– Как славно, что мы встретились, Гордиан! Скажи-ка мне, ты слышал о том, что говорят на Форуме о юном племяннике Мария, Юлии Цезаре?
Так обратился ко мне мой добрый друг Луций Клавдий, окликнув меня на ступенях Сениевых бань. Он, похоже, уже покидал их, в то время как я только пришёл.
– Если ты имеешь в виду ту старую историю о том, как, будучи в Вифинии, прелестный юноша Цезарь слишком хорошо вошел в роль царицы при царе Никомеде
[1], то я её уже слышал – причём от тебя же, и от раза в раз со всё более интригующими подробностями.
– Нет, что ты, та сплетня уже быльём поросла. Я говорю об истории с пиратами, выкупом, местью – и распятиями!
Я окинул его непонимающим взглядом.
Луций расплылся в улыбке, от которой его двойной подбородок слился в единый валик. Его пухлые щёки рдели от банного жара, рыжие кудряшки ещё туже завились от влаги, а глаза посверкивали тем особым блеском, свидетельствующим об исключительном удовольствии первым поделиться на редкость пикантной сплетней.
читать дальшеЯ, не чинясь, признал, что ему и впрямь удалось распалить моё любопытство, однако, учитывая, что он уже почтил бани своим посещением, в то время как я только прибыл, в особенности рассчитывая на горячий бассейн по причине морозного весеннего воздуха – увы, истории придётся обождать.
– Ещё чего, и позволить, чтобы её пересказал тебе кто-то другой, переврав всё, что только можно? Как бы не так, Гордиан! Ну уж нет, тогда и я пойду с тобой! – с этими словами он жестом велел своей свите поворачивать оглобли. Его костюмер, парикмахер, маникюрщик, массажист и телохранители выглядели немного сбитыми с толку, но безропотно подчинились воле хозяина.
Для меня это обернулось неожиданной удачей, потому что их присутствие оказалось как нельзя кстати. Вифезда не жалела сил и времени на мою стрижку, да и прикосновение её пальцев творило чудеса, но Луций Клавдий был достаточно богат, чтобы позволить себе штат самых лучших умельцев в своей области. Не стоит пренебрегать знакомством с состоятельным человеком хотя бы ради редкого доступа к услугам его рабов. На протяжении блаженных минут, в течение которых ногти на моих ногах и руках были старательно подстрижены, подпилены и отполированы, волосы тщательно подровнены, а борода обрита без единой царапины, Луций то и дело пытался возобновить свою историю, так что мне приходилось прерывать его, чтобы заручиться гарантией в благополучном завершении всех процедур.
Лишь после вторичного погружения в горячий бассейн я наконец дал ему отмашку, и, в то время как наши головы терялись среди клубов пара, словно острова в тумане, Луций приступил к своей морской истории.
– Как тебе известно, Гордиан, в последние годы проблема пиратства встала необычайно остро.
– Вини в этом Суллу, Мария и гражданскую войну, – отозвался я. – Войны порождают беженцев, а они пополняют собою число бандитов на больших дорогах и пиратов на морских просторах.
– Это да – но что бы ни послужило тому причиной, все мы вынуждены иметь дело с последствиями. Корабли захватывают и грабят, граждане Рима становятся заложниками.
– А Сенат, как всегда, ни на что не в силах решиться.
– Ну а что они могут сделать? Вот ты бы сам решился передать командование флотом какому-нибудь жадному до власти военачальнику, чтобы он обратил эту силу против своих политических соперников, развязав новую гражданскую войну?
– Между молотом в виде вояк, наковальней в виде разбойников и с Сенатом в роли кузнеца – порой я не вижу для нашей славной Республики никакого будущего, – покачал головой я.
– Как и все думающие люди, – признал Луций. С минуту мы помолчали, отдавая должное скорбным думам о судьбах Рима, затем он с новой силой ухватился за нить прерванного рассказа.
– В любом случае, говоря, что пираты настолько обнаглели, что не брезгуют похищениями римских граждан, я не имел в виду каких-то там купцов с торгового судёнышка. Я веду речь об именитых, благородных римлянах, на которых даже невежественным пиратам не следует поднимать руку. О самом Юлии Цезаре.
– И когда это стряслось?
– В самом начале зимы. Цезарь провёл лето на Родосе, изучая риторику под началом Аполлония Молона [2]. Его направили служить помощником правителя Сицилии, но он приложил все усилия, чтобы подольше задержаться на Родосе, и отплыл перед самым закрытием навигации. Отчаливший от острова Фармакуза [3] корабль преследовали и захватили пираты, и Цезарь со свитой стали их пленниками!
Луций приподнял бровь, отчего его мясистый лоб покрылся любопытным узором морщин.
– А теперь прими во внимание, что Цезарю всего двадцать два года от роду, что, возможно, и объясняет его отчаянную храбрость. А также держи в уме, что он необычайно хорош собой, а богатство и связи практически всегда позволяли ему добиться всего, чего бы он ни пожелал. И вот, вообрази – он обнаруживает, что попал в лапы сицилийских пиратов, кровожаднейших негодяев на свете! Думаешь, он съёжился под их угрозами? Склонил голову? Явил собою покорность и смирение? Как бы не так! Всё вышло как раз-таки наоборот! Он насмехался над своими пленителями с самого начала. Когда они сообщили, что намерены потребовать за него выкуп в полмиллиона сестерциев, Цезарь расхохотался им в лицо! Они будут полными идиотами, если за такого заложника, как он – так он им и сказал – они не потребуют хотя бы миллион – что они тотчас и сделали!
– Любопытно, – бросил я. – Оценивая свою жизнь настолько высоко, он принудил и пиратов к тому же. Полагаю, даже кровожадные негодяи не преминут позаботиться о миллионном заложнике ровно вдвое лучше, чем о полумиллионном.
– Итак, ты полагаешь, что этот ход свидетельствует о хитроумии Цезаря? Его враги приписывают это обычному тщеславию, но я сам готов всецело признать его заслугу в спасении почти всех спутников. Его многочисленным секретарям и помощникам вернули свободу лишь благодаря тому, что Цезарь заявил, что для того, чтобы собрать подобный выкуп из многочисленных источников, потребуются усилия всех его подручных. При себе он оставил лишь двух рабов – минимальное количество прислуги для благородного человека – и личного врача, без которого Цезарь не мог обойтись из-за приступов падучей. Итак, сказывают, что Цезарь провел в пиратском плену почти сорок дней, воспринимая это как незапланированный отдых. Если ему хотелось вздремнуть, а пираты слишком шумели, то он посылал одного из своих рабов их утихомирить! Когда пираты на досуге принимались за игры и упражнения, Цезарь присоединялся к ним и нередко брал верх, обращаясь с ними так, словно они были его телохранителями, а не тюремщиками. Чтобы убить время, он писал речи и сочинял стихи, применяя знания, приобретённые у Аполлония Молона, а закончив работу, заставлял пиратов безмолвно внимать своим творениям. Если они осмеливались перебивать его или делать критические замечания, то он обзывал их варварами и невеждами. Порой он даже отпускал шуточки о том, что велит высечь их, а то и распять на кресте за оскорбление достоинства римского гражданина.
– И пираты это терпели?
