Многие Голоса Рапапидакотля10 читателей тэги

Автор: Железный Пёс

Это нельзя выразить словами и это нельзя выразить без слов. Голоса Рапапидакотля не принадлежат виденным вещам и не принадлежат невиданным; они не принадлежат известным вещам и не принадлежат неизвестным; их не нужно искать, не нужно изучать и уж точно не нужно называть; чтобы войти в них, нужно стать открытым и широким, как небо.

О невидимости темноты

 

Во сне Рапапидакотля порой мучил вопрос, не дающий покоя той части его сознания, что показывала сама себе цветные картинки и нюхала цветы, когда все остальные части спали. Действительно ли солнечные зайчики не приходят вместе с Солнцем, а просто становятся видимыми, а с его заходом впадают в спячку и ждут в темноте его возвращения? И что произойдёт с ними, если взойдут Четыре Чёрных Солнца, упоминаемые во многих индейских пророчествах? Пробудятся ли они чёрными солнечными зайчиками, что будут чернее темноты?

Кстати говоря, если спарить двух солнечных зайчиков, родится ли у них новое Солнце?

О Пылинке, Цветении, Размножении и Вымирании (но последнее только подразумевается)


Сказка о ПылинкеПылинка кружится, подхваченная хаотичными ветрами высоко над уровнем облаков. За десятки лет, то снижаясь, то уносясь обратно к границам атмосферы, она несколько раз огибает земной шар, прежде чем случайным невидимым потоком её не уносит всё ниже и ниже, прямо к поверхности планеты.
Пылинка опускается на древесный лист, прямо на верхушке. Она купается в солнечном свете, в её распоряжении сочная листва, дождевая влага, воздух, но она стремится не к этому, пусть понятие «стремления» к ней вовсе не применимо. «Пылинка», будучи спорой совершенно иной формы жизни, не схожей ни с чем обитающим на этой планете, просто ждёт с безграничным терпением совершенно иного сочетания условий, чтобы взойти и распуститься.
Колебания листвы, капли дождя и насекомые постепенно сбрасывают спору на нижние ветви и, в конечном итоге, она оказывается среди опавшей листвы на земле. Плодородная почва, тёплая сырость, продукты разложения растений – даже здесь, где любое другое семя незамедлительно пустит первые ростки, эта спора всё ещё чего ждёт. Она лежит в земле, и её покрывает упавшей с деревьев листвой, ветками, грязью; вокруг валятся стволы мёртвых деревьев, разлагающиеся туши животных; оползни во время ливней скрывают её под тоннами каменистого грунта. Солнце совершает на небе сотни и сотни оборотов, луна и звёзды сверкают и снова исчезают, зима сковывает землю ледяной скорлупой и отступает перед возвращением свежей зелёной поросли. Пылинка покоится глубоко в толще земли.
Впитывающаяся в грунт дождевая влага увлекает пылинку с собой и таким образом она достигает грунтовых вод. Подхваченная ими она путешествует дальше, достигает озёр, рек, морей. На то, чтобы преодолеть тысячи километров, то стремительных потоков горных рек, то едва ползущих подземных течений, с трудом просачивающиеся сквозь толщу земли и камней, у пылинки уходит почти столетие, но в результате она оказывается выброшенной в океан.
Взрослая особь гренландского кита неторопливо бороздила пучину Охотского моря. За сутки она съедала почти две тонны криля и в один из не отличимых от всех прочих дней, среди множества ракообразных и мелких моллюсков, в воде оказалась микроскопическая спора неотличимая от обыкновенной пылинки. Оказавшись в тугом переплетении полутора сотен метров китовых внутренностей, спора так и не пробудилась ото сна. Она была настолько мелкой, что просочилась сквозь стенки кишечника в кровоток и осела на стенке одного из капилляров внутри спинных мышц кита, где и продолжала своё многовековое скитание по планете.
Завидев вдали фонтан, исторгнутый поднявшимся к поверхности моря за глотком воздуха китом, китобои направили своё судно к нему.
Кит вскоре был убит, собран и разработан. Его мясо разделили на подходящие для заморозки и перевозки куски; погрузили в контейнеры, доставили в порт, распределили по холодильникам, затем по грузовикам, затем по исполинским кораблям-контейнеровозам. Пылинка продолжила своё путешествие в куске замороженного китового мяса, плывущего к покупателю на другом конце Земли.
Через неделю грузовой корабль прибыл к месту назначения. Мясо выгрузили и доставили на склад перевозчика, а чуть позднее в ресторан, где его приготовили и подали на стол. Но не всё мясо оказалось пригодно к употреблению – часть продукта повара забраковали и выбросили, и оно встретило ночь в мусорном контейнере в переулке за рестораном. В глубине гниющего куска плоти всё ещё покоилась древняя пылинка.
Там её и обнаружила старая больная крыса, рыскающая по окрестностям в поисках одного из последних своих обедов. Приманенная соблазнительным запахом разложения, она забралась в контейнер и рылась там, пока не добралась до аппетитного запаха. Насытившись и чуть приободрившись, она устремилась прочь, унося с собою пылинку.
Чувствуя близость смерти, крыса бесцельно брела по переулкам, пролезла в проём приоткрытой двери, в сломанную вентиляционную решётку. Шатаясь и почти ничего не видя, она ковыляла по металлическим лабиринтам, пока не выпала из другого конца вентиляции в тёмную и вонючую комнату.
Там спал старый слепой шизофреник. Всю вторую половину жизни он провёл на опиатах и амфетамине, почти не выходя из комнаты и получая новые дозы от соседей. Живя в том давно заброшенном здании, найти наркотики, оружие или рабов было легче, чем свежее молоко.
Проснувшись, сознавая себя ещё меньше, чем обычно, он шарит изъязвленными руками по загаженному рвотой и испражнениями полу. Натыкается на труп недавно издохшей крысы, тянет его к лицу и принюхивается. Тощие пальцы сжимают мягкое тельце так сильно, что оно почти лопается, а часть внутренностей вываливается через анус и повисает у него на руке.
Его почти отказавшееся жить дальше тело больше не различает пригодную к еде от явно подозрительной пищи и он, чувствуя лишь голод и ничего кроме него, впивается зубами в крысу. После веков скитаний пылинка наконец нашла свой дом.


