Логово Псоя и Сысоя478 читателей тэги

Автор: Psoj_i_Sysoj

Скрытое содержимое

Я подтверждаю, что мне уже 18 лет и что я могу просматривать записи с возрастным ограничением.

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Экстра [20]. Записки о вступлении в брак. Фрагмент 1

Предыдущая глава

Шэнь Цинцю уже прошёл часть пути, помахивая складным веером, когда заметил, что тот, кто прежде неотвязно лип к нему, внезапно отстал.

Обернувшись, он обнаружил, что Ло Бинхэ застыл на месте. Он погрузился в глубокую задумчивость, будто что-то привлекло его внимание.

— Бинхэ? — удивлённо окликнул его учитель. — На что это ты смотришь?

читать дальшеМигом выйдя из забытья, Ло Бинхэ отозвался с несколько растерянным видом:

— Учитель, я…

Удивление Шэнь Цинцю росло. Вернувшись к Ло Бинхэ, он посмотрел туда, куда только что был устремлён взгляд его ученика: перед обычным домом собралась целая толпа, окружившая облачённых в ярко-красное новобрачных, лиц которых было не разглядеть — они как раз заходили во двор среди всего этого столпотворения.

Поскольку на улицах в этот день было на редкость шумно, Шэнь Цинцю умудрился не приметить свадебную процессию.

У ворот две девочки-служанки раздавали прохожим свадебные конфеты из корзин, оглашая окрестности звонкими голосами:

— На счастье [1]! На счастье!

Первая же мысль Шэнь Цинцю разрушила праздничную атмосферу: «Эту семью, что, преследует нечисть?»

Однако, сколько бы ни присматривался, он так и не обнаружил ничего, что могло бы привлечь внимание его ученика. Вопрос уже готов был сорваться с языка, но тут Ло Бинхэ двинулся прямиком к воротам. Пожалуй, служанкам прежде не доводилось видеть столь красивого мужчину, а потому, едва взглянув на него, они прямо-таки остолбенели — даже о том, чтобы вручить ему конфеты, не вспомнили; в конце концов, Ло Бинхэ взял их сам.

Заполучив сласти, он с довольным видом бросил:

— Пойдёмте, учитель.

Шэнь Цинцю кивнул, и они плечом к плечу двинулись дальше.

Вертя в пальцах две круглые конфеты в красной обёртке, Ло Бинхэ с задумчивым видом обернулся на охваченный праздничным волнением дом и радостно снующих вокруг него людей.

— Что не так с этим домом? — не выдержал Шэнь Цинцю.

— Что учитель имеет в виду? — удивлённо замер Ло Бинхэ.

— Если ничего, то почему ты так долго в него всматривался? Ты и сласти-то не любишь.

Наконец прозрев, Ло Бинхэ с улыбкой отозвался:

— Ничего такого, я лишь хотел прикоснуться к счастью, и только.

При этом в его голосе звучала удивительная серьёзность. Шэнь Цинцю также не смог сдержать улыбки:

— Этот учитель не припомнит, чтобы ты разделял подобного рода поверья. Ты что, прежде никогда не видел свадьбы?

— Разумеется, видел, — отозвался Ло Бинхэ, — но прежде никогда не думал, что это может иметь отношение ко мне.

— Ты никогда не думал о том, чтобы сочетаться браком с девушкой? — изумился Шэнь Цинцю.

Ло Бинхэ затряс головой, и, не в силах поверить в это, мужчина переспросил:

— В самом деле не задумывался? Даже на мгновение?

Что бы там ни было, Ло Бинхэ — во всяком случае, прежний Ло Бинхэ — был главным героем гаремного романа, так как же он мог не задумываться о своём лучезарном будущем? Более того, согласно низменным [2] вкусам Сян Тянь Да Фэйцзи, это самое «лучезарное будущее» не сводилось к женитьбе на красавице — их общее количество должно было, по меньшей мере, достичь трёхзначного числа. Разумеется, Шэнь Цинцю отдавал себе отчёт в том, что нынешнего Ло Бинхэ занимает вовсе не это, однако как такое возможно, чтобы он настолько не придавал этому значения, что считал, будто это никак его не касается?

Поразмыслив об этом пару мгновений, Ло Бинхэ ответил:

— Я и правда прежде никогда об этом не задумывался.

Подметив слово «прежде», Шэнь Цинцю бездумно поддразнил его:

— Ты говоришь так, словно теперь это начало иметь к тебе отношение?

Как ни странно, на сей раз Ло Бинхэ не ответил.

После этого события Шэнь Цинцю начал обращать внимание на то, что теперь его ученик проявляет особую прыть после захода солнца — впрочем, мужчина не отрицал, что это могло быть лишь игрой его воображения; однако его старые поясница и зад свидетельствовали о том, что их злоключения и впрямь преумножились.

Теперь они имели обыкновение каждую пару месяцев заглядывать на хребет Цанцюн, чтобы «повидаться с домочадцами [3]», так что их очередное появление никого не удивило — сотоварищи лишь радостно сгрудились вокруг них, щёлкая семечки лунгу.

— Ай-яй-яй, кого я вижу? — поприветствовала их Ци Цинци. — Разве это не лорд пика Цинцзин? Неужто он вернулся? Что за редкий гость у нас сегодня!

— Он самый, — сдержанно отозвался Шэнь Цинцю.

— И какой же гостинец [4] ты привёз нам из Царства демонов, а? — продолжала женщина. — Не считая того, что стоит рядом с тобой?

Про себя Шэнь Цинцю подумал: «Ло Бинхэ с рождения рос в Царстве людей, так что едва ли его можно считать гостинцем из Царства демонов». Вслух же он сказал:

— Если бы я что-нибудь и привёз, вряд ли кто-то рискнул бы это съесть, так что я рассудил, что это излишне.

При виде молодого человека, который приближался к нему, таща что-то в руке, Шэнь Цинцю добродушно поприветствовал его:

— Шиди Лю, как я посмотрю, ты в добром здравии! Я… что это?!

Лю Цингэ бесстрастно поймал издыхающее животное, которое швырнул в него Шэнь Цинцю, и вновь кинул его сотоварищу:

— Короткошёрстный монстр. На еду.

— Я не собираюсь его есть, — бросил зверька обратно Шэнь Цинцю. — Тот, которого ты преподнёс мне прежде, всё ещё живёт у нас — вымахал в огромную зверюгу, которая постоянно подгрызает бамбук на пике Цинцзин, так что избавь меня от нового!

Они так и продолжали швырять его взад-вперёд, оглашая воздух нескончаемыми воплями несчастного животного.

— Шисюн Шэнь, — наконец вмешался Вэй Цинвэй, — полагаю, вам всё-таки стоит его взять. Если эти зверьки окажутся самцом и самочкой, то, когда вы оставите их порезвиться вместе, они примутся друг за друга, оставив в покое ваш бамбук!

— А если они по случайности окажутся самцами, — парировал Шэнь Цинцю, — то что тогда делать?

На это его шиди не нашёлся, что возразить.

Прежде при появлении Лю Цингэ Ло Бинхэ тотчас принялся бы источать ледяную смертоносную ауру, осыпая своего шишу язвительными насмешками и враждебными замечаниями — однако сейчас, похоже, его занимало что-то другое, поскольку он лишь безмолвно стоял рядом с учителем — тот определённо не привык к столь безупречному поведению.

И не просто не только он один: похоже, для остальных это было не менее непривычно. Обычно члены школы Цанцюн, собираясь вместе, отличались невероятной разговорчивостью — по самым смехотворно ничтожным [5] поводам они поднимали невероятный шум, затягивая обсуждение до невозможности, однако сегодня все ограничилось кратким обменом любезностями. После собраний горные лорды имели обыкновение отправляться на пик Цзуйсянь [6] для совместной трапезы, однако сегодня никто так и не высказал подобного предложения, устрашившись странной атмосферы, окутавшей Ло Бинхэ.

— Что стряслось с твоим учеником? — наконец спросила Ци Цинци, оттащив Шэнь Цинцю в сторонку.

— А что с ним не так? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Ну, сегодня он… — задумалась заклинательница. — Вы что, поссорились?

— Нет, — просто ответил Шэнь Цинцю.

Хоть его лицо сохраняло прежнюю невозмутимость, сжимавшие веер пальцы слегка напряглись.

— Что ж, хорошо, если это не так, — рассудила Ци Цинци. — Просто мне показалось, что сегодня он ведёт себя странно, словно изо всех сил сдерживает эмоции.

Что и говорить, Шэнь Цинцю тоже это почувствовал.

Странное поведение Ло Бинхэ не менялось вплоть до возвращения в Бамбуковую хижину.

Шэнь Цинцю сидел на бамбуковой кровати, когда его ушей достиг грохот от входа. Выскочив из-за ширмы, он обнаружил распростёртого на земле Ло Бинхэ в окружении потрясённо застывших [7] Мин Фаня, Нин Инъин и прочих адептов.

— Что случилось? — Шэнь Цинцю бросился к ученику, чтобы помочь ему подняться.

— Ничего… — начал было Ло Бинхэ, но его прервало громкое восклицание Мин Фаня:

— Учитель, Ло Бинхэ споткнулся о порог!

Шэнь Цинцю онемел от изумления.

Ло Бинхэ уставил на Мин Фаня гневный взгляд, и тот поспешил ретироваться.

— Вы все, а ну-ка разойдитесь! — поспешил распорядиться Шэнь Цинцю. — Ступайте готовиться к утренним занятиям.

Закрыв дверь, Ло Бинхэ молча прошёл в комнату и уселся за стол. Взглянув на вздувающуюся на его лбу шишку, Шэнь Цинцю вздохнул:

— Что с тобой творится все эти дни?

Ло Бинхэ хранил молчание.

— Будь послушным учеником и посиди спокойно, пока этот учитель сделает тебе согревающий компресс, — велел ему Шэнь Цинцю.

Развернувшись к рукомойнику, он принялся выжимать полотенце, когда из-за спины раздался звук падения. Испуганно обернувшись, Шэнь Цинцю вновь обнаружил своего ученика на полу.

Он не знал, что и думать. Беспокоясь, что у Ло Бинхэ так кружится голова, что его мало того что не держат ноги, но он и усидеть на месте не в состоянии, Шэнь Цинцю бросился к ученику:

— Ты что…

Мог ли мужчина предвидеть, что, как только он приблизится, Ло Бинхэ схватит его за руку со словами:

— Учитель, вы хотите выйти за меня замуж?

Лицо Шэнь Цинцю исказилось [8].

Заметив странное выражение учителя, Ло Бинхэ поспешил добавить:

— Если вы не желаете выйти за меня, тогда я могу выйти за вас!

Видя, что Шэнь Цинцю по-прежнему медлит с ответом, Ло Бинхэ спросил, уставив на него напряжённый взгляд:

— Учитель, вы хотите… со мной… — Его кадык дрожал всё сильнее, а с ним и голос: — …со мной… вступить в брак?

Шэнь Цинцю не отвечал, и свет в глазах Ло Бинхэ мало-помалу гас.

Спустя какое-то время он бросил севшим голосом:

— Если учитель не хочет, то я… я…

— Погоди, — прервал его Шэнь Цинцю. — Ты… — поколебавшись, он продолжил: — Выходит, все эти несколько дней ты вёл себя так странно, потому что собирался с духом, чтобы сказать мне это?

Не сводя с него глаз, Ло Бинхэ осторожно кивнул.

Следующие слова дались Шэнь Цинцю необычайно тяжело:

— Так ты, можно сказать, просишь… просишь…

Ло Бинхэ поспешил закончить за него:

— Этот ученик хочет посвататься к учителю!

Сидя у края стола, Шэнь Цинцю зарылся лицом в ладонь правой руки, не зная, что и предпринять.

По идее, ему стоило попросту поднять эту мысль на смех: пусть их отношения с Ло Бинхэ длились весьма долго, он никогда и не думал, что тот на самом деле… как бы это сказать, попросит его руки.

Святые небеса, да одно слово «свататься», обращённое к нему таким молодым мужчиной, звучало просто ужасающе!

Должно быть, чтобы сказать эти несколько фраз, Ло Бинхэ репетировал тайком бог знает столько раз, от напряжения вёл себя более чем странно, не мог толком связать двух слов — дошло до того, что он начал спотыкаться о порог и в результате погряз в запинках.

Но, к своему удивлению, Шэнь Цинцю не ощущал желания высмеять Ло Бинхэ, равно как и обидеть его, чистосердечно высказав всё, что было у него на уме — напротив, как к своему ужасу понял мужчина, это признание всё же доставило ему толику радости.

Ло Бинхэ явно продолжал нервничать, судя по его подскакивающему кадыку. Видя, что Шэнь Цинцю наконец отнял ладонь от лица, собираясь заговорить, он выпалил:

— Если учитель не хочет, ему не обязательно отвечать на этот вопрос! Вы… Даже если вы не дадите ответа, я пойму, что это значит — вам ни к чему произносить это вслух, это вовсе не имеет значения, и если вас это беспокоит, попросту не обращайте на меня внимания — считайте, что я просто пошутил, всё в порядке…

Шэнь Цинцю взмахнул рукой, с громким хлопком опустив сложенный веер на макушку ученика.

— В гробу я видал [9] такое «в порядке»!

Ло Бинхэ потёр место удара и несколько раз моргнул, явно недоумевая, за что ему влетело — его невинный вид лишь распалил негодование Шэнь Цинцю.

Стоило ему в глубине души поддаться радости, как этот мальчишка выдаёт: «Неважно, можете не отвечать, считайте, что я просто пошутил!»

Последняя фраза прямо-таки взбесила Шэнь Цинцю.

— Как ты можешь шутить с такими вещами?! — выплюнул он, вновь приложив ученика веером.

— Я был неправ… — горестно пробормотал Ло Бинхэ, безропотно приняв удар.

— Разумеется, ты был неправ! — оборвал его Шэнь Цинцю. — Как тебе не совестно — этот учитель едва не согласился!

— Я… — Ло Бинхэ явно собирался вновь покаяться в своих прегрешениях, но неожиданно замер, осторожно переспросив: — Учитель, что вы только что сказали?

— Абсолютно ничего, — отрубил тот.

— Учитель! — голос Ло Бинхэ вновь обрёл настойчивость.

Вздохнув, Шэнь Цинцю молча поманил Ло Бинхэ.

Тот подчинился, приблизившись к нему. Мужчина сделал новый жест — отлично знакомый с языком его тела Ло Бинхэ без лишних слов налил вино в чашу. Шэнь Цинцю взял кувшин, налив себе, и предложил Ло Бинхэ поднять свою чашу.

— Учитель, это… — выдавил Ло Бинхэ.

Взяв чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей [10].

В то же мгновение прекрасное лицо его ученика озарилось надеждой.

Его рука дрожала с такой силой, что он едва удерживал свою чашу — от этой дрожи, передающейся через сплетённые руки, вино едва не выплескивалось Шэнь Цинцю на грудь.

— Я… я… я думал… думал… — принялся запинаться Ло Бинхэ.

— Ты думал, что я тебя точно отвергну, не так ли, — бесстрастно бросил Шэнь Цинцю.

Ло Бинхэ застыл в потрясённом молчании.

— Потому-то ты не хотел слышать ответ, — продолжил мужчина. — Потому что ожидал отказа.

— Я правда волновался, — ответил Ло Бинхэ. Взглянув Шэнь Цинцю прямо в глаза, он добавил: — Учитель, помните, как в тот день вы спрашивали меня о том, не задумывался ли я когда-нибудь о таких вещах? Так вот, я и правда не задумывался.

— Но тебе не возбраняется о них думать, — отозвался Шэнь Цинцю, про себя поражаясь: «Почему бы и не поразмыслить об этом — по-твоему, это что, преступление? К тому же, подобные фантазии могут воплотиться в жизнь!»

— Когда я был маленьким, — ответил Ло Бинхэ, — я думал, что никто никогда не полюбит такого, как я, и потому никто не захочет быть со мной.

— Ты ошибался… — вмешался Шэнь Цинцю.

— А потом, — продолжал его ученик, — у меня появился учитель. Хоть вы теперь рядом со мной, я всё равно не могу совладать с беспокойством: меня не оставляет чувство, что вы можете покинуть меня в любой момент. Я просто не знал, что мне делать: хотел стать сильнее, хотел стать лучше, но этого всё равно недостаточно. Я… по-прежнему не в силах справиться со своими страхами.

Какое-то время Шэнь Цинцю молча глядел ему прямо в глаза, а затем протянул руку, чтобы со вздохом потрепать ученика по голове:

— Ло Бинхэ, ты…

— Я тоже не знаю, что делать, — отозвался тот.

— Тогда делай то, чего тебе хочется, — ответил Шэнь Цинцю.


Примечания переводчиков:

[1] На счастье! — в оригинале 沾沾喜气!(zhānzhān xǐqì) — в пер. с кит. «погрузитесь в счастье», «приобщитесь к счастью». К этому обычаю также прибегают при рождении ребёнка.


[2] Низменный — в оригинале 尿性 (niào xìng). 尿(niào) — в пер. с кит. «моча», 性 (xìng) — в пер. с кит. «природа, вкусы, склонности», получается что-то вроде «сортирные вкусы».

[3] Повидаться с домочадцами — в оригинале 探亲 (tànqīn) — в пер. с кит. «навестить родственников», так говорят о том, кто оставил родной дом, переехав в другое место.

[4] Гостинец — в оригинале 土特产 (tǔtèchǎn) — в пер. с кит. «специфическая местная продукция».

[5] Смехотворно ничтожные — в оригинале чэнъюй 鸡毛蒜皮 (jīmáo suànpí) — в пер. с кит. «куриный пух и чесночная шелуха», обр. в знач. «мелочь, сущий пустяк», «выеденного яйца не стоит».

[6] Пик Цзуйсянь 醉仙峰 (Zuìxiān fēng) — в пер. с кит. «пик Пьяного бессмертного».

[7] Потрясённо застывший — в оригинале чэнъюй目瞪口呆 (mùdèng kǒudāi) — в пер. с кит. «вытаращить глаза и раскрыть рот», обр. в знач. «остолбенеть, быть ошарашенным».

[8] Лицо Шэнь Цинцю исказилось — в оригинале 一条裂缝出现在沈清秋脸上 (Yītiáo lièfèng chū xiànzài Shén Qīngqiū liǎn shàng) — в букв. пер. с кит. «Лицо Шэнь Цинцю прорезала трещина».

[9] В гробу я видал — в оригинале 屁 (pì) — в пер. с кит. «газы в кишечнике», образно — «брехня, бздёж».

[10] Взяв свою чашу, Шэнь Цинцю обвил руку Ло Бинхэ своей — здесь описывается традиция, согласно которой молодожёны пьют вино «на брудершафт» из кубков вина, связанных красной тесьмой — 交杯酒 (jiāobēijiǔ). Сейчас это просто способ распития вина.


Следующий фрагмент

Скрытое содержимое

Я подтверждаю, что мне уже 18 лет и что я могу просматривать записи с возрастным ограничением.

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Послесловие

Ура, арка братца-Самолёта закончилась! И редактуре тоже конец! Текст в начале истории немного несвязный, прочитала его — ха-ха — от начала до конца, добавила немного новых деталей, поскольку в процессе редактирования были внесены некоторые правки O<--<

А теперь — постскриптум с пустой болтовней:

читать дальшеНаконец-то! Дописала! Ура!

Я почти не изменилась с прошлогоднего июля, когда, изнемогая от жары и зубрёжки высшей математики, начала работу над рукописью. Тогда, ворочаясь с боку на бок с телефоном, я вдоволь начиталась романов про поражающих своим совершенством [1] попаданцев в миры книг о заклинателях — и в конце концов, не выдержав, сама взялась за перо.

Я боялась, что мой язык слишком сухой, что ему недостаёт выразительности, и поэтому моя рукопись на одном дыхании разрослась до 80 000 иероглифов. Проканителившись до сентября, я, волнуясь до крайности, выложила первую главу. Оглядываясь назад, мне как автору стоит сказать, что, даже когда я обнаружила, что девятнадцатую главу добавили в избранное уже сто человек, я, ещё не сознавая истинное значение этих цифр, в своей наивности преисполнилась уверенности в том, что я — перспективный автор, раз сотня незнакомых людей читает мою бесцельную писанину (прошу простить меня за это, неопытную)… На сегодняшний день написать такое количество иероглифов для меня — настоящая фантастика [2]! Также вам стоит знать, что я никогда ещё не писала такую длинную-предлинную новеллу, да ещё и в таком жанре [3] Σ( ° △°|||)︴

Подводя итоги, за то, чего я достигла, я искренне благодарю всю свою семью, которая горячо меня поддерживает, а ещё — давшую мне шанс команду редакторов. Свирепый тигр пригибается к земле в глубоком поклоне!

Читатели, активно пишущие длинные отзывы в комментариях и рисующие фанарты — благодаря вам я чувствую себя так, будто набрала целый пруд цветов рапса. Спасибо вам, дорогие читатели, за ваши фанфики и фанарты! Автор втайне потирает руки, сохраняя себе каждый их байт — вы помогаете ей отключиться от реальности [4]!

А ещё от души благодарю моих патронов-донатеров! Польщена неожиданной честью!

Изначально эта работа была известна как «Пик трёх пошлостей [5]», но многие мои друзья и родственники разносили её название в пух и прах: «На него слетится целая стая придурков-троллей, а твои подписчики будут чувствовать себя людьми низшего сорта! — негодовали они. — А уж о том, чтобы рекомендовать твоё творение кому-то, и разговор заводить стыдно». Из-за этого мне неловко было говорить на эту тему, однако, спустя полмесяца раздумий, меня наконец-то осенила идея, и я приняла окончательное решение насчёт названия. Оно не очень-то броское, однако побеждает тот, кто, хоть и незамысловат [6], зато ясен с первого взгляда, верно?

(Ладно, немного стыдно заводить об этом разговор, но, перечитывая текст, я всё ещё раздумываю: стоило ли менять название?)

Изначально фамилия учителя Шэня была вовсе не Шэнь, а Гу [7] (顾). В итоге, полистав аннотации, я увидела, что для историй о попаданцах в книгу это одна из самых типичных фамилий: на каждые десять новелл приходится семь, где главный герой носит фамилию Гу, — тогда-то мне и пришлось в срочном порядке, покорившись судьбе, сменить персонажу имя. Однако на деле героев, носящих фамилию Шэнь, тоже не то чтобы мало ╮( ̄▽ ̄")╭ А ещё поначалу учитель Шэнь должен был совершенствоваться через Юаньин [8], однако после изучения вопроса на «Байду байкэ» [9] меня посетили смутные сомнения: не слишком ли он «зелёный» для подобной техники — кое-кто ведь у нас чайник [10] — поэтому пришлось менять фундаментальные принципы [11] на формирование «золотого ядра» [12]. Знаний не хватает, вот и выдаю всякий бред. Тогда-то в текст и проникли разного рода условности, те из них, что связаны самосовершенствованием [13] — полный кавардак — поэтому дальше сюжет его почти не касался.

До этого я вообще не писала развлекательных текстов [14], и потому лепила всё, что в голову взбредёт, не особо заморачиваясь. Сразу встав на неправильные рельсы, я превратила свой текст в бесконечное словоизлияние — поэтому временами трудно было избежать нестыковок, сюжет развивался наспех, был похож на сплошную хохму. Когда первая часть сюжета была ещё в состоянии набросков, я, можно сказать, была очень довольна этим куском — но потом, оглядываясь назад, я видела ошибки и баги — без стыда на это не взглянешь. Но время было упущено, поэтому мне оставалось лишь пустить всё на самотёк [15], и серьёзно я дополняла лишь те детали, которые совсем уж никуда не годились — таким образом я кирпичик за кирпичиком выстраивала эту стену трясущимися руками. К тому же, потом мне пришлось выкладывать главы в период интенсивных экзаменов, это был тот ещё вызов для моих корявых ручек, и из-за этого многие места, что и сказать, были просто ужасны. Поэтому полгода спустя я провела тщательное редактирование, чтобы текст наконец-то стал хоть немного приятнее глазу.

Несмотря на то, что основу сюжета я менять не стала, я приложила все усилия, чтобы тщательнее проработать мир и добавить побольше деталей — при этом частично изменился и сюжет, особенно во второй половине. Поэтому если вы от случая к случая освежаете в памяти эту новеллу на Цзиньцзяне, то, возможно, откроете для себя много нового XD Также мне не хочется говорить об этом, но тёмная история, связанная с 30×100=30 000, заставила меня покинуть другие сайты…

Итак, вернёмся к сути, ха-ха. Всё завершилось, испещрённая дырами работа этого автора обрела окончательный вид, а господам читателям стоит тщательно подумать над тем, стоит ли добавлять этого человека в закладки, не так ли? Спасибо ва-ам!

Кто-то говорит, что ничего нового я уже не напишу. Конечно же, напишу, мои корявые ручки будут трудиться, пока жива!

Более того — мой новый проект, вопреки ожиданиям, уже собрал очень много донатов, господа читатели каждый раз приводят меня в неописуемый восторг — это превыше всех моих чаяний!

Словом — благодарю всех за то, что оказали мне такую честь, активно поддержав меня! В первых книгах всегда чрезвычайно много недостатков, однако я чувствую то же, что и братец-Самолёт: я люблю эту историю, люблю героев, и я рада, что дописала её для вас!


Перевод послесловия с китайского: Диана Котова (DianaTheMarion)

Редактирование: Псой и Сысой




Примечания переводчика:

[1] Поражающий своим совершенством — в оригинале 惊为天人 (jīng wéi tiānrén) — в пер. с кит. «поражать (талантом, внешностью)».

[2] Фантастика — в оригинале 玄幻 (xuánhuàn) сюаньхуань — сетевая литература в жанре восточного эпического фэнтези.

[3] Такой жанр — в оригинале 纯爱 (chún ài) чунь ай — в пер. с кит. «чистая, искренняя любовь» — так в данном случае обозначается жанр BL.

[4] Отключиться от реальности — в оригинале 掉 (diào) — сокращённое от 掉线 (diàoxiàn) — в пер. с кит. «разрыв линии».