– Похоже, им это было по нраву! Цезарь произвел на них какое-то гипнотическое действие одной силой своей воли. И чем чаще он подвергал их издевательствам и оскорблениям, тем сильнее они им восхищались. В конце концов выкуп прибыл, и Цезарь был отпущен на свободу. Он тотчас отправился в Милет [4] и, собрав флот из нескольких кораблей, повёл их к тому острову, где размещалось логово пиратов. Застав их врасплох, он захватил большинство из них в плен и не только вернул выкуп за себя, но и присвоил всё награбленное, объявив это военными трофеями. Пока местный правитель колебался, решая судьбу пиратов, поскольку желал измыслить лазейку, которая позволила бы ему вернуть часть награбленного, Цезарь самолично вынес приговор. Много раз, будучи заложником, он хватился, что увидит, как пленителей распнут, и те смеялись, полагая, что это не более чем мальчишеская бравада – но последним смеялся Цезарь, глядя на то, как нагих пиратов приколачивали к крестам. «Пусть знают, что я слов на ветер не бросаю», – так он и сказал.
Я содрогнулся, невзирая на расслабляющий жар.
– Ты услышал эту историю на Форуме, Луций?
– Да, нынче она у всех на устах. Сейчас Цезарь на пути в Рим, и слухи о его деяниях опережают его.
– Вот та мораль, которая по душе римскому обществу! – буркнул я. – Без сомнения, этого многообещающего юного патриция ждёт карьера политика: эта история пойдет на пользу его репутации среди избирателей.
– Что же, Цезарю необходимо было подлатать доброе имя после того, как его поистёр царь Никомед, – ухмыльнулся Луций.
– Да уж, в глазах толпы ничто не возвышает человека так, как вознесение на крест кого-либо другого, – съязвил я.
– И ничто не принижает так, как возможность оказаться на кресте самому, пусть тебя приколотил хоть сам царь, – заметил Луций.
– Вода здесь слишком горячая, от неё я становлюсь раздражительным. Пожалуй, сейчас я бы не отказался от услуг твоего массажиста, Луций Клавдий.
***
Оказалось, что история про Цезаря и пиратов и впрямь необычайно популярна: за последние несколько месяцев, пока весенняя прохлада сменялась летней жарой, я слышал множество её вариаций от самых разных рассказчиков, в тавернах и на перекрёстках, от философов на Форуме и акробатов у Большого цирка. «Это яркое свидетельство тому, насколько серьёзной стала проблема пиратства», – угрюмо заключали они, качая головой, но что на самом деле их впечатлило – так это то, как развязный юный патриций умудрился заморочить свору кровожадных пиратов своей заносчивостью, в конце концов подведя их под молот римского правосудия.
***
Стояли испепеляюще жаркие дни секстилия [5], когда меня вызвали в дом патриция по имени Квинт Фабий.
Его дом располагался на Авентинском холме. Здание казалось древним и содержалось в безупречном порядке, что свидетельствовало о том, что предки Квинта Фабия процветали не одно поколение. Атриум [6] был сплошь уставлен восковыми изваяниями предков: род Фабиев прослеживался до основания Республики.
Меня провели в примыкающую к перистилю [7] комнату, где ожидали хозяева дома. Расположившихся на сидениях без спинок Квинта Фабия – мужчину средних лет с резко очерченным подбородком и седеющими висками – и его жену, Валерию – поразительно красивую шатенку – обмахивали веерами рабы. Меня также обеспечили сидением, наряду с рабом и веером.
Обычно я сталкиваюсь с тем, что, чем выше стоит клиент по социальной лестнице, тем больше ему требуется времени, чтобы изложить суть дела. Однако Квинт Фабий, не тратя времени понапрасну, тотчас извлёк документ.
– Что вы скажете об этом? – спросил он, и ещё один раб передал мне от него клочок папируса.
– Вы ведь умеете читать? – поинтересовалась Валерия – впрочем, судя по искренне встревоженному голосу, она вовсе не намеревалась меня оскорбить.
– О да, хоть и не слишком бегло, – отозвался я, рассчитывая тем самым выиграть побольше времени на изучение письма (а это было именно оно) и раскумекать, чего эта парочка от меня ждёт. Изрядно потрёпанный по краям, запятнанный водой папирус был сложен в несколько раз, а не свёрнут. Почерк казался детским, но при этом твёрдым, с изящными росчерками у некоторых букв.
Дражайшие батюшка и матушка,
К настоящему времени друзья, должно быть, рассказали вам о моем похищении. Глупо с моей стороны было отправиться плавать в одиночестве – простите меня! Я знаю, что вы, должно быть, убиты горем и тревогой, но не беспокойтесь за меня слишком сильно; я лишь немного похудел, и мои похитители не слишком жестоки.
Я пишу, чтобы изложить их требования. Они говорят, что вы должны дать им 100 000 сестерциев. Деньги должны быть доставлены утром на секстилийские иды [8] в таверну «Летучая рыба» в Остии [9]. Пусть посланец наденет красную тунику.
По акценту и варварским манерам моих похитителей я подозреваю, что это сицилийские пираты. Быть может, кто-то из них умеет читать (хоть я в этом и сомневаюсь), поэтому я не могу быть полностью откровенным, но знайте, что со мной всё не так плохо, как можно было подумать.
Вскоре мы воссоединимся! Об этом все горячие молитвы вашего преданного сына,
СПУРИЯ
Раздумывая над запиской, я уголком глаза подметил, как Квинт Фабий барабанит пальцами по подлокотнику. Его жена также в нетерпении ёрзала на месте, постукивая по губам длинными ногтями.
– Полагаю, – наконец заговорил я, – вы хотели бы, чтобы я внёс выкуп за мальчика.
– О да! – воскликнула Валерия и, склонившись вперед, уставила на меня нетерпеливый взгляд.
– Он уже не мальчик, – неожиданно резко бросил Квинт Фабий. – Ему семнадцать. Он облачился в мужскую тогу уже год назад.
– Так вы возьмётесь за это дело? – не выдержала Валерия.
Я притворился, будто изучаю письмо.
– А почему бы вам не послать кого-нибудь из слуг? Например, секретаря, которому вы доверяете?
– А мне говорили, будто вы невероятно умны, – наградил меня подозрительным взглядом Квинт Фабий, – и прозреваете самые тёмные дела.
– Едва ли доставка выкупа требует особой сообразительности.
– Кто знает, какие непредвиденные препятствия могут возникнуть? Меня уверили, что я могу довериться вашему суждению… и вашей сдержанности.
– Бедный Спурий! – Голос Валерии надломился. – Вы же прочли письмо. Неужели вы не поняли, как ужасно с ним на самом деле обращаются?
– Похоже, сам он воспринимает свои злоключения достаточно легко…
– Само собой! Если бы вы знали моего сына, его жизнерадостную натуру, то поняли бы, насколько отчаянной должна быть ситуация, чтобы он хотя бы обмолвился о страдании! Если он упоминает, что немного похудел, значит, его морят голодом. Да и чем подобные люди могут его кормить – рыбьими головами да заплесневелым хлебом? Если он пишет, что эти чудовища «не слишком жестоки», то представляю, что они на самом деле вытворяют! Стоит мне лишь подумать о его мучениях – о нет, я не в силах это выдержать! – Она сдавленно всхлипнула.
– Когда он был похищен, и где?
– В прошлом месяце, – ответил Квинт Фабий.
– Двадцать два дня назад, – вновь всхлипнула Валерия. – Двадцать два бесконечных дня и бессонные ночи!
– Он был в Байях [10] с несколькими друзьями, – пояснил Квинт Фабий. – У нас там летняя вилла на побережье и городской дом на другом берегу залива, в Неаполе. Спурий и его друзья взяли небольшой ялик и отправились поплавать среди рыболовных судов. День выдался жарким, и Спурий захотел выкупаться, в то время как его друзья остались на лодке.
– Спурий – прекрасный пловец. – Гордость за сына вернула дрожащему голосу Валерии твёрдость.
– Плавание и впрямь даётся ему куда лучше, чем что-либо другое, – пожал плечами Квинт Фабий. – Пока его друзья наблюдали, он совершил заплыв, передвигаясь от лодки к лодке. Его спутники видели, как он болтает и пересмеивается с рыбаками.