Сказка о Цветении
В зловонной темноте не слышно ни звука. К запахам дерьма и блевотины примешивается запах разлагающейся плоти, а ещё – странноватый, будто бы цветочный, но с некими незнакомыми горькими оттенками. В комнате что-то происходит.
Проходят недели; никто и ничто не нарушает покойную тихую беспросветность комнаты. Её обитатель давно мёртв. Его тело почти исчезло, разнесённое по разным углам комнаты пучками невероятной жизненной формы, заполнившей собой почти всё пространство внутри. На искривлённом волнами толстом стебле, свитом из жёстких жгутов, в свою очередь сплетённых из более гибких пёстрых волокон, состоявших из совсем тонких мягких нитей, примерно на середине расстояния от пола до потолка стебель переходит в нечто напоминающее яркий цветок или коралл. Все представимые оттенки плавно переходят один в другой на его поверхности, волнами покрывая каждый лепесток. Сами лепестки формой скорее похожи на кости. Похожи на них резкими и в то же время изящными изгибами; похожи тем, как широкие и плавные формы перетекают в узкие и прямые; тем, какие они толстые и жёсткие, вовсе не похожие на лепестки. Из середины широкой и раскидистой части цветка выходят древовидные выросты с туго переплетёнными ветвями. Ветви перемешаны так плотно, что образуют густую беспорядочную сеть конусообразной формы с вогнутыми внутрь стенками. Из середины одного такого выроста выходит другой, такой же, только выше с более широко раскинутыми краями. И так далее, почти до самого потолка. Будто множество вложенных один в другой ядерных грибов. Из середины этой структуры выходит пучок стеблей, присосавшийся к потолку, оплетающий его, подобно ярко-алому плющу, как толстые жирные артерии, несущие в себе порченную зловонную кровь. Они раздваиваются расстраиваются, разделяются на более мелкие пучки нитей, и, в итоге, переходят в сплошной фрактальный ковёр, покрывающий края потолка и стены. Этот психоделический узор повторяющихся многоцветных спиралей, концентрических колец и волн, расчерченный лучами толстых питающих его артерий, похож одновременно на обычный лишайник и на чью-то кровеносную систему, размазанную по комнате, если смотреть на неё под смесью мескалина и ЛСД.
На уровне пола сплошной слой гипнотических калейдоскопических узоров сливается с сетью расходящихся во все стороны от центра опорных стеблей, поддерживающих и фиксирующих центральный ствол. Толстые жгуты вьются по полу, оплетают старую подгнившую от сырости мебель, сплетаются и расплетаются, сходятся и расходятся, разделяются на утончающиеся отростки.
Более толстые пучки ведут к частям разорванного гниющего тела хозяина комнаты. В одном углу находится оплетённая нитчатой плотью голова. Покрытая сложными узорами разноцветных спиралей и петель, она дико вращает прозревшими глазами и пытается кричать, но у неё больше нет ни гортани, ни голосовых связок. В противоположной стороне подёргиваются его конечности; ближе к середине комнаты пульсирует раскрытая грудная клетка с бесцельно раздувающимися лёгкими и изредка бьющимся сердцем. Чуть дальше, на приподнявшихся с пола нитевидных пучках развешаны прочие внутренности – кишки, желудок, печень, селезёнка.
Проходят месяцы. Форма жизни продолжает созревать. Пол теперь скрыт под густыми раскидистыми зарослями чёрных и белых стебельков с круглыми коробочками на вершине, растущих из кустистых холмов разноцветных нитей. Они заполняют комнату почти до середины высоты, полностью скрывая всю нижнюю половину. Входная дверь за это время не открывалась ни разу.
Хозяин комнаты – совершенно безумное человеческое существо с искалеченным мозгом, павшее настолько низко, насколько только могло, – до сих пор живо. Сложная система, – сотканная из механизмов, на ходу созданных непостижимой формой жизни, из распущенных повсюду нитей и образований с более сложным строением, – связывает воедино и поддерживает функционирование всех частей его тела, хоть они и разбросаны до сих пор по всей комнате.
Его глаза, вновь зрячие какое-то время, теперь, как и прежде, взирают на мир мутным бельмом. Но за ними, по ту сторону глазниц, он видит тот мир, о каком мечтал когда-то, когда ещё был способен на столь сложную ментальную деятельность. Его мозг, затопленный дофамином, эндорфинами и веществами, ещё не имеющими названия на этой планете, по-настоящему счастлив. А цветущая посреди комнаты форма жизни осваивает и модифицирует полученную в своё распоряжение вычислительную систему на нейро-органической основе.


