Рим под знаком Розы1 читатель тэги

Эта история про древнеримского сыщика Гордиана не входит в цикл «Рим под знаком Розы», она была написана Стивеном Сейлором для сборника:

Rogues / edited by George R. R. Martin and Gardner Dozois. - 2014.

***

– Что это за любопытные фрески на стенах? – спросил я. Служанка, симпатичная пышнотелая блондинка, только что поднесла мне третью чашу вина, благодаря которой эти картины становились всё более интересными.

Антипатр [2], мой попутчик, некогда бывший наставником, нахмурил свои белоснежные брови, наградив меня уничижительным взглядом, к которому я успел привыкнуть за время наших странствий. Хоть мне уже сравнялось девятнадцать, что, согласно римским законам, делало меня полноправным мужчиной, этот взгляд мигом отнимал у меня десяток лет, вновь заставляя чувствовать себя неразумным ребёнком.

– Гордиан! Неужто ты никогда не слышал историй о Фафхрде и Сером Мышелове [3]?

читать дальше– О сером чём?

– Мышелове.

– Я знаю, что такое мышь, – нахмурился я в ответ, – но что, чёрт возьми, за штука такая – мышелов?

– Так кличут египетскую домашнюю кошку, – со вздохом поведал мне Антипатр. – Создание, прославленное своими охотничьими навыками, в особенности в отношении грызунов. Так что мышелов – тот, кто ловит мышей.

– Что ж, ты же знаешь, мы в Риме кошек не держим, – ответил я, содрогнувшись от одной мысли об острых когтях и зловещих клыках этих созданий: мне доводилось встречать парочку на кораблях во время наших странствий. Видимо, капитаны с их помощью боролись с грызунами, однако я предпочитал держаться подальше от этих экзотических созданий. Как большинство римлян, я находил их отталкивающими, если не сказать устрашающими. Я слыхал о том, что египтяне на самом деле молились этим мохнатым бестиям, позволяя им разгуливать по улицам и даже селиться в домах; пусть мне ещё не доводилось бывать в Египте, одна мысль о том, что люди там живут бок о бок с кошками, сводило на нет всё желание его увидеть.

Разумеется, в конце концов мы с Антипатром должны были добраться и до Египта, ведь там находилась Великая Пирамида – старейшее и, сказывают, величайшее из Чудес света, а мы намеревались посетить все семь. Нынче мы только что покинули Родос, родину Колосса, и направлялись в Вавилон, чтобы увидеть прославленные Висячие Сады.

И вот, что называется, между двумя Чудесами света, мы оказались в портовом городе Тире, который и сам мог похвастать весьма древней и цветистой историей. Пожалуй, он был наиболее знаменит производящимся там красителем, получаемым из моллюска мурекса [4] – всякий уважающий себя властитель непременно жаждал облачиться в тирский пурпур. Так уж совпало, что в Тире родился Антипатр, так что этот визит стал для него возвращением на родину.

Мои мысли продолжали вольно бродить туда-сюда, пока я потягивал вино из третьей чаши; Антипатр опередил меня, приканчивая четвёртую. Подобная невоздержанность в выпивке была ему не свойственна – должно быть, он изменил своему обычному воздержанию по случаю возвращения в родной город: что может быть трогательнее, чем старый поэт, окружённый детскими воспоминаниями?

– Египет, кошки, мыши, пирамиды – о чём мы вообще толкуем? – не выдержал я. – Ах да – любопытные тут фрески…

Таверна носила название «Раковина мурекса», и, само собой, на внешней стене было намалёвано огромное изображение раковины, её же оттисками были украшены окружающие дверной проём керамические плитки. Внутри, однако, не было ни единого напоминания о мурексе, равно как на фресках стены ничто не говорило о тирском пурпуре. Вместо этого красующиеся на любой доступной плоскости картины повествовали о похождениях двух незнакомых мне героев. Один был куда выше и массивнее – мускулистый гигант с огненной бородой. Тот, что помельче, курносый, был облачён в серый плащ с остроконечным капюшоном. Оба были при мечах, и зачастую орудовали ими прямо на фреске с весьма разрушительными последствиями.

– Как, ты сказал, их звали?

– Фафхрд…

– Да, я и в первый раз расслышал, просто подумал, что ты прочищаешь горло.

– Очень смешно, Гордиан. Итак, повторяю: Фафхрд. Что и говорить, весьма экзотическое имя. Говорят, что он был настоящим гигантом, явившимся с севера, что простирается за Истрой и Дакией – да что там, за дикими землями Германии [5].

– Но ведь севернее Германии ничего нет, разве не так? – усомнился я.

– Во всяком случае, никто из тех, кого я знал, там не бывал. И всё же, говорят, что оттуда и прибыл Фафхрд.

– Фафхрд! Фафхрд! – я повторял это имя, покуда милостивый кивок Антипатра не дал понять, что я наконец-то сумел произнести его правильно. – А что со вторым? Которого ты назвал Серым Мышеловом?

– Похоже, он был местным мальчишкой, выросшим на улицах Тира. Более тёмный и щуплый чем его спутник, он тем не менее обращался с мечом ничуть не хуже него. Говорят, что эти двое воистину были лучшими мечниками своего времени.

– И когда же это было?

– Фафхрд и Серый Мышелов жили в Тире около ста лет назад. Мой дед однажды встретился с ними – если верить его словам, они были не только лучшими мечниками тех времён, но и на все времена.

– Смелое заявление. И почему же я никогда прежде о них не слышал?

– Полагаю, они в самом деле лучше всего известны в Тире, поскольку произвели неизгладимое впечатление на местных. А что до Тира, то лучше всего их помнят здесь, в стенах «Раковины мурекса», где они провели немало времени за пьянством и распутством…

– Похоже, это вонючее местечко и впрямь сделалось их святилищем! – рассмеялся я, рассматривая фрески.

– Лишь потому что ты, выросший в далёком Риме, никогда о них не слышал… – фыркнул Антипатр.

– Но, учитель, мы с тобой более года колесили по всему эллинскому миру – от Эфеса и Галикарнаса до Олимпии [6] и всех тех эгейских островов – и я что-то не припомню ни единого изображения или надписи, поминающей хоть кого-то из этих парней. Ни один из поэтов – включая тебя! – не прославил их подвиги. Быть может, этот Фафхрд и Серый Мышелов – просто персонажи местных преданий, известных лишь в Тире?

Ответное бурчание Антипатра вполне сошло бы за признание моей правоты, однако, даже будучи зелёным юнцом, я понимал, как дороги сердцу старика герои его юности, так что удержался от дальнейших сомнений в известности этих предположительно великих мечников.

– Забавную же парочку они составляют, – вместо этого бросил я. – По некоторым изображениям можно судить, что перед нами – бог и его слуга-гном, а на других их можно принять за карлика-мага и огромную человекообразную машину, повинующуюся его воле.

– Какая богатая фантазия, Гордиан, – кисло заметил Антипатр. Мы в молчании осушили наши чаши, и он подал знак служанке, чтобы принесла ещё вина.

– Так что же мы на самом деле видим на этой картине? – спросил я, силясь изобразить почтительность.

Некоторое время Антипатр продолжал дуться, глядя в сторону, однако в конце концов врождённые педагогические наклонности наряду со стремлением освежить детские впечатления взяли верх.

– Что ж, раз уж ты спросил… на этой картине мы видим стычку с сидонскими [7] контрабандистами; а здесь – их легендарную схватку с сицилийскими пиратами и спасение похищенной каппадокийской царевны. А эта фреска повествует о их встрече с кипрской торговкой рабами – ты только посмотри, что за грозная бабища! – а эта – о свидании, которое обернулось засадой. Здесь же идумейские бандиты вылетают из пустыни в поисках украденных из египетской гробницы бесценных сокровищ, которые никто никогда не видел…

– И всё же мы видим их здесь.

– Художественная вольность, Гордиан!

– А как насчёт этой? – Я указал на особо непристойную фреску над окном.

– А, здесь мы можем приобщиться к удовольствиям ночи, проведённой Фафхрдом и Серым Мышеловом в объятиях сластолюбивой Ладики Египетской [8], которая наутро послала отряд нубийских евнухов обезглавить их. Однако, как можешь видеть, наши герои спаслись, прихватив сундучок царевны из слоновой кости – в котором обнаружилась не только её потрясающая коллекция афродизиаков, но и та самая чаша, из которой испил цикуту Сократ…

– Потрясающе! – воскликнул я. – А на той стене сверху – похоже, эти изображения повествуют о деяниях совершенно иного рода.

– Какое тонкое наблюдение. Да, эти фрески повествуют о приключениях более мистического толка. Так, на этой мы видим, как наши два мечника советуются со странным демоном по имени Нингобл – он изображён здесь в виде пузатой фигуры в плаще, из-под тёмного капюшона которого высовываются семь глаз на извивающихся стебельках.

– Жуть какая!

– На поверку Нингобл Семиглазый оказался весьма дружелюбным демоном и мудрым советчиком. Именно он отправил наших героев в их величайшее путешествие – поход на восток, в дали за заснеженными пиками Ливанского хребта [9]. Некоторое время они следовали легендарным путём Ксенофонта и его Десяти тысяч [10]. Затем они углубились в вовсе непознанные земли и в конце концов прибыли в Затерянный город, а затем Замок туманной мглы, где и повстречались со своим главным противником, адептом воистину ужасающих магических сил. – Глаза Антипатра заблестели, будто он воочию переживал подвиги своих героев.

Я кивнул, продолжая изучать поражающие воображение фрески.

– А как насчёт вон той картины? Похоже, что там они сражаются в какой-то битве. Знаменитой?

– Ещё бы, ведь это – осада Тира Александром Македонским [11], во время которой они отважно обороняли город. Здесь ты можешь видеть, как Фафхрд, пополнив ряды защитников стен, сбрасывает огромные глыбы камня на корабли захватчиков, а Серый Мышелов изображён под водой в тот момент, когда он перепиливает якорные цепи. Вокруг них звенят мечи и свистят стрелы…

– Погоди-ка, учитель, разве ты не говорил, что эти двое жили в Тире сто лет назад?

– Да.

– Но разве осада Тира Александром не случилась сотней лет раньше? – Я позволил себе гордую улыбку, в кои-то веки припомнив что-то из уроков Антипатра.

– Да, это так, – кашлянул тот.

– Так как же они?..

– Говорю же тебе, художественная вольность! – не сдавался мой наставник. – Или… может, они и вправду участвовали в событиях, которые разделяет сотня лет.

Я всеми силами старался сдержать ухмылку.

– Не всё в этом мире так однозначно, как хотелось бы думать вам, завзятым прагматикам-римлянам, – наставительно заявил Антипатр. – Точно известно, что Фафхрд и Серый Мышелов были в Тире сто лет назад – ведь этот факт подтверждён моим собственным дедом, как и картинами, что у тебя перед глазами – но никому не ведомо, ни откуда они прибыли, ни куда ушли. Есть те, кто верит, что Фафхрд и Серый Мышелов явились к нам из земель, существующих вне нашего времени и пространства – царства магии, если тебе угодно; если это так, то вполне возможно, что они были здесь, в Тире, не только сто лет назад, но и за сотню лет до этого.

– Почему бы тогда им не появиться здесь на сотню лет позже? Что значит… что они и сейчас могут оказаться рядом с нами! – С этими словами я принялся нарочито вглядываться в прочих посетителей таверны, большинство которых отличались весьма потрёпанным видом. Несколько фигур в плащах вполне сошли бы за Серого Мышелова, однако ни одного рыжебородого гиганта в сфере обзора не наблюдалось.

Антипатр устремил на меня сердитый взгляд, и я тотчас устыдился того, что дразню своего старого наставника. Чтобы отвлечь его, я указал на те фрески, которые и сподвигли меня на эту дискуссию:

– А вот те два изображения кажутся мне наиболее занятными.

Антипатр приподнял мохнатую седую бровь:

– Те? И почему же? Опиши!

Заставлять ученика в подробностях описывать статую или изображение было обычным упражнением, к которому частенько прибегал мой наставник во время визитов в храмы и святилища – но прежде мне не доводилось заниматься этим в таверне.

– Что ж, учитель: каждая из этих картин делится на две части. В левой части первого изображения Фафхрд держит на коленях красивую девушку в платье времён возрождения Крита – грудь остаётся полностью обнажённой; однако на соседней панели у него на коленях сидит огромная свинья. Поскольку на ней тот же весьма откровенный наряд, что и на девушке, следует думать, что мы наблюдаем превращение девушки в свинью! А здесь, по другую сторону дверного проёма, Серый Мышелов милуется с другой симпатичной девушкой, однако на другой части она предстаёт огромным моллюском! Что же это за история такая, в которой герои утешаются со свиньями и моллюсками?! И почему столь непристойные картины удостоились таких почётных мест, где ни один посетитель таверны их не пропустит? Что за зрелище представляется глазам того, чья утроба полна вина, а голова – его паров!

– Эти фрески в особенности заслуживают внимания, – возразил Антипатр, – ведь они изображают события, которые состоялись прямо здесь, в «Раковине мурекса»!

– Должно быть, ты шутишь! Женщины превращались в свиней и моллюсков на этом самом месте?

– Это не подлежит сомнению, ведь мой дед был свидетелем этого происшествия.

– Не сомневаюсь, что был, но…

– Видишь ли, они стали жертвами заклятия – я имею в виду Фафхрда и Серого Мышелова. Каждая девушка, что им доводилось обнять, на их глазах превращалась в отвратительное создание. Чтобы избавиться именно от этого заклятия, они пустились в путь, чтобы сперва отыскать Нингобла Семиглазого, а затем, миновав множество опасностей и препятствий, добраться до Замка туманной мглы, где вступили в сражение с адептом. Однако начинается эта история именно здесь, в «Раковине моллюска», где одна из местных потаскушек обратилась в свинью. Адепт, наложивший это заклятие, был также родом из Тира – и как ты думаешь, как он обучился магии?

– Не имею ни малейшего понятия.

– С помощью частной библиотеки, хранящейся в этом городе – странных книг, которые их владелец именует Книгами тайного знания. Свитки из всевозможных времён и мест – к сокрытым в них секретам можно приобщиться лишь здесь. Ещё мальчиком я слышал, как о них шёпотом говорил мой дед, но, когда я спрашивал, можно ли их прочесть, он отвечал, что это слишком опасно, веля вместо этого уделять больше внимания моему Гомеру.

– И этот совет дал добрые плоды, ведь ты, как и Гомер, стал поэтом.

– Да, и при том знаменитым – можно сказать, величайшим в мире, – вздохнул Антипатр. Он обладал множеством неоспоримых достоинств, однако скромность явно не принадлежала к их числу. – Но насколько иным мог бы быть мой жизненный путь, если бы тогда, мальчиком, я получил доступ к Книгам тайного знания! В них заключена сила, неподвластная человеческому рассудку. Не та сила, что позволяет поэтам обрести власть над аудиторией, заставляя её смеяться или горевать – нет, я имею в виду силу магии, способную исказить самую ткань реальности по произволу адепта!

Мы уже встречались с проявлениями магии на своём пути – я поневоле вздрогнул, подумав о коринфской волшебнице, и поспешил запить это воспоминание добрым глотком из чаши.

Прикончив свою одновременно со мной, Антипатр заказал ещё вина. Прежде я никогда не видал его в столь необузданном расположении духа.

– А теперь, – продолжил он, – проведя целую жизнь на чужбине, я наконец-то вернулся в родной город, мудрее, чем был – и талантливее, и искушённее, позволю себе заметить. А также упорнее, так что не испытываю прежнего трепета.

– Трепета перед чем?

– Книгами тайного знания, разумеется! Неужто ты не понял, Гордиан? За ними-то мы сюда и прибыли.

– Я думал, что Тир – не более чем остановка на пути из Родоса в Вавилон, – нахмурился я. – Ну и, разумеется, твой родной город. Ясное дело, тебе не стоило упускать возможность предаться воспоминаниям…

– О нет, Гордиан, мы здесь с весьма необычной целью. Мы прибыли в город Фафхрда и Серого Мышелова, героев моего детства, чьими приключениями я грезил днями и ночами напролёт. Их величайшее начинание закончилось противостоянием с магическим искусством, почёрпнутым из Книг тайного знания – коим наконец овладею и я! Я уже предпринял несколько шагов к тому, чтобы заполучить их – в это же время завтра… а, вот и опять эта милая прислужница!

Я протянул ей опустевшую чашу – быть может, вино оказало своё действие, но она показалась мне ещё более фигуристой, чем прежде; её улыбка также казалась весьма завлекательной.

– В это же время завтра… что? – вопросил я, проглотив вино.

– Увидишь, – загадочно улыбнулся Антипатр. – Или, вернее, не увидишь! – При этом он разразился столь странным хохотом, что я поспешил вновь приникнуть к чаше.


***

На следующее утро я проснулся в комнатах, которые мы сняли на втором этаже «Раковины мурекса», мучимый чудовищным похмельем. Но куда хуже болезненной пульсации в голове были нотации Антипатра, на которого, похоже, вовсе не повлияло выпитое накануне.

– Подъём, подъём, Гордиан! Мы ведь в Тире – и должны извлечь из нашего краткого визита как можно больше!

– Краткого? – Я со стоном спрятал голову под подушкой. – Я думал, что мы на какое-то время задержимся здесь … в этой приятной, тихой комнате…

– Ха! Едва я осуществлю задуманное, мы сей же миг покинем Тир! Так давай же насладимся его достопримечательностями, пока есть такая возможность!

С этими словами он отобрал у меня подушку и практически выволок меня из кровати.

Час спустя, когда мой желудок наполнила кой-какая пища, а лёгкие – свежий воздух, я следом за Антипатром отправился обозревать город. Хоть Тир явно проигрывал в величии тем городам, что нам доводилось видеть раньше, он всё же являлся старейшим из виденных мною городов, где всё дышало историей. Не кто иной, как тирские мореходы первыми заплыли за Геркулесовы столбы (впрочем, они, по финикийской традиции, почитали этого героя как Мелькарта); отсюда родом была царица Дидона, основавшая Карфаген [12], который некогда осмелился бросить вызов Риму; и вот нет больше Карфагена, но Тир стоит как прежде, пусть завоевание Александром Македонским изменило его до неузнаваемости.

– Прибыв к городу на острове, Александр оставил после себя полуостров, – поведал Антипатр. По извилистым улочкам мы достигли высшей точки города, с которой наставник продемонстрировал мне массивную дамбу из земли и камня, некогда соединившую остров, на котором мы находились, с материком. – Александр осадил островной форт не только с моря, но и с суши, насыпав этот мол, по которому он мог подвести к городу мощные стенобитные орудия. Ему потребовалось семь месяцев, чтобы поставить Тир на колени – но в конце концов он преуспел, отметив своё завоевание вон там, в древнем Храме Мелькарта. С того времени Тир стал частью эллинского мира, коей является и поныне, то под господством Селевкидов, то под Птолемеями Египетскими. Однако сорок лет назад Тир сумел вернуть себе независимость, возобновив чеканку собственной монеты – знаменитого тирского сикля. Более того, он являет собой образец гордого и свободного города-государства – коим и останется, ежели избежит цепких когтей Рима. – Мне далеко не первый раз приходилось выслушивать от Антипатра подобные направленные против Рима суждения.

По столь же извилистым улочкам мы спустились в прибрежную часть города, где было куда оживлённее. Тир был благословлён двумя удобными гаванями природного происхождения – на севере и на юге города – и обе нынче были битком набиты судами. Верфи прямо-таки кишели суетливыми матросами и купцами, которые присматривали за разгружающими и загружающими товары на суда рабами. Здешние таверны ломились от посетителей (включая и «Раковину мурекса», расположенную неподалёку от северной гавани). В отдалении от набережной, на отгороженных участках мощёной площади, красильщики развешивали мокрую зелёную ткань: по словам Антипатра, солнечный свет обратит зелень в пурпур.

– Разве такое возможно? – поразился я. – Звучит как настоящая магия.

– В самом деле? Что ж, полагаю, так и есть. Однако мы ещё зайдём сюда позже, и ты сможешь убедиться в этом собственными глазами. – Затем он с улыбкой добавил: – Так или иначе, а кое-какую магию ты сегодня непременно увидишь!

– Учитель, о чём это ты? – искоса глянул на него я.

– Прошлой ночью, уложив тебя, я вернулся вниз и заключил договор с парнем, с которым собирался встретиться.

– С каким таким парнем?

– С тем, кто знает нынешнего владельца Книг тайного знания. И сегодня вечером мы встретимся с ним в «Раковине мурекса».

– И что тогда?

– Увидишь. Или не увидишь!

Хоть моя память была изрядно затуманена вином, я смутно припомнил, как Антипатр употребил похожий оборот прошлым вечером – мне оставалось лишь недоумевать, что же задумал мой старый наставник.

С этим мы продолжили осмотр города – поскольку он был невелик, мы без труда обошли его пешком. Из-за того, что земли здесь явно недоставало, тирские дома росли ввысь, так что теснящиеся в центральной части острова жилые дома достигали пяти-шести, а то и семи этажей в высоту – так что в целом Тир был даже выше Рима, из-за узкие улочки даже в полдень были темны. Все открытые солнцу площади занимали красильные мастерские, от которых шёл такой дух, подобного которому мне не доводилось встречать нигде в пределах города – видимо, подобную вонь испускали различные растворы и примеси, вовлечённые в процесс окрашивания.

Чтобы урвать хоть немного солнца и чистого воздуха, мы отправились прогуляться по дамбе Александра, однако Антипатр не пожелал дойти до самого материка. Я мог видеть, что на том берегу образовался внушительных размеров город, но наставник заверил меня, что в этих пригородных трущобах нет ровным счётом ничего примечательного, так что вместо этого мы направили наши стопы к Храму Мелькарта.

Затхлый воздух тёмного зала пах плесенью, однако там и вправду имелся вечный огонь (весьма похожий на священный очаг Весты в Риме), а также несколько заслуживающих внимания статуй и изображений бога, которого я знал под именем Геракла – наиболее почитаемого в Тире небожителя.

По дороге к «Раковине мурекса» мы действительно завернули на площадь, где развесили свои ткани красильщики – к моему изумлению, по мере высыхания зелень действительно обратилась в пурпур!

– И впрямь словно магия! – потрясённо прошептал я.

Антипатр лишь с улыбкой кивнул.


***

Тем вечером в небольшой отдельной комнатке «Раковины мурекса» мы отужинали салатом из осьминога и пальмовых листьев, а также рыбным рагу. Блюда подавала всё та же симпатичная блондинка что прислуживала нам накануне – как мне удалось узнать, её звали Галатея.

Я понял, зачем Антипатр приплатил за отдельную комнату, лишь когда в дверях появился незнакомец.

Тёмную тунику незнакомца стягивал широкий кожаный пояс, на котором крепились ножны кинжала с инкрустированной слоновой костью рукоятью, опоясанной лентой крохотных рубинов. Туника прикрывала колени, однако оставляла открытыми мускулистые загорелые плечи, перехваченные затейливыми браслетами из чеканного серебра. На шее поблёскивал жгут перепутанных цепочек, на которых болтались подвески из сердолика и лазури, а в ушах красовались столь толстые серебряные кольца, что они оттягивали мочки. Длинная нечёсаная грива была чёрной за исключением пары серебристых прядей, а челюсть покрывала трёхдневная щетина. По его словно выдубленному морщинистому лицу определить возраст было не так-то просто: я мог с уверенностью сказать лишь, что он был порядком старше меня и младше Антипатра.

Тот, только что покончив со своим рагу, вопросительно приподнял брови:

– Ты?..

– Моё имя – Кериний [13]. Полагаю, мы договорились о встрече.

Не отрывая от него глаз, Антипатр отодвинул миску, расчищая место на столе.

– Так и есть. Ты принёс?..

На плече мужчины висела сума, распухшая от кожаных цилиндров. Вынув один из них, он извлёк оттуда потрёпанный побуревший папирусный свиток.

– Похоже, он весьма стар, – предположил Антипатр.

– Воистину так, – подтвердил Кериний. – С подобными записями чем древнее, тем лучше. Чем моложе копия, тем больше вероятности, что в неё закрались ошибки, а это может быть… опасным, как, полагаю, вы и сами себе представляете. Малейшее отступление, и – пуф! – ваша голова обернётся кочаном капусты.

Антипатр разразился немного нервным смехом.

– Ты прав, ещё как представляю. Такой древний… и столь хрупкий.

– Я обращался с ним со всей осторожностью.

– Могу я его коснуться? – поинтересовался мой наставник.

– Можете. Но, пока вы его не приобрели, извольте обращаться с ним как с ценным предметом, коим он, безусловно, и является.

– Разумеется! – Антипатр нетерпеливо, но бережно принял свиток из рук Кериния, расправив его на столе – он был столь истрёпан, что не потребовалось никаких грузов, чтобы удерживать его в развёрнутом состоянии.

Поднявшись со стула, я заглянул через плечо наставника. Выписанные в какой-то старой манере и вдобавок сильно выцветшие греческие буквы оказались выше моего понимания, однако Антипатр, похоже, успешно разбирал их, водя пальцам по строкам и что-то бормоча под себе нос.

– Потрясающе! «Обращение мужчины в женщину»… «Убийство взглядом»… «Временная способность понимать речь птиц»… «Власть над чужими сновидениями»… «Оживление мёртвых»… Превосходно!

– Что это, учитель? – вопросил я, поднимая взгляд на Кериния. Тот так и застыл со сложенными на груди руками, с насмешливым видом наблюдая восторги Антипатра.

– Этот документ – реферат, или же содержание Книг тайного знания, – пояснил мой наставник. – Просто невообразимо! Если хотя бы половина этих заклятий работает…

– То подобная коллекция бесценна, – закончил за него Кериний и с усмешкой добавил: – При этом вы, полагаю, спросите: отчего же я так хочу избавиться от неё? – с этими словами он похлопал по набитой суме. – На самом деле, большая часть этих книг – обычный мусор, только и всего. Вы можете приготовить чародейское зелье точно по рецепту, соблюдая малейшие детали, но вместо второй головы заработаете лишь несварение. Однако скажите на милость: кому вообще может потребоваться вторая голова? – Отсмеявшись, он продолжил: – А некоторые из этих книг набиты отборной чепухой, как, например, вся эта муть про халдейских звездочётов [14] – даже если по звёздам и впрямь можно узнать будущее, кто, спрашивается, этого захочет? Жизнь и без того невероятно скучна, так что я предпочитаю сюрпризы. Что же до иудейских пословиц, то берите на свой страх и риск, – пожал плечами он.

– Создаётся впечатление, что ты основательно с ними ознакомился, – заметил Антипатр.