– Спурий очень хорошо ладит с людьми, – вставила его мать.
– Он заплывал все дальше, – продолжил Квинт Фабий, – пока друзья не начали волноваться, потеряв его из вида. Затем один из них заметил Спурия на борту судна, которое они приняли за рыбацкое, хотя оно было побольше прочих. Им понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что лодка поднимает парус и отплывает. Юноши попытались догнать его на ялике, но никто из них толком не умел с ним управляться. Прежде чем они осознали это, судна и след простыл, а вместе с ним и Спурия. В конце концов они вынуждены были возвратиться на виллу в Байях. Они полагали, что рано или поздно Спутий объявится, но этого так и не случилось. Дни тянулись за днями, а от него – ни слова.
– Представьте себе, что мы пережили! – вмешалась Валерия. – Мы засыпали отчаянными посланиями нашего управителя на вилле. Он расспросил всех рыбаков залива, пытаясь найти хоть кого-то, кто объяснил бы случившееся и опознал бы хоть кого-то из тех, что увезли Спурия, но его изыскания так ни к чему и не привели.
– Эти неаполитанские рыбаки – если вы хоть раз там бывали, то вы знаете, что это за люди, – угрюмо ухмыльнулся Квинт Росций. – Потомки древнегреческих колонистов, которые так и не отреклись от старых обычаев. Некоторые из них даже на латыни не говорят! А что касается их нравов и пороков, то об этом лучше и вовсе не заговаривать. Едва ли стоит рассчитывать, что они хоть чем-то помогут в поисках римского патриция, похищенного пиратами.
– Я бы с вами поспорил, – возразил я. – У меня есть основания думать, что рыбаки – заклятые враги пиратов, невзирая на все их предубеждения против патрициев.
– Как бы то ни было, мой человек в Байях так ничего и не разведал, – отрезал Квинт Фабий. – Так что мы не получали никаких известий о Спурии, пока несколько дней назад не пришло это письмо.
Я вновь взглянул на папирус.
– Ваш сын пишет, что пираты – сицилийцы. Это предположение представляется мне не слишком обоснованным.
– Почему? – поразилась Валерия. – Все говорят, что они – самые кровожадные люди на свете. Я слышала, что они устраивают рейды повсюду, от азиатских берегов до испанских и африканских.
– Это так, но Италия? И, тем паче, воды Байи?
– Согласен, в это непросто поверить, – признал Квинт Фабий. – Но чего ещё ожидать, когда проблема пиратства обостряется всё сильнее, в то время как Сенат бездействует?
Я поджал губы.
– А это не кажется вам странным, что пираты велят доставить выкуп в Остию? Это чересчур близко к Риму – стоит лишь спуститься по Тибру.
– Да кому есть дело до подобных мелочей, – не выдержала Валерия – ее голос вновь опасно задрожал. – Какая нам разница, должны ли мы ради этого плыть к самым Геркулесовым столбам или пройти несколько шагов от Форума? Мы готовы отправиться куда угодно, лишь бы Спурий вернулся домой целым и невредимым!
– А как насчет самого выкупа? – кивнул я. – До ид всего два дня, а сто тысяч сестерциев – это десять тысяч золотых. Вы успеете собрать такую сумму?
– Деньги не проблема, – фыркнул Квинт Фабий. – Подобное требование звучит почти как оскорбление. Хоть я сомневаюсь, что мальчишка и этого стоит, – добавил он себе под нос.
– Я сделаю вид, что не слышала этого, Квинт, – в гневе воззрилась на него Валерия. – Да ещё перед посторонним! – Взглянув на меня, она поспешно опустила глаза.
Квинт Фабий не удостоил эту вспышку вниманием.
– Так как, Гордиан, вы берётесь за это дело?
Я вновь опустил глаза на письмо, ощущая какое-то смутное беспокойство. Выведенный из себя моей нерешительностью, Квинт Фабий бросил:
– Если дело в оплате, то, уверяю вас, я не поскуплюсь.
– Вопрос оплаты всегда имеет место, – признал я, хотя, учитывая зияющую пустоту в моих сундуках и настроения моих кредиторов, выбирать мне не приходилось. – Я буду действовать в одиночку?
– Разумеется. На самом деле, я собираюсь послать следом группу вооружённых людей…
Я воздел руку предостерегающим жестом.
– Этого я и боялся. Нет, Квинт Фабий, я категорически возражаю. Если вы питаете надежду отбить вашего сына живым, то я призываю вас с ней проститься. Ради безопасности юноши, равно как и моей собственной, я не могу этого позволить.
– Гордиан, я всё равно пошлю вооружённый отряд в Остию.
– Воля ваша, но тогда без меня.
Сделав глубокий вдох, он уставил на меня исполненный мрачности взгляд.
– Ну и что прикажете делать мне? После того, как выкуп будет выплачен и мой сын вызволен, дозволить пиратам убираться на все четыре стороны безнаказанными?
– Так что всё-таки является вашей главной целью – освобождение сына или пленение пиратов?
– Вооружённый отряд одним махом справится и с тем, и с этим.
Прикусив губу, я медленно покачал головой.
– Меня предупредили, что вы любите набивать себе цену, – буркнул он. – Ладно, имейте в виду: если вы обеспечите благополучное освобождение моего сына, а затем мои люди смогут вернуть выкуп, то я награжу вас одной двадцатой от того, что они вернут, сверх вашей обычной платы.
Звяканье монет наполнило моё сознание чудной музыкой. Прочистив горло, я произвёл в голове поспешные расчёты: одна двадцатая от сотни тысяч сестерциев равняется пяти тысячам сестерциев, или пяти сотням золотых. Это число я и озвучил вслух, чтобы в дальнейшем не возникло недопонимания. Квинт Фабий медленно кивнул.
Пять сотен золотых покроют мои долги, залатают крышу дома и приведут к моему порогу телохранителя (необходимость, которой я пренебрегал обходился чересчур долго), немало оставив про запас.
С другой стороны, это дело дурно попахивало.
В конце концов обещание щедрой платы в совокупности с пятью сотнями золотых побудили меня просто зажать нос.
***
Прежде чем покинуть дом я спросил, нет ли где-нибудь изображения похищенного юноши. К этому времени Квинт Фабий удалился, оставив меня в распоряжении супруги. Промокнув глаза, Валерия выдавила слабую улыбку, провожая меня в соседнюю комнату.
– Художница по имени Иайа [11] рисовала нашу семью в прошлом году, когда мы все были в Байях на праздники. – Она улыбнулась, явно гордясь сходством. Портрет был выполнен восковыми красками по дереву: слева хмурился Квинт Фабий, справа нежно улыбалась Валерия, а между ними стоял необычайно красивый молодой человек с каштановыми волосами и полными жизни голубыми глазами – безусловно, её сын. Портрет захватывал только плечи, но давал понять, что молодой человек облачен в мужскую тогу.
– Портрет был написан в честь совершеннолетия вашего сына?
– Да.
– Почти такой же красивый, как его мать. – Вырвавшиеся слова были не лестью, а простой констатацией факта.
– Мне часто говорят, что мы похожи.
– Но в линиях рта есть что-то от отца.
– Спурий и мой муж не связаны кровным родством, – покачала головой она.
– Не связаны?
– Мой первый муж погиб во время гражданской войны [12]. Женившись на мне, Квинт усыновил Спурия, сделав его своим наследником.
– Выходит, Спурий его пасынок. А другие дети у вас есть?
