Это нельзя выразить словами и это нельзя выразить без слов. Голоса Рапапидакотля не принадлежат виденным вещам и не принадлежат невиданным; они не принадлежат известным вещам и не принадлежат неизвестным; их не нужно искать, не нужно изучать и уж точно не нужно называть; чтобы войти в них, нужно стать открытым и широким, как небо.
Во сне Рапапидакотля порой мучил вопрос, не дающий покоя той части его сознания, что показывала сама себе цветные картинки и нюхала цветы, когда все остальные части спали. Действительно ли солнечные зайчики не приходят вместе с Солнцем, а просто становятся видимыми, а с его заходом впадают в спячку и ждут в темноте его возвращения? И что произойдёт с ними, если взойдут Четыре Чёрных Солнца, упоминаемые во многих индейских пророчествах? Пробудятся ли они чёрными солнечными зайчиками, что будут чернее темноты?
Кстати говоря, если спарить двух солнечных зайчиков, родится ли у них новое Солнце?
Он жил в яме. Но он не всегда жил в яме, когда-то он жил в настоящем большом доме. Но потом он изменился.
На его побледневшей коже появились маленькие кровоточащие язвы. Он часами стоял у окна глядя блеклыми слезящимися глазами на ползущих по стеклу мух. Его зубы мелко вибрировали и тёрлись друг о друга, издавая тихий, но пробирающий до костей стрёкот. Его пальцы постоянно дрожали и чесались, даже, когда он спал. Волосы на голове выпали, а череп стал мягким и податливым, будто из бумаги.
Однажды он лёг на пол и больше не поднимался. Из язв, уже покрывших всё его тело, сочилась прозрачная слизь, пока не покрыла его полностью. Слизь затвердела и превратилась в прозрачный как стекло кокон. Под его поверхностью он продолжал меняться. Глаза его стекли по лицу, кожа растворилась. Кости вытягивались и изгибались, органы сплетались в клубки, освобождая место новым. Старые конечности отвалились и он съел их. Заново выросшие были совсем другими, похожими на лапы паука с человеческими кистями рук на концах. Его лицо почти не изменилось, только глазницы заросли костью.
Вылупившись из кокона, он вышел во двор и вырыл глубокую яму. Теперь он жил там. В яме.
Бездомный старик давно позабывший своё имя отчаянно бежал по опустевшим ночным улицам. Его преследовали те, кто являлся за ним последние одиннадцать лет. Высокие тощие фигуры с неестественно длинными руками и ногами. В тени под капюшонами в тусклом свете грязных фонарей поблёскивали гладкие фарфоровые маски без отверстий для глаз. Они приносили с собой биты, молотки, топоры и ножи, они преследовали старика, раз за разом почти загоняя его в тупик, но тот всегда находил способ скрыться.
Помятая ржавая тележка с его скромными пожитками отчаянно дребезжала, прыгая по разбитому асфальту узкого переулка. Облупленные стены старых домов нависали над ним со всех сторон, мерцающие неоновые вывески раскрашивали разлетающиеся у него из-под ног брызги дождевых луж во все цвета радуги. Грязные лампы над запертыми задними дверями, слабый свет из окон и вездесущая неоновая реклама освещали дорогу бегущему старику.
Возле мусорных баков, среди копошащихся в отходах разросшихся до размеров крупной собаки жуков сидел другой бездомный и ловил канализационных кальмаров. Тонкие жгуты из нервов и кровеносных сосудов опускались с кончиков его пальцев в слив у дороги, разрастались среди сточных вод и ждали, когда в них запутаются кишащие там кальмары.
Тяжело дыша старик бежал мимо. Он слышал шаги за спиной, чувствовал, как отдаётся поступь преследователей в его костях и мозгу.
Чуть дальше по переулку несколько вышибал из соседнего бара избивали ногами лежащего на земле пьяного грибного человечка. Его споры разлетались в холодном ночном воздухе, от чего нападающие постоянно кашляли и тёрли глаза, распаляясь ещё больше.
Задыхаясь, старик бежал дальше.
Справа вдруг показался узкий проход между древними полуистлевшими деревянными домами. Рядом лежало бесформенной мешаниной латуни и бронзы разбитое механическое существо. Вокруг него блестящей металлической россыпью валялись изломанные шестерни и приборы, недавно бывшие его внутренностями. Едва успев обогнуть открытый канализационный люк, откуда торчала подрагивающая лапа огромного паука, старик протиснулся, толкая вперёд свою тележку, в тёмный проход меж домов. Запах мокрого асфальта и гниющего мусора смешался с удушливой вонью гниющего дерева и плесени. Под ногами хрустели хитиновые панцири мёртвых насекомых и кости мелких бродячих животных.