– Так и есть. Не судите обо мне по внешности. Я знаю, что люди обычно думают при взгляде на меня: завзятый пират; ведь кто ещё будет разгуливать, обвешанный такой горой побрякушек на тот случай, если придётся срочно заложить их, чтобы по-быстрому убраться из города? Однако мой отец был книжником в Александрийской библиотеке, так что я вырос в окружении свитков. Я мог наизусть читать Гесиода, прежде чем меня приучили к горшку – «То, словно мачеха, день, а другой раз — как мать, человеку» [15]. – Он вновь рассмеялся. – И, пусть с тех пор в моей жизни было немало крутых поворотов, уж поверьте, я знаю цену написанному слову.

– Так, говоришь, Книги тайного знания бесполезны? – разочарованно бросил Антипатр.

– Такого я не говорил, друг мой. – Вновь похлопав по суме, Кериний опустил взгляд на плотно уложенные цилиндры. – Иные из этих книг – и впрямь результат трудов истинного гения – дело лишь в том, чтобы отделить зёрна от плевел. Можете заняться этим методом проб и ошибок, но это, возможно, займёт всю вашу жизнь – и вдобавок укоротит её, если вы совершите ошибку.

– Ошибку?

Кериний кивнул.

– В этой книге немало любовных заклятий – и, сказать по правде, большинство людей готовы раскошелиться лишь ради них. Что до меня самого, то у меня никогда не было проблем с тем, чтобы выудить приглянувшуюся мне рыбку, но для многих, надо думать, это не так-то легко. Так вот, в этих свитках вы найдёте немало заклинаний, а также рецептов. Но если, скажем, какая-нибудь богатая жаба заплатит вам за любовное зелье, чтобы завоевать благосклонность прелестной девушки или юноши, на которых он положил глаз, то знайте, что работать-то оно работает – но при этом здорово ядовито. – Он присвистнул, раздувая щёки. – Вам никогда не встретить более разгневанного клиента, чем тот, что очутился в постели с трупом – пусть и прелестным – и почитает это вашей виной. Уж поверьте, я знаю, о чём говорю – ведь я сам побывал в подобном положении.

– Так ты пользовался этими книгами? – воскликнул Антипатр. – Проверял их?

– Кое-что пробовал, однако не посвятил этому всю свою жизнь, как следует сделать тому, кто хочет хорошенько разобраться во всём этом. Хотите правду? Не думаю, что это стоит затраченного времени. Мне волшба без надобности, я предпочитаю действовать прямо, если понимаете, о чём я. Если вижу то, чего мне хочется – попросту беру это, и всё тут. Мне ни к чему подчинять чужой разум или становиться невидимым.

– Невидимым? – прошептал Антипатр. – Неужто такая формула действительно существует? Тот, с кем я говорил вчерашним вечером, дал понять…

– Да, это был мой помощник. Ему кое-что известно об этих книгах, но немного.

– Но он и правда толковал о невидимости.

– О да. И поведал мне об особом интересе с вашей стороны именно к этой области, так что я взял на себя труд разыскать этот отрывок… – Кериний принялся рыться в суме, чертыхаясь из-за того, что искомое никак не попадалось под руку. – Постойте, вот же он!

С этими словами из особо потёртого кожаного цилиндра он извлёк столь же потрёпанный папирус.

– Можно мне взглянуть? – с дрожью в голосе спросил Антипатр.

– Только осторожно, он и без того разваливается на части. Видите – только вчера отломился уголок, когда я делал зелье по рецепту.

– Ты правда изготовил зелье невидимости?

– О да, и не впервой. Но, скажу я вам, это не так-то просто! Иные ингредиенты практически невозможно достать, и при этом их нужно смешать в точной пропорции. – Запустив руку на самое дно сумы, Кериний вытащил сосуд из тёмно-зелёного стекла с корковой пробкой.

– Что это? – спросил мой наставник.

– Оно самое, – с улыбкой поведал продавец. – Сварил его сам прошлой ночью.

– Но как?..

– Прочтите инструкцию, – кивнул он на свиток.

Антипатр тотчас принялся изучать папирус, читая вслух:

– Возьми левую лапу твари, именуемой хамелеоном…

– Обратите внимание, левую, – вмешался Кериний. – Переднюю или заднюю – без разницы, лишь бы не правую. Я как-то совершил подобную ошибку, и, поверьте, результат вам бы не понравился. Продолжайте.

– Добавь равную меру травы, именуемой хамелеоновой [16]… а это что такое?

– Растёт тут неподалёку, – пожал плечами мужчина. – И в Египте тоже.

Кивнув, Антипатр продолжил:

– Пропекай на жаровне, пока не побуреет, но не до черноты, затем измельчи в порошок и смешай с мазью из… – прочтя про себя, мой наставник кивнул: – Да, рецепт весьма незамысловат… Перелей в стеклянную тару.

– Непременно стеклянную, а не металлическую! – заметил Кериний. – При соприкосновении с любым металлом оно тотчас портится.

– А, буду знать, – бросил Антипатр, вновь углубившись в свиток. – Будучи закупоренным, зелье сохраняет свои свойства неограниченное время. Оно позволит испившему его бродить в толпе незамеченным. Сперва употреби лишь малую толику, затем понадобится увеличение дозы.

– И так придётся поглощать всё больше и больше, чтобы оно сработало, – кивнул Кериний. – Поскольку я употреблял его множество раз, для невидимости мне понадобилось бы выпить весь этот фиал, и при этом вы всё равно смогли бы разглядеть меня при ярком свете. Однако, раз вы никогда им не пользовались, вам хватит и пары капель на язык – на пару минут точно.

– Невообразимо! – поразился Антипатр. – Так ты говоришь, я могу его опробовать?

– Разумеется.

– Прямо здесь и сейчас?

– Почему бы нет? Но должен предупредить вас, что зелье может вызвать несколько странное чувство.

– Странное?

– Сродни головокружению. Одним словом, непривычное. Эдакая лёгкость в голове – но не как при опьянении. Это чувство может быть вам не по душе, но это та цена, которую приходится платить.

– А в остальном оно безопасно? – нахмурился Антипатр.

– Взгляните на меня, – Кериний распростёр руки. – Всё ещё жив, и всё моё при мне.

Взяв сосуд, Антипатр вытащил пробку и поднёс к носу, однако тотчас отстранился, затыкая фиал.

– Ну и запах! Редкостное зловоние.

– Я и не обещал, что он хорош на вкус, – ухмыльнулся Кериний.

– Учитель, – вмешался я, не в силах молчать. – Ты уверен, что хочешь это попробовать?

– На самом деле, Гордиан, я мечтаю об этом с самого детства – однако и подумать не мог, что мне правда представится такая возможность. – Мой наставник некоторое время молча созерцал сосуд и наконец решился: – Я сделаю это! А потом подождём, пока зелье окажет эффект, и ты, мальчик мой, скажешь, насколько хорошо оно работает.

– Нет, так не выйдет, – покачал головой Кериний. – Я имею в виду, в качестве проверки.

– Отчего же? – вопросил Антипатр.

– Ошибусь ли я, предположив, что вы странствуете вместе?

– Так и есть.

– И ваше путешествие было довольно долгим?

– Более года.

– При этом вы видитесь практически каждый день?

– Да.

– В таком случае ваш юный друг всё равно будет видеть вас, несмотря на зелье.

– Что ты такое говоришь?

– Это как-то связано с «лучами видимости» – в одном из этих томов объясняется механизм этого процесса. Не стану утверждать, будто всё понял, однако это что-то вроде отпечатка вещи, который вы продолжаете видеть, даже закрыв глаза. Глаза того, кто видит вас каждый день, настроены на ваши лучи видимости, и потому он продолжает видеть вас, даже когда не видят иные.

– Это накладывает весьма существенные ограничения на сферу применения этого зелья, – нахмурился Антипатр.

– Это значит, что мужчина не может, став невидимым, проскользнуть мимо своей жены – что правда, то правда, – пожал плечами Кериний. Однако тот же мужчина может пройти сквозь целую толпу незнакомцев – и ни единый из них его не приметит.

– Это значит, применив зелье, я могу выйти в общий зал таверны – и никто там меня не увидит? – задумчиво кивнул мой наставник.

– Верно.

– А как насчёт служанки Галатеи? – вмешался я. – Ведь она за последнюю пару дней не раз видела Антипатра.

– Этого недостаточно для того, чтобы приспособиться к его лучам видимости – тут нужны месяцы.

– Я готов! – Наставник потянулся за сосудом, чтобы вновь его откупорить, но Кериний перехватил его руку.

– Ещё рано. Сперва давайте удостоверимся, что мы пришли к соглашению. Вы принесли ту сумму, о которой говорилось?

Антипатр похлопал по спрятанному под туникой кошелю, произведя приглушённый звон, затем извлёк небольшой, но до отказа набитый мешочек.

– Всё здесь. Можешь пересчитать, коли хочешь.

– Так я и сделаю. Всё в тирских сиклях? Мне ни к чему иноземные монеты.

– Как и просил твой человек.

– Оставьте деньги на столе, – кивнул Кериний. – А я положу Книги тайного знания рядом с ними. – С этими словами он водрузил свою суму на стол. – Книги за звонкую монету – вот и вся сделка.

– Ясно, – ответил Антипатр. – Что ж, покончим с этим.

Я прежде никогда не видел своего учителя в подобном нетерпении. Он на моих глазах откупорил сосуд, аккуратно нанёс пару капель бурой маслянистой вязкой жидкости на тыльную сторону ладони и наконец коснулся их языком.

– Вот так? – спросил он, бросив взгляд на Кериния.

– Да, этого должно хватить. Нужно подождать пару минут, прежде чем вы ощутите эффект. Можете пока посмотреть книги, а я займусь подсчётом денег.

Антипатр тут же принялся рыться в суме. К каждому из кожаных цилиндров крепился ярлык, на котором значилось название или автор хранящегося в нём свитка. Кериней тем временем развязал кошель и, высыпав его содержимое на стол, принялся раскладывать монеты кучками. Я поневоле ахнул при виде того, сколько серебра собирается отвалить мой наставник – откуда у него вообще столько?

В ответ на мою реакцию Кериний поднёс одну из монет к лампе.

– Серебряный тирский сикль – есть ли на свете что-нибудь прекраснее? На одной стороне – прекрасный профиль Мелькарта, а на другой – гордый орёл, сжимающий в когтях пальмовую ветвь. Кому нужна эта затхлая кипа книг, если взамен он может получить вот это? Но, само собой, каждому своё, так что, если вы считаете, что моя скромная коллекция того стоит, то я буду счастлив совершить с вами сделку.

Внезапно Антипатр уронил кожаный цилиндр, который держал в руках, и резко выпрямился.

– Да, эффект начинает сказываться, – взглянув на него, кивнул Кериний. – Ваши очертания уже слегка нечёткие…

– Да, я чувствую, – прошептал мой наставник. – Ощущение тепла – не назвал бы его неприятным, но определённо необычное…

– Не вижу никаких изменений, – прищурился я.

– И не увидишь, юноша, – отозвался Кериний. – Как я и говорил. Во имя Мелькарта, ты бы видел, как он растворяется на глазах! Это всякий раз поражает…

– Это уже случилось? – спросил Антипатр, поднимаясь со стула. – Я невидим? – С этими словами он двинулся к двери.

Кериний не сводил взгляда с того места, где он только что сидел.

– Можете прогуляться в общий зал – увидите, как отреагируют остальные. Но помните, что эффект продлится лишь несколько минут!

Когда мой учитель открыл дверь, чтобы выйти, Кериний вздрогнул, выругавшись под нос.

– Я думал, что меня не подловить, но, право, невидимые люди заставляют подскакивать от неожиданности, – рассмеялся он, качая головой.

– Пожалуй, схожу с ним, – бросил я, также поднимаясь с места.

Однако мужчина жестом велел мне вернуться:

– Не мешай старику развлекаться.

Окинув взглядом высящиеся на столе столбики серебряных монет и цилиндры со свитками, я решил, что мне и впрямь не стоит отлучаться. Из этой комнаты было три выхода: один – в общий зал, второй – на кухню, а куда вёл последний, я и сам не знал; в самом деле, если оставить Кериния без присмотра, что помешает ему скрыться с деньгами и книгами?

Подняв одну из монет, он присвистнул:

– Ты только погляди: безносый Мелькарт!

– О чём это ты?

– Такие монеты крайне редки, о мой юный друг. В какой-то момент от формы явно что-то откололось – и как результат получились монеты, на которых Мелькарту недостаёт носа. Обнаружив это, форму, разумеется, заменили, потому такие образчики нечасто встретишь.

– Они ценны?

– Не более, чем любой другой сикль того же веса, – фыркнул Кериний. – Если уж на то пошло, они считаются менее ценными: кому, спрашивается, нужен безносый Мелькарт в кошеле?

Пока он забавлялся с монетами, восторгаясь ими не меньше, чем мальчик – игрушечными солдатиками, я присмотрелся к так называемым Книгам тайного знания. Мне под руку попался свиток, в котором объяснялось, как превратить мужчину в женщину – и наоборот. С подобной магией я был знаком не понаслышке, поскольку видел подобное превращение в священном источнике Салмакиды [17] в Галикарнасе. Погрузившись в текст, я искал в нём упоминание Салмакиды, так что не сразу заметил, что Кериний склонился ко мне, почти касаясь своим носом моего, и читает текст вверх ногами.

– Хотел бы превратиться в девушку? – вкрадчиво улыбнулся он. – Возможно, лишь на одну ночь?

– Уж всяко не с таким, как ты, – сообщил я, прочистив горло.

– Ну-ну, юный римлянин, – рассмеялся он. – Ты ведь римлянин, верно? Этот акцент ни с чем не спутаешь. И что же ты имеешь против таких, как я? Я – всего лишь честный парень, собирающийся заключить честную сделку.

– То-то оно и видно. И как же, позволь спросить, к тебе попали эти Книги тайного знания?

– А вот это не твоего ума дело – однако могу заверить тебя, что они подлинные. Неужто ты думаешь, что я попытаюсь одурачить человека столь недюжинного ума, как твой спутник? Он куда старше и мудрее тебя, мой юный друг, и всё же, как видишь, доверяет мне.

Я устремил на него гневный взгляд, силясь придумать достойный ответ, но тут сам вздрогнул, потому что дверь вновь отворилась, впустив лучащегося улыбкой Антипатра.

При этом звуке Кериний также обернулся к двери. Пару мгновений он невидящим взглядом глазел на пустой проём, затем прищурился:

– А, вижу, заклятие начитает выветриваться – я смутно вижу ваши очертания. Как прошёл опыт?

– Невероятно! – провозгласил Антипатр. – Я был совершенно невидим – меня не заметила ни одна живая душа. От этого я почувствовал некую тягу… к озорству, так что не удержался от того, чтобы подшутить над парочкой посетителей.

– Как именно подшутить? – спросил я, возмущённый одной мыслью, что мой почтенный наставник вёл себя словно какой-то мальчишка.

– Это не имеет значения, Гордиан. – Антипатр расправил плечи, словно сбрасывая с них накатившее на него мальчишество. – Главное – что эта формула работает. Возможности применения этого зелья просто поражают воображение! Скажем, с военной целью или для шпионажа – с его помощью можно войти в историю!

– Но, учитель, неужто ты забыл о примере Икара? Если бы люди были созданы для полёта, боги дали бы нам крылья. А если бы нам предназначалась невидимость…

– Ты должен опробовать его сам! – заявил Антипатр, протягивая мне фиал.

– Что?

– Да-да, попробуй, – согласился Кериний.

Некоторое время я молча созерцал сосуд, затем всё-таки забрал его у наставника, вынул пробку и понюхал – как и говорил Антипатр, зловоние было знатное.

– Давай, – поторопил меня тот. – Пара капель на тыльную сторону кисти.

– Ты молод и силён, – склонил голову Кериний. – Тебе может потребоваться на каплю больше.

Сделав глубокий вдох, я осторожно отмерил три капли мази и, помедлив в нерешительности, слизал её – вкус был просто ужасающим.

Спустя довольно долгое время двое мужчин молча созерцали меня. Наконец я тоже начал ощущать то самое тёплое чувство, что, зародившись в солнечном сплетении, быстро разлилось по груди и конечностям. В голове появилась непривычная лёгкость, а комнату словно бы окутало лёгкое свечение.

– А, уже начинает действовать, – кивнул Кериний.

– Не замечаю никаких перемен, – насупил брови Антипатр.

– И не должны – я же объяснил. Как себя чувствует юный римлянин?

– Странно… – сглотнул я. – Но не так чтобы в плохом смысле. – Взглянув на руку, на которую нанёс капли, я заметил: – Я по-прежнему себя вижу.

– Разумеется, видишь, – подтвердил Кериний. – Лучи видимости, как я и говорил. Ты ведь видишь себя каждый день – так что собственная невидимость на тебя не действует.

Осторожно поднявшись на ноги, я прошёл в другой конец комнаты, а он всё продолжал смотреть туда, где я только что находился.

– Опробуй его! – шепнул Антипатр. – Ступай в общий зал – и сам увидишь, что будет! Я схожу с тобой.

– Нет, учитель, останься здесь. – Я красноречиво указал взглядом на деньги и суму с книгами, а затем – на Кериния, которому по-прежнему не доверял ни на грош.

– Хорошо. – Мой наставник охотно опустился обратно на стул, принявшись возиться с цилиндрами.

Итак, находясь под слегка дурманящим воздействием зелья, я двинулся в общий зал. Там собралось около дюжины посетителей, занятых азартной игрой или выпивкой. Я прошёл зал из конца в конец, ступая как можно тише – разумеется, никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Тогда я решился на пару незамысловатых экспериментов: например, хлопал в ладоши прямо перед лицом незнакомого пьянчуги, чтобы увидеть, как он в изумлении отпрянет.

Мимо прошла Галатея с кувшином вина. Шагая рядом с ней, я вволю налюбовался её миловидным лицом, золотистыми волосами и верхней частью грудей, соблазнительно обрамлённых широким воротом платья. Вот бы сейчас очутиться в прошлом столетии, в дни Фафхрда и Серого Мышелова, когда в моде были платья критского возрождения, оставляющие груди полностью обнажёнными!

Следуя за ней по пятам, я был свидетелем того, как она беззастенчиво флиртует с каждым встречным. Ощутив укол совершенно иррациональной ревности, я, поддавшись порыву, приблизил губы вплотную к её уху, шепнув:

– Бу!

Бедная девушка так вздрогнула, что залила вином весь перед платья – пара капель брызнула на груди. При виде подобной неуклюжести мужчины разразились смехом и пьяными выкриками.

– Эй, Галатея, – воскликнул один из них, – поди сюда, дай слизать с тебя вино!

Она вспыхнула, явно смущённая собственной неловкостью, и поспешила прочь по узкому коридору – я за ней, и успел проскочить, едва избежав удара дверью.

Захламлённая комнатушка без окон освещалась единственной тусклой лампой. Это явно была спальня служанки – здесь стояла узкая кровать, стул, а также открытый сундук, набитый одеждой и прочим скарбом. Пока я в неподвижности осматривался, Галатея стянула залитое вином платье через голову и предстала передо мной полностью обнажённой.

Надо сказать, мне давненько не доводилось видеть голой женщины. Когда мы коротали зимние месяцы на Родосе, я наслаждался весьма интимной дружбой с галлом Виндовиксом – но ведь это не одно и то же. Не боясь быть застуканным, я глазел в своё удовольствие. Девушка так и эдак крутилась в янтарном свете лампы, так что я успел рассмотреть её со всех углов. Галатея была подобна статуе Венеры, наделённая её гладкими белоснежными руками и ногами, соблазнительными бёдрами и ягодицами и грудями, которые то и дело меняли форму, когда она нагибалась, поворачивалась и вновь распрямлялась – и каждая была ещё искусительнее предыдущей. Когда она наконец извлекла из сундука новое платье, я не смог сдержать разочарованного стона.

Галатея мигом обернулась, уставившись прямиком туда, где стоял я.

– Кто здесь?

Я затаил дыхание.

Девушка нахмурилась, но вскоре вновь занялась своим делом: встав спиной ко мне, натянула новое платье через голову. Однако когда она вновь повернулась к двери, должно быть, зелье невидимости начало выветриваться, поскольку она мигом отпрянула, вскинув руки в защитном жесте.

– Что ты?.. Как ты?.. – похоже, она не находила слов, как и любая девушка, в закрытой комнате которой внезапно из ниоткуда материализовался мужчина.

Я также на мгновение утратил дар речи.

– Боюсь, ты пролила вино из-за меня, – наконец выдавил я.

– Не глупи, – нахмурилась она. – Я попросту допустила неосторожность, вот и всё. Но откуда ты, спрашивается, взялся?

– А это имеет значение?

– Ах да, теперь я тебя узнала, – нехотя улыбнулась Галатея. – Ты – тот самый римлянин, что путешествует со стариком. Я… сперва тебя не приметила. Должно быть, это из-за сумерек. И всё равно… как ты?..

– Сожалею, что ты облилась вином, – повторил я.

– Платье безвозвратно испорчено, – горестно вздохнула она.

– Я куплю тебе новое.

– Это будет очень мило с твоей стороны. Однако мне пора возвращаться к работе, а то эти выпивохи заберутся за прилавок и начнут обслуживать себя сами. – С этими словами она двинулась к двери, проскользнув вплотную ко мне, так что мы соприкоснулись грудью. Мне показалось, что она догадывается, какой эффект на меня оказало это краткое касание, ведь, на мгновение опустив взгляд, она послала мне понимающую улыбку и коснулась моих губ в мимолётном поцелуе, прежде чем открыть дверь и оставить меня в одиночестве в этой крохотной комнатушке.

К тому времени как я возвратился в отдельную комнату, Антипатр и Кериний уже скрепили свой договор: монеты исчезли со стола, а полная свитков сума покоилась на полу у ног моего наставника.

– Как впечатления? – спросил Кериний.

– Ну как, Гордиан, удалось тебе пошалить? – вторил ему Антипатр.

Должно быть, я покраснел, ведь мой учитель рассмеялся, качая головой. – Во имя Геркулеса, полагаю удалось на славу.

Казалось, Кериний тоже забавляется вовсю – воспользовавшись моим замешательством, он наградил меня шлепком по заду. Пара слов на прощание – и он исчез вместе с сиклями, оставив нам книги.


***

Антипатр засиделся за изучением своих новых приобретений хорошо за полночь, периодически заправляя лампы свежим маслом, когда они выгорали. Он то и дело принимался бормотать себе под нос, порой перемежая это восторженными восклицаниями: «Ты только представь себе!» или «Поразительно! Неужто это возможно?»

Я же, лёжа на узкой кровати в одной набедренной повязке под простынёй, не мог думать ни о чём, кроме Галатеи. В открытое окно проникали обычные звуки набережной – умиротворяющий плеск волн о пирс, поскрипывание корпусов кораблей – однако даже они были не в силах меня успокоить. Несмотря на плотно смеженные веки, сон не шёл. Внезапно меня посетила одна идея.

– Учитель, а где тот сосуд?

– Какой?

– С зельем.

– Здесь, в суме со свитками. А тебе зачем?

– Да так.

Оторвавшись от разложенного на коленях свитка, наставник наградил меня косым взглядом.

– У тебя есть какая-то надобность в невидимости среди ночи?

– Разумеется, нет!

Недоверчиво хмыкнув, Антипатр вновь углубился в чтение.

Я же продолжал ворочаться, безрезультатно ожидая прихода сна.

В моём воображении Галатея представала спящей в чём мать родила – не прикрытая даже простынёй; как я не старался отвлечься, ничего другое в голову не шло.

В какой-то момент в комнате потемнело – масло выгорело, но вместо того, чтобы пополнить его, Антипатр кивнул, его хватка разжалась и лежащий на коленях свиток развернулся, распластавшись до самого пола; комнату наполнило похрапывание моего наставника.

Бесшумно поднявшись с кровати, я начал было натягивать тунику – но затем сообразил, что она мне без надобности: даже в набедренной повязке нужды не было, ведь зачем невидимке одежда? С щекочущим нервы трепетом, который лишь девятнадцатилетний юноша может ощутить, просто раздевшись догола, я стянул набедренную повязку, наслаждаясь дыханием прохладного бриза из окна.

Осторожно отыскав фиал, я откупорил его, проглотил несколько капель и пару мгновений спустя уже ощутил эффект.

Внизу было тихо: общий зал закрыли на ночь. Осторожно пробираясь в темноте, я направился к узкому коридору в комнатку Галатеи.

Дверь была не заперта. Очень тихо отодвинув засов, я отворил её и зашёл.

Стоящая на сундуке маленькая лампа еле светила. По крайней мере в одном моё воображение подвело меня: Галатея спала, накрывшись простынёй, так что, слегка наклонив лампу, я узрел не завлекательное сияние плоти в янтарном свете, а беспорядочный ландшафт из складок льна, меж которыми залегли тени.

Рядом с лампой блеснуло кое-что иное: серебряная монета. Привлечённый её сверканием, я склонился над сундуком, чтобы рассмотреть поближе.

Это был тирский сикль – да не простой: у оттеснённого на ней Мелькарта отсутствовал нос.

Каковы шансы, что мне за один день попались аж две столь редкие монеты?

Присмотревшись получше, я проникся уверенностью, что это была та самая монета, которую продемонстрировал мне Кериний. Как же она попала к Галатее – разве что сам продавец книг отдал монету ей? И с чего бы ему отдавать столь ценную монету простой подавальщице – разве что она оказала ему услуги, выходящие за рамки обычных?

И сколько же ещё посетителей таверны этим вечером удостоились подобного вознаграждения за разыгранное ими безупречное представление? Даже если Кериний вручил по монете каждому из них, у него осталось предостаточно.

До меня донёсся сонный вздох – обернувшись, я воззрился на изножье кровати. Внезапно разозлившись на то, что меня выставили идиотом, я схватился за ближайший ко мне угол простыни и одним движением сдёрнул её с кровати.

В одном я таки не ошибся: Галатея действительно спала голой. Игра тёплых отблесков огня на её разметавшемся теле тотчас вызвала во мне вспышку желания несмотря на обуявший меня гнев.

Однако она была не одна.

Рядом с ней возлежал столь же обнажённый Кериний. Оба зашевелились, сонно нащупывая простыню, которой их столь грубо лишили.

Меня тотчас посетила иная мысль: быть может, мужчина отдал ей сикль в уплату за удовольствия этой ночи, а вовсе не за подыгрывание двум странствующим простакам, вообразившим себя невидимыми? Если это так, то моя обида несправедлива, и зелье действительно сработало – в этом случае они не видели, как я стою перед ними совершенно голый.

Мгновением позже эта иллюзия была безжалостно рассеяна самим Керинием: осоловевший от вина и прочих удовольствий, он перекатился на сторону постели, отодвинувшись от Галатеи, и похлопал по освободившемуся месту:

– Быть может, присоединишься к нам, стойкий римлянин? Мы могли бы воспроизвести любовное приключение Фафхрда и Серого Мышелова с царевной Ладикой!