– Только Спурий. Квинт хотел ещё детей, но не вышло. – Она горестно пожала плечами. – Но он любит Спурия как родного, я уверена в этом, хоть он редко показывает свои чувства. Конечно, у них были некоторые разногласия, но у каких отца с сыном их не бывает? Вечно эти ссоры из-за денег… Конечно, Спурий бывает расточителен, а Фабии известны своей прижимистостью. Но не принимайте близко к сердцу те жестокие слова, что вы услышали от моего мужа – из-за этого ужасного несчастья мы оба на грани.
Вновь взглянув на портрет сына, Валерия грустно улыбнулась дрожащими губами:
– Мой маленький Цезарь! – шепнула она.
– Цезарь?
– О, вы ведь знаете, кого я имею в виду – племянника Мария, который прошлой зимой попал в плен к пиратам и сумел вырваться. Как Спурию полюбилась эта история! Цезарь стал его кумиром. Всякий раз, встретив его на Форуме, Спурий возвращался домой едва дыша и сразу ко мне: «Мама, знаешь, кого я сегодня видел?» А я лишь смеялась в ответ, зная, что в подобный восторг его мог привести лишь Цезарь… – Её губы дрогнули. – А теперь, словно став жертвой какой-то шутки богов, Спурий сам угодил в лапы пиратов! Потому я и зову его «мой маленький Цезарь», зная, что он настолько же храбр, и молюсь о благополучном исходе.
***
На следующий день я отбыл в Остию в сопровождении нанятых и снаряжённых Квинтом Фабием вояк – старых служак и освобожденных гладиаторов, не имеющих иных перспектив, кроме как убивать и рисковать собственной жизнью за умеренную плату. Всего в идущую вниз по течению Тибра лодку нас набилось пятьдесят человек. Наемники по очереди гребли, горланя солдатские песни и похваляясь подвигами на поле боя или на арене – если верить их россказням, то эта компашка изничтожила население нескольких равных Риму городов.
Во главе отряда стоял Марк – старый центурион Суллы с уродливым шрамом, тянущимся от правой скулы до подбородка через губы. Возможно, из-за этого ранения обычная речь причиняла ему боль – трудно было представить себе более молчаливого человека. Когда я попытался выведать, какого рода инструкциями снабдил его Квинт Фабий, Марк сразу дал понять, что мне надлежит знать лишь то, что он сочтёт нужным – а на данный момент это ничего.
Я был чужаком среди этих забияк. Стоило мне приблизиться – они тотчас отводили глаза, а когда я пытался завести разговор, мой потенциальный собеседник тотчас находил более важное дело, и я обнаруживал, что веду беседу с речным воздухом.
Однако одному из них я, похоже, пришелся по нраву. Бельбона – так его звали – остальные жаловали немногим лучше моего, потому что он, в отличие от них, был рабом, принадлежащим Квинту Фабию – тот послал его на подмогу прочим, сообразуясь с его внушительными размерами и силой. Предыдущий владелец тренировал его как гладиатора, но Квинт Фабий отправил его на конюшни. Этот здоровяк с шевелюрой соломенного цвета и обильной рыжеватой порослью на груди и подбородке был самым крупным в отряде – прочие шутили, что ему достаточно метнуться от борта к борту, чтобы опрокинуть наше судёнышко.
Полагая, что ничего толкового мне из него всё равно не вытянуть, я был удивлён его осведомлённостью. Он подтвердил, что юный Спурий не слишком ладит с отчимом.
– Между ними всегда было что-то вроде вражды. Госпожа любит мальчишку, а он любит мать, но что до господина, то пасынок ему словно бельмо на глазу. Что само по себе странно, потому как они во многом схожи, пусть и не родные по крови.
– Правда? А с виду он – вылитая мать.
– Да, и голосом, и жестами он тоже похож на нее, но сдаётся мне, что это не более чем маска – вроде солнечных бликов на холодной воде. В глубине души он не менее жёсткий, чем господин, и решимостью ему не уступит. Спроси любого из рабов, в чём-либо провинившихся перед ним.
– Может, в этом и кроется суть проблемы, – предположил я. – Они слишком похожи, и соперничают за внимание одной женщины…
Наконец судно достигло Остии, причалив к выдающемуся в Тибр короткому пирсу. За доками можно было разглядеть открытое море. Над головой кружили чайки, ветер приносил запах морской соли. Самые здоровые из наёмников подхватили сундуки с десятью тысячами золотых и погрузили их на повозку, которая направлялась к одному из прибрежных складов, сопутствуемая половиной отряда в качестве охраны.
Я полагал, что остальная половина ломанется прямиком в ближайшую таверну, однако Марк сохранил дисциплину, запретив покидать судно: расслабляться им предстояло на следующий день, после того, как будет освобождён заложник, и всего прочего, что за этим воспоследует.
Что до меня, то я намеревался попытать счастья в «Летучей рыбе» – постоялом дворе, упомянутом Спурием в письме. Марку я сообщил, что желаю прихватить с собой Бельбона.
– Нет. Раб останется здесь, – отрезал он.
– Мне нужен телохранитель.
– Об этом Квинт Фабий не упомянул. Тебе не следует привлекать к себе внимание.
– Как раз-таки отсутствие телохранителя его и привлечёт.
Поразмыслив над этим, Марк всё же согласился.
– Вот и славно, – отозвался кто-то, когда Бельбон вышел на палубу. – Этот верзила занимает место за троих!
На это Бельбон ответил лишь добродушным смешком.
Я обнаружил «Летучую рыбу» на побережье, там, где бросали якорь крупные морские суда. Она представляла собой таверну с пристроенной конюшней и крохотными комнатушками наверху. Сняв комнату, я решил побаловать себя и Бельбона запечённой рыбой и моллюсками, а затем отправился на долгую прогулку по городку, чтобы освежить былое знакомство – на тот момент я давненько не бывал в Остии.
Когда солнце коснулось морских вод, воспламеняя горизонт, я направил свои стопы к побережью, болтая с Бельбоном и между делом поглядывая на россыпь лодок у берега и маячащие в отдалении громады кораблей. Большинство из них были рыболовецкими судами, но в их число затесался ощетинившийся вёслами боевой корабль с красными бортами. Форштевень венчал бронзовый таран, отливавший кроваво-красным в лучах заходящего солнца.
Мы с Бельбоном то и дело обменивались мехом с вином, которое, как известно, развязывает языки. В конце концов я спросил, что за указания дал Марку его наниматель относительно боевых действий.
Ответ раба отличался прямолинейностью:
– Мы должны убить пиратов.
– Всего-то?
– Ну, и парень должен остаться в живых, разумеется. Но по возможности ни один из пиратов не должен уйти.
– Так вы не собираетесь пленить их, чтобы представить на суд римских магистратов?
– Нет. Мы должны перебить их на месте, всех и каждого.
Я угрюмо кивнул.
– И ты на это способен, если уж на то пошло?
– Убить? – Он пожал плечами. – Я не такой, как те, на лодке. На моём счету нет сотен убиенных.
– Я подозреваю, что и они малость преувеличивают.
– Правда? Ну, я-то не так уж долго был гладиатором, так что не успел развернуться.
– Да ну?
– Ну да. Всего-то… – он нахмурился, подсчитывая в уме, – двадцать-тридцать.
***
На следующее утро я облачился в красную тунику, как и было велено в письме. Прежде чем спуститься в общий зал, я велел Бельбону занять место перед таверной, чтобы вход просматривался.
– Если я куда-либо направлюсь, ступай следом, но на расстоянии. Как ты думаешь, сумеешь сделать это, оставаясь незамеченным?
Он кивнул. Я же, окинув критическим взглядом его соломенную шевелюру и громоздкую фигуру, порядком в этом усомнился.
