Прямые зеркала

Одни живут под землёй, хотя пришли из космоса. Другие считают их призраками, населяющими сгоревший сто лет назад мёртвый лес. У верхних и нижних людей всё же есть нечто общее - и двое детей, подружившихся при странных обстоятельствах, пытаются это выяснить.

 

 

1.

Густые папоротники дыбились. Сырой и гулкий лес заваливал путь буреломом: торчащие корни, стволы мёртвых деревьев и мох, мокрый трухлявый запах гниения. Вода в бочагах была гадкая — жирно блестящая, чёрная, смрадная. «Это она, — ноздри жадно и восторженно впитывали. — Кривая земля. Перекорёженная». Колени немного дрожали. Не было трусостью развернуться сейчас и уйти, но довольное чувство — немое хвастовство в пространство, гордость — плескалось у сердца огненно. Он сам дошёл, найдя брод через реку, сам выдержал пугливый быстрый бег: заприметь его какой-нибудь охотник, непременно бы наказал со всей строгостью. Охотники не ходили сюда — что говорить про детей.

Он теперь круче, чем Рыжий.

«Скажи мне, лялечка, — щербатая ухмылка открывала потерянный зуб. — Скажи, когда перестанешь делать в штаны от кошачьего чиха, и тогда, возможно, я возьму тебя ловить с нами рыбу». Несправедливо, обидно: штаны всегда были сухими. Но не было нашейного мешочка с веселящими листьями и хоть какого-нибудь ножа, чтобы чистить ногти, как старшие — а ещё двух-трех лет, чтобы самому старшим быть. Зато был лес. Росший на кривой земле, где шептался туман. И призраки.

Он осмотрелся.

Поверх чахлых болезненных сосен висела молочная дымка. Она оседала на серых колючках иголок, и капли, падающие на нос и за шиворот, жгли неприятным холодом. Мох пружинил и иногда предупреждающе чавкал. Завалы возникали хаотично. В них ещё не просматривался отпечаток великой страшной мощи, вздыбившей землю когда-то, но уже дышала древесным разложением смерть. Смерть обещал весь лес. Главный герой тех историй, которыми старики пугают своих внуков: мрак и живущие в нём существа. Ужасный по полуночным рассказам, грозный и величественный, лес оказался лишь на четверть таким. И хорошо: иначе была бы та трусость.

Лес до сих пор болел. Он шёл рваными пятнами мерзкой парши, которая глодала стволы и корявые ветви, проплешинами, где не росло ни травинки, пузырями-нарывами несъедобных грибов и поникшими листьями. Птиц здесь не обитало. Зверей, наверное, тоже. И человеку было делать нечего. Глупому, уязвимому, слабому.

Особенно, если он — ребёнок.

Громко хрустнуло, падая, дерево. Переломилось пополам и взрыло мёртвыми ветвями воду бочага. Переломилось от сырости, гнили, оттого, что болезнь вышла из кривой земли и поразила его сердцевину, переломилось, потому что его время пришло, и напугало. Грудь под самым горлом сжало. Но из тумана не явилось костлявой лапы с когтями: потревоженная вода успокаивалась. Расщеплённый ствол был изнутри коричневым. Оказалось возможным, немного придя в себя, подойти ближе и потрогать: рыхлая скользкая масса сминалась под пальцами, сама являясь уязвимой беззащитностью. Призраки? Как бы не так. Только природа, калечная и пугающая своим умиранием, только, конечно, обросшая из-за этого ужасами чаща. Старики — болтуны. Вруны. Они всё, разумеется, знают.

Дальше почва становилась бугристой. Она поднималась холмом среди завалов и опадала в овраги, где из-под мрачной воды торчали всё те же останки деревьев. Почву подняло давно и расплескало, и идти было трудно. Низкие колючие кустарники обвивали щиколотки, пачкая ботинки разводами, похожими на улиточный след. Туман спустился. Он ощущался вязким, имеющим плотность и вес, скрадывал согнувшиеся сосны и оставлял на языке после вдохов привкус кислятины. Дышать туманом могло быть вредно. Руки натянули на нос воротник рубашки, и наивный жест принёс уверенность. Бурелом чернел, и не от сырости: подстилка леса здесь кусками сгорела. Куски расползались, сливаясь, и скоро захватили всю землю — сплошное пепелище, которое выжег какой-то очень сильный огонь, раз ничего не выросло после него, даже травинка. В конце концов вокруг и впереди не осталось ни одного прямо стоящего дерева. Все повалились. Обуглились.