Галатея рассмеялась и, глядя на меня из-под полуопущенных век, послала мне сонную улыбку, а затем также похлопала по пустому месту на кровати.

Итак, они оба всё же меня видели.


***

– Но, учитель, почему бы тебе не обратиться с жалобой к властям? – недоумевал я. – Или в Тире нет магистратов? Вызови мерзавца в суд и потребуй, чтобы он вернул деньги в обмен на свой бесполезный хлам!

В окно уже сочились рассветные лучи, когда я разбудил Антипатра, чтобы поведать ему о своём открытии. Теперь же косые лучи солнца осветили корабельные мачты – а мы всё ещё спорили.

– Нет-нет, Гордиан, я не стану этого делать. Деньги теперь по правду принадлежат ему, а книги – мне, вот и конец истории.

– Но ведь это неправильно, – не унимался я. – Он обвёл тебя вокруг пальца. Выставил дураками нас обоих.

– Разве подобает ученику величать своего старого учителя подобным образом? – приподнял седую бровь Антипатр.

– Я вовсе не это имел в виду, и ты это знаешь. – Я принялся мерить шагами комнату. – Стоит мне подумать об этом, как я весь горю.

– Подумать о чём?

– Как они все смеялись над нами за нашими спинами. Полный зал посетителей, которым Кериний заплатил за то, чтобы они поддержали его обман. Полагая, что это мы подшучиваем над ними, незримо бродя среди них, мы сами превратились в посмешище! Потому что всё это время они отлично нас видели!

– Учти, какое мастерство потребно, чтобы разыграть подобное представление, – задумчиво бросил Антипатр. – Поразительно, что ни один из них не допустил ни смешка.

– Что ж, полагаю, сейчас-то они надрывают животики в своё удовольствие. И будут гоготать всякий раз, пересказывая эту историю. При одной мысли об этом…

– Тогда вот тебе мой совет, Гордиан: просто не думай об этом, и всё тут.

Я резко втянул воздух.

– Если бы я только мог отобрать деньги у этого Кериния, я бы так и сделал. Однако при мне нет никакого оружия… – Тот факт, что при встрече с этим мошенником на мне даже клочка одежды не было, не то что оружия, я предпочёл перед моим старым наставником не озвучивать – как и прочие детали моих ночных похождений.

– Однако он не похищал этих денег, Гордиан; скажи на милость, что за закон он нарушил?

– Он ввёл тебя в заблуждение!

– Что до зелья, то это правда – однако же я заплатил ему не за зелье, а за Книги тайного знания.

– И что же заставляет тебя думать, что это не такая же подделка, как и зелье? Всё это никчёмная фальшивка, не стоящая ломаного гроша…

– То, что прошлой ночью у меня был шанс присмотреться к ним как следует. У меня не осталось ни малейших сомнений: это те самые Книги тайного знания, о коих повествуют легенды про Фафхрда и Серого Мышелова.

– Но то зелье невидимости – сущее шарлатанство; за исключением того, что мы почувствовали лёгкое головокружение, оно не оказало ни малейшего эффекта!

– Да, это верно, что в этом фиале нет никакого проку; однако это само по себе не значит, что сам рецепт бесполезен. Быть может, в этом следует винить Кериния, а не свиток: возможно, этот парень попросту поленился отыскать правильные ингредиенты, чтобы сделать приличное зелье. К слову, полагаю, что он заблуждался в отношении так называемой хамелеоновой травы: подозреваю, это растение тут вовсе не произрастает – и, пожалуй, мне потребуется произвести дополнительные исследования, чтобы установить, о какой именно траве здесь говорится.

– Но, учитель, отчего ты полагаешь, будто эти Книги тайного знания не столь же лживы, как и человек, что их продал?

Казалось, на мгновение Антипатр опешил от подобной дерзости, затем наградил меня суровым взглядом:

– Я верю в Книги тайного знания, Гордиан, поскольку верю легендам, которые подтверждают, что содержащаяся в них магия подлинная – вот только нужно верно интерпретировать эти знания.

Я сделал глубокий вдох. В самом деле, какой смысл спорить с человеком, вера которого в легенды его детства столь крепка?

– Итак, Гордиан, где же сейчас наш друг Кериний?

– Покинул таверну с первыми лучами солнца, прихватив с собой свою разбойничью добычу. Но мы всё ещё могли бы его выследить…

– Нет, нет и нет! – бескомпромиссно заявил Антипатр. – Я рад, что тебе довелось встретиться с ним и выпытать у него правду насчёт этого бесполезного зелья, но, надеюсь, никто из вас при этом не пострадал? Дело ведь не дошло до рукоприкладства?

– Нет, нет, никакого насилия и рукоприкладства… подобного рода.

На это мой учитель ответил озадаченным взглядом, но выпытывать не стал.

– Сожалею, что ты испытал подобное разочарование, проникнув в комнату девушки: не только узнал, что она приняла участие в этом обмане, но и обнаружил её в объятиях другого мужчины. Увы! Он прежде тебя сорвал сладкий плод. Я полагаю, этот Кериний тут же обратился в бегство, едва ты вытянул из него правду?

– Не совсем, – признался я, переминаясь с ноги на ногу.

– А, значит, вырвав у него признание, ты так и оставил его там, в постели с девушкой?

– Нет, они на моих глазах оделись и ушли. В конечном итоге.

– Не знаю точно, когда я уснул, – нахмурился Антипатр, – но я полагал, что ты направился в комнату девушки перед рассветом, а затем быстро вернулся – при первых лучах солнца. Или… ты ушёл раньше? Столько же времени вы трое находились в той комнате – и что задержало тебя там? – Видя, как я смущённо ёрзаю на месте, наставник приподнял бровь: – Что ж, это не столь важно. Полагаю, это нимало меня не касается. Равно как то, за какую сумму я приобрёл эти книги, не касается тебя. Верно, Гордиан?

После весьма продолжительной паузы я кивнул:

– Верно.

– В таком случае, не станем больше поминать эту историю.

В тот день мы наняли небольшой караван мулов, подготовившись к очередному этапу нашего путешествия – и день спустя покинули Тир, направляясь в Вавилон.

Пока мулы несли нас по разбитой дороге к Ливанскому хребту, мы оба не выходили из молчаливых раздумий. Я недоумевал, как такой человек, как Антипатр, обычно столь мудрый, мог позволить одурачить себя столь отпетому мошеннику как Кериний? И почему он так убеждён в ценности этих Книг тайного знания, которые оказались совершенно бесполезными? Должно быть, возвращение в родной город порядком ослабило его бдительность, – наконец рассудил я. Полузабытые мечты о героях детства пробудили наивное дитя и в нём самом, пустив прахом весь нажитый годами нелёгкий жизненный опыт.

Что же до того, с какой лёгкостью я сам стал жертвой обмана, то тут я могу сказать в свою защиту лишь, что в свои девятнадцать лет я весьма легко поддавался внушению – тем паче вдали от дома, посреди долгого путешествия. Новые места и новые люди не уставали меня поражать – и сам я тоже подчас себе дивился.

Наконец Антипатр первым нарушил молчание:

– В первый вечер, что мы провели в «Раковине мурекса», ты, Гордиан, заметил, что на протяжении наших странствий тебе нигде не доводилось слышать о Фафхрде и Сером Мышелове – и спросил, как такое возможно. Я подверг этот вопрос должному рассмотрению: в самом деле, как могло случиться, что две столь выдающиеся фигуры избегли внимания не только хронистов и историков, но и философов, поэтов и жрецов? Полагаю, это могло быть связано с их, прямо скажем, сомнительной репутацией. Пожалуй, они были слишком свободолюбивы, чтобы служить какому-либо одному городу, тем самым став частью его эпоса. К тому же, они чересчур часто связывались с демонами и магами, чтобы привлечь внимание трезвомыслящего философа, а их неуловимость отнюдь не импонирует степенному историку. В конце концов, они ведь были отпетыми мошенниками, а им подобным нет места в анналах царей, полубогов и героев. Увы, возможно, их подвигам не суждено быть воспетыми ни единым поэтом!

Какое-то время мы оба молчали, поскольку дорога сделалась круче и мулы едва тащились.

– Я тут подумал…

– О чём же, Гордиан?

– Как ты считаешь, быть может, однажды поэт напишет о наших приключениях, учитель?

– Увы, сомневаюсь, что проживу так долго, – горестно улыбнулся Антипатр. Как всегда при слове «поэт», он подумал исключительно о собственной персоне.

– Может, я сам это сделаю, – предположил я.

– Ты, Гордиан? Но ты ведь не поэт. И твой греческий просто ужасен!

– Неужто можно писать поэмы лишь на греческом?

– Во всяком случае, те, что заслуживают прочтения, – отрубил Антипатр, вновь демонстрируя свои антиримские настроения.

– А мне вот интересно, учитель, кем выставила бы нас эта поэма: героями или проходимцами, мудрецами или же дураками? А может, мошенниками?

– Ха! Полагаю, последний встреченный нами мошенник – это твой товарищ по постельным игрищам Кериний! – При виде досады на моём лице Антипатр разразился смехом. – А разве мужчина не может сочетать в себе все эти роли, как, скажем, Фафхрд и Серый Мышелов? Это-то и делает их образы столь притягательными. Иные люди не такие, какими кажутся снаружи, и настоящий поэт показывает не только то, что на поверхности, но и то, что спрятано под ней, позволяя читателю делать собственные выводы.

При взгляде на моего седого учителя я невольно улыбнулся, чувствуя, насколько глубока моя симпатия к нему.

– Я не забуду об этом, учитель, когда придёт мой черёд писать мемуары.


Примечания переводчиков:

[1] Недальновидный в Тире — названии рассказа (Ill seen in Tyre) содержится игра слов, так как Ill seen в пер. с англ. означает как «плохо видимый», так и «необдуманный».

Тир (греч. Τύρος)) — соврем. город Сур в Ливане, один из древнейших крупных торговых центров Финикии и Средиземноморья. Древнее поселение располагалось на острове. Первые свидетельства существования города относятся к XIV в. до н.э. В XII в. до н.э. выдвинулся на первое место среди финикийских городов, играл ведущую роль в торговле. Во времена эллинизма был одним из центров образованности. В 64 г. до н.э. был подчинён римлянами.

[2] Антипатр – др.-греч. Αντιπατρος – означает «похожий на отца». Так звали полководца Александра Македонского, который стал наместником Македонии в его отсутствие.

[3] «Фафхрд и Серый Мышелов» Фрица Лейбера — одна из известнейших саг в жанре героического фэнтези. Цикл писался с 40-ых по 80-ые годы XX века, является тонкой пародией на Конана Варвара. Действие цикла происходит в вымышленом мире Невона. Цикл повлиял на творчество Терри Прачетта и Майкла Суэнвика.

[4] Моллюск мурекс – возможно, самый дорогой краситель древности, тирский пурпур, получали из двух видов моллюсков: Murex brandaris и Murex trunculus (по современной классификации Bolinus brandaris и Hexaplex trunculus). Краситель производится гипобранхиальной железой, представляющей собой вырост прямой кишки моллюска. Краска является редким случаем синтеза животным органического бром-содержащего соединения, которое синтезируется из содержащегося в морской воде бромида.

Окраска пурпуром отличается необыкновенной прочностью, им окрашивали шёлк, шерсть и лён. Красильщики измельчали тела улиток, размешивая с водой, и полученным раствором пропитывали ткань, которую развешивали на воздухе. На солнечном свету постепенно проявляется красный цвет пурпура: свежий желтоватый сок улитки приобретает зелёный, затем синий и наконец красный цвет, причём появляется запах чеснока. Кроме красного красителя в пурпуре содержится синий (индиго), и именно смесь этих двух красителей дает пурпурный цвет. Из 12000 улиток можно было добыть чуть более 1 г. красителя. Близ городов Тира и Сидона обнаружены залежи скорлупы пурпурных улиток, оставшихся от древних финикийских красилен. Колонии пурпурных улиток были истреблены в ХIV веке. В средние века искусство крашения пурпуром было утрачено.

Химический аналог пурпура был получен синтетическим путём, но не дал ожидаемой красоты и прочности, присущей натуральному красителю. (мат. с сайта Мастерской консервации: http://art-con.ru/node/3416 и из Википедии)

[5] Истра – фракийское и эллинское название Дуная — Istros.

Дакия – государство на территории современной Румынии и Молдавии, частично занимало области Болгарии, Сербии, Венгрии и Украины (близ Карпат) со столицей в Сармигетузе. Южная граница проходила приблизительно по Дунаю. Возникло в результате объединения гето-дакийских племён (ветвь фракийцев). Подпало под влияние древних греков и римлян.

Германия (латин. Germania) – термин, термин, которым Гай Юлий Цезарь (в «Записках о Галльской войне») и Корнелий Тацит (в трактате «О происхождении германцев») обозначали область проживания германских племён (ориентировочно между Маасом и Неманом). Этот латинский топоним стал впоследствии названием крупнейшей страны Центральной Европы.

[6] Эфес и Галикарнас – древние город на западном средиземноморском побережье побережье Малой Азии, на современной территории Турции.
Олимпия – одно из крупнейших святилищ на Пелопоннесском полуострове, где возникли и на протяжении веков проводились Олимпийские игры.

[7] Сидон – один из древнейших городов Финикии, крупный торговый центр в X-IX вв. до н.э., совр. Сайда (Ливан).

[8] Ладика (Лаодика) Египетская (др.-греч. Λαδική) – по всей видимости, имеется в виду древнегреческая царевна из рода Баттиадов, супруга египетского фараона Амасиса II (VI в. до н.э.). Подозревая её в колдовстве, супруг хотел расправиться с ней, но потом очень её полюбил.

[9] Хребет Ливан тянется с севера на юг параллельно побережью Средиземного моря через весь Ливан, параллельно хребту Антиливан, между которыми расположена долина Бекаа.

[10] Ксенофонт и его Десять тысяч – афинский историк Ксенофонт в своём главном труде «Анáбасис» (в букв. пер. с др.-греч. «Восхождение») описал отступление десяти тысяч греческих наёмников-гоплитов из Месопотамии на север к Трапезу после злополучной для них битвы при Кунаксе (401 год до н. э.). При отступлении греки двигались по суше в противоположном от родины направлении, чтобы потом добраться до неё морским путём.

Возможно, это сочинение было первой в истории автобиографией, от него идёт традиция античных авторов (перенятая и Цезарем) описывать собственные деяния в третьем лице.

[11] Осада Тира Александром Македонским (332 г. до н.э.) – изначально Тир обещал заключить с Александром Македонским союз против персов, однако после того, как Александра не пустили в Тир для принесения жертвы Мелькарту (бог-покровитель мореплавания и города Тира), он осадил город, насыпав плотину от материка к острову, на котором располагался город. Тиряне успешно сопротивлялись осаде в течение семи месяцев, пока Александр не собрал мощный флот из враждебных Тиру государств. Население было почти полностью истреблено, город – сожжён, но быстро восстановился, будучи заселённым жителями окрестных земель. Падение неприступного города стало не только одной из самых ярких побед Александра Македонского, но и вошло в анналы мирового военного искусства.

[12] Дидона, основавшая Карфаген – согласно преданию, царица Дидона бежала из Тира после того, как её брат Пигмалион, царь Тира, убил её мужа Сихея, чтобы завладеть его богатством.

[13] Кериний – в оригинале Kerynis – это имя, вероятно, происходит от названия селения Керинея (Keryneia), известного благодаря Керинейской лани, поимка которой стала одним из подвигов Геракла.

[14] Халдеи – семитские племена, обитающие на юге Месопотамии, вели борьбу с ассирийцами за обладание Вавилоном. Халдеями в древнем мире также называли колдунов, магов, волхвов, гадателей, астрологов.
Вавилонская жреческая астрономия и астрология были хорошо известны в древнем мире, халдеев считали основателями астрологии и астрономии. Религия халдеев, в сущности, была не что иное, как поклонение небесным светилам. Учение о небесных телах было развито преимущественно жрецами, составлявшими замкнутую касту и называвшимися магами (греки звали их халдеями). (по материалам книги К.Ф. Беккера «Мифы древнего мира» и Википедии)

[15] То, словно мачеха, день, а другой раз — как мать, человеку – цитата из «Трудов и дней» Гесиода, пер. В.В. Вересаева.

[16] Хамелеоновая трава – любопытно, что так называют растение Хауттюйния (Гуттуиния) сердцевидная (Houttuynia cordata) из-за пёстрой окраски листьев. Растение широко распространено по Азии от Гималаев до Японского архипелага и острова Ява, используется как декоративное, эфиромасличное, лекарственное растение, и даже в пищу (корневища). Были попытки использовать её для лечения коронавирусной инфекции (SARS). Вряд ли именно её имел в виду автор, но как знать :-)

[17] Салмакида – лат. Salmacis – нимфа, жившая при источнике в Галикарнасе. Она обладала чарующей внешностью, сочетающейся в ней с неистребимой ленью, из-за чего не желала предаваться охоте с богиней Артемидой и другими нимфами.

Считалось, что её источник способствует изнеженности тех, кто пьёт из него.

Согласно «Метаморфозам» Овидия, она слилась с Гермафродитом в одно существо (возможно, против его воли), и тот наложил на источник заклятие, из-за которого с погрузившимися в него случается то же самое.

Галикарнас – древний город в Карии на Средиземноморском побережье Малой Азии (совр. турецкий Бодрум).

– Как славно, что мы встретились, Гордиан! Скажи-ка мне, ты слышал о том, что говорят на Форуме о юном племяннике Мария, Юлии Цезаре?

Так обратился ко мне мой добрый друг Луций Клавдий, окликнув меня на ступенях Сениевых бань. Он, похоже, уже покидал их, в то время как я только пришёл.

– Если ты имеешь в виду ту старую историю о том, как, будучи в Вифинии, прелестный юноша Цезарь слишком хорошо вошел в роль царицы при царе Никомеде [1], то я её уже слышал – причём от тебя же, и от раза в раз со всё более интригующими подробностями.

– Нет, что ты, та сплетня уже быльём поросла. Я говорю об истории с пиратами, выкупом, местью – и распятиями!

Я окинул его непонимающим взглядом.

Луций расплылся в улыбке, от которой его двойной подбородок слился в единый валик. Его пухлые щёки рдели от банного жара, рыжие кудряшки ещё туже завились от влаги, а глаза посверкивали тем особым блеском, свидетельствующим об исключительном удовольствии первым поделиться на редкость пикантной сплетней.

читать дальшеЯ, не чинясь, признал, что ему и впрямь удалось распалить моё любопытство, однако, учитывая, что он уже почтил бани своим посещением, в то время как я только прибыл, в особенности рассчитывая на горячий бассейн по причине морозного весеннего воздуха – увы, истории придётся обождать.

– Ещё чего, и позволить, чтобы её пересказал тебе кто-то другой, переврав всё, что только можно? Как бы не так, Гордиан! Ну уж нет, тогда и я пойду с тобой! – с этими словами он жестом велел своей свите поворачивать оглобли. Его костюмер, парикмахер, маникюрщик, массажист и телохранители выглядели немного сбитыми с толку, но безропотно подчинились воле хозяина.

Для меня это обернулось неожиданной удачей, потому что их присутствие оказалось как нельзя кстати. Вифезда не жалела сил и времени на мою стрижку, да и прикосновение её пальцев творило чудеса, но Луций Клавдий был достаточно богат, чтобы позволить себе штат самых лучших умельцев в своей области. Не стоит пренебрегать знакомством с состоятельным человеком хотя бы ради редкого доступа к услугам его рабов. На протяжении блаженных минут, в течение которых ногти на моих ногах и руках были старательно подстрижены, подпилены и отполированы, волосы тщательно подровнены, а борода обрита без единой царапины, Луций то и дело пытался возобновить свою историю, так что мне приходилось прерывать его, чтобы заручиться гарантией в благополучном завершении всех процедур.

Лишь после вторичного погружения в горячий бассейн я наконец дал ему отмашку, и, в то время как наши головы терялись среди клубов пара, словно острова в тумане, Луций приступил к своей морской истории.

– Как тебе известно, Гордиан, в последние годы проблема пиратства встала необычайно остро.

– Вини в этом Суллу, Мария и гражданскую войну, – отозвался я. – Войны порождают беженцев, а они пополняют собою число бандитов на больших дорогах и пиратов на морских просторах.

– Это да – но что бы ни послужило тому причиной, все мы вынуждены иметь дело с последствиями. Корабли захватывают и грабят, граждане Рима становятся заложниками.

– А Сенат, как всегда, ни на что не в силах решиться.

– Ну а что они могут сделать? Вот ты бы сам решился передать командование флотом какому-нибудь жадному до власти военачальнику, чтобы он обратил эту силу против своих политических соперников, развязав новую гражданскую войну?

– Между молотом в виде вояк, наковальней в виде разбойников и с Сенатом в роли кузнеца – порой я не вижу для нашей славной Республики никакого будущего, – покачал головой я.

– Как и все думающие люди, – признал Луций. С минуту мы помолчали, отдавая должное скорбным думам о судьбах Рима, затем он с новой силой ухватился за нить прерванного рассказа.

– В любом случае, говоря, что пираты настолько обнаглели, что не брезгуют похищениями римских граждан, я не имел в виду каких-то там купцов с торгового судёнышка. Я веду речь об именитых, благородных римлянах, на которых даже невежественным пиратам не следует поднимать руку. О самом Юлии Цезаре.

– И когда это стряслось?

– В самом начале зимы. Цезарь провёл лето на Родосе, изучая риторику под началом Аполлония Молона [2]. Его направили служить помощником правителя Сицилии, но он приложил все усилия, чтобы подольше задержаться на Родосе, и отплыл перед самым закрытием навигации. Отчаливший от острова Фармакуза [3] корабль преследовали и захватили пираты, и Цезарь со свитой стали их пленниками!

Луций приподнял бровь, отчего его мясистый лоб покрылся любопытным узором морщин.

– А теперь прими во внимание, что Цезарю всего двадцать два года от роду, что, возможно, и объясняет его отчаянную храбрость. А также держи в уме, что он необычайно хорош собой, а богатство и связи практически всегда позволяли ему добиться всего, чего бы он ни пожелал. И вот, вообрази – он обнаруживает, что попал в лапы сицилийских пиратов, кровожаднейших негодяев на свете! Думаешь, он съёжился под их угрозами? Склонил голову? Явил собою покорность и смирение? Как бы не так! Всё вышло как раз-таки наоборот! Он насмехался над своими пленителями с самого начала. Когда они сообщили, что намерены потребовать за него выкуп в полмиллиона сестерциев, Цезарь расхохотался им в лицо! Они будут полными идиотами, если за такого заложника, как он – так он им и сказал – они не потребуют хотя бы миллион – что они тотчас и сделали!

– Любопытно, – бросил я. – Оценивая свою жизнь настолько высоко, он принудил и пиратов к тому же. Полагаю, даже кровожадные негодяи не преминут позаботиться о миллионном заложнике ровно вдвое лучше, чем о полумиллионном.

– Итак, ты полагаешь, что этот ход свидетельствует о хитроумии Цезаря? Его враги приписывают это обычному тщеславию, но я сам готов всецело признать его заслугу в спасении почти всех спутников. Его многочисленным секретарям и помощникам вернули свободу лишь благодаря тому, что Цезарь заявил, что для того, чтобы собрать подобный выкуп из многочисленных источников, потребуются усилия всех его подручных. При себе он оставил лишь двух рабов – минимальное количество прислуги для благородного человека – и личного врача, без которого Цезарь не мог обойтись из-за приступов падучей. Итак, сказывают, что Цезарь провел в пиратском плену почти сорок дней, воспринимая это как незапланированный отдых. Если ему хотелось вздремнуть, а пираты слишком шумели, то он посылал одного из своих рабов их утихомирить! Когда пираты на досуге принимались за игры и упражнения, Цезарь присоединялся к ним и нередко брал верх, обращаясь с ними так, словно они были его телохранителями, а не тюремщиками. Чтобы убить время, он писал речи и сочинял стихи, применяя знания, приобретённые у Аполлония Молона, а закончив работу, заставлял пиратов безмолвно внимать своим творениям. Если они осмеливались перебивать его или делать критические замечания, то он обзывал их варварами и невеждами. Порой он даже отпускал шуточки о том, что велит высечь их, а то и распять на кресте за оскорбление достоинства римского гражданина.

– И пираты это терпели?

– Похоже, им это было по нраву! Цезарь произвел на них какое-то гипнотическое действие одной силой своей воли. И чем чаще он подвергал их издевательствам и оскорблениям, тем сильнее они им восхищались. В конце концов выкуп прибыл, и Цезарь был отпущен на свободу. Он тотчас отправился в Милет [4] и, собрав флот из нескольких кораблей, повёл их к тому острову, где размещалось логово пиратов. Застав их врасплох, он захватил большинство из них в плен и не только вернул выкуп за себя, но и присвоил всё награбленное, объявив это военными трофеями. Пока местный правитель колебался, решая судьбу пиратов, поскольку желал измыслить лазейку, которая позволила бы ему вернуть часть награбленного, Цезарь самолично вынес приговор. Много раз, будучи заложником, он хватился, что увидит, как пленителей распнут, и те смеялись, полагая, что это не более чем мальчишеская бравада – но последним смеялся Цезарь, глядя на то, как нагих пиратов приколачивали к крестам. «Пусть знают, что я слов на ветер не бросаю», – так он и сказал.

Я содрогнулся, невзирая на расслабляющий жар.

– Ты услышал эту историю на Форуме, Луций?

– Да, нынче она у всех на устах. Сейчас Цезарь на пути в Рим, и слухи о его деяниях опережают его.

– Вот та мораль, которая по душе римскому обществу! – буркнул я. – Без сомнения, этого многообещающего юного патриция ждёт карьера политика: эта история пойдет на пользу его репутации среди избирателей.

– Что же, Цезарю необходимо было подлатать доброе имя после того, как его поистёр царь Никомед, – ухмыльнулся Луций.

– Да уж, в глазах толпы ничто не возвышает человека так, как вознесение на крест кого-либо другого, – съязвил я.

– И ничто не принижает так, как возможность оказаться на кресте самому, пусть тебя приколотил хоть сам царь, – заметил Луций.

– Вода здесь слишком горячая, от неё я становлюсь раздражительным. Пожалуй, сейчас я бы не отказался от услуг твоего массажиста, Луций Клавдий.

***

Оказалось, что история про Цезаря и пиратов и впрямь необычайно популярна: за последние несколько месяцев, пока весенняя прохлада сменялась летней жарой, я слышал множество её вариаций от самых разных рассказчиков, в тавернах и на перекрёстках, от философов на Форуме и акробатов у Большого цирка. «Это яркое свидетельство тому, насколько серьёзной стала проблема пиратства», – угрюмо заключали они, качая головой, но что на самом деле их впечатлило – так это то, как развязный юный патриций умудрился заморочить свору кровожадных пиратов своей заносчивостью, в конце концов подведя их под молот римского правосудия.

