Предыдущая глава
Молчаливость спутника нимало не смутила Эсена – тот сразу включил какую-то восточную музыку, похлопывая по рулю в такт и временами подпевая. Оскару впору было опасаться за собственную жизнь при виде беспечности, с которой доктор закладывал виражи на извилистой лесной дороге, но его охватило какое-то странное равнодушие, словно при путешествии из этого зачарованного мира в реальный ничего не может случиться.
Однако долго молчание не продлилось – похоже, Эсен вообще не мог держать рот на замке сколь-нибудь продолжительное время. По счастью, он предпочитал говорить сам, а не расспрашивать спутника, однако мало-помалу втянулся в разговор и тот.
– А как давно вы познакомились с Амори? – спросил Оскар после того, как Эсен поделился несколькими забавными историями из своей жизни.
– О, кажется, ещё до потопа, – всплеснул руками Эсен, на миг отпустив руль.
читать дальше– В больнице? Он говорил, что вы…
– Да нет, не совсем, это довольно запутанная история. – Оскар мысленно смирился с тем, что, похоже, всё, что касается этой семьи, иначе и не охарактеризуешь. – Можно сказать, просто столкнулись на узкой дорожке. А потом обстоятельства свели раз, другой – ну, знаешь, как это бывает. Он, конечно, весьма эксцентричный тип – порой я и сам диву даюсь, чего ради мне всё это надо, но, сдаётся мне, стоит узнать его как следует – и всё, ты влип по уши.
– Я знаю, что он превосходно рисует, – вклинился Оскар. – И, похоже, это не единственный его талант…
– О да, он тот ещё артист, – фыркнул Эсен. – Он ещё и стихи пишет, хочешь, прочитаю?
– Не знаю, одобрил бы он это… – засомневался Оскар.
– Точно не одобрил бы – и не без причины, – как ни в чём не бывало отозвался Эсен. – Хорошо ещё, он хотя бы сам о них реалистичного мнения. – Не дожидаясь согласия спутника, он принялся декламировать на французском:
– Души жестокая пустыня,
Зачем ты тешишь миражом
Сознанье странника поныне,
Мешая обрести свой дом?
Иль ты пожрать его готова –
И душу, и мечты, и ум,
Навечно золотом покрова
Застив порыв мятежных дум…
– Это ещё куда ни шло, прочие – совсем по моей части, – сообщил Эсен онемевшему от изумления Оскару: тот никак не мог отделаться от ощущения, что на самом деле Биниджи прочёл стихи какого-то поэта, желая разыграть попутчика.
– По вашей части? – очнулся он. – Но вы же…
– У меня несколько более широкая специализация, – отозвался Эсен. – Лечу ноги… и голову. Альфа и омега человеческого организма – если смотреть на дело философски, в этом есть смысл, но коллеги считают это по меньшей мере странным.
Оскар также воззрился на него с подозрением, но по иной причине.
– Вы точно не знали отца Амори? – медленно спросил он.
Тот бросил на него проницательный взгляд.
– Думаешь, что тут дело нечисто, верно? Я тебе скажу от чистого сердца: это так. Впрочем, можешь мне не верить – все считают, что мне от роду написано врать. Но мой тебе совет: не лезь ты во всё это. Пускай уж эту лямку тянут те, кто впрягся в неё по доброй воле и в твёрдой памяти. «As you value your life, or your reason, keep away from the moor [1]», – процитировал он на английском с убийственно серьёзным видом.
Пока Оскар переваривал это зловещее предупреждение, гадая, не очередной ли это всплеск ревности со стороны Эсена, тот, словно разгадав его потаённые мысли, обезоруживающе улыбнулся, похлопав его по колену.
– Ты мне нравишься, Оскар. Конечно, не настолько, как Амори…
«И на том спасибо», – успел подумать тот.
– …но достаточно, чтобы желать тебе добра – иначе я бы и слова не проронил.
В последнем Оскар сильно сомневался, однако же кивнул.