Сказка о Размножении
Дверь в комнату открывается. В тёмном проёме стоит невысокая фигура молодого инженера. В этой части дома уже давно случаются регулярные перебои в работе электросети. В отключённом от городских систем и живущем исключительно на самоообеспечении, – в этом доме ремонт не останавливался никогда. Инженер собирался проверить несколько деталей касательно состояния проводки внутри комнаты.
Коробочки на концах подрагивающих стебельков с тихим шорохом лопаются, высвобождая миллионы других пылинок, таких же, с какой всё это и началось. Вместе с ними в воздухе оказывается густая смесь психоделиков и сложной смеси гормонов и нейромедиаторов, синтезированных на основе мозга, чьи вычислительные мощности и были пущены на разработку итоговой формулы вещества.
Тот паренёк, что только что открыл двери в комнату мгновенно исчез. На его месте стоит иная личность. Она мало чем отличается от прошлой, кроме нескольких существенных особенностей. Она не знает ни о чём, что привело её к этой двери. Всё это ей совершенно безразлично. Она хочет вернуться назад, домой и не видит никаких причин отказывать себе в этом. Так личность, только что бывшая старшим инженером в этом доме, и поступила.
Позади неё в темноту тянется длинный узкий коридор с несколькими дверями по бокам. Разномастные трубы – квадратные, круглые, толстые, тонкие, изогнутые и прямые; кабели – тянущиеся пучками и поодиночке, толстые, как канаты и тонкие, как нити, – увивают его стены и потолок. Он не похож на коридор в жилом доме. Он похож на служебный туннель между подвальными помещениями в фабричном здании. Единственные признаки обитания людей здесь – мусор, сваленный у стен. Он старый и тёмный, тесный и мрачный, и у него только одна функция – позволить беспрепятственное перемещение между несколькими точками, – не только и не столько людям, сколько элементам инфраструктуры: электричеству, воде, воздуху, информационным сетям и прочему. Жители в этом доме словно бы непрошенные гости не на своём месте; их терпят, но только и всего. Хорошо, что его габаритов хватает для передвижения человеческих тел, но это не более, чем бонус.
Инженер идёт по этому коридору без единого намёка на ощущение, будто бы он что-то упустил. Человеческому мозгу достаточно дать одну достаточно мощную идею и, если она не впишется в его мироощущение, он сам подгонит его так, чтобы она нашла своё место. В данном случае, он вычеркнул из памяти ту комнату, куда он только направлялся и всё с ней связанное. Он закончил свой рабочий день и возвращался домой, неся с собой миллионы пылинок.
В конце прямого участка коридор раздваивается – по левую руку он ведёт к узкой лесенке вниз, оканчивающейся тяжёлой металлической дверью в базарный зал, где уже с давних пор работает лишь несколько магазинов с самыми необходимыми товарами; по правую – шахта между этажами.
Шахта – это просто дыры в полу и потолке, нанизанные на длинную лестницу. Она старая и ржавая, скрипит под ногами и руками, но инженер, лазавший по ней уже не один год, не обращает на это внимания. Он спускается на четыре этажа. Каждый этаж не похож на остальные. Одним ниже его окутывает густым едким смрадом внутренностей и разложения – там находятся скотобойни и разделочная фабрика; ещё ниже кипит деятельность рабочих, обеспечивающих деятельность котельной; под ним – царит запах спирта и хлора, дезинфицирующих больничные палаты. Инженер слазит с лестницы ещё на один этаж ниже, где трубы толщиной почти с человека и подсоединённые к ним сложные механизмы почти перекрывают просвет коридора. Некоторые провода, оплетающие стены, опасно искрят, готовые перегореть, но он оставляет эту работу на потом.
Коридор всё тянется, всё дальше и дальше, трубы исчезают в далёкой темноте, прорезаемой только редкими всполохами замыканий. Инженер сворачивает в едва заметное углубление в стене, притискивается мимо горячих, гудящих и плюющихся паром труб и попадает в тесный закуток, где ещё темнее, чем было в коридоре. Единственный видимый свет здесь – тусклый контур узкой двери перед ним и щели в ней, подсвеченные слабой мерцающей электрической лампой по другую сторону.
Он выходит в кладовую, где беспорядочно свалены стеклянные и металлические запчасти неясных механизмов, ящики, с чем-т о жужжащим внутри, старые швейные машинки и целые штабеля рулонов самой разнообразной ткани. Небольшое помещение освещается только парой мелких ламп накалывания внутри грязных банок. Питающие их провода выходят из неровных дыр в стенах. Пахнет старой плесневеющей тканью, ржавчиной и сырой затхлостью.
Из кладовой ведёт ещё одна дверь, точнее, лишь завешенный тканью дверной проём. За ним находится маленькая швейная мастерская, где несколько пожилых женщин, сидя за своими столиками, строчат что-то на больших механических швейных машинках – древних уродливых механизмах без корпуса, с обнажёнными скрипучими внутренностями, где непрестанно вращаются и прыгают туда-сюда всевозможные шестерни, передаточные валы и сочленения. У каждой швеи на столе стоит по лампе и других источников света в помещении нет.
Инженер следует в новый коридор. Этот – сравнительно короткий и заканчивается небольшим расширением с несколькими дверями. В трубах у потолка что-то булькает. Между стен натянута паутина верёвок, на которых сушится одежда. В углу перед тазиком с пенной водой сидит стирающая бельё женщина. Инженер идёт мимо, он уже недалеко от дома.
За углом узкое боковое ответвление коридора ведёт к маленькому синтоистскому святилищу. Инженер решает сначала зайти туда. Потолок там настолько низкий, что он пригибается, а стены стоят так близко, что он не смог бы развести руки. Комнатушка настолько мелкая, что для её освещения хватает крошечной лампочки под потолком, заключённой в жёлтый бумажный шарик. На кирпичном постаменте у противоположной стены стоит вылитая из чугуна фигурка божества. Спереди возле алтаря проходит труба с толстым цилиндрическим утолщением прямо перед божеством. Трубы тут повсюду – они оплетают стены сложной геометрической вязью и пестреют всевозможными клапанами и вентилями, будто распустившимися цветками.
Инженер крутит вентили в, как может показаться, хаотичном порядке, но уверенность его движений подсказывает, что он знает, что делает. Затем он выбивает затейливый дробный ритм на утолщении трубы перед фигуркой, дважды кланяется ей и три раза хлопает в ладоши. После этого, спиной вперёд, он выходит из святилища.
Основной коридор приводит его к узкой винтовой лестнице наверх. Она сложена из листового железа и деревянных переборок, скрипит и шатается под ногами. Лестница заканчивается классной комнатой, где старый учитель излагает основы сопряжения топологических форм в пространствах с мерностью кратной π. Всё в комнате – стены, пол и потолок обшито деревянными досками, громко скрипящими под ногами, но никто не отвлекается на его присутствие. Инженер не задерживается.
Он выходит на балкон. Низенькая балюстрада отделяет его от внутреннего двора с высоким прямоугольным строением без окон в центре. Высокий потолок скрывается в тенях над головой, где тускло мерцают лампы и окна, качающиеся в руках прогуливающихся балконами жильцов. Кое-где во дворике растут чахлые деревца и кусты. Инженер не знает, что находится внутри строения и для чего оно там, он никогда не спускался вниз.
В конечном итоге, минуя хитросплетения коридоров, сложные узлы и переходы, многочисленные комнаты, где жители дома живут своей жизнью, инженер добирается до района, где находится его комната.
Многие отведенные под жильё помещения служат здесь также и для торговли. Инженер минует магазинчик механических кукол, владелец которого – дряхлый тощий старик в очках с дюжиной различных линз – склонился над очередным своим творением, не обращая ни на что внимания. Он выходит через заднюю дверь в шахту с вертикальной лестницей, ведущей ко входу в фермерский магазинчик с овощами и фруктами. Там он покупает яблоко и, когда отбрасывает в сторону огрызок, он уже стоит у дверей своей комнаты. Это небольшая стальная дверь с маленьким круглым окошком на уровне глаз. Он открывает её, спускается по короткой лесенке и садится на кровать. Инженер закрывает глаза, засыпает и больше никогда не просыпается.


