Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 95. Похождения Сян Тянь Да Фэйцзи. Часть 6 (добавленное послесловие). Фрагмент 2

Предыдущий фрагмент

Перед глазами Шан Цинхуа мелькнул заснеженный тёмно-синий подол платья.

Это Мобэй-цзюнь против всех ожиданий сумел покинуть круг огня, ударив Линьгуан-цзюня ладонью прямо в сердце!

Этот внезапный удар насквозь проломил грудную клетку Линьгуан-цзюня, из которой тотчас устремился наружу бурный поток стремительно разлетающейся демонической энергии. Сердце демона похолодело: удар этого паренька был отнюдь не тот, что прежде [1]; в конце концов он всё-таки превзошёл дядю, поглотив накопленное многими поколениями их рода боевое мастерство!

Более того, теперь он не боялся даже огня от «чёрного солнца», как ни в чём не бывало миновав его круг!

читать дальшеКакой бы непримиримой ярости ни было исполнено сердце Линьгуан-цзюня, демон понимал, что нынче он не соперник своему племяннику. По-быстрому залепив рану льдом, он обратился в чёрный вихрь, покинув ледяной дворец.

Казалось, заклинатель лежал на животе целую вечность, ничего не видя и не слыша, тая скорбь в сердце: неужто Мобэй-цзюнь до сих пор злится? Шан Цинхуа ведь пребывал в таком состоянии из-за него, а тот ему даже руки не подал, чтобы помочь подняться — где здесь, спрашивается, справедливость?

Потом его ушей достиг звук удара, отголосками разошедшегося по залам и галереям.

Ощерившись от боли, Шан Цинхуа кое-как развернулся.

Оказалось, это вновь упал Мобэй-цзюнь. Две неподвижных фигуры в разных позах застыли рядом с кругом негаснущего огня, лёжа в тишине и покое посреди зала, будто так и надо [2].

Тут-то Шан Цинхуа внезапно осознал, что на самом деле Мобэй-цзюнь не успел усвоить семь ступеней мастерства — равно как и подавить энергию Линьгуан-цзюня. Увы, он и впрямь поддался тому самому «порыву», вложив все силы в то, чтобы обратить Линьгуан-цзюня в бегство. Теперь же, израсходовав всю энергию, опалённый огнём «чёрного солнца», он только и мог, что… рухнуть посреди зала.

И всё же, даже распростёршись на полу, будучи не в силах шевельнуть и пальцем, он продолжал прожигать Шан Цинхуа взглядом.

Не вынеся столь пристального внимания, Шан Цинхуа был вынужден подать голос:

— Ваше Величество, не напрягайтесь так, лежите себе тихо, усваивайте энергию. Одному поглотить мастерство многих поколений — нелёгкая задача.

Однако взгляд не дрогнул. Под его воздействием Шан Цинхуа чувствовал себя словно под дождём из иголок. Борясь с болезненно бьющимся сердцем [3], он с трудом сделал медленный вдох и приподнялся, дрожа всем телом, будто терзаемый болезнью Паркинсона.

Убедившись, что Мобэй-цзюнь в состоянии его услышать, он наконец перевёл дух и начал:

— О, Ваше Величество, я и подумать не мог о том, чтобы покинуть вас в такое время — но откуда же мне было знать, что наступает решающий момент вашей жизни, когда вы наследуете престол? В самом деле, почему вы раньше не сказали мне о том, что вам предстоит столь важное событие?

Мобэй-цзюнь вновь ответил ему выразительным взглядом, в котором Шан Цинхуа прочёл: «Встань на колени и моли о прощении, тогда я помилую тебя».

— Сказать по правде, вам не стоило брать меня с собой, — продолжил Шан Цинхуа, совладав с подёргивающимися губами. — Ведь я же ни на что не годен, кроме как быть вашим мальчиком для битья — вот и сейчас я едва сумел выиграть для вас немного времени, будучи избитым до полусмерти. Теперь же ваш дядя, которого вы так тяжело ранили, едва ли осмелится вернуться, а вы, должно быть, почти закончили усвоение семи ступеней мастерства — так что я могу уйти…

Выражение лица Мобэй-цзюня самую малость смягчилось, однако при последних словах глаза вновь полыхнули холодным блеском:

— Уйти?! Да как ты смеешь!