Эсен как ни в чём не бывало вновь принялся болтать обо всем подряд – будто и не было того странного разговора.
Они уже въехали в предместья Франкфурта, когда Оскара посетила новая мысль. Они как раз стояли на очередном светофоре, так что он слегка развернул зеркало заднего вида к себе – и чуть не охнул от расстройства: за всеми этими треволнениями и сюрпризами он и думать забыл о своей разбитой физиономии, а она с течением времени стала лишь кошмарнее. Не удивительно, что Риддерх от него так и шарахнулся…
– До свадьбы заживёт, – хмыкнул Эсен. – Ну… или до развода, – поправился он, бросив мимолётный взгляд на его руку.
Оскар вспыхнул, вообразив, что за представление о нём сложилось у молодого турка: изменяет жене невесть с кем, делая вид, что уехал в командировку… Однако Биниджи, похоже, дела не было до его семейных обстоятельств: покопавшись в бардачке, он извлёк солнечные очки.
– Держи. Конечно, тебе и балаклава в придачу не помешала бы, но я давненько банков не грабил, – добавил он, усмехнувшись собственной шутке.
– Спасибо, но я… куплю в аэропорту, наверно… – пробормотал Оскар, но Эсен отмахнулся:
– Это ведь я тебе фонарь поставил – должен же я оставить тебе на память хоть что-нибудь… кроме него. Давай, примерь.
Оскар вновь взглянул в зеркало – на сей раз вылитый уличный боец, хотя впечатление несколько портило горестное выражение лица.
– Тебе классно, – заверил его Эсен и затем неожиданно спросил: – Давно знаешь Амори?
– С позавчерашнего дня, – честно признался Оскар.
– А его отца?
Ле Мюэ замялся: правда противоречила бы всему, что он сказал ранее.
– Не очень, – наконец выдавил он.
– А кажется, что он-то тебя давно знает, – прокомментировал это Эсен, не отрывая взгляда от дороги.
– Странно, что вы это заметили, но ему тоже так кажется, – ответил Оскар, осторожно подбирая слова.
– В конце концов, это моя работа – знать, что творится у людей в голове, – пожал плечами Биниджи. По счастью, они уже подъезжали к аэропорту, так что водителю пришлось прервать разговор, уделяя больше внимания маневрированию.
– Ну мы вот и на месте, – наконец объявил он и без слов взвалил обе его сумки на плечо.
– Да я бы сам… У вас ведь дела… – не слишком убедительно запротестовал Оскар, но Эсен лишь поднял ладонь в протестующем жесте.
От Оскара не укрылось, что девушка-служащая смерила их полным ужаса взором.
– Дальше ты сам, – сообщил Эсен и, порывшись в карманах, извлёк визитку: – Если все-таки надумаешь насчёт плоскостопия, звони.
– Или сумасшествия, – неуклюже пошутил Оскар. Однако вместо того, чтобы подхватить шутку, Биниджи смерил его пристальным взором, словно всерьёз оценивал такую возможность, но ответил лишь:
– Это посложнее будет.
«И впрямь, – рассуждал Оскар, неторопливо проходя контроль, – кто бы поручился, что я уже не съехал с катушек? Уж точно не я сам: все признаки, вроде как, налицо: галлюцинации, бредовые идеи, навязчивые состояния…» С одним из таких состояний он намеревался покончить тотчас же по окончании этого путешествия – а именно, с тем, что перед ним постоянно всплывало лицо Анейрина, его выражение в тот миг, когда он отшатнулся, послужив невольной причиной падения Оскара с лошади.
Он и сам не мог понять, что при этом ощущает: стыд, обиду, досаду? Что-то в выражении Риддерха-старшего ставило его в тупик, но уловить это никак не получалось. Хотел бы он заявить с уверенностью Эсена: мол, я знаю, что у всех людей на уме – но Оскар никогда не был силён в понимании подлинных мотивов людей, их сокровенных мыслей и побуждений. Что греха таить, именно из-за этого он всякий раз так легко попадался на удочку Мика; как знать, может, и крах его семейной жизни коренился в том же изъяне?