Торчали лишь пни.

Кривая земля утомила: затянутая слоем тумана, она была унылым и необитаемым местом, которое растеряло таинственность. Ноги устали карабкаться и перелезать. Незваный гость остановился и повертел головой, оценивая завалы. Сгодится ли горелая ветка как доказательство, что он правда здесь был?

— Ну, привет, призраки.

— Я не призрак, — сказала земля под ногами. — Привет.

Он услышал свой крик — безумный вопль куницы, и в следующий миг обнаружил, что забрался, похоже, единым скачком на груду влажных пачкающих брёвен. Прижался к ним и затрясся.

— Не бойся. Эй! Слышишь? Куда ты делся? — и голос хихикнул. — А, вижу. Ты сел почти на перископ.

Голос призрака — не призрака, земли — был звонким и мальчишеским.

— Уйди. Изыди! Кыш!

— Я не могу уйти. Я здесь живу.

— Тогда не ешь меня, — мольба вышла жалкой.

Горячие позорные слёзы побежали ручейками по щекам. Рыжий выдумал чушь, колюче-обидную глупость: подобный страх — беспомощный, и от него не мочатся в штаны, а просто по-детски ревут. Хотелось свернуться клубочком и выть.

— Ну, что ты… Не надо! — голос заволновался.

Слова долетали, как сквозь пелену.

—… не ем, не злой, не страшный, и вообще я маленький! Я тоже ребёнок, представь? Но я… ох, — зазвучало отчаяние, — я не могу к тебе выйти. Я не могу наверх, наружу. А ты пришёл сюда. Какой ты смелый.

Слёзы разом иссякли.

Горелая кора испачкала рубашку и штаны. Потрясение ещё оставалось — холодом по хребту и мурашками, каменным комком в груди. Храбрец в чужих глазах, обычный трус на деле поднял голову. Сел, поджав ноги, как будто голос мог, прорвав опалённую землю, схватить, и растерянно замер.

— Всё хорошо, — сказал голос. И погрустнел. — Но не для меня.

— Почему? — говорить в обозримую пустоту было странным. — Почему ты сидишь под землёй? Ты человек?

— Наверное, — голос ответил только на половину вопроса. — Должно быть, человек. Предки были людьми, и я, значит, тоже.

— Мои предки жили у кривой земли, — сразу вспомнилось. — Но случилась трагедия. Что-то изменило лес, отчего жить в нём и рядом стало невозможным.

— Да, — голос выдохнул. — Это был мой дом. Свалился с неба.

— Но дома не летают!

— Смотря какие, — голос вдруг запнулся и стал суетливым, напуганным. — Ну, нет... Они снова идут! Мне нельзя говорить. Поймают — отругают. Но ты подожди, пожалуйста! — он затих, исказился и опять зазвучал очень близко. — Пожалуйста, приди! Приди завтра! Я ещё не общался с человеком из верхнего мира. Я, — тоска резанула, — я так мечтал об этом. Меня зовут Дэн.

— Айвар. Лучше — Айви. Дэн, значит… Эй, Дэн?

Кривая земля исходила туманом. Молчала.

 

Звенящий заморозок тронул серебром речные травы. На самой заре охотники уже были там: утки готовились встать на крыло и покинуть реку, потому что приближались холода. Солнце по-прежнему ярко светило, но воздух стал другим. Пронзительным и строгим. Айви старался изобразить его Дэну. Получалось не очень.

— Свежий и жёсткий. Уже без тепла.

— А у меня тут — сухой. И пахнет железом.

— Хотел бы я, чтобы ты вдохнул воздух по-настоящему.