[5] Пик трёх пошлостей 三俗绝顶 (sānsú juédǐng) . 三俗 (sānsú) — в пер. с кит. «трое вульгарных» — это выражение было использовано в мае 2010 г., когда группа артистов в жанре сяншэн (жанр традиционного китайского комедийного представления с преобладанием разговорных форм; как правило, построен на диалоге двух артистов, однако встречается также монолог или полилог) выступила с заявлением, осуждающим вульгаризмы в выступлениях Го Дэгана (郭德纲 (Guō Dégāng, р. в 1973 г. в г. Тяньцзин, который называют родиной жанра «Сяншэн». Начав обучаться этому искусству с 8 лет, в настоящее время он создал свой собственный стиль и в последнее время вместе с помощниками занимается популяризацией своего искусства в Пекине).

[6] Незамысловатый — в оригинале 简单粗暴 (jiǎndān cūbào) — в пер. с кит. «простой и грубый».

[7] Гу 顾 (Gù) — в пер. с кит. «заботиться, обращать внимание, оглядываться назад».

[8] Юаньин 元婴 (yuányīng) — в букв. пер. с кит. «первое зарождение», также «бессмертный младенец» или «тело Будды» — его формирование — высший уровень практики совершенствования тела и духа, на котором полностью высвобождаются скрытые сверхспособности. Юаньинь зарождается в поле даньтянь.

[9] Байду байкэ 百度百科 (bǎidù bǎikē) — китайская онлайн-энциклопедия вроде «Википедии».

[10] Чайник — в оригинале 驴 (lǘ) — в пер. с кит. «осёл».

[11] Фундаментальные принципы — в оригинале大法 (dàfǎ) — дафа — в пер. с кит. «великий закон, закон мира», также — большая колесница Махаяна.

[12] Золотое ядро — в оригинале 金丹 (jīndān) — в букв. пер. с кит. «золото и киноварь», обозначает также «снадобье бессмертия, золотой эликсир».

[13] Самосовершенствование — в оригинале 修炼 (xiūliàn) — сюлянь — в пер. с кит. «совершенствовать и закалять себя», даосск. «готовить пилюлю бессмертия», термин даосской внутренней алхимии, связанный с совершенствованием собственной природы и плавкой собственной изначальной ци.

[14] Развлекательные тексты 搞笑类型 (gǎoxiào lèixíng) — в букв. пер. с кит. «смешной, весёлый, равзлекательный».

[15] Пустить всё на самотёк — в оригинале 信马由缰 (xìn mǎ yóu jiāng) — в пер. с кит. «довериться коню и отпустить поводья», обр. в знач. «дать волю; брести куда глаза глядят, произвольный, стихийный».

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Экстра [18]. Записки о продлении детства

Предыдущая глава

Сверка этой главы с китайским текстом не проводилась по причине недоступности китайского оригинала на момент перевода. В дальнейшем обязательно будет выполнена полная сверка с оригиналом!


Когда Шэнь Цинцю после пробуждения медленно перевернулся в кровати, он не почувствовал рук, привычно обнимающих его за талию.

Сквозь окно уже струился утренний свет, так что Шэнь Цинцю был вынужден заслонить глаза рукавом нижнего одеяния. Даже при этом немудрёном движении тело и бёдра прострелило болью, от которой рука вновь опустилась — нижнюю половину тела терзала боль на пару с дискомфортом от уже подсохших жидкостей.

Пробарахтавшись с Ло Бинхэ всю ночь, он отлично знал, насколько плачевным будет его самочувствие поутру. Недоумевая, где пропадает ученик вместо того, чтобы помочь ему привести себя в порядок и приготовить завтрак, он хрипло позвал его:

— …Бинхэ?

Никакого ответа. Ещё более озадаченный Шэнь Цинцю кое-как разлепил веки и, опустив взгляд, узрел покрытую шелковистыми чёрными волосами макушку…

читать дальше…и потерял дар речи при виде прелестного маленького личика, покрытых нежным пушком щёчек и бледно-розовых губ. Тени длинных ресниц падали на плотно сомкнутые веки. Свернувшись калачиком, словно котёнок, миниатюрное тельце приспособило его руку под подушку.

Несмотря на резкую перемену в размерах — а этому ребёнку было не более шести лет — Шэнь Цинцю мог наверняка сказать…

Впрочем, какое уж там «наверняка» — он с первого же взгляда понял, что перед ним был не кто иной, как несравненный главный герой собственной изрядно измельчавшей персоной!

— Ло Бинхэ! — ошарашенно воскликнул он.

Мужчина собрался было ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться, что не спит, но, стоило ему принять сидячее положение, как нижняя половина тела отозвалась тупой болью, и Шэнь Цинцю кое-как улёгся обратно. Ресницы Ло Бинхэ затрепетали в предвестии пробуждения.

На его щеке виднелась красная отметина в форме руки Шэнь Цинцю. Глядя полуприкрытыми глазами на растрёпанного мужчину, он протянул к нему ладошки, словно прося обнять его.

— Учитель…

В тихом детском голосе было столько нежности, что Шэнь Цинцю замер.

Ребёнок и взрослый уставились друг на друга.

На мгновение поддавшись панике, они быстро поняли, что случилось.

Самосовершенствование Ло Бинхэ достигло критической точки: в теории сейчас ему следовало очистить сердце и душу от суетных желаний, дабы не нажить неприятностей — однако о каком воздержании от страстей могла идти речь после того, как он всю прошлую ночь прокувыркался с Шэнь Цинцю — и вот вам, как следствие, искажение ци!

У Шэнь Цинцю не было проблем с осознанием этого происшествия, ведь нечто подобное встречалось ему на страницах «Пути гордого бессмертного демона». Само собой, Сян Тянь Да Фэйцзи сочинил этот эпизод, дабы затопить сердца читателей милотой — ради этого он увлечённо описывал, как вновь ставший маленьким Ло Бинхэ бесшабашно заходит туда, куда не решился бы сунуться даже взрослый. Вдобавок к этому он бесстыдно пользовался тем, что очаровательная внешность ослабляла бдительность женщин, позволяя сблизиться с ними без лишних усилий — и изловил на эту удочку немало сердец!

Но, поскольку сюжет принял совершенно иной оборот, Шэнь Цинцю справедливо полагал, что об этом эпизоде можно благополучно забыть, но, как выяснилось, он всего лишь до поры откладывался!

— …Сколько духовной энергии у тебя осталось? — спросил он, хватаясь за лоб.

— Менее десятой части, — поведал Ло Бинхэ с искажённым от негодования лицом — однако вместо того, чтобы усугублять ситуацию, это выражение показалось мужчине весьма… забавным.

Не удержавшись, он без задней мысли рассмеялся.

Однако его лицо тут же обрело серьёзность.

— Гм, так мало? Ладно. Значит, нам пора убираться из Царства демонов.

Ло Бинхэ успел нажить немало врагов как среди людей, так и среди демонов — так что в подобных обстоятельствах чем раньше они дадут отсюда дёру, тем лучше, потому-то первой мыслью Шэнь Цинцю было хватать подопечного под мышку и бежать куда глаза глядят.

Определившись с планом действий, он собрался было встать, чтобы одеться, однако, стоило ему распрямиться, как его вновь прошила вспышка боли.

Прежде, покончив с любовными игрищами, Ло Бинхэ первым делом нёс Шэнь Цинцю к горячему источнику, где мыл его, пока тот спал — однако в нынешнем положении он едва мог обхватить ноги учителя, не говоря уже о том, чтобы куда-то его нести. В глазах присевшего на корточки у его ног Ло Бинхэ заблестели слёзы.

— …Неважно, — поспешил утешить его растерявшийся Шэнь Цинцю. — Не обращай внимания, я сам всё сделаю.

Под дворцом Ло Бинхэ протекал природный горячий источник. В самом глубоком месте вода в нём доходила Шэнь Цинцю до груди — зашвырни он туда ученика, его макушка мигом скрылась бы под водой, так что он попросту посадил ребёнка на круглый валун у берега, велев сидеть смирно, чтобы тот не свалился в источник.

Мужчина собирался помыться по-быстрому, когда заметил, что Ло Бинхэ тянется к известняковой плите сбоку, чтобы взять с неё коробочку с мылом, но никак не мог достать.

Это поневоле напомнило Шэнь Цинцю о тех временах, когда его юный ученик с полным тряпья узлом сидел на корточках у подножия хребта Цанцюн, самозабвенно копая ямки. Понаблюдав за ним, мужчина не удержался от того, чтобы заключить ученика в объятия — а затем, не теряя бесстрастного вида, он принялся щипать его за щёчки, похлопывая по ним.

Пойманный ласками учителя врасплох, Ло Бинхэ от неожиданности наглотался воды, а его кожа, без того распаренная, приобрела ярко-розовый оттенок. Захваченный ураганом чувств, он, не раздумывая, схватил Шэнь Цинцю за запястье, толкнув его на плиту — и тот с готовностью подчинился, позволяя ученику «швырнуть» себя на камень — но личико Ло Бинхэ тотчас потемнело.

С этим телом… сколько бы он ни прижимал учителя к камню, толку от этого не будет!

Он ровным счётом ни на что не способен!

При виде того, как лицо ученика то бледнеет, то багровеет, Шэнь Цинцю чуть не задохнулся от попыток сдержать приступ смеха.

— Ну что, теперь-то тебе придётся сполна расплатиться за то, как ты всю ночь напролёт издевался над этим учителем?

— Но разве учитель не сам соблазнил этого ученика? — выпалил Ло Бинхэ.

При этих словах Шэнь Цинцю поневоле залился краской и, скрывая охвативший его стыд, напустил на себя серьёзность, поспешно разомкнув объятия. Внезапно потерявший опору Ло Бинхэ свалился с камня — и на поверхность воды поднялась цепочка пузырьков.

***

Само собой, при выборе убежища Шэнь Цинцю тотчас подумал о хребте Цанцюн — но Ло Бинхэ наотрез отказался возвращаться туда.

И его можно было понять: там вокруг него немедленно соберётся целая толпа заклинателей, чтобы всласть поглазеть, к чему привели его проблемы с самосовершенствованием — и среди прочих, разумеется, будет Лю Цингэ.

Тогда, прибегнув к компромиссу, Шэнь Цинцю вместе с учеником отправился в Царство людей.

С его талантами у заклинателя не было проблем с тем, чтобы жить отшельником даже в самом людном месте, так что в качестве укрытия он выбрал необычайно процветающий город, где им предстояло ждать, пока Ло Бинхэ не восстановит силы. Сходя с ума от скуки, Шэнь Цинцю даже устроился в самую крупную школу города, чтобы хоть чем-то занять себя.

Разумеется, это отнюдь не понравилось Ло Бинхэ. Прежде всего, он был недоволен тем, что у Шэнь Цинцю будут другие ученики: неужто ему мало этого стада с пика Цинцзин? В самом деле, куда уж больше?!

Во-вторых, он был не в восторге от того, что все принимают его за сына Шэнь Цинцю — в особенности при отходе ко сну, когда, целуя и обнимая учителя, в ответ он получал лишь насмешливое: «Не шали!» и «Будь хорошим мальчиком!» Это наполняло его… жгучей злостью на собственную беспомощность!

В этот день, вернувшись из школы, Шэнь Цинцю обнаружил Ло Бинхэ, с недовольным видом сидящего на скамье перед домом.

Будь он взрослым, любой трепетал бы в ужасе от подобного зрелища, но при нынешнем состоянии Ло Бинхэ оно вызвало у Шэнь Цинцю лишь необоримое желание пощипать ученика за щёчки. Да и на стайку толпящихся вокруг него детей его взгляд, отвращающий всех на тысячу ли вокруг [1], похоже, не производил ровным счётом никакого впечатления: они как ни в чём не бывало строили замки из земли рядом с его скамьёй, периодически призывая его присоединиться.

Все они были детьми из соседских семей — в первый же день, когда Шэнь Цинцю с учеником поселились тут, они, подпав под необоримое обаяние главного героя, прямо-таки прилипли к нему, да так, что не отодрать. По счастью, все они до дрожи боялись Шэнь Цинцю — ведь какой ребёнок не трепещет перед учителем? — так что тут же разбегались, стоило им завидеть мужчину.

Шэнь Цинцю потянулся к Ло Бинхэ, чтобы ущипнуть его за щёчки, к чему уже успел пристраститься за последние дни, но тут из-за спины послышались радостные голоса:

— Господин Шэнь! — и во двор уверенной походкой зашли несколько роскошно одетых женщин.

Оглянувшись, Шэнь Цинцю признал в них уважаемых жительниц города. Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, предводительница этих решительных женщин приблизились к нему и, подхватив под руку, без лишних слов поволокла на улицу.

— Господин Шэнь, мы ищем вас целый день! — пожаловалась она. — Скорее, идёмте со мной! Девушки вас заждались!

— Куда это вы собрались? — сердито вопросил Ло Бинхэ. — Какие ещё девушки?

Сказать по правде, Шэнь Цинцю и сам был порядком озадачен происходящим. Удивлённая грозным выражением лица Ло Бинхэ госпожа покачала головой:

— Ох, дорогой мой, такой маленький мальчик — и столь угрожающий голос. Что же так прогневило молодого господина? Господин Шэнь, вы чем-то его обидели?

К ребёнку тотчас приблизилась другая женщина:

— Пройдите-ка сюда, да поспешите, молодой господин, старшая сестрица даст вам конфеток — не стоит мешать вашему батюшке.

Не обращая на них ровным счётом никакого внимания, Ло Бинхэ ледяным голосом бросил:

— Учи… у вас были планы на сегодня?

— Этот наставник… не припомнит ничего такого? — неуверенно отозвался мужчина.

— Господин Шэнь, отчего же вы говорите так, будто ничего не знаете — неужто мне и вправду придётся всё вам объяснять? — пожурила его первая госпожа. — Что ж, как пожелаете. У меня есть племянница — дочь брата — хорошо воспитанная девушка необычайной красоты. Я уверена, что из вас выйдет отличная пара, и потому организовала банкет в ресторане Чэнси, чтобы вы могли познакомиться.

— Она и моя родственница, — заметила вторая госпожа.

— И моя кузина, — подключилась третья.

Как известно, в столь густо населённых местах слухи распространяются очень быстро. Стоило Шэнь Цинцю появиться, как по всему городу разнеслась весть: объявился перспективный холостяк, отличающийся не только завидной образованностью, но также безупречными манерами и приятным нравом, не говоря уже о выдающейся внешности.

Но, само собой, всё вышеперечисленное было сущей ерундой в сравнении с другим — он был богат, очень богат! Посудите сами: не раздумывая, купил такое обширное поместье для проживания — стал бы он поступать подобным образом, не будь он состоятельным? Помимо этого, у него был сынок лет пяти — очаровательный ребёнок, обещающий стать прекрасным юношей и прямо-таки неотразимым мужчиной. Стоит ли удивляться тому, что все семьи, в которых имелась достигшая брачного возраста незамужняя дочь — или хотя бы новорождённая девочка, которой ещё не подыскали будущего жениха — спешили выстроиться в очередь, предлагая помолвку: ведь даже если дело не заладится, они всё равно ничего не теряют!

При этих словах Ло Бинхэ прямо-таки позеленел от злости:

— Он не нуждается в подобного рода смотринах [2]!

Ведь его настоящий муж всё ещё жив!

К нему приблизилась третья госпожа, завлекательно покачивая бёдрами:

— Молодой господин Шэнь, вы что же, не желаете, чтобы ваш батюшка подыскал себе новую жену? Разве не замечательно, что о вас будет заботиться добрая и прекрасная молодая матушка?

— Верно, совершенно верно, — поддержала её вторая госпожа. — Господин Шэнь, вы совсем разбаловали своего сынишку. Я слыхала, что вы всегда берёте его с собой, отправляясь в школу, и при этом он постоянно выпрашивает, чтобы вы усадили его на колени! Прошу, не сочтите за оскорбление, но таким образом вы не вырастите из него приличного мужчину. Сыновья нашей семьи…

Видя, что Ло Бинхэ вот-вот взорвётся, разворотив весь двор, Шэнь Цинцю поспешил подхватить его на руки, отступая на несколько шагов назад.

— Этот недостойный Шэнь [3] очень ценит вашу доброту, но он не планирует, гм, второй брак после смерти первой жены. Поскольку помимо меня в поместье нет ни души, я не могу оставить сына одного, и потому вынужден отклонить ваше любезное приглашение.

На это первая госпожа, к волосам которой был приколот большой красный пион, заявила не терпящим возражения тоном:

— Ну что вы такое говорите, господин Шэнь! Разумеется, у мужчины должна быть жена! Это поместье такое большое, возможно ли оставить его без хозяйки? Мыслимо ли, чтобы человек подобных достоинств посвятил жизнь лишь воспитанию ребёнка? Это не только доставляет вам неудобства, но и создаёт не слишком хорошую репутацию — вы только подумайте, как это выглядит в глазах других! — Взмахнув круглым веером, она безапелляционно бросила: — Значит, решено! Господин Шэнь, вы идёте с нами. А молодой господин может остаться дома — кто-нибудь за ним присмотрит.

— Я бы сам посмотрел, сможет ли уйти кто-нибудь из вас! — холодно хохотнул Ло Бинхэ.

Тут уже Шэнь Цинцю не на шутку забеспокоился за жизни трёх женщин. Дабы не допустить кровопролития, мужчина по-быстрому вырубил навязчивых посетительниц талисманами и покинул дом, который приобрёл какой-то месяц назад.

***

После такого, разумеется, им не оставалось ничего другого, кроме как отправиться на хребет Цанцюн.

Шэнь Цинцю поднимался по Лестнице в Небеса, держа Ло Бинхэ за руку.

Служитель, который подметал её ступени десятилетиями, отдавался этому занятию с прежним рвением. Проходя мимо, Шэнь Цинцю легко улыбнулся ему, но стоило подметальщику взглянуть на Ло Бинхэ, как его лицо исказилось.

Внезапно отбросив метлу, он помчался вверх по лестнице, будто ему подпалили зад: одним прыжком он умудрялся миновать сотни ступеней. Хоть Шэнь Цинцю был этим порядком ошарашен, в глубине души у него зародилась гордость.

Иного от хребта Цанцюн ожидать и не следовало: каждый подметальщик здесь обладает скрытым потенциалом!

Казалось, лестница была нескончаемой — на середине Ло Бинхэ начал зевать: из-за недостатка духовных сил он быстро уставал. Подняв его на руки, Шэнь Цинцю предложил:

— Можешь поспать.

Понять его ученика было так же сложно, как отыскать иглу на морском дне [4]: порой он охотно позволял Шэнь Цинцю себя нести, а порой, покраснев как рак, заявлял, что пойдёт сам. Однако сейчас, похоже, он и впрямь устал не на шутку: устроившись на руках Шэнь Цинцю, он закрыл глаза и тут же заснул.

Вскарабкавшись по ступеням, Шэнь Цинцю попал на главную площадь — и тотчас ощутил множество уставленных на него изумлённых взглядов, различил ползущие по площади шёпотки. В особенности шокированным выглядел тот самый подметальщик.

Стоило Шэнь Цинцю появиться на пике Цинцзин с Ло Бинхэ на руках, как вокруг него собралась кучка адептов, последовавших за ним в Бамбуковую хижину. При виде мирно спящего на руках учителя Ло Бинхэ Мин Фань отступил на несколько шагов с таким видом, словно его поразило молнией. Прочие же, наоборот, бросились вперёд, чтобы рассмотреть его поближе. Отпихнув тех, что мешали ей пройти, Нин Инъин воззрилась на маленького Ло Бинхэ:

— Он выглядит точь-в-точь как А-Ло, вылитый А-Ло! — хватая Шэнь Цинцю за рукава в лихорадочном возбуждении, она потребовала: — Учитель, а у него уже есть имя? Как вы его назвали?

Шэнь Цинцю не знал, что и ответить на это.

— Если у него ещё нет имени, то я… могу дать его!

Какого чёрта…

В этот момент Ло Бинхэ пошевелился у него на руках, бормоча:

— Что за шум…

Веер Шэнь Цинцю взвился в воздух в угрожающем жесте, но он тут же убрал его и вместо этого приложил палец к губам. Внезапно дверь Бамбуковой хижины распахнулась от мощного удара. Ло Бинхэ вздрогнул, распахнув глаза.

В хижину широкими шагами прошествовал Лю Цингэ. Бросив сердитый взгляд на смутившегося Мин Фаня, Шэнь Цинцю спрятал Ло Бинхэ за спиной и, натянув фальшивую улыбку, поприветствовал гостя:

— Как я посмотрю, шиди Лю, ты в отличной форме.

— Что ты прячешь? — сурово вопросил Лю Цингэ.

— Что прячу? Да ничего…

В этот момент Ло Бинхэ выскочил вперёд и, упираясь ладонью в грудь Шэнь Цинцю, воскликнул:

— Мне нет нужды прятаться, я его не боюсь!

Приблизившись, Лю Цингэ воззрился сверху вниз на детское личико, застывшее в вызывающей гримасе, и выдавил, словно слова давались ему с большим трудом:

— Когда… этот… Ло Бинхэ… сделал… тебе…

«Сделал?»

Сделал мне что?

Поскольку Лю Цингэ окончательно смешался, Мин Фань закончил за него:

— Ребёнка, да ещё такого большого!

Великий и ужасный Лю !

Чтоб ты знал, Сян Тянь Да Фэйцзи сроду не писал Mpreg [5]!

К тому времени, как он вышвырнул великого мастера Лю с пика Цинцзин весьма неучтивым образом, Шэнь Цинцю уже просто кипел от возмущения.

— Ну и как мужчина, по-вашему, может родить ребёнка?

Уяснив, что мальчик, которого принёс Шэнь Цинцю, не был его сыном, Нин Инъин испытала немалое разочарование — ещё бы, ведь теперь все чудесные придуманные ею имена пропадут втуне.

— Так говорил братец-подметальщик, вот мы и решили, что это правда. Кто же знал, что у братца А-Ло тоже может случиться искажение ци!

«Славная работа, братец-подметальщик, ничего не скажешь. Похоже, перескакиваешь к заключениям ты ещё быстрее, чем носишься по лестнице! Ну да я тебе это ещё припомню…» — заключил Шэнь Цинцю.

— Этот ученик полагал, — сконфуженно пробормотал Мин Фань, — что, когда речь идёт о демонической расе, возможно всё…

Те, что стояли за ним, с готовностью закивали. Чувствуя, что его терпение на исходе, Шэнь Цинцю всё же попытался втолковать им:

— Даже роди я его, как он, по-вашему, мог вырасти таким большим за какую-то пару месяцев?

— Как знать, — бросил Мин Фань. — Эти адепты полагали, что, будучи сыном этого чудовища Ло Бинхэ, он мог быть таким большим с рождения.

Шэнь Цинцю не нашёлся, что и сказать на это.

Той ночью на пике Цинцзин была возобновлена давно ушедшая в прошлое традиция переписывания текстов в наказание.

***

Разумеется, после долгожданного возвращения одного из горных лордов в честь него было устроено стихийное собрание.

Шэнь Цинцю так давно не доводилось восседать на втором по высоте сидении в Главном зале пика Цюндин, что он успел соскучиться по ощущению крутости, которое оно придавало.

Поприветствовав каждого из лордов вежливыми фразами вроде: «Сколько лет, сколько зим», «Хорошо выглядите» или «О, не скромничайте», он с удовлетворённой улыбкой раскрыл веер.

Во взгляде Юэ Цинъюаня ему померещилось что-то странное, однако он не сказал ничего сверх необходимого. Заняв место главы собрания, он, улыбнувшись Шэнь Цинцю, водрузил на стол стопку бумаг, которые принёс с собой. Шан Цинхуа тотчас подхватил их, раздавая всем присутствующим.

Принимая от него свой экземпляр, Шэнь Цинцю окинул сотоварища беглым взглядом — судя по малость распухшему уголку губ, он вновь чем-то навлёк на себя недовольство Мобэй-цзюня. Не в силах смотреть на это, Шэнь Цинцю опустил глаза на список: тема сегодняшнего обсуждения была выделена киноварью.

Едва взглянув на текст, заклинатель выплюнул чай, который только что отхлебнул.

1. Ввести суровое наказание за переписывание «Сожалений горы Чунь», «Песни БинЦю» и т.д. Невзирая на обстоятельства, не допускается распространение ни одной из их версий, как публичное, так и частное. В течение месяца все копии должны быть выданы ответственным лицам. В противном случае изобличённые в хранении или чтении указанных изданий будут наказаны без малейшего снисхождения. За иллюстрированные издания полагается особое наказание.

2. По причине значительного количества жалоб, руководству пика Байчжань предписывается уделять больше внимания надсмотру за учениками, любые поединки между представителями разных пиков следует пресекать.

3. Также имеются жалобы на представителей пика Цинцзин, которым не следует практиковать игру на гуцине по ночам и во время полуденного отдыха.

4. Пик Сяньшу запрашивает укрепление заграждений и введение дополнительных мер защиты [6].

5. По причине существенного снижения числа адептов, пик Кусин запрашивает дополнительный набор, а также приоритет в получении адептов при следующем наборе на хребет Цанцюн.

6. Всем главам пиков надлежит интенсифицировать учебный процесс во избежание стычек с адептами дворца Хуаньхуа во имя хребта Цанцюн.

7. В случае столкновения с демонами во время задания адептам не следует совершать необдуманных нападений: сперва следует выяснить родственные отношения этих демонов и кому они подчиняются, чтобы определить, союзник перед ними или враг.


Разумеется, плеваться чаем на публике было верхом неприличия, однако в настоящий момент Шэнь Цинцю мог не беспокоиться о потере лица, ибо почти все лорды, просмотрев этот список, сделали то же самое.

В главном зале воцарилась довольно странная атмосфера, которую были не в силах развеять даже энергичные движения веера Шэнь Цинцю.

Какими такими качествами обладали «Сожаления горы Чунь», что удостоились первого места в списке? И что это за «Песнь БинЦю», упомянутая следом, позвольте спросить?

После собрания Шэнь Цинцю с тяжёлым сердцем направился было домой, но, сделав всего пару шагов, обнаружил, что за ним следует несколько лордов.

— Дорогие шиди и шимэй, — дружелюбно обратился он к ним, — разве ваши пики не в другом направлении?

— Мы идём не на свои пики, — отозвалась Ци Цинци.