Отнюдь не собираясь посвятить остаток пути подобным самокопаниям, он вытащил книгу и упрямо зарылся в неё. Это произведение сунул ему Мик перед отъездом, уверяя, что «Это точно в твоем вкусе». Порой Оскар подозревал, что друг намеренно подкидывает ему книги, от которых кровь стынет в жилах, так что с осторожностью подходил к его литературным дарам, открывая их с таким ощущением, словно оттуда в любую секунду может выскочить что-то малоприятное. Однако же эта книга ему понравилась, несмотря на всю свою своеобразность – он уже одолел почти половину в пути и вечерами в гостинице. Что-то в метаниях маленького героя – в его потерянности и наивных огорчениях – напомнило ему его самого. В своём бессмысленном и безнадежном странствии мальчик встречает на пути рыцаря – и заводит с ним разговор, не задумываясь о том, насколько опасной может быть такая встреча…
Оскар не слишком удивился, поймав себя на том, чьи черты ему мерещатся в описании рыцаря – и, зачитавшись, не сразу заметил, что вокруг него люди уже двинулись к выходу из терминала: объявили посадку.
Стоило ли удивляться тому, что за сны ему потом снились – в этом видении к нему склонялся рыцарь и, щуря тёмные глаза в улыбке, вопрошал:
– Куда ты готов пойти? Как далеко ты готов зайти?
Оскар проснулся от того, что книга свалилась на пол; самолёт уже заходил на посадку в Парижском аэропорту.
Изначально он планировал проехаться в Париж, чтобы скоротать часы ожидания, но рассудив, что на его долю без того выпало достаточно приключений, а тёмные очки и рука на перевязи отнюдь не послужат ему охранным амулетом, вновь устроился в кресле с книгой в полной уверенности, что вот-вот задремлет снова. Но, по-видимому, сон в самолёте перебил дрёму – впрочем, в какой-то момент Оскар заподозрил, что всё же уплыл в грёзу незаметно для себя самого: как иначе объяснить то, что сюжет словно следовал ходу его мыслей? Точно так же тот рыцарь искал кого-то – неведомо кого, кто давно уже умер; точно так же за ним следовал спутник, который, хоть тревожился за него по-своему, ничем не мог ему помочь. Оскар чувствовал, как его охватывает озноб, хоть в терминале аэропорта было тепло – словно холодная рука стискивает сердце, пробуя его на прочность. У него несколько раз возник соблазн просто захлопнуть книгу, однако он продолжал читать. Она вновь выпала из руки – перед глазами с ошеломляющей ясностью встал образ распростёртого на ложе рыцаря с зияющей раной в груди.
– С вами всё в порядке? – наклонился к нему участливый сосед.
Оскар лишь кивнул, поплотней запахнув полы куртки: его сотрясала крупная дрожь. Подобрав книгу, он послал соседу извиняющуюся улыбку:
– Видимо, я просто… отключился на секунду.
***
Некоторое время Оскар просто бездумно глядел в темноту за окном, на своё неясное отражение на стекле, и оно казалось чужим и пугающим: этот образ в тёмных очках со взъерошенными волосами и решительно поджатыми губами принадлежал кому-то другому.
Когда самолёт наконец взлетел, удаляясь от Европы, с души Оскара словно начали спадать невидимые путы: всё вновь стало казаться лишь причудливой фантазией, одной из тех, что любил закручивать Энди Блэк, чудаковатый приятель Мика, чтобы внезапно умолкнуть и сообщить с извиняющейся улыбкой: «Вообще-то, я всё это придумал».
«Вот рассказать бы им это всё, – усмехнулся про себя Оскар, – чтобы потом в конце заявить: “Вообще-то, всё это чистая правда”». Вот только он сам уже был не вполне уверен, правда ли это. Не очень-то уживались между собой эти два измерения: в Германии его прежняя жизнь казалась какой-то ненастоящей, а теперь всё, что произошло там, представлялось на редкость ярким сновидением, посетившим его по дороге домой, в то время как на самом деле он просто выехал из гостиницы на пару дней раньше.