— Не надо, — Дэн испугался. — Я умру от этого.

— Прости, пожалуйста. Я забываю, что тебе нельзя.

— Я тоже, Айви. Смотрю на лес и очень хочу выйти. Рубку-шестнадцать засыпало, кстати.

— Сколько у вас комнат осталось?

— Триста тридцать одна.

Дэн зашумел, задрожал и вернулся. Айви привык — «помехи».

— Мона ругала Джексона. Снова. Она считает, что он делает из грибов самокрутки. Джексон, конечно, вечно шарится по тепличному комплексу, но не ради вёшенок — он не любит их. Мона глуповата и не видит, что сын там гуляет с девчонкой.

— Девчонки, — Айви фыркнул. — Какой от них толк? Они дуры!

— Джексон полагает по-другому. Может быть, он сам дурак.

— Может.

Дэн рассмеялся.

— Услышит — убьёт.

— А мы ему это не скажем.

— Ладно… Ещё что? Библиотечные поднимают вопрос о продлении дня. Им неудобно при аварийном освещении. Лишняя нагрузка на генераторы — плохо, и вряд ли Совет согласится, но библиотечные — не только летописцы и те, кто бегает от жизни в выдумки. Ещё учёные. Я говорил про костюм? Так вот, они постоянно работают, чтобы сделать новые фильтры.

— Учёные — упорные, — Айви сказал уважительно.

— Но только я волнуюсь.

Айви завозился на брёвнах и обхватил себя руками. Туман был редким, однако влажный воздух леденил. Говорить не хотелось, но Айви сделал это честно, как Дэн просил его:

— Я ездил с горшечниками. Нет, мне жаль, Дэнни — у озера нет ваших. Я бегал по дворам и смотрел. Ещё спросил у местных тёток и у столяра. Смотрели на меня, как на тронутого. Люди в костюмах не приходили туда.

— Фильтры не помогают. И не помогут от этого воздуха. Даль тоже умрёт.

— Дэн, подожди. Есть ещё город! Не знаю, что придётся врать отцу и как туда отпрашиваться, с кем ехать на телеге… Я просто сбегу.

Дикие звери. Шесть дней пути. Скорее, все восемь: могут начаться дожди, и дороги размоет. Дэн подозрительно хлюпнул. Наверное, он мысленно прощался с дядей.

— Дэнни, позволь мне помочь. Не надо раньше времени сдаваться! А если бы было возможным ещё и рассказать всем…

— Нет! — Дэн хрипло отозвался. С ужасом. — Не вздумай!

Тишина была тяжёлой, неживой. Айви всё же закончил:

— Или мне спуститься к тебе.

Дэн, кажется, там, в своей рубке, в страхе мотал головой.

 

Железная птица зарылась в толщу земли, как куропатки зарываются в снег. Айви не ощущал её ногами, потому что не знал, как она выглядит. Не очень понимал, что это. Он мог вообразить себе норы в железе, потому что в норах, обычных, в лугах, обитали кролики и мыши. И представить подземных людей, как зверей. Тогда уж они были кротами — но даже кроты иногда выползают и не погибают при этом.

— Так уж случилось однажды, Айви.

Кривая земля застыла. Порылась тонким слоем белого, и надо было быть осторожным, шагая: под хрустящим льдом луж скрывалась тёмная вода. Поднимались ли люди в костюмах зимой? Они могли, не зная мёртвого леса, случайно оступиться и…

— Я принёс, кстати. Стащил.

— А если хватятся?

— Это просто копия. Их ещё несколько, но верно: кристалл разрешают смотреть только в библиотеке. Чтобы никто не растаскивал фильмы и не терял. Но мы посмотрим, и я верну на место.

— Посмотришь ты. Эх…

— Я буду тебе рассказывать.

Посыпалась маленькая, совсем невесомая крупка. Дэн откашлялся.