По правде, Шэнь Цинцю ожидал чего-то подобного, но всё же попытался вывернуться:

— Почему же вы внезапно решили посетить пик Цинцзин? Уверяю вас, моя Бамбуковая хижина мала и неказиста, так что я не смогу должным образом принять вас.

— Хватит придуриваться, можно подумать, мы не видали твою Бамбуковую хижину, — оборвала его Ци Цинци. — Разумеется, мы желаем лицезреть не тебя, а твоего драгоценного ученика, которого ты там прячешь.

Итак, они собрались поглазеть на Ло Бинхэ, словно на какую-то диковину.

— Ему это не понравится, — беспомощно бросил Шэнь Цинцю.

— Уж прости за замечание, шисюн Шэнь, но с каких это пор ты должен спрашивать дозволения у собственного ученика? — упрекнула его Ци Цинци. — Тебе не кажется, что ты его разбаловал? Нет, так не пойдёт: какие бы между вами ни были отношения, тебе следует воспитывать его как должно. Ну не понравится ему — подумаешь, беда! В любом случае, нынче у Ло Бинхэ менее десятой его изначальной силы, так что, даже если он разъярится на нас, что с того?

Поскольку глава пика Кусин практиковал постоянный аскетизм, его темперамент был весьма бурным — а то, что он вновь не получил желанной возможности набрать новых адептов, ещё сильнее истощило запас его терпения.

— Хватит этой болтовни, — заявил он. — Или вы боитесь, что мы прикончим все ваши запасы чая? Идём, идём же скорее!

Видя, что последствий всё равно не избежать, Шэнь Цинцю примирился с судьбой, позволяя им затащить себя на пик Цинцзин, причём выражение его лица с каждым шагом становилось всё мрачнее.

«И откуда им всё это известно? — поражался он про себя. — Порой мне кажется, что они знают о моих жизненных обстоятельствах больше, чем я сам!»

Он бы ещё мог избавиться от пары сотоварищей, но лорды пиков наводнили Бамбуковую хижину, подобно стае растревоженных пчёл, невзирая на сопротивление Шэнь Цинцю. Едва войдя, Ци Цинци испустила сердитое:

— Пф-ф.

Ло Бинхэ спал на кровати, заботливо укрытый подоткнутыми учителем одеялами. Шэнь Цинцю тут же показал жестами: «Видите, он спит, не стоит его беспокоить».

Заглянув внутрь, Лю Цингэ не удержался от замечания:

— Мне мерещится, или он малость переменился со вчерашнего дня?

«Переменился?» Приглядевшись, Шэнь Цинцю и сам отметил некоторые изменения: похоже, Ло Бинхэ за один день прибавил пару годков, так что теперь выглядел лет на восемь.

— Потрясающе быстрый рост! — тихо прокомментировал это Вэй Цинвэй. — Просто невероятный!

— С такой-то скоростью, — заметила Ци Цинци, тщательно изучив спящего ребёнка, — он, пожалуй, быстро вырастет из своих одёжек…

Сказать по правде, этот вопрос не приходил в голову Шэнь Цинцю. Ему ещё утром показалось, что одежда сидит на Ло Бинхэ как-то не так — рукава малость коротковаты.

— И правда, это мой просчёт, — поспешил согласиться он. — Завтра спущусь с ним с горы, чтобы купить ему новую одежду.

— К чему подобные трудности, если можно воспользоваться нашими запасами? — рассудила Ци Цинци. — Просто сходи на пик Сяньшу и попроси сестриц сшить ему новые одеяния.

При этих словах многие из присутствующих не удержались от смеха, представив себе в красках, как очаровательные сестрицы с Сяньшу щебечут, окружив угрюмого демона, нимало не тронутого их красотой — при этом Шэнь Цинцю поневоле подумал, что, похоже, его собратьям попросту нечем занять себя. Не в силах видеть, как они глумятся над чужими бедами, он встал на защиту попранного достоинства ученика:

— Прошу вас, прекратите. Пройдёмте в Главный зал, ни к чему тут толкаться. И хватит смеяться, вы его разбудите.

— Ты и прежде оберегал его от нас — и теперь не дашь на него взглянуть? — вмешался один из его собратьев. — Вот уж не думали, что шисюн Шэнь такой собственник!

— Позвольте мне сохранить лицо, — проворчал Шэнь Цинцю.

К тому времени, как ему удалось путём немалых усилий выдворить сотоварищей, чтобы вернуться в Бамбуковую хижину, его голова раскалывалась от боли.

Ло Бинхэ уже не спал — он сидел за столом, болтая не достающими до пола ножками. Рядом с ним громоздилась куча бумаг больше него вышиной — он проверял их с кистью в руках, оставляя пометки.

Понаблюдав за ним, Шэнь Цинцю зашёл в комнату со словами:

— Что ты делаешь?

— Учителя долго не было, — ответил Ло Бинхэ, поднимая голову, — и некому было заниматься делами. Этот ученик решил перепроверить каталог инвентаря.

— Сейчас тебе следует сосредоточиться на самосовершенствовании, — заметил Шэнь Цинцю. — Тебе ни к чему беспокоиться о подобных вещах.

— Но учитель ушёл, а мне было нечем заняться — вот и принялся за это.

Шэнь Цинцю опустился на сидение рядом с ним и, немного поразмыслив, спросил:

— Ты не рад, что нам пришлось вернуться на пик Цинцзин?

— Что вы такое говорите, учитель? — слабо улыбнулся ему Ло Бинхэ. — Как этот ученик может быть не рад?

Успокоившись на этом, Шэнь Цинцю поднялся на ноги и направился было к выходу, но внезапно замер на месте.

Подскочивший с сидения Ло Бинхэ вцепился в его ногу, повиснув на ней.

— …Вы правы, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Этот ученик… не рад!

— Что ж, тебе следовало сразу сказать, что тебе это не по нраву, — рассудил Шэнь Цинцю. — Отныне, если что-то тебя беспокоит, не держи это в себе. Если тебе здесь правда не нравится, мы оставим пик Цинцзин, как только ты восстановишься. В твоём нынешнем состоянии лучше не покидать его без особой надобности, ведь, случись что, хребет Цанцюн сможет предоставить тебе какую-никакую защиту.

— Мне всё здесь нравится! — воскликнул Ло Бинхэ. — Но мне по нраву пик Цинцзин, а не весь хребет Цанцюн — тот, где нет никого, кроме учителя и меня…

«Ну нет, — подумалось Шэнь Цинцю. — Тот пик Цинцзин, который ты любишь, никогда не существовал в действительности…»

— Учитель, — внезапно пробормотал Ло Бинхэ, — это правда, что то, что вы со мной, лишает вас возможности заниматься тем, чем вы хотели бы?

— А ты неплохо притворяешься спящим, — поневоле рассмеялся Шэнь Цинцю. — И слух у тебя хорош. Как обстоят дела с твоей духовной энергией?

— Учитель… — смутился Ло Бинхэ. — Я не желал возвращаться не потому, что мне здесь не нравится, а потому… что здесь слишком легко вас потерять. — Помедлив, он продолжил ослабевшим голосом: — Будь я прежним, я бы не сомневался, что смогу заполучить вас вновь, неважно, к каким средствам придётся прибегнуть; но такой, каков я сейчас… я чувствую… что не в силах соперничать с прочими.

Шэнь Цинцю слегка похлопал его по макушке в шутливом упрёке:

— И за что, по-твоему, ты должен соперничать? Тебе ни к чему бороться с другими, учитель и так пойдёт с тобой по доброй воле.

Внешность того, с кем ты ведёшь беседу, крайне важна — говори Шэнь Цинцю со взрослой версией Ло Бинхэ, он не заставил бы себя вымолвить столь тошнотворные слова, даже приставь тот нож к его горлу. Но нынче за его ногу отчаянно цеплялась мини-версия, которую он мог с лёгкостью поднять на руки, так что мужчина смог произнести это без какого-то ни было внутреннего сопротивления.

Ло Бинхэ поднял к нему лицо — его глаза излучали только любовь и нежность.

Сцена, прекрасная, как цветы при полной луне [7], идеальное время и место [8]. Казалось, по воздуху разливается тонкий аромат, творя непередаваемую атмосферу, которой поневоле поддался Шэнь Цинцю.

Глаза Ло Бинхэ разгорались всё ярче, и, не в силах сдержать себя, он опрокинул Шэнь Цинцю на кровать, забравшись на него.

После этого он склонился к его груди — и оба замерли, уставясь друг на друга.

— Гм… Можешь… продолжать, — отозвался заклинатель.

Но если он и продолжит, то всё равно не сможет сделать того, чего так желал…

В глазах Шэнь Цинцю светилось нескрываемое сострадание.

В конце концов из нежного детского горла Ло Бинхэ исторгся рёв, исполненный ненависти к этому миру.


Примечания переводчиков:

[1] Отвращающий всех на тысячу ли вокруг 拒人于千里之外」 (jù rén yú qiān lǐ zhī wài) — обр. в знач. «держать всех на расстоянии, никого к себе не подпускать; отчужденный; важничать».

[2] Смотрины — в оригинале 相親 (xiāngqīn) — в пер. с кит. «быть на смотринах (в поисках брачного партнёра), смотрины, сватовство», в современном обществе — «свидание вслепую», также означает «быть в близких (дружеских) отношениях».

[3] Этот недостойный Шэнь — в оригинале 沈某 (Shěn mǒu) – в букв. пер. с кит. «некий Шэнь», уничижительное «я» в разговоре.

[4] Понять его ученика было так же сложно, как отыскать иглу на морском дне 徒弟心,海底针 (túdì xīn hǎidǐzhēn) — в букв. пер. с кит. «сердце его ученика — всё равно что игла на дне морском», видоизменённое выражение 女人心,海底針 (nǚ rén xīn hǎidǐzhēn) — в пер. с кит. «понять женщину — всё равно что искать иголку на дне моря».

[5] Mpreg — сокращённое от «male pregnancy» — истории с мужской беременностью.

[6] В английском тексте – электрифицированной изгороди, но это не уложилось у нас в голове…

[7] Цветы при полной луне — в оригинале 花好月圓 (huā hǎo yuè yuán) — в пер. с кит. «цветы прекрасны и луна полна», обр. в знач. «прекрасный пейзаж», а также «пожелание [молодожёнам] счастливой жизни».

[8] Идеальное время и место — в оригинале 良辰美景 (liángchénměijǐng) — в пер. с кит. «прекрасное время года и живописный пейзаж».


Следующая глава

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Экстра [17]. Глубокий сон

Предыдущая глава

Сверка этой главы с китайским текстом не проводилась по причине недоступности китайского оригинала на момент перевода. В дальнейшем обязательно будет выполнена полная сверка с оригиналом!

Лечь спать, чтобы проснуться в совершенно ином месте — такое с Шэнь Цинцю бывало уже не раз, а потому происходящее нимало его не смутило. Понимая, что вновь оказался в Царстве снов Ло Бинхэ, он спланировал по воздуху и без усилий приземлился.

Стоило его ногам коснуться земли, как пейзаж мигом переменился, словно летящие по ветру цветы ивы [1]: теперь его окружали сплошь золото и сияющий нефрит, а убранство прямо-таки сочилось показной роскошью — включая весьма знакомую галерею. Это определённо был дворец Хуаньхуа.

читать дальшеВ конце галереи виднелся Главный зал дворца — равно как и парадные покои. В прошлом там его непременно поджидал бы Ло Бинхэ собственной персоной, но на сей раз самого творца сновидения нигде не было видно, что представлялось весьма странным.

Однако кто-то в зале всё же был — его фигура со спины сразу показалась Шэнь Цинцю знакомой. Приблизившись, он в пущем удивлении воскликнул:

— Шиди Му?

Однако этот почтительно замерший «Му Цинфан», похоже, являл собой очередной фантом, порождённый силой разума Ло Бинхэ, так что никак не отреагировал на приветствие. Обычно этот младший собрат Шэнь Цинцю всегда излучал спокойное дружелюбие, однако сейчас выражение его лица отнюдь не казалось благодушным.

Припомнив услышанную им на заставе сплетню о том, как после его мнимой смерти Ло Бинхэ похитил Му Цинфана, притащив его во дворец Хуаньхуа, и заставил «лечить» мёртвого учителя, Шэнь Цинцю осознал, что, должно быть, наблюдает сцену из того времени.

Мимо него неслышно проскользнула чёрная тень, и совсем рядом раздался голос Ло Бинхэ:

— Господин Му.

Заметив, что он не отражается в глазах этого «Ло Бинхэ», Шэнь Цинцю понял, что тот также не замечает его присутствия — это был не его ученик, а лишь воспоминание о нём.

Это заставило Шэнь Цинцю призадуматься над вопросом: возможно ли, что на сей раз он угодил в Царство снов, над которым сам главный герой [2] не имеет контроля?

Обращение Ло Бинхэ к Му Цинфану нельзя было назвать неуважительным, и всё же тот не удержался от замечания:

— Называя меня «господином Му», Ваша Милость тем самым даёт понять, что больше не признаёт себя адептом хребта Цанцюн?

— А разве имеет значение, признаю я это или нет? — парировал Ло Бинхэ.

— Если вы и впрямь не признаёте этого, то почему продолжаете именовать шисюна Шэня «учителем»? Если же признаёте, то вам следует называть меня «шишу» и, кроме того, объяснить, по какому праву вы ранили других адептов хребта Цанцюн и удерживаете меня здесь?

— Разумеется, я пригласил господина Му, чтобы тот взглянул на моего учителя, — невозмутимо отозвался Ло Бинхэ.

— Шисюн Шэнь уничтожил себя, — напомнил Му Цинфан, — и умер на глазах многочисленных свидетелей в городе Хуаюэ. Его духовная энергия рассеялась, и, боюсь, его тело разложилось вскоре после этого. Я не владею искусством возвращения мёртвых к жизни.

Невольного свидетеля их разговора прошиб холодный пот.

Му Цинфан никогда не одобрял Ци Цинци или Лю Цингэ, взрывная натура которых мешала им внимать голосу разума, однако на сей раз он сам оказался тем, кто бросил в лицо Ло Бинхэ нелицеприятную правду. Даже будучи уверенным, что с Му Цинфаном всё будет в полном порядке, Шэнь Цинцю похолодел при мысли, каковы могут быть последствия, если эти слова приведут его ученика в ярость.

По счастью, казалось, эти слова вовсе не задели Ло Бинхэ.

— Просто взгляните, господин Му, — повторил он. — Большего от вас и не требуется.

Само собой, пленённому Му Цинфану не оставалось ничего другого, кроме как проследовать за группой облачённых в жёлтое адептов к Павильону волшебных цветов.

Царящий внутри него холод мгновенно пробирал до костей. Стоило двум мужчинам переступить порог, как двери за ними тут же захлопнулись — Шэнь Цинцю пришлось сорваться на бег, чтобы успеть проскользнуть вслед за ними.

Войдя, Ло Бинхэ принялся отстранённо созерцать занавеси, окружающие платформу в центре зала, Му Цинфан же склонился над ней. Шэнь Цинцю также хотел подойти, чтобы посмотреть поближе, но к его досаде лекарь тотчас распрямился, роняя занавесь, скрывшую платформу от глаз мужчины.

— Что за метод вы использовали, чтобы сохранить тело? — с исказившимся лицом бросил Му Цинфан.

— Будучи лордом пика Цяньцао, — беззаботно бросил Ло Бинхэ, — господин Му должен знать получше моего, как сохранить тело, не прибегая к его повреждению.

Видя, что его вежливый отказ от сотрудничества ничуть не снижает решимости Ло Бинхэ, Му Цинфан наконец начал:

— Насильно закачивая духовную энергию в тело шисюна Шэня, вы не добьётесь ровным счётом никакого эффекта, кроме того, что тело останется нетленным, а вы растратите огромное количество ци впустую. Стоит вам прерваться хоть на один день — и все ваши усилия пойдут прахом. Быть может, мои слова покажутся вам грубыми, но ведь шисюн Шэнь…

— Знания мастеров с пика Цяньцао признаются самыми глубокими во всём мире, — прервал его Ло Бинхэ. — Я верю, что вы способны отыскать какое-то решение.

— Такого решения не существует, — отрубил Му Цинфан.

Столкнувшись с подобной твердолобостью, Ло Бинхэ наконец исчерпал запас терпения, ухмыльнувшись:

— То, что его не существует, не значит, что его нельзя изобрести. Ну а пока господин Му не преуспеет, ему нет нужды возвращаться на хребет Цанцюн!

С этими словами он порывисто взмахнул рукавом, и двери Павильона волшебных цветов внезапно распахнулись, застав врасплох Му Цинфана, которого тотчас окружила толпа поджидавших снаружи адептов в жёлтых одеяниях. После того, как они под конвоем вывели пленника из павильона, двери тут же захлопнулись.

От их резких движений по всему залу витали порывы холодного ветра, пламя свечей трепетало, грозя вот-вот погаснуть.

— Учитель, — внезапно окликнул его Ло Бинхэ.

Шэнь Цинцю замер от неожиданности.

Сперва он подумал, что этот Ло Бинхэ из воспоминания всё же каким-то образом его заметил — но вскоре убедился, что этот зов был обращён в никуда — его ученик и не ожидал ответа.

Постояв у дверей, Ло Бинхэ медленно прошёл мимо Шэнь Цинцю и уселся на платформу, после чего, откинув занавесь, воззрился на лицо лежащего за ней тела.

Он так долго не двигался с места, что переминавшемуся с ноги на ногу Шэнь Цинцю наскучило ждать. Наконец он не удержался от того, чтобы нагнуться, опираясь о платформу — и уставился на лицо ученика, который не сводил глаз с тела. Спустя какое-то время Ло Бинхэ, не отводя взгляда, потянулся к поясу мертвеца и неторопливо распустил его.

Нога, на которую опирался припавший к земле Шэнь Цинцю, поневоле дёрнулась.

Что-то вроде «это было настолько прекрасно, что он был не в силах вынести этого зрелища», совершенно не подходило для этого момента, потому что тело лежащего на платформе Шэнь Цинцю… воистину производило не самое лучшее впечатление.

От шеи его сплошь покрывали трупные пятна, подобные весеннему многоцветью [3].

Стянув с себя верхнее облачение, Ло Бинхэ заключил тело в объятия подобно огромной кукле. Попадись он сейчас кому-нибудь на глаза, случайный наблюдатель наверняка перепугался бы до смерти [4] или же в неизбывном отвращении покрыл бы его самыми грубыми словами, какие только ему известны. Однако на самом деле Ло Бинхэ лишь обнимал тело, не выказывая каких-либо извращённых поползновений.

Уткнувшись подбородком в угольно-чёрные волосы учителя, он провёл рукой по изгибу его спины, одновременно передавая невероятное количество духовной энергии. Зеленоватые и лиловые трупные пятна мигом исчезли, возвращая коже первозданные белизну и гладкость.

То, как он это делал, не могло не тронуть сердце Шэнь Цинцю.

При этом он поневоле вспомнил, как делал то же самое для Ло Бинхэ.

Той ночью, вскоре после переселения мальчика в Бамбуковую хижину…


…Дело было зимой — за окном завывал холодный ветер, пронизывая бамбуковую рощу пика Цинцзин, ему сопутствовал немолчный шелест терзаемых им листьев.

Лёжа на краю кровати, Шэнь Цинцю не спал — лишь отдыхал с закрытыми глазами, пока его ушей не достиг слабый скрип, доносящийся из-за стены: казалось, тот, кто его порождал, непрестанно крутился на постели, тщетно силясь заснуть.

Вскоре поскрипывание кровати стихло: ворочавшийся встал и, приподняв занавесь, тихо покинул Бамбуковую хижину.

И чего ради Ло Бинхэ вздумал ускользнуть из дома среди ночи?

Порывшись в памяти, Шэнь Цинцю так и не смог припомнить, что за причина могла заставить его ученика украдкой уходить по ночам в этот период истории, так что, поддавшись любопытству, также поднялся с постели.

Благодаря несравненно более высокому уровню самосовершенствования его движения были стремительны и бесшумны, потому шагающий впереди него Ло Бинхэ не имел ни малейшего понятия о том, что за ним следят.

Однако он направлялся не слишком далеко и отнюдь не в какое-то тёмное загадочное место, способствующее очередному приключению: очутившись на заднем дворе, подросток уселся на скамеечку и, стянув с себя верхние одеяния, аккуратно сложил их на левом колене. Правой рукой он налил что-то в левую ладонь, растирая по телу — при этом с его губ сорвался лёгкий вздох.

В свете луны тело пятнадцатилетнего мальчика не казалось ни слишком тощим, ни мускулистым. Его кожу покрывали синяки всех оттенков синего и лилового, ночной ветер донёс до Шэнь Цинцю запах спирта и лекарств.

— Ло Бинхэ, — разорвал тишину голос Шэнь Цинцю.

Ошеломлённый юноша вскочил со скамеечки, сложенная одежда упала на землю.

— Учитель, вы проснулись? — ошарашенно спросил он.

— Этот учитель не спал. — С этими словами Шэнь Цинцю приблизился к нему.

— Этот ученик потревожил покой учителя своей вознёй? Он так сожалеет! Он отправился сюда, чтобы не мешать учителю, и не ожидал, что всё-таки…

Этот ребёнок так боялся, что его возня разбудит Шэнь Цинцю, что вышел, чтобы воспользоваться лекарством среди ночи — видимо, терзавшая его боль и впрямь была невыносима.

— Откуда взялись эти синяки на твоём теле?

— Это сущие пустяки! Этот ученик просто уделял недостаточно внимания самосовершенствованию в последние несколько дней, так что получил несколько больше незначительных синяков, чем обычно…

Осторожно оглядев ссадины на его теле, Шэнь Цинцю заметил:

— Адепты пика Байчжань опять задирали тебя, так ведь?

Ло Бинхэ нипочём не желал в этом признаваться, но и соврать тоже не мог. При виде того, как его ученик мнётся, не в силах вымолвить ни слова, Шэнь Цинцю закипал всё сильнее.

— Чему тебя учил этот учитель? — наконец бросил он.

— Если не можешь победить, беги, — послушно ответил Ло Бинхэ.

— И как же ты следуешь этому правилу?

— Но… — вновь смешался Ло Бинхэ, — но ведь тем самым этот ученик навлёк бы невыносимый позор на пик Цинцзин…

— Затевать драку с кем-то просто потому, что он тебе не нравится… — поморщился Шэнь Цинцю, — в чём тогда разница между этими адептами пика Байчжань и разбойниками-головорезами, царящими под нашими горами? Так скажи мне, кого позорят подобные стычки: пик Цинцзин или всё же Байчжань? Я немедленно отправлюсь потолковать с Лю Цингэ. В году 365 дней — если бы он посвятил хотя бы один из них тому, чтобы приструнить банду своих подопечных, они бы не творили подобные бесчинства!

— Учитель, вы не можете! — поспешил остановить его Ло Бинхэ. — Если вы с шишу Лю опять поссоритесь из-за этого ученика, тогда он… он… — При виде того, что его слова не действуют на учителя, у Ло Бинхэ от страха подкосились колени. Когда Шэнь Цинцю всё-таки приостановил шаг, юноша заверил его: — К тому же, эти синяки вовсе не от ударов моих сотоварищей с Байчжань — это всё оттого, что этот ученик оступался и попадал по себе во время тренировок, так что он наставил их себе сам…

Видя, как сильно он обеспокоен, Шэнь Цинцю со вздохом принялся наставлять его:

— При самосовершенствовании важен постепенный прогресс — нельзя плыть против течения. Зачем же ты так торопишь события? Если, развиваясь слишком быстро, ты тем самым повредишь себе, разве это не достойно того, чтобы сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь?

Однажды он придумает способ научить этих хулиганов с пика Байчжань уму-разуму [5] руками самого Лю Цингэ, так что им останется лишь в бессилии глотать обиды.

Подумать только, адепты пика, следующего лишь седьмым по старшинству, осмеливаются нападать на адепта второго по старшинству пика — неужто иерархия для них пустой звук? Куда это годится?

Когда Ло Бинхэ пообещал, что больше не станет перегружать себя тренировками, Шэнь Цинцю велел ему:

— Ступай в дом.

— Нет, нет, мне хорошо и на улице, — замахал руками Ло Бинхэ. — Если я вернусь в дом, то вновь потревожу покой учителя.

Шэнь Цинцю согнул палец, призвав с земли одежду ученика, и, развернув, одним движением накинул ему на плечи.

— Какой ещё покой? Ты полагаешь, что я способен с лёгким сердцем оставить тебя замерзать на холодном ветру среди ночи в полном одиночестве?

Когда они возвратились в Бамбуковую хижину, сперва Ло Бинхэ собирался вернуться в свою постель, но Шэнь Цинцю забрал у него снадобье, жестом велев проследовать в его спальню.

Притянув к себе изумлённого Ло Бинхэ, Шэнь Цинцю принялся развязывать его пояс, который сам только что затянул. Лицо ученика тотчас вспыхнуло, и он принялся пятиться, хватаясь за воротник:

— Учитель, ч-ч-что вы делаете?!

— Собираюсь вытянуть застоявшуюся кровь из тканей с помощью лекарства, — сообщил Шэнь Цинцю, потряхивая бутылочку.

— В этом нет надобности, я всё сделаю сам! — принялся заверять его Ло Бинхэ, пытаясь забрать бутылочку. Шэнь Цинцю отвёл его запястье правой рукой и бесстрастно бросил, подступив ближе:

— Ты… и как же ты разглядишь синяки на своей спине?

— Я просто намажусь полностью, — содрогнулся Ло Бинхэ. — Это точно сработает!

С этими словами он вновь попытался отобрать лекарство у учителя. Обычно Шэнь Цинцю не видел от него ничего, кроме покорного подчинения, ровной доброжелательности и невозмутимого упорства — впервые на его памяти ученик выглядел столь смущённым, залившись краской до такой степени, что, казалось, кровь вот-вот польётся у него из ушей. По правде, мужчину даже забавляло то, насколько этот подросток стыдился того, что его избили, а затем вконец засмущался от того, что учитель всего-навсего собирается помочь ему нанести лекарство. Пусть в душе он веселился вовсю, его лицо осталось невозмутимым, когда он принялся упрекать ученика:

— Прекрати шуметь. Пик Цяньцао присылает нам ограниченное количество этого снадобья, так что я не могу позволить тебе расходовать его столь расточительно.