«Надо будет спросить Мика, говорил ли я ему вообще про замок, – подумалось Оскару. – Впрочем, зная его, он сам мне этим все уши прожужжит, а если не обмолвится – вот тут-то и будет повод задуматься…»
Однако же Мик, вопреки обещанию, не спешил показываться: Ле Мюэ стоял со своей сумкой посреди зала, следя за чужими воссоединениями, и пытался припомнить: быть может, его друг выразился несколько иначе и ждёт его на парковке? Наконец Оскар взялся за телефон.
– Ну само собой, названивать мне в неурочный час – это всегда пожалуйста, – пробурчал он вслух, – а когда надо – так не дозовёшься… – Разочаровавшись в друге, он набрал номер Брюн. Как всегда при звуке её голоса – бодрого в любое время суток и при любых обстоятельствах – в сердце что-то кольнуло, и присутствие духа тут же ухнуло на ступеньку вниз – потому-то он и оттягивал этот звонок, пока была возможность.
– Ты зачем звонишь? Что-то случилось? – В жизнерадостный голос вкрались тревожные нотки.
Оскар в который раз поразился: и как только ей удаётся разгадать все обстоятельства его жизни, прежде чем он успеет сказать хоть слово?
– Да нет, всё в порядке. А ты где?
– Это я должна была спросить – ты ж обычно не звонишь из-за границы.
– Так я только что прилетел – думал, вы…
– Вот остолоп! – тотчас перешла на крик Брюн. – Этот Мик опять всё перепутал – сказал, что пятого! А я на работе – на завтра и договорилась!
– Значит, не приедешь, – вздохнул Оскар.
– Так всё-таки что-то случилось? – насторожилась Брюн.
– Да нет же, я тогда домой сам доеду.
– Ну так до завтра, целую.
Разорвав соединение, Оскар в который раз подумал, что, быть может, причина их разрыва таилась не в недостатке любви, а в её избытке – невозможно жить рядом с человеком, которого чувствуешь, будто больной зуб. Такая привязанность скорее пугает, чем радует – потому-то он и не предпринимал иных попыток наладить личную жизнь.
Собственно, то, что случилось в Германии, было его единственной со времён знакомства с Брюн попыткой пофлиртовать с кем-то другим – при всей своей оглушительной провальности. По всему видать, что с представителями своего пола у него дело обстоит ничуть не лучше, чем с женщинами: за какую-то пару дней свёл знакомство с тремя самыми сногсшибательными мужчинами из всех, что ему доводилось встречать – и что же? Всё прохлопал. Быть может, и к лучшему, что эту часть истории он всё равно не собирался никому рассказывать, а то выглядит он в ней порядочным идиотом.
***
Когда Оскар добрался до своего дома, было уже около четырёх, так что не было ничего удивительного в том, что обосновавшийся на углу музыкант уже вышел на промысел. Беллами Эллис был давним знакомцем Оскара. С тех самых пор, как Ле Мюэ переехал сюда, он имел счастье созерцать эту анахронично хиппующую личность каждый вечер по пути с работы: подниматься рано Эллис не любил, но на своё рабочее место заявлялся с постоянством, наводящим на мысль, что кажущаяся безалаберность – всего лишь поза.
Заметив Оскара, он тут же отложил флейту:
– Ты где пропадал, искатель приключений?
– Да вот, в Германию прошвырнулся. Можно сказать, по делам.
– Серьёзные дела, как я посмотрю, – хмыкнул Эллис. – Тебя часом Интерпол не разыскивает?
– Насколько мне известно, нет, – встревожился Оскар: о том, что некоторые из его действий вполне можно счесть противоправными, он как-то не задумывался. Впрочем, едва ли проникновение на территорию несуществующих замков подпадает под какие-либо своды законов.
– Чтоб ты знал, ты – прирожденный преступник, Оскар, – вторил ему беззаботным хохотом Эллис, – потому что тебя в жизни ни в чём подобном не заподозришь.