***

Стояли испепеляюще жаркие дни секстилия [5], когда меня вызвали в дом патриция по имени Квинт Фабий.

Его дом располагался на Авентинском холме. Здание казалось древним и содержалось в безупречном порядке, что свидетельствовало о том, что предки Квинта Фабия процветали не одно поколение. Атриум [6] был сплошь уставлен восковыми изваяниями предков: род Фабиев прослеживался до основания Республики.

Меня провели в примыкающую к перистилю [7] комнату, где ожидали хозяева дома. Расположившихся на сидениях без спинок Квинта Фабия – мужчину средних лет с резко очерченным подбородком и седеющими висками – и его жену, Валерию – поразительно красивую шатенку – обмахивали веерами рабы. Меня также обеспечили сидением, наряду с рабом и веером.

Обычно я сталкиваюсь с тем, что, чем выше стоит клиент по социальной лестнице, тем больше ему требуется времени, чтобы изложить суть дела. Однако Квинт Фабий, не тратя времени понапрасну, тотчас извлёк документ.

– Что вы скажете об этом? – спросил он, и ещё один раб передал мне от него клочок папируса.

– Вы ведь умеете читать? – поинтересовалась Валерия – впрочем, судя по искренне встревоженному голосу, она вовсе не намеревалась меня оскорбить.

– О да, хоть и не слишком бегло, – отозвался я, рассчитывая тем самым выиграть побольше времени на изучение письма (а это было именно оно) и раскумекать, чего эта парочка от меня ждёт. Изрядно потрёпанный по краям, запятнанный водой папирус был сложен в несколько раз, а не свёрнут. Почерк казался детским, но при этом твёрдым, с изящными росчерками у некоторых букв.

Дражайшие батюшка и матушка,

К настоящему времени друзья, должно быть, рассказали вам о моем похищении. Глупо с моей стороны было отправиться плавать в одиночестве – простите меня! Я знаю, что вы, должно быть, убиты горем и тревогой, но не беспокойтесь за меня слишком сильно; я лишь немного похудел, и мои похитители не слишком жестоки.

Я пишу, чтобы изложить их требования. Они говорят, что вы должны дать им 100 000 сестерциев. Деньги должны быть доставлены утром на секстилийские иды [8] в таверну «Летучая рыба» в Остии [9]. Пусть посланец наденет красную тунику.

По акценту и варварским манерам моих похитителей я подозреваю, что это сицилийские пираты. Быть может, кто-то из них умеет читать (хоть я в этом и сомневаюсь), поэтому я не могу быть полностью откровенным, но знайте, что со мной всё не так плохо, как можно было подумать.

Вскоре мы воссоединимся! Об этом все горячие молитвы вашего преданного сына,

СПУРИЯ

Раздумывая над запиской, я уголком глаза подметил, как Квинт Фабий барабанит пальцами по подлокотнику. Его жена также в нетерпении ёрзала на месте, постукивая по губам длинными ногтями.

– Полагаю, – наконец заговорил я, – вы хотели бы, чтобы я внёс выкуп за мальчика.

– О да! – воскликнула Валерия и, склонившись вперед, уставила на меня нетерпеливый взгляд.

– Он уже не мальчик, – неожиданно резко бросил Квинт Фабий. – Ему семнадцать. Он облачился в мужскую тогу уже год назад.

– Так вы возьмётесь за это дело? – не выдержала Валерия.

Я притворился, будто изучаю письмо.

– А почему бы вам не послать кого-нибудь из слуг? Например, секретаря, которому вы доверяете?

– А мне говорили, будто вы невероятно умны, – наградил меня подозрительным взглядом Квинт Фабий, – и прозреваете самые тёмные дела.

– Едва ли доставка выкупа требует особой сообразительности.

– Кто знает, какие непредвиденные препятствия могут возникнуть? Меня уверили, что я могу довериться вашему суждению… и вашей сдержанности.

– Бедный Спурий! – Голос Валерии надломился. – Вы же прочли письмо. Неужели вы не поняли, как ужасно с ним на самом деле обращаются?

– Похоже, сам он воспринимает свои злоключения достаточно легко…

– Само собой! Если бы вы знали моего сына, его жизнерадостную натуру, то поняли бы, насколько отчаянной должна быть ситуация, чтобы он хотя бы обмолвился о страдании! Если он упоминает, что немного похудел, значит, его морят голодом. Да и чем подобные люди могут его кормить – рыбьими головами да заплесневелым хлебом? Если он пишет, что эти чудовища «не слишком жестоки», то представляю, что они на самом деле вытворяют! Стоит мне лишь подумать о его мучениях – о нет, я не в силах это выдержать! – Она сдавленно всхлипнула.

– Когда он был похищен, и где?

– В прошлом месяце, – ответил Квинт Фабий.

– Двадцать два дня назад, – вновь всхлипнула Валерия. – Двадцать два бесконечных дня и бессонные ночи!

– Он был в Байях [10] с несколькими друзьями, – пояснил Квинт Фабий. – У нас там летняя вилла на побережье и городской дом на другом берегу залива, в Неаполе. Спурий и его друзья взяли небольшой ялик и отправились поплавать среди рыболовных судов. День выдался жарким, и Спурий захотел выкупаться, в то время как его друзья остались на лодке.

– Спурий – прекрасный пловец. – Гордость за сына вернула дрожащему голосу Валерии твёрдость.

– Плавание и впрямь даётся ему куда лучше, чем что-либо другое, – пожал плечами Квинт Фабий. – Пока его друзья наблюдали, он совершил заплыв, передвигаясь от лодки к лодке. Его спутники видели, как он болтает и пересмеивается с рыбаками.

– Спурий очень хорошо ладит с людьми, – вставила его мать.

– Он заплывал все дальше, – продолжил Квинт Фабий, – пока друзья не начали волноваться, потеряв его из вида. Затем один из них заметил Спурия на борту судна, которое они приняли за рыбацкое, хотя оно было побольше прочих. Им понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что лодка поднимает парус и отплывает. Юноши попытались догнать его на ялике, но никто из них толком не умел с ним управляться. Прежде чем они осознали это, судна и след простыл, а вместе с ним и Спурия. В конце концов они вынуждены были возвратиться на виллу в Байях. Они полагали, что рано или поздно Спутий объявится, но этого так и не случилось. Дни тянулись за днями, а от него – ни слова.

– Представьте себе, что мы пережили! – вмешалась Валерия. – Мы засыпали отчаянными посланиями нашего управителя на вилле. Он расспросил всех рыбаков залива, пытаясь найти хоть кого-то, кто объяснил бы случившееся и опознал бы хоть кого-то из тех, что увезли Спурия, но его изыскания так ни к чему и не привели.

– Эти неаполитанские рыбаки – если вы хоть раз там бывали, то вы знаете, что это за люди, – угрюмо ухмыльнулся Квинт Росций. – Потомки древнегреческих колонистов, которые так и не отреклись от старых обычаев. Некоторые из них даже на латыни не говорят! А что касается их нравов и пороков, то об этом лучше и вовсе не заговаривать. Едва ли стоит рассчитывать, что они хоть чем-то помогут в поисках римского патриция, похищенного пиратами.

– Я бы с вами поспорил, – возразил я. – У меня есть основания думать, что рыбаки – заклятые враги пиратов, невзирая на все их предубеждения против патрициев.

– Как бы то ни было, мой человек в Байях так ничего и не разведал, – отрезал Квинт Фабий. – Так что мы не получали никаких известий о Спурии, пока несколько дней назад не пришло это письмо.

Я вновь взглянул на папирус.

– Ваш сын пишет, что пираты – сицилийцы. Это предположение представляется мне не слишком обоснованным.

– Почему? – поразилась Валерия. – Все говорят, что они – самые кровожадные люди на свете. Я слышала, что они устраивают рейды повсюду, от азиатских берегов до испанских и африканских.

– Это так, но Италия? И, тем паче, воды Байи?

– Согласен, в это непросто поверить, – признал Квинт Фабий. – Но чего ещё ожидать, когда проблема пиратства обостряется всё сильнее, в то время как Сенат бездействует?

Я поджал губы.

– А это не кажется вам странным, что пираты велят доставить выкуп в Остию? Это чересчур близко к Риму – стоит лишь спуститься по Тибру.

– Да кому есть дело до подобных мелочей, – не выдержала Валерия – ее голос вновь опасно задрожал. – Какая нам разница, должны ли мы ради этого плыть к самым Геркулесовым столбам или пройти несколько шагов от Форума? Мы готовы отправиться куда угодно, лишь бы Спурий вернулся домой целым и невредимым!

– А как насчет самого выкупа? – кивнул я. – До ид всего два дня, а сто тысяч сестерциев – это десять тысяч золотых. Вы успеете собрать такую сумму?

– Деньги не проблема, – фыркнул Квинт Фабий. – Подобное требование звучит почти как оскорбление. Хоть я сомневаюсь, что мальчишка и этого стоит, – добавил он себе под нос.

– Я сделаю вид, что не слышала этого, Квинт, – в гневе воззрилась на него Валерия. – Да ещё перед посторонним! – Взглянув на меня, она поспешно опустила глаза.

Квинт Фабий не удостоил эту вспышку вниманием.

– Так как, Гордиан, вы берётесь за это дело?

Я вновь опустил глаза на письмо, ощущая какое-то смутное беспокойство. Выведенный из себя моей нерешительностью, Квинт Фабий бросил:

– Если дело в оплате, то, уверяю вас, я не поскуплюсь.

– Вопрос оплаты всегда имеет место, – признал я, хотя, учитывая зияющую пустоту в моих сундуках и настроения моих кредиторов, выбирать мне не приходилось. – Я буду действовать в одиночку?

– Разумеется. На самом деле, я собираюсь послать следом группу вооружённых людей…

Я воздел руку предостерегающим жестом.

– Этого я и боялся. Нет, Квинт Фабий, я категорически возражаю. Если вы питаете надежду отбить вашего сына живым, то я призываю вас с ней проститься. Ради безопасности юноши, равно как и моей собственной, я не могу этого позволить.

– Гордиан, я всё равно пошлю вооружённый отряд в Остию.

– Воля ваша, но тогда без меня.

Сделав глубокий вдох, он уставил на меня исполненный мрачности взгляд.

– Ну и что прикажете делать мне? После того, как выкуп будет выплачен и мой сын вызволен, дозволить пиратам убираться на все четыре стороны безнаказанными?

– Так что всё-таки является вашей главной целью – освобождение сына или пленение пиратов?

– Вооружённый отряд одним махом справится и с тем, и с этим.

Прикусив губу, я медленно покачал головой.

– Меня предупредили, что вы любите набивать себе цену, – буркнул он. – Ладно, имейте в виду: если вы обеспечите благополучное освобождение моего сына, а затем мои люди смогут вернуть выкуп, то я награжу вас одной двадцатой от того, что они вернут, сверх вашей обычной платы.

Звяканье монет наполнило моё сознание чудной музыкой. Прочистив горло, я произвёл в голове поспешные расчёты: одна двадцатая от сотни тысяч сестерциев равняется пяти тысячам сестерциев, или пяти сотням золотых. Это число я и озвучил вслух, чтобы в дальнейшем не возникло недопонимания. Квинт Фабий медленно кивнул.

Пять сотен золотых покроют мои долги, залатают крышу дома и приведут к моему порогу телохранителя (необходимость, которой я пренебрегал обходился чересчур долго), немало оставив про запас.

С другой стороны, это дело дурно попахивало.

В конце концов обещание щедрой платы в совокупности с пятью сотнями золотых побудили меня просто зажать нос.

***

Прежде чем покинуть дом я спросил, нет ли где-нибудь изображения похищенного юноши. К этому времени Квинт Фабий удалился, оставив меня в распоряжении супруги. Промокнув глаза, Валерия выдавила слабую улыбку, провожая меня в соседнюю комнату.

– Художница по имени Иайа [11] рисовала нашу семью в прошлом году, когда мы все были в Байях на праздники. – Она улыбнулась, явно гордясь сходством. Портрет был выполнен восковыми красками по дереву: слева хмурился Квинт Фабий, справа нежно улыбалась Валерия, а между ними стоял необычайно красивый молодой человек с каштановыми волосами и полными жизни голубыми глазами – безусловно, её сын. Портрет захватывал только плечи, но давал понять, что молодой человек облачен в мужскую тогу.

– Портрет был написан в честь совершеннолетия вашего сына?

– Да.

– Почти такой же красивый, как его мать. – Вырвавшиеся слова были не лестью, а простой констатацией факта.

– Мне часто говорят, что мы похожи.

– Но в линиях рта есть что-то от отца.

– Спурий и мой муж не связаны кровным родством, – покачала головой она.

– Не связаны?

– Мой первый муж погиб во время гражданской войны [12]. Женившись на мне, Квинт усыновил Спурия, сделав его своим наследником.

– Выходит, Спурий его пасынок. А другие дети у вас есть?

– Только Спурий. Квинт хотел ещё детей, но не вышло. – Она горестно пожала плечами. – Но он любит Спурия как родного, я уверена в этом, хоть он редко показывает свои чувства. Конечно, у них были некоторые разногласия, но у каких отца с сыном их не бывает? Вечно эти ссоры из-за денег… Конечно, Спурий бывает расточителен, а Фабии известны своей прижимистостью. Но не принимайте близко к сердцу те жестокие слова, что вы услышали от моего мужа – из-за этого ужасного несчастья мы оба на грани.

Вновь взглянув на портрет сына, Валерия грустно улыбнулась дрожащими губами:

– Мой маленький Цезарь! – шепнула она.

– Цезарь?

– О, вы ведь знаете, кого я имею в виду – племянника Мария, который прошлой зимой попал в плен к пиратам и сумел вырваться. Как Спурию полюбилась эта история! Цезарь стал его кумиром. Всякий раз, встретив его на Форуме, Спурий возвращался домой едва дыша и сразу ко мне: «Мама, знаешь, кого я сегодня видел?» А я лишь смеялась в ответ, зная, что в подобный восторг его мог привести лишь Цезарь… – Её губы дрогнули. – А теперь, словно став жертвой какой-то шутки богов, Спурий сам угодил в лапы пиратов! Потому я и зову его «мой маленький Цезарь», зная, что он настолько же храбр, и молюсь о благополучном исходе.

***

На следующий день я отбыл в Остию в сопровождении нанятых и снаряжённых Квинтом Фабием вояк – старых служак и освобожденных гладиаторов, не имеющих иных перспектив, кроме как убивать и рисковать собственной жизнью за умеренную плату. Всего в идущую вниз по течению Тибра лодку нас набилось пятьдесят человек. Наемники по очереди гребли, горланя солдатские песни и похваляясь подвигами на поле боя или на арене – если верить их россказням, то эта компашка изничтожила население нескольких равных Риму городов.

Во главе отряда стоял Марк – старый центурион Суллы с уродливым шрамом, тянущимся от правой скулы до подбородка через губы. Возможно, из-за этого ранения обычная речь причиняла ему боль – трудно было представить себе более молчаливого человека. Когда я попытался выведать, какого рода инструкциями снабдил его Квинт Фабий, Марк сразу дал понять, что мне надлежит знать лишь то, что он сочтёт нужным – а на данный момент это ничего.

Я был чужаком среди этих забияк. Стоило мне приблизиться – они тотчас отводили глаза, а когда я пытался завести разговор, мой потенциальный собеседник тотчас находил более важное дело, и я обнаруживал, что веду беседу с речным воздухом.

Однако одному из них я, похоже, пришелся по нраву. Бельбона – так его звали – остальные жаловали немногим лучше моего, потому что он, в отличие от них, был рабом, принадлежащим Квинту Фабию – тот послал его на подмогу прочим, сообразуясь с его внушительными размерами и силой. Предыдущий владелец тренировал его как гладиатора, но Квинт Фабий отправил его на конюшни. Этот здоровяк с шевелюрой соломенного цвета и обильной рыжеватой порослью на груди и подбородке был самым крупным в отряде – прочие шутили, что ему достаточно метнуться от борта к борту, чтобы опрокинуть наше судёнышко.

Полагая, что ничего толкового мне из него всё равно не вытянуть, я был удивлён его осведомлённостью. Он подтвердил, что юный Спурий не слишком ладит с отчимом.

– Между ними всегда было что-то вроде вражды. Госпожа любит мальчишку, а он любит мать, но что до господина, то пасынок ему словно бельмо на глазу. Что само по себе странно, потому как они во многом схожи, пусть и не родные по крови.

– Правда? А с виду он – вылитая мать.

– Да, и голосом, и жестами он тоже похож на нее, но сдаётся мне, что это не более чем маска – вроде солнечных бликов на холодной воде. В глубине души он не менее жёсткий, чем господин, и решимостью ему не уступит. Спроси любого из рабов, в чём-либо провинившихся перед ним.

– Может, в этом и кроется суть проблемы, – предположил я. – Они слишком похожи, и соперничают за внимание одной женщины…

Наконец судно достигло Остии, причалив к выдающемуся в Тибр короткому пирсу. За доками можно было разглядеть открытое море. Над головой кружили чайки, ветер приносил запах морской соли. Самые здоровые из наёмников подхватили сундуки с десятью тысячами золотых и погрузили их на повозку, которая направлялась к одному из прибрежных складов, сопутствуемая половиной отряда в качестве охраны.

Я полагал, что остальная половина ломанется прямиком в ближайшую таверну, однако Марк сохранил дисциплину, запретив покидать судно: расслабляться им предстояло на следующий день, после того, как будет освобождён заложник, и всего прочего, что за этим воспоследует.

Что до меня, то я намеревался попытать счастья в «Летучей рыбе» – постоялом дворе, упомянутом Спурием в письме. Марку я сообщил, что желаю прихватить с собой Бельбона.

– Нет. Раб останется здесь, – отрезал он.

– Мне нужен телохранитель.

– Об этом Квинт Фабий не упомянул. Тебе не следует привлекать к себе внимание.

– Как раз-таки отсутствие телохранителя его и привлечёт.

Поразмыслив над этим, Марк всё же согласился.

– Вот и славно, – отозвался кто-то, когда Бельбон вышел на палубу. – Этот верзила занимает место за троих!

На это Бельбон ответил лишь добродушным смешком.

Я обнаружил «Летучую рыбу» на побережье, там, где бросали якорь крупные морские суда. Она представляла собой таверну с пристроенной конюшней и крохотными комнатушками наверху. Сняв комнату, я решил побаловать себя и Бельбона запечённой рыбой и моллюсками, а затем отправился на долгую прогулку по городку, чтобы освежить былое знакомство – на тот момент я давненько не бывал в Остии.

Когда солнце коснулось морских вод, воспламеняя горизонт, я направил свои стопы к побережью, болтая с Бельбоном и между делом поглядывая на россыпь лодок у берега и маячащие в отдалении громады кораблей. Большинство из них были рыболовецкими судами, но в их число затесался ощетинившийся вёслами боевой корабль с красными бортами. Форштевень венчал бронзовый таран, отливавший кроваво-красным в лучах заходящего солнца.

Мы с Бельбоном то и дело обменивались мехом с вином, которое, как известно, развязывает языки. В конце концов я спросил, что за указания дал Марку его наниматель относительно боевых действий.

Ответ раба отличался прямолинейностью:

– Мы должны убить пиратов.

– Всего-то?

– Ну, и парень должен остаться в живых, разумеется. Но по возможности ни один из пиратов не должен уйти.

– Так вы не собираетесь пленить их, чтобы представить на суд римских магистратов?

– Нет. Мы должны перебить их на месте, всех и каждого.

Я угрюмо кивнул.

– И ты на это способен, если уж на то пошло?

– Убить? – Он пожал плечами. – Я не такой, как те, на лодке. На моём счету нет сотен убиенных.

– Я подозреваю, что и они малость преувеличивают.

– Правда? Ну, я-то не так уж долго был гладиатором, так что не успел развернуться.

– Да ну?

– Ну да. Всего-то… – он нахмурился, подсчитывая в уме, – двадцать-тридцать.

***

На следующее утро я облачился в красную тунику, как и было велено в письме. Прежде чем спуститься в общий зал, я велел Бельбону занять место перед таверной, чтобы вход просматривался.

– Если я куда-либо направлюсь, ступай следом, но на расстоянии. Как ты думаешь, сумеешь сделать это, оставаясь незамеченным?

Он кивнул. Я же, окинув критическим взглядом его соломенную шевелюру и громоздкую фигуру, порядком в этом усомнился.

Воздух стремительно нагревался, и трактирщик закатал вверх шторы, чтобы впустить внутрь солнце и свежий воздух. На набережной воцарялась дневная сутолока. Засев в таверне, я посматривал на следовавших мимо матросов и купцов. На другой стороне улицы Бельбон расположился в укромном тенистом уголке, прислонившись к какому-то сараю. На его лице застыло тупое сонное выражение, как у прислуги, дремлющей в ожидании хозяина – то ли его игра была на диво убедительна, то ли Бельбон и впрямь с трудом держался на ногах.

Долго ждать мне не пришлось: юноша с едва пробивающейся бородкой захлопал глазами, привыкая к полутьме таверны, а затем, заметив красную тунику, направился прямиком ко мне.

– Кто вас послал? – На мой взгляд, его акцент скорее походил на греческий, чем на сицилийский.

– Квинт Фабий.

Он кивнул, торопливо изучая меня, в то время как я пользовался шансом разглядеть его. Длинные чёрные волосы и клочковатая бородка обрамляли худое лицо, привычное к солнцу и ветру. В больших зелёных глазах таилось что-то дикое. На его лице и загорелых конечностях я не нашёл шрамов, отличающих закалённого в боях пирата, равно как не углядел в нём привычной для них отчаянной жестокости.

– Моё имя – Гордиан, – поведал я. – А как обращаться к тебе?

Казалось, этот простой вопрос изумил его до глубины души.

– Клеон, – наконец вымолвил он с таким видом, словно хотел бы назваться чужим именем, но так и не придумал, каким. Имя, к слову, греческое, как и черты его лица.

– Мы вообще здесь по одному и тому же делу? – с сомнением воззрился на него я.

– За выкупом, – отозвался он, понижая голос. – Где он?

– А где мальчик?

– В полной безопасности.

– Сперва я должен в этом убедиться.

– Могу отвести вас к нему прямо сейчас, если пожелаете, – кивнул он.

– Ещё как.

– Тогда следуйте за мной.

Покинув таверну, мы некоторое время шли по побережью, затем свернули на зажатую между складами узкую улочку. Клеон стремительно шёл вперед, резко оборачиваясь на каждом перекрёстке, внезапно меняя направление и порой следуя назад тем же путем. Я ожидал, что он того и гляди врежется прямиком в Бельбона, но тот не показывался – то ли потерял нас в переулках, то ли и впрямь поднаторел в тайной слежке.

Подойдя к застеленной парусиной телеге, Клеон беспокойно оглянулся напоследок и подтолкнул меня к ней, велев залезать под ткань. Возница тотчас тронулся с места. Из моего укрытия мне было ровным счетом ничего не видно, и после множества поворотов я бросил всякие попытки понять, в каком направлении мы едем.

Наконец повозка остановилась. Заскрипели дверные петли, телега ещё немного продвинулась, и за ней захлопнулись двери. Ещё до того, как с меня сдернули парусину, я различил запах сена и навоза, из чего заключил, что оказался в конюшне. Морская соль также ощущалась, так что, должно быть, мы не слишком удалились от побережья. Я сел и оглядел обширное сумрачное помещение, пересеченное проникающими сквозь дыры от сучков лучами солнца. Стоило мне взглянуть на возницу, как тот поспешно отвернулся.

Клеон схватил меня за руку:

– Вы хотели видеть мальчика.

Спустившись с телеги, я последовал за ним. Когда мы подошли к одному из стойл, с сена поднялась фигура в тёмной тунике. Даже в сумеречном свете я тотчас узнал его по портрету. Во плоти юный Спурий ещё сильнее походил на Валерию, но её кожа была молочно-белой, он же загорел до черноты, отчего его глаза и зубы сверкали подобно алебастру, и, в то время как его мать была всецело поглощена тревогой и тоской, Спурий прямо-таки искрился сарказмом. Изображённый на портрете юноша ещё не вполне утратил детскую округлость черт, нынешний же Спурий был более худощав, и это было ему к лицу. Что до разговоров о страданиях, то он отнюдь не выглядел человеком, подвергшимся пыткам – скорее уж наслаждающимся затянувшимся праздником. Тем не менее, манеры его были весьма резки и деловиты.

– Где ты пропадал? – рявкнул он на моего провожатого.

Клеон виновато пожал плечами. Если мальчишка и впрямь решил запугать похитителей подобно Цезарю, то он явно в этом преуспел.

Затем настала моя очередь предстать пред его придирчивым взором.

– А ты кто такой?

– Моё имя Гордиан. Твой отец прислал меня, чтобы тебя выкупить.

– А сам он явился?

– Нет, – поколебавшись, всё же признал я, украдкой кивнув в сторону пирата – тем самым я хотел дать Спурию понять, что не стоит обсуждать подобные детали в присутствии одного из похитителей.

– Ты привёз выкуп?

– Нет, он хранится в надёжном месте. Сперва я хотел взглянуть на тебя.

– Хорошо. Что ж, передай выкуп одному из этих варваров и вытащи меня отсюда. Я устал от общества этого отребья и сгораю от желания наконец вернуться в Рим, к образованным собеседникам, не говоря уже о приличной пище! – С этими словами он скрестил руки на груди. – Ну что ж, ступай! Пираты повсюду, хоть и не показываются на глаза, и не сомневайся, что они без колебаний убьют нас обоих, если ты подашь им хоть малейший повод. Кровожадные твари! Ты ведь уже убедился, что я жив и невредим. Как только они получат деньги, тотчас же меня отпустят. Так что ступайте, вы оба. Да поторопитесь!

Я вернулся к телеге. Клеон вновь накрыл меня парусиной, и я услышал стук отворяемых дверей. Повозка двинулась с места, и вновь мы совершили бесчисленное количество поворотов, прежде чем она остановилась. Когда Клеон откинул ткань, я невольно потёр глаза, ослеплённый яркостью дневного света, и ступил на землю в том самом месте, с которого тронулся в путь – на побережье неподалеку от «Летучей рыбы».

Когда мы двинулись к таверне, я испытал немалое разочарование при виде Бельбона, околачивающегося там же, где я его оставил – у сарая перед таверной, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом! Выходит, он даже не пытался следовать за мной и всё это время просто дрых стоя?

– Здесь я вас оставлю, – сообщил Клеон. – Куда мне прийти за выкупом?

Я описал ему местоположение одного из складов на Тибре, обговорив, чтобы он явится с телегой и несколькими из своих людей. Когда они погрузят золото, я отправлюсь вместе с ними – один – и, удалившись на безопасное расстояние, они передадут Спурия на моё попечение.