— Я… я…

Ло Бинхэ настолько смешался, что даже принялся называть себя «я» вместо «этот ученик» — в глазах заблестели слёзы, рука стягивает ворот, чтобы защитить грудь — воистину он представлял собой картину отчаянной паники. Придерживая его за плечи, Шэнь Цинцю развернул ученика и, с лёгкостью спустив его одежды, принялся втирать снадобье в синяки на спине.

Внезапно Ло Бинхэ испустил слабый стон:

— Ах!

— Я нажимаю слишком сильно? — спросил Шэнь Цинцю, тут же снизив давление.

Ло Бинхэ бешено затряс головой.

— Тогда что кричишь? — упрекнул его Шэнь Цинцю. — Такой мужественный парень, как ты, должен стойко переносить столь незначительную боль.

— Это не боль. — Ослабевший голос Ло Бинхэ был не громче комариного писка.

Успокоившись на этом, Шэнь Цинцю некоторое время втирал лекарство, а потом попробовал передать немного духовной энергии через ладонь.

— Ах! — вновь выдохнул Ло Бинхэ.

— Да что ж ты поднимаешь такой шум из-за пустяка? — подивился Шэнь Цинцю. — Как ты можешь считаться адептом пика Цинцзин, совершенно не умея держать себя в руках?

— Я… я… — дрожащим голосом отозвался Ло Бинхэ. — Этому ученику вполне достаточно лекарства, учителю не нужно тратить на него свою духовную энергию.

Прильнув к спине ученика, ладонь Шэнь Цинцю медленно скользила вверх и вниз.

— Так хорошо? — спросил он.

Ло Бинхэ не ответил, кусая губы.

Шэнь Цинцю прошёлся по пояснице ученика, недоумевая: «Неужто ему и впрямь неприятно? Быть того не может. Или я напутал с акупунктурными точками? С объёмом передаваемой энергии я точно не ошибся — не слишком много, не слишком мало — отчего же Ло Бинхэ продолжает выказывать признаки недовольства? Или… я просто сказочный неумеха?»

Когда он наконец отнял руку, Ло Бинхэ испустил вздох облегчения — от напряжения его глаза налились кровью. Мог ли он ожидать, что в этот самый момент его заключат в крепкие объятия?

Обнимая его, Шэнь Цинцю опустился на постель.

— …Учитель, учитель! — стенал Ло Бинхэ словно на последнем издыхании.

Шэнь Цинцю не стал снимать его нижнее одеяние, но их разделял лишь тонкий слой ткани, так что они могли чувствовать биение сердец друг друга. Он тесно прижал к себе ученика, до максимума усилив контакт между их телами — а тем самым и возможность передачи духовной энергии.

— Я боюсь, что одной ладони тут недостаточно, — пояснил Шэнь Цинцю. — Потерпи немного, и все твои ссадины исцелит моя духовная энергия, несколько раз пройдя по твоим меридианам — это куда более эффективно, чем применяемое тобою снадобье.

Сжавшись, словно ежонок, Ло Бинхэ принялся вырываться:

— Учитель! Учитель! Но я уже и так весь обмазан лекарством с головы до ног!

От этого копошения раздражение Шэнь Цинцю достигло предела. Шлёпнув Ло Бинхэ по руке в попытке призвать его к порядку, он исполненным достоинства тоном бросил:

— И что ты ёрзаешь?

«Я тебя лечу — а ты ещё и сопротивляешься!» — возмутился он про себя.

Этот удар был не слишком сильным, но ощутимым — получив его, Ло Бинхэ и вовсе одеревенел, будто его поджаривали на костре.

— Учитель… — выдавило это «полешко», — это не действует! Пустите меня! Пустите…

— Ло Бинхэ, — с укором бросил Шэнь Цинцю, — будь ты трепетной девой вроде Нин Инъин, застенчивой и краснеющей, вот как ты сейчас, то, само собой, я не стал бы делать такого. Но ты ведь не девочка — ты что же, боишься, что я проглочу тебя живьём?

После этого упрёка Ло Бинхэ прекратил вырываться, но при этом заинтересовался другим вопросом:

— Что имеет в виду учитель, говоря, что не стал бы делать такого с шицзе Нин?

В самом деле, если бы на месте Ло Бинхэ оказалась раненная Нин Инъин, то, наберись Шэнь Цинцю двухсоткратного мужества, он не осмелился бы применить к ней подобный метод лечения: будь у него возможность поклясться в этом, он, не раздумывая, принёс бы этот обет.

— Разумеется, не стал бы, — решительно заявил он.

— Тогда… — вновь начал Ло Бинхэ, — если бы это была не шицзе Нин, а любой другой адепт, то учитель сделал бы это для него, будь он ранен…

— Что за нелепые вещи приходят тебе в голову? — бросил растерявшийся Шэнь Цинцю. — Лучше успокой-ка свой разум и контролируй дыхание.

После этого ежонок наконец замер в его руках, и Шэнь Цинцю тотчас принял наиболее удобную позу, опустив подбородок на макушку Ло Бинхэ, а свободной рукой поглаживая изгиб его спины.

Но, казалось бы, только устроившись, мужчина почувствовал, что больше не в силах держать ученика в объятиях.

Тело Ло Бинхэ было прямо-таки обжигающе горячим, словно он только что выскочил из кипящего котла. Источаемый им пот насквозь пропитал одежды Шэнь Цинцю, словно он только что искупался.

Это мало сказать, что шокировало Шэнь Цинцю: возможно ли, что, теряя энергию, Ло Бинхэ заполучил лихорадку?!

Когда мужчина коснулся щеки ученика, чтобы проверить его температуру, его пальцы окунулись в стекающие по коже ручейки пота. Тело в его руках внезапно задёргалось с новой силой, словно выброшенная на берег огромная белая рыба. Вырвавшись из объятий Шэнь Цинцю, он с глухим стуком рухнул на пол.

И на этом дело не кончилось — за первым ударом последовала целая серия столкновений.

Споткнувшись о сидение, юноша врезался головой в ширму, перевернув её — со стороны казалось, что Ло Бинхэ овладело безумие, с таким неистовством он ринулся прочь из Бамбуковой хижины.

Ошеломлённый подобным развитием событий, Шэнь Цинцю только и мог, что беспомощно провожать его глазами, сидя на постели. Некоторое время он гадал, что же делать, а затем, наконец выйдя из ступора, подскочил с кровати, бросившись вслед за учеником:

— Ло Бинхэ?!

Впрочем, тот уже успел оторваться на приличное расстояние, крича на ходу:

— Простите меня, учитель!

— И за что ты извиняешься? — бросил ему вслед помрачневший [6] Шэнь Цинцю. — А ну, вернись [7]!

Однако порыв ветра донёс до него лишь горестный крик:

— Нет! Учитель, сейчас я не могу видеть вас! Не подходите ко мне, ни в коем случае не приближайтесь!

Да что, во имя всего святого, нашло на этого мальчишку?!

В обычных обстоятельствах Шэнь Цинцю, чей уровень самосовершенствования был существенно выше, без труда догнал бы Ло Бинхэ, однако, по-видимому, выплеск адреналина придал подростку столько сил, что мужчина никак не мог его настичь.

Так они и носились по тропинкам, обмениваясь отчаянными воплями — и, само собой, вскоре перебудили весь пик Цинцзин. Повсюду загорались светильники, из темноты то и дело выныривали адепты с горящими факелами в руках.

— Кто это кричит среди ночи, нарушая незыблемое спокойствие пика Цинцзин? — недоумевали они.

— Его голос походил на голос учителя!

— Ерунда! Как можно подумать, что учитель нарушит правила подобным образом…

Однако их голоса вмиг стихли, когда сквозь их толпу с совершенно невозмутимым видом протиснулся Шэнь Цинцю — и настала такая тишина, что в ней можно было отчётливо различить даже падение булавки.

Больше всего Шэнь Цинцю опасался того, что Ло Бинхэ, носясь по всему пику не разбирая дороги, в конце концов расшибётся о скалу.

— Мин Фань! — переведя дух, велел он. — Останови его! Останови Ло Бинхэ!

Едва натянувший верхние одежды Мин Фань выглянул из дома с зажжённым светильником — и что же предстало его глазам? Этот доходяга Ло Бинхэ носится словно ненормальный, а за ним гонится кипящий от ярости учитель. «Наконец-то всё вернулось на круги своя!» — удовлетворённо заключил адепт.

— Учитель, этот ученик немедленно поможет вам! — в чистом восторге воскликнул он. — Он мигом изловит этого неблагодарного мерзавца и преподаст ему хороший урок! Вперёд, братья, в погоню!

Повинуясь его приказу, адепты рассыпались по всем направлениям, чтобы перехватить Ло Бинхэ — и тут Шэнь Цинцю наконец его настиг. Но прежде чем он успел сгрести мальчишку за воротник, чтобы вздёрнуть его в воздух, юноша, словно спасаясь от смерти, отчаянно рванулся вперёд — и с громким всплеском бросился в Пруд невозмутимости [8] пика Цинцзин.

Похоже, погружение в ледяную воду наконец привело его в чувство — промокший до нитки Ло Бинхэ замер.

— Ну что, набегался? — спросил его Шэнь Цинцю.

Как следует окунув голову, юноша вынырнул, закрывая лицо руками. Это зрелище растрогало Мин Фаня почти до слёз.

Ло Бинхэ трясся от холода, стоя в стылой воде — он выглядел так, словно только что подвергся жестоким побоям. На другом берегу возвышался учитель — скрестив руки, он ухмылялся. Ах, что за знакомая до боли картина, прямо-таки пропитанная ностальгией!

Адепты принялись перешёптываться, окружая стоявшего посреди пруда Ло Бинхэ, который по-прежнему не решался отнять рук от лица — равно как и вымолвить хоть слово. Нин Инъин, само собой, подоспела последней — ведь ей как девушке требовалось как следует одеться и причесаться — когда её глазам предстал дрожащий Ло Бинхэ, у неё вырвалось:

— А-Ло! Как… как ты очутился в пруду? Кто-то опять обижал тебя? Учитель, что здесь творится?

— Я бы тоже очень хотел знать, — помедлив, холодно ответил Шэнь Цинцю, — кто именно его обидел — равно как и что здесь творится.

Не отнимая ладоней от лица, Ло Бинхэ затряс головой:

— Никто меня не обижал. Ничего не происходит.

Постояв на берегу пруда, Шэнь Цинцю наконец велел ему со вздохом:

— Вылезай-ка оттуда. Сколько ты ещё собираешься там просидеть?

— Нет, учитель, — упрямо замотал головой подросток. — Я останусь здесь. Позвольте мне задержаться тут ещё ненадолго — и со мной всё будет в порядке…

И это в разгар зимы — хоть нынче не шёл снег, но, позволь ему учитель просидеть в пруду всю ночь, он наверняка замёрз бы насмерть!

Видя, что Шэнь Цинцю, приподняв край одеяния, собирается войти в воду, чтобы силой вытащить его на берег, Ло Бинхэ взмолился:

— Учитель, не ходите сюда! Вода просто ледяная и вдобавок грязная — вы не можете…

Однако мужчина уже вошёл в пруд, в несколько шагов оказавшись рядом с учеником, и смерил его суровым взглядом.

Ло Бинхэ свесил голову ещё ниже, не решаясь встретиться с ним глазами, и лишь глубже погрузился в воду.

— Что, тебе требуется моя помощь, чтобы подняться на ноги? — вопросил Шэнь Цинцю.

— Учитель, я… — растерялся Ло Бинхэ. — Вам следовало просто оставить меня здесь!

Видя, что тут ничего не поделаешь, Шэнь Цинцю решил испробовать иную тактику: внезапно развернувшись к топчущимся у берега адептам, он строго велел им:

— Завтра подъём в час тигра [9] на ранние занятия! А кто опоздает — будет переписывать тексты по сто раз!

И это при том, что уже настал час быка [10]! Переписывать тексты, да ещё и по сто раз!

Едва эти слова слетели с уст учителя, как берега пруда опустели в мгновение ока.

Убедившись, что сторонних свидетелей не осталось, Шэнь Цинцю вновь развернулся к Ло Бинхэ и, внезапно нагнувшись, подхватил его под спину и колени.

Разгадав его намерения, юноша принялся трепыхаться в воде с новой силой, словно сражающаяся за жизнь белая рыба:

— Учитель, учитель, не делайте этого, прошу, не надо!

При этом он окатил водой всего Шэнь Цинцю с головы до ног. Вытирая лицо рукавом мокрого платья, тот досадливо бросил:

— Тебе не кажется, что ты и так доставил этому учителю достаточно неприятностей для одной ночи?

После этого Ло Бинхэ уже не осмеливался шелохнуться, так что мужчина, поднатужившись, поднял его на руки.

«А ведь на редкость увесистый малый», — проворчал Шэнь Цинцю, таща подопечного обратно к Бамбуковой хижине.

На середине пути Ло Бинхэ с несчастным видом заявил:

— Учитель, мне… следует вернуться в сарай для дров.

— Ло Бинхэ! — сурово оборвал его мужчина. — Да что с тобой такое сегодня? Сперва несёшься прочь, сломя голову, потом вырываешься… Увидь это кто-то со стороны, он бы подумал, что я сотворил с тобой нечто ужасное!..


…Что и говорить, в ту ночь Ло Бинхэ и впрямь наворотил немало такого, что изрядно подпортило его безупречный образ.

Это была та самая постыдная история [11], запятнавшая светлую биографию главного героя!

Заговорив об этом случае в дальнейшем, Шэнь Цинцю добродушно посмеялся над ним — но, к его удивлению, Ло Бинхэ при этом даже не покраснел: с годами он явно преуспел в области бесстыдства.

— Просто тогда я был в том возрасте, когда переизбыток жизненных сил приводит к быстрому… воодушевлению. Когда обожаемая мной персона принялась прижиматься ко мне, обнимать и тереться об меня — сами посудите, учитель, как я мог сдержаться? Ощущая реакцию своего тела и не имея никакой возможности её подавить, я пуще всего на свете боялся, что и вы это обнаружите… и что же мне оставалось, помимо этой безобразной, постыдной выходки?

Припомнив редкое для Ло Бинхэ выражение искреннего смущения при этих словах, Шэнь Цинцю не удержался от того, чтобы рассмеяться в голос.

И так он хохотал, пока у него не кончился воздух в лёгких.

Но он даже представить себе не смел, что за мысли обуревали Ло Бинхэ, когда тот вот так сжимал в объятиях тело учителя.

Этот бесконечный сон был невыносимо длинным и тягостным — совсем как жизнь его ученика во дворце Хуаньхуа.

Бóльшую часть времени он проводил в ледяном павильоне Волшебных цветов, притащив туда бумаги, чтобы работать с ними.

Шэнь Цинцю редко доводилось видеть ученика, когда тот поглощён делами — в присутствии учителя он всегда вёл себя немного неестественно, словно влюблённая девица, а когда дела Царства демонов требовали срочного вмешательства Ло Бинхэ, то заклинатель старался держаться подальше, чтобы не мешать ему. Случись Шэнь Цинцю всё-таки приблизиться к нему в это время, Ло Бинхэ тут же терял всякий интерес к работе и, бросив громоздящиеся на столе бумаги, радостно спешил навстречу учителю. Кто бы мог подумать, что, лишь оказавшись в Царстве снов, заклинатель наконец сможет понаблюдать за тем, как выглядит его ученик за работой?

Шэнь Цинцю понравилось просто сидеть у стола, сбоку глядя на серьёзное сосредоточенное лицо Ло Бинхэ — слегка нахмурившись, он пробегал по десять строчек одним взглядом, движения его кисти были стремительны и аккуратны, инструкции — ясны и точны, а расход туши — весьма умеренным; одним словом, его погружённость в работу просто поражала.

При этом Ло Бинхэ сохранял привычку готовить каждый день: прекрасно поданные изысканные закуски на завтрак, четыре блюда и суп на обед и миска каши на ужин. Снежно-белый рис, нарубленный зелёный лук, бледно-жёлтый натёртый имбирь — в точности как самое первое блюдо, приготовленное для учителя. Как только пар над белоснежной фарфоровой чашкой рассеивался, Ло Бинхэ убирал остывшую кашу в короб и уносил.

И, хоть за ним никто больше не следил, он продолжал скрупулёзно придерживаться распорядка дня, принятого на пике Цинцзин — будто в ожидании того мгновения, когда Шэнь Цинцю внезапно очнётся, открыв глаза — вот тут-то наконец пригодится еда, готовая к любому времени дня и ночи.

Порой Ло Бинхэ удалялся почти на целый день — обычно, когда в Царстве демонов творилась неразбериха, с которой не мог совладать никто иной.

Но он всегда возвращался невредимым из любых передряг, за исключением одного-единственного раза.

В этот день едва миновавший двери павильона Ло Бинхэ, словно внезапно о чём-то вспомнив, отступил на пару шагов, снял запятнанное кровью верхнее одеяние и лёгким усилием обратил его в пепел. Лишь убедившись, что на нём больше не осталось следов крови, он медленно приблизился к платформе.

— Учитель, одно дело отвлекло этого ученика, — поведал он, словно речь шла о чём-то обыденном. — Ему пришлось задержаться, так что он не приготовил вам кашу.

Разумеется, никто ему не ответил. По правде, вся ситуация казалась слегка… абсурдной.

Глядя на это со стороны, Шэнь Цинцю не знал, смеяться ему или плакать. Чувствуя, как в груди рвётся сердце, он тихо бросил:

— Ничего, ничего.

За эти дни он и сам обзавёлся привычкой обращаться к тому, кто заведомо не мог его услышать — отделённый временем и пространством, ученик не замечал его присутствия, Шэнь Цинцю не мог до него дотронуться, но после всего сказанного и сделанного… он всё же надеялся на ответ.

Немного постояв в молчании, Ло Бинхэ бросил:

— Не обращайте внимания.

После этого он развернулся и ушёл. Спустя какое-то время он вернулся с миской дымящегося риса. Осторожно поставив её на платформу, Ло Бинхэ начал неторопливо распускать пояс на теле учителя, поведав ему:

— Лю Цингэ вызволил Му Цинфана.

— Гм, — отозвался Шэнь Цинцю.

— Ну что ж, вызволил — так вызволил, — продолжил Ло Бинхэ, словно разговаривая с самим собой. — В любом случае, от него не услышишь ничего иного, кроме как: «Такого способа не существует», так что от него всё равно не было толку.

— Как ты можешь столь дурно отзываться о своём шишу? — упрекнул его Шэнь Цинцю.

Тем временем Ло Бинхэ снял собственное верхнее одеяние — на его груди виднелась рана, которая быстро затягивалась — Шэнь Цинцю с первого взгляда распознал ауру меча Лю Цингэ. Под этим рубцом виднелся другой, более старый, которому Ло Бинхэ упрямо не давал исчезнуть.

Улегшись на платформу, Ло Бинхэ развернулся, удобно примостив тело в своих руках.

— В прошлом, когда адепты пика Байчжань задирали и избивали меня, — поведал он, — учитель всегда находил способ отплатить им за это. Когда же учитель заступится за меня перед самим Лю Цингэ?

— Тут я ничего не могу поделать, — отозвался Шэнь Цинцю, присев у платформы. — Я не в силах побить его.

— Учитель, — бросил Ло Бинхэ.

— Гм.

— Учитель, я так больше не могу.

Шэнь Цинцю замер, не зная, что ответить.

— …Правда, учитель, — с лёгкой улыбкой продолжил Ло Бинхэ. — Если вы не очнётесь, я… я больше не выдержу.

Но Шэнь Цинцю знал — он выдержит.

Он так и будет день за днём сжимать в объятиях это холодное, бесчувственное тело — почти две тысячи дней и ночей.

Подавляемые тревога и сердечная боль наконец прорвали плотину — Шэнь Цинцю увидел руку, которая тянулась к бледному лицу Ло Бинхэ, но неспособна была его коснуться, хотя подрагивала от напряжения — и внезапно осознал, что это его собственная рука.

— Учитель, учитель?

Выходя из транса, Шэнь Цинцю почувствовал, как кто-то придерживает его за плечо, помогая принять сидячее положение. С трудом разлепив веки, он увидел прямо перед собой искажённое тревогой лицо Ло Бинхэ.

— Учитель, что случилось?

Всё ещё не очнувшись от видения, Шэнь Цинцю уставил туманный взгляд на ученика.

Это ещё сильнее обеспокоило Ло Бинхэ: переживая кризис в самосовершенствовании, он на одну ночь закрыл своё сознание, так что был не в силах контролировать своё Царство снов. Глядя на сдвинутые брови Шэнь Цинцю и его покрытый каплями холодного пота лоб, он понял: что-то случилось. Должно быть, утратив контроль над своими силами, он допустил, что учителя затянуло в кошмар.

— Учитель, что вы сейчас видели во сне? — спросил он, ужасаясь при мысли, что подверг его подобному испытанию. — Вы были ранены?

— Я… — медленно произнёс Шэнь Цинцю.

Проведя слишком долгое время в том сновидении, он чувствовал, будто его душа не до конца вернулась в тело: лицо Ло Бинхэ то и дело менялось, балансируя между воспоминанием и реальностью, перед глазами всё плыло, и слова не шли на ум.

— Учитель! — голос Ло Бинхэ взвился от переживаний. — Скажите хоть что-нибудь!

Внезапно, следуя исходящему из самых глубин сердца порыву, Шэнь Цинцю, моргнув, опустил ладонь на щёку ученика и, притянув к себе, поцеловал его.

Ло Бинхэ вконец растерялся.

Но, хоть он по-прежнему не понимал, что творится с учителем, он не мог не радоваться этому нежданному поцелую. Его глаза тут же распахнулись, и, в мгновение ока обхватив Шэнь Цинцю за шею, он по собственной инициативе углубил поцелуй.

Не останавливаясь на этом, Шэнь Цинцю после непродолжительной возни развязал пояс Ло Бинхэ и, схватив его за руку, запустил её за ворот собственного одеяния. Следуя вдоль напряжённых мышц живота, он подвёл ладонь ученика к своему трепещущему сердцу.

На сей раз Ло Бинхэ был прямо-таки потрясён происходящим; однако, в противоположность первой реакции, он не осмеливался проявлять нетерпение, так что его движения сделались осторожными.

Пока он медлил, Шэнь Цинцю сам улёгся на кровать, прижимая к себе ученика, и принялся срывать его нижние одежды.

Вздохи Ло Бинхэ становились всё более судорожными. Придерживая Шэнь Цинцю за талию, он, слегка краснея, пробормотал, запинаясь:

— Учитель… Что с вами такое сегодня?

Притискивая его к себе за бёдра, Шэнь Цинцю шепнул ему на ухо:

— Просто сегодня… я особенно люблю тебя.

Ло Бинхэ застыл. Резко приподнявшись, он стиснул Шэнь Цинцю в объятиях.

— Учитель, я… — выдохнул он, — быть может, не смогу быть нежным.

Шэнь Цинцю рассмеялся в ответ на это предостережение, высказанное с таким напором и самообладанием.

— Ты говоришь так, словно, когда ты нежен, мне от этого легче.

Не дожидаясь реакции Ло Бинхэ, он обеими руками потянулся к нему:

— Эта боль будет для меня сладка, словно патока [12].


Примечания переводчиков:

[1] Летящие по ветру цветы ивы символизируют переменчивость, легкомыслие.

[2] Главный герой – в оригинале 本尊 (běnzūn) – в пер. с кит. буддийское «Изначально Почитаемый», «самый почитаемый из всех Будд», «наш почитаемый» (монах о своём наставнике), а также «главный персонаж».

[3] Весеннее многоцветье – от 花红柳绿 (huāhóngliǔlǜ) – в пер. с кит. «цветы ― красны, ива ― зелена», обр. в знач. «пёстрый, многоцветный».

[4] Перепугался бы до смерти – в оригинале 肝胆俱裂 (gāndǎnjùliè) – в пер. с кит. «замертво упасть от страха; струсить не на шутку; трепетать от ужаса; охваченный ужасом (страхом)».

[5] Научить уму-разуму – в оригинале 炮制 (páozhì) – в пер. с кит. «стряпать, готовить», в фармацевтике – «вываривать, выпаривать, приготовить».

[6] Помрачневний – в оригинале 满头黑线 (mǎntou hēixiàn) – в букв. пер. с кит. «голова, покрытая чёрными линиями» — так в анимэ изображают недовольство и злость.

[7] А ну вернись – в оригинале 还不回来 (hái bù huílai) – в пер. с кит. «Всё ещё не возвращаешься?»

[8] Пруд невозмутимости 清静小池 (qīngjìng xiǎochí) – букв. «пруд Цинцзин».

[9] Час тигра 寅时 (yínshí) – время от 3 до 5 утра.

[10] Час быка 丑时 (chǒushí) – время от 1 до 3 утра.

[11] Постыдная история 黑历史 (hēi lìshǐ) – в букв. пер. с кит. «чёрная история».

[12] Эта боль будет для меня сладка, словно патока – в оригинале 甘之如饴 (gānzhīrúyí) – в пер. с кит. «[трудности и лишения] сладки, словно патока» — чэнъюй из «Книги песен» Конфуцианского пятикнижия, означающий «добровольно терпеть трудности ради какого-то дела».


Следующая глава

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 95. Похождения Сян Тянь Да Фэйцзи. Часть 6 (добавленное послесловие). Фрагмент 3

Предыдущий фрагмент

Упиваясь воспоминаниями о лапше, которую приготовило его детище, Шан Цинхуа лениво ковырял в зубах стебельком травы, шагая по горной тропе.

Внезапно он поскользнулся на ходу.

При этом Шан Цинхуа едва не скатился в ущелье, над которым проходила тропа — свались он туда, не имеющий при себе меча заклинатель не сумел бы выбраться. «Как можно поскользнуться не пойми на чём? — выругался он про себя. — Я ж создатель этого мира, а не какая-то неуклюжая девица из манги, которая то и дело падает на ровном месте!»

Сидя на земле, он огляделся, но так и не обнаружил поблизости ничего вроде банановой кожуры или корня, на которые он мог бы свалить вину за своё падение — лишь небольшую лужицу.

Замёрзшую лужицу. Растущая близ неё трава сплошь покрылась инеем.

читать дальшеБросившись к ближайшей скале, Шан Цинхуа прижался к ней в поисках хоть какого-то укрытия.

