Я даю себе слово, что выдержу себя. Не брошу себя, не обижу себя. Не поддамся на свое осуждение и косые взгляды, сомнения и критику, неумение и слабость, недоверие и сравнение.
Нет никого внутри меня, кроме меня, кто бы поддержал меня, успокоил меня и был опорой для меня.
Я даю себе слово, что буду добра к себе, щедра и внимательна. Потому что некому защитить меня от меня. Ибо внутри меня нет никого, кроме меня.
Аглая Датешидзе
Маловероятен кто-то незнакомый, кто догонит тебя среди толпы, обнимет и сразу поймет на всю оставшуюся жизнь.
Но весьма реален тот, кто придет незнакомцем и будет долго-долго узнавать тебя. А ты — его. И когда всё соберется из тысячи маленьких кусочков, он станет близким. Таким близким и таким реальным, как никакой другой. Таким, который знает тебя в деталях, и тем не менее — а возможно, именно потому — всё же любит.
Аглая Датешидзе
— Куда ты лезешь, Воняев?
— Опять вы за своё, я Ванюкин.
— Воняев...
Свой среди чужих, чужой среди своих (1974)
и столько там артистов гениальных. в одном месте, сразу, это же офигеть! а в живых осталось уже всего ничего =(
К одиночеству у меня такое же отношение, как у других к благословению церкви. Оно для меня свет милости божьей. Закрывая за собой дверь своего дома, я всегда осознаю, что совершаю по отношению к себе милосердное деяние.
Кантор в качестве иллюстрации к понятию бесконечность рассказывал ученикам историю о человеке, державшем гостиницу с бесконечным числом комнат, и все они были заняты. Потом приезжал еще один постоялец. Тогда хозяин делал вот что: он переселял гостя из комнаты номер один в комнату номер два, того, кто жил в номере два — в номер три, того, кто жил в номере три — в номер четыре, и так далее. Так освобождалась для нового гостя комната номер один.
В этой истории меня восхищает то, что все ее участники — и постояльцы, и хозяин — считают совершенно естественным проведение бесконечного числа операций для того, чтобы один человек мог спокойно жить в своей собственной отдельной комнате. Это — настоящий гимн одиночеству.
Смилла и ее чувство снега | Питер Хёг
совершенно непонятно, почему я вдруг решила дочитать эту вещь.
мне человеком стыдно быть — любой страны
я волком стать хочу, чтоб не испытывать вины
все-таки Бледный — невероятный поэт. «текстовиком» его назвать язык не поворачивается. здесь даже не рука на пульсе времени, здесь вместо нитки пульса — удавка на горле.
к «Неизбывности» одна «претензия». короткий) настраиваешься провалиться в него минут на сорок, а он раз — и кончается. ставишь на репит, снова настраиваешься, а он снова кончается. так и кидает тебя вверх-вниз, вверх-вниз, выдох-вдох, выдох-вдох.
третья большая любовь после РП и УОС.
в убитой бричке привычно магнитола хрипит
прямо сейчас вы будьте счастливы
прямо сейчас закончится прямо сейчас, увы
прямо сейчас вы будьте счастливы
ибо потом только гробы, гробы, гробы
– ты когда-нибудь думал, почему в мире есть разные языки, разные нации и страны?
я пожал плечами.
– так сложилось.
– складывается ножик. а у всего остального есть механизм.
Ампир «В»
продолжает подливать Виктролегович
— Ты действительно думаешь, что человек поднялся в результате эволюции выше животных?
— Конечно, — ответил я. — А разве нет?
— Нет, — сказал он. — Он опустился гораздо ниже. Сегодня только ушедший от дел миллионер может позволить себе образ жизни животного: жить на природе в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться, есть экологически чистую пищу, и при этом вообще никогда ни о чём не волноваться. Подумайте: ведь никто из животных не работает.
— А белочки? — спросила Гера. — Они ведь собирают орехи.
— Милая, это не работа. Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа. А собирать орехи — это бесплатный шоппинг. Работают только скоты, которых человек вывел по своему образу и подобию. И ещё сам человек.
«Ампир В» | Виктор Пелевин
— Главная мысль, которую человек пытается донести до других, заключается в том, что он имеет доступ к гораздо более престижному потреблению, чем про него могли подумать. Одновременно с этим он старается объяснить окружающим, что их тип потребления гораздо менее престижен, чем они имели наивность думать. Этому подчинены все социальные манёвры. Больше того, только эти вопросы вызывают у людей стойкие эмоции.
— Вообще-то мне в жизни попадались и другие люди, — сказал я с лёгкой иронией.
Иегова кротко посмотрел на меня.
— Рама, — сказал он, — вот прямо сейчас ты пытаешься донести до меня мысль о том, что ты имеешь доступ к более престижному потреблению, чем я, а мой тип потребления, как сейчас говорят, сосёт и причмокивает. Только речь идёт о потреблении в сфере общения. Именно об этом движении человеческой души я и говорю. Ничего другого в людях ты не встретишь, как не ищи. Меняться будет только конкретный тип потребления, о котором пойдёт речь. Это может быть потребление вещей, впечатлений, культурных объектов, книг, концепций, состояний ума и так далее.
— Отвратительно, — сказал я искренне.
Виктор Пелевин | Ампир V
а Дмитрий Львович уже почитал)
тонкая пленка нашего неведения и нашего общественного договора об этом неведении отделяет нас всех от падения в зловонную бездну. а русская жизнь, лишенная закона, правил, перспектив — и есть эта зловонная бездна. русская жизнь, в которой не работает ни одно установление, русская жизнь, в которой жестокость считается главным принципом.
«не будет никакого порядка, если не будет зверства». вот это и есть главная мысль «Воскресенья». и никакой личной жертвой, никакой попыткой [Нехлюдова] как-то гуманизировать эту ситуацию исправить ее невозможно. и вот тогда возникает самый страшный вопрос: а что же в этой ситуации делать? можно, конечно, совершить революцию, о которой так страстно мечтают в романе революционеры. но в чем еще было великое прозрение Толстого — так это в том, что в этих самых революционерах он видит абсолютно то же зверство, и абсолютно тот же фанатизм.
придя они к власти, будет то же беззаконие, то же зловонное болото и та же предварительная конвенция, только в результате этой конвенции в выигрыше оказываются не дворяне, а каторжники. или революционеры, или класс угнетаемый. но не появится ни закона, ни милосердия, ни правил, а закон будет всегда один — «в зубы».
Дмитрий Быков | Лев Толстой. Что начинается в воскресенье.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)