* * *

Заметила, что со временем образ намдалени все больше сливается в моей голове с нормандцами, все меньше я провожу различий между ними. Все потому, что, чем больше я узнаю, тем больше понимаю: то, что раньше казалось мне исключительно придумкой Тертлдава, имеет исторический прототип. Начиная от сюжетообразующих событий и заканчивая бытовыми мелочами.

Например, я как-то не придала значения тому, что намдаленские жрецы сражаются среди прочих воинов. Я подумала: что ж, намдалени воинственный народ, это вполне им подходит. А потом узнала, что, оказывается, католические священники, когда шли с войсками, тоже вполне себе сражались, и далеко не в целях самообороны. Для православных это было, конечно, немыслимо. Тут сделаю оговорку: это вовсе не свидетельствует о том, что католицизм - агрессивная религия и одобряет кровопролитие. Многое из того, что делают верующие, продиктовано не столько религиозными догматами, сколько обычаями и склонностями народов, которые эту веру исповедуют. Сами понимаете, что ислам, например, один, но суданские мусульмане сильно отличаются от каких-нибудь башкир. И так далее.

Или такая бытовая деталь, как обычай выбривать затылок для прилегания шлема. Я вообще не обращала на нее внимания - подумаешь, намдаленская фишечка - пока не увидела на гобелене из Байё, что нормандцы изображаются с той же прической, модняво, гомельская молодежь заценила бы.

Или, скажем, рассказ о становлении государства Намдален, который я сначала тоже приписала фантазии Тертлдава, на самом деле основан на расхожем нормандском (и норманнском!) сюжете о хитроумном полководце, имитировавшем собственную смерть.

И чем больше я узнаю, тем больше понимаю, какая глубина лежит за этими книгами. Глубина не только авторских знаний, но и вот этого самого живого прошлого. А ведь книги были написаны в восьмидесятых, когда Интернет... ну, если и существовал, то уж всяко не был так распространен, развит и легкодоступен, как сейчас.

Уж не помню, кому принадлежат слова о том, что четыре вещи в мире нельзя скрыть: любовь, радость, огонь и печаль. Так вот, в книгах Тертлдава я вижу любовь. Конкретно к Византии. И проявление этой любви очень мне близко. Его герои (во всяком случае, в тех трех историях, с которыми я успела ознакомиться) - это слуги государства. Не императора (которые там меняются как погода), а именно государства. Их преданность Империи не носит декларативного характера, они не склонны к подвигам, самопожертвованию, громким словам и вообще любят, когда все идет хорошо и спокойно, а они сами в гамаке с мохито на пляже сидят красивые. Но если приходит беда, эти люди поднимаются с гамака, на ходу допивают мохито и идут исполнять свой долг.

И еще одно проявление любви вижу я у Тертлдава - возможно, вам оно покажется странным и вовсе не про любовь. Но я сама так пишу только о том, что мне очень дорого, поэтому, думаю, и Тертлдав мог поступать так же.

Он вообще не идеализирует Византию. Все, что вы знали о ней мерзкого, низкого, ужасного, стереотипного и не очень - все здесь. И шовинизм, и интриги-скандалы-расследования, и "сменяемость власти", и публичные расправы и искалечения, и то, что большинству населения откровенно плевать на государство - и сегодня они лижут сапоги одному повелителю, а завтра забивают его камнями и простираются перед новым. Читая Тертлдава, невольно думаешь, что среди всех описываемых народов византийцы самые ушлепки.

Но нет. Остальные народы описываются куда более деликатно, даже степняки вроде печенегов и половцев, хотя вряд ли они были большие няшки, чем византийцы. Не берусь говорить за автора, но если бы этот текст писала я, для меня очевидно было бы, что я могу говорить сколь угодно плохо только о тех, кого люблю. О тех, кто мне "не свои", я буду отзываться осторожно и мягко, потому как, не чувствуя любви, я не чувствую и границы, которую могу случайно перейти, скатившись в оскорбление. Поэтому, кстати, я могу довольно грубо шутковать про намдалени и нормандцев, но когда это начинает делать кто-то другой, о ком я знаю, что они ему безразличны, мне становится неприятно.

Образ врага у Тертлдава вообще отдельная песня. Мне близко его понимание вражды и противостояния в целом. В его книгах хорошим положением вещей (не идеальным, естественно, но идеально только на небесах) считается ситуация, в которой государства соперничают друг с другом, в том числе и на полях сражений, когда каждое мечтает о недостижимой победе, но одновременно с тем между ними не прекращается общение, сотрудничество в других делах. А соперничество только подстегивает прогресс.

Даже когда в его фэнтезийном цикле появляется народ, который некий князь-колдун заставил поклоняться дьяволу и творить во славу его ужасные вещи, нигде не просматривается мысли, что сам этот народ плох, не заслуживает жизни и подлежит истреблению. Нет, истреблению подлежит эта религия, а ее глупые последователи - только если решат отстаивать свою ужасную веру.

Мне видится в этом взгляде определенная мудрость. Так смотрит историк на далекое прошлое, словно с большой высоты - и видит, что на таком расстоянии и не определишь уже, где "правильная сторона истории". Да и есть ли она, эта сторона? Если не варишь младенцев заживо, скорее всего, ты уже на ней.