Он-то полагал, что играется со смертью, дожидаясь, пока на горизонте не объявится жаждущий мести Мобэй-цзюнь — однако, когда из-за зарослей лиан показался знакомый силуэт, он понял, что дело обстоит куда хуже.

— Подумать только, кого я вижу! — воскликнул Линьгуан-цзюнь.

— И кого же? — с натужным смешком отозвался Шан Цинхуа.

— Мобэй в поисках тебя перевернул все северные рубежи, — бросил демон, похлопав его по макушке. — А ты, оказывается, знаешь толк в прятках.

— Цзюнь-шан изволит шутить — зачем бы мне прятаться…

— Зачем, говоришь? — передразнил его Линьгуан-цзюнь. — Вот и мне тоже интересно, от чего же ты скрываешься? Ведь во время нашей последней встречи в ледяном дворце ты оказал ему такую услугу — а Мобэй даже не успел тебя вознаградить — вот я и гадаю, неужто это захолустье тебе милее?

— Право, вы мне льстите! — замахал руками Шан Цинхуа. — Я не имею к этому ни малейшего отношения — Мобэй-цзюнь превосходно справился своими силами…

Он столь старательно отнекивался от своего участия, не без основания беспокоясь, что Линьгуан-цзюнь припомнит ему эту «заслугу». Мог ли он предвидеть, что при этих словах демон внезапно переменится в лице:

— Ты хочешь сказать, что этот негодный мальчишка способен совладать со мной и без помощи подлой, двуличной, развратной шавки с хребта Цанцюн, которая внезапно выскочила, поломав все мои планы? — сурово вопросил он.

Шан Цинхуа оказался в тупике — что ответишь, что не ответишь — всё одно сядешь в лужу.

— Как это возможно?! — наконец взмолился он. — Мобэй-цзюнь сумел одолеть Цзюнь-шана лишь благодаря подлым приёмам!

— Ты что, смеёшься надо мной? — рявкнул Линьгуан-цзюнь.

Шан Цинхуа порядком растерялся.

В самом деле, если подумать, то кто и воспользовался подлым приёмом — так это сам Линьгуан-цзюнь. Пытаясь польстить, Шан Цинхуа лишь усугубил своё положение — всё, что бы он ни сказал, оборачивалось против него. На протяжении всех тех лет, когда ему приходилось с фальшивой улыбкой заискивать перед вышестоящими, он впервые столкнулся со столь сложным характером.

Сдавшись, он вовсе замолчал, чувствуя, как горестно вытягивается лицо.

— Надо же было мне сверх всякого ожидания по чистой случайности натолкнуться на того, кого отчаялся найти этот мальчишка Мобэй, — холодно усмехнулся Линьгуан-цзюнь. — Пожалуй, в таком случае мне стоит найти тебе хорошее применение…

— Цзюнь-шан! Если, поймав меня, вы хотите тем самым шантажировать Мобэй-цзюня, то я должен предупредить вас, что это совершенно бесполезно! — поспешил разубедить его Шан Цинхуа. — Я открою вам истинную причину своего бегства: в тот раз, пока он лежал на полу, неподвижный и беспомощный, я не устоял перед соблазном ударить его разок… А вы же знаете его бешеный нрав! Но ведь, отталкивая кого-то, невозможно его не ранить, правда ведь? Ну а потом, устрашившись его мести… я попросту сбежал. И он всё это время искал меня, лишь чтобы отыграться. Я в его глазах вовсе не представляю собой никакой ценности — разве что в качестве мешка с песком, чтобы отрабатывать на нём удары, да безответного слуги — только и всего.

— И зачем ты рассказываешь мне всё это? — помедлив, нетерпеливо потребовал Линьгуан-цзюнь. — Разве я похож на демона, способного на подобное?

«Да как вам сказать? — вопросил про себя Шан Цинхуа. — Для того, кто исподтишка нападает на своего племянника, это вполне в порядке вещей». Обдумав это, он со всей искренностью ответил:

— Не похожи.

— По-твоему, у меня хватит на это терпения? — продолжал Линьгуан-цзюнь.

— Насчёт этого я ничего не могу сказать, — растерялся Шан Цинхуа. — Тогда как же вы желаете меня использовать?

— Как использовать? — повторил за ним демон. — Убить тебя, чтобы выместить гнев — как тебе такое применение?

От этого Шан Цинхуа на мгновение онемел, после чего, с трудом подбирая слова, выдавил:

— Нет, вам не стоит быть столь расточительным [1], Цзюнь-шан! Быть может, вы всё же попробуете шантажировать Мобэй-цзюня, взяв меня в плен? Неужто вам не жаль так вот просто убить меня?

— Не ты ли только что утверждал, что «не представляешь собой никакой ценности — разве что в качестве мешка с песком, чтобы отрабатывать на нём удары, да безответного слуги»? — парировал Линьгуан-цзюнь.

— Не зря же издавна говорят, что скромность красит человека, — не преминул заметить Шан Цинхуа.

Едва вымолвив это, он внезапно вскинул руку, испуганно вскрикнув:

— Смотрите, огонь «чёрного солнца»!

В небо взвились языки пламени — Линьгуан-цзюнь еле успел отшатнуться. Однако, когда они вновь опали, быстро угаснув, стало очевидно, что это отнюдь не «чёрное солнце», огонь которого не загасить даже водой — не говоря уже об обычном порыве ветра. Этот презренный Шан Цинхуа вновь надул его!

Ненависть Линьгуан-цзюня полыхнула с новой силой — стряхнув росу с ближайшей ветки, он нацелил капли на заклинателя. Тот внезапно ощутил холод в лодыжке — ногу пронзил заряд ледяной демонической энергии, и мужчина с размаха рухнул на тропу.

Линьгуан-цзюнь наступил на колено другой ноги Шан Цинхуа, бросив:

— Ты вёрткий, словно таракан — а что если я оставлю тебя без ног, сможешь убежать?

Отнюдь не обладавший бесстрашной и несгибаемой натурой Шан Цинхуа в ужасе [2] возопил:

— Ваше Величество!!!

И владыка демонов явился на зов!

Тёмно-синяя фигура возникла из воздуха, подобно призраку. Один щелчок — и два заряда чёрной демонической энергии вонзились в ногу Линьгуан-цзюня, который тут же схватился за разбитую коленную чашечку.

— И надо тебе было появиться именно сейчас, мальчишка?! — в ярости выплюнул он. — Нет чтобы немного позже! Не мог подождать, пока я размозжу ему колено?

— Нет, — холодно бросил Мобэй-цзюнь, пинком разбивая ему второе колено.

Однако решимость Линьгуан-цзюня и тут не пошатнулась: удержавшись от крика боли, хоть оба его колена были раскрошены в порошок, он вместо этого разразился проклятиями:

— А ты и правда сын своего снулого папаши! Как ты ни пытался стать другим, а всё одно — такой же! Такой же ублюдок [3], как и он, такой же вор [4]! Почему бы тебе не сдохнуть так же рано, как и он, чтоб тебя!

— Если не прекратишь, составишь ему компанию, — бросил Мобэй-цзюнь.

Шан Цинхуа был поражён в самое сердце [5]: он знал, что между Линьгуан-цзюнем и его старшим братом стояли старые обиды, но и не подозревал, насколько на самом деле глубока его ненависть, что он, при всей безупречности своих манер, не стесняется браниться на чём свет стоит прямо на улице…

После этого Мобэй-цзюнь одной рукой приподнял безостановочно бранящегося дядю и швырнул его в ущелье. Любой человек при этом разбился бы насмерть, но для демона подобное падение не было смертельным. И всё же Шан Цинхуа не почёл за нужное напоминать Мобэй-цзюню, что дурную траву надобно рвать с корнем — в конце концов, Линьгуан-цзюнь был его дядей, да и миролюбивый отец наверняка внушал ему, что к родственникам следует быть снисходительнее, что бы они ни натворили. Что до Шан Цинхуа, то он отнюдь не стремился напоминать Мобэй-цзюню о чём-либо — на самом деле он бы не возражал, если бы тот и вовсе забыл о его собственном существовании…

Подняв глаза от ущелья, где скрылся его дядя, демон бросил:

— Стой!

Шан Цинхуа, подволакивая пробитую голень, и впрямь собрался было улизнуть, однако от неожиданного окрика испуганно застыл.

Будучи пойманным на месте преступления [6], он не надеялся оправдаться, и впрямь снедаемый муками совести. Слыша, как поскрипывает лёд под тяжёлыми шагами Мобэй-цзюня, он обречённо закрыл лицо руками.

— Что ты делаешь?! — рявкнул Мобэй-цзюнь. Похоже, он был не на шутку разгневан: от обычного презрительного равнодушия не осталось и следа.

— Разве вы сами не велели мне больше не показываться вам на глаза? — виновато отозвался Шан Цинхуа. — Не в силах исчезнуть с ваших глаз полностью, я скрыл от вас хотя бы лицо.

Мобэй-цзюнь замахнулся — и заклинатель привычно обхватил голову руками.

После мучительно долгой паузы владыка демонов взял его за запястья, отводя руки от лица Шан Цинхуа, и вытянул их по швам, с трудом сохраняя терпение:

— Ещё раз так сделаешь — лишишься обеих рук!

Видя, что он едва не скрежещет зубами от гнева, Шан Цинхуа еле удержался от того, чтобы вновь закрыться, но ради своих верных рук, которыми сутками напролёт стучал по клавиатуре, не зная роздыха [7], он сумел подавить этот порыв.

Глядя на то, как он трясётся от ужаса, Мобэй-цзюнь раздражённо бросил:

— Неужто я и впрямь настолько страшен?

— Нет, что вы! — принялся заверять его Шан Цинхуа. — Просто под взглядом Вашего Величества мне всегда кажется, что вы собираетесь мне наподдать. Когда вы прежде, случалось, поколачивали меня, это меня не тяготило, но теперь, после того, как вы взошли на престол, всё изменилось. Нынче единое мановение вашей руки способно поднять бьющие о скалы волны и пробивать облака их осколками, так что, боюсь, я больше не вынесу ваших ударов…

— Замолчи и ступай за мной! — велел ему Мобэй-цзюнь.

Махнув рукой даже на инстинкт самосохранения, Шан Цинхуа вцепился в скалу подобно геккону [8]:

— Не пойду! Вернее, пойду, но не туда — я хочу вернуться домой!

— А если я позволю тебе ударить меня в ответ, — предложил Мобэй-цзюнь, — то ты не уйдёшь?

— Вместо того, чтобы, оставшись, подвергаться побоям трижды в день, я... Что? — наконец осознал смысл услышанного Шан Цинхуа.

Ударить?

Ударить в ответ?

Мобэй-цзюнь правда хочет, чтобы он ударил его в ответ?

Чтобы удержать его, Мобэй-цзюнь готов позволить ему ударить его в ответ?

Не в силах переварить всё это, мозг трясущегося от страха Шан Цинхуа принялся выстраивать бесконечные циклы подобных лесенок.

Мобэй-цзюнь недвижно стоял, вздёрнув подбородок, словно тем самым желал сказать: «Можешь ударить меня хоть сейчас, я не отвечу», однако краем глаза продолжал украдкой поглядывать на Шан Цинхуа.

Видя, что заклинатель не собирается применять силу, Мобэй-цзюнь, вроде как, обрадовался, хоть это и проявилось разве что в слегка вздёрнутых бровях.

— Что, не будешь? — наконец бросил он. — Время вышло — теперь тебе уже не дозволено бить. Идём.

«Погоди минутку, разве я говорил, что не буду? — возмутился про себя Шан Цинхуа. — Откуда мне было знать, что есть ограничение по времени?»

Бровь Мобэй-цзюня вновь дёрнулась в гримасе скрытого довольства, и он схватил Шан Цинхуа за руку, сорвавшись на бег.

— Ой, мамочки, больно! — незамедлительно заголосил тот. — Посмотрите на меня, Ваше Величество! Посмотрите!

Обернувшись, Мобэй-цзюнь узрел его окровавленную ногу.

Поразмыслив над этим, он попытался было поднять Шан Цинхуа на спину.

Перепугавшись до полусмерти, заклинатель взмолился:

— Пощадите меня, Ваше Величество! Пощадите! Если вы понесёте меня так, то я точно потеряю ногу!

— Что же мне делать? — растерялся Мобэй-цзюнь.

— Почему бы вам… — предложил Шан Цинхуа, смаргивая слёзы, — сперва не подыскать лекаря?

На это демон лишь недовольно прищёлкнул языком и, развернувшись, удалился.

Налетел порыв холодного ветра, заставив содрогнуться оставшегося в полном одиночестве Шан Цинхуа, который в изумлении застыл на месте подобно статуе [9].

Неужто господин… счёл его чересчур докучливым?

Однако спустя некоторое время Мобэй-цзюнь вернулся, неведомо как раздобыв ручную тележку, и «статуя» тотчас пришла в чувство.

Вид того, как второй по значению владыка Царства демонов, прекрасный в своей возвышенной непроницаемости, властитель рода Мобэй-цзюнь, не считаясь со своим положением, толкает побитую жизнью тележку, показался ему весьма забавным.

Потрясённый вздох Шан Цинхуа напрочь разрушил всю атмосферу.

Глядя на то, как на лбу Мобэй-цзюня пульсируют вены, заклинатель старательно нахмурился, принявшись причитать:

— Ох, ох!

После нескольких таких восклицаний демон подхватил Шан Цинхуа, посадил его в тележку и встал впереди, потянув её за собой.

Эта неказистая разболтанная тележка явно служила верой и правдой какой-то крестьянской семье — до того, как её присвоил Мобэй-цзюнь, в ней возили корм для скота, хворост или вёдра с помоями, но Шан Цинхуа восседал на ней, гордо подняв голову и источая ауру величественности [10]. Любой, кто не знал правды, мог рассудить, что перед ним — молодой чжуанъюань [11], который после долгих томительных лет тяжкой учёбы [12] наконец-то возвысился и теперь с фанфарами [13] направляется на пожалованную самим императором свадьбу [14].

Воистину, кармический круг замкнулся: при первой встрече с Мобэй-цзюнем он сам использовал тележку, чтобы оттащить бессознательного Мобэй-цзюня в гостиницу!

«Верно говорится в стихотворении: “Тридцать лет река течёт на восток, тридцать лет — на запад [15]”, — подумалось Шан Цинхуа. — И как знать, быть может, в следующем году скрипучее колесо тележки подвезёт нас к моему дому, ха-ха!»

Забывшись от блаженства [16], Шан Цинхуа приосанился [17] и, расхрабрившись, заявил:

— Я хочу поесть лапши!

Хоть лапша в исполнении Ло Бинхэ была невероятно вкусной, её также было до обидного мало [18] — можно сказать, она лишь раздразнила аппетит.

— Гм, — отозвался Мобэй-цзюнь.

— Тянутую лапшу, — уточнил Шан Цинхуа.

— Это можно, — лаконично бросил демон.

— И чтоб ты сам приготовил, — окончательно обнаглев [19], заявил Шан Цинхуа.

Тележка, дёрнувшись, остановилась — Мобэй-цзюнь замер на месте.

Чувствуя, что в воздухе внезапно потянуло холодом, Шан Цинхуа тут же пошёл на попятный:

— Я сам сделаю, разумеется, я сделаю! Ляпнул, не подумав, хе-хе…

«Ох, — выдохнул он про себя. — Что и говори, мечты — одно дело, а суровая реальность — совсем другое [20]…»

Спустя какое-то время тележка вновь медленно тронулась с места.

— Сделаю, — не оборачиваясь, заявил Мобэй-цзюнь.

Шан Цинхуа онемел от изумления.

«Что он только что сказал? Сделает? Тянутую лапшу? САМ?»

Сперва Мобэй-цзюнь сам предложил его ударить! А теперь согласился сделать ему лапшу — что сегодня за день такой? Да это ж величайший день в его жизни!

И тут-то Шан Цинхуа принял окончательное решение!

Он вернётся к своему старому ремеслу.

И дерзкий псевдоним Сян Тянь Да Фэйцзи вновь взорвёт литературный мир [21]!

«Итак, что же мне написать? — Шан Цинхуа задумчиво похлопал себя по бедру. — Я слыхал, что почти весь тираж “Сожалений горы Чунь” Люсу Мяньхуа [22] разошёлся как горячие пирожки. Что если последовать этой тенденции?» — Хоть сам мастер считал своё творчество выше любых сравнений, при этом он хорошо понимал, что имеет смысл писать то, что лучше продаётся. Сян Тянь Да Фэйцзи всегда отличался умением держать нос по ветру, так что, видя, что какое-то направление набирает популярность, он незамедлительно брал его на вооружение!

Первым делом следует подобрать хороший «цепляющий» заголовок: скажем, «Секретные анналы пика Цинцзин», «Мой ученик неправдоподобно мил» или «Кто бы мог подумать, что уважаемый наставник может быть столь нежным» — что-то вроде этого; в любом случае, над этим ещё стоит поразмыслить. Пусть его стиль не дотягивает до Люсу Мяньхуа, это не главное — в конце концов, творчество Сян Тянь Да Фэйцзи набрало бешеную популярность отнюдь не благодаря стилю. Вдобавок мастер Самолёт не очень-то одобрял плоды её сотрудничества с тремя даосками. Как бы они ни изгалялись, Шэнь Цинцю и Ло Бинхэ — всего лишь двое людей, так что тематика выходит чересчур узкой и в конце концов наверняка исчерпает себя. Сам он считал, что следует действовать смелее, отпустив фантазию на волю [23]: скажем, почему в «Сожалениях горы Чунь» речь идёт всего о двух обитателях хребта Цанцюн? А как же несравненный красавец Лю Цингэ — отчего же его обходят вниманием? А прямо-таки источающий благородство Юэ Цинъюань, прекрасный мужчина, денно и нощно пекущийся о благе своей дружной семьи [24]? А шиди Му и шисюн Вэй — раз они не признанные любимцы публики, то что же, вы считаете, что не стоит позволять им вариться в своих альтернативных пэйрингах [25], а то все читатели разбегутся?

Подытоживая всё это, Шан Цинхуа решил, забыв стыд (вычеркнуть) и чувство собственного достоинства (вычеркнуть), завоевать местный литературный Олимп — так что ему не придётся торговать мылом собственного изготовления, чтобы наконец преуспеть [26]!

Упиваясь этими фантазиями, Сян Тянь Да Фэйцзи трясся на ухабистой дороге, задрав ноги в скрипучей тележке, которую на закате дня [27] неведомо куда тянул за собой Мобэй-цзюнь.

Несмотря на то, что в его романе творился неописуемый кавардак [28], а стиль и впрямь был достоин ученика начальной школы, из-за чего любой серьёзный читатель не мог удержаться от того, чтобы, швырнув книгу наземь, разбранить её на все корки: «Что это за бесконечный поток чуши?» — Сян Тянь Да Фэйцзи привык всякий раз отметать все обвинения небрежным: «Всего лишь…» — раз за разом идя на компромисс [29]. Скажем, это всего лишь развлекательная новелла — просто читайте и получайте удовольствие, ни к чему воспринимать её всерьёз; я всего лишь написал это ради удовольствия, так что проявите капельку снисхождения; это всего лишь то самое лёгкое чтиво, которое вы здесь и ищете; всего лишь…

Всего лишь.

…Ведь дело в том, что ему всего лишь по-настоящему полюбилась история, которую он написал.


Примечания переводчиков:

[1] Расточительный — в оригинале 暴殄天物 (bào tiǎn tiān wù) — в пер. с кит. «нерачительно обращаться с дарами природы», также в значении «транжирить, расточать добро».

[2] В ужасе — в оригинале 魂飞魄散 (hún fēi pò sàn) — в пер. с кит. «душа разума улетела, а душа тела рассеялась», в образном значении «от страха душа ушла в пятки».

[3] Ублюдок — в оригинале 乌龟王八 (wūguī wángba) — в пер. с кит. «чёрная сухопутная черепаха и дальневосточная черепаха», также бранное «ублюдок», поскольку в Китае черепахи считаются ужасно распущенными животными, не ведающими, от кого их потомство.

[4] Такой же вор — как вы помните, в экстре «Слово о Чжучжи. Часть 2» Тяньлан-цзюнь упоминал о том, что отец Мобэй-цзюня увёл жену у младшего брата — Линьгуан-цзюня, мотивируя этим Чжучжи-лана — мол, то, что Ло Бинхэ — его двоюродный брат, ничуть не мешает забрать у него Шэнь Цинцю, скорее наоборот.

[5] Поражён в самое сердце — в оригинале 瞠目结舌 (chēng mù jié shé) — в пер. с кит. «вытаращить глаза и привязать язык», образно в значении «опешить, остолбенеть, онеметь, от конфуза лишиться дара речи, разинувши рот, вытаращив глаза».

[6] На месте преступления — в оригинале 咸猪手 (xiánzhūshǒu) — в пер. с кит. «распускающий руки, лапающий женщин».

[7] Не зная роздыха — в оригинале 汗马功劳 (hànmǎ gōngláo) — в пер. с кит. «заслуги, совершённые на взмыленном коне»; обр. в знач. «ратные подвиги, большие достижения (через неустанный труд)»

[8] Вцепившись в скалу подобно геккону — лапки геккона покрыты множеством микроскопических волосков, сцепляющихся с опорной поверхностью посредством ван-дер-ваальсовых сил, что помогает ящерице перемещаться по потолку, стеклу и другим поверхностям. Геккон массой в 50 грамм способен удерживать на лапках груз весом до 2 кг. Лапы и тело геккона также участвуют в прикреплении волосков к стеклу, играя роль своеобразной биологической пружины, прижимающей конечности рептилии к гладкой поверхности.



[9] Подобно статуе — в оригинале 呆若木鸡 (dāi ruò mù jī) — в пер. с кит. «застыть как деревянный петух», обр. в знач. «обалдеть; остолбенеть, окаменеть, оцепенеть».

[10] Гордо подняв голову и источая ауру величественности — в оригинале 扬眉吐气、威风凛凛. 扬眉吐气 (yángméitǔqì) — в пер. с кит. «поднять брови и [свободно] вздохнуть», обр. в знач. «воспрянуть духом, поднять голову». 威风凛凛 (wēifēng lǐnlǐn) — в пер. с кит. «грозный, воинственный».

[11] Чжуаньюань 状元 (zhuàngyuan) — чжуанъюань — «первый из сильнейших», занявший первое место на столичных экзаменах на степень цзиньши (высшая степень), первый кандидат на высокую должность; в современном значении — «передовик, первоклассный специалист, знаток».

[12] После долгих томительных лет тяжкой учёбы — в оригинале 十年寒窗 (shíniánhánchuāng) — в пер. с кит. «десять лет у холодного окна», обр. в знач. «упорно учиться, невзирая на лишения».

[13] С фанфарами — в оригинале 敲锣打鼓 (qiāo luó dǎ gǔ) — в букв. пер. с кит. «бить в гонг и стучать в барабаны», в переносном значении — «привлекать к себе внимание».

[14] …направляется на пожалованную самим императором свадьбу — подобный эпизод, в частности, встречается в романе У Чэнъэня «Путешествие на Запад» — так и встретились родители главного героя, Сюаньцзана.
На свадьбу — в оригинале 迎亲 (yíngqīn) — устар. «встречать невесту» (близким жениха у дома невесты).

[15] Тридцать лет река течёт на восток, тридцать лет — на запад 三十年河东,三十年河西 (sān shí nián hé dōng,sān shí nián hé xī) — имеется в виду река Хуанхэ; образно — «Всё течёт, всё меняется», «Жизнь полна взлётов и падений», «превратности жизни».

[16] Забывшись от блаженства — в оригинале 飘飘欲仙 (piāo piāo yù xiān) — в пер. с кит. «воспарить на седьмом небе от счастья, ощущение божественной легкости и радости».

[17] Приосанился — в оригинале 仙风道骨 (xiānfēngdàogǔ) — в пер. с кит. «манеры бессмертного и тело (облик) даоса», обр. в знач. «незаурядный человек».

[18] До обидного мало — в оригинале 几根 (jī gēn) — в букв. пер. с кит. «на несколько палочек» — на пару глотков.

[19] Окончательно обнаглев — в оригинале 得寸进尺 (dé cùn jìn chǐ) — в пер. с кит. «получив цунь (3,25 см), продвинуться на чи (32,5 см)», обр. в знач. «ненасытный, алчный, руки загребущие, жадничать, зарываться», «Сколько ни дай, ему всё мало», «Дай ему палец — руку по локоть отхватит».

[20] Мечты — одно дело, а суровая реальность — совсем другое— в оригинале 理想很丰满,现实很骨感 (Lǐxiǎng hěn fēngmǎn, xiànshí hěn gǔ gǎn) — в пер. с кит. «Мечты упитанные, а реальность — тощая».

[21] Взорвёт литературный мир — в оригинале来势汹汹 (láishì xiōngxiōng) — в пер. с кит. «интенсивно напирать, появляться с угрожающим видом, ворваться, взорвать своим появлением».

[22] Люсу Мяньхуа 柳宿眠花 (Liǔsù Miánhuā) — как вы помните, это литературный псевдоним Лю Минъянь. В букв. пер. с кит. «спящий средь ив цветок», Лю — «ива», как в фамилии Лю Минъянь. Если же поменять иероглифы местами — Мяньхуа Сулю 眠花宿柳 (Miánhuā Sùliǔ), то получится «спать среди цветов, ночевать в ивах», в образном значении — «проводить ночи в публичных домах».

[23] Отпустив фантазию на волю — в оригинале 大胆奔放 (dàdǎn bēnfàng) — в пер. с кит. «смело мчаться во весь опор», обр. в знач. «дать волю, пустить (коня) на свободный ход, вольно, непринуждённо».

[24] Пекущийся о благе своей дружной семьи — в оригинале 宜家 (yíjiā) — в пер. с кит. «нести счастье в дом», «дружная семья». Любопытно, что так в Китае называется сеть IKEA.

[25] Альтернативный пэйринг — в оригинале NP в противоположность главному — CP.

[26] Преуспеть — в оригинале стать Хэ Хоухуа 何厚铧 (Hé Hòuhuá) — р. в 1955 г. финансист и политик из Макао.

[27] На закате дня — в оригинале 夕阳西下 (xī yáng xī xià) — помимо буквального «на закате» это значит также «на склоне лет», «на стадии завершения, угасания» — что, возможно, в данном случае имеет символическое значение.