От его гневного вопля Шан Цинхуа с новой силой почувствовал, до какой степени у него болит всё тело, и, преисполнившись праведного возмущения [4], выкрикнул в ответ, врезав по земле от переизбытка чувств:

— Что значит — как смею?

Разумеется, эта вспышка не оказала ни малейшего влияния на Мобэй-цзюня, вылившись лишь в боль, прострелившую руку Шан Цинхуа до самого плеча с такой силой, что у того искры из глаз посыпались. Поскольку Мобэй был не в состоянии подняться, Шан Цинхуа воспользовался этим, обвиняющим жестом указывая на него:

— Сказать по правде, я слишком долго терпел такого вздорного и избалованного господина, как ты, злобный демон во втором поколении!

Чем не собака, которая, расхрабрившись, кусает хозяина [5]? Судя по выражению лица Мобэй-цзюня, он попросту не мог поверить своим ушам. Что до Шан Цинхуа, давние обиды прямо-таки хлестали из него, словно прорвало плотину [6]:

— По-твоему, с таким покладистым и безответным слугой, как я, у которого и уровень самосовершенствования не очень, можно делать всё что угодно, так ведь? Считаешь, что ты здесь главный [7], а? Так ведь? Что смотришь, у тебя есть какие-то возражения?! Нет, главный здесь я — твой настоящий отец! Можешь звать меня папочкой! И я попросту позволял тебе творить всё это — попробовал бы ты с Бин-гэ, он бы тебя прибил, да и с оригинальным Шэнь Цинцю ты бы кончил не лучше! Кому бы такое понравилось — каждый день подвергаться побоям, и при этом весь день напролёт изображать, будто ты прямо-таки светишься от счастья! В самом деле, я ведь не собака! Да даже собака, если избивать её ногами каждый день кряду, в конце концов не захочет иметь с тобой никаких дел!

— Смерти ищешь? — пригрозил ему Мобэй-цзюнь.

В подобных обстоятельствах его слова не очень-то пугали, так что Шан Цинхуа продолжил:

— Вот именно, что не ищу. И потому я «посмею» не только уйти, но, представь себе, и кое-что ещё: этот горный лорд, прямо здесь и сейчас, поквитается с тобой за всякий раз, когда ты избивал его прежде!

— Ты!!!.. — в гневе выпалил Мобэй-цзюнь.

— И что — ты? — повторил за ним Шан Цинхуа. — Опять твоё «как ты смеешь»? Вот увидишь, ещё как посмею — и прямо сейчас! Давай!

Выпалив всё это, он закатал рукава и замахнулся кулаком, целя в смертельно бледное лицо Мобэй-цзюня. Тот вновь пронзил его ледяным взглядом, но Шан Цинхуа больше не боялся его — собравшись с духом, он вновь замахнулся.

Мобэй-цзюнь машинально отвернулся, почувствовав, как натянулась кожа лица.

Необычное ощущение — жжение и лёгкая боль, но вовсе не от ожидаемого им удара.

Шан Цинхуа двумя пальцами защипнул кожу его щеки, оттягивая её:

— Ну как, больно?!

Что и говорить, это чертовски отличалось от того, что на самом деле хотел сделать этот папочка — он и правда хотел избить Мобэй-цзюня, пользуясь его беспомощностью. Бац-бац — чтоб ему самому потом на себя взглянуть было стыдно!

Но нет, как ни посмотри… на это лицо у него попросту не поднималась рука!

— Ты — мертвец! — заявил Мобэй-цзюнь — из-за оттянутой щеки слова вышли смазанными.

— Надо же, угрожает даже в подобном положении — папочка готов признать, что в решимости тебе не откажешь!

Пальцами второй руки он ущипнул Мобэй-цзюня за другую щёку, потянув в стороны — затем, напротив, свёл руки, заставляя кожу морщиться у носа — теперь прежде благородные черты владыки демонов были обезображены [8] его плебейскими руками.

— Ну что, всё ещё не больно?

Мобэй-цзюнь не изменил своей гордой и несгибаемой натуре, храня молчание, однако даже натура ничего не могла поделать с физиологической реакцией тела — в уголках его глаз заблестели слёзы.