Исцарапанный торчащими из стен гвоздями, щепками и обломками костей полупереваренных голодными старыми домами трупов, бездомный беглец выбрался из прохода на небольшой пустырь, окружённый ещё более старыми заброшенными домами. Они жались друг к другу, наползая и сплетаясь с соседями. Новые этажи и пристройки бессистемно лепились на крыши и стены, образовав бесформенную архитектурную вакханалию, устремляющуюся в небеса, беспорядочно усыпанную мерцающими искорками светящихся кое-где окон.
Увязая в жирной грязи под ногами, старик пробирался через увитый бугристыми сплетениями толстых кабелей и раскалённых труб забытый пустырь. Капли дождя шипели на трубах, грязь чавкала налипая на ноги и каждый шаг давался всё труднее.
Спотыкаясь и толкая перед собой тележку, старик отчаянно бежал дальше, боясь оглянуться.
Он знал, что нужно преследователям — маленький вплавленный в стекло детский трупик, замотанный в грязное тряпьё, лежащий там уже много лет. Старик никогда бы не отдал его никому. Он продолжал бежать, а преследователи шли по пятам, так же, как и последние одиннадцать лет.
Бывало такое, что ты просыпаешься и не узнаёшь свою комнату. Двери больше нет. Она заросла костяным покровом, опутанным пульсирующими кровеносными сосудами. На месте потолка теперь ржавая железная решётка, по которой прыгают карликовые обезьяноподобные человечки, обмотанные грязным тряпьём. Их чириканье и ужимки подобны птичьим, как и тонкие черты лиц с вытянутыми клювообразными челюстями. Ты оглядываешься вокруг и видишь другие перемены. В центре комнаты в полу зияет круглая дыра, закрытая сетью колючей проволоки. Ты не видишь иного выхода, кроме как лезть туда. Острые шипы рвут твою кожу, оставляя глубокие кровоточащие раны. Дыра ведёт в длинный тоннель; стены его так же покрыты колючей проволокой и рваными кусками ржавого железа. Внутри царит запах крови и металла. Ты продираешься дальше, железо сдирает плоть с твоих костей. Ты не кричишь, потому что забыл как. В конце концов туннель выводит тебя к другой дыре - у тебя под кроватью в знакомой и привычной комнате. Ты выползаешь из-под неё, забираешьс в кровать и засыпаешь. Когда просыпаешься, всё, вроде бы, остаётся прежним, но ты теперь стараешься не заглядывать под кровать, так как иногда тебе кажется, что оттуда пахнет железом и кровью.
Никто не знал, когда именно он появился в доме с десятью тысячами комнат. Туда приходили забытые и потерянные дети со всех уголков Схизма, кто больше не хотел жить на его улицах, но не мог найти себе другого места, кроме как в стенах бесконечного дома. В его стенах получали приют все в нём нуждавшиеся и никто не встречал отказа. Дети жили в нём, учились и никогда больше не возвращались на улицу. Даже не смотрели в окно и не вспоминали о мире за пределами бескрайних стен дома. Небо, воздух и ветер заменяли низкие потолки и размеренный шум вентиляции, запах пыли краски, шорох крыс и червей внутри стен. Они жили в полумраке узких коридоров, среди скрипа полусгнивших половиц и мерцания слабых электрических ламп.
Однажды он просто оказался там. Болезненно худой и бледный, отказывающийся от еды и не желающий ни с кем разговаривать. Он сжимал в руках деревянную фигурку, похожую на шестирукого рогатого человека со щупальцами на спине. На вид ему никто не дал бы больше пятнадцати лет, но глаза его были мертвы, словно у старика. Бесцветные и будто выцветшие от времени, это не были глаза юноши. Неестественно большая голова и искажённые черты лица выдавали целый ряд врождённых дефектов, с которыми казалось невероятным чтобы кто-либо смог прожить дольше нескольких лет.
Шли дни и недели, но он почти не двигался, сидя в центре своей комнаты и глядя прямо перед собой, ни на секунду не выпуская из рук странную фигурку. Пыль покрыла всё вокруг, кроме небольшого участка пола вокруг него. Паутина и гниль скопились в углах комнаты, но тлен не дерзнул подступить к её хозяину. Воспитатели и сам смотритель дома пытались достучаться до него, но его мёртвый взгляд вскоре дал всем понять насколько это бесполезно. Если где-то внутри этих глаз и теплилась жизнь, то она пряталась очень глубоко.