– Я бы предпочёл, чтобы это впечатление не расходилось с действительностью, – суховато ответил Оскар, подхватывая сумки здоровой рукой.
– Ну хоть не перелом? – музыкант кивнул на перевязь.
– Ничего опасного, спасибо, – бросил напоследок Оскар – в спину ему понеслась затейливая мелодия, которую он прервал своим появлением.
***
Просторная квартира со светлыми обоями и большими окнами впервые показалась Оскару какой-то пустоватой – видимо, за несколько дней он успел привыкнуть к деревянному домику, в котором помимо суматошной семейки порой обретаются незваные гости. Оглядев задумчивым взглядом небольшой уютный кабинет, он извлёк из ящика стола рамку, подаренную на предыдущий день рождения, которую он так и не удосужился пустить в дело. Вставив в неё рисунок Амори, Оскар поставил её на стол, повесив на уголок рамки подаренный крестик, и созерцал результат, пока не сгустились сумерки. Когда черты на портрете сделались неразличимыми, он улегся на стоящую у стола кушетку и уставился в потолок.
Тишину прервали звуки Марсельезы: Оскар возвратил телефону голос, как только покинул самолёт.
– Привет, ты дома? Пойдём выпьем! – жизнерадостно предложил Мик, возвращая Оскара на несколько недель назад, когда вся эта история только начиналась.
– Да я как бы не в форме. – Оскар потёр лоб. – Мне бы поспать…
– Да ладно, мы ненадолго! Я за тобой заеду. – На этом звонок прервался. Оскар вздохнул, прикидывая, стоит ли пытаться разубедить Мика, но пришёл к выводу, что требующиеся для этого усилия явно чрезмерны, и к тому же наверняка не увенчаются успехом. Включив свет, он добрёл до разместившейся за стеной кухни и принялся готовить чай – в паб он идти категорически не собирался, надеясь, что никаких объяснений и не потребуется, стоит Мику взглянуть на его разукрашенную физиономию.
Ожидания во многом оправдались: Мик ахнул и застыл на пороге, рассматривая друга под разными углами, словно достойный внимания артефакт.
– Кто это тебя так разукрасил? Да ещё и рука? Это…
– Долгая история, – поспешно прервал его Оскар, кивая в сторону кухни. – Давай-ка чаю выпьем. – Разливая чай по кружкам, он принялся за объяснения: – У того мужчины, которого я нашел в склепе, Анейрина Риддерха, есть сын…
– Ну-ну, про него ты уже говорил, – поторопил его Мик.
– Так вот, у него есть друг, он-то мне по морде и съездил.
– За что? – искренне изумился Мик: хоть сам он находил немало изъянов в характере своего друга, задиристость в них явно не входила – скорее уж, Оскар был излишне покладистым. Если кто в их компании и нарывался на драку, обычно это был сам Мик.
– Да… – Оскар почесал нос. – По недоразумению.
– Хорошенькое дело, – насупился Мик. – Ты хоть жалобу подал? Впрочем, я и так знаю, что нет.
– Но он извинился, – покаянно заметил Оскар. – И руку мне полечил. – Он выставил локоть.
– Так руку – это не он?..
– Нет, это я… с лошади упал. – Оскар вновь поморщился, вспоминая свою выходку.
– Тоже мне, ковбой, – хрюкнул Мик. – Ты какая-то ходячая неприятность, право слово.
– Неприятность – это ты, – обличительно заявил Оскар. – Забыл, кто меня во всё это втравил? Да ещё и день приезда перепутал. – Ле Мюэ отвернулся к плите, не в силах подавить мысль, что последний промах был намеренным.
– Ну перепутал, и что с того? – беспечно отозвался Мик.
– В том, что касается нас с Брюн, ты вечно что-то путаешь, – буркнул Оскар, о чём тут же пожалел, но сказанного не воротишь.
