не углубляться.
– Зачем же ты пустился в подобный путь в одиночку? – Риддерх запрокинул голову, чтобы видеть лицо едущего позади спутника. – За товарами, навестить родичей или с более важной миссией?
– Сейчас это не то чтоб большое дело, – поспешил заверить его Ле Мюэ. – Всего каких-то полдня пути – и ты в Европе. Наши часто сюда ездят просто отдохнуть, посмотреть – у нас-то такой старины не сыщешь. Взять хоть этот замок – впрочем, наверно, этот пример не самый лучший.
Однако именно за эту оговорку тотчас ухватился Анейрин:
– Кстати говоря, что там делал ты сам, когда обнаружил меня? Просто осматривался?
Оскар заёрзал в седле: врать не хотелось, да и едва ли этот пребывающий в собственном мире человек сможет обернуть это против него, но правда казалась слишком громоздкой.
– И так, и не так… Видите ли, у меня есть друг, я его упоминал…
– Это с ним ты говорил? – Анейрин сделал жест в воздухе у уха. – На недоумённый взгляд Оскара он пояснил: – На самом деле, я понимаю англосаксонский. – Оскар выругался про себя – настолько цветисто, насколько позволяло воспитание и кругозор: выходит, он всё это время говорил человеку в лицо что он сумасшедший – не считая того, что нежеланная помеха и вообще чёрт из коробочки – а тот и ухом не повёл. Каким-то образом Анейрин одновременно всё дальше отдалялся от образа психа, каковой сложился в голове Оскара, и утверждал его в мысли о собственном безумии. Впрочем, откуда простому библиотекарю знать, какие они на самом деле – сумасшедшие? Все эти мысли пронеслись за ту долю мгновения, что отделяла эту фразу от последующей: – Но не слишком хорошо. Отдельные слова, не более того – может, это не англосаксонский? Уж очень непривычно всё звучит.
– Да нет, это он, – заверил его Оскар, устремив озадаченный взгляд на чернявый затылок спутника. Теряет человек память или нет – языки он при этом не забывает. Конечно, возможен такой вариант, что на самом деле Риддерх изучал английский, скажем, в школе и имеет о нём самое смутное представление – но откуда тогда это замечание о «странном» звучании? Конечно, произношение у Оскара то ещё, но, пожалуй, его всё же легче понять, чем коренного англичанина… Всё ещё во власти этой дилеммы, он спросил, переменив тему:
– Я так понимаю, вы с сыном – немцы, верно?
– Да, – легко согласился Анейрин.
– Но вы очень хорошо говорите на французском… А имя у вас, гм…
– Всё это не так-то просто, – в свою очередь туманно бросил Риддерх. – В общем-то, я родом из Франции – вырос там, потом служил. А Амори родился уже здесь, и его мать – уроженка здешних мест. Но он тоже неплохо говорит на французском, полагаю, из-за меня.
– А отец? – брякнул Оскар, с запозданием сообразив, что лезет в какие-то дебри, для него явно не предназначенные.
– А чёрт его знает, – в совершенно непривычной для себя манере бросил Анейрин, пожимая плечами. – Весьма своеобразный тип этот его отец.
Это-то Оскар отлично понимал: ясное дело, что Риддерх не стремился вызнавать подробности жизни бывшего мужа – или любовника, как знать – его жены. Судя по тому, какой пиетет питает к нему Амори, Анейрин вырастил его как собственного сына – быть может, настоящего отца мальчик и не знал…
– Так зачем этот твой друг искал тот замок? – вновь отвлёк его Риддерх.
«Уж явно не ради его обитателя», – чуть было не сморозил Оскар, но вместо этого пояснил:
– Он учёный – ну, понимаете?
– Да-да, учёный муж, – поторопил его Анейрин.
– И он, как раз, исследует то время… ваше время. – Этим он вновь заработал взгляд из-за плеча. – Вы бы с ним быстро нашли общий язык, полагаю.
– Возможно, – суховато отозвался мнимый рыцарь. Помолчав, он добавил: – И что же ты ему скажешь? Что вернулся ни с чем?
– Да это не главное. – Оскар похлопал лошадь по холке; у него родилась было мысль попросить что-нибудь у Риддерха в качестве сувенира, но он рассудил, что не вправе выманивать ценные вещи столь бесчестным способом. – Знаете, по правде, меня дрожь пробирает, когда я думаю, что бы случилось, не окажись я там.
– Я бы не проснулся. – Анейрин потупился, созерцая свои сапоги, а Оскар принялся гадать, что тот имеет в виду: что он задохнулся бы раньше? – Ле Мюэ, завтра мы расстанемся, и возможности поговорить откровенно у нас уже не будет. – Он шёл, по-прежнему свесив голову. – Я не умею благодарить. Человеку, что был мне дороже всех на свете, я так и не сказал, что он для меня значит; не хочу, чтобы это повторилось. – Он повернулся, глядя спутнику прямо в глаза: – Ты говоришь, что я тебя не знаю; но я знаю тебя лучше, чем своего сына – а может, даже лучше, чем самого себя.