[28] Кавардак — в оригинале 鸡飞狗跳 (jī fēi gǒu tiào) — в букв. пер. «летающие курицы и скачущие собаки».

[29] Идя на компромисс — в оригинале 和稀泥 (huò xīní) — в пер. с кит. «месить жидкую глину», обр. в знач. «сглаживать острые углы; примирять».


Следующая глава

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 95. Похождения Сян Тянь Да Фэйцзи. Часть 6 (добавленное послесловие). Фрагмент 2

Предыдущий фрагмент

Перед глазами Шан Цинхуа мелькнул заснеженный тёмно-синий подол платья.

Это Мобэй-цзюнь против всех ожиданий сумел покинуть круг огня, ударив Линьгуан-цзюня ладонью прямо в сердце!

Этот внезапный удар насквозь проломил грудную клетку Линьгуан-цзюня, из которой тотчас устремился наружу бурный поток стремительно разлетающейся демонической энергии. Сердце демона похолодело: удар этого паренька был отнюдь не тот, что прежде [1]; в конце концов он всё-таки превзошёл дядю, поглотив накопленное многими поколениями их рода боевое мастерство!

Более того, теперь он не боялся даже огня от «чёрного солнца», как ни в чём не бывало миновав его круг!

читать дальшеКакой бы непримиримой ярости ни было исполнено сердце Линьгуан-цзюня, демон понимал, что нынче он не соперник своему племяннику. По-быстрому залепив рану льдом, он обратился в чёрный вихрь, покинув ледяной дворец.

Казалось, заклинатель лежал на животе целую вечность, ничего не видя и не слыша, тая скорбь в сердце: неужто Мобэй-цзюнь до сих пор злится? Шан Цинхуа ведь пребывал в таком состоянии из-за него, а тот ему даже руки не подал, чтобы помочь подняться — где здесь, спрашивается, справедливость?

Потом его ушей достиг звук удара, отголосками разошедшегося по залам и галереям.

Ощерившись от боли, Шан Цинхуа кое-как развернулся.

Оказалось, это вновь упал Мобэй-цзюнь. Две неподвижных фигуры в разных позах застыли рядом с кругом негаснущего огня, лёжа в тишине и покое посреди зала, будто так и надо [2].

Тут-то Шан Цинхуа внезапно осознал, что на самом деле Мобэй-цзюнь не успел усвоить семь ступеней мастерства — равно как и подавить энергию Линьгуан-цзюня. Увы, он и впрямь поддался тому самому «порыву», вложив все силы в то, чтобы обратить Линьгуан-цзюня в бегство. Теперь же, израсходовав всю энергию, опалённый огнём «чёрного солнца», он только и мог, что… рухнуть посреди зала.

И всё же, даже распростёршись на полу, будучи не в силах шевельнуть и пальцем, он продолжал прожигать Шан Цинхуа взглядом.

Не вынеся столь пристального внимания, Шан Цинхуа был вынужден подать голос:

— Ваше Величество, не напрягайтесь так, лежите себе тихо, усваивайте энергию. Одному поглотить мастерство многих поколений — нелёгкая задача.

Однако взгляд не дрогнул. Под его воздействием Шан Цинхуа чувствовал себя словно под дождём из иголок. Борясь с болезненно бьющимся сердцем [3], он с трудом сделал медленный вдох и приподнялся, дрожа всем телом, будто терзаемый болезнью Паркинсона.

Убедившись, что Мобэй-цзюнь в состоянии его услышать, он наконец перевёл дух и начал:

— О, Ваше Величество, я и подумать не мог о том, чтобы покинуть вас в такое время — но откуда же мне было знать, что наступает решающий момент вашей жизни, когда вы наследуете престол? В самом деле, почему вы раньше не сказали мне о том, что вам предстоит столь важное событие?

Мобэй-цзюнь вновь ответил ему выразительным взглядом, в котором Шан Цинхуа прочёл: «Встань на колени и моли о прощении, тогда я помилую тебя».

— Сказать по правде, вам не стоило брать меня с собой, — продолжил Шан Цинхуа, совладав с подёргивающимися губами. — Ведь я же ни на что не годен, кроме как быть вашим мальчиком для битья — вот и сейчас я едва сумел выиграть для вас немного времени, будучи избитым до полусмерти. Теперь же ваш дядя, которого вы так тяжело ранили, едва ли осмелится вернуться, а вы, должно быть, почти закончили усвоение семи ступеней мастерства — так что я могу уйти…

Выражение лица Мобэй-цзюня самую малость смягчилось, однако при последних словах глаза вновь полыхнули холодным блеском:

— Уйти?! Да как ты смеешь!

От его гневного вопля Шан Цинхуа с новой силой почувствовал, до какой степени у него болит всё тело, и, преисполнившись праведного возмущения [4], выкрикнул в ответ, врезав по земле от переизбытка чувств:

— Что значит — как смею?

Разумеется, эта вспышка не оказала ни малейшего влияния на Мобэй-цзюня, вылившись лишь в боль, прострелившую руку Шан Цинхуа до самого плеча с такой силой, что у того искры из глаз посыпались. Поскольку Мобэй был не в состоянии подняться, Шан Цинхуа воспользовался этим, обвиняющим жестом указывая на него:

— Сказать по правде, я слишком долго терпел такого вздорного и избалованного господина, как ты, злобный демон во втором поколении!

Чем не собака, которая, расхрабрившись, кусает хозяина [5]? Судя по выражению лица Мобэй-цзюня, он попросту не мог поверить своим ушам. Что до Шан Цинхуа, давние обиды прямо-таки хлестали из него, словно прорвало плотину [6]:

— По-твоему, с таким покладистым и безответным слугой, как я, у которого и уровень самосовершенствования не очень, можно делать всё что угодно, так ведь? Считаешь, что ты здесь главный [7], а? Так ведь? Что смотришь, у тебя есть какие-то возражения?! Нет, главный здесь я — твой настоящий отец! Можешь звать меня папочкой! И я попросту позволял тебе творить всё это — попробовал бы ты с Бин-гэ, он бы тебя прибил, да и с оригинальным Шэнь Цинцю ты бы кончил не лучше! Кому бы такое понравилось — каждый день подвергаться побоям, и при этом весь день напролёт изображать, будто ты прямо-таки светишься от счастья! В самом деле, я ведь не собака! Да даже собака, если избивать её ногами каждый день кряду, в конце концов не захочет иметь с тобой никаких дел!

— Смерти ищешь? — пригрозил ему Мобэй-цзюнь.

В подобных обстоятельствах его слова не очень-то пугали, так что Шан Цинхуа продолжил:

— Вот именно, что не ищу. И потому я «посмею» не только уйти, но, представь себе, и кое-что ещё: этот горный лорд, прямо здесь и сейчас, поквитается с тобой за всякий раз, когда ты избивал его прежде!

— Ты!!!.. — в гневе выпалил Мобэй-цзюнь.

— И что — ты? — повторил за ним Шан Цинхуа. — Опять твоё «как ты смеешь»? Вот увидишь, ещё как посмею — и прямо сейчас! Давай!

Выпалив всё это, он закатал рукава и замахнулся кулаком, целя в смертельно бледное лицо Мобэй-цзюня. Тот вновь пронзил его ледяным взглядом, но Шан Цинхуа больше не боялся его — собравшись с духом, он вновь замахнулся.

Мобэй-цзюнь машинально отвернулся, почувствовав, как натянулась кожа лица.

Необычное ощущение — жжение и лёгкая боль, но вовсе не от ожидаемого им удара.

Шан Цинхуа двумя пальцами защипнул кожу его щеки, оттягивая её:

— Ну как, больно?!

Что и говорить, это чертовски отличалось от того, что на самом деле хотел сделать этот папочка — он и правда хотел избить Мобэй-цзюня, пользуясь его беспомощностью. Бац-бац — чтоб ему самому потом на себя взглянуть было стыдно!

Но нет, как ни посмотри… на это лицо у него попросту не поднималась рука!

— Ты — мертвец! — заявил Мобэй-цзюнь — из-за оттянутой щеки слова вышли смазанными.

— Надо же, угрожает даже в подобном положении — папочка готов признать, что в решимости тебе не откажешь!

Пальцами второй руки он ущипнул Мобэй-цзюня за другую щёку, потянув в стороны — затем, напротив, свёл руки, заставляя кожу морщиться у носа — теперь прежде благородные черты владыки демонов были обезображены [8] его плебейскими руками.

— Ну что, всё ещё не больно?

Мобэй-цзюнь не изменил своей гордой и несгибаемой натуре, храня молчание, однако даже натура ничего не могла поделать с физиологической реакцией тела — в уголках его глаз заблестели слёзы.

— Больно? Вот это правильно! — обрадовался Шан Цинхуа и выпустил щёки Мобэя из своих лапок [9]. — Когда ты непрестанно бил меня, мне было в десять раз больнее! Я всего-то лишь легонько ущипнул тебя за щёки — и что? Неженка!

Заслышав это «неженка», Мобэй-цзюнь побледнел от злости, на щеках проступили синеватые и красные отпечатки пальцев — вот уж воистину ошеломляющее зрелище.

Несмотря на то, что это, в свою очередь, совершённое под влиянием порыва преступление оказалось неожиданно бодрящим, Шан Цинхуа, тем не менее, не без оснований опасался, что Мобэй-цзюнь развеет его прах по ветру. Едва лицо владыки демонов вернулось в нормальное состояние, его выражение сказало Шан Цинхуа… сказало… В общем, едва взглянув на него, мужчина поспешно отряхнулся и сорвался было на бег, но его остановил повелительный окрик:

— Ни с места, если хочешь и дальше ходить своими ногами!

И Шан Цинхуа подчинился — чисто по привычке.

— Ваше Величество, на сей раз я и правда ухожу, — отозвался он, не отваживаясь обернуться.

— Замолчи и вернись немедленно! — велел Мобэй-цзюнь.

— Отныне не ищите меня, даже если будете гневаться, — бросил Шан Цинхуа, не обращая внимания на слова демона. — Ведь теперь я вернусь туда, где вы не сможете меня разыскать — не тратьте сил понапрасну. Так что прощайте, Ваше Величество.

— Если осмелишься уйти сейчас, впредь не показывайся мне на глаза! — проревел ему вслед Мобэй-цзюнь.

Шан Цинхуа не ответил.

Сделав ещё пару шагов, он бросил:

— И всё же я рад был встретить вас. Вы и впрямь куда красивее, чем мне представлялось!

В это мгновение его переполнял искромётный восторг — совсем как в тот самый момент, когда он описывал первое появление Мобэй-цзюня в новелле.

«Надо же я, похоже, проникся настоящими чувствами к персонажам, вышедшим из-под моего пера, — в смущении подумалось ему. — Однако мы расстаёмся — а с разлукой исчезнет и это неловкое чувство».

Теперь у Шан Цинхуа оставался лишь один вопрос: как бы решиться на эту самую «скорую разлуку»?

Не потому ли аж месяц спустя после того, как Система подгрузила то приложение, он всё ещё болтался в мире «Пути гордого бессмертного демона»?

За это время он не раз открывал то самое окно, задумчиво созерцая кнопки: красную [Да] и зелёную [Позже] — и в итоге выбирал правую, закрывая окно.

Позже, позже, всё время позже…

Шан Цинхуа валил всё на прокрастинацию, проклиная её почём зря.

Теперь же он не мог вернуться на хребет Цанцюн — чего доброго, горящий жаждой мести Мобэй-цзюнь из-за него осадит пик Аньдин. При этом половина сбережений Шан Цинхуа хранилась на его родном пике, другая же — в резиденции Мобэй-цзюня на северных рубежах Царства демонов. Хоть на протяжении этого месяца Шан Цинхуа, казалось бы, вёл вольную жизнь, не зная забот и печалей, при этом ему приходилось питаться ветром и укрываться росой [10], трясясь над каждым грошом — не будь он заклинателем, его было бы не отличить от обычного бродяги.

Проболтавшись так целый месяц, Шан Цинхуа наткнулся на некую странствующую по миру [11] парочку — учителя и ученика.

Осознав, кто они такие, он был вынужден протереть глаза, дабы убедиться, что это взаправду. Лишь полминуты спустя до него дошло, что молодой обладатель гордой осанки и изящных манер, облачённый в простую холщовую одежду, с бамбуковыми удочками на плече и большой плетёной корзиной для рыбы в руке — Ло Бинхэ; и ещё полминуты ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его учитель, который нёс в руках короб для еды, умудряясь сохранять при этом ауру возвышенного небожителя — не кто иной, как бессмертный мастер Шэнь, горный лорд Шэнь Цинцю.

«Подумать только, предаются тут любовным игрищам [12] по горам и лесам, изображая отшельников — бросив Мобэй-цзюня на произвол судьбы в Царстве демонов, из-за чего тот вынужден был взять с собой меня, заставив претерпеть все эти страдания!» — возмутился Шан Цинхуа.

Хоть от этой мысли у него в душе всколыхнулась волна возмущения, он, что и говорить, рад был видеть этих двоих — в особенности после того, как ему не удавалось толком поесть вот уже несколько дней кряду.

Вот только не надо брызгать слюной, вопрошая, на кой ляд вообще бессметному заклинателю пища — уж поверьте, он вдоволь хлебнул этого в разделе комментариев. В конце концов, он ведь не с пика Кусин, так с какой радости он должен изображать из себя аскета?

Однако, похоже, появление Шан Цинхуа нарушило пасторальную идиллию, из-за чего Ло Бинхэ бросал в его сторону отнюдь не ласковые взгляды. Под осуждающим взором учителя он был вынужден скрывать своё недовольство, и всё же, когда Шэнь Цинцю, обменявшись приветствиями с давним другом, пригласил его «пойти посидеть в доме», лицо Бин-гэ явственно потемнело.

Подвластные романтическому влечению, эти двое выстроили себе домик меж зелёных гор, близ изумрудных вод — оглядевшись, Шан Цинхуа не мог не признать, что они и впрямь свили себе весьма уютное гнёздышко.

— Неплохой у вас домик, — бросил он, присаживаясь на плетёный стул.

— Могло ли быть иначе, учитывая, кто его возвёл? — рассудил Шэнь Цинцю, обмахиваясь веером.

— Вы устроились куда как лучше, чем я, — нахально заявил Шан Цинхуа. — Я вот думаю: быть может, меня осенит свет щедрости Гуа-сюна [13], и я смогу ненадолго здесь задержаться, вкусив беззаботной жизни?

— Увы, ты не вовремя, — отозвался Шэнь Цинцю. — Мы собираемся трапезничать.

— Почему же не вовремя? — не сдавался Шан Цинхуа. — Как говорится, прийти вовремя лучше, чем прийти рано, так что, сдаётся мне, я зашёл очень даже удачно. Дайте-ка посмотрю, как у вас там с готовкой! — Едва договорив, он целеустремлённо двинулся в сторону, как он думал, кухни, а за занавесью…

…Обнаружился Ло Бинхэ в простой чёрной рубахе с закатанными рукавами — и с убийственно-суровым выражением лица. Как раз в этот момент он с молчаливой решимостью… месил тесто.

На его сосредоточенном лице виднелись два белых пятна от муки, она же повисла на ресницах. Ком теста он раскатывал с такой силой, словно это было не тесто, а грандиозный свиток, на котором начертана вся Поднебесная.

Нет-нет-нет-нет-нет…

Это зрелище чуть не заставило Шан Цинхуа замертво упасть от страха, наполнив его душу смятением.

И это любовно созданный им невероятно крутой герой, способный мановением руки подчинять целые народы, главный жеребец его новеллы Бин-гэ!

Месит тесто!

Делает лапшу [14]!

Лапшу-лапшу-лапшу… (тут его закоротило [15])

Вот уж воистину несказанное святотатство!

Тихо удалившись, Шан Цинхуа вновь уселся за стол и хотел было выпить чаю, чтобы прийти в чувство, но Шэнь Цинцю ловко перехватил чашку:

— Моя.

— У вас тут что, ещё одной чашки не найдётся? — бросил всё ещё трепещущий от страха Шан Цинхуа. — Дать её мне было бы очень любезно с вашей стороны.

— Сам знаешь, что никакой второй чашки быть не может. Так что эта — и его тоже. — С этими словами Шэнь Цинцю указал в сторону кухни.

Шан Цинхуа лишился дара речи.

— Так что, всё ещё хочешь попить из неё? Давай, если не боишься, — подначил его Шэнь Цинцю.

В ответ Шан Цинхуа подтолкнул ему чашку:

— Нет уж, почтенный [16], я не могу принять подобную любезность.

Пока Бин-гэ готовил, они ещё немного поболтали. Услышав о происшествии в ледяном дворце Мобэй-цзюня, Шэнь Цинцю с сомнением протянул:

— Правда? Так всё и было?

— А какой смысл мне врать тебе? — оскорбился Шан Цинхуа. — Что ты имел в виду под этим «так и было»? Речь шла о моём чувстве собственного достоинства – разумеется, я не настолько глуп, чтобы опуститься до этого!

— И то верно. — Поразмыслив, Шэнь Цинцю добавил: — Просто ты прежде не казался мне таким человеком.

— Это каким же? — не преминул переспросить Шан Цинхуа.

— Столь пекущемся о чувстве собственного достоинства, — добродушно бросил Шэнь Цинцю.

И то верно — Сян Тянь Да Фэйцзи отличался изрядной толстокожестью — чувству собственного достоинства он всегда предпочитал нечто более земное: волю к жизни и упорство, так что на него и впрямь было не похоже бежать от Мобэй-цзюня из-за каких-то там колотушек. В конце концов, он ведь терпел их в течение долгих лет — так с чего бы ему вдруг становиться столь щепетильным и чувствительным, что горечь проняла его аж до костей?

— Гуа-сюн, — сконфуженно пробормотал Шан Цинхуа, — порой я действительно готов поступиться моральными устоями ради сиюминутной выгоды [17] — иным путём мне не удалось бы занять пост лорда пика Аньдин — но с твоей стороны не очень-то хорошо относиться ко мне из-за этого предвзято.

— Отчего же — по-моему, высказанные тобой причины дают мне на это полное право, — как ни в чём не бывало парировал Шэнь Цинцю.

— Слушай, попробуй уделить мне хоть капельку понимания и сочувствия, ладно? — попросил Шан Цинхуа. — Как думаешь, Гуа-сюн, когда мне лучше всего вернуться в наш мир?

— А ты действительно хочешь туда вернуться? — ответил вопросом на вопрос Шэнь Цинцю. — Будешь стрелять из своего самолёта слишком часто — скоро ослепнешь [18]. Очнись — ты же просто ждёшь, чтобы кое-кто перед тобой извинился — а после этого связал тебя, отнёс домой и продолжил легонько избивать по три раза на дню — и только-то.

Едва он закончил, подошло время обеда — Ло Бинхэ внёс две дымящиеся плошки.

Белоснежная лапша в красном отваре была художественно приправлена мелко нарезанным молодым зелёным луком и аккуратно разложенными ровными ломтиками нежного мяса.

Но на сей раз Шан Цинхуа и не думал тянуть свои лапки к одной из плошек: ему не требовалось прямого указания Бин-гэ — хватило одного его походя брошенного взгляда, чтобы дать понять, что его доли здесь нет.

— Я же говорил — ты не вовремя, — вздохнул Шэнь Цинцю.

В конце концов, далеко не каждый достоин вкусить блюдо [19], приготовленное самим Бин-гэ. Не говоря ни слова, Шан Цинхуа сжался в уголке стола, с надеждой глядя на то, как эти двое, сидя напротив него, делят свои палочки для еды.

Наконец Шэнь Цинцю не выдержал. Еле сдерживая смех, он переложил кусочек мяса в плошку Ло Бинхэ, сочувственно пожурив его:

— Ну ладно, хватит его дразнить! Твой шишу сейчас переживает нелёгкие времена, так что сжалься над ним и прекрати издеваться.

Тотчас отправив этот кусочек мяса в рот, Ло Бинхэ, не поднимая головы, бросил:

— Там ещё в котле осталось.

Стоит ли говорить, что Шан Цинхуа тотчас ринулся на кухню, схватившись за поварёшку.

Мгновение спустя он со слезами на глазах шумно поглощал лапшу, впервые осознав, что всё-таки земляк-Огурец — самый близкий и верный его друг во всем этом мире.

Одним махом проглотив порцию этой восхитительной лапши, донельзя довольный этим Шан Цинхуа и не думал попроситься на ночлег.

Шутить изволите — ещё не хватало ему слушать, что вытворяет за стенкой Бин-гэ: не говоря уже о том, что поспать ему едва ли удастся, так на следующий день этот самый Бин-гэ, чего доброго, отчекрыжит ему уши, приправив ими новую порцию лапши.

Теперь он имел возможность воочию сравнить, что за жизнь, достойную небожителя, ведёт Шэнь Цинцю — и какое существование влачит он сам. Право слово, тут впору лопнуть от зависти. Где это видано, чтобы создатель этого мира, можно сказать, его Бог-Творец [20], удостоился в нём подобной участи! Позаботьтесь уже о писателе, имейте совесть!


Примечания переводчиков:

[1] Отнюдь не тот, что прежде — в оригинале 不可同日而语 (bù kě tóng rì ér yǔ) — в пер. с кит. «вещи, о которых нельзя говорить в один и тот же день», обр. в знач. «не имеющий сравнения».

[2] Посреди зала, будто так и надо — в оригинале 扑街 (pūjiē) — в пер. с кит. «упасть ничком на улице».

[3] Болезненно бьющееся сердце — в оригинале 心惊肉跳 (xīnjīng ròutiào) — в букв. пер. с кит. «на душе тревога, плоть трепещет», образно в значении «не находить себе места», «трепетать в предчувствии беды».

[4] Преисполнившись праведного возмущения — в оригинале 怒火中烧 (nù huǒ zhōng shāo) — в пер. с кит. «пламя гнева жжёт внутри», обр. в знач. «душа пылает гневом».

[5] Собака, которая, расхрабрившись, кусает хозяина 狗胆包天 (gǒudǎn-bāotiān) — кит. идиома, в обр. знач. — «дерзко творить беззакония; не знать удержу в наглости».

[6] Словно прорвало плотину — в оригинале 如长虹 (rú chánghóng) — в пер. с кит. «подобно радуге/арочному мосту».

[7] Главный 老子 (lǎozǐ) — «Лаоцзы», так молодые люди фамильярно говорят о самих себе, как, например, у нас «старик» — то бишь, разозлившись, Шан Цинхуа переходит на сленг, вещая что-то вроде «Я здесь пахан!»

[8] Обезображены — в оригинале 鸡犬不留 (jīquǎnbùliú) — в пер. с кит. «не оставить ни кур, ни собак», обр. в знач. «истребить всё живое, никого не оставить в живых».

[9] Лапки – в оригинале 爪子 (zhuǎzi) – в пер. с кит. «когти», «лапа» – пренебрежительно о человеческой руке.

[10] Питаться ветром и укрываться росой 风餐露宿 (fēngcān lùsù) — в пер. с кит. «питаться на ветру, спать на росе» образно о трудностях пути и жизни бедняка.

[11] Странствующую по миру — в оригинале 逍遥游山玩水 (xiāoyáo yóushān wánshuǐ) — в пер. с кит. 逍遥游 (xiāoyáoyóu) — «свободное развлекательное путешествие, счастливая прогулка», 游山玩水 (yóushān wánshuǐ) — «наслаждаться красотами природы, гулять за городом, путешествовать».

[12] Любовные игрища — в оригинале 风流快活 (fēng liú kuài huó) — в букв. пер. с кит. «радостная душевная склонность». Если поменять в этом выражении один иероглиф – 风流快乐 (fēngliú kuàilè) – то получится «наслаждаться сексом».

[13] Гуа-сюн — 瓜兄 (Guā-xiōng) — братец-Огурец.

[14] Лапша — в оригинале 拉面 (lāmiàn) — ламянь — «тянутая» лапша, рамэн, лагман, а также «разрезать тесто на полосы» (для лапши).

[15] Закоротило — в оригинале 无限循环 (wúxiàn xúnhuán) — замкнутый (бесконечный) круг.

[16] Почтенный — в оригинале 您老 (nínlǎo) — в букв. пер. с кит. «старый вы» — вежливое обращение.

[17] Сиюминутная выгода – в оригинале 票 (piào) – в пер. с кит. «билеты, купоны, избирательные голоса».

[18] Будешь стрелять из своего самолёта слишком часто — скоро ослепнешь — намёк на то, что на сленге Сян Тянь Да Фэйцзи означает занятия онанизмом, а согласно популярному заблуждению, возникшему в Англии в XIX веке, онанизм приводит к слепоте (британские учёные доказали :-D ).

[19] Блюдо — в оригинале 菜饭 (càifàn) — в пер. с кит. «овощи и рис», обр. в знач. «пища».

[20] Бог-Творец — в оригинале 卡密萨马 (kǎmìsàmǎ) — на китайский язык это не переводится никак, просто заимствование от японского kamisama 神様 — Бог.


Заключительный фрагмент

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 95. Похождения Сян Тянь Да Фэйцзи. Часть 6 (добавленное послесловие). Фрагмент 1

Предыдущая глава

После того, как охрана и слуги подземной цитадели были распущены, она практически опустела. Надо думать, Мобэй-цзюнь полагал, что Шан Цинхуа добросовестно «вымелся», и не ожидал его возвращения. Заклинателю удалось незамеченным пробраться в коридор, ведущий к внутренним покоям — там он по колонне, которую едва могли обхватить трое человек, залез на балку под самой крышей, забившись в уголок, где его точно не обнаружат.

Однако, сделавшись абсолютно незаметным, он и сам оттуда был ничего не в силах разглядеть!

Судя по ледяному голосу Мобэй-цзюня, он с трудом сдерживал гнев.

— Зачем ты пришёл?

читать дальше— Мой племянник занимает престол, — ответил молодой насмешливый голос, — и я хочу испить в его честь чашу церемониального вина — что в этом странного?

Мобэй-цзюнь фыркнул вместо ответа, но спустя некоторое время всё же бросил:

— Ты видишь здесь церемониальное вино?

— Спустя семь дней ты станешь подлинным властелином Северной пустыни [1], — отозвался второй голос. — Разве это недостойно чествования?