– Каковы гарантии, что вы его отпустите? Или, если уж на то пошло, отпустите меня самого?

– Нам ведь нужен выкуп, а не вы… и не он, – при этом его голос странным образом дрогнул. – Значит, в час! – бодро заключил он и тотчас растворился в толпе.

Мгновение помедлив, я развернулся, намереваясь направиться к бывшему гладиатору, чтобы наградить его, по меньшей мере, добрым пинком по голени – но вместо этого я впечатался в массивную фигуру Бельбона собственной персоной. Поскольку от неожиданности я потерял равновесие, он подхватил меня, поставив на ноги бережно, будто ребенка.

– Я думал, ты спал! – изумился я.

– Неплохо изображаю отключку, а? – рассмеялся тот. – Этот трюк как-то спас жизнь мне на арене. Мой соперник думал, что я грохнулся в обморок от страха, так что, встав ногой мне на грудь, послал лучезарную улыбку своему патрону – чтобы в следующее же мгновение угоститься песком и моим мечом у его горла!

– Потрясающе. Так ты пытался следовать за нами или как?

– Я пытался, – покаянно повесил голову Бельбон. – Но довольно быстро вас потерял.

– Но ты хотя бы достиг того места, где я сел в телегу?

– Нет.

– Во имя яиц царя Нумы [13]! Выходит, у нас нет ни малейшего понятия о том, где они держат мальчишку. Так что нам ничего не остаётся, кроме как ждать, пока Клеон явится за выкупом. – Я в раздражении уставился на безмятежное море и парящих над нашими головами чаек. – Скажи-ка мне, Бельбон, почему обстоятельства этого похищения отдают каким-то душком?

– Вы так считаете?

– Попахивает рыбкой в мутной воде.

– Ну так ведь мы на побережье, – брякнул Бельбон.

Уставившись на ясное небо, он озадаченно нахмурился.

– Я имею в виду, Бельбон, что наконец-то начинаю прозревать истину сквозь эту муть… – бросил я. – По крайней мере, мне так кажется. – И всё же у меня были весьма тяжёлые предчувствия насчёт всей этой ситуации.

***

– Понял? Крайне важно, чтобы ты со своими людьми не показывался на горизонте, пока Клеон будет вывозить золото.

– И этот туда же! – смерил меня скептическим взглядом центурион Марк. – Ну и что помешает тебе дать дёру вместе с этими пиратами – и золотом?

– Квинт Фабий доверил передачу выкупа мне, и это для тебя должно быть достаточным аргументом.

– На меня он тоже возложил некие обязанности. – Марк скрестил мясистые руки, ощетинившиеся чёрными и серебристыми волосками.

– Послушай, Марк, мне кажется, что я разгадал намерения этих людей. Если я прав, то юноше ничто не угрожает…

– Ха! Расскажи мне о пиратской чести! – лишь фыркнул тот.

– …не угрожает, – продолжил я, – если они получат выкуп, как оговорено. А также, если мои подозрения верны, то вы без особого труда сможете вернуть выкуп впоследствии. Если же вы попробуете следовать за нами и сорвёте передачу выкупа, то на тебе будет лежать вся ответственность за риск, которому ты подвергнешь жизнь юноши – и мою тоже.

Поиграв желваками, Марк наморщил нос.

– А если ты не сделаешь так, как я велел, – не унимался я, – и с юношей что-нибудь случится, то только вообрази, что устроит тебе Квинт Фабий. Ну так что? Клеон с его людьми будут тут с минуты на минуту. Что скажешь?

Пробормотав что-то, воспринятое мной как согласие, Марк обернулся к одному из подбежавших гладиаторов.

– Командир, четверо человек и повозка направляются сюда!

Марк поднял руку, и его люди растворились в глубине склада, где мы ожидали прибытия пиратов. По моему плечу похлопала чья-то ладонь.

– А как насчёт меня? – спросил Бельбон. – Мне попробовать проследить за вами, как этим утром?

Я покачал головой, бросив обеспокоенный взгляд на дверь.

– Но ведь вам угрожает опасность, – не отставал Бельбон. – Так что не помешает телохранитель. Пусть пираты возьмут с собой нас обоих.

– Тихо, Бельбон! Ступай, спрячься вместе с остальными! Живо! – Я толкнул его обеими руками, тотчас осознав, что с тем же успехом мог попытаться свалить вековой тис. В конце концов он, подчинившись, с недовольным видом побрёл прочь.

Мгновением позже в дверях показался Клеон с возницей и ещё двумя молодыми людьми. Все они, как один, весьма походили на греков.

Я жестом обвёл сундуки, приподняв крышку одного из них. Казалось, даже в сумрачном свете склада сверкание золота зачаровало их вожака.

– Так много! – смущённо улыбнулся он. – Я воображал, как это будет выглядеть, но такого представить не мог. Подумать только, десять тысяч золотых…

Он встряхнул головой, словно чтобы прочистить её, а затем приступил к погрузке сундуков наравне с товарищами. Мне казалось, что кровожадные пираты при виде подобных богатств должны бы пуститься в пляс от радости, но эти работали в угрюмом, едва ли не сердитом молчании.

Когда с этим было покончено, Клеон стёр пот со лба и указал на узкое пространство между сундуками на дне повозки.

– Думаю, вы здесь поместитесь. – Окинув склад тревожным взглядом, он возвысил голос. – Повторяю ещё раз: никто не должен идти за нами. У нас вдоль всей дороги имеются соглядатаи, и они тотчас дадут знать, если заметят слежку. Если что-нибудь вызовет у нас подозрение – что угодно – пеняйте на себя. Ясно вам? – обратил он к пустому пространству вопрос, предназначавшийся и мне.

– Ясно, – ответил я за пустоту. Залезая в телегу, я схватился за его руку для равновесия и быстро шепнул ему на ухо: – Клеон, ты ведь не причинишь мальчику вреда, так ведь?

Он наградил меня до странного грустным взглядом, словно человек, которого никто не понимает, внезапно встретивший сочувственного собеседника. Но его лицо тотчас посуровело.

– С ним не случится ничего дурного, если всё пройдет как намечено, – отрубил он.

Я устроился в щели между ящиками, и надо мной вновь натянули парусину. Телега двинулась с места, грузно покачиваясь под тяжёлой поклажей.

***

Я был искренне уверен, что с этого момента всё пойдет так, как надо. Марк согласился нас не преследовать. Клеон заполучил своё золото, и скоро я получу Спурия. Даже если мои подозрения беспочвенны, похитителям нет никакой нужды причинять вред юноше или мне самому – от наших смертей они ровным счётом ничего не выигрывают. Если, конечно, всё и впрямь пойдет как намечено…

Возможно, из-за тесноты и духоты мои мысли в итоге приняли совершенно нежелательный оборот: я решил, что Марк согласился, но верно ли я разобрал его бурчание? А что если они уже топают за нами следом на виду у вышеупомянутых соглядатаев, и полученное от них предупреждение заставит похитителей запаниковать? Один отчаянный вскрик – и зазвенят мечи, а одно из острых лезвий пропорет парусину, устремившись прямиком к моему сердцу…

Я представил это столь ярко, что отчаянно дёрнулся, будто от ночного кошмара, хоть и не смыкал глаз.

Чтобы вернуть себе самообладание, я сделал глубокий вдох, но безудержный полёт воображения было уже не остановить. Что если Клеон ввёл меня в заблуждение, и эти одухотворенные зелёные глаза и робкие манеры – не более чем искусное прикрытие для безжалостного убийцы? Быть может, этот красивый заносчивый мальчик, которого я видел утром, уже мёртв – и исторгаемый им поток сарказма пресекли одновременно с его горлом… Быть может, едва повозка достигнет конюшни, где свершилось убийство, пираты, убедившись, что никто не следовал за ними, вытащат меня из телеги, засунут в рот кляп, свяжут по рукам и ногам и, приплясывая со злобным хохотом, поволокут на свой корабль, чтобы вознаградить себя за сдержанность, которую они вынуждены были проявлять, грузя добычу. Сицилийские пираты, самые жестокие ублюдки на всем белом свете! И я отправлюсь в плавание, бессильно извиваясь в своих путах. А когда стемнеет, они подожгут мою одежду, используя меня как факел на своем нечестивом праздновании, чтобы потом, устав от моих криков, швырнуть меня за борт. Я уже почти чувствовал вонь моей горящей плоти, слышал шипение огня и предвкушал удар о воду, которая тотчас сомкнётся над моей головой, ощущая жжение соли в ноздрях. Что останется от меня после того, как мной всласть попируют рыбы?

В этой тесноте мне едва удалось извернуться, чтобы вытереть лоб краешком красной туники. Твёрдо решив положить конец этим омерзительным фантазиям, я принялся уверять себя, что должен руководствоваться собственными здравыми суждениями, которые стояли на том, что Клеон – не тот человек, что способен на убийство – во всяком случае, хладнокровное. Сам Росций был бы не в силах сыграть столь трепетную невинность. Воистину странный пират мне попался!

А затем у меня перехватило дыхание от ещё более леденящей душу догадки: Бельбон сказал, что Квинт Фабий велел перебить всех пиратов. Разумеется, юноша при этом не должен пострадать – но знал ли это гладиатор наверняка или лишь предполагал? Едва ли его посвятили во все детали плана. Спурий ведь не родной сын Квинта Фабия, и патриций говорил о нём без малейшей симпатии. А что если на самом деле он жаждет избавиться от пасынка? Разумеется, он собрал выкуп – Квинт Фабий вынужден был сделать это хотя бы ради утешения жены и предотвращения публичного скандала. Но если в итоге юноша погибнет от рук пиратов – или, по крайней мере, всё будет выглядеть именно так…

Возможно даже, что Квинт Фабий сам организовал похищение Спурия – весьма хитроумный способ избавиться от пасынка, не вызвав ничьих подозрений. Разумеется, единая мысль об этом была чудовищной – но я знавал тех, кто был вполне способен пойти на такое злодейство. Но зачем в таком случае ему понадобились мои услуги? Возможно, чтобы продемонстрировать свою обеспокоенность постороннему человеку, а также доказать Валерии и остальному миру, что он приложил все возможные усилия, чтобы спасти пасынка. Тогда выходит, что частью плана по неудачному выкупу Спурия должна стать сопутствующая этой трагедии смерть сыщика, который и провалил всё дело…

Казалось, на сей раз мы ехали целую вечность. Дорога становилась все более каменистой и ухабистой, телега отчаянно гремела и шаталась. Мои дикие фантазии о предательстве и убийстве существенно поблекли перед куда более реальной опасностью быть раздавленным одним из этих неподъёмных сундуков. И, во имя Геркулеса, что за жара тут стояла! К тому времени, как телега наконец остановилась, моя туника так намокла, словно я только что окунулся в море.

Парусину откинули, и я с облегчением ощутил на коже прохладный солёный бриз.

Я думал, что мы вернёмся в ту же конюшню, где я впервые встретил Спурия, но вместо этого оказался на песчаном пляже где-то в холмистой местности за пределами города. В ограниченной валунами бухточке плавала лодка. В отдалении на якоре стоял более крупный корабль. Я выскочил из телеги, наслаждаясь свежим воздухом.

Клеон и его трое сотоварищей поспешно принялись перегружать сундуки в лодку.

– Вот же тяжёлые сволочи! – буркнул один из них. – Нам ни за что не переправить их за одну ходку. Потребуется как минимум две…

– Где юноша? – потребовал я, хватая Клеона за рукав.

– Вот он я.

Обернувшись, я узрел Спурия – тот брёл от видневшейся в отдалении груды валунов. Жара побудила его скинуть тунику, оставшись в одной набедренной повязке. Видимо, так он обычно и расхаживал – если не совсем нагишом: его поджарое тело и длинные конечности загорели совершенно равномерно.

Я взглянул на Клеона – брови того сдвинулись к переносице, словно он только что уколол палец. Подняв глаза на юношу, он с усилием сглотнул.

– Давно пора. – Скрестив руки на груди, Спурий раздражённо уставился на меня. Дерзость делала его еще более прекрасным.

– Может, всё же накинешь тунику? – предложил я. – И в обратный путь. Клеон, покажи нам направление на Остию – и мы пошли. Разумеется, если ты не будешь настолько добр, что оставишь нам повозку?

Клеон застыл в растерянности. Встав между нами, Спурий оттащил меня в сторону.

– Кто-нибудь следовал за повозкой? – шепнул он.

– Не думаю.

– Ты уверен?

– Не могу сказать наверняка. – С этими словами я бросил взгляд на Клеона, но тот будто не слышал. Гружёная лодка уже отчалила, направляясь к стоящему на якоре кораблю – видно было, как низко она осела в воде под тяжестью груза.

– Ну так папочка [14] послал за тобой вооружённый отряд или нет? Отвечай!

– Молодой человек, – сурово начал я, – в настоящий момент мой долг по отношению к твоим отцу и матери…

– Моему отчиму! – наморщив нос, юноша выплюнул это слово, будто ругательство.

– …моя работа состоит в том, чтобы ты прибыл домой в целости и сохранности, – как ни в чём не бывало продолжил я. – Так что, пока мы не достигнем Остии, изволь держать рот на замке.

На какое-то мгновение шок и впрямь погрузил его в молчание, затем, наградив меня убийственным взором, он возвысил голос:

– Что ж, как бы то ни было, эти парни не отпустят меня, пока не погрузят золото на корабль. Верно, Клеон?

– Что? А, да, – отозвался тот. Морской близ взметнул его длинные чёрные пряди, закрыв лицо, но я заметил, как он смаргивает слёзы, словно в них попала соль.

Схватив меня за руку, Спурий отвёл меня ещё дальше.

– А теперь послушай! – прорычал он. – Так этот скряга послал за мной отряд или нет? Или он расщедрился на тебя одного?

– Я ведь уже просил тебя помалкивать…

– А я приказываю тебе отвечать, – заявил он. – Если не хочешь, чтобы от меня родителям поступил отчёт, рисующий твои действия в крайне невыгодном свете.

Почему Спурий так настаивал на этом? И почему именно сейчас? Похоже, мои подозрения относительно его похищения оправдались.

Если бы вооружённого отряда и впрямь не было, Спурий мог бы преспокойно остаться со своими «пленителями», чтобы держаться поближе к золоту – или к своей доле – ведь как знать: быть может, удастся выдоить из отчима ещё денег под выкуп. Однако если вооружённый отряд здесь и готов к действию, то самым лучшим для него было бы позволить мне «спасти» его, чтобы дать рыбакам – а эти неаполитанские греки явно были кем угодно, но только не пиратами – быстренько смотать удочки вместе с золотом.

– Предположим, что вооружённый отряд и впрямь имеет место быть, – бросил я. – В таком случае твоим друзьям и впрямь лучше убираться отсюда подобру-поздорову. И представим, что им это и впрямь удастся – как же ты в таком случае получишь свою долю?

Спурий уставился на меня непонимающим взглядом, но спустя мгновение на его лице вспыхнула столь чарующая улыбка, что я почти понял, почему Клеон без ума от этого мальчишки.

– Не то чтобы я не знал, где они живут – дальше по берегу. Они не осмелятся меня одурачить, ведь я всегда могу донести на них, и тогда их распнут, всех до единого. Они будут хранить мою долю в неприкосновенности, пока я не явлюсь за ней.

– И какого рода сделку вы заключили? Девять десятых тебе, одну – им?

Он вновь улыбнулся хитрой улыбкой, будто застигнутый за чем-то неблаговидным, но ловко сработанным.

– Не столь щедрую.

– И где ты нашёл этих «пиратов»?

– Спрыгнул в бухте Неаполя и плавал от лодки к лодке, пока не нашёл подходящую команду. Мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что Клеон ради меня готов на всё.

– Значит, идея этой эскапады принадлежала тебе одному?

– Разумеется! Думаешь, эти невежественные рыбаки способны породить такой план? Эти скоты рождены, чтобы выполнять чужую волю – они словно рыбки в моей сети. Они боготворят меня – во всяком случае, Клеон – а почему бы им этого не делать?

– Пока ты тут нагишом прохлаждался на солнышке, наслаждаясь каникулами с твоими обожателями, твоя мать с ума сходила от беспокойства. Неужто и это для тебя не имеет значения?

– Немного тревоги её не убъёт. – Скрестив руки, он смерил меня недовольным взглядом. – К тому же, это всё её вина: если бы у неё хватило силы воли вытрясти деньги из этого старого скряги, ничего бы не случилось. А так мне самому пришлось изыскивать способы вытянуть из папаши то, что и так моё по праву.

– А как насчёт этих рыбаков? Ты подверг их огромной опасности.

– Они знают, чем рискуют. А также, что получат в случае успеха.

– А Клеон? – Я оглянулся через плечо, поймав его тоскливый взор, уставленный на Спурия. – Бедолага по уши влюблён. Что ты сделал, чтобы довести его до подобного состояния?

– Ничего такого, что могло бы опорочить имя папаши, если ты об этом. И ничего такого, что сам папаша не проделывает время от времени с симпатичными юношами-рабами. Я помню о своём месте в обществе и о том, что прилично для человека моего положения – мы получаем удовольствие, а не одариваем им – не то что Цезарь, в юные года игравший роль жены при Никомеде! Венера сыграла с бедным Клеоном дурную шутку, заставив влюбиться в меня. Это хорошо послужило моим целям, но сейчас я был бы рад от него избавиться – он становится чересчур навязчивым. Я предпочитаю, чтобы меня ожидал раб, а не преследовал поклонник – ведь от раба можно в любой момент избавиться, лишь хлопнув в ладоши.

– Клеон может пострадать от твоей затеи – может даже погибнуть.

Спурий поднял брови, всматриваясь в низкие холмы за моей спиной.

– Значит, вооружённый отряд на подходе…

– Это был очень глупый план, Спурий. Ты правда думал, что он сработает?

– Ещё как сработает!

– Нет. К несчастью для тебя, молодой человек, я заинтересован не только в том, чтобы вызволить тебя, но и в том, чтобы вернуть выкуп -–ведь часть этого золота обещана мне.

Открыто выступить против него было моей ошибкой. Он мог бы предложить мне денег, чтобы купить моё молчание, но, похоже, Спурий был ещё более скуп, чем его отчим. Махнув Клеону, который тотчас подбежал, он потребовал:

– Всё золото погружено?

– Это последняя ходка. – От этих слов у Клеона перехватило дыхание. – Лодка погружена и готова отчалить. Я отправляюсь с ними. А ты? Ты с нами, Спурий?

Тот вновь воззрился на бугрящийся холмами берег.

– Я пока не уверен. Но одно я знаю точно: нужно заставить этого человека молчать.

Клеон печально воззрился на Спурия, затем бросил смущённый взгляд на меня.

– Ну, Клеон, – поторопил его юноша, – у тебя же есть нож, а у него – нет. Это не сложно. Просто ступай и сделай это. Или мне позвать кого-нибудь с лодки?

Взгляд Клеона стал по-настоящему несчастным.

– Ну так что? Сделай это, Клеон! – велел ему Спурий. – Ты же говорил, что однажды убил человека в драке в какой-то кишащей крысами таверне в Помпеях [15] – это было одной из причин, по которой я выбрал тебя себе в помощь. Ты же с самого начала знал, что может кончиться именно этим.

С усилием сглотнув, Клеон потянулся к ножнам на поясе, чтобы извлечь зазубренный нож, каким рыбаки потрошат и чистят рыбу.

– Клеон! – обратился к нему я. – Я всё знаю. Этот мальчишка тебя попросту использует – ты ведь сам это понимаешь. Такой, как он, не стоит подобной привязанности. Опусти нож, и мы вместе придумаем, как поправить то, что ты наворотил.

– Может, Клеон и простачок, но не идиот, – рассмеялся Спурий, тряся головой. – Жребий брошен [16], так что у него нет другого пути. А это значит, ему придётся избавиться от тебя, Гордиан.

Клеон застонал. Не сводя с меня глаз он вновь обратился к Спурию:

– В тот день в заливе, когда ты подплыл к нашей лодке и вскарабкался на борт, в то самое мгновение, когда я впервые тебя увидел, я знал, что ты не принесёшь мне ничего, кроме беды. Твои сумасшедшие идеи…

– Мне казалось, они тебе по вкусу – в особенности когда я упомянул золото.

– Забудь о золоте! Оно нужно другим – я же хотел лишь…

– Да, Клеон, я знаю, чего ты на самом деле хочешь. – Спурий закатил глаза. – И обещаю, что однажды я тебе позволю. Но сейчас… – Он нетерпеливо взмахнул рукой. – Представь себе, что он – просто большая рыба. Выпотроши его! Как только ты покончишь с этим, мы оба сядем в эту лодку и отправимся в Неаполь вместе с золотом.

– Так ты пойдёшь с нами?

– Разумеется. Но только если ты заставишь его замолчать раз и навсегда. Он слишком много знает и сдаст нас всех сей же час.

Клеон сделал шаг ко мне. Я подумал было о бегстве, но быстро отказался от этой затеи: Клеону куда привычнее бегать по песку, а идея получить зазубренный нож в спину мне вовсе не по душе. Потому я решил драться с ним лицом к лицу: наша комплекция не так уж отличалась, а в рукопашной опыта у меня, надо думать, поболее. Вот только это преимущество сводилось на нет тем, что у него, в отличие от меня, был нож.

Моё единственное преимущество заключалось в том, что он действовал против воли. Когда он говорил со Спурием, в его голосе всё ещё чувствовалась любовная тоска, но ощущался и оттенок обиды. Быть может, сыграв на этом, мне удалось бы отвлечь его, так что я принялся судорожно искать способ, как воспользоваться его разочарованием, чтобы обратить его против мальчишки или хотя бы сбить с толку.

Но прежде чем я успел открыть рот, я заметил мгновенную перемену в лице Клеона – он принял решение буквально не моргнув глазом. Какую-то долю мгновения я думал, что он бросится на Спурия, как дворняга на хозяина – и как бы я потом объяснил Валерии, что просто стоял и смотрел на то, как её любимого сына закололи прямо у меня на глазах?

Но, разумеется, я в очередной раз принял желаемое за действительное – Клеон не набросился на Спурия. Он набросился на меня.

Мы сцепились, и я тут же почувствовал, как по правому плечу пробежала жгучая боль – словно меня хлестнули плетью, а не ударили ножом. Но это была явно ножевая рана: пляж перед глазами тотчас покачнулся, подёрнувшись дымкой, и уголком глаза я заметил забрызганный кровью песок.

Мы повалились на землю, и на зубах тут же захрустел песок. Я ощущал жар тела Клеона, вдыхая запах его пота – он потрудился на славу, грузя золото в лодку, и не на шутку утомился. Само собой, это было мне на руку: мне даже удалось оттолкнуть его от себя, прежде чем от булыжников в конце пляжа отделилась бегущая фигура.

В то же мгновение Клеон придавил меня и, преодолевая сопротивление пытающихся удержать его рук, приблизил лезвие к моему горлу; в следующее мгновение мне показалось, что какое-то божество явилось, чтобы, схватив его за тунику на спине, поднять его в небеса. На самом же деле это оказался Бельбон, который, сдёрнув с меня Клеона, поднял его в воздух, чтобы тотчас швырнуть оземь – лишь благодаря мягкому песку он не расшибся насмерть от такого броска. При этом юноша сумел удержать нож, но пинок Бельбона тотчас послал его оружие в полёт. Упав коленями на грудь Клеона, бывший гладиатор мигом вышиб из него весь воздух и воздел молотоподобный кулак, готовясь довершить начатое.

– Нет, Бельбон, не надо! Ты же убьёшь его! – выкрикнул я.

Тот озадаченно нахмурился, обернувшись ко мне. Клеон отчаянно трепыхался под его весом, словно выброшенная на берег рыбёшка.

Тем временем из лодки выбрались трое приятелей Клеона – пока тот дрался со мной, они не вмешивались, но видя, что их друг повержен более многочисленным противником, пришли к нему на помощь, на ходу вытаскивая ножи.

Поднявшись на ноги, я бросился к ножу Клеона, и испытал тошноту при виде собственной крови на зазубренном лезвии. Бельбон также встал, вытащив собственный кинжал – Клеон же оставался на песке, отчаянно ловя ртом воздух. «Итак, трое против двух, – подытожил я, – и все вооружены. На моей стороне этот великан, но я ранен в правую руку – так что силы, пожалуй что, равны».

Однако на поверку оказалось, что нет: рыбаки внезапно затормозили, в смятении врезаясь друг в друга, а затем резко сменили направление бега и кинулись к лодке, зовя Клеона за собой. Пару мгновений я наслаждался иллюзией, что они настолько устрашились моей персоны (ну, и Бельбона, если уж на то пошло), а затем до меня дошло, что они спасаются от того, что увидели за моей спиной, и обернулся. Как и следовало ожидать, из-за гряды низких холмов выкатился отряд Марка, который теперь на всех парах нёсся к берегу с мечами наголо.

Тем временем, забравшись в лодку, двое рыбаков тут же схватились за вёсла, в то время как третий лёг на скамью, отчаянно призывая Клеона. Тому удалось кое-как подняться на четвереньки, но дальше дело пока не пошло. Я окинул взглядом Марка с его людьми, рыбаков в лодке, Спурия, который застыл неподалёку от Клеона со скрещенными на груди руками и кислым выражением на лице, будто ему довелось присутствовать на удручающе несмешной комедии.

– Во имя Геркулеса, Спурий, помоги ему хотя бы подняться на ноги! – выкрикнул я, после чего ринулся к юноше, чтобы сделать это самостоятельно. Кое-как вздёрнув Клеона на нетвёрдые ноги, я толкнул его по направлению к лодке.

– Беги! – взмолился я. – Беги, если хочешь жить!

Он послушался, врезавшись в прибой – но внезапно застыл. Лодка удалялась, но он, обернувшись, воззрился на Спурия, который в ответ наградил его язвительной улыбкой.

– Беги! – вновь возопил я. – Беги же, идиот!

Люди в лодке вторили мне, впрочем, продолжая налегать на вёсла. Но Клеон стоял, словно заворожённый взглядом Спурия, сопротивляясь накатывающим волнам, с обратившимся в трагическую маску лицом.

Бросившись к Спурию, я, схватив за плечи, развернул его прочь от Клеона.

– Убери от меня свои руки! – рявкнул он – однако заклятье было разрушено: Клеон словно очнулся, его лицо мигом ожесточилось. Отвернувшись, он нырнул в волны и устремился за удаляющейся лодкой.

Я же упал на песок, зажимая порез на руке. Мгновение спустя меня окружили люди Марка, размахивая обнажёнными мечами.

Убедившись, что Спурий не пострадал, Марк обратил свой гнев на меня:

– Ты дал уйти одному из них! Я видел, как ты помог ему встать на ноги! И слышал, как велел ему бежать!