Оскар видел на его лице отражение внутренней борьбы: Риддерх силился найти слова для того, что выразимо лишь в отдаленном подобии – тени от ветвей мешаются с пятнами света, губы подрагивают в напряжении, тёмный взгляд то устремляется на него, то вновь опускается.
Оскар не знал, что на него нашло – безумие – конечно, безумие – он жаждал лишь помочь Анейрину в этом затруднении, не словом, так действием, и сам не заметил, как соскользнул в пучину, против которой смолоду предостерегают всех и каждого: не стоит доверяться наитию, лишь здравый рассудок способен уберечь от беды – свесившись, он коснулся губ Анейрина, вцепившись в луку седла для равновесия.
Он задумывал полноценный поцелуй, но это оказалось поистине акробатическим трюком, так что он ощутил лишь лёгкое касание, прежде чем Риддерх отпрянул, словно от ядовитой змеи, панически выкрикнув краткое:
– Нет!
Оскар не успел даже ужаснуться собственному поступку, ибо лошадь, наконец-то почуяв долгожданную свободу, выбрала именно этот момент, чтобы зарысить куда-то в чащу. Тут вскрикнул уже Ле Мюэ, который, само собой, не успел разогнуться, а на тряской лошади это было и вовсе невозможно, так что он предсказуемо и безотлагательно грянулся о землю.
Впоследствии он понял, что ему крупно повезло, что он не запутался в стремени, не ударился головой о какое-нибудь дерево или, пуще того, камень, не свернул шею и не был затоптан невольной виновницей своего несчастья, но в данный момент ему было не до этого – он валялся на земле и тихо подвывал, схватившись за ушибленное плечо.
– Покатался… Мать вашу… – шипел он, когда мигом подскочивший Анейрин поднял его в сидячее положение, придерживая за спину.
– Всё в порядке, ты хорошо упал, – деловито и как-то совсем не сочувственно сообщил он. – Кроме плеча, ничего не зашиб?
– Хорошо? – выдавил Оскар. – Это что ж тогда…
Но Анейрин его, похоже, не слушал: оторвав от плаща широкий лоскут, он принялся приматывать его локоть к телу, чем породил возобновление панического воя.
Позже, когда Оскар отирал выступившие слёзы здоровой рукой, Анейрин принялся заверять его:
– Говорят, что каждый мужчина должен уметь терпеть боль, но на деле это не так: я знавал сильных воинов, что плакали как дети от пустячного ранения, а также и в остальном непримечательных людей, что терпели воистину нечеловеческие страдания, не дрогнув. Да и вообще, женщины куда лучше переносят боль – как бы иначе они переживали родильные муки – так что едва ли это вообще можно считать атрибутом мужественности.
От этих откровений Оскар даже на миг позабыл про собственные мучения; покосившись на Анейрина, он поинтересовался:
– А вы всегда были… рыцарем? – не сказать, чтобы он надеялся на осмысленный ответ: уж лучше было бы спросить про подлинный род занятий Риддерха-старшего у Амори – однако тот не спешил с ответом:
– Не всегда. Я путешествовал, сражался… Ну а потом… – он умолк, задумавшись, – потом женился.
– Понятно, – отозвался Оскар, укрепившись в догадке: некогда Риддерх-старший был военным. Это отлично согласовывалось и с его телосложением, и с манерой поведения – суровой и повелительной – и с непреклонностью характера.
Оскар шёл пешком, придерживая больную руку под локоть – ехать верхом он уже не решился, хоть Анейрин и уверял его, что это совершенно безопасно. Риддерх же вёл не слишком довольное животное в поводу – она явно рассчитывала на более длительную прогулку.
– Это моя вина, что так получилось, – неожиданно произнес Анейрин, глядя куда-то в сторону.
– Вовсе нет, это всё я, – принялся заверять Оскар, чувствуя, что краснеет: он-то надеялся, что его глупая выходка больше не всплывёт. – Надо быть осторожнее.
Анейрин лишь вздохнул в ответ, но спустя некоторое время заговорил:
– В том-то всё и дело. Знаешь, я всегда относился настороженно к… любовным связям – они несут в себе немало опасностей, и не для меня одного. – Последние слова он прошептал еле слышно, из-за чего, вкупе со своеобразностью произношения, Оскар не был уверен, что разобрал правильно, но переспросить не решился: смысл и так был понятнее некуда.
Что ж, остаётся лишь признать, что в благоразумии сэру Риддерху не откажешь, несмотря на расстройство этого самого разума: случайные связи и впрямь до добра не доводят. Сам же он должен быть доволен хотя бы тем, что Анейрин от него не шарахается, как поступило бы большинство представителей его пола; впрочем, ему ли жаловаться после того поцелуя в замке…
При виде них Амори лишь руками всплеснул:
– Как же так вышло? Обычно Стелла такая смирная…
– Это я такой неуклюжий, – пробурчал Оскар, от всей души надеясь, что Анейрин не станет пускаться в объяснения.