Впрочем, Шан Цинхуа отлично знал, кто это такой — он немало прокрастинировал над этой сюжетной линией, прежде чем сюжет оригинальной новеллы не погрузился в хаос, последствия которого он пожинает по сию пору.

Это конец. Все планы Мобэй-цзюня пойдут прахом.

Ведь этим незваным гостем был младший брат его отца, Линьгуан-цзюнь [2]!

Ну а во внутренних покоях, надо думать, лежал отец Мобэй-цзюня, которого сын, вероятно, не видел в течение долгого времени — вернее, его тело.

Согласно изначальной задумке, после смерти очередного властелина из рода Мобэя [3] его семь ступеней мастерства передавались наследнику, и этот момент был решающим. Всё это время Линьгуан оставался неподалёку, не давая о себе знать, чтобы нанести внезапный удар в тот самый момент, когда племянник закончит поглощать силы покойного отца. Поскольку законным наследником был Мобэй-цзюнь, его дядя не мог получить семь ступеней мастерства брата, да и похищение тела не имело бы смысла, ведь старейшины не признают силы, обретённой бесчестным путём. Однако если его племянник погибнет сразу после восшествия на престол, то Линьгуан-цзюнь автоматически сделается единственным наследником рода, без проблем заполучив и силу, и власть. Одним словом, та ещё радость быть наследником подобного достояния.

В оригинальном романе Бин-гэ, прикидываясь простачком [4], без проблем усадил Мобэй-цзюня на трон, тем самым заполучив безграничную власть над всем его родом. Однако в этом мире Бин-гэ вместо этого бесстыже сох по своему учителю, так что ему и дела не было до верного последователя — и вместо него Мобэй-цзюнь притащил с собой такое бесполезное существо, как Шан Цинхуа!

Он в отчаянии вцепился в собственные волосы, разлохматив их окончательно: «Ваше Величество, вы… вы… вы… Зачем же вы привели меня сюда?! Разве я в силах взвалить на плечи подобный груз? Разве я способен вас защитить? В подобной ситуации вам нужен по-настоящему надёжный сторонник, преданный друг, одним словом, кто-то невероятно крутой [5]! Пусть вы и не в силах оторвать Бин-гэ от его учителя, вы могли бы, по меньшей мере, попросить у него пару десятков тысяч генералов в воронёных доспехах? А на что годен я, кроме заваривания чая, таскания воды, стирки да застилания постели?!!

А без ауры главного героя и его золотого бессмертного тела, которыми обделил его автор, Мобэй-цзюнь через семь дней в этот самый критический момент…

— Так что же, ты никого не позвал в столь важный день? — вновь подал голос Линьгуан-цзюнь.

— …Нет, — помедлив, бесстрастно ответил Мобэй-цзюнь.

— Так уж и совсем никого? То-то оно и видно, — рассмеялся Линьгуан-цзюнь. — Я столкнулся с одной особой по пути сюда, это был… вроде бы, твой подчинённый, лорд пика Аньдин? Он и правда имеет к тебе какое-то отношение? Похоже, что да — до меня уже доходили слухи, что вы в последнее время неплохо ладите.

После этого довольно долгое время оба молчали.

— Твой младший дядя лишь спросил, — вновь усмехнулся Линьгуан-цзюнь. — Отчего же ты смотришь на меня столь недружелюбно?

— Я надеюсь, что ты уйдёшь, — прямолинейно заявил Мобэй-цзюнь.

— Твои слова ранят этого демона в самое сердце, — посетовал незваный гость. — К сожалению, в моём роду нет правила, согласно которому прочим лицам не разрешается присутствовать при наследовании престола. В конце концов, это ведь мой старший брат — если бы тебя здесь не было, чтобы наследовать ему, подле него сейчас стоял бы я!

Видимо, осознав, что от него всё равно не избавиться, Мобэй-цзюнь более не сказал ни слова. Донельзя довольный собой Линьгуан-цзюнь продолжал, и не думая скрывать свои чувства:

— Увы, ты вырос, сделавшись владыкой демонов — теперь всё изменилось. Что и говорить, в детстве ты был куда милее.

Слушая его до боли знакомые разглагольствования, Шан Цинхуа украдкой вытер пот со лба — теперь ему стало стыдно за то, что он своими руками создал столь бессовестного персонажа: подумать только, он не постыдился даже упомянуть о детстве племянника!

Мобэй-цзюнь с малых лет рос без матери и сильнее всего льнул к этому самому младшему дяде, не так уж сильно превосходящему его по возрасту. Однако из-за того, что братья старшего поколения то и дело ссорились по пустякам, Линьгуан-цзюнь на самом деле не очень-то любил этого ребёнка. Как-то раз, пока прочие демоны не обращали на них внимания, он попросту вывел своего послушного племянника за ворота, вышвырнув его в Царство людей, и отдал на растерзание целой толпе заклинателей. Ничего не понимающий, охваченный паникой Мобэй-цзюнь был вынужден в течение несколько дней спасаться бегством, падая на каждом шагу.

В то время по человеческим меркам ему было всего четыре года. Если бы его отец десять дней спустя не заметил, что в последнее время что-то не видно его маленького сына, который всё время следовал за его братом по пятам, и, устроив краткое расследование, не выяснил, что случилось, то, возможно, до смерти перепуганный Мобэй-цзюнь так и томился бы в Водной тюрьме дворца Хуаньхуа. Вы только представьте, каково в таком возрасте оказаться в окружении свирепо орущих врагов, жаждущих крови [6] демона! Вообразите, если бы на его месте оказалось человеческое дитя, угодившее в логово чудовищ — вот это и ощутил на себе Мобэй-цзюнь.

Сердце отца Мобэй-цзюня было большим, словно Сычуаньская впадина [7]. После того, как его отделавшегося лёгким испугом сына благополучно отбили, он ограничился тем, что бросил пару слов младшему брату, велев ему впредь «не нарушать мира в семье».

Вернувшись домой, растрёпанный и чумазый Мобэй-цзюнь больше не желал иметь дела с некогда любимым дядей. По мере взросления он становился всё более суровым и недосягаемым, так что в конце концов не желал разговаривать ни с кем, превыше всего ненавидя предательство.

Воскресив в памяти некогда созданную им самим жалостливую историю того, как Мобэй-цзюнь превратился в холодного и бесчувственного лорда, Шан Цинхуа поневоле задумался над ней. Прежде всего его беспокоило, не слишком ли бесчеловечными получились демоны. Затем — почему ему в своё время не пришло в голову ввести правило: «во время церемонии наследования никто из посторонних не допускается, даже члены семьи». Теперь же в результате этих упущений до завершения процесса передачи силы Мобэй-цзюнь вынужден бдеть у тела отца, не имея возможности покинуть цитадель — равно как и выпроводить незваного родственничка.

Таким образом, мучимый раскаянием и страхом, Шан Цинхуа провёл там неделю, пока не настал решающий день.

Церемония жертвоприношений длилась ровно семь дней, и до последнего Мобэй-цзюню хватало благоразумия ничего не предпринимать — однако в конце концов он вынужден был действовать.

— И что? Почему ты медлишь? — не выдержал Линьгуан-цзюнь.

«Да потому что ты здесь!!!» — ответил за демона Шан Цинхуа.

— Быть может… ты опасаешься подвоха с моей стороны? — предположил демон. — Отчего же? Ведь я — твой дядя. Мобэй, тебе следует поторопиться — ещё немного, и ты упустишь возможность. Разве ты без меня не знаешь, что другой не будет?

Он был прав: не приступи Мобэй-цзюнь к процессу передачи, семь ступеней мастерства его отца попросту улетучатся, подобно тому, как пускается по ветру огромное наследство; вот только Линьгуан-цзюнь явно замышлял недоброе, исподтишка бросая алчные взоры — что и говорить, ситуация представлялась безвыходной [8].

Всё развивалось согласно оригинальному сюжету, вот только на сей раз рядом с ним не было непобедимого Бин-гэ — лишь бесполезный Хуа-ди [9].

В конце концов Мобэй-цзюнь испустил холодный смешок.

Шан Цинхуа скрипнул зубами и, в буквальном смысле рискуя головой, высунулся из своего укрытия. Вылетевшая из внутренних покоев вспышка света окутала Мобэй-цзюня — и тут-то Линьгуан-цзюнь наконец сделал свой ход!

Однако Мобэй-цзюнь был готов к нему — выбросив руку, он встретил коварный удар раскрытой ладонью, и всё же из-за того, что он в тот момент был слишком занят, виток демонической энергии просочился сквозь его кожу. Чужая ци устремилась в тело, чиня разрушения на своём пути — хоть Мобэй-цзюнь не мог позволить себе отвлечься, он всё же вынужден был употребить часть сил на то, чтобы совладать с её буйством. Добившись желаемого, Линьгуан-цзюнь возликовал, однако более не успел ничего предпринять, ведь в этот самый момент кто-то свалился на него прямиком с потолка!

— Я думал, что вся стража была выдворена до моего прихода, — холодно бросил Линьгуан-цзюнь. — Разве ты не ушёл ещё семь дней назад? Так почему же ты здесь? Решил сыграть роль защитника для своего господина? Не знал, что ты способен на подобную верность.

На своё счастье, Шан Цинхуа толком не успел разглядеть его на лестнице — теперь же перед лицом этого демона он ощутил, как у него слабеют колени. Хоть Линьгуан-цзюня отличала почти женственная красота, этот привлекательный фасад был обманчивым [10] — холодный взгляд прекрасных глаз разил подобно ядовитому жалу, безмятежная улыбка обнажала хищный оскал белоснежных зубов, словно созданных, чтобы вгрызаться в сырое мясо.

Собравшись с духом, Шан Цинхуа ни жив ни мёртв вытянулся перед Мобэй-цзюнем:

— Во-первых, кто сказал, что я вернулся защищать господина? Во-вторых, с чего вы взяли, что он — мой господин?

— Почему же ты мешаешь мне? — вопросил Линьгуан-цзюнь. — Как это понимать?

— Хочу сам бросить камень в его колодец [11]! — с нажимом заявил Шан Цинхуа.

Кое-как смиряя дрожь в руках, он указал на собственное лицо, продолжая молоть чушь:

— Поглядите, во что он меня превратил. У этого вашего племянника воистину чудный характер!

За его спиной Мобэй-цзюнь сплюнул кровь — значит, по крайней мере, точно жив.

— Знаете, сколько рёбер он сломал мне за эти годы? — запричитал Шан Цинхуа. — Из них можно было бы сложить второй хребет Майгу! Я выплюнул столько крови, что мог бы в ней утопиться! Верность? Этому человеку… этому демону — на хрен такую верность! Что до прочего, то я, Шан Цинхуа, все эти годы молча сносил от него обиды и оскорбления, не решаясь свести счёты, несмотря на то, что являюсь лордом пика Аньдин!

Выпаливая всё это, Шан Цинхуа боялся обернуться, чтобы увидеть выражение лица Мобэй-цзюня. Да его спина едва не заледенела от источаемого им холода!

— Мобэй, ты это слышал? — расхохотался Линьгуан-цзюнь. — Сочувствую тебе всем сердцем — похоже, быть преданным и проданным — твоя судьба. Как ты можешь управлять родом? Разве, препоручая тебе власть, я не ставлю его под угрозу падения? Послушайся-ка дядю, передай мне все эти важные дела по доброй воле и ступай себе с миром.

Итак, его заветные мечты вот-вот воплотятся в жизнь. Заранее празднуя победу, Линьгуан-цзюнь великодушно предложил:

— Ну так что, как насчёт побросать камни в колодец?

Шан Цинхуа со злорадным хихиканьем извлёк сгусток огня, швырнув его за спину.

Линьгуан-цзюня тут же объял удушающий зной, ударивший в лицо, в глазах заплясали красные вспышки. Ледяные демоны рода Мобэя пуще всего на свете ненавидели огонь — а это было не обычное пламя. Шан Цинхуа нахально выпросил зёрна «чёрного солнца [12]» у Шэнь Цинцю, который собственноручно их изготовил. В глазах Линьгуан-цзюня вспыхнуло отвращение, смешанное со страхом, и демон отшатнулся, закрывая лицо — такой развязки он никак не предвидел.

«Кто бы мог подумать, что славящийся своей бесхребетностью [13] лорд пика Аньдин на поверку окажется столь безжалостным? Я слыхал, что Мобэй весьма недурно с ним обращался, и всё же он столько лет таил обиду, чтобы выйти на сцену в столь решающий момент? Да ведь этот управляющийся с огнём с подобным мастерством заклинатель сожжёт Мобэя живьём! Не очень-то приятная смерть — должно быть, у меня был бы весьма плачевный вид после подобного заклятия — он запросто мог бы обратить меня в пепел! И как знать, сколько у него при себе этих жутких зёрен — как бы то ни было, оставлять его в живых нельзя».

Обдумав всё это как следует, Линьгуан-цзюнь застыл в стойке, тотчас придя в ярость.

Однако вместо того, чтобы быть поглощённым пламенем, Мобэй-цзюнь очутился в окружении языков огня: Шан Цинхуа мигом оградил его и себя кругом из зёрен «чёрного солнца» около чжана [14] в диаметре, тем самым воздвигнув между ними и Линьгуан-цзюнем стену бешено пляшущего пламени.

И пусть Мобэй-цзюнь не мог выйти за её пределы, его дядя также не мог проникнуть внутрь; а попытайся он атаковать на расстоянии, его ледяные заклятья просто-напросто растают под воздействием магического огня. Как ни крути, это скорее не атакующая техника, а… защитный круг!

Когда Линьгуан-цзюнь понял, что его обставили, его лицо мигом потемнело.

По телу Мобэй-цзюня продолжала расползаться враждебная энергия, носясь взад-вперёд и чиня разор по всем органам [15]. Мертвенно побледнев, он упал на одно колено, не в силах даже поднять взгляд — Шан Цинхуа суетился вокруг него, не зная, чем ему помочь, в то время как Линьгуан-цзюнь продолжал кружить на безопасном расстоянии.

— И всё-таки я ошибался, — с усмешкой бросил демон. — Ты не просто верен ему — прямо-таки не щадишь ради него живота, идя до конца в исполнении долга! Подумать только, явиться сюда, чтобы погибнуть за компанию с моим незадачливым племянником! И как ты думаешь, сколько ты сможешь продержаться в этом круге?

Тем самым он безошибочно угадал потаённый страх самого Шан Цинхуа.

Ведь он извёл всё полученное от Шэнь Цинцю «чёрное солнце» на создание огненного круга, не оставив про запас ни крупинки. Опустившись на корточки рядом с Мобэй-цзюнем, он взмолился, надеясь привести его в чувство [16]:

— Мамочки, Ваше Величество, вы слышите меня? Он собирается меня убить — ваш дядя меня убьёт! Вы должны побыстрее поглотить эту энергию, я в самом деле не знаю, как долго продержится этот круг…

Внезапно над его головой раздался зловещий треск камня, и ему на макушку посыпался заиндевевший пепел.

Сидящий на корточках Шан Цинхуа потерял равновесие, и трепещущее вокруг них пламя тревожно покачнулось, рассыпая искры.

Линьгуан-цзюнь неторопливо отвёл руку от треснувшей колонны, бросив:

— Думаете, что раз вы не собираетесь выходить наружу, то я не сумею достать вас там?

Он решил попросту обрушить ледяной дворец, раздавив Мобэй-цзюня или похоронив его живьём!

Глядя на ползущую по ледяной колонне сеть трещин и Линьгуан-цзюня, который изготовился нанести второй удар, Шан Цинхуа поспешил остановить его:

— Выхожу я, выхожу!

И, словно загнанная в угол лягушка, прыгающая на раскалённую сковороду, он нехотя выскочил из круга.

Покинув его пределы, он не мог надеяться на возвращение. Скользнув к нему подобно злобному духу, Линьгуан-цзюнь ухватил Шан Цинхуа за руку.

— Какой мне прок от одного тебя? Немедленно погаси пламя!

На самом деле Шан Цинхуа и сам пребывал в изрядном смятении — он не знал, сколько сможет продержаться Мобэй-цзюнь, подавляя враждебную энергию. Если огонь «чёрного солнца» опадёт прежде, чем он успеет, отрегулировав потоки энергии, успешно закончить поглощение семи ступеней мастерства, то все усилия Шан Цинхуа обернутся обыкновенным фарсом.

— Я знаю лишь, как возжечь его, а не как погасить.

— Тогда пусть он выйдет!

— Это… Цзюнь-шан, вы же сами видите, что в подобном состоянии он не может выйти, даже если бы хотел.

Тогда Линьгуан-цзюнь с холодной усмешкой опустил ладонь на грудь Шан Цинхуа напротив сердца и благодушно предположил:

— А если я, скажем, заморожу твоё сердце, быть может, он выйдет, поддавшись порыву?

— Если какой-то хренов «порыв» может позволить покинуть огненный круг, то я предложил бы Цзюнь-шану под воздействием «порыва» попробовать в него зайти…

Больше он ничего сказать не успел.

Линьгуан-цзюнь шёпотом промурлыкал ледяное заклятие и, продолжая радостно напевать, обратился к племяннику:

— Мобэй, а Мобэй! Твой младший дядя готов признать свою ошибку — вопреки ожиданиям, у тебя и впрямь есть верная собачка, готовая следовать за тобой до последнего. Жаль будет, если её не станет, правда?

Там, где прежде билось сердце Шан Цинхуа, воцарилось царство холода и стужи.

Потянувшись к Мобэй-цзюню, заклинатель посиневшими губами выдавил:

— Цзюнь-цзюнь-цзюнь-шан!

— Говори, — велел ему Линьгуан-цзюнь.

— Вы так… зам-м-мор-розили моё с-сердце, что я… я… я… не могу выдавить ни слова, т-так что он ед-два ли услышит м-меня, чтобы поддаться «п-порыву». Если вы п-позволите мне поделиться своими соображениями, то лучше п-побейте меня — обещаю, что в таком случае я п-приложу все усилия, чтобы кричать что есть м-мочи.

— Гм, — призадумался Линьгуан-цзюнь. — Но моя рука тяжела — что если я, не рассчитав силу, прибью тебя по чистой случайности?

— Всё в п-п-порядке, я это выд-держу, — заверил его Шан Цинхуа. — Я привык — ведь мне нередко доставалось от вашего племянника…

Ещё не успев договорить, он познал, насколько на самом деле «тяжела» рука демона.

При этом тот даже не использовал магию, применяя исключительно физическую силу, и всё же Шан Цинхуа отчётливо слышал треск, с которым ломается каждое из рёбер, и свистящий звук в груди, из которой исторглось слишком много крови.

Чувствуя, как во рту шатаются зубы, Шан Цинхуа невольно подумал, что Мобэй-цзюнь на деле был едва ли не ласков с ним — да и вообще, в сравнении с его дядей и прочими демонами он сущий ангел!

И чем дольше Шан Цинхуа терпел, тем сильнее распалялся Линьгуан-цзюнь, пока и впрямь не впал в неконтролируемую ярость — наступив ногой на спину мужчины, он дёрнул его за руку, злобно ухмыляясь:

— Разве ты не обещал кричать что есть сил? Отчего же твои уста сомкнуты? Почему ты до сих пор не издал ни звука?

У Шан Цинхуа были очень дурные воспоминания, связанные с этим действием — выплюнув сгусток горячей крови, он и впрямь заорал во всё горло.

— Что ж, недурно — но, увы, в твоих криках всё же недостаточно чувства — не беда, я тебе помогу.

Мужчина тотчас ощутил чудовищную боль выдираемой из сустава кости и рвущихся мышц. Шан Цинхуа открыл рот, чтобы взмолиться о пощаде, но так и не смог выдавить ни единого звука.

Однако боль так и не достигла невыносимого порога — внезапно хватка на заломленной руке исчезла, и она безвольно упала на землю.

Перед глазами Шан Цинхуа мелькнул заснеженный тёмно-синий подол платья.


Примечания переводчиков:

[1] Подлинный властелин Северной пустыни — в оригинале 真正的漠北君 (zhēnzhèng de Mòběi-jūn) — букв. пер. с кит., можно также перевести как «настоящим Мобэй-цзюнем».

[2] Линьгуан 凛光 (Lǐn guāng) — в пер. с кит. «холодное сияние», или же «устрашающее/повергающее в трепет сияние».

[3] Из рода Мобэя — здесь хотелось пояснить, что Мобэй — по всей видимости, родовое имя, передающееся по прямой линии — то бишь, отца Мобэя тоже звали Мобэй, так же назвали и его наследника — и происходящее от топонима их владений — Северной пустыни. Одним словом, Мобэй — точно монгол: у них тоже фамилия совпадает с отчеством :-)

[4] Прикидываясь простачком — в оригинале 扮猪吃老虎 (bàn zhū chī lǎohǔ) — в пер. с кит. «притворившись свиньей, съесть тигра», в обр. знач. «вести себя намеренно глупо, чтобы сбить с толку противника и одержать над ним победу»; аналог русского «в тихом омуте черти водятся».

[5] Невероятно крутой — в оригинале NB — аббревиатура от китайского 牛屄 (niúbī) — в пер. с кит. «обалденный, впечатляющий; молодец, умелый, талантливый».

[6] Жаждущий крови — в оригинале 茹毛饮血 (rúmáo yǐnxuè) — в пер. с кит. «пожирать сырое мясо [с остатками шерсти] и пить кровь животных», в обр. знач. «жить примитивной, дикой жизнью без огня» (о первобытных людях).

[7] Сычуаньская впадина 四川盆地 (Sìchuān péndì) — также Сычуаньская котловина, Сычуаньский бассейн, Красный бассейн (КНР) — межгорная впадина на юго-западе Китая. Площадь впадины составляет около 200 тыс. км².

[8] Ситуация представлялась безвыходной — в оригинале 进退两难 (jìntuì liǎngnán) — в пер. с кит. «идти вперёд и отступать ― одинаково плохо», обр. в знач. «не податься ни туда ни сюда, ни вперёд ни назад; оказаться в безвыходном положении; встать перед сложным выбором».

[9] Хуа-ди 华弟 (Huá-dì) — так Шан Цинхуа именует себя по аналогии с Бин-гэ — «младший братец Хуа».

[10] Почти женственная красота, этот привлекательный фасад был обманчивым — в описании внешности Линьгуан-цзюня используются эпитеты 阴柔 (yīnróu) — в пер. с кит. «женственный, мягкий» и 阴险 (yīnxiǎn) — в пер. с кит. «ковартый, лицемерный, двуличный», в которых имеется иероглиф 阴 (yīn), означающий тёмное женское начало.

[11] Бросать камни в колодец 落井下石 (luò jǐng xià shí) — в образном значении «добивать, бить лежачего».

[12] «Чёрное солнце» 玄阳 (xuányáng) — сюаньян — где 玄 (xuán) — в пер. с кит. «тёмный, загадочный, сокровенный», а 阳 (yáng) — ян — положительное мужское начало, а также тепло солнечных лучей.

[13] Бесхребетность — в оригинале 窝窝囊囊 (wō wō náng náng) — в пер. с кит. «быть обиженным и лишь надуться в ответ», от 窝囊— (wōnang) — в пер. с кит. «испытывать обиду, никчёмный, никудышный, незаслуженная обида», образно о слабых, трусливых, нерешительных людях.

[14] Около чжана — чжан 丈 (zhàng) — около 3,25 м.

[15] Все органы — в оригинале 四肢百骸 (sìzhī bǎihái) — в пер. с кит. «четыре конечности и сотня костей», в обр. знач. «всё тело, все части тела».

[16] Привести его в чувство — в оригинале 打了鸡血 (dǎ le jīxuè) — в пер. с кит. «сделать вливание петушиной крови», в переносном значении — «взбодриться, забегать как наскипидаренный» — в период Культурной революции этот метод лечения был широко распространён, так теперь же так говорят не только о бесполезных методах лечения, но и о любых безрезультатных действиях в целом.


Следующий фрагмент

Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 94. Похождения Сян Тянь Да Фэйцзи. Часть 5

Предыдущая глава

Глядя на то, как его родное детище Бин-гэ в течение трёх лет, терпя лишения, трудится не покладая рук [1], Шан Цинхуа не мог не проникнуться к нему состраданием.

Лишь полный идиот осмелился бы лезть к его герою в этот момент, тем самым навлекая на себя его гнев.

В Зале совета подземного дворца всяк был занят своим делом. Ша Хуалин латала взорванную Шэнь Цинцю сеть из вервия бессмертных и, раздражённо покусывая губу, украдкой поглядывала на Ло Бинхэ. С западной стороны зала похрапывал Мобэй-цзюнь, а сидящий рядом Шан Цинхуа от нечего делать болтал ногой, сходя с ума со скуки.

читать дальшеЕму здесь в самом деле было абсолютно нечем заняться — изначально он и не собирался сюда идти. Однако, находясь на территории демонов, он вынужден был повсюду следовать за Мобэй-цзюнем — ведь, отойди он хоть на шаг от своего господина, его бы в мгновение ока сожрали местные любители человечинки.

Он уже собрался было, рискуя навлечь на себя новые колотушки, побеспокоить Мобэй-цзюня, чтобы попросить его перейти в какое-нибудь другое место с менее нервозной атмосферой, когда Ло Бинхэ внезапно бросил одно-единственное слово:

— Если.

Все собравшиеся в зале демоны вмиг затихли, навострив уши. В наступившей тишине Ло Бинхэ изрёк:

— Если какой-то человек чувствует и мыслит иначе, чем вы, как заставить его понять себя?

Бедняга Бин-гэ [2]!

Выходит, он уже готов стучать во все ворота [3]!

Разумеется, он прибег к околичностям, но всем собравшимся было очевидно, что он просит совета в любовных делах.

И надо же было догадаться обсуждать такое со своими подчинёнными! Эти люди (вернее, демоны) никогда не влюбляются — если, конечно, не выжили из ума.

Разумеется, никто из них не осмелился бы бросить такое в лицо своему властелину, но подобный вопрос был для демонов чересчур… нездоровым, поэтому никто так и не решился нарушить повисшее в зале молчание. На самом деле вопрос был настолько простым, что на него мог бы ответить любой человек: если кто-нибудь нравится вам, скажите ему об этом прямо, и всё тут. Вот только здесь не было ни единого «обычного», исключая Шан Цинхуа — так же обстояло дело и с «человеком».