– Слушай, давай начистоту. – Мик грохнул кружкой о стол. – Я никогда и не скрывал, что Брюн мне нравится, и познакомились мы с ней, если ты помнишь, одновременно. И что же, я пытался тебя оттеснить? Нет. Пытался её отбить? Тоже нет. Я был рад за вас, а многие ли могут в подобном случае сказать это, не покривив душой? Я ей хоть словом дал знать о некоторых особенностях твоей богатой, разносторонней натуры? Нет же! Ну а потом вы то ли разошлись, то ли нет два года назад…
– Полтора, – глухо поправил Оскар.
– Думаешь, мне самому это так уж легко дается – ухаживать за женой друга? И как на меня при этом смотрят? Может, ты наконец объяснишь мне, вместе вы или нет? – Мик поднялся с места, с шумом сдвинув стул, и, накидывая куртку, бросил: – В одном вы подходите друг другу на сто процентов: оба любите голову морочить, – после чего вышел, хлопнув дверью.
Вернувшись в кабинет, Оскар развернул стул, оседлав его, и, положив подбородок на руки, уставился на стоящий на столе портрет.
– Чёрт, я идиот. Какой же идиот. – Слова звучали сдавленно, глаза защипало, но он усилием воли сморгнул зарождающиеся слёзы. – Что бы вы на это сказали, сэр Риддерх? У вас ведь такие взвешенные суждения. Что же вы посоветуете тому, кто теряет друзей и любимых, словно вещи из дырявой сумки? Я не видел вас всего день, а мне уже вас не хватает… Так зачем же я уехал? – Душу стиснуло предчувствие вечной разлуки – если он и вернётся, то не найдет ни домика, ни следа самих Риддерхов…
Он подскочил к столу, словно торопясь поймать ускользающее мгновение, открыл ноутбук – и с облегчением убедился, что страничка Амори никуда не исчезла. Более того, он уже выложил его фотографию на кухне – Оскар улыбнулся, подтверждая, что, да, это таки он. Хоть он твёрдо решил не напоминать о себе после того, как доставил столько беспокойства Риддерху-младшему, искушение было слишком сильно, так что он торопливо отстучал: «Добрался хорошо, ещё раз огромное спасибо за гостеприимство!» На сей раз немедленного ответа не последовало – видимо, хозяева дома были заняты. Поколебавшись, Оскар добавил ещё одно сообщение: «Надеюсь, с Вашим отцом всё в порядке?» – и ещё: «Пожалуйста, передайте Эсену спасибо от моего имени – я не успел его поблагодарить».
«Ну теперь уж точно хватит». – Оскар пошёл спать, прежде чем отправит ещё с десяток бессодержательных сообщений или, чего доброго, ещё раз повздорит с Миком. Тот был лёгок на помине – телефон вновь разразился торжественной мелодией.
– Чего тебе ещё? – Оскар вовсе не собирался начинать разговор таким образом – более того, он хотел извиниться, однако сказалась усталость.
– Осси, ты прости, что я тебе тут всякого наговорил. – Голос друга и впрямь звучал смущённо. – Мы ж с тобой лучшие друзья, верно? Пошло оно всё.
– Угу. Ты тоже прости. Сморозил не подумав. – Помолчав, Оскар добавил: – Знаешь, я поговорю с Брюн. Ну, обо всём. Об этом.
– Это вам решать, – вздохнул Мик. – Ладно, до скорого.
Оскар вновь бросил взгляд на портрет Анейрина – у него возникло чувство, будто именно обращение к далёкому собеседнику помогло сдвинуть всё с мёртвой точки. Он слишком долго откладывал этот разговор с женой, обещающий стать тяжёлым для них обоих, но теперь, решившись, ощутил облегчение, словно наконец вышел на улицу из душного помещения – и только тут осознал, насколько спёртым был воздух.
Примечание:
[1] As you value your life, or your reason, keep away from the moor – в пер. с англ. «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот». А. Конан-Дойль, «Собака Баскервилей», гл. 4. (пер. Н. Волжиной, 1948).
Следующая глава
Комментарии