— Больно? Вот это правильно! — обрадовался Шан Цинхуа и выпустил щёки Мобэя из своих лапок [9]. — Когда ты непрестанно бил меня, мне было в десять раз больнее! Я всего-то лишь легонько ущипнул тебя за щёки — и что? Неженка!

Заслышав это «неженка», Мобэй-цзюнь побледнел от злости, на щеках проступили синеватые и красные отпечатки пальцев — вот уж воистину ошеломляющее зрелище.

Несмотря на то, что это, в свою очередь, совершённое под влиянием порыва преступление оказалось неожиданно бодрящим, Шан Цинхуа, тем не менее, не без оснований опасался, что Мобэй-цзюнь развеет его прах по ветру. Едва лицо владыки демонов вернулось в нормальное состояние, его выражение сказало Шан Цинхуа… сказало… В общем, едва взглянув на него, мужчина поспешно отряхнулся и сорвался было на бег, но его остановил повелительный окрик:

— Ни с места, если хочешь и дальше ходить своими ногами!

И Шан Цинхуа подчинился — чисто по привычке.

— Ваше Величество, на сей раз я и правда ухожу, — отозвался он, не отваживаясь обернуться.

— Замолчи и вернись немедленно! — велел Мобэй-цзюнь.

— Отныне не ищите меня, даже если будете гневаться, — бросил Шан Цинхуа, не обращая внимания на слова демона. — Ведь теперь я вернусь туда, где вы не сможете меня разыскать — не тратьте сил понапрасну. Так что прощайте, Ваше Величество.

— Если осмелишься уйти сейчас, впредь не показывайся мне на глаза! — проревел ему вслед Мобэй-цзюнь.

Шан Цинхуа не ответил.

Сделав ещё пару шагов, он бросил:

— И всё же я рад был встретить вас. Вы и впрямь куда красивее, чем мне представлялось!

В это мгновение его переполнял искромётный восторг — совсем как в тот самый момент, когда он описывал первое появление Мобэй-цзюня в новелле.

«Надо же я, похоже, проникся настоящими чувствами к персонажам, вышедшим из-под моего пера, — в смущении подумалось ему. — Однако мы расстаёмся — а с разлукой исчезнет и это неловкое чувство».

Теперь у Шан Цинхуа оставался лишь один вопрос: как бы решиться на эту самую «скорую разлуку»?

Не потому ли аж месяц спустя после того, как Система подгрузила то приложение, он всё ещё болтался в мире «Пути гордого бессмертного демона»?

За это время он не раз открывал то самое окно, задумчиво созерцая кнопки: красную [Да] и зелёную [Позже] — и в итоге выбирал правую, закрывая окно.

Позже, позже, всё время позже…

Шан Цинхуа валил всё на прокрастинацию, проклиная её почём зря.

Теперь же он не мог вернуться на хребет Цанцюн — чего доброго, горящий жаждой мести Мобэй-цзюнь из-за него осадит пик Аньдин. При этом половина сбережений Шан Цинхуа хранилась на его родном пике, другая же — в резиденции Мобэй-цзюня на северных рубежах Царства демонов. Хоть на протяжении этого месяца Шан Цинхуа, казалось бы, вёл вольную жизнь, не зная забот и печалей, при этом ему приходилось питаться ветром и укрываться росой [10], трясясь над каждым грошом — не будь он заклинателем, его было бы не отличить от обычного бродяги.

Проболтавшись так целый месяц, Шан Цинхуа наткнулся на некую странствующую по миру [11] парочку — учителя и ученика.

Осознав, кто они такие, он был вынужден протереть глаза, дабы убедиться, что это взаправду. Лишь полминуты спустя до него дошло, что молодой обладатель гордой осанки и изящных манер, облачённый в простую холщовую одежду, с бамбуковыми удочками на плече и большой плетёной корзиной для рыбы в руке — Ло Бинхэ; и ещё полминуты ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его учитель, который нёс в руках короб для еды, умудряясь сохранять при этом ауру возвышенного небожителя — не кто иной, как бессмертный мастер Шэнь, горный лорд Шэнь Цинцю.

«Подумать только, предаются тут любовным игрищам [12] по горам и лесам, изображая отшельников — бросив Мобэй-цзюня на произвол судьбы в Царстве демонов, из-за чего тот вынужден был взять с собой меня, заставив претерпеть все эти страдания!» — возмутился Шан Цинхуа.