Сказка о Вымирании
Всюду на пройденном им пути распускаются чуждые этому миру цветы. Ещё до того, как инженер открыл двери своей комнаты, его тело уже расцвело пёстрыми калейдоскопическими узорами и поросло нитями с чёрными шариками на концах. Мириады пылинок в его теле, обмениваясь химическими сигналами, согласовали процессы созревания и изменили режим роста. Их количество означало, что центр колонии уже существует и настало время для размножения и распространения. И они размножались. Оседали всюду, где ступал переносчик. Внедрялись. Прорастали.
Его лицо обращено к потолку и неуверенный, дрожащий свет люминесцентной лампы робко выхватывает из густых теней истекающие неземными красками пышные цветы. Их вьющиеся стебли растут изо рта обитателя комнаты, из его глаз, носа и ушей; они сплетаются в тугую спираль, расползаются по потолку. С них свисают качающиеся стебли с огромными цветками на концах. Их жёсткие широкие лепестки, похожие на разноцветные сетчатые кораллы, отбрасывают густую чересполосицу теней на пышные заросли белоснежных нитей повсюду, похожие на шерсть огромного зверя.
Цветение распространяется. Разрозненные очаги раскидывают во все стороны нити и стебли, они встречаются, объединяются в единую волну и стремительно разрастаются.
Форма жизни до сих пор слаба и полагается на недавно включенные в неё структуры. Особенно на вычислительные мощности мозгов высших млекопитающих. Также она использует электросети, водо- и воздуховоды; растворяет и поглощает всё, до чего может дотянуться. Она пробует, изучает и разлагает, чтобы пересоздать в новом улучшенном виде. Вскоре она станет самодостаточной, и нужда в переносчиках отпадёт. Вскоре она изменится и изменит всё вокруг, цветение продолжится и никогда не остановится.

О милейшей открытке


Эта прелесть, порождённая пользователем Миро, резко и жёстко вдохновила меня на следующий маленький рассказик, столь же милый и family friendly.