— Пространство, через которое летит наш корабль — чёрное. Сам корабль — большой и округлый. В нём много комнат, а в комнатах людей. Пространство — космос, а люди — туристы, и это означает, что они просто смотрят по сторонам из окон и выглядят очень восторженными. Корабль летит мимо огненных шаров и шариков из камня или газа. Первые — солнца, как то, которое ты можешь видеть, а вторые — планеты. На планетах иногда людям можно жить. Если там есть воздух и вода, и если они не ядовитые для человека по составу, и если маленькие существа, живущие в воде и воздухе, не причиняют человеку вред — не говоря о больших, которые с когтями и зубами. Корабль летит. Он железный, тяжёлый, но может прыгать из одного участка пространства в другое — так придумали учёные, но не наши, которые учатся в библиотеке, а другие, умнее. Он прыгает — р-раз! Туристы смотрят на шары-планеты. Шары красные, белые, рыжие, на них завихрения и ураганы. Корабль прыгает — два! Три ярко-синих солнца. Прыгает — три! Чья-то ошибка. Корабль попадает не туда, куда надо было, и вокруг него — летящие обломки. Куски камней, как будто шар-планету разбили, но я тут вижу, что написано: «поток астероидов». Большой обломок бьёт по кораблю и повреждает его. Корабль начинает падать. За камнями видна голубая планета. Корабль падает… пронзает оболочку планеты, стремится вниз, к туману, из которого выступает зелёное… летит, пытаясь выровняться, но падает, и быстро. Земля расплескивается… она мягкая, водянистая, она затягивает, поглощает… тьма. Слабый алый свет аварийных ламп. Конец.

Айви замёрз, но не двигался с места. После взбучки, полученной за неудачный побег в город, рубцы от хворостины ещё не сошли, и найти удобную для сидения позу было непросто.

— Ужас, — наконец сказал он.

— Ничего хорошего, — согласился приятель.

 

— Здешний воздух оказался для выживших предков отравой.

— Как они это поняли сразу?

— Приборы сказали.

— Приборы привели корабль в камни, — заметил Айви.

Дэн не ответил. Задумался.

Айви тоже подумал. Не о приборах — о глупых девчонках. Одна из них, Лиза, соседка, всю неделю странно пялилась на него и хихикала. Волосы, как цветок одуванчика, косящие глаза. Страшила! Ей бы пугалом быть на бабкиных грядках — гонять воробьёв и ворон. На штанах у Айви дырка, что ли — он здорово весь извертелся, но так и не сумел понять, в чём причина его смешного вида. К слову, о воронах: в одну из них он запустил очень метко вчера сгнившей картофелиной, и Рыжий это видел.

— Джексон женится. Мона орёт. Глупо: Джексон взрослый, раз его взяли работать на генераторах. Он носит нарукавную повязку с молнией и стал очень важный.

— Гроза была три дня назад, — невпопад сказал Айви. — И молнии. Первые этой весной. Красиво.

— У Францески живот, как половина меня. Представляешь, Айви, это уже шестой ребёнок! Лига чистого бассейна снова ссорится с тепличниками. Вода нужна и тем, и тем, но любой, даже трёхлетка, знает, что еда важнее возможности плавать. Не был бы зал, который называют «конференц», засыпан, теплицы развернули бы и там, забрав всю свободную воду, и бассейным не выпало бы даже одного дня плавания в неделю. Сейчас их три. Ну, не обнаглели ли жадничать?

— Пх! Это верно…

— Скоро будет инструментальный концерт. Сёстры Ольсен утверждают, что в нежилых коридорах на Юге летает привидение. Оно якобы воет там и швыряет в стену ящики, но я-то знаю, что это банда Йоко и Сэма. С недавних пор они называют себя «Силой злых» и рисуют на лицах полоски. Вздумали брать дань с малышни, ты представь, но Даль им накостылял, и «злые» вроде как присмирели. Да… Даль, Колин и Надя собираются выйти наружу. Учёные сделали фильтры.

— О, — ответил Айви.

Дэн обречённо вздохнул.