Хоть от этой мысли у него в душе всколыхнулась волна возмущения, он, что и говорить, рад был видеть этих двоих — в особенности после того, как ему не удавалось толком поесть вот уже несколько дней кряду.

Вот только не надо брызгать слюной, вопрошая, на кой ляд вообще бессметному заклинателю пища — уж поверьте, он вдоволь хлебнул этого в разделе комментариев. В конце концов, он ведь не с пика Кусин, так с какой радости он должен изображать из себя аскета?

Однако, похоже, появление Шан Цинхуа нарушило пасторальную идиллию, из-за чего Ло Бинхэ бросал в его сторону отнюдь не ласковые взгляды. Под осуждающим взором учителя он был вынужден скрывать своё недовольство, и всё же, когда Шэнь Цинцю, обменявшись приветствиями с давним другом, пригласил его «пойти посидеть в доме», лицо Бин-гэ явственно потемнело.

Подвластные романтическому влечению, эти двое выстроили себе домик меж зелёных гор, близ изумрудных вод — оглядевшись, Шан Цинхуа не мог не признать, что они и впрямь свили себе весьма уютное гнёздышко.

— Неплохой у вас домик, — бросил он, присаживаясь на плетёный стул.

— Могло ли быть иначе, учитывая, кто его возвёл? — рассудил Шэнь Цинцю, обмахиваясь веером.

— Вы устроились куда как лучше, чем я, — нахально заявил Шан Цинхуа. — Я вот думаю: быть может, меня осенит свет щедрости Гуа-сюна [13], и я смогу ненадолго здесь задержаться, вкусив беззаботной жизни?

— Увы, ты не вовремя, — отозвался Шэнь Цинцю. — Мы собираемся трапезничать.

— Почему же не вовремя? — не сдавался Шан Цинхуа. — Как говорится, прийти вовремя лучше, чем прийти рано, так что, сдаётся мне, я зашёл очень даже удачно. Дайте-ка посмотрю, как у вас там с готовкой! — Едва договорив, он целеустремлённо двинулся в сторону, как он думал, кухни, а за занавесью…

…Обнаружился Ло Бинхэ в простой чёрной рубахе с закатанными рукавами — и с убийственно-суровым выражением лица. Как раз в этот момент он с молчаливой решимостью… месил тесто.

На его сосредоточенном лице виднелись два белых пятна от муки, она же повисла на ресницах. Ком теста он раскатывал с такой силой, словно это было не тесто, а грандиозный свиток, на котором начертана вся Поднебесная.

Нет-нет-нет-нет-нет…

Это зрелище чуть не заставило Шан Цинхуа замертво упасть от страха, наполнив его душу смятением.

И это любовно созданный им невероятно крутой герой, способный мановением руки подчинять целые народы, главный жеребец его новеллы Бин-гэ!

Месит тесто!

Делает лапшу [14]!

Лапшу-лапшу-лапшу… (тут его закоротило [15])

Вот уж воистину несказанное святотатство!

Тихо удалившись, Шан Цинхуа вновь уселся за стол и хотел было выпить чаю, чтобы прийти в чувство, но Шэнь Цинцю ловко перехватил чашку:

— Моя.

— У вас тут что, ещё одной чашки не найдётся? — бросил всё ещё трепещущий от страха Шан Цинхуа. — Дать её мне было бы очень любезно с вашей стороны.

— Сам знаешь, что никакой второй чашки быть не может. Так что эта — и его тоже. — С этими словами Шэнь Цинцю указал в сторону кухни.

Шан Цинхуа лишился дара речи.

— Так что, всё ещё хочешь попить из неё? Давай, если не боишься, — подначил его Шэнь Цинцю.

В ответ Шан Цинхуа подтолкнул ему чашку:

— Нет уж, почтенный [16], я не могу принять подобную любезность.

Пока Бин-гэ готовил, они ещё немного поболтали. Услышав о происшествии в ледяном дворце Мобэй-цзюня, Шэнь Цинцю с сомнением протянул:

— Правда? Так всё и было?