Рассказик
Этот дом стоит на обрыве, под которым беснуется, разбиваясь о скалы бурный морской прибой. Ниже, в долине, лежит небольшой рыбацкий городок. В эту ночь – их последнюю ночь – разразился сильнейший за последние десятки лет шторм.
С окружающих городок холмов, размывая склоны, увлекая с собой комья земли и травы, обнажая скрюченные корни редких деревьев, устремляются потоки грязной воды, заливая улицы, затопляя подвалы домов. Струи дождя почти горизонтальные от сбивающего с ног ветра, похожи на плотную тёмно-серую колеблющуюся вуаль.
Всё началось с того, что в погребе дома на вершине скалы появилась совершенно круглая дыра. Огромная, она заняла почти весь пол. Озадаченные и напуганные обитатели дома собрались у её края, глядели в неё, а та лишь безмолвно зияла бездонной чернотой. Но в ней не чувствовалось пустоты, и она не была дырой. Это был проём. Дверь или же окно туда, куда не попасть иными путями. Её мрак был полон чего-то. Не то чтобы живого, но и явно не мёртвого. Оно постепенно выходило наружу, покидая глубины скал через новообразованный проход. Находило новое пристанище в телах жителей дома, в их мозгу и в их мыслях. И вскоре они перестали замечать дыру, перестали удивляться и перестали быть собой.
Старшая женщина в семье снимает тонким слоем кожу с правой руки прямо за обеденным столом. На глазах у родственников, завязывает кожей глаза и в мельчайших деталях описывает картины грядущего мира; исполинский лик вернувшегося из забытья первобытного чудовища, тридцать его слов и одиннадцать его намерений.
Отец срезает циркулярной пилой верхнюю часть черепа и погружает пальцы в размякший, пахнущий гнилью мозг. Он падает на колени и кричит одни и те же слова на никому не известном языке в течении двух дней.
Младший ребёнок раз за разом разбегается по коридору и врезается в стену. Оставшиеся на ней пятна крови образуют въевшийся в древесину дымящийся текст, значение которого известно ему одному.
Глазные яблоки их затем заполнятся чёрной жижей, кости размягчаются и сливаются с мясом, образовывая студенистую холодную плоть, похожую на моллюска. Они ползут по лестницам вниз, уже совершенно не похожие на людей, их бесформенные складки хлюпают, перекатываясь со ступени на ступень. Они встречаются в холле, наползают друг на друга, притянутые потусторонним инстинктом, и застывают, будто гротескная, оплавленная скульптура.
Медленно они начинают сливаться в единую общую форму. Если что-то до сих пор оставалось от их изначальных сознаний, теперь оно становится частью более общего непостижимого разума, коим наделена эта неземная биомасса.
Куполообразная туша – некогда жившая в этом доме семья – распускает во все стороны щупальца, точно буйно растущий плющ. Они оплетают стены и пол, перекидываются на потолок, устремляются в окна и двери, покрывают внешнюю сторону дома, порог и прилегающий двор. Толстые и тонкие, короткие отростки и массивные, будто древесные стволы, тянущиеся через весь дом. Они продолжают расти, раздваиваться, расстраиваться, разделяться на десятки мелких разветвлений, точно кровеносные капилляры, захватывая всё более и более широкие территории; подбираясь к городу; выискивая людей.
Вместе с началом шторма, выросшая почти до потолка желеобразная бесформенная структура иномировой плоти содрогается и издаёт звук, никогда ранее не звучащий на этой планете. Он сочетает в себе низкий глубокий скрежет тектонических плит, шелест пчелиных крыльев в улье и звук трущихся друг о друга обломков костей в изломанном теле.
Звук становится всё более напряжённым, в нём появляются нарастающие вибрации и когда кажется, что вот-вот начнёт рушиться основание дома, звук переходит в некую иную плоскость, словно колебаться начинает уже не воздух, а иная, более фундаментальная среда; возможно даже другое пространство.
Как только дождевая вода падает на раскинувшиеся повсюду внутри и снаружи дома щупальца, в них открываются маленькие, едва заметные поры, вскоре вырастающие до широких устьев, служащих для сбора воды. На дне их скрываются железы, вырабатывающие вещества отдалённо напоминающие психоделики и галлюциногены, но обладающие куда более сложным и непостижимым современной человеческой наукой воздействием; вещества, для которых не только разум, но и тела не более чем податливый материал. Вода наполняет устья, смешивается с накопленными там веществами и устремляется вместе со стремительными дождевыми потоками вниз, к городу и обитающим там людям.
Жена рыбака готовит ужин для себя и своей дочери, впрочем, почти не осознавая, что делает, изведённая тревогой за супруга. Он вышел в море ещё до начала внезапного шторма, и она не имеет ни малейшего понятия, что с ним стало теперь. На прощание он погладил её по плечу и обещал, когда вернётся, закончить строить веранду в их доме, где она будет сидеть и вышивать вечерами, среди выращенных ею цветов. Внезапно, она ощущает будто бы тонет, чувствует себя на огромной глубине, среди исполинских тел непостижимых людским разумом созданий. Её взгляд останавливается за пределами этого мира; её сознание переключается на иные уровни бытия, навсегда покинув привычный мир.
Её дочь подходит к матери, – замершей, недонеся доску с нарезанными овощами до кастрюли. Глаза женщины похожи на рыбьи. Её рот раскрывается нечеловечески широко, будто у обитателя океанских глубин, где нет ни света, ни чего-либо привычного человеку. Широкий неестественный оскал похож на дьявольскую улыбку. Она улыбается своей дочери. Её руки, – с которых уже сползли последние клочки мяса, обнажив кости, куда начали нарастать пульсирующие красноватые волокна, – ложатся на голову девочки и давят, пока не выдавливают из неё последний крик, последний вздох. Мать заглатывает её труп и выходит в дождливую ночь.
Старуха дремлет у камина, подальше от холодной влаги за окном. Из её глаз сочится белесая жижа с чёрными вкраплениями. Струйки собираются на её щеках, сползают на шею и плечи, похожие на слизняков, явно подчиняясь чему-то ещё кроме гравитации; движимые чьей-то волей. Вещество медленно покрывает её кожу с ног до головы, оставив нетронутыми только глаза. В конце концов, они открываются, но уже поздно. Глаза – единственное, чем она ещё может пошевелить. Они безумно вращаются в глазницах, но ужас постепенно растворяется в жидкости, вместе с её разумом, а затем и телом. Большая лужа цвета грязного молока просачивается сквозь половицы и впитывается в землю.
Двое приятелей возвращаются под дождём из таверны. Они пьяны и не замечают ничего вокруг, алкогольный туман застилает от них реальность сладкой шелковистой дымкой. Один из них вдруг начинает неистово хохотать. Другой поворачивается к товарищу и видит, как его голова расширяется и вытягивается, становится похожей на гриб с шляпкой покрытой по окружности рыбьими глазами. Его тело выгибается назад так, что шляпка гриба упирается в землю, а из согнутого дугой живота, в потоке зловонной бурой жижи, вырывается клубок извивающихся щупалец.
Второй ночной гуляка тоже начинает хохотать, упав на задницу, пытаясь отползти подальше от того, во что превратился его друг. Конечности первого ломаются с громким хрустом, в них появляются новые суставы, они становятся похожи на лапы огромного насекомого. Изломанное тело, лишь отдельными чертами отдалённо напоминающее человека, поворачивается к ползущему в мокрой грязи спутнику и тянет к нему хлещущие во все стороны щупальца. Они влажно шлёпают по земле, ползут к безумно хохочущему человеку, оплетают его ноги. Его истерический хохот становится ломким и визгливым. Теряется в гуле усиливающегося ливня, во влажных ударах щупалец по лужам. Они покрывают его тело, сдавливают сильнее и хохот обрывается, захлебнувшись в крови. Раздавленный мешок с кровавым месивом и обломками костей внутри затягивается внутрь разбухшей невообразимой туши, пока та бредёт к дому на скале.
Люди в городке беснуются. Люди хохочут, кричат, визжат и скулят. Они корчатся в экстазе, режут и рвут себя на части, набрасываются на всех, кто находится поблизости, грызут и впиваются в них искажённой неведомой силой плотью, ¬– когтями, щупальцами, конечностями не похожими ни на что, когда-либо ступавшее по земле. Люди преображаются, безумствуют, но, неукоснительно следуя гремящей в их головах чужой воле, движутся к дому на обрыве.
Вереница кошмаров втягивается в двери обезлюдевшего особняка. Прижимается изуродованными, искажёнными и изломанными телами к исполинской груде подрагивающей плотив в центре дома. Взбирается на неё. Разрывает когтями и забирается внутрь, сливается, растворяется в ней.
Опутавшие окрестности щупальца ссыхаются и втягиваются назад. Туша сжимается, её поверхность твердеет, будто кокон, будто яйцо, будто застывшая капля, и замирает, затихает посреди мёртвого дома и мёртвого города.
Проходят дни, проходят недели, месяцы. Земля в долине иссыхает и умирает, становится пылью и уносится ветром за горизонт, обнажая скалы и почерневшие скелеты животных. Воздух пропитывается необъяснимой смесью запахов гниения и приторного цветочного аромата с едва уловимой кислинкой.
Снова начинается шторм. Небеса темнеют, чёрные тяжёлые тучи клаустрофобически низко опускаются к земле. Под бешеным натиском огромных волн каменный скелет долины, лишённый своей травянистой зелёной плоти, поддаётся и отдаёт городок, что он некогда приютил, во власть мрачных жестоких вод.
Одновременно с этим, окаменевший кокон в развалинах дома на скале трескается и разваливается на части. Оттуда появляются руки, снова и снова, всё новые пары рук с восемью длинным пальцами на каждой. Многосуставные руки, тянущиеся во все стороны, раздвигающие обломки кокона, ощупывающие стены, вытягивающие наружу остальное тело. Вытянутое, гибкое тело – некую помесь змеи, насекомого и осьминога, с бесчисленными руками и паукообразными ногами. Усеивающие выпуклую головогрудь выпученные глаза вращаются в орбитах, сканируя новый для существа мир. Ища путь.
Десятки пар рук раскидывают останки особняка словно щепки и новорождённое создание устремляется по склону вниз, к океану.
Многометровые волны лишь омывают конечности существа, оставляя его равнодушным. Оно стоит на берегу, глядя множеством глаз в черноту бушующих вод. Вдруг, словно решив что-то, оно припадает к земле, прижимается брюхом к камням и выброшенным прибоем на берег раковинам моллюсков, и начинает выбивать всеми руками разом сложный и переменчивый ритм.
Океан словно бы откликается на него. Удары волн о берег начинают подстраиваться под заданный чудовищем ритм, а, если взглянуть с высоты на несущиеся по поверхности океана волны, они образуют собой сложный фрактальный узор.
Время будто бы замирает, загипнотизированное ритмом, выбиваемым многоруким существом. И всё же, в конце концов, один момент сменяется другим и среди вздымающихся над берегом и среди скал волн поднимаются вьющиеся одно вокруг другого гибкие и изящные щупальца. Их длинна непостижима разумом. Они словно бы теряются в других измерениях, тянутся сквозь вселенные, в каждой отбрасывая лишь бледное своё отражение. Они падают на берег, сплетаются в невозможные узлы и, расплетаясь, оставляют на камнях уродливые химерические фигуры людей и глубоководных рыб; человекообразных осьминогов; ракообразных гуманоидов.
Гигантское многорукое создание поворачивается спиной к океану ведёт ряды новоприбывших чудовищ прочь от берега, вглубь суши.