На самом деле, внутри них жило чудовище. Совсем юное и неоформившееся, оно долго спало, но однажды наконец проснулось. В комнате, не знавшей ни движения, ни дыхания живого существа, погружённой в темноту, пахнущую гнилью и разложением, вдруг послышался слабый хрустящий звук расправляющихся онемевших от долгого бездействия суставов. Худой, словно мумия, почти мёртвый от истощения, он с трудом выпрямился и раскрыл глубоко запавшие белесые глаза. Он был слеп и глух. Он был лишён всех чувств, душевных и телесных. Он был не в силах осязать мир, он был заперт во тьме, всё равно что мёртвый. Чудовище, что спало в нём, пробудившись увидело лишь тьму и не знало ничего, кроме кошмаров, что снились ему, пока оно не родилось окончательно.
Оно стремилось, но оно оказалось столь же безумным, сколь и его хозяин.
Его истошные вопли разносились по коридорам дома десяти тысяч комнат и как бы ни пытались его обитатели зажать уши, от них было не скрыться. Калеча себя, они загоняли в них щепки, карандаши или ножи, но его вой проникал прямо в мозг, пульсировал в костях.
Поначалу, его комнату отчаянно пытались открыть, чтобы прекратить этот кошмар, но дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Ручка проворачивалась во все стороны, словно замка и не было вовсе, дверь казалась мягкой, похожей на бок большого, размеренно дышащего животного. Какое-то время попытки проникнуть внутрь не вызывали никакой реакции, но вскоре стены вокруг двери проткнули длинные заострённые кости. Нанизанные на них, пришедшие к его комнате обитатели дома так никогда и не умерли до конца; распятые и изломанные, они висели там ещё долгие годы, корчащиеся в непрекращающейся агонии.
Внутри же он ползал по полу, ловя пауков и крыс, неуклюже запихивая их себе в рот. Измазанный гноем и потрохами, он истерично хохотал, сам не зная из-за чего. Ломая пальцы, он ковырял пол и стены, не чувствуя ни боли, ни удовольствия. В воздухе он чувствовал жизнь шестнадцати тысяч маленьких существ и не успокоился пока не поймал и не съел каждое из них. Тогда он почувствовал удовольствие, но в нём также было и одиночество.
Смеясь и рыдая он бился о стены свой комнаты, ничего не видя, не чувствуя, ломая собственные кости. Этот болезненный стук отдавался в каждой стене, каждой комнате дома, пульсировал в воздухе, носился по коридорам. Никто больше не мог жить там, но у них не было выбора, придя в этот дом, они больше не могли покинуть его.
Боль и агония чудовища, которых оно оказалось лишено, выплёскивалась в стены, пускали в них плесневеющие корни, разрастались венозной сетью, где толчками циркулировала густая чёрная жижа. Все двери в доме, ставшие вдруг мягкими, но неподатливыми, словно ещё тёплая плоть уже мёртвого зверя, не выпускали своих обитателей наружу, что всё равно никого не смогло бы спасти.
В бессильном ужасе они катались по полу, пытаясь освободиться от опутывающих их жгучих пульсирующих вен. Эти тонкие ветвистые щупальца стремительно разрастались повсюду, словно токсичная чёрная плесень, покрывали стены, наслаивались друг на друга, заполняя свободное пространство, всё, кроме комнаты беснующегося чудовища.
Оно вопило там и металось, пыталось понять, кто оно и где находиться, но не могло и бесилось ещё сильнее. Его разъярённое безумие дрожало в воздухе, проникало в плоть обитателей дома, заражало её, плавило и разлагало.
Они впитались в стены и пол дома, стали пылью и плесенью, растеклись по венам чудовища, влившись в его ужас и гнев. Они жили в его слепых глазах, искривлённых больных костях и гниющих органах.
Чудовище выло и билось о стены, но ничего не могло поделать, не могло выбраться из своей ловушки.
Стоя у кухонной плиты в своём фамильном склепе, Рапапидакотль однажды задумался о том, что, по всей видимости, когда одни шарики заходят за ролики, другие закатываются под диван, третьи весёлой россыпью ярких цветов улетают в небеса, а из четвёртых вылупляются динозавры, начинаешь действительно понимать, что каннибализм — исключительное проявление человеческой близости и единения.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)