— А какой смысл мне врать тебе? — оскорбился Шан Цинхуа. — Что ты имел в виду под этим «так и было»? Речь шла о моём чувстве собственного достоинства – разумеется, я не настолько глуп, чтобы опуститься до этого!

— И то верно. — Поразмыслив, Шэнь Цинцю добавил: — Просто ты прежде не казался мне таким человеком.

— Это каким же? — не преминул переспросить Шан Цинхуа.

— Столь пекущемся о чувстве собственного достоинства, — добродушно бросил Шэнь Цинцю.

И то верно — Сян Тянь Да Фэйцзи отличался изрядной толстокожестью — чувству собственного достоинства он всегда предпочитал нечто более земное: волю к жизни и упорство, так что на него и впрямь было не похоже бежать от Мобэй-цзюня из-за каких-то там колотушек. В конце концов, он ведь терпел их в течение долгих лет — так с чего бы ему вдруг становиться столь щепетильным и чувствительным, что горечь проняла его аж до костей?

— Гуа-сюн, — сконфуженно пробормотал Шан Цинхуа, — порой я действительно готов поступиться моральными устоями ради сиюминутной выгоды [17] — иным путём мне не удалось бы занять пост лорда пика Аньдин — но с твоей стороны не очень-то хорошо относиться ко мне из-за этого предвзято.

— Отчего же — по-моему, высказанные тобой причины дают мне на это полное право, — как ни в чём не бывало парировал Шэнь Цинцю.

— Слушай, попробуй уделить мне хоть капельку понимания и сочувствия, ладно? — попросил Шан Цинхуа. — Как думаешь, Гуа-сюн, когда мне лучше всего вернуться в наш мир?

— А ты действительно хочешь туда вернуться? — ответил вопросом на вопрос Шэнь Цинцю. — Будешь стрелять из своего самолёта слишком часто — скоро ослепнешь [18]. Очнись — ты же просто ждёшь, чтобы кое-кто перед тобой извинился — а после этого связал тебя, отнёс домой и продолжил легонько избивать по три раза на дню — и только-то.

Едва он закончил, подошло время обеда — Ло Бинхэ внёс две дымящиеся плошки.

Белоснежная лапша в красном отваре была художественно приправлена мелко нарезанным молодым зелёным луком и аккуратно разложенными ровными ломтиками нежного мяса.

Но на сей раз Шан Цинхуа и не думал тянуть свои лапки к одной из плошек: ему не требовалось прямого указания Бин-гэ — хватило одного его походя брошенного взгляда, чтобы дать понять, что его доли здесь нет.

— Я же говорил — ты не вовремя, — вздохнул Шэнь Цинцю.

В конце концов, далеко не каждый достоин вкусить блюдо [19], приготовленное самим Бин-гэ. Не говоря ни слова, Шан Цинхуа сжался в уголке стола, с надеждой глядя на то, как эти двое, сидя напротив него, делят свои палочки для еды.

Наконец Шэнь Цинцю не выдержал. Еле сдерживая смех, он переложил кусочек мяса в плошку Ло Бинхэ, сочувственно пожурив его:

— Ну ладно, хватит его дразнить! Твой шишу сейчас переживает нелёгкие времена, так что сжалься над ним и прекрати издеваться.

Тотчас отправив этот кусочек мяса в рот, Ло Бинхэ, не поднимая головы, бросил:

— Там ещё в котле осталось.

Стоит ли говорить, что Шан Цинхуа тотчас ринулся на кухню, схватившись за поварёшку.

Мгновение спустя он со слезами на глазах шумно поглощал лапшу, впервые осознав, что всё-таки земляк-Огурец — самый близкий и верный его друг во всем этом мире.

Одним махом проглотив порцию этой восхитительной лапши, донельзя довольный этим Шан Цинхуа и не думал попроситься на ночлег.

Шутить изволите — ещё не хватало ему слушать, что вытворяет за стенкой Бин-гэ: не говоря уже о том, что поспать ему едва ли удастся, так на следующий день этот самый Бин-гэ, чего доброго, отчекрыжит ему уши, приправив ими новую порцию лапши.

Теперь он имел возможность воочию сравнить, что за жизнь, достойную небожителя, ведёт Шэнь Цинцю — и какое существование влачит он сам. Право слово, тут впору лопнуть от зависти. Где это видано, чтобы создатель этого мира, можно сказать, его Бог-Творец [20], удостоился в нём подобной участи! Позаботьтесь уже о писателе, имейте совесть!