О переменах в жизни

Он жил в яме. Но он не всегда жил в яме, когда-то он жил в настоящем большом доме. Но потом он изменился.

На его побледневшей коже появились маленькие кровоточащие язвы. Он часами стоял у окна глядя блеклыми слезящимися глазами на ползущих по стеклу мух. Его зубы мелко вибрировали и тёрлись друг о друга, издавая тихий, но пробирающий до костей стрёкот. Его пальцы постоянно дрожали и чесались, даже, когда он спал. Волосы на голове выпали, а череп стал мягким и податливым, будто из бумаги.

Однажды он лёг на пол и больше не поднимался. Из язв, уже покрывших всё его тело, сочилась прозрачная слизь, пока не покрыла его полностью. Слизь затвердела и превратилась в прозрачный как стекло кокон. Под его поверхностью он продолжал меняться. Глаза его стекли по лицу, кожа растворилась. Кости вытягивались и изгибались, органы сплетались в клубки, освобождая место новым. Старые конечности отвалились и он съел их. Заново выросшие были совсем другими, похожими на лапы паука с человеческими кистями рук на концах. Его лицо почти не изменилось, только глазницы заросли костью.

Вылупившись из кокона, он вышел во двор и вырыл глубокую яму. Теперь он жил там. В яме.

О бегущих

Бездомный старик давно позабывший своё имя отчаянно бежал по опустевшим ночным улицам. Его преследовали те, кто являлся за ним последние одиннадцать лет. Высокие тощие фигуры с неестественно длинными руками и ногами. В тени под капюшонами в тусклом свете грязных фонарей поблёскивали гладкие фарфоровые маски без отверстий для глаз. Они приносили с собой биты, молотки, топоры и ножи, они преследовали старика, раз за разом почти загоняя его в тупик, но тот всегда находил способ скрыться.

Помятая ржавая тележка с его скромными пожитками отчаянно дребезжала, прыгая по разбитому асфальту узкого переулка. Облупленные стены старых домов нависали над ним со всех сторон, мерцающие неоновые вывески раскрашивали разлетающиеся у него из-под ног брызги дождевых луж во все цвета радуги. Грязные лампы над запертыми задними дверями, слабый свет из окон и вездесущая неоновая реклама освещали дорогу бегущему старику.

Возле мусорных баков, среди копошащихся в отходах разросшихся до размеров крупной собаки жуков сидел другой бездомный и ловил канализационных кальмаров. Тонкие жгуты из нервов и кровеносных сосудов опускались с кончиков его пальцев в слив у дороги, разрастались среди сточных вод и ждали, когда в них запутаются кишащие там кальмары.

Тяжело дыша старик бежал мимо. Он слышал шаги за спиной, чувствовал, как отдаётся поступь преследователей в его костях и мозгу.

Чуть дальше по переулку несколько вышибал из соседнего бара избивали ногами лежащего на земле пьяного грибного человечка. Его споры разлетались в холодном ночном воздухе, от чего нападающие постоянно кашляли и тёрли глаза, распаляясь ещё больше.

Задыхаясь, старик бежал дальше.