Как следует обдумав вопрос господина, Мобэй-цзюнь пришёл к собственному пониманию слов «чувствует и мыслит иначе» и веско изрёк:

— Избивать его не менее трёх раз в день — и всё устроится?

Отмахнувшись от него, Ло Бинхэ бросил:

— Ты можешь не отвечать.

Поскольку среди всех прочих в подобных вопросах могла разбираться лишь Ша Хуалин благодаря преимуществам своего пола, взгляды всех собравшихся с надеждой обратились на неё. Бросив на них взгляд, в котором читалось: «Какого чёрта я [4] должна давать советы по устройству личной жизни мужчине, от которого сама бы не отказалась?», необычайно популярная в оригинальной книге сестрица Ша сдвинула прекрасные брови и, скривив губы, суховато бросила:

— Почему бы господину не спросить у старейшины Мэнмо?

— Спрашивал, — лаконично отозвался Ло Бинхэ.

Надо думать, Мэнмо дал ему охренительный совет — кому как не Шан Цинхуа об этом знать! Старый демон явно принадлежал к сторонникам концепции «прежде всего отжарить».

При этой мысли Шан Цинхуа, не удержавшись, во всеуслышание фыркнул.

Без того изрядно раздосадованная Ша Хуалин тотчас обрушила накопившееся раздражение на него:

— Ты, наглец! Мало того, что пробрался в Зал совета, так ещё и осмеливаешься мешать своими недостойными звуками важному совещанию с господином!

Она что, правда считает это совещание важным? И чем же он, позвольте спросить, «помешал» его ходу?

Поскольку Ша Хуалин цеплялась к нему далеко не в первый раз, Шан Цинхуа не шелохнулся, делая вид, что его тут вообще нет. Само собой, Мобэй-цзюнь также не обратил на это ни малейшего внимания. Однако Ша Хуалин, видя, что её игнорируют, разошлась ещё больше, в возмущении крутя длинными ногтями:

— Цзюнь-шан, Мобэй-цзюнь постоянно таскает за собой этого смертного, даже в Зал совета привести не постеснялся! Что это за блажь такая?

Однако Ло Бинхэ лишь равнодушно бросил на это:

— Ты же видишь его каждый день — неужто до сих пор не привыкла?

Ша Хуалин чуть не лишилась сознания от возмущения.

А ведь это был первый раз за несколько месяцев, когда Бин-гэ признал его существование! В душе Шан Цинхуа от радости пустился в неистовую пляску: «Мой сынок всё же заметил меня, ха-ха-ха!»

Мог ли он предвидеть, что в следующее мгновение Ло Бинхэ спросил, уставив на него взгляд:

— Ты рассмеялся — значит ли это, что тебе есть что сказать?

…Пожалуй, тут парой слов не обойдёшься.

— Ха! — торжествующе бросила Ша Хуалин. — Верно, Цзюнь-шану следует спросить у него — ведь он с этим Шэнем состоит… в близком знакомстве, так что непременно подскажет пару-другую хитрых ходов! Мы все обратились во слух [5]!

Шан Цинхуа в растерянности оглянулся на Мобэй-цзюня, который сидел аккурат позади него, — и убедился, что тот, само собой, не собирается прийти к нему на выручку [6]. Собравшись с духом, заклинатель начал:

— …Это… Да, разумеется, мне есть что сказать… И этот секрет заключается в одном-единственном слове — «Привязать [7]»! — помолчав в ожидании эффекта от своих слов, Шан Цинхуа продолжил: — Как говорится, добродетельная женщина более всего страшится, что её похитит юный смельчак, а последнего более всего пугают нежные девы; однако же, раз при упорном труде железный пест может стать иголкой [8], то отчего бы при должных усилиях прямой вышивальной игле не согнуться в скрепку?

— Иглы, скрепки [9], — не выдержала Ша Хуалин. — Хватит с нас твоих человеческих словечек! Цзюнь-шан, по-моему, он попросту морочит вам голову!

Однако Ло Бинхэ, похоже, всерьёз задумался над его словами:

— Разве я недостаточно пытался привязать его к себе? Чего же ещё?

— Привязать — это главная задача, — неутомимо продолжил Шан Цинхуа. — Но помимо этого верного совета есть ещё один немаловажный пункт: дать знать о своих чувствах. Господа, всем вам следует иметь в виду, что основа женской любви — обожание и преклонение, основа мужской любви — жалость и сострадание. Однако женщины нас в настоящий момент не интересуют, ибо ни одна женщина не способна противиться божественной воле Цзюнь-шана, сокрушающего Небеса силой своих чувств, так что перейдём к другой стороне вопроса. Если вы желаете, чтобы мужчина понял вас — вернее, принял ваш образ мыслей и чаяния, а также откликнулся на них, что же для этого следует делать? Судите сами: всякому мужчине по душе слабые, беспомощные и покладистые создания. Кого же можно счесть таковым? Того, кто вызывает жалость, так что ищущий расположения должен проявить изрядную ловкость, чтобы показаться милым и послушным…

Внимая его болтовне, сочетающей в равной мере лесть и беспардонную чушь, все прочие начали украдкой посматривать в сторону сидящего на высоком троне Ло Бинхэ, в потемневших глазах которого уже тлели огоньки гнева. Его исполненный клокочущей ярости ледяной взгляд прямо-таки источал непреклон(удовлетворён)ность [10]. Невооружённым глазом было видно, что как от одного, так и от другого до понятия «слабый, милый, покладистый и послушный» — как до луны.

Ша Хуалин в свою очередь фыркнула, не удержавшись.

Шан Цинхуа мигом заткнулся — однако Ло Бинхэ, потирая висок, велел:

— Продолжай!

Получив одобрение свыше, Шан Цинхуа быстро обдумал сложившееся положение и не без злого умысла предложил:

— Возьмём, к примеру, Шэнь Цинцю. Итак, он натурал… Что такое натурал? Это означает — нормальный мужчина. То есть я ни в коем случае не хочу сказать, что вы ненормальны! Он очень дорожит своей репутацией учителя, а учитель превыше всего ценит послушных учеников, так что тому, кто хочет ему понравиться, прежде всего стоит освоить послушание…

Похоже, все демоны были до глубины души шокированы столь безграничной дерзостью.

— Возмутительная наглость! — бросила Ша Хуалин. — То есть ты имеешь в виду, что Цзюнь-шану надлежит рядиться [11], прикидываясь жалким существом, и повиноваться какому-то там человеку? Разве может позволить себе наш государь, верховный владыка демонов, потерять лицо подобным образом?!!

«Это-то я и имел в виду! — вторил ей про себя Шан Цинхуа. — Ну а теперь, милочка Ша-Ша, повернись-ка и взгляни на нашего отца-самодержца, погружённого в раздумья — похоже, что его это волнует?»

Когда вдохновлённый самими небесами на безостановочную болтовню [12] Шан Цинхуа наконец завершил своё двадцатиминутное наставление по любовным вопросам, Ша Хуалин уже вовсю пыталась придушить его взглядом. Как только Ло Бинхэ ушёл, Шан Цинхуа шмыгнул к Мобэй-цзюню, прижавшись к нему в поисках защиты.

— Итак, самый действенный способ обрести благосклонность мужчины — это прикидываться жалким? — покосился на него демон.

— Ну, в теории, разве не так? — поразмыслив пару мгновений, отозвался Шан Цинхуа.

Мобэй-цзюнь вместо ответа вытянул руку.

Решив, что сейчас его опять вздуют, Шан Цинхуа закрыл голову руками — однако не почувствовал ожидаемой боли: его покровитель лишь легонько похлопал его по макушке. Похоже, и впрямь пребывающий в неплохом настроении Мобэй-цзюнь молча поднялся и покинул Зал совета.

Пришедший в полное недоумение Шан Цинхуа тем не менее не позабыл о неотрывно следящем за ним взгляде Ша Хуалин, горящем прямо-таки плотоядным огнём, так что он тотчас бросился вдогонку за Мобэй-цзюнем.


***

В итоге всё вышло-таки из-под контроля.

Как и предполагалось в оригинальном сюжете, хребет Майгу разлетелся на тысячи обломков [13], породив клубящиеся тучи дыма и пыли.

А он в кои-то веки сподобился на героический поступок, поймав не умеющего летать Мобэй-цзюня.

Схватив его за руку в полёте, Шан Цинхуа узрел в глазах демона потрясение, граничащее с неверием — и его можно было понять. Должно быть, Мобэй-цзюнь был твёрдо убеждён, что Шан Цинхуа остаётся подле него лишь из страха за собственную жизнь — и ради этого подлизывается, пускает пыль в глаза, позволяет срывать на себе злость и так далее, а при малейшем признаке опасности тотчас задаст стрекача — только его и видели. По правде говоря, Шан Цинхуа и сам так о себе думал — пожалуй, он поразился своему поступку ещё сильнее, чем Мобэй-цзюнь.

С тех пор, быть может, потому что он хорошо проявил себя, спасая господина, его жалованье и положение значительно улучшились — ему даже дозволено было вернуться на хребет Цанцюн.

Юэ Цинъюань-дада, человек невиданной щедрости, великодушно забыл о былых разногласиях, дозволив Шан Цинхуа вновь занять пост лорда пика Аньдин. В эти блаженные дни в «Доме досуга» он впервые вкусил столь долгий отдых, что аж заскучал.

Прикончив целый цзинь [14] тыквенных семечек, он внезапно сообразил, что давненько не получал весточек от Системы.

Он не без внутреннего сопротивления решился побеспокоить её первым, и Система тотчас разразилась оглушительным ответом:

[Ваша цель достигнута. Запущена загрузка приложения «Возвращение в родной город».]

Шан Цинхуа онемел от неожиданности.

Придя в себя, он принялся трясти Систему за несуществующие плечи:

— Что значит — цель достигнута?! Какое ещё «Возвращение в родной город»?! Что это за приложение такое?! Это то, о чём я думаю?! А? Великая Система, раз уж ты выдала это, расщедрись ещё на пару слов, ну пожалуйста, пожалуйста!!!

[Произведение «Путь гордого бессмертного демона» в основных чертах завершено, романтическая линия слегка отклонилась, так что цель достигнута. Завершена загрузка приложения «Возвращение в родной город». Запустить приложение?]

Что до развития оригинального сюжета, то Шан Цинхуа и сам признавал, что все зиявшие прежде сюжетные дыры нынче были аккуратно подлатаны, но вот насчёт «лёгкого отклонения романтической линии» он бы поспорил: по-вашему, то, что Ло Бинхэ обратился в педика — «лёгкое отклонение»? Ну ладно, ладно, пусть в его оригинальном сюжете у главного героя вовсе не было заслуживающих упоминания эмоциональных привязанностей, из-за чего он был обречён оставаться одиноким на веки вечные на своей недосягаемой высоте, так что, может, одна привязанность ему и не помешала бы, к чему так разоряться… и он правда может вернуться в свой изначальный мир?!?!

От одной мысли об этом Шан Цинхуа залился слезами.

Он так долго ничего не писал. Он так соскучился по пламенным схваткам фанатов и хейтеров Сян Тянь Да Фэйцзи в разделе комментариев, по пасущимся на вольных полях форумов тучным стадам троллей, по вытрясанию денег из богатеньких донатеров, по своему постоянно зависающему ноутбуку, за которым он, пройдоха-первокурсник, торчал денно и нощно, по гигабайтам видео на харде — сами понимаете, какого… А ещё там были коробки лапши быстрого приготовления, сложенные в гигантские штабеля рядом с его вращающимся стулом. Купив их оптом, он так и не успел попробовать последний из вкусов…

Перед глазами возникло диалоговое окно:

[Приложение установлено. Запустить?]

Под ним располагались разноцветные кнопки:

[Да] [Позже]

Рука Шан Цинхуа сама собой потянулась к красной кнопке слева.

Но что-то удержало её.

На самом деле там у него не осталось близких.

Его родители развелись, когда он был ещё ребёнком, и каждый из них пошёл своим путём, обзаведясь новой семьёй. Порой они собирались вместе за столом — но у кого бы дома это ни происходило, он всегда чувствовал себя лишним. Аккуратно подцепляя палочками еду и обмениваясь заискивающими улыбками, они казались более чужими, чем настоящие незнакомцы.

Хоть отец был его официальным опекуном, они редко виделись, не считая встреч на Новый год — да ещё периодически отец звонил на мобильный, спрашивая, не нужны ли сыну деньги. Впрочем, порой он забывал и об этом, и сын не видел смысла напоминать ему. Потому-то он в совершенстве овладел искусством скрывать свои чувства, вежливо улыбаясь в любых обстоятельствах.

В конце концов, он ведь уже взрослый, и достаточно того, что родителям приходится платить за его обучение — а на жизнь он и сам как-нибудь заработает.

И именно изыскивая способ заработать, он как-то создал аккаунт на Чжундяне и принялся писать.

Сперва он просто спускал пар таким образом, строча в своё удовольствие. Но, несмотря на то, что его творчество производило тягостное впечатление, поначалу вовсе не находя спроса, вопреки ожиданиям, всё же нашлась специфическая категория читателей, одарившая его скудным урожаем положительных оценок.

Как-то раз он внезапно решил сменить стиль работы, чтобы проверить, удастся ли ему обойтись вовсе без редакции текста и постоянных опросов читателей — и в одночасье сделался прославленным автором «Пути гордого бессмертного демона».

Постигнув путь Сян Тянь Да Фэйцзи, он обрёл тот самый способ зарабатывания денег.

И чем больше он писал, тем бóльшим затворником неизбежно становился. Как типичный задрот [15], он общался лишь по сети с людьми со всех уголков страны. У него никогда не было друзей, подобных Мобэй-цзюню, и едва ли удастся завести их в будущем.

Стоп.

Мобэй-цзюнь? Друг?

С чего это он начал считать Мобэй-цзюня другом [16]?

Ужасаясь подобной мысли, Шан Цинхуа отправил в рот ещё три цзиня превосходных тыквенных семян «лунгу», после чего, малость успокоившись, отправился спать.

…В следующее мгновение Мобэй-цзюнь выволок его из постели вместе с одеялом, стащив с пика Аньдин прямиком на северные рубежи Царства демонов. Во рту всё ещё держался солоноватый вкус тыквенных семечек, те самые три цзиня которых он продолжал поглощать даже во сне, паря в восхитительно тёплом воздухе. Впрочем, холод, охвативший его даже под одеялом, мгновенно пробудил Шан Цинхуа.

Швырнув его наземь, под пронизывающий вьюжный ветер северных рубежей, Мобэй-цзюнь навис над ним с как никогда суровым выражением лица.

Хоть он был прекрасен — невероятно прекрасен — Шан Цинхуа так замёрз, что не в силах был оценить эту красоту: казалось, даже его скорый на лесть язык покрылся инеем, стоило ему открыть рот — так что он молча поднялся на ноги, всё еще кутаясь в ватное одеяло.

Прямо перед ним из земли внезапно вырос ледяной бастион, куда без слов направился Мобэй-цзюнь, а за ним поспешил и Шан Цинхуа.

Сложенные из глыб льда ворота с грохотом распахнулись, а затем затворились за ними. Двое мужчин долго спускались по безлюдной лестнице, пока не очутились во внутренних покоях, где их поджидали замершие в священном страхе демоны — охранники и прислуга.

Шан Цинхуа украдкой заглянул в лицо Мобэй-цзюня, но не прочёл на нём ничего, кроме всё того же надменного равнодушия, однако на сей раз оно казалось несколько более торжественным.

— Это… Ваше Величество, как долго мы здесь пробудем? — не удержался от вопроса Шан Цинхуа.

Мобэй-цзюнь не шелохнулся — лишь скосил на него глаза:

— Семь дней.

Шан Цинхуа чуть не расхохотался в голос.

В конце концов, он ведь мог в любой момент вернуться домой, продолжив пронзать небеса в качестве Самолёта, а эти семь дней использовать, чтобы расстаться по-хорошему. А уж когда он вернётся домой, никто больше не будет избивать его и эксплуатировать, заставляя трудиться, словно быка и лошадь — целыми днями стирать и складывать бельё, носить воду, подавать чай и бегать с поручениями.

Стоя на месте, он замерзал всё сильнее.

Родовой дворец Мобэй-цзюня — место, не приспособленное для людей, и потому Шан Цинхуа в прежние времена постоянно бегал взад-вперёд, дабы не обратиться в ледяную статую. При взгляде на него в глазах Мобэй-цзюня затеплилось что-то вроде улыбки.

Протянув руку, он ухватил Шан Цинхуа за палец:

— Прекрати суетиться.

Казалось, это прикосновение вытянуло уже угнездившийся в теле озноб — хоть воздух не стал теплее, теперь этот холод был вполне терпимым.

Видимо, предстоящее расставание сделало Шан Цинхуа более сентиментальным, наполнив сердце тягостным предчувствием разлуки.

Ведь если не считать дурного характера, неважного знания жизни, лёгкой избалованности и склонности к избиению людей, Мобэй-цзюнь был не так уж и плох по отношению к нему.

В особенности сейчас, когда условия работы Шан Цинхуа существенно улучшились. И хоть господин не прекратил поколачивать его время от времени, однако это он вполне мог вытерпеть, лишь бы на него не покушались все прочие. К тому же, в последнее время и Мобэй-цзюнь тоже почти не трогал его.

Поймав себя на этой мысли, Шан Цинхуа невольно поёжился от того, какой вид приняли его представления о счастье в жизни.

А если после того, как он возвратится домой, Мобэй-цзюнь начнёт искать, кого бы побить — и не найдёт? При этой мысли Шан Цинхуа поневоле ощутил печаль, словно актёр, уходящий со сцены посреди представления [17] — мир останется тем же, но его здесь больше не будет [18]

Внезапно мороз вновь пробрал его до костей.

— Куда это ты собрался? — зазвучал в ушах ледяной голос Мобэй-цзюня.

Шан Цинхуа обнаружил, что, уйдя в свои скорбные мысли, сам не заметил, что говорит вслух — вот уж теперь ему воистину будет о чём скорбеть!

Стиснув его указательный палец с такой силой, что едва не сломал его, Мобэй-цзюнь вопросил:

— Так ты и вправду хочешь уйти прямо сейчас?

Съёжившись от боли, Шан Цинхуа поспешил заверить его:

— Нет, что вы, не сейчас!

— Не сейчас? — переспросил Мобэй-цзюнь. — А как же то, что ты обещал мне прежде?

«Следовать за Вашим Величеством до скончания дней». Он так часто повторял эти слова, что они сделались чем-то вроде лозунга. Но не мог же он подумать, что кто-то воспримет его слова всерьёз?

После долгого молчания Мобэй-цзюнь наконец заговорил:

— Если хочешь уйти, уходи сейчас. Тебе не придётся ждать семь дней.

— Ваше Величество, — оторопел Шан Цинхуа, — если я правда уйду, то нам больше никогда не суждено будет свидеться.

Мобэй-цзюнь воззрился на него, словно орёл с высоты в девять тысяч чи [19] на возню муравьёв и медведок [20].

— С чего ты взял, что мне до этого есть дело?

За эти годы Шан Цинхуа до совершенства отточил умение сохранять непробиваемое выражение лица в любых обстоятельствах, и всё же от этой фразы его лицо перекосилось, будто от удара.

Он хотел было объясниться, но всё шло не так.

— Убирайся! — велел Мобэй-цзюнь.

Внезапно Шан Цинхуа подлетел в воздух, со всей силы впечатавшись спиной в ледяную стену.

Боль парализовала спину, тотчас распространившись на все внутренние органы.

На сей раз Мобэй-цзюнь даже не поднял на него руки — равно как не удостоил его ни единым взглядом. Тёплая кровь хлынула из горла, наполнив рот металлическим привкусом.

Пусть Мобэй-цзюнь и прежде столь часто велел ему «убираться» после избиений, что Шан Цинхуа давно пора бы к этому привыкнуть, прежде ему не доводилось слышать в голосе господина подобного гнева и ненависти.

И, как много раз прежде, Шан Цинхуа поднялся на ноги, молча вытер стекающую из уголка рта кровь и одарил его безмолвной извиняющейся улыбкой, которой никто не оценил.

Он всё ещё не двигался с места, пытаясь заговорить, но тут Мобэй-цзюнь выкрикнул:

— Выметайся!

Шан Цинхуа ринулся прочь, подчиняясь его приказу.

Хоть никто не мог знать, что у него на душе, Шан Цинхуа всё же чувствовал стыд.

За то, что он на долю мгновения допустил мысль о том, что Мобэй-цзюнь был его другом.

Шан Цинхуа медленно поднимался по каменным ступеням. Мимо, словно пчёлы из растревоженного улья, проносились охранники и прислужники, которых, по-видимому, тоже выставили — с того момента, как заклинатель заходил сюда, всё кардинально переменилось.

И на этом-то пути Шан Цинхуа столкнулся лицом к лицу с весьма утончённой особой, одарившей его мимолётным холодным взглядом прекрасных глаз [21].

Хотя этот взгляд лишь скользнул по Шан Цинхуа, не задержавшись ни на мгновение, тот вздрогнул, застыв на месте, словно пятки приросли к камню.

А затем он украдкой последовал обратно.


Примечания переводчиков:

[1] Терпя лишения, трудится не покладая рук — в оригинале 不知肉味 (bù zhī ròuwèi) — в пер. с кит. «три месяца не ведать вкуса мяса», в образном значении — «сконцентрировать всё своё внимание на каком-либо деле, занятии, совсем позабыв о других делах».

[2] Бедняга Бин-гэ — здесь в оригинале на английском Poor Ice Brother!

[3] Стучать во все ворота — в оригинале 病急乱投医 (bìng jí luàn tóu yī) — в пер. с кит. «бежать к любому врачу, когда болезнь стала серьёзной», в образном значении — «искать любой выход из критической ситуации».

[4] Я — здесь Ша Хуалин именует себя 老娘 (lǎoniáng) лаонян — в пер. с кит. «мать, мамаша», а также «повивальная бабка, акушерка». Так женщины называют себя во время перепалки.

[5] Обратились во слух — в оригинале 洗耳恭听 (xǐ’ěrgōngtīng) — в пер. с кит. «промыть уши и почтительно внимать», образно в значении «внимательно слушать, отнестись с полным вниманием, готов выслушать».

[6] Прийти на выручку — в оригинале解围 (jiěwéi) — в пер. с кит. «вывести из окружения, прорвать кольцо осады», в образном значении — «вывести из затруднительного положения; устранить трудности».

[7] Привязать — в оригинале 缠 (chán) — в пер. с кит. это весьма многозначное слово означает как «обвязать, опутывать, тащить на верёвке, похищать», так и «обвить, забинтовать, опоясать, вовлечь во что-то». Устаревшее значение этого иероглифа — «верёвка».

[8] При упорном труде железный пест может стать иглой — в оригинале пословица 只要功夫深,铁杵磨成针 (zhǐyào gōngfu shēn, tiěchǔ móchéng zhēn) — в пер. с кит. «был бы лишь упорный труд, и иголкою станет железный пест», образно в значении «добиваться своей цели упорным трудом», «Терпение и труд всё перетрут». Обычно эту поговорку применяют, предрекая успех при упорной учёбе.

[9] Иглы, скрепки — в оригинале 直直弯弯的 (zhízhí wānwānde) — в пер. с кит. «прямой, изогнутый» — здесь в оригинале присутствует непереводимая игра слов: 直的 (zhíde) — «прямой» — в переносном значении также «натурал», 弯的 (wānde) — «изогнутый» — в переносном значении также «гомосексуальный».

[10] Непреклон(летворё)ность — в оригинале 不(yu)可(qiu)侵(bu)犯(man), где в скобках — 欲求不滿 (yùqiú bùmăn) — в пер. с кит. «сексуальная неудовлетворённость».

[11] Рядиться — в оригинале 上装 (shàngzhuāng) — что в пер. с кит. значит как «сценическое платье, выходной костюм артиста», так и «свадебный наряд невесты».

[12] Вдохновлённый самими небесами на безостановочную болтовню — в оригинале три чэнъюя подряд: 慷慨激昂 (kāngkǎi jī’áng) — в пер. с кит. «воодушевлённый, бодрящий», 上天入地 (shàngtiān rùdì) — в пер. с кит. «восходить на небеса и спускаться под землю», в образном значении — «везде, повсюду», 口若悬河 (kǒu ruò xuán hé) — в пер. с кит. «из уст словно река изливается», в образном значении — «красноречивый, велеречивый».

[13] Разлетелся на тысячи обломков — в оригинале 飞沙走石 (fēi shā zǒu shí) — в пер. с кит. «вздымать песок и двигать камни», в образном значении о сильном ветре, плаче или вопле.

[14] Цзинь — 斤 (jīn) — мера веса, равная 500 г.

[15] Задрот — в оригинале 死宅男 (sǐzháinán) — сычжайнань — 死宅 (sǐzhái) — в пер. с кит. «социально изолированный человек, проводящий практически всё своё время дома», то, что в японском — «хикикомори», 宅男 (zháinán) — в пер. с кит. «домосед, домашний мальчик», сленговое «отаку», также «ботан, задрот».

[16] Друг — в оригинале 朋友 (péngyou) — в пер. с кит. «друг, приятель», а также «парень, бойфренд».

[17] Словно актёр, уходящий со сцены посреди представления — в оригинале 曲终人散 (qǔ zhōng rén sàn) — в пер. с кит. «музыка закончилась, люди разошлись», в обр. знач. «всё хорошее заканчивается, после веселья наступает затишье».

[18] Мир останется тем же, но его здесь больше не будет — в оригинале 物是人非 (wù shì rén fēi) — в пер. с кит. «вещи остались прежними, а люди — нет», зачастую указывает на тоску по минувшим дням и старым друзьям или умершим.

[19] Девять тысяч чи — около 3 000 м. Чи — 尺 (chǐ) — единица длины, равная около 32,5 см.

[20] Муравьи и медведки — в оригинале 蝼蚁 (lóuyǐ) — в образном значении — «бессловесные толпы, ничтожества, мелкие, незначительные люди».

[21] Прекрасные глаза — в оригинале 桃花眼 (táohuāyǎn) — в пер. с кит. «глаза как цветы персика», персиковой цвет — женский символ. Такими словами описываются чёрные, с белоснежными белками глаза со слегка нечётким, размытым взглядом с поволокой.


Следующая глава

Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)