– Прекрати, Марк. Ты не понимаешь.

– Единственное, что я понимаю – это что им удалось сбежать. Теперь они слишком далеко, чтобы их преследовать. Проклятье! Ну что ж, пусть убираются на свой корабль – а там о них позаботится «Багряный молот [17]».

Прежде чем до меня дошло, что он имеет в виду, Бельбон вскрикнул, указывая на воду. Клеон наконец-то нагнал лодку, и друзья затаскивали его на борт, но что-то пошло не так: тяжело нагруженное судно начало черпать воду. Опытные рыбаки без труда справились бы с этим, но, должно быть, они попросту запаниковали; мгновение – и судёнышко перевернулось вверх дном.

Марк ощерился, Спурий вскрикнул – и оба в унисон взвыли:

– Золото!

Тем временем оставшиеся на большом корабле рыбаки торопливо ставили парус. Сперва мне подумалось: не слишком ли быстро они бросают своих товарищей – но затем я увидел истинную причину их спешки: должно быть, они прежде тех, что остался на берегу, заметили подход боевого корабля. Это было то самое судно с красными бортами, которое стояло на якоре в бухте Остии. Сверкающие на солнце вёсла синхронно взрезали водную гладь, бронзовый таран разбивал пенные волны. «Багряный молот» – так назвал его Марк. Стоило кораблю войти в бухту, как глава отряда подал сигнал одному из своих людей, оставшемуся на холме, и тот принялся размахивать красным плащом – это явно было сигналом того, что Спурий успешно вызволен и пиратов можно стереть с лица земли без опаски.

То, что произошло дальше, не мог предугадать никто из нас – и всё же это было единственно возможным завершением всей этой катастрофической аферы. Само собой, «Багряный молот» был призван, чтобы обойти пиратское судно с фланга и взять его на абордаж, чтобы вернуть золото – боевой корабль без труда справился бы с подобной задачей. Вот только они не могли предвидеть, что иметь дело им придётся не с опытными пиратами, а с незадачливыми рыбаками – которые, как и их сотоварищи на лодке, мигом запаниковали. Когда «Багряный молот» подошёл к ним, чтобы встать борт о борт, рыбацкое судно встало ему наперерез, словно в отчаянном саморазрушительном порыве – как гладиатор, бросающийся на меч соперника – подставив правый борт аккурат под бронзовый таран.

До нас донёсся отдалённый гул удара, треск дерева, крики рыбаков. Парус упал и, содрогнувшись, рыбацкое судно сложилось, мигом сгинув под накатившими волнами, прежде чем я успел осознать весь ужас произошедшего.

– Во имя богов! – вырвалось у Бельбона.

– Золото! – стенал Марк.

– Всё золото… – вздыхал Спурий.

Люди из опрокинувшейся лодки поплыли было к своему кораблю – теперь же они барахтались в воде, зажатые в ловушке между «Багряным тараном» и отрядом на берегу.

– Рано или поздно они вынуждены будут выплыть к берегу, – буркнул Марк. – Как и выжившие с корабля. Мы окружим бухту и перебьём всех, кто выберется на сушу. Ребята! Слушай сюда!

– Нет, Марк! – Я поднялся на ноги, продолжая зажимать раненное плечо. – Ты не можешь их убить! Вся эта затея с похищением – не более чем афера!

– Афера, говоришь? А потерянное золото – скажешь, что оно мне привиделось?

– Но ведь эти люди не пираты – они простые рыбаки. Спурий подбил их на это дело – они действовали по его указке.

– Они обманули Квинта Фабия.

– Но они не заслуживают смерти!

– Не тебе судить об этом. Не лезь в это, сыщик.

– Нет! – Я бросился к воде. Разрозненные рыбаки качались на волнах слишком далеко, чтобы распознать, который из них Клеон. – Держитесь подальше от берега! – прокричал я что было сил. – Они убьют вас, как только вы подплывёте!

В этот момент что-то ударило меня по затылку – и море, и земля потонули во вспышке белого света, который тотчас потух, погрузив меня во тьму.

***

Я очнулся с раскалывающей головной болью и тупой – в правой руке. Потянувшись вверх, я обнаружил, что голова забинтована – как и плечо.

– Проснулся наконец! – Надо мной склонился Бельбон с видом вящего облегчения на широком лице. – А я уж было думал…

– Клеон… и остальные…

– Ш-ш-ш, а ну-ка лежи и не двигайся, а то рука вновь начнёт кровоточить. Уж я-то знаю: я немало усвоил о ранах, будучи гладиатором. Есть хочешь? Сейчас самое время подкрепиться – вернёт огонь в твою кровь.

– Есть? Ага. И пить.

– Что ж, по счастью, ты там, где без труда обеспечат и то, и другое. Мы – в «Летучей рыбе», где есть всё, чего бы не пожелал твой желудок.

Я оглядел комнатушку – в голове постепенно прояснялось.

– А где Спурий? И Марк?

– Отбыли обратно в Рим, ещё вчера. Марк хотел забрать и меня, но я не пошёл: кто-то должен был остаться, чтобы присмотреть за тобой. Хозяин поймёт.

Я осторожно коснулся забинтованного затылка.

– Кто-то ударил меня.

Бельбон кивнул.

– Марк?

На сей раз бывший гладиатор покачал головой:

– Спурий. Камнем. Он бы ещё раз тебя ударил, когда ты упал, но я его остановил. И стоял над тобой, чтобы у него не возникло таких идей в дальнейшем.

– Ах ты, мелкий злобный… – Само собой, этого стоило ожидать: его план провалился, так что всё, что оставалось Спурию – это заставить замолчать всех, кто знал о его афере, включая и меня.

– А Клеон и его товарищи…

– Солдаты сделали, как приказал им Марк, – опустил глаза Бельбон.

– Не может быть, чтобы они всех убили…

– Это было кошмарное зрелище. Видеть, как людей убивают на арене, уже достаточно жутко, но там хотя бы честное состязание между двумя вооружёнными мужами, подготовленными к бою. Но смотреть на то, как эти измождённые бедолаги еле дыша выбираются на берег, моля о пощаде – и как люди Марка режут их одного за другим…

– А Клеон?..

– И его, насколько я знаю. «Убивать всех!» – так велел Марк, и его люди исполнили приказ в точности. И Спурий помогал им, подзывая их и указывая на тех, что подплывали к берегу. Перебив всех, они сбросили их тела в море.

Стоило мне представить описанное им, как голова немилосердно разболелась.

– Они не были пиратами, Бельбон. Там не было ни одного пирата. – Внезапно комната поплыла – и отнюдь не от удара: это слёзы заволокли глаза.

***

Несколько дней спустя я вновь посетил Сениевы бани: лёжа обнажённым на скамье, я наслаждался массажем одного из рабов Луция Клавдия. Моё израненное тело и впрямь нуждалось в подобной холе, а не менее пострадавшая совесть – в том, чтобы излить всю эту отвратительную историю в подобные губке уши Луция.

– Возмутительно! – пробормотал он, стоило мне закончить. – Полагаю, ты должен быть рад, что вообще остался в живых. А когда ты вернулся в Рим, ты зашёл к Квинту Фабию?

– Разумеется, чтобы получить причитающееся мне жалование.

– Не говоря о твоей доле золота, надо думать!

Я поморщился – и отнюдь не от того, что раб надавил слишком сильно.

– Вот это непростой момент: как изначально указывал Квинт Фабий, мне полагалась одна двадцатая от золота, которое с моей помощью удастся вернуть. Ну а поскольку всё оно благополучно ушло на дно…

– Он на основании этого отказался платить? Впрочем, чего ещё ожидать от Фабиев! Но, разумеется, какую-то часть сундуков должно было прибить к берегу – они хотя бы пытались их достать?

– Пытались, и люди Марка и впрямь что-то выловили, но это были жалкие крохи, так что моя доля сократилась до жалкой горстки золота.

– И это за все твои труды, за опасность, которой ты подверг свою жизнь! Квинт Фабий воистину скряга, как и утверждает его пасынок! Полагаю, ты рассказал ему правду об этом «похищении»?

– Да. К несчастью, все, кто мог подтвердить мои слова – а именно, рыбаки – мертвы, а Спурий твёрдо стоит на том, что его похитили пираты.

– Ох уж этот безбородый лжец! Но, разумеется, Квинт Фабий и сам отлично знает цену его словам!

– Публично он принимает версию своего пасынка – но, полагаю, лишь чтобы избежать скандала. Возможно, он с самого начала догадывался об истинной подоплёке этой истории – думаю, он нанял меня, чтобы подтвердить собственные подозрения. Потому-то он и велел Марку прикончить всех сообщников своего пасынка на месте, чтобы правда не выплыла наружу. О да, он знает, что произошло на самом деле, и, должно быть, презирает Спурия ещё сильнее прежнего – и, скажу я тебе, это чувство взаимно.

– Ох, эта та самая семейная вражда, которая нередко выливается в…

– Убийство, – бросил я, осмелившись произнести это зловещее слово вслух. – И я бы не решился ставить на то, который из них переживёт другого!

– А что мать мальчика, Валерия?

– Сын заставил её пережить худшие дни в её жизни, лишь чтобы потешить свою алчность, и я думал, что она заслуживает того, чтобы знать об этом. Но, когда я попытался рассказать об этом ей, она словно бы оглохла – если она и расслышала хоть слово, то ничем этого не показала. Когда я закончил, она лишь вежливо поблагодарила меня за спасение её драгоценного сыночка из лап этих жутких пиратов и на этом соизволила меня отпустить.

Люций лишь покачал головой.

– Но я всё-таки получил от Квинта Фабия то, что хотел.

– И что же?

– Поскольку он отказался дать мне мою долю выкупа, я настоял, чтобы взамен он дал мне кое-что другое из своего имущества – то, что он явно недооценивает.

– А, ты о своём новом телохранителе, – догадался Люций, бросив взгляд на Бельбона, который застыл в другом конце комнаты со скрещенными руками, невозмутимо сторожа нишу с моей одеждой с таким видом, словно охраняет выкуп за сенатора. – Этот малый – и впрямь истинное сокровище.

– Этот малый спас мне жизнь на пляже близ Остии – и, быть может, спасёт ещё не раз.

***

Иногда дела вновь заводят меня в окрестности Неаполя и той бухты – и я всякий раз отвожу время на то, чтобы посетить городской порт, где обретаются рыбаки. Я спрашиваю у них по-гречески, не знают ли они молодого человека по имени Клеон. Увы, неаполитанцы и впрямь весьма подозрительный и несловоохотливый народ: ни один из них так и не признался, что знает рыбака с таким именем – но ведь хоть кто-то в Неаполе должен был его знать?

Я рассматриваю все рыбацкие лодки в надежде увидеть его – почему-то меня не оставляет надежда, что он каким-то образом сбежал от людей Марка в тот судьбоносный день и сумел вернуться домой.

Однажды я был почти уверен, что заметил его: в отличие от Клеона тот мужчина был чисто выбрит, но глаза были те же. Я окликнул его с пирса, но лодка проскользнула мимо столь быстро, что я не успел толком присмотреться – я так и не смог убедиться, что не обознался. Быть может, то был его родич – или попросту похожий на него человек. Я не стал пытаться доискаться до истины – быть может, потому что боялся, что правда меня разочарует: я предпочитаю верить, что то был Клеон, без каких-либо доказательств. Да и разве найдётся в целом мире ещё один человек со столь одухотворёнными зелёными глазами?


Примечания автора:

Рассказы «Маленький Цезарь и пираты» и «Александрийская кошка» основаны на реальных историях из античных источников, к которым я придумал собственные окончания. Где-то в 80-х гг. до н. э. пираты, число которых существенно пополнилось беженцами римской гражданской войны, начали представлять собой реальную угрозу для Средиземноморья, так что многие римские командиры были направлены приструнить их; в конце концов это удалось Помпею, но не ранее 67 г. до н. э. Захват Юлия Цезаря пиратами, о котором рассказывает Луций Клавдий – известное происшествие, о котором повествуют Плутарх и Светоний. Похищение, совершенное в «Маленьком Цезаре», можно рассматривать как подражательное преступление, осуществлённое столь же хитроумным и безжалостным организатором.


Примечания переводчиков:

[1] Никоме́д IV Филопа́тр (умер осенью 74 года до н. э.) — последний царь Вифинии, правивший государством в 94 — 74 гг. до н. э. Воевал с Митридатом VI Евпатором, царем Понтийского царства.

[2] Аполлоний Молон (I век до н. э.) — древнегреческий ритор. Был известен приблизительно в 70-е годы до н. э. Проживал на острове Родос, где руководил школой риторики. Известно, что он дважды посещал Рим как посол Родоса, а Марк Туллий Цицерон и Гай Юлий Цезарь брали у него уроки ораторского искусства. Молон имел известность в римских судах и, по сообщениям, однажды даже был приглашён выступить перед римским сенатом на греческом языке, чего обычно не удостаивали иностранных послов.

[3] Фармакуза – остров у берегов Турции.

[4] Миле́т— древнегреческий город в Карии на западном побережье Малой Азии, находившийся к югу от устья реки Меандр – самой полноводной реки Малой Азии, впадающей в Эгейское море. Среди всех полисов Ионии Геродот особо выделял Милет, называя его «жемчужиной Ионии». Милет был родиной философов (Милетская школа) Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена.

[5] Секстилий – от лат. Sextilis — шестой, переименован в «август» в честь Октавиана августа в 8 г. до н. э.

[6] Атриум (лат. atrium, от ater — «закопчённый», «чёрный», то есть помещение, почерневшее от копоти) — крытый двор со световым колодцем (комплювий) над бассейном (имплювий). За имплювием, несколько поодаль, складывали очаг с таким расчётом, чтобы огонь не заливало дождевой водой, а дым вытягивало наружу, позднее очаг из этой комнаты исчез. Изначально атриум был местом сна матери семейства. Напротив входа в дом была глубокая ниша для её кровати, смотревшая на атрий с глубокой нишей — lectus adversus («ложе против дверей»). Римляне сохраняли эту нишу как знак святости брака. Ткацкий станок стоял в атрии в старозаветных семьях до конца республики. Здесь хранились ценности рода: тяжёлый сундук с семейными ценностями (денежный ящик), стол типа жертвенника (картибул), и шкаф (ниши) для хранения восковых масок и бюстов предков, а также изображений добрых духов-покровителей — ларов и пенатов (позже отдельное святилище — ларарий). Затем атриум превратился в публичную, приёмную часть дома, парадный зал. Был наиболее богато обставленной частью дома. Этот зал в случае необходимости делили на отдельные пространства занавесями и портьерами.

[7] Перисти́ль (перистилиум) — открытое пространство, окружённое с четырёх сторон крытой колоннадой. Термин происходит от др.-греч. περίστῡλος – «окружённый колоннами». Открытая часть перистиля зачастую отводилась под бассейн (имплювий). Сообщение перистиля с атриумом осуществлялось через два узких коридора и более широкую проходную горницу. У древних римлян перистиль являлся средоточием интимной семейной жизни.

Перистильный двор известен с IV в. до н. э. и является составной частью греко-римского дома.
В средневековой и византийской архитектуре форму перистиля иногда придавали дворам в монастырях и перед храмовыми комплексами.

[8] Секстилийские иды – 13 августа.

[9] О́стия, ныне О́стия-Анти́ка (итал. Ostia Antica) — римский город в Лациуме, в устье Тибра; главная гавань Древнего Рима, традиционно считавшаяся также его первой колонией. Остия переводится с латыни буквально как уста, устье.

[10] Ба́йи (лат. Baiae, итал. Baia) — приморский город в провинции Кампания, на берегу Неаполитанского залива.

[11] Иайа из Кизика была, по всей видимости, греческой художницей, переселившейся в Рим. В Риме (и в Неаполе) она работала во время юности Марка Теренция Варрона (116–27 гг. до н.э.), т.е. в начале I в. до н.э. Писала преимущественно женские портреты.

[12] Гражданская война – имеется в виду гражданская война 83—82 до н. э. (лат. Bella Civilia, 83—82 гг. до н. э.; иногда происходит объединение событий в гражданскую войну 88—82 до н. э.) — междоусобная война в Римской республике между сторонниками Суллы и приверженцами умершего Гая Мария, объединившимися вокруг его сына Гая Мария младшего и консула Гнея Папирия Карбона. Сторонники Гая Мария младшего, удерживая власть недемократичным путём, стремились законсервировать существовавший порядок, отстранить Суллу от всех занимаемых должностей и уничтожить оппозицию с помощью массового террора. В политической борьбе использовали италийцев (италиков), увеличив их избирательные права путём распределения их по трибам (избирательным округам). Одержав победу над Митридатом, проконсул Сулла двинулся на Рим, заручившись поддержкой родовой знати (оптиматов), а также переманив на свою сторону часть солдат и полководцев (в их числе – Помпея и Красса). Осадив Мария в крепости Пренесте, Сулла одержал победу над его объединёнными войсками у ворот Рима, после чего Гай Марий Младший покончил с собой, и его голову доставили Сулле. По оценкам историков, в ходе войны погибло более сотни тысяч человек, в стране установилась неограниченная диктатура Суллы.

[13] Ну́ма Помпи́лий (Numa Pompilius) – полулегендарный второй царь Древнего Рима. Правил с 715 по 673/672 годы до н. э. Ему приписывается упорядочение календаря, учреждение жреческих и ремесленных коллегий, религиозных культов и празднеств Агоналий.

[14] Папочка – в тексте Спурий именует Квинта Фабия «Pater» – в пер. с лат. «отец», в то время как в остальных местах употребляется «father» – тоже отец, поэтому мы, учитывая отношение Спурия к отчиму, употребили именно это слово.

[15] В Помпеях – слово Помпеи (Pompeii) – множественного числа, как ряд других городов Италии, и в современном русском употребляется именно так. Однако в начале XIX века оно употреблялось в единственном числе – Помпея – что зафиксировано в названии картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи» (1830-1833).

[16] Жребий брошен – в оригинале «The die is cast» – в букв. пер. с англ. «кости брошены», что отсылает к фразе «alea iacta est» – в русском переводе «Жребий брошен», которую, как считается, произнёс Юлий Цезарь при переходе пограничной реки Рубикон на севере Апеннинского полуострова – существенно позже событий рассказа. В латинском языке alea относится к ранней форме игры в кости, в которую играли во времена Цезаря.

[17] Багряный молот – в оригинале Crimson Ram – «Овен цвета крови». Ram – таран на носу судна, получил такое название по форме головы барана.

Спурий – Spurius – древнеримское имя неизвестного происхождения, возможно, от этрускского. Происходит от позднелатинского spurius – «незаконнорождённый» или этрусского srural – «публичный».

Часть 1 (начало)

Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп меж колонн перистиля кружили серебристые мотыльки. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.

– Вифезда [1], блюдо просто непревзойдённое, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актёр.

Но её было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.

читать дальшеПроведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.

Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бёдер под лёгкой тканью зелёного одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за её кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса чёрные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно звёзды, мерцающие на тёмно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошёл Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…

Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дёрнув за край туники.

– Да, Экон, что такое?

Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.

– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…

Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.

– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?

Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок [2], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.

– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.

Кивнув, Экон бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.

– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клёцки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но всё же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.

– Экон, с тобой всё в порядке? – Он напрягся так, что всё тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне и, сунув свиток прямо под нос, принялся возбуждённо тыкать в него пальцем.

– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьёзность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе всё лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?

Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, был призван изобразить Панурга.

– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.

Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.

– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зелёного стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…

Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.

Он вновь пропал, на сей раз притащив мой стилус и восковую табличку, на которой написал «красный» и «зелёный».

– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная… – Экон затряс головой, указывая на свои глаза. – У Панурга были зелёные глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.

Экон топнул ногой и ещё яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.

– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!

Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зелёный», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить ещё что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.

– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.

Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелёгкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы были и вовсе ему неведомы.

Оставив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Так он хотел, чтобы я прочёл свиток, или указывал на свои слёзы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.

Экон швырнул свиток мне на колени и, рыдая, умчался в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рёва – и этот звук разрывал моё сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем проследовала на звуки в комнатку Экона.

Я опустил глаза на свиток. Там было так много слов; какие же именно всплыли в памяти Экона, наведя его на мысль об убийстве Панурга? Красный, синий, голубой – я смутно припоминал, как читал отрывок, в котором Платон рассуждает о природе света и цвета, но учитывая, что я и тогда не больно-то много в нем понял, не стоило даже пытаться воспроизвести его в памяти. Там было что-то про наложенные друг на друга конусы от глаз к объекту – или наоборот, как знать; главное было понять – это ли вспомнил Экон, и если да, то какой в этом смысл?

Я бегло проглядел свиток, отыскивая то самое место, но не преуспел. Глаза утомились не на шутку, да и лампа принялась мигать, плюясь искрами. Греческие буквы начали менять очертания, сливаясь в однообразные пятна. Обычно Вифезда сопровождала меня в постель, но сегодня, похоже, она предпочла утешать Экона. Я так и заснул на своем обеденном ложе под звездами, размышляя о жёлтом плаще, заляпанном красным, и о навеки погасших зелёных глазах, уставленных в чистое голубое небо.


***

На следующий день Экону нездоровилось – а может, он попросту прикидывался. Вифезда церемонно поставила меня в известность, что он не пожелал покинуть постели. Стоя в дверном проёме его комнатушки, я заботливо напомнил ему, что Римский фестиваль продолжается, и сегодня в Большом цирке будут дикие звери, а в театре выступит новая труппа, однако он лишь повернулся ко мне спиной и натянул на голову одеяло.

– Пожалуй, мне стоит его наказать, – шепнул я себе под нос, полагая, что именно так должен поступать обычный римский родитель.

– Думаю, не стоит, – шепнула в ответ проходящая мимо Вифезда с таким высокомерием, что я невольно почувствовал себя порядком пристыженным.

Так что я отправился на прогулку в одиночестве – впервые за долгое время, как я внезапно осознал, остро ощущая отсутствие Экона. Без восторженного десятилетки под боком Субура представлялась весьма унылым местом. Глаза, созерцавшие эти улицы миллионы раз, наотрез отказывались видеть в них что-то хоть сколь-нибудь любопытное.

«Куплю ему подарок, – решил я. – Вернее, им обоим». Подобные подношения всегда действовали благотворно на Вифезду, когда она начинала вести себя столь заносчиво. Экону я нашёл красный кожаный мяч – такой, каким мальчишки играют в тригон, отбивая его друг другу локтями и коленями. Для Вифезды я желал подыскать покрывало, сотканное из ночной тьмы и испещрённое серебристыми мотыльками, но в итоге решил удовлетвориться льняным. На улице торговцев тканями я зашёл в лавку моего давнего знакомого Рузона.

В ответ на мою просьбу он словно по волшебству тотчас извлек то самое покрывало, о котором мне мечталось – неземной красоты вещь, словно сплетённую из тёмно-синей паутины и серебра. Будучи самой красивой, она по несчастливому совпадению оказалась и самой дорогой, так что я шутливо выбранил приятеля за то, что искушает меня тем, что я всё равно не могу себе позволить.

– Откуда мне знать – быть может, ты только что выиграл целое состояние в кости, совершив Бросок Венеры, – добродушно пожал плечами Рузон. – Вот, гляди, эти тебе по средствам. – Улыбаясь, он принялся выкладывать товар на прилавок.

– Нет, – заявил я, не видя ничего подходящего. – Я передумал.

– Тогда, может, показать что-нибудь посветлее? Скажем, ярко-голубое, как ясное небо.

– Да нет, не думаю…

– Да ты сперва посмотри! Феликс, неси сюда то новое покрывало, из последней александрийской партии, ярко-голубое с жёлтой вышивкой!

Юный раб закусил губу и съёжился, словно от страха. Это меня озадачило, ведь Рузон славился добродушием нрава – его сложно было представить жестоким хозяином.

– Чего ждёшь, ступай! – Повернувшись ко мне, Рузон покачал головой: – От этого нового раба никакого толку! Беспросветный тупица, что бы там ни утверждал работорговец. Счётные книги он и впрямь ведет неплохо, но тут, в лавке… да ты только посмотри, он опять за своё! Глазам своим не верю! Феликс, да что с тобой такое? Ты что, делаешь это мне назло? Напрашиваешься на колотушки? Я этого больше не потерплю, вот что я тебе скажу!

Раб отпрянул с беспомощно-растерянным выражением, сжимая в руках жёлтое покрывало.

– Он всё время это вытворяет! – взвыл Рузон, хватаясь за голову. – С ума меня сведёт! Я прошу голубое – он тащит жёлтое! Прошу жёлтое – вот тебе голубое! Ты когда-нибудь слыхал о подобном идиотизме? Ну я тебе задам, Феликс, клянусь всеми богами! – Он бросился вдогонку за несчастным рабом, размахивая мерной дощечкой.

И тут до меня дошло.


***

Как я и предполагал, я не застал Статилия в его апартаментах в Субуре. Когда я справился у хозяина, старик наградил меня хитрым взглядом того, кому поручено сбить ищеек со следа, и сообщил, что Статилий уехал за город.

Его было бесполезно искать в прочих местах, популярных в дни фестиваля. Ни в тавернах, ни лупанариях он не объявлялся. Ну а в игорные дома ему и вовсе вход был заказан – но, едва подумав об этом, я понял, что, быть может, дело обстоит как раз-таки наоборот.

Принявшись за игорные притоны Субуры, я отыскал его без малейшего труда. Он обретался на третьем этаже ветхого дома среди прилично одетых мужчин – иные были даже в тогах. Стоя на четвереньках, Статилий тряс крохотную коробочку, бормоча молитвы Фортуне. Стоило ему метнуть кости, как толпа вокруг него уплотнилась, разразившись восклицаниями. Ему везло: III, III, III и VI – бросок Рема.

– Да! Да! – завопил Статилий, протягивая руки – прочие передавали ему монеты.

Схватив его за шиворот туники, я выволок бурно возмущающегося приятеля в прихожую.

– А я-то думал, ты уже и без того увяз в долгах по самую маковку, – заявил я.

– Как раз-таки наоборот! – запротестовал он с широкой улыбкой. Его раскрасневшееся лицо, усеянное бусинами пота, наводило на мысль о лихорадке.

– Просто скажи: сколько ты задолжал ростовщику Флавию?

– Сто тысяч сестерциев.

– Сто тысяч! – Моё сердце подскочило до самой глотки.

– Был должен. Но теперь-то я с ним рассчитаюсь! Он воздел руки со стиснутыми в пальцах монетами. – У меня две битком набитых золотом сумы в соседней комнате, за ними присматривает мой раб. И – ты только представь – у меня тут залог за дом на Целийском холме! Мне удалось из этого выпутаться, слышишь?

– Ценой чужой жизни.

Его самоуверенная ухмылка поблёкла.