Справа вдруг показался узкий проход между древними полуистлевшими деревянными домами. Рядом лежало бесформенной мешаниной латуни и бронзы разбитое механическое существо. Вокруг него блестящей металлической россыпью валялись изломанные шестерни и приборы, недавно бывшие его внутренностями. Едва успев обогнуть открытый канализационный люк, откуда торчала подрагивающая лапа огромного паука, старик протиснулся, толкая вперёд свою тележку, в тёмный проход меж домов. Запах мокрого асфальта и гниющего мусора смешался с удушливой вонью гниющего дерева и плесени. Под ногами хрустели хитиновые панцири мёртвых насекомых и кости мелких бродячих животных.

Исцарапанный торчащими из стен гвоздями, щепками и обломками костей полупереваренных голодными старыми домами трупов, бездомный беглец выбрался из прохода на небольшой пустырь, окружённый ещё более старыми заброшенными домами. Они жались друг к другу, наползая и сплетаясь с соседями. Новые этажи и пристройки бессистемно лепились на крыши и стены, образовав бесформенную архитектурную вакханалию, устремляющуюся в небеса, беспорядочно усыпанную мерцающими искорками светящихся кое-где окон.

Увязая в жирной грязи под ногами, старик пробирался через увитый бугристыми сплетениями толстых кабелей и раскалённых труб забытый пустырь. Капли дождя шипели на трубах, грязь чавкала налипая на ноги и каждый шаг давался всё труднее.

Спотыкаясь и толкая перед собой тележку, старик отчаянно бежал дальше, боясь оглянуться.

Он знал, что нужно преследователям — маленький вплавленный в стекло детский трупик, замотанный в грязное тряпьё, лежащий там уже много лет. Старик никогда бы не отдал его никому. Он продолжал бежать, а преследователи шли по пятам, так же, как и последние одиннадцать лет.

О пробуждениях

Бывало такое, что ты просыпаешься и не узнаёшь свою комнату. Двери больше нет. Она заросла костяным покровом, опутанным пульсирующими кровеносными сосудами. На месте потолка теперь ржавая железная решётка, по которой прыгают карликовые обезьяноподобные человечки, обмотанные грязным тряпьём. Их чириканье и ужимки подобны птичьим, как и тонкие черты лиц с вытянутыми клювообразными челюстями. Ты оглядываешься вокруг и видишь другие перемены. В центре комнаты в полу зияет круглая дыра, закрытая сетью колючей проволоки. Ты не видишь иного выхода, кроме как лезть туда. Острые шипы рвут твою кожу, оставляя глубокие кровоточащие раны. Дыра ведёт в длинный тоннель; стены его так же покрыты колючей проволокой и рваными кусками ржавого железа. Внутри царит запах крови и металла. Ты продираешься дальше, железо сдирает плоть с твоих костей. Ты не кричишь, потому что забыл как. В конце концов туннель выводит тебя к другой дыре - у тебя под кроватью в знакомой и привычной комнате. Ты выползаешь из-под неё, забираешьс в кровать и засыпаешь. Когда просыпаешься, всё, вроде бы, остаётся прежним, но ты теперь стараешься не заглядывать под кровать, так как иногда тебе кажется, что оттуда пахнет железом и кровью.

О фотографизме

Когда-то, во времена моей далёкой молодости, когда ещё не все из нас эволюционировали в многоклеточных, у меня были здоровенные нащёлканные лично мною альбомы, но с тех пор много часть из них растерялась, часть была преднамеренно удалена и чудом сохранилась лишь пара десятков фоток. Вот они, прошедшие через молотилку беспощадных обстоятельств:
НАБОР СЛУЧАЙНЫХ ФОТОСНИМКОВ ВСЯКОГО:
ОДИН


















ДВА


















ТРИ


















ЧЕТЫРЕ





















ПЯТЬ























ШЕСТЬ

















СЕМЬ


















ВОСЕМЬ














ДЕВЯТЬ















ДЕСЯТЬ


















ОДИННАДЦАТЬ














ДВЕНАДЦАТЬ











О Павиане, нашедшем карандаш и пытающимся понять, какой стороной его держать (с картинками)

Познакомьтесь, это Клара, девочка с грустными глазами. У неё шрамы на спине и горькая кровь.Познакомьтесь, это Клара, девочка с грустными глазами. У неё шрамы на спине и горькая кровь.

Однажды ей было очень страшно и одиноко. Однажды ей было очень страшно и одиноко.

И тогда к ней пришёл тот, кто стал её лучшим другом. И тогда к ней пришёл тот, кто стал её лучшим другом.

Он забрал темноту. Он сам стал темнотой.Он забрал темноту. Он сам стал темнотой.

Кларе больше не было страшно и не было одиноко, потому что её друг теперь жил в её костях, в тенях вокруг неё и в промежутках между её мыслей. Кларе больше не было страшно и не было одиноко, потому что её друг теперь жил в её костях, в тенях вокруг неё и в промежутках между её мыслей.

Она захотела познакомить всех с её новым другом, но никто больше не видел темноту так, как Клара.
Тогда Клара вместе с её другом показали им, каково это: видеть темноту так, как они.
Они забрали их глаза.
Она захотела познакомить всех с её новым другом, но никто больше не видел темноту так, как Клара.
Тогда Клара вместе с её другом показали им, каково это: видеть темноту так, как они.
Они забрали их глаза.

Они похоронили глаза, потому что они больше не будут нужны никому. Они похоронили глаза, потому что они больше не будут нужны никому.

Теперь все видели темноту так, как Клара, все познакомились с её другом и тоже стали их друзьями! Теперь все видели темноту так, как Клара, все познакомились с её другом и тоже стали их друзьями!