Воздух стремительно нагревался, и трактирщик закатал вверх шторы, чтобы впустить внутрь солнце и свежий воздух. На набережной воцарялась дневная сутолока. Засев в таверне, я посматривал на следовавших мимо матросов и купцов. На другой стороне улицы Бельбон расположился в укромном тенистом уголке, прислонившись к какому-то сараю. На его лице застыло тупое сонное выражение, как у прислуги, дремлющей в ожидании хозяина – то ли его игра была на диво убедительна, то ли Бельбон и впрямь с трудом держался на ногах.
Долго ждать мне не пришлось: юноша с едва пробивающейся бородкой захлопал глазами, привыкая к полутьме таверны, а затем, заметив красную тунику, направился прямиком ко мне.
– Кто вас послал? – На мой взгляд, его акцент скорее походил на греческий, чем на сицилийский.
– Квинт Фабий.
Он кивнул, торопливо изучая меня, в то время как я пользовался шансом разглядеть его. Длинные чёрные волосы и клочковатая бородка обрамляли худое лицо, привычное к солнцу и ветру. В больших зелёных глазах таилось что-то дикое. На его лице и загорелых конечностях я не нашёл шрамов, отличающих закалённого в боях пирата, равно как не углядел в нём привычной для них отчаянной жестокости.
– Моё имя – Гордиан, – поведал я. – А как обращаться к тебе?
Казалось, этот простой вопрос изумил его до глубины души.
– Клеон, – наконец вымолвил он с таким видом, словно хотел бы назваться чужим именем, но так и не придумал, каким. Имя, к слову, греческое, как и черты его лица.
– Мы вообще здесь по одному и тому же делу? – с сомнением воззрился на него я.
– За выкупом, – отозвался он, понижая голос. – Где он?
– А где мальчик?
– В полной безопасности.
– Сперва я должен в этом убедиться.
– Могу отвести вас к нему прямо сейчас, если пожелаете, – кивнул он.
– Ещё как.
– Тогда следуйте за мной.
Покинув таверну, мы некоторое время шли по побережью, затем свернули на зажатую между складами узкую улочку. Клеон стремительно шёл вперед, резко оборачиваясь на каждом перекрёстке, внезапно меняя направление и порой следуя назад тем же путем. Я ожидал, что он того и гляди врежется прямиком в Бельбона, но тот не показывался – то ли потерял нас в переулках, то ли и впрямь поднаторел в тайной слежке.
Подойдя к застеленной парусиной телеге, Клеон беспокойно оглянулся напоследок и подтолкнул меня к ней, велев залезать под ткань. Возница тотчас тронулся с места. Из моего укрытия мне было ровным счетом ничего не видно, и после множества поворотов я бросил всякие попытки понять, в каком направлении мы едем.
Наконец повозка остановилась. Заскрипели дверные петли, телега ещё немного продвинулась, и за ней захлопнулись двери. Ещё до того, как с меня сдернули парусину, я различил запах сена и навоза, из чего заключил, что оказался в конюшне. Морская соль также ощущалась, так что, должно быть, мы не слишком удалились от побережья. Я сел и оглядел обширное сумрачное помещение, пересеченное проникающими сквозь дыры от сучков лучами солнца. Стоило мне взглянуть на возницу, как тот поспешно отвернулся.
Клеон схватил меня за руку:
– Вы хотели видеть мальчика.
Спустившись с телеги, я последовал за ним. Когда мы подошли к одному из стойл, с сена поднялась фигура в тёмной тунике. Даже в сумеречном свете я тотчас узнал его по портрету. Во плоти юный Спурий ещё сильнее походил на Валерию, но её кожа была молочно-белой, он же загорел до черноты, отчего его глаза и зубы сверкали подобно алебастру, и, в то время как его мать была всецело поглощена тревогой и тоской, Спурий прямо-таки искрился сарказмом. Изображённый на портрете юноша ещё не вполне утратил детскую округлость черт, нынешний же Спурий был более худощав, и это было ему к лицу. Что до разговоров о страданиях, то он отнюдь не выглядел человеком, подвергшимся пыткам – скорее уж наслаждающимся затянувшимся праздником. Тем не менее, манеры его были весьма резки и деловиты.
– Где ты пропадал? – рявкнул он на моего провожатого.
Клеон виновато пожал плечами. Если мальчишка и впрямь решил запугать похитителей подобно Цезарю, то он явно в этом преуспел.
Затем настала моя очередь предстать пред его придирчивым взором.
– А ты кто такой?
– Моё имя Гордиан. Твой отец прислал меня, чтобы тебя выкупить.
– А сам он явился?
– Нет, – поколебавшись, всё же признал я, украдкой кивнув в сторону пирата – тем самым я хотел дать Спурию понять, что не стоит обсуждать подобные детали в присутствии одного из похитителей.
– Ты привёз выкуп?
– Нет, он хранится в надёжном месте. Сперва я хотел взглянуть на тебя.
– Хорошо. Что ж, передай выкуп одному из этих варваров и вытащи меня отсюда. Я устал от общества этого отребья и сгораю от желания наконец вернуться в Рим, к образованным собеседникам, не говоря уже о приличной пище! – С этими словами он скрестил руки на груди. – Ну что ж, ступай! Пираты повсюду, хоть и не показываются на глаза, и не сомневайся, что они без колебаний убьют нас обоих, если ты подашь им хоть малейший повод. Кровожадные твари! Ты ведь уже убедился, что я жив и невредим. Как только они получат деньги, тотчас же меня отпустят. Так что ступайте, вы оба. Да поторопитесь!
Я вернулся к телеге. Клеон вновь накрыл меня парусиной, и я услышал стук отворяемых дверей. Повозка двинулась с места, и вновь мы совершили бесчисленное количество поворотов, прежде чем она остановилась. Когда Клеон откинул ткань, я невольно потёр глаза, ослеплённый яркостью дневного света, и ступил на землю в том самом месте, с которого тронулся в путь – на побережье неподалеку от «Летучей рыбы».
Когда мы двинулись к таверне, я испытал немалое разочарование при виде Бельбона, околачивающегося там же, где я его оставил – у сарая перед таверной, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом! Выходит, он даже не пытался следовать за мной и всё это время просто дрых стоя?
– Здесь я вас оставлю, – сообщил Клеон. – Куда мне прийти за выкупом?
Я описал ему местоположение одного из складов на Тибре, обговорив, чтобы он явится с телегой и несколькими из своих людей. Когда они погрузят золото, я отправлюсь вместе с ними – один – и, удалившись на безопасное расстояние, они передадут Спурия на моё попечение.
– Каковы гарантии, что вы его отпустите? Или, если уж на то пошло, отпустите меня самого?
– Нам ведь нужен выкуп, а не вы… и не он, – при этом его голос странным образом дрогнул. – Значит, в час! – бодро заключил он и тотчас растворился в толпе.
Мгновение помедлив, я развернулся, намереваясь направиться к бывшему гладиатору, чтобы наградить его, по меньшей мере, добрым пинком по голени – но вместо этого я впечатался в массивную фигуру Бельбона собственной персоной. Поскольку от неожиданности я потерял равновесие, он подхватил меня, поставив на ноги бережно, будто ребенка.
– Я думал, ты спал! – изумился я.
– Неплохо изображаю отключку, а? – рассмеялся тот. – Этот трюк как-то спас жизнь мне на арене. Мой соперник думал, что я грохнулся в обморок от страха, так что, встав ногой мне на грудь, послал лучезарную улыбку своему патрону – чтобы в следующее же мгновение угоститься песком и моим мечом у его горла!
– Потрясающе. Так ты пытался следовать за нами или как?
– Я пытался, – покаянно повесил голову Бельбон. – Но довольно быстро вас потерял.
– Но ты хотя бы достиг того места, где я сел в телегу?