– Так ты и это выяснил? Но кто мог предвидеть подобную трагедию? Уж точно не я. И, когда это случилось, я отнюдь не обрадовался смерти Панурга – ты сам видел. На самом-то деле я вовсе его не ненавидел, это была всего лишь сугубо профессиональная зависть. Но если парки рассудили дело в мою пользу, то кто я такой, чтобы противиться их воле?

– Какая же ты гнида, Статилий. Почему ты не рассказал обо всём Росцию? Или, если уж на то пошло, мне?

– А что я знал, на самом-то деле? Какой-то незнакомец порешил бедолагу Панурга. Лично я ничего не видел.

– Но ведь ты догадывался! Потому-то ты и потащил меня за скену, разве нет? Боялся, что убийца вернется за тобой. Так что же, выходит, что я, сам того не зная, служил твоим телохранителем?

– Может быть. В конце концов, он ведь не вернулся, так?

– Статилий, ты редкостная гнида.

– Повторяешься. – Его улыбка сползла с лица, словно сброшенная маска, и он дёрнулся, высвободившись из моего захвата.

– Ну ладно, ты скрыл правду от меня, – не унимался я, – но почему ты не рассказал Росцию?

– Что именно? Что я залез в до неприличия огромные долги и печально известный ростовщик угрожает меня убить?

– Быть может, он ссудил бы тебе денег, чтоб ты мог откупиться.

– Плохо же ты знаешь Росция! Он считает, что я должен быть на седьмом небе от счастья, что попал в его труппу, и явно не принадлежит к породе тех, кто готов выложить сто тысяч сестерциев ради подчинённого. А если бы он узнал, что из-за меня убили Панурга – о, он пришёл бы в дикую ярость! С его точки зрения один Панург стоит десятка таких, как я. Да никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша – между молотом в виде Флавия и наковальней в виде Росция! Эти двое разорвали бы меня, словно варёного цыпленка! – Он сделал шаг назад, поправляя тунику, и на губы вернулась знакомая заискивающая улыбка: – Но ты же никому не расскажешь, правда?

– Статилий, ты хоть когда-нибудь перестаёшь лицедействовать? – Я отвёл глаза, чтобы не поддаться его чарам.

– Ну так?..

– Знаешь ли, мой клиент – Росций, а не ты.

– Но я твой друг, Гордиан.

– И ещё я дал обещание Панургу.

– Будь уверен, он тебя не расслышал.

– Зато боги услышали.


***

Найти ростовщика Флавия оказалось куда как проще: пара вопросов в правильное ухо, пара монет в правильную руку – и я выяснил, что он ведёт дела в винной лавке в портике неподалеку от Фламиниева цирка [3], где торгует дешёвыми винами из его родной Тарквинии [4]. Но в праздничный день, как сообщили мои информанты, его с куда большей вероятностью можно встретить в доме сомнительной репутации через улицу.

Помещение с низким потолком пропиталось запахом пролитого вина и скученных тел. В конце комнаты я заприметил Флавия – тот держал совет с группой сотоварищей средних лет с грубой крестьянской внешностью, составляющей контраст их туникам и плащам из дорогих тканей.

Ближе ко мне подпирал стену (с подобной комплекцией это не составило бы труда и в буквальном смысле слова) его громила. Белобрысый гигант выглядел то ли вдребезги пьяным, то ли неправдоподобно тупым. При моём приближении он медленно моргнул – в мутных глазах мелькнула и тотчас пропала тень узнавания.

– Праздники созданы для возлияний, – провозгласил я, поднимая чашу с вином. Пару мгновений он созерцал меня безо всякого выражения, но затем пожал плечами и кивнул.

– Скажи-ка, – начал я, – ты знаешь кого-нибудь из тех замечательных красоток? – Я указал на группу из четырёх женщин, скучающих в дальнем конце комнаты у основания лестницы.

Верзила мрачно покачал головой.

– Выходит, сегодня тебе свезло. – Я склонился так близко, что ощутил винный дух в его дыхании. – Я только что поболтал с одной из них, и она призналась, что мечтает с тобой уединиться. Похоже, ей по душе широкоплечие блондины. А ещё она сказала, что ради такого парня, как ты… – шепнул я ему на ухо.

От похоти его лицо сделалось еще тупее. Близоруко прищурившись, он хриплым шёпотом спросил:

– Которая?

– Та, что в голубом.

– А, – кивнул он, рыгнув, и двинулся к лестнице. Как я и предполагал, он проигнорировал женщину в зелёном, равно как и в коралловом, и в коричневом. Вместо этого он решительно опустил руку на бедро женщины в жёлтом, которая, обернувшись, смерила его изумлённым, но отнюдь не возмущённым взглядом.


***

Квинта Росция и его партнера Херею весьма впечатлила моя проницательность, – пояснял я Вифезде тем же вечером. Не удержавшись от театрального жеста, я подкинул в воздух мешочек серебра, который шлёпнулся на стол с весёлым звоном. – Конечно, не горшок золота, но этого нам хватит, чтобы безбедно прожить зиму.

Её глаза округлились, заблестев подобно монетам, и расширились ещё сильнее, когда я извлёк покрывало из лавки Рузона.

– Ох! Но что это за материя?

– Полуночная тьма и мотыльки, – ответил я. – Паутина и серебряные нити.

Откинув голову, она набросила покрывало на обнажённую шею и руки. Я сглотнул, решив про себя, что покупка стоила каждого сестерция.

Экон неуверенно топтался в дверном проёме своей комнатушки, прислушиваясь к моему рассказу. Похоже, он уже пришёл в себя после утренней вспышки, но его лицо все ещё оставалось хмурым. Я протянул ему руку, и он опасливо приблизился. Красный кожаный мяч он принял охотно, но без улыбки.

– Сам знаю, не самый щедрый подарок. Но у меня для тебя есть кое-что получше…

– И всё-таки я не понимаю, – вмешалась Вифезда. – Ясное дело, тот громила – редкостный остолоп, но как можно быть настолько тупым, чтобы не отличить один цвет от другого?

– Экон знает, – ответил я, послав ему сочувственную улыбку. – Он раскусил эту загадку ещё прошлой ночью и пытался мне объяснить, но не знал, как. Он припомнил отрывок из Платона, который я читал ему пару месяцев назад – у меня-то он напрочь выветрился из памяти. Погоди-ка, сейчас найду. – Я потянулся к свитку, который всё так же валялся на моём обеденном ложе.

– Наблюдение показывает, – прочёл я вслух, – что не все люди воспринимают цвета одинаково. Хоть и нечасто, встречаются люди, путающие красный и зелёный, равно как и те, что не могут отличить жёлтый от голубого; иные же, похоже, не различают оттенков зелёного». Дальше Платон пускается в объяснение возможных причин, но это уже чересчур запутанно.

– Так значит, тот верзила не отличал жёлтый от голубого? – переспросила Вифезда. – Но всё же…

– Вчера ростовщик заявился в театр, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы в отношении Статилия. Неудивительно, что он вздрогнул, когда я наклонился к нему и сказал: «Сегодня мы увидим "Горшок золота"» – на мгновение он подумал, что я говорю о деньгах, которые задолжал ему Статилий! Убедившись, что Статилий играет Мегадора – очевидно, он узнал его по голосу – Флавий послал своего белобрысого наймита за скену, зная, что проулок за храмом Юпитера почти безлюден, и велел ему дожидаться там актёра в голубом плаще. Должно быть, Экон уловил что-то из его указаний – по крайней мере, слово «голубой». Он уже тогда почуял неладное и пытался предупредить меня, но в тот самый момент этот бугай оттоптал мне ноги, и все зрители взвыли хором со мной. Так ведь?

Экон кивнул, ударив кулаком по ладони, что значило: чертовски верно.

– К несчастью для облачённого в жёлтый плащ Панурга, его убийца не только не различал цветов, но ещё и был беспросветно туп. Ему бы расспросить нанимателя о других приметах предполагаемой жертвы, но он и не подумал этим озаботиться; или же, если он всё-таки попытался, Флавий лишь огрызнулся и велел поторапливаться, не понимая, в чем суть затруднения. Застав в одиночестве беспомощного Панурга в жёлтом плаще, который для него был всё равно что голубой, наемник сделал своё дело – и в то же время его провалил. Предупреждённый присутствием Флавия Статилий, услышав об убийстве Панурга, догадался об истинном положении дел – потому-то эта смерть так потрясла его: он знал, что сам должен был оказаться на месте раба.

– Итак, убит очередной раб – по чистому недоразумению! – и никому до этого дела нет, – угрюмо бросила Вифезда.

– Не совсем. Панург как-никак был ценной собственностью. Закон взыщет с виновника его полную рыночную стоимость. Насколько мне известно, Росций и Херея намерены стребовать с Флавия по сотне тысяч сестерциев каждый. Если же он, попытавшись опротестовать иск, потерпит неудачу, то сумма удвоится. Но, зная о его жадности, полагаю, что он предпочтёт признать вину, тем самым выбрав меньшее из двух зол.

– Такова, по-твоему, справедливая мера за беспричинное убийство?

– И за преждевременную гибель великого таланта, – скорбно признал я. – Но это всё, на что способны римские законы в случае убийства раба гражданином.

В садике воцарилась гнетущая тишина. Удовлетворившись тем, что я воздал должное его догадливости, Экон наконец уделил внимание подарку, подбросив его в воздух. Судя по задумчивому кивку, мяч оказался точно ему по руке.

– Экон, чуть не забыл – я же припас для тебя ещё кое-что! – Дождавшись внимания с его стороны, я похлопал по мешочку серебра. – Хватит с тебя моих доморощенных методов обучения. С этого дня у тебя будет настоящий педагог, чтобы каждое утро наставлять тебя в греческом и латыни. Разумеется, он будет суров и ты с ним намучаешься, но зато, когда он с тобой закончит, ты выучишься читать и писать лучше меня самого. Такой сметливый мальчик заслуживает большего.

По лицу Экона расплылась лучезарная улыбка, и я ещё никогда не видывал, чтобы мальчик подбрасывал мяч столь высоко.


***

На этом история подошла к концу – остаётся упомянуть лишь о её последствиях.

Той самой ночью нас с Вифездой разделяло лишь то самое невесомое покрывало, пронизанное серебряными нитями. Несколько мимолетных мгновений я ощущал абсолютное довольство жизнью и Вселенной, и в этом благословенном состоянии пробормотал вслух то, о чём давно подумывал:

– Возможно, мне стоит его усыновить…

– А почему бы, собственно, и нет? – тотчас повелительно потребовала Вифезда, грозная даже в полусне. – Каких знаков тебе ещё ждать? Экон не мог бы быть твоим сыном в большей степени, даже будь он от твоей крови и плоти.

И, разумеется, она была абсолютно права.



Примечания переводчиков:

[1] Вифезда́ (ивр. ‏ Бейт Хисда – «дом милости, милосердия», «место благодати, исцеления»), или О́вчая купе́ль – два водоёма (бассейна), вырытые в русле реки Бейт-Зейта в Иерусалиме. В Библии, в Евангелии от Иоанна упоминается как место исцеления Иисусом Христом расслабленного.

[2] История сабинянок – согласно рассказам римских историков, некогда Рим был заселён одними только мужчинами, потому что соседние племена не хотели выдавать своих дочерей замуж за бедное население Рима. Тогда Ромул устроил праздник консуалий, пригласив соседей. Когда те явились со своими семействами, римляне неожиданно бросились на безоружных в разгар праздника, отбив у них девушек.

Возмущённые соседи начали войну. Наконец сабиняне под начальством царя Тита Тация одолели римлян, обратив их в бегство. Ромул принялся взывать к богам, обещая построить храм Юпитеру Статору (Останавливателю), если он остановит бегущих. В эту решительную минуту сабинские женщины, уже привязавшиеся к своим римским мужьям, ставшим отцами их детей, с распущенными волосами и в разорванных одеждах бросились между сражавшимися, умоляя их прекратить битву.

Сабиняне вняли их мольбам, и был заключён вечный мир, по которому два народа соединились в одно государство под верховным главенством Тита Тация и Ромула. Римляне должны были носить, кроме своего имени, ещё сабинское прозвание — квириты. Религия также стала общей.

Таким образом женщины спасли Рим. В память об этом Ромул учредил праздник Матурналий и дал женщинам много почётных прав.

[3] Circus Flaminius – цирк в Древнем Риме, в южной части исторического Марсова поля, близ берега Тибра. Назначение Фламиниева цирка не вполне ясно. С одной стороны, в нём изредка проводились спортивные состязания («Таврийские игры»), с другой стороны, нет свидетельств тому, что обширная территория Фламиниева цирка была специально оборудована для конных или иных состязаний. Более того, известно, что на территории цирка Фламиния располагался рынок, несколько храмов, а также проводились народные собрания. Сегодня принято считать, что эта территория представляла собой просто огороженную площадь, которая использовалась так или иначе, в зависимости от текущих нужд, и постепенно застраивалась.

[4] Тарквиния – коммуна в Центральной Италии, располагается в регионе Лацио на берегу реки Марты, в провинции Витербо.


Исторические заметки автора к рассказу:

Первым в сборнике был написан рассказ «Завещание как обещание», но хронологически первое место принадлежит рассказу «Смерть носит маску». Он также, [как и роман «Римская кровь»,] навеян трудами Цицерона – в особенности речью в защиту богатого и знаменитого комедийного актера Квинта Росция (он стал первым его известным клиентом из сферы шоу-бизнеса!), вовлечённого в имущественную тяжбу. Имеются некоторые разночтения в вопросе о дате затронутого в речи убийства (возможно, оно случилось в 81 г. до н. э., а не в 80-м); я поместил этот случай непосредственно после «Римской крови», в период ежегодного Римского фестиваля в сентябре, чтобы задействовать театральный сезон и поведать о некоторых особенностях древнеримской сцены. (Тем, кто интересуется этим вопросом, я бы посоветовал обратиться к книге «The Roman Stage» W. Beare и комедиям Плавта, которые поражают представлениями римлян о юморе). Статилий, Росций, Панург и Хорея взяты из этой речи.

Предисловие и исторические заметки автора к сборнику

– Экон, – изумился я, – ты же не хочешь сказать, что никогда не был в театре?

Он поднял на меня огромные карие глаза, качая головой.

– Никогда не смеялся над неуклюжими рабами, когда те валятся в кучу-малу? Не обмирал при виде того, как пираты похищают юную деву? Не поражался тому, что герой – тайный наследник огромного состояния?

Глаза Экона округлялись всё сильнее, и он всё яростнее тряс головой.

– Значит, пора это исправить – прямо сегодня! – заявил я.

читать дальшеНа дворе стояли сентябрьские иды [1] – и самый прекрасный осенний день, когда-либо созданный богами. Солнце согревало узкие улицы и лопочущие фонтаны; с Тибра задувал легкий бриз, овевая все семь холмов; небо над нами – чаша чистейшей лазури, ни единого облачка. Шёл двенадцатый день из тех шестнадцати, что ежегодно отводились под Римский фестиваль, старейшее городское публичное празднество. Возможно, столь прекрасную погоду обеспечил сам Юпитер, ведь фестиваль устраивался в его честь.

Для Экона этот день стал бесконечной оргией открытий. Он впервые посетил гонки колесниц в Большом цирке [2], посмотрел состязания борцов и боксёров на площадях, съел свою первую колбаску из телячьих мозгов с миндалем с лотка уличного торговца. Скачки его заворожили, хотя смотрел он в основном на лошадей; борцы утомили – он уже сполна насмотрелся на публичные драки; сосиска не пошла ему впрок (хотя, может, дело было в зелёных яблоках со специями, которыми он впоследствии налопался).

Минуло четыре месяца с того дня, как я спас Экона в одном из переулков Субуры [3] от банды мальчишек, которые, улюлюкая, гонялись за ним с палками. Я впервые повстречался с ним той весной в ходе расследования для Цицерона, и потому кое-что знал о его прошлом. Очевидно, его овдовевшей матери пришлось бросить ребенка, предоставив его самому себе. Что же мне оставалось, как не забрать его с собой?

Он оказался поразительно умным для своих десяти лет. Я знал его возраст, потому что, когда его спрашивали, он показывал десять пальцев. Экон превосходно слышал (и считал), но от его языка проку было мало.

Поначалу его немота являла для нас немалое затруднение. (Этот изъян не был врождённым – по всей видимости, он онемел в результате лихорадки, унесшей жизнь его отца). Экон превосходно владел языком жестов, и всё же им не передашь всего. Кто-то обучил его грамоте, но он мог написать и прочесть лишь простейшие слова. Я сам взялся за его образование, однако процесс шел медленно из-за невозможности нормального общения.

Его знание римских улиц было глубоким, но в весьма узкой области: он знал чёрные ходы всех лавок Субуры, а также где торговцы мясом и рыбой оставляли обрезки ниже по течению Тибра, но ему никогда не доводилось побывать на Форуме или в Большом цирке, слушать речи политиков (вот ведь счастливчик!) или смотреть театральное представление. Этим летом я провёл немало счастливых часов, показывая ему город и заново открывая все его чудеса широко распахнутыми глазами десятилетнего мальчишки.

Потому-то, когда на двенадцатый день Римского фестиваля мимо нас пробежал глашатай, возвещающий, что через час начнется выступление труппы Квинта Росция, я решил, что мы не должны его пропустить.

– О, труппа Квинта Росция! – воскликнул я. – Как я посмотрю, магистраты не поскупились на расходы. Наше время не знает более прославленного актера, чем Квинт Росций, и более известной труппы!

Мы двинулись с Субуры на форум, площади которого запрудили толпы празднующих. Между храмом Юпитера и Сениевыми банями высилась деревянная скена с подмостками, втиснутая в тесное пространство между кирпичными стенами, перед ней воздвигли ряды скамей.

– Однажды, – заметил я, – какой-нибудь из этих политиканов-демагогов учредит первый в Риме постоянный театр. Ты только представь себе: настоящий театр в греческом стиле, из камня, незыблемый, как храм! Разумеется, старорежимные моралисты будут вне себя: всё происходящее из Греции они почитают источником разврата и упадка. О, да мы рано – успеем занять хорошие места.

Распорядитель подвёл нас к месту у прохода на пятом от орхестры ряду. Первые четыре ряда – места для граждан ранга сенаторов – отделял канат из пурпурной ткани. Распорядитель то и дело топал вверх-вниз по проходу, проводя за канат очередного облачённого в тогу магистрата со спутниками.

Пока ряды скамей постепенно заполнялись, я объяснял Экону устройство театра. Перед первым рядом имелось небольшое открытое пространство – орхестра, где будут играть музыканты. По обе стороны от нее к подмосткам поднимались три ступени. Скеной [4] служил деревянный экран с раздвижной дверью по центру и двумя дверями поменьше по обе стороны – через них актеры выходят на подмостки и скрываются с глаз. За ним невидимые музыканты разогревались, выдувая обрывки знакомых мелодий.

– Гордиан!

Я обернулся, чтобы узреть нависшую над нами высокую тощую фигуру.

– Статилий! – воскликнул я. – Как я рад тебя видеть!

– И я тебя. А это кто такой? – Его длинные пальцы взъерошили копну тёмно-русых волос мальчика.

– Это Экон, – ответил я.

– Давно утраченный племянник?

– Не совсем.

– Неужто последствия бурного прошлого? – приподнял бровь Статилий.

– Опять мимо. – Я ощутил, как кровь приливает к лицу, и внезапно мне подумалось, каково это было бы – ответить: «Да, это мой сын». Не в первый раз меня посетила мысль официально усыновить Экона – и не в первый раз я тотчас выбросил ее из головы. Такому, как я, ежедневно рискующему жизнью, не стоит даже думать об отцовстве. Пожелай я иметь сыновей, так давно бы уже женился на приличной римлянке и наплодил потомков.

– Но, Статилий, где же твои костюм и маска? – поспешил сменить тему я. – И почему ты не готовишься к выступлению за скеной? – Я знал его с самого детства; избрав профессию актёра уже в юности, он присоединялся то к одной, то к другой труппе, стремясь перенять навыки признанных комедиантов. К великому Росцию он попал годом ранее.

– О, да у меня ещё уйма времени на подготовку.

– И каково тебе в труппе величайшего римского актера?

– Разумеется, превосходно!

Я нахмурился, уловив в его голосе нотки фальшивой бравады.

– Ох, Гордиан, ты всегда видел меня насквозь. Раз не превосходно, так, выходит, ужасно! Росций – сущее чудовище! Разумеется, гениальное, но от этого не менее жуткое! Будь я его рабом, на мне бы живого места не осталось. Ну а вместо этого он бичует меня словами. Сущий тиран! Ему невозможно угодить, и роздыху он не знает! Он любого заставит почувствовать себя жалким червём. Едва ли на галерах или в рудниках намного тяжелее. Разве моя вина, что я слишком стар, чтобы изображать молоденьких героинь, и не обладаю подходящим голосом, чтобы играть старого скрягу или хвастливого вояку? Хотя, может, он и прав. Я бесполезен, бездарен и погублю всю труппу.

– Все актеры одинаковы, – шепнул я Экону. – Им нужно больше внимания, чем грудным детям. – Статилию же я ответил: – Чепуха! Я видел тебя весной на Фестивале великой матери, когда Росций ставил «Двух Менехмов». Ты просто превосходно сыграл близнецов.

– Ты правда так думаешь?

– Клянусь! Я так хохотал, что чуть не свалился со скамьи.

Он малость просветлел, но затем вновь нахмурился.

– Вот бы Росций тоже так думал. Сегодня я должен был играть Эвклиона, старого скрягу…

– Так значит, мы увидим «Горшок золота» [5]?

– Да.

– Это одна из моих любимейших пьес, Экон. Возможно, самая смешная из комедий Плавта. Юмор грубоватый, но задевает за живое…

– Я должен был играть Эвклиона, – резковато повторил Статилий, возвращая разговор к собственной персоне, – а потом этим утром Росций внезапно выходит из себя, заявляет, что я совершенно неправильно трактую эту роль и он не желает унижаться перед всем Римом, глядя на то, как я провалюсь. Так что теперь я Мегадор, его сосед.

– Тоже неплохая роль, – заметил я, силясь припомнить, кто это вообще такой.

– Ха! И кто же получает лакомую роль Эвклиона? Этот паразит Панург – обычный раб, у которого чувства комического не больше, чем у слизняка! – Внезапно он застыл. – О нет, а это что ещё такое?

Я проследил за его взглядом к дальнему проходу, по которому распорядитель вёл коренастого бородача. За ним следовал светловолосый великан со шрамом через нос – телохранитель бородатого, в котором я тотчас распознал наёмника-головореза с Субуры. Распорядитель подвел их к дальнему концу нашей скамьи, и они двинулись к нам, усевшись на свободные места рядом с Эконом.

Статилий скрючился, прячась от них, и простонал мне на ухо:

– Можно подумать, мне без того мало проблем – а тут ещё этот жуткий ростовщик Флавий с одним из своих громил! Единственный человек в Риме, способный соперничать с Росцием в запугивании!

– И сколько ты ему задолжал? – начал было я, но тут из-за скены внезапно раздался рёв, перекрывший даже разноголосье труб.

– Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!

– Росций, – прошептал Статилий. – Надеюсь, орёт на Панурга. Ну и норов.

Центральная дверь скены отлетела в сторону, являя нашим взглядам пухлого коротышку, уже одетого для выступления в роскошный плащ из дорогой белой ткани. Его полное лицо исказилось в гримасе, способной вселить ужас в душу любого из его подчинённых – и вызвать гомерический хохот всех прочих. Его легендарный прищур делал глаза почти неразличимыми, но когда он уставился в нашем направлении, мне показалось, будто из них вылетел кинжал и, просвистев мимо моего уха, вонзился прямиком в сердце Статилия.

– А ты, – заорал он, – где ты там болтаешься? А ну, живо за скену! Да не в обход – ступай прямо здесь! – гаркнул он, будто отдавая команду собаке.

Статилий ринулся в проход, взлетел на подмостки и исчез за перегородкой, поспешно задвинув за собой дверь – но, как я заметил, успел украдкой бросить взгляд на сидящего рядом с Эконом. Я обернулся, чтобы также рассмотреть Флавия-ростовщика, и он тотчас нахмурился, почувствовав мой взгляд. Настроение у него явно было не слишком подходящим для комедии.

Я прочистил горло и благодушно бросил, наклоняясь через Экона к новоприбывшим:

– Сегодня мы увидим «Горшок золота». – Флавий вздрогнул, сдвинув кустистые брови. – По мне, так это одна из лучших вещей Плавта, а вы как считаете?

Он разомкнул губы, воззрившись на меня с подозрением. Его белобрысый телохранитель пялился на меня с тупейшим выражением лица.

Я отвернулся, пожав плечами.

На площади за нашими спинами глашатай делал последние объявления. Скамьи быстро заполнялись. Запоздавшие и рабы стояли где придется, приподнимаясь на цыпочки. Двое музыкантов вышли на подмостки и спустились в орхестру, где принялись дуть в длинные трубы.

По толпе пробежал шёпот узнавания: зазвучала тема старого скряги Эвклиона – первое указание на то, какая пьеса будет представлена. Распорядитель и глашатай тем временем переместились к публике и расхаживали между рядами, добродушно утихомиривая самых шумных зрителей.

Наконец музыка отзвучала, и центральная дверь с грохотом раздвинулась. На подмостки вышел Росций в роскошном плаще и с маской гротескного довольства на лице. Через прорези виднелись прищуренные глаза; сочный голос эхом раскатился по рядам.

– Не знаете, кто я? Скажу вам коротко[6], – начал он.

Я Лар домашний, из дому вот этого,
Откуда, как вы видите, я вышел. Здесь
Уж много лет живу…

Он изложил пролог, знакомя читателей с завязкой истории – как дед Эвклиона спрятал под очагом горшок золота, а дочь хозяина влюбилась в племянника их соседа, нуждаясь лишь в приданом, чтобы выйти замуж, и как он, Дух-Хранитель, намеревается привести жадного Эвклиона к горшку, дабы запустить стремительный ход событий.

Я взглянул на Экона, который заворожённо уставился на фигуру в маске, ловя каждое слово. Сидящий рядом с ним ростовщик Флавий ничуть не переменился в лице – всё та же кислая мина. Его белобрысый телохранитель застыл с открытым ртом, лишь изредка поднимая руку, чтобы коснуться пересекающего нос шрама.

Из-за задника донёсся приглушенный шум.

– Ах, – произнес Росций театральным шепотом,

– Но вот уже кричит старик: всегда он так.
Старуху гонит, тайну б не проведала.
На золото взглянуть он хочет, цело ли.

С этими словами он тихо удалился через правую дверь.

Из-за центральной двери на подмостки выкатился актер в маске старика и облачении ярко-жёлтого цвета, традиционно символизирующего жадность – это и был Панург, раб-актёр, отнявший у Статилия лакомую роль. Он тащил за руку сотоварища, одетого рабыней низшего разбора, чтобы швырнуть его в центр площадки.