О доме и о чудовище

Никто не знал, когда именно он появился в доме с десятью тысячами комнат. Туда приходили забытые и потерянные дети со всех уголков Схизма, кто больше не хотел жить на его улицах, но не мог найти себе другого места, кроме как в стенах бесконечного дома. В его стенах получали приют все в нём нуждавшиеся и никто не встречал отказа. Дети жили в нём, учились и никогда больше не возвращались на улицу. Даже не смотрели в окно и не вспоминали о мире за пределами бескрайних стен дома. Небо, воздух и ветер заменяли низкие потолки и размеренный шум вентиляции, запах пыли краски, шорох крыс и червей внутри стен. Они жили в полумраке узких коридоров, среди скрипа полусгнивших половиц и мерцания слабых электрических ламп.

Однажды он просто оказался там. Болезненно худой и бледный, отказывающийся от еды и не желающий ни с кем разговаривать. Он сжимал в руках деревянную фигурку, похожую на шестирукого рогатого человека со щупальцами на спине. На вид ему никто не дал бы больше пятнадцати лет, но глаза его были мертвы, словно у старика. Бесцветные и будто выцветшие от времени, это не были глаза юноши. Неестественно большая голова и искажённые черты лица выдавали целый ряд врождённых дефектов, с которыми казалось невероятным чтобы кто-либо смог прожить дольше нескольких лет.

Шли дни и недели, но он почти не двигался, сидя в центре своей комнаты и глядя прямо перед собой, ни на секунду не выпуская из рук странную фигурку. Пыль покрыла всё вокруг, кроме небольшого участка пола вокруг него. Паутина и гниль скопились в углах комнаты, но тлен не дерзнул подступить к её хозяину. Воспитатели и сам смотритель дома пытались достучаться до него, но его мёртвый взгляд вскоре дал всем понять насколько это бесполезно. Если где-то внутри этих глаз и теплилась жизнь, то она пряталась очень глубоко.

На самом деле, внутри них жило чудовище. Совсем юное и неоформившееся, оно долго спало, но однажды наконец проснулось. В комнате, не знавшей ни движения, ни дыхания живого существа, погружённой в темноту, пахнущую гнилью и разложением, вдруг послышался слабый хрустящий звук расправляющихся онемевших от долгого бездействия суставов. Худой, словно мумия, почти мёртвый от истощения, он с трудом выпрямился и раскрыл глубоко запавшие белесые глаза. Он был слеп и глух. Он был лишён всех чувств, душевных и телесных. Он был не в силах осязать мир, он был заперт во тьме, всё равно что мёртвый. Чудовище, что спало в нём, пробудившись увидело лишь тьму и не знало ничего, кроме кошмаров, что снились ему, пока оно не родилось окончательно.

Оно стремилось, но оно оказалось столь же безумным, сколь и его хозяин.

Его истошные вопли разносились по коридорам дома десяти тысяч комнат и как бы ни пытались его обитатели зажать уши, от них было не скрыться. Калеча себя, они загоняли в них щепки, карандаши или ножи, но его вой проникал прямо в мозг, пульсировал в костях.

Поначалу, его комнату отчаянно пытались открыть, чтобы прекратить этот кошмар, но дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Ручка проворачивалась во все стороны, словно замка и не было вовсе, дверь казалась мягкой, похожей на бок большого, размеренно дышащего животного. Какое-то время попытки проникнуть внутрь не вызывали никакой реакции, но вскоре стены вокруг двери проткнули длинные заострённые кости. Нанизанные на них, пришедшие к его комнате обитатели дома так никогда и не умерли до конца; распятые и изломанные, они висели там ещё долгие годы, корчащиеся в непрекращающейся агонии.

Внутри же он ползал по полу, ловя пауков и крыс, неуклюже запихивая их себе в рот. Измазанный гноем и потрохами, он истерично хохотал, сам не зная из-за чего. Ломая пальцы, он ковырял пол и стены, не чувствуя ни боли, ни удовольствия. В воздухе он чувствовал жизнь шестнадцати тысяч маленьких существ и не успокоился пока не поймал и не съел каждое из них. Тогда он почувствовал удовольствие, но в нём также было и одиночество.

Смеясь и рыдая он бился о стены свой комнаты, ничего не видя, не чувствуя, ломая собственные кости. Этот болезненный стук отдавался в каждой стене, каждой комнате дома, пульсировал в воздухе, носился по коридорам. Никто больше не мог жить там, но у них не было выбора, придя в этот дом, они больше не могли покинуть его.

Боль и агония чудовища, которых оно оказалось лишено, выплёскивалась в стены, пускали в них плесневеющие корни, разрастались венозной сетью, где толчками циркулировала густая чёрная жижа. Все двери в доме, ставшие вдруг мягкими, но неподатливыми, словно ещё тёплая плоть уже мёртвого зверя, не выпускали своих обитателей наружу, что всё равно никого не смогло бы спасти.

В бессильном ужасе они катались по полу, пытаясь освободиться от опутывающих их жгучих пульсирующих вен. Эти тонкие ветвистые щупальца стремительно разрастались повсюду, словно токсичная чёрная плесень, покрывали стены, наслаивались друг на друга, заполняя свободное пространство, всё, кроме комнаты беснующегося чудовища.

Оно вопило там и металось, пыталось понять, кто оно и где находиться, но не могло и бесилось ещё сильнее. Его разъярённое безумие дрожало в воздухе, проникало в плоть обитателей дома, заражало её, плавило и разлагало.

Они впитались в стены и пол дома, стали пылью и плесенью, растеклись по венам чудовища, влившись в его ужас и гнев. Они жили в его слепых глазах, искривлённых больных костях и гниющих органах.

Чудовище выло и билось о стены, но ничего не могло поделать, не могло выбраться из своей ловушки.

 

О гуманизме

Стоя у кухонной плиты в своём фамильном склепе, Рапапидакотль однажды задумался о том, что, по всей видимости, когда одни шарики заходят за ролики, другие закатываются под диван, третьи весёлой россыпью ярких цветов улетают в небеса, а из четвёртых вылупляются динозавры, начинаешь действительно понимать, что каннибализм — исключительное проявление человеческой близости и единения.

 

Страницы: 1 2 3 6 следующая →

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)