— Даль говорит, что старый и не боится, но он воспитывал меня после того, как мама и папа погибли при взрыве в бывших мастерских. Он — угрюмый, конечно, и не особо общительный, но я его люблю, и мне страшно. Никто из ушедших не возвращался. Никто не приходил к верхним людям! Куда же они делись, Айви? Куда?

— Я не знаю. Я, — Айви сглотнул, — я рассматривал лес. Я лазил по завалам, Дэн, и даже тыкал ветками в ямы. Туда, где вода. Я думал, что, может… Я не нашёл. Ну, мёртвых… тел…

— Спасибо, — было непонятно, за что благодарность: за то, что Айви не видел погибших, или за то, что искал.

— И всё же жаль, — сказал Дэну Айви. — Жаль, что мне нельзя помочь тебе и им. Что мне нельзя их встретить и привести в деревню. Я этого не понимаю, если честно, Дэнни. Всё потому, что я для вас заразный?

— Ты... ох, — беспомощно ответил тот.

 

— Это был бунт. Не очень-то и неожиданно. Сторонники Замкнутости консерваторы жуткие — а, как по мне, просто трусы. Но такого не случалось ещё, Айви, никогда — чтобы смещали Совет. Странно, но я и рад, и напуган. Даль не ушёл, но у нас теперь всё стало строже. День снова короткий. И в рубки нельзя.

— Стой… в рубки нельзя? А ты теперь как?

— У меня есть папин ключ. Карта к двери. А-а… я ловкий, проскочу незаметно. Но так не смогут учёные. Наш новый Совет… делает непривычные вещи. Он забрал у учёных их книги. И фильмы тоже пропали. Не все, но тот, который мы с тобой смотрели, например. Фильмы, книги — это вещи общие. Библиотечные собираются протестовать. Знаю я их протесты — плакаты и транспаранты по стенам, несерьёзно, в общем. Но всё же.

— Нехорошо, — сразу вспомнилось отцовское слово, — самодурство какое-то.

— Кто-то у вас делает так же?

— Нет. Я никогда не видел. Старейшин все слушаются, даже охотники. Даже отец.

— А если старейшины поступают неправильно?

— Не знаю. Кто определит? Их много, и они всегда всё обсуждают вместе — даже спорят, случается...

— Новый Совет — тоже много людей. Они твердят, что наши проблемы — из-за неверного восприятия мира. Но мир — не только коридоры, а ещё и лес, и то, что ты мне рассказал! Наш мир — и ты! И все твои деревенские. Мы просто не можем быть замкнутыми.

— Я слышу тебя, — Айви очень хотел подбодрить. — Ты будто рядом со мной. Ты — живой. Ты не закопанный наглухо, Дэнни. И другие тоже.

— Если бы я только мог дышать верхним воздухом, — сказал Дэн тоскливо.

— Учёные придумают что-нибудь. Не кисни, ну, пожалуйста!

— Новый Совет не позволит.

— Тогда они его так же сместят.

— Смещают ли в деревне старейшин?

— О, — ответил Айви. — Нет. Но это другое. Старейшины — старые. Их забирает смерть.

Дэн вздохнул.

— Этого нам ждать очень долго.

— Охотники, — сказал ему Айви, — загоняют оленей толпой.

— Мне кажется, у нас так не умеют — объединяться и бассейным, и тепличникам.

— А мне вот кажется, что вам — надо пробовать.

— Такого не бывало ещё, — Дэн повторил деловито, — чтобы все-все-все поднимались и гнали кого-то сплочённо. Во всяком случае, не слышал... Но я скажу Далю. Он взрослый. Он умный и обсудит с учёными. Он... он пришёл, вроде бы. Эй, Даль! — голос Дэна смазался и съехал. — Это ты? Я тут, тут... Эй! Эй, что вы?! Что... Отстаньте! Не надо!

Сбилось, зашипело помехами: в рубке глубоко под землей шумели, боролись и падали.

— Дэн! — Айви заорал и заметался по брёвнам. Летнее солнце палило сквозь чахлый туман. — Дэн! Отпустите его! Отпустите!

А потом, когда далёкая возня затихла, появилось чувство, что Айви рассматривают.