– Вон! Вон отсюда! – вопил он. – Прочь! За дверь! Проваливай!

Подглядывать, глазищами шнырять тебе!

Статилий напрасно принижал актёрские достоинства Панурга – отовсюду доносились смешки.

– За что меня, несчастную, колотишь ты? – взвыл второй актёр. Его гримасничающую женскую маску венчал ужасающе растрепанный парик, одеяние болталось клочьями у шишковатых коленей.

– Чтоб и на деле ты была несчастна, дрянь,
Дрянную жизнь вела б, тебя достойную.

Панург и его сотоварищ продолжали носиться по подмосткам к возрастающему восторгу публики. Экон прямо-таки подпрыгивал на скамье, хлопая в ладоши. Однако веселье не затронуло ростовщика с телохранителем – они так и сидели, сложив руки на груди, равнодушные к происходящему.

Стафила [7]: Сейчас меня за что ты выгнал из дому?

Эвклион: Тебе, что ль, колотовке, отдавать отчёт?
Ступай от двери! Прочь отсюда! Гляньте, как
Ступает! А ты знаешь, до чего дойдёт?
Возьму сейчас верёвку или палку я
И ею удлиню твой черепаший шаг!

Стафила: На виселицу лучше б дали боги мне
Попасть, чем так вот у тебя на службе быть.

Эвклион: Вишь, про себя бормочет что-то, подлая!
Постой ты, тварь! Глаза, ей-богу, выдеру!

В конце концов рабыня исчезла, и скряга отправился в дом пересчитывать деньги. Их место на подмостках заняли сосед Мегадор и его сестра Евномия. По голосу мне показалось, что её играет тот самый актер, что и дряхлую рабыню – видимо, в труппе именно он специализировался на женских ролях. Мой друг Статилий вполне прилично играл Мегадора, но явно не дотягивал до класса Росция и даже своего соперника Панурга: его комические ужимки вызвали несколько вежливых смешков, но отнюдь не шквал хохота.

Эвномия: Тебя позвала я сюда по секрету -
О деле семейном твоем перемолвить.

Мегадор: Лучшая из женщин, дай мне руку.

Эвномия: Кто? Где лучшая?

Мегадор: Ты.

Эвномия: Я?

Мегадор: Нет – так нет.

Эвномия: Но правду говорить же следует.
Не найдешь нигде ты лучшей, хуже, брат, одна другой.

Мегадор: Я с тобой согласен в этом, возражать не думаю.

Эвномия: Выслушай меня, прошу я.

Мегадор: Слушаю. К твоим услугам.

Эвномия: Я тебе пришла совет дать,
Для тебя же дело важно.

Мегадор: На тебя оно похоже.

Эвномия: Хорошо, чтоб так случилось.

Мегадор: В чём же дело, сестра?

Эвномия: Хочу, чтобы взял ты жену.

Мегадор: Ой, убила!

Даже этот обмен репликами, обычно столь любимый публикой, выдавил лишь вялые смешки. Моё внимание приковал к себе костюм Статилия из дорогой голубой шерсти, расшитой жёлтым, и маска с комически вздёрнутыми бровями, а это, увы, плохой знак, когда костюм актёра привлекает больше внимания, чем его игра. Бедняге Статилию удалось подыскать место в самой известной в Риме труппе, но он в ней отнюдь не блистал. Ничего удивительного, что Росций так его третирует!

Даже Экон заёрзал на скамье. Рядом с ним ростовщик Флавий склонился к белобрысому телохранителю, чтобы прошептать ему что-то на ухо – видимо, отпуская нелицеприятные комментарии по поводу талантов актёра, который ему задолжал.

Наконец сестра удалилась, и на подмостки вернулся скряга, чтобы вступить в разговор с соседом. Видя Статилия бок о бок с соперником, невозможно было не поразиться разделяющей их бездне. Эвклион-Панург полностью захватил внимание публики, и не только потому, что его реплики были выигрышнее.

Мегадор: Слушай-ка, прими моё ты это предложение,
За меня её просватай.

Эвклион: Но ведь нет приданого!

Мегадор: Пусть! Будь добрый нрав, довольно этого приданого.

Эвклион: Я к тому, чтоб ты не думал, что я клад нашёл какой.

Мегадор: Знаю, не учи. Согласен?

Эвклион: Пусть. Юпитер! Смерть моя!

Мегадор: Что с тобою?

Эвклион: Что? Как будто лязг железа, вот сейчас.

Мегадор: У себя велел копать я сад. Однако где же он?



Про себя я стонал от досады за своего друга Статилия; но, хоть его игра была весьма невыразительна, он безупречно следовал указаниям владельца труппы. Росций славился не только обряжанием старых комедий в яркие одеяния и маски, но и сложной хореографией своих постановок: Статилий и Панург ни секунды не оставались в неподвижности, чем грешили актеры трупп рангом пониже – они кружили по подмосткам в безостановочном комическом танце, подобно жёлто-голубому вихрю.

Потянув меня за рукав, Экон повёл плечом в сторону сидящего рядом с ним. Флавий вновь что-то шептал на ухо телохранителю, и, судя по сдвинутым бровям белобрысого громилы, тот был изрядно озадачен. Выслушав хозяина, здоровяк поднялся и затопал к проходу. Экон шустро убрал ноги под скамью, я же оказался не столь расторопным, так что этот увалень отдавил мне ногу. Я невольно взвыл, и соседи последовали моему примеру, решив, что я выражаю недовольство актёрами. Стоит ли упоминать, что этот чурбан и не подумал извиниться.

Экон вновь дёрнул меня за рукав.

– Да пусть его, – бросил я. – Грубиянов бояться – в театр не ходить.

Он лишь закатил глаза и раздражённо скрестил руки. Я знал, что означает этот жест: если бы только я мог говорить!

На подмостках соседи уже столковались о женитьбе Мегадора на дочери Эвклиона, и оба исчезли за скеной под визг свирелей и звяканье цимбал – на этом и завершился первый акт.

Музыканты затянули новый мотив. Мгновение спустя из-за скены появились два новых актёра – ссорящиеся повара, на которых была возложена подготовка свадебного пира. Римская публика обожает шутки про еду и обжорство – чем грубее, тем лучше. Пока я стонал от ужасающих каламбуров, Экон смеялся как ни в чём не бывало, издавая хриплые лающие звуки.

В самый разгар веселья моя кровь заледенела: за смехом я различил отчаянный вопль.

Это был не женский крик, а мужской; так кричат не от страха, а от боли.

Я воззрился на Экона, который уставился на меня: он тоже это разобрал. Похоже, кроме нас двоих никто ничего не заметил, но актеры на подмостках явно услышали: комкая свои реплики, они принялись поглядывать на дверь в скене, наступая друг другу на ноги. Зрителей их неуклюжесть лишь рассмешила ещё пуще.

Наконец ссора поваров подошла к концу, и они исчезли за задником.

Подмостки опустели. Пауза явно затягивалась. Из-за скены раздавались непривычные, непонятные звуки – сдавленные возгласы, растерянное бормотание, затем – новый крик. Публика принялась перешептываться и ёрзать на сидениях.

Наконец левая дверь распахнулась, и на подмостки выступил актёр в маске скряги Эвклиона – в по-прежнему желтом, но явно другом плаще. Вскинув руки, он выкрикнул:

– Несчастье!

По моей спине поползли мурашки.

– Несчастье! – повторил он.

– Сегодня к свадьбе дочери отправился
На рынок: рыбы спрашиваю – дорого.
Баранина, говядина, телятина,
Тунец, свинина, – что ни взять, всё дорого…

Персонаж явно был Эвклионом, но вот играл его уже не Панург – из-под маски вещал сам Росций. Похоже, прочие зрители не обратили на это внимания, или, по крайней мере, не возражали против подобной подмены – они тут же как ни в чем не бывало принялись хохотать над бедолагой Эвклионом, одурманенным собственной жадностью.

Росций разыгрывал роль превосходно, с тем самым безупречным чувством такта, которое приходит после многократного повторения, но мне показалось, что я различаю в его голосе странное подрагивание. Когда он повернулся так, что можно было поймать его взгляд из-под маски, я не различил знаменитого прищура – глаза были тревожно распахнуты. То ли Росций и впрямь был чем-то не на шутку напуган, то ли так хорошо вошел в роль Эвклиона, терзавшегося, как бы его драгоценный клад не обнаружила ватага поваров.

– Но это что? Открыта в нашем доме дверь,
И шум внутри. Беда моя! Не грабят ли?
О, нет, горшок побольше ищут для курятины!
Ей-ей, горшок мой ищут! Тащат золото!

Он бросился за скену, едва не запутавшись в собственном жёлтом плаще. Его сопровождал грохот бьющейся посуды.

Центральная дверь вновь сдвинулась, и оттуда выскочил один из поваров, завывая в панике:

– На помощь! На помощь!

Это был Статилий! Застыв, я хотел было вскочить с места, но оказалось, что и это была лишь часть постановки.

– Граждане, свои, чужие! И соседи, и пришельцы! – выкрикнул он, поправляя маску. Спрыгнув с подмостков, он кинулся прямиком в проход:

– Дайте место, где бежать мне! Улицы освободите!
В первый раз попал к вакханкам поваром для вакханалий [8]!
Мальчики и сам я, бедный, сильно палками избиты!
Всюду боль, совсем конец мой! Так по мне старик работал!

Протиснувшись к нашему ряду, он остановился рядом со мной, склонился и шепнул так, чтобы только я мог различить:

– Гордиан! Ступай за скену, быстро!

Я вздрогнул – сквозь вырезы в маске на меня уставились полные ужаса глаза Статилия.

– За скену! – прошипел он. – Живее! Там кинжал… кровь повсюду… Панург… убийство!


***

Пробираясь в лабиринте навесов и платформ скены, я улавливал звуки флейт, голоса актёров, взлетающие в ожесточённых спорах, и приглушённые раскаты смеха. Актёры труппы Квинта Росция носились взад-вперед, меняя костюмы, прилаживая маски, повторяя под нос реплики, огрызаясь друг на дружку или, напротив, подбадривая товарищей – в общем, делали всё возможное, чтобы внушить себе, что это не более чем очередное представление и лежащее по соседству мёртвое тело не имеет к ним никакого отношения.

Тело, принадлежавшее рабу Панургу. Он лежал на спине в нише переулка за храмом Юпитера. Это место использовалось как публичная уборная – одна из тех, что были оборудованы в укромных уголках по периметру Форума. Две стены отграничивали угол, наклонный пол которого спускался к дыре, опорожнявшейся в Большую Клоаку [9]. Панург явно зашел сюда облегчиться между актами, да так тут и остался с торчащим из груди кинжалом. По ярко-жёлтому костюму над сердцем расплылось огромное пятно крови. Вязкий красный ручеёк сочился прямиком в сток.

Он оказался старше, чем мне думалось – почти ровесник своего господина, судя по седым прядям, обрамлявшим изборождённый морщинами лоб. Его рот застыл в немом крике, распахнутые зелёные глаза глядели в пустоту – их тусклый блеск напоминал негранёные изумруды.

Не отрывая глаз от тела, Экон потянулся к моей ладони. К нам подбежал мертвенно-бледный Статилий – он вновь переоделся в голубое и сжимал в руках маску Мегадора.

– Безумие, – шепнул он. – Это какое-то безумие…

– Почему представление не остановят?

– Росций против. Только не ради раба, говорит. И не отважится сообщить зрителям. Ты только представь: убийство за скеной, посреди представления, на празднестве, посвященном самому Юпитеру, да ещё в тени его храма – что за предзнаменование! Какой же магистрат после этого отважится нанять труппу Росция? Нет, представление должно продолжаться – даже если ради этого нам придётся измыслить, как распределить девять ролей между пятью актерами вместо шести. Ох, милый мой, а ведь я знать не знаю реплик племянника…

– Статилий! – возопил вернувшийся с подмостков Росций. Он сорвал маску Эвклиона, но его лицо, перекошенное от ярости, было почти столь же гротескно. – Чем ты тут, изволь спросить, занят? Раз я играю Эвклиона, тебе придется взять на себя роль племянника! – Он потёр прищуренные веки, затем хлопнул себя по лбу: – Нет, и так не пойдет – ведь Мегадор и племянник появляются вместе. Это просто катастрофа! О, Юпитер, за что мне всё это?

Актеры толклись вокруг, словно взбудораженные пчёлы. Прислужники-костюмеры слонялись рядом, бесполезные, словно трутни. В труппе Квинта Росция воцарился хаос.

Я вновь опустил глаза на обескровленное лицо Панурга, которому больше не было дела до этой суеты. Все люди в смерти одинаковы – граждане и рабы, римляне и греки, гении и бездари.


***

Наконец представление подошло к концу. Старый холостяк Мегадор избег силков Гименея; скряга Эвклион утратил, а затем вновь обрёл свой горшок золота; честный раб, возвративший ему клад, отпущен на свободу; рассорившиеся повара ушли восвояси, получив свою долю от Мегадора, а юные любовники благополучно воссоединились [10]. Понятия не имею, как актеры умудрились со всем этим управиться, учитывая обстоятельства – видимо, не обошлось без магии театра, благодаря которой все прошло без сучка без задоринки. Актёры выстроились на подмостках под гром заслуженных аплодисментов, а затем возвратились за скену, и оживление на их лицах тотчас сменилось мрачным осознанием близости смерти.

– Безумие, – вновь бросил Статилий, склоняясь над трупом. Зная его чувства по отношению к сопернику, я гадал, не злорадствует ли он в глубине души. Его шок казался неподдельным, но, в конце концов, он ведь был актёром.

– А это ещё кто? – гаркнул Росций, срывая жёлтый плащ, позаимствованный им для роли скряги.

– Моё имя Гордиан. Люди зовут меня сыщиком.

Росций приподнял бровь и кивнул.

– Ах, да, я слыхал о тебе прошлой весной. Дело Секста Росция – по счастью, не состою с ним в родстве, разве что в очень отдалённом. Ты заполучил определённую известность в обеих партиях.

Зная, что актёр близок к диктатору Сулле, которому я умудрился нанести оскорбление, я лишь кивнул.

– И что ты тут делаешь? – потребовал Росций.

– Это я ему сказал, – робко признался Статилий. – И позвал его за скену. Это было первое, о чём я подумал.

– Пригласил чужака поучаствовать в нашей трагедии, Статилий? Болван! И что теперь помешает ему встать посреди Форума, сообщая эту новость каждому встречному-поперечному? Подобный скандал нас уничтожит!

– Уверяю вас, я могу быть весьма скрытным – в интересах клиента, разумеется, – встрял я.

– Кто бы сомневался. – Росций устремил на меня свой подозрительный прищур. – Впрочем, может, это не такая уж плохая идея, если от него и впрямь будет какой-то толк.

– Думаю, что будет, – скромно отозвался я, уже подсчитывая выручку. В конце концов, Росций – самый высокооплачиваемый актер во всем цивилизованном мире. Хотят слухи, что он зашибает не менее полумиллиона сестерциев каждый божий год, так что ему не к лицу скупердяйничать.

Взглянув на тело, он горестно покачал головой.

– Один из самых талантливых моих выучеников. Не только одаренный актёр, но и ценная собственность. Но зачем кому-либо понадобилось убивать раба? У Панурга не было ни недоброжелателей, ни врагов – ведь он не занимался политикой, и никакого имущества у него отродясь не бывало…

– Редок тот человек, что не нажил себе врагов, – отозвался я, невольно бросив взгляд на Статилия – тот поспешно отвёл глаза.

Среди актёров и подручных наметилось какое-то движение, и они расступились, чтобы дать дорогу высокому мертвенно-бледному человеку с пышной гривой рыжих волос.

– Херея! Ты где был? – рыкнул на него Росций.

Новоприбывший опустил длинный нос, чтобы бросить взгляд сперва на труп, затем на Росция.

– Ехал со своей виллы в Фиденах [11], – сухо ответствовал он. – Сломалась ось колесницы. И, насколько я могу судить, пропустил не только представление.

– Гай Фанний Херея, – шепнул мне на ухо Статилий. – Изначальный владелец Панурга. Прознав, что тот одарён комедийным талантом, Херея передал его на обучение Росцию в качестве совладельца.

– Что-то они не слишком похожи на добрых товарищей, – шепнул я в ответ.

– Они давно ссорятся из-за прибыли от представлений с участием Панурга…

– Выходит, Квинт Росций, – хмыкнул Херея, вздергивая нос ещё выше, – так-то ты заботишься о нашей общей собственности. Я бы назвал это дурным обращением. Теперь-то от раба никакого проку. Я пришлю тебе счёт за свою долю.

– Что? Ты думаешь, я за это в ответе? – Росций устремил на него яростный прищур.

– Раб был на твоём попечении, и теперь он мёртв. Ох уж эти актёры! Полнейшая безответственность. – Проведя костлявыми пальцами по огненной шевелюре, Херея высокомерно пожал плечами, прежде чем отвернуться. – Жди счёт завтра, – отрезал он, минуя актёров, чтобы присоединиться к ожидающей его в проулке свите. – Или увидимся в суде.

– Возмутительно! – выплюнул Росций. – Ты! – Он уставил на меня мясистый палец. – Это твоя работа! Найди того, кто это сделал, и выясни, почему. Если это раб или бродяга, я его в клочки разорву. А если это богач, то предъявлю ему счёт за свою собственность. Я скорее дойду до самого Гадеса, чем дам Херее удовлетворение, признав, что это – моя вина!

Я принял его предложение с мрачным кивком, изо всех сил сдерживая улыбку. Я уже почти наяву ощущал поток серебра, льющийся на мою голову. Затем мой взгляд вновь упал на искажённое лицо Панурга, и я наконец осознал всю серьёзность своей задачи. В случае смерти раба в Риме редко кто пытается доискаться до истины. «Если я отыщу убийцу, – поклялся я про себя, – то не ради Росция и его денег, но дабы почтить тень артиста, убитого на самом пике величия».

– Хорошо, Росций. Но мне потребуются ответы на некоторые вопросы. Пожалуйста, проследите, чтобы никто из труппы не уходил, пока я не закончу. Прежде всего я хотел бы переговорить с вами наедине. Быть может, чаша вина подбодрит нас обоих…


***

Пару часов спустя я восседал в тени оливкового дерева на тихой улочке неподалеку от храма Юпитера. Рядом со мной расположился Экон, задумчиво изучая игру теней от листьев на булыжниках мостовой.

– Итак, Экон, что думаешь? Удалось ли нам выяснить хоть что-то полезное?

Он угрюмо покачал головой.

– Ты судишь с излишней поспешностью, – усмехнулся я. – Давай-ка подытожим: в последний раз мы видели Панурга живым в сцене со Статилием в конце первого акта. Когда они покинули сцену, флейтисты заиграли интерлюдию, и на подмостках появились ссорящиеся повара. Затем раздался крик. Должно быть, кричал Панург, когда его ударили кинжалом. Это вызвало переполох за скеной. Росций поспешил выяснить причину и обнаружил тело в уборной. Слух об этом быстро распространился по всей труппе. Росций надел маску мертвеца и жёлтый плащ – единственную вещь, которая могла хоть как-то сойти за костюм Панурга, ныне залитый кровью – и поспешил на подмостки, чтобы продолжить представление. Статилий тем временем облачился в костюм повара, чтобы покинуть орхестру и взмолиться о помощи. Таким образом, мы можем поручиться хотя бы за то, что актёры, игравшие поваров, невиновны, как и флейтисты, потому что они были на подмостках в момент убийства. – Экон скорчил гримасу, давая понять, что мои выкладки его не впечатлили. – Ну хорошо, всё это весьма примитивно, но, строя стену, мы должны начать с основания. Далее: кто из тех, что находились за скеной, ничем не может подтвердить своего местонахождения в то мгновение, когда раздался крик, и, возможно, жаждал смерти Панурга?

Экон вскочил со скамьи, готовый включиться в игру. Он изобразил пантомиму, судорожно двигая нижней челюстью и то и дело указывая на себя.

Я печально улыбнулся: передо мной был весьма нелестный портрет моего чересчур болтливого и эгоцентричного друга Статилия.

– Ну да, Статилий – наиболее вероятный подозреваемый, как мне ни жаль это признавать. Мы знаем, что у него был повод ненавидеть Панурга: пока тот был жив, человеку столь посредственных талантов никогда не получить лучшие роли. Также мы выяснили, опросив труппу, что никто не может подтвердить местонахождение Статилия в тот момент, когда раздался крик. Быть может, это обычное совпадение, учитывая, какая неразбериха творится за скеной во время представления. Сам Статилий утверждает, что отступил за угол, чтобы оправить костюм. В пользу его невиновности говорит то, что, похоже, он был искренне шокирован смертью раба – но это могло быть искусной игрой. Пусть я и считаю Статилия своим другом, но что я о нём на самом деле знаю? – Я задумался на мгновение. – Кто ещё, Экон?

Он послушно ссутулил плечи, нахмурил лоб и прищурился.

– Да, Росций также был за скеной, когда Панург закричал, и никто не припомнит, чтобы видел его в тот момент. Он обнаружил труп – или был тем, кто нанёс удар? Росций – жестокий человек, это подтвердит любой из его актёров. Мы слышали, как он орал на кого-то перед началом представления – помнишь? «Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!» Остальные подтвердили, что тогда он нападал на Панурга. Быть может, игра раба в первом акте настолько его прогневила, что он впал в неконтролируемую ярость и, потеряв голову, заколол Панурга? Вообще-то в это верится с трудом: мне показалось, что Панург играл весьма недурно. К тому же, Росция, как и Статилия, это убийство явно выбило из колеи. Но, опять же, не стоит забывать, что Росций – непревзойдённый актер.

Экон опустил руки на бёдра и, вздернув нос, принялся горделиво прохаживаться.

– Ах да, Херея – я как раз собирался перейти к нему. Он утверждает, что прибыл лишь по окончании представления, однако вид трупа вовсе его не удивил. Пожалуй, он был чересчур невозмутим. Опять же, он был изначальным хозяином раба. В награду за развитие талантов Панурга Росций заполучил право совладельца, однако Херею, похоже, эта сделка не слишком устраивала. Быть может, он решил, что за мёртвого раба получит больше, чем за живого? Он сразу обвинил Росция в смерти Панурга, вознамерившись содрать с него половину стоимости раба серебром, а в римском суде с умелым адвокатом Херея наверняка своего добьётся.

Я откинулся на ствол оливы, мучаясь неудовлетворенностью.

– И всё же я предпочел бы найти кого-нибудь другого из труппы, имевшего мотив и возможность совершения этого убийства. Но, похоже, никто больше не держал на Панурга зла, и все прочие имеют свидетелей на момент убийства. Разумеется, его мог совершить и посторонний: уборная, где закололи Панурга, доступна для любого прохожего. Однако Росций утверждал, и все прочие с ним согласны, что Панург не вёл практически никаких дел ни с кем вне труппы – не играл и не посещал лупанарии [12], не одалживал ни денег, ни чужих жён. Его занимало лишь искусство – так все говорят. И даже если бы он с кем-то не поладил, то тот скорее явился бы выяснять отношения не с самим Панургом, а с Росцием, поскольку по закону именно владелец раба несёт ответ за все его прегрешения. – Я испустил раздражённый вздох. – Кинжал, которым его закололи – совершенно обычный, без каких-либо характерных особенностей. Никаких следов рядом с телом. Ни пятнышка крови ни на одном из костюмов. Ни единого свидетеля – во всяком случае, известного нам. Увы! – Дождь серебра в моём воображении иссяк до скудной струйки: ничего не имея доложить Росцию, я мог надеяться лишь на то, что он соблаговолит заплатить мне за потраченное время. Но что ещё хуже, я словно воочию ощущал осуждающий взгляд тени Панурга: я поклялся найти его убийцу, но, как выяснилось, изрядно переоценил свои способности.


Примечания переводчика:

Для удобства перевода рассказ разбит на две части переводчиками.

[1] Сентябрьские иды – 13 сентября по римскому календарю.

[2] Circus Maximus – самый обширный ипподром Древнего Рима. Располагался в долине между холмами Авентином и Палатином. В соревнованиях на ипподроме могло одновременно принимать участие 12 колесниц.

Согласно легенде, именно на этом месте произошло похищение сабинянок (см. примеч. в след. части), а также похищение скота Геркулеса.

[3] Субура (от этр. spura — «город») район Древнего Рима, располагавшийся в низине между холмами Эсквилин, Виминал, Квиринал и Циспий, являлась оживлённым местом, населённым в основном бедняками, с большим количеством притонов.

[4] Скена – (греч. «палатка») первоначально временная деревянная постройка, в которой переодевались актеры, затем – стена позади орхестры, играющая роль декорации. Изначально театр состоял из деревянной скены, орхестры (где играли музыканты и актёры) и мест для зрителей.

[5] В русском переводе – «Клад». Название пьесы происходит от латинского aulula, уменьшительного от aula – "горшок". Оригинал этой комедии указать невозможно, поскольку многие греческие драматурги IV-III вв. до н. э. писали комедии на этот сюжет, но ни одна из них до нас не дошла. Комедия написана не раньше 191 г. до н. э. и вызвала многочисленные подражания, наиболее известным из которых является "Скупой" Мольера.

[6] Русский перевод пьесы А. Артюшкова

[7] Стафила в пер. с греч. – «виноградная гроздь», подразумевается пристрастие рабыни к вину.

[8] Упоминание о вакханках и вакханалиях, возможно, связано с развившимся в Италии после 2-й Пунической войны культом Вакха с его оргиями, которые выродились в скандальную уголовную эпопею и вызвали в 186 г. до н. э. жесточайшие репрессии со стороны сената.

[9] Большая Клоака, Великая Клоака, Клоака Ма́ксима – прототип античной канализации, до 3 м. ширины и более 4 м. глубины. Каналы были облицованы камнем, перекрыты каменными сводами и использовались для удаления из города нечистот и дождевых стоков. Большая клоака сохранилась и функционирует как ливневая канализация до настоящего времени.

[10] Конец пьесы не дошёл до наших дней. Из стихотворных резюме (arqumentum) этой комедии, принадлежащих какому-то римскому грамматику около II в. нашей эры, следует, что золото было возвращено Эвклиону. На радости он выдает дочь замуж за Ликонида и отдает им золото в качестве приданого, радуясь, что наконец избавился от этого клада и теперь может спать спокойно.

[11] Фидены – древний город Сабинской области, лежавший к северо-востоку от Рима, между Тибром и Аниеном, на высокой и неприступной горе.

[12] Лупана́рий (также лупана́р, лат. lupānar или lupānārium) — публичный дом в Древнем Риме, размещённый в отдельном здании. Название происходит от латинского слова «волчица» (лат. lupa) — так в Риме называли проституток.

Часть 2 (окончание)