Примечания переводчиков:

[1] Отнюдь не тот, что прежде — в оригинале 不可同日而语 (bù kě tóng rì ér yǔ) — в пер. с кит. «вещи, о которых нельзя говорить в один и тот же день», обр. в знач. «не имеющий сравнения».

[2] Посреди зала, будто так и надо — в оригинале 扑街 (pūjiē) — в пер. с кит. «упасть ничком на улице».

[3] Болезненно бьющееся сердце — в оригинале 心惊肉跳 (xīnjīng ròutiào) — в букв. пер. с кит. «на душе тревога, плоть трепещет», образно в значении «не находить себе места», «трепетать в предчувствии беды».

[4] Преисполнившись праведного возмущения — в оригинале 怒火中烧 (nù huǒ zhōng shāo) — в пер. с кит. «пламя гнева жжёт внутри», обр. в знач. «душа пылает гневом».

[5] Собака, которая, расхрабрившись, кусает хозяина 狗胆包天 (gǒudǎn-bāotiān) — кит. идиома, в обр. знач. — «дерзко творить беззакония; не знать удержу в наглости».

[6] Словно прорвало плотину — в оригинале 如长虹 (rú chánghóng) — в пер. с кит. «подобно радуге/арочному мосту».

[7] Главный 老子 (lǎozǐ) — «Лаоцзы», так молодые люди фамильярно говорят о самих себе, как, например, у нас «старик» — то бишь, разозлившись, Шан Цинхуа переходит на сленг, вещая что-то вроде «Я здесь пахан!»

[8] Обезображены — в оригинале 鸡犬不留 (jīquǎnbùliú) — в пер. с кит. «не оставить ни кур, ни собак», обр. в знач. «истребить всё живое, никого не оставить в живых».

[9] Лапки – в оригинале 爪子 (zhuǎzi) – в пер. с кит. «когти», «лапа» – пренебрежительно о человеческой руке.

[10] Питаться ветром и укрываться росой 风餐露宿 (fēngcān lùsù) — в пер. с кит. «питаться на ветру, спать на росе» образно о трудностях пути и жизни бедняка.

[11] Странствующую по миру — в оригинале 逍遥游山玩水 (xiāoyáo yóushān wánshuǐ) — в пер. с кит. 逍遥游 (xiāoyáoyóu) — «свободное развлекательное путешествие, счастливая прогулка», 游山玩水 (yóushān wánshuǐ) — «наслаждаться красотами природы, гулять за городом, путешествовать».

[12] Любовные игрища — в оригинале 风流快活 (fēng liú kuài huó) — в букв. пер. с кит. «радостная душевная склонность». Если поменять в этом выражении один иероглиф – 风流快乐 (fēngliú kuàilè) – то получится «наслаждаться сексом».

[13] Гуа-сюн — 瓜兄 (Guā-xiōng) — братец-Огурец.

[14] Лапша — в оригинале 拉面 (lāmiàn) — ламянь — «тянутая» лапша, рамэн, лагман, а также «разрезать тесто на полосы» (для лапши).

[15] Закоротило — в оригинале 无限循环 (wúxiàn xúnhuán) — замкнутый (бесконечный) круг.

[16] Почтенный — в оригинале 您老 (nínlǎo) — в букв. пер. с кит. «старый вы» — вежливое обращение.

[17] Сиюминутная выгода – в оригинале 票 (piào) – в пер. с кит. «билеты, купоны, избирательные голоса».

[18] Будешь стрелять из своего самолёта слишком часто — скоро ослепнешь — намёк на то, что на сленге Сян Тянь Да Фэйцзи означает занятия онанизмом, а согласно популярному заблуждению, возникшему в Англии в XIX веке, онанизм приводит к слепоте (британские учёные доказали :-D ).

[19] Блюдо — в оригинале 菜饭 (càifàn) — в пер. с кит. «овощи и рис», обр. в знач. «пища».

[20] Бог-Творец — в оригинале 卡密萨马 (kǎmìsàmǎ) — на китайский язык это не переводится никак, просто заимствование от японского kamisama 神様 — Бог.

Заключительный фрагмент