Сам же Риддерх-старший лишь мотнул головой вместо ответа:
– Этот Биниджи – он ведь лекарь?
– Если вы не возражаете, отец, – по быстроте, с которой отозвался Амори, видно было, что он подумал о том же.
– Если он не сможет помочь нашему гостю – пускай пеняет на себя, – отрезал Анейрин.
***
Амори зашёл за дом и набрал номер, заранее скорчив угрюмую гримасу в ожидании ответа. Вместо приветствия из трубки раздалось:
– Неужто Ваше Величество сменило гнев на милость?
– У тебя появился шанс загладить вину перед нашим гостем, – ровным голосом отозвался Амори.
– Он что, тоже с твоим папашей не поладил?
Риддерх-младший вместо ответа разорвал соединение, бормоча под нос ругательства на разных языках.
Вскоре обманчиво моложавый турок вновь появился в лесном домике, где он под бдительным надзором Риддерха-старшего принялся ощупывать плечо Оскара, сняв самодельную повязку. Тот поначалу напрягся, ожидая нового приступа раздирающей плечо боли, однако прикосновения были настолько мягкими, что лишь её слабые отзвуки достигали сознания.
Склонившись ближе, Эсен что-то зашептал, глядя Оскару прямо в глаза; хоть слова были непонятны, отчего-то от них по телу волнами расплылось тепло, скапливаясь в плече, которое тотчас запульсировало, но и это ощущение оказалось приятным. Постепенно Оскар позабыл обо всём, что происходит вокруг него, обнаружив, что не в состоянии отвести глаз, словно чёрные провалы зрачков накинули цепенящую сеть на самое его естество.
– Всё, – бросил Биниджи, выводя его из забытья. Оскар в недоумении принялся хлопать глазами, потирая плечо – оно несколько онемело, но почти не болело. Когда он вновь перевел взгляд на врача – тот как раз убирал в сумку пузырек с желтоватой вязкой жидкостью, затем небрежным жестом швырнул использованный шприц на пол, но Амори и не подумал сделать ему замечание – лишь безропотно подобрал и выбросил в мусорное ведро. Эсен тем временем извлёк из сумки широкий тёмно-синий шарф, подмигнув Оскару:
– Под цвет глаз, – и мигом подвязал его руку. – В принципе, тебе не обязательно носить эту штуку – там ничего особенного, обычный ушиб, хрящ цел, сумка не повреждена – но лучше на первых порах поберечься: плечевой сустав – штука тонкая. И вы, это, – он повернулся к Анейрину, – имейте в виду, ему нельзя опираться на эту руку, так что… – Амори не дал ему закончить: без слов развернул и подтолкнул к выходу.
– Эй, имей совесть! – запротестовал Биниджи. – Я тут бросаю все дела, срываюсь на ночь глядя, а мне завтра на работу…
– Вам далеко ехать? – не выдержал Оскар. – Быть может, в самом деле… – Но он тут же осёкся: здесь-то хозяйничал отнюдь не он.
Наконец Анейрин в ответ на два умоляющих взгляда процедил:
– На сей раз он был приглашён – так пусть остаётся.
– Диван! – тотчас изрек Амори, поднимая палец.
– А я думал, может, лучше… – начал было Оскар, но тут же оборвал себя.
***
Стоило им зайти в спальню, как Анейрин велел ему:
– Сядь.
Оскар подчинился, но, не успел он нагнуться, чтобы снять ботинки, как Анейрин тотчас очутился подле него на коленях. Стянув ботинки, он отставил их в сторону, затем принялся за пуговицы рубашки.
– Я сам могу, – запротестовал было Оскар.
– Нет, не можешь. Ты же слышал, что он велел, – буркнул Анейрин. На его лице застыла угрюмая сосредоточенность, словно он делал это по обязанности, невзирая на неприязнь. Хоть движения и были бережными, в них чувствовалась такая напряжённость, что Оскар и сам невольно сжался, когда Риддерх высвобождал его руки из рукавов: того и гляди с трудом сдерживаемая нервозность найдёт выход, заставив его дёрнуть сильнее необходимого.
– Дальше я уж точно сам, – заверил Оскар и, вскочив с постели, двинулся в душ. Там, вновь расслабляясь под тёплыми струями, он размышлял о превратностях человеческой души: неужто Риддерха и впрямь так задела его безрассудная попытка, что теперь он и дотронуться до него боится? И он вновь пожалел о том, что диван уже оккупирован: быть может, на сей раз хозяин не стал бы возражать против подобного переселения…
Анейрин сидел на том самом месте, где он его оставил: руки сложены на коленях, плечи ссутулены. Оскар хотел было подсесть к нему, но тот устало бросил:
– Ложись, прошу тебя.
Хоть Оскара порядком задело, что от него так вот отмахиваются, была и своя прелесть в том, чтобы просто натянуть одеяло до подбородка и погрузиться в сон близ того, чья тёмная фигура возвышалась на краю кровати, будто недрёманый страж.
Следующая глава
Комментарии