– Нет.
– Во имя яиц царя Нумы [13]! Выходит, у нас нет ни малейшего понятия о том, где они держат мальчишку. Так что нам ничего не остаётся, кроме как ждать, пока Клеон явится за выкупом. – Я в раздражении уставился на безмятежное море и парящих над нашими головами чаек. – Скажи-ка мне, Бельбон, почему обстоятельства этого похищения отдают каким-то душком?
– Вы так считаете?
– Попахивает рыбкой в мутной воде.
– Ну так ведь мы на побережье, – брякнул Бельбон.
Уставившись на ясное небо, он озадаченно нахмурился.
– Я имею в виду, Бельбон, что наконец-то начинаю прозревать истину сквозь эту муть… – бросил я. – По крайней мере, мне так кажется. – И всё же у меня были весьма тяжёлые предчувствия насчёт всей этой ситуации.
***
– Понял? Крайне важно, чтобы ты со своими людьми не показывался на горизонте, пока Клеон будет вывозить золото.
– И этот туда же! – смерил меня скептическим взглядом центурион Марк. – Ну и что помешает тебе дать дёру вместе с этими пиратами – и золотом?
– Квинт Фабий доверил передачу выкупа мне, и это для тебя должно быть достаточным аргументом.
– На меня он тоже возложил некие обязанности. – Марк скрестил мясистые руки, ощетинившиеся чёрными и серебристыми волосками.
– Послушай, Марк, мне кажется, что я разгадал намерения этих людей. Если я прав, то юноше ничто не угрожает…
– Ха! Расскажи мне о пиратской чести! – лишь фыркнул тот.
– …не угрожает, – продолжил я, – если они получат выкуп, как оговорено. А также, если мои подозрения верны, то вы без особого труда сможете вернуть выкуп впоследствии. Если же вы попробуете следовать за нами и сорвёте передачу выкупа, то на тебе будет лежать вся ответственность за риск, которому ты подвергнешь жизнь юноши – и мою тоже.
Поиграв желваками, Марк наморщил нос.
– А если ты не сделаешь так, как я велел, – не унимался я, – и с юношей что-нибудь случится, то только вообрази, что устроит тебе Квинт Фабий. Ну так что? Клеон с его людьми будут тут с минуты на минуту. Что скажешь?
Пробормотав что-то, воспринятое мной как согласие, Марк обернулся к одному из подбежавших гладиаторов.
– Командир, четверо человек и повозка направляются сюда!
Марк поднял руку, и его люди растворились в глубине склада, где мы ожидали прибытия пиратов. По моему плечу похлопала чья-то ладонь.
– А как насчёт меня? – спросил Бельбон. – Мне попробовать проследить за вами, как этим утром?
Я покачал головой, бросив обеспокоенный взгляд на дверь.
– Но ведь вам угрожает опасность, – не отставал Бельбон. – Так что не помешает телохранитель. Пусть пираты возьмут с собой нас обоих.
– Тихо, Бельбон! Ступай, спрячься вместе с остальными! Живо! – Я толкнул его обеими руками, тотчас осознав, что с тем же успехом мог попытаться свалить вековой тис. В конце концов он, подчинившись, с недовольным видом побрёл прочь.
Мгновением позже в дверях показался Клеон с возницей и ещё двумя молодыми людьми. Все они, как один, весьма походили на греков.
Я жестом обвёл сундуки, приподняв крышку одного из них. Казалось, даже в сумрачном свете склада сверкание золота зачаровало их вожака.
– Так много! – смущённо улыбнулся он. – Я воображал, как это будет выглядеть, но такого представить не мог. Подумать только, десять тысяч золотых…
Он встряхнул головой, словно чтобы прочистить её, а затем приступил к погрузке сундуков наравне с товарищами. Мне казалось, что кровожадные пираты при виде подобных богатств должны бы пуститься в пляс от радости, но эти работали в угрюмом, едва ли не сердитом молчании.
Когда с этим было покончено, Клеон стёр пот со лба и указал на узкое пространство между сундуками на дне повозки.
– Думаю, вы здесь поместитесь. – Окинув склад тревожным взглядом, он возвысил голос. – Повторяю ещё раз: никто не должен идти за нами. У нас вдоль всей дороги имеются соглядатаи, и они тотчас дадут знать, если заметят слежку. Если что-нибудь вызовет у нас подозрение – что угодно – пеняйте на себя. Ясно вам? – обратил он к пустому пространству вопрос, предназначавшийся и мне.
– Ясно, – ответил я за пустоту. Залезая в телегу, я схватился за его руку для равновесия и быстро шепнул ему на ухо: – Клеон, ты ведь не причинишь мальчику вреда, так ведь?
Он наградил меня до странного грустным взглядом, словно человек, которого никто не понимает, внезапно встретивший сочувственного собеседника. Но его лицо тотчас посуровело.
– С ним не случится ничего дурного, если всё пройдет как намечено, – отрубил он.
Я устроился в щели между ящиками, и надо мной вновь натянули парусину. Телега двинулась с места, грузно покачиваясь под тяжёлой поклажей.
***
Я был искренне уверен, что с этого момента всё пойдет так, как надо. Марк согласился нас не преследовать. Клеон заполучил своё золото, и скоро я получу Спурия. Даже если мои подозрения беспочвенны, похитителям нет никакой нужды причинять вред юноше или мне самому – от наших смертей они ровным счётом ничего не выигрывают. Если, конечно, всё и впрямь пойдет как намечено…
Возможно, из-за тесноты и духоты мои мысли в итоге приняли совершенно нежелательный оборот: я решил, что Марк согласился, но верно ли я разобрал его бурчание? А что если они уже топают за нами следом на виду у вышеупомянутых соглядатаев, и полученное от них предупреждение заставит похитителей запаниковать? Один отчаянный вскрик – и зазвенят мечи, а одно из острых лезвий пропорет парусину, устремившись прямиком к моему сердцу…
Я представил это столь ярко, что отчаянно дёрнулся, будто от ночного кошмара, хоть и не смыкал глаз.
Чтобы вернуть себе самообладание, я сделал глубокий вдох, но безудержный полёт воображения было уже не остановить. Что если Клеон ввёл меня в заблуждение, и эти одухотворенные зелёные глаза и робкие манеры – не более чем искусное прикрытие для безжалостного убийцы? Быть может, этот красивый заносчивый мальчик, которого я видел утром, уже мёртв – и исторгаемый им поток сарказма пресекли одновременно с его горлом… Быть может, едва повозка достигнет конюшни, где свершилось убийство, пираты, убедившись, что никто не следовал за ними, вытащат меня из телеги, засунут в рот кляп, свяжут по рукам и ногам и, приплясывая со злобным хохотом, поволокут на свой корабль, чтобы вознаградить себя за сдержанность, которую они вынуждены были проявлять, грузя добычу. Сицилийские пираты, самые жестокие ублюдки на всем белом свете! И я отправлюсь в плавание, бессильно извиваясь в своих путах. А когда стемнеет, они подожгут мою одежду, используя меня как факел на своем нечестивом праздновании, чтобы потом, устав от моих криков, швырнуть меня за борт. Я уже почти чувствовал вонь моей горящей плоти, слышал шипение огня и предвкушал удар о воду, которая тотчас сомкнётся над моей головой, ощущая жжение соли в ноздрях. Что останется от меня после того, как мной всласть попируют рыбы?
В этой тесноте мне едва удалось извернуться, чтобы вытереть лоб краешком красной туники. Твёрдо решив положить конец этим омерзительным фантазиям, я принялся уверять себя, что должен руководствоваться собственными здравыми суждениями, которые стояли на том, что Клеон – не тот человек, что способен на убийство – во всяком случае, хладнокровное. Сам Росций был бы не в силах сыграть столь трепетную невинность. Воистину странный пират мне попался!
А затем у меня перехватило дыхание от ещё более леденящей душу догадки: Бельбон сказал, что Квинт Фабий велел перебить всех пиратов. Разумеется, юноша при этом не должен пострадать – но знал ли это гладиатор наверняка или лишь предполагал? Едва ли его посвятили во все детали плана. Спурий ведь не родной сын Квинта Фабия, и патриций говорил о нём без малейшей симпатии. А что если на самом деле он жаждет избавиться от пасынка? Разумеется, он собрал выкуп – Квинт Фабий вынужден был сделать это хотя бы ради утешения жены и предотвращения публичного скандала. Но если в итоге юноша погибнет от рук пиратов – или, по крайней мере, всё будет выглядеть именно так…
Возможно даже, что Квинт Фабий сам организовал похищение Спурия – весьма хитроумный способ избавиться от пасынка, не вызвав ничьих подозрений. Разумеется, единая мысль об этом была чудовищной – но я знавал тех, кто был вполне способен пойти на такое злодейство. Но зачем в таком случае ему понадобились мои услуги? Возможно, чтобы продемонстрировать свою обеспокоенность постороннему человеку, а также доказать Валерии и остальному миру, что он приложил все возможные усилия, чтобы спасти пасынка. Тогда выходит, что частью плана по неудачному выкупу Спурия должна стать сопутствующая этой трагедии смерть сыщика, который и провалил всё дело…
Казалось, на сей раз мы ехали целую вечность. Дорога становилась все более каменистой и ухабистой, телега отчаянно гремела и шаталась. Мои дикие фантазии о предательстве и убийстве существенно поблекли перед куда более реальной опасностью быть раздавленным одним из этих неподъёмных сундуков. И, во имя Геркулеса, что за жара тут стояла! К тому времени, как телега наконец остановилась, моя туника так намокла, словно я только что окунулся в море.
Парусину откинули, и я с облегчением ощутил на коже прохладный солёный бриз.
Я думал, что мы вернёмся в ту же конюшню, где я впервые встретил Спурия, но вместо этого оказался на песчаном пляже где-то в холмистой местности за пределами города. В ограниченной валунами бухточке плавала лодка. В отдалении на якоре стоял более крупный корабль. Я выскочил из телеги, наслаждаясь свежим воздухом.
Клеон и его трое сотоварищей поспешно принялись перегружать сундуки в лодку.
– Вот же тяжёлые сволочи! – буркнул один из них. – Нам ни за что не переправить их за одну ходку. Потребуется как минимум две…
– Где юноша? – потребовал я, хватая Клеона за рукав.
– Вот он я.
Обернувшись, я узрел Спурия – тот брёл от видневшейся в отдалении груды валунов. Жара побудила его скинуть тунику, оставшись в одной набедренной повязке. Видимо, так он обычно и расхаживал – если не совсем нагишом: его поджарое тело и длинные конечности загорели совершенно равномерно.
Я взглянул на Клеона – брови того сдвинулись к переносице, словно он только что уколол палец. Подняв глаза на юношу, он с усилием сглотнул.
– Давно пора. – Скрестив руки на груди, Спурий раздражённо уставился на меня. Дерзость делала его еще более прекрасным.
– Может, всё же накинешь тунику? – предложил я. – И в обратный путь. Клеон, покажи нам направление на Остию – и мы пошли. Разумеется, если ты не будешь настолько добр, что оставишь нам повозку?
Клеон застыл в растерянности. Встав между нами, Спурий оттащил меня в сторону.
– Кто-нибудь следовал за повозкой? – шепнул он.
– Не думаю.
– Ты уверен?
– Не могу сказать наверняка. – С этими словами я бросил взгляд на Клеона, но тот будто не слышал. Гружёная лодка уже отчалила, направляясь к стоящему на якоре кораблю – видно было, как низко она осела в воде под тяжестью груза.
– Ну так папочка [14] послал за тобой вооружённый отряд или нет? Отвечай!
– Молодой человек, – сурово начал я, – в настоящий момент мой долг по отношению к твоим отцу и матери…
– Моему отчиму! – наморщив нос, юноша выплюнул это слово, будто ругательство.
– …моя работа состоит в том, чтобы ты прибыл домой в целости и сохранности, – как ни в чём не бывало продолжил я. – Так что, пока мы не достигнем Остии, изволь держать рот на замке.
На какое-то мгновение шок и впрямь погрузил его в молчание, затем, наградив меня убийственным взором, он возвысил голос:
– Что ж, как бы то ни было, эти парни не отпустят меня, пока не погрузят золото на корабль. Верно, Клеон?
– Что? А, да, – отозвался тот. Морской близ взметнул его длинные чёрные пряди, закрыв лицо, но я заметил, как он смаргивает слёзы, словно в них попала соль.
Схватив меня за руку, Спурий отвёл меня ещё дальше.
– А теперь послушай! – прорычал он. – Так этот скряга послал за мной отряд или нет? Или он расщедрился на тебя одного?
– Я ведь уже просил тебя помалкивать…
– А я приказываю тебе отвечать, – заявил он. – Если не хочешь, чтобы от меня родителям поступил отчёт, рисующий твои действия в крайне невыгодном свете.
Почему Спурий так настаивал на этом? И почему именно сейчас? Похоже, мои подозрения относительно его похищения оправдались.
Если бы вооружённого отряда и впрямь не было, Спурий мог бы преспокойно остаться со своими «пленителями», чтобы держаться поближе к золоту – или к своей доле – ведь как знать: быть может, удастся выдоить из отчима ещё денег под выкуп. Однако если вооружённый отряд здесь и готов к действию, то самым лучшим для него было бы позволить мне «спасти» его, чтобы дать рыбакам – а эти неаполитанские греки явно были кем угодно, но только не пиратами – быстренько смотать удочки вместе с золотом.
– Предположим, что вооружённый отряд и впрямь имеет место быть, – бросил я. – В таком случае твоим друзьям и впрямь лучше убираться отсюда подобру-поздорову. И представим, что им это и впрямь удастся – как же ты в таком случае получишь свою долю?
Спурий уставился на меня непонимающим взглядом, но спустя мгновение на его лице вспыхнула столь чарующая улыбка, что я почти понял, почему Клеон без ума от этого мальчишки.
– Не то чтобы я не знал, где они живут – дальше по берегу. Они не осмелятся меня одурачить, ведь я всегда могу донести на них, и тогда их распнут, всех до единого. Они будут хранить мою долю в неприкосновенности, пока я не явлюсь за ней.
– И какого рода сделку вы заключили? Девять десятых тебе, одну – им?
Он вновь улыбнулся хитрой улыбкой, будто застигнутый за чем-то неблаговидным, но ловко сработанным.
– Не столь щедрую.
– И где ты нашёл этих «пиратов»?
– Спрыгнул в бухте Неаполя и плавал от лодки к лодке, пока не нашёл подходящую команду. Мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что Клеон ради меня готов на всё.
– Значит, идея этой эскапады принадлежала тебе одному?
– Разумеется! Думаешь, эти невежественные рыбаки способны породить такой план? Эти скоты рождены, чтобы выполнять чужую волю – они словно рыбки в моей сети. Они боготворят меня – во всяком случае, Клеон – а почему бы им этого не делать?
– Пока ты тут нагишом прохлаждался на солнышке, наслаждаясь каникулами с твоими обожателями, твоя мать с ума сходила от беспокойства. Неужто и это для тебя не имеет значения?
– Немного тревоги её не убъёт. – Скрестив руки, он смерил меня недовольным взглядом. – К тому же, это всё её вина: если бы у неё хватило силы воли вытрясти деньги из этого старого скряги, ничего бы не случилось. А так мне самому пришлось изыскивать способы вытянуть из папаши то, что и так моё по праву.
– А как насчёт этих рыбаков? Ты подверг их огромной опасности.
– Они знают, чем рискуют. А также, что получат в случае успеха.
– А Клеон? – Я оглянулся через плечо, поймав его тоскливый взор, уставленный на Спурия. – Бедолага по уши влюблён. Что ты сделал, чтобы довести его до подобного состояния?
– Ничего такого, что могло бы опорочить имя папаши, если ты об этом. И ничего такого, что сам папаша не проделывает время от времени с симпатичными юношами-рабами. Я помню о своём месте в обществе и о том, что прилично для человека моего положения – мы получаем удовольствие, а не одариваем им – не то что Цезарь, в юные года игравший роль жены при Никомеде! Венера сыграла с бедным Клеоном дурную шутку, заставив влюбиться в меня. Это хорошо послужило моим целям, но сейчас я был бы рад от него избавиться – он становится чересчур навязчивым. Я предпочитаю, чтобы меня ожидал раб, а не преследовал поклонник – ведь от раба можно в любой момент избавиться, лишь хлопнув в ладоши.
– Клеон может пострадать от твоей затеи – может даже погибнуть.
Спурий поднял брови, всматриваясь в низкие холмы за моей спиной.
– Значит, вооружённый отряд на подходе…
– Это был очень глупый план, Спурий. Ты правда думал, что он сработает?
– Ещё как сработает!
– Нет. К несчастью для тебя, молодой человек, я заинтересован не только в том, чтобы вызволить тебя, но и в том, чтобы вернуть выкуп -–ведь часть этого золота обещана мне.
Открыто выступить против него было моей ошибкой. Он мог бы предложить мне денег, чтобы купить моё молчание, но, похоже, Спурий был ещё более скуп, чем его отчим. Махнув Клеону, который тотчас подбежал, он потребовал:
– Всё золото погружено?
– Это последняя ходка. – От этих слов у Клеона перехватило дыхание. – Лодка погружена и готова отчалить. Я отправляюсь с ними. А ты? Ты с нами, Спурий?
Тот вновь воззрился на бугрящийся холмами берег.
– Я пока не уверен. Но одно я знаю точно: нужно заставить этого человека молчать.
Клеон печально воззрился на Спурия, затем бросил смущённый взгляд на меня.
– Ну, Клеон, – поторопил его юноша, – у тебя же есть нож, а у него – нет. Это не сложно. Просто ступай и сделай это. Или мне позвать кого-нибудь с лодки?
Взгляд Клеона стал по-настоящему несчастным.
– Ну так что? Сделай это, Клеон! – велел ему Спурий. – Ты же говорил, что однажды убил человека в драке в какой-то кишащей крысами таверне в Помпеях [15] – это было одной из причин, по которой я выбрал тебя себе в помощь. Ты же с самого начала знал, что может кончиться именно этим.
С усилием сглотнув, Клеон потянулся к ножнам на поясе, чтобы извлечь зазубренный нож, каким рыбаки потрошат и чистят рыбу.
– Клеон! – обратился к нему я. – Я всё знаю. Этот мальчишка тебя попросту использует – ты ведь сам это понимаешь. Такой, как он, не стоит подобной привязанности. Опусти нож, и мы вместе придумаем, как поправить то, что ты наворотил.
– Может, Клеон и простачок, но не идиот, – рассмеялся Спурий, тряся головой. – Жребий брошен [16], так что у него нет другого пути. А это значит, ему придётся избавиться от тебя, Гордиан.
Клеон застонал. Не сводя с меня глаз он вновь обратился к Спурию:
– В тот день в заливе, когда ты подплыл к нашей лодке и вскарабкался на борт, в то самое мгновение, когда я впервые тебя увидел, я знал, что ты не принесёшь мне ничего, кроме беды. Твои сумасшедшие идеи…
– Мне казалось, они тебе по вкусу – в особенности когда я упомянул золото.
– Забудь о золоте! Оно нужно другим – я же хотел лишь…
– Да, Клеон, я знаю, чего ты на самом деле хочешь. – Спурий закатил глаза. – И обещаю, что однажды я тебе позволю. Но сейчас… – Он нетерпеливо взмахнул рукой. – Представь себе, что он – просто большая рыба. Выпотроши его! Как только ты покончишь с этим, мы оба сядем в эту лодку и отправимся в Неаполь вместе с золотом.
– Так ты пойдёшь с нами?
– Разумеется. Но только если ты заставишь его замолчать раз и навсегда. Он слишком много знает и сдаст нас всех сей же час.
Клеон сделал шаг ко мне. Я подумал было о бегстве, но быстро отказался от этой затеи: Клеону куда привычнее бегать по песку, а идея получить зазубренный нож в спину мне вовсе не по душе. Потому я решил драться с ним лицом к лицу: наша комплекция не так уж отличалась, а в рукопашной опыта у меня, надо думать, поболее. Вот только это преимущество сводилось на нет тем, что у него, в отличие от меня, был нож.
Моё единственное преимущество заключалось в том, что он действовал против воли. Когда он говорил со Спурием, в его голосе всё ещё чувствовалась любовная тоска, но ощущался и оттенок обиды. Быть может, сыграв на этом, мне удалось бы отвлечь его, так что я принялся судорожно искать способ, как воспользоваться его разочарованием, чтобы обратить его против мальчишки или хотя бы сбить с толку.
Но прежде чем я успел открыть рот, я заметил мгновенную перемену в лице Клеона – он принял решение буквально не моргнув глазом. Какую-то долю мгновения я думал, что он бросится на Спурия, как дворняга на хозяина – и как бы я потом объяснил Валерии, что просто стоял и смотрел на то, как её любимого сына закололи прямо у меня на глазах?
Но, разумеется, я в очередной раз принял желаемое за действительное – Клеон не набросился на Спурия. Он набросился на меня.
Мы сцепились, и я тут же почувствовал, как по правому плечу пробежала жгучая боль – словно меня хлестнули плетью, а не ударили ножом. Но это была явно ножевая рана: пляж перед глазами тотчас покачнулся, подёрнувшись дымкой, и уголком глаза я заметил забрызганный кровью песок.
Мы повалились на землю, и на зубах тут же захрустел песок. Я ощущал жар тела Клеона, вдыхая запах его пота – он потрудился на славу, грузя золото в лодку, и не на шутку утомился. Само собой, это было мне на руку: мне даже удалось оттолкнуть его от себя, прежде чем от булыжников в конце пляжа отделилась бегущая фигура.
В то же мгновение Клеон придавил меня и, преодолевая сопротивление пытающихся удержать его рук, приблизил лезвие к моему горлу; в следующее мгновение мне показалось, что какое-то божество явилось, чтобы, схватив его за тунику на спине, поднять его в небеса. На самом же деле это оказался Бельбон, который, сдёрнув с меня Клеона, поднял его в воздух, чтобы тотчас швырнуть оземь – лишь благодаря мягкому песку он не расшибся насмерть от такого броска. При этом юноша сумел удержать нож, но пинок Бельбона тотчас послал его оружие в полёт. Упав коленями на грудь Клеона, бывший гладиатор мигом вышиб из него весь воздух и воздел молотоподобный кулак, готовясь довершить начатое.
– Нет, Бельбон, не надо! Ты же убьёшь его! – выкрикнул я.
Тот озадаченно нахмурился, обернувшись ко мне. Клеон отчаянно трепыхался под его весом, словно выброшенная на берег рыбёшка.
Тем временем из лодки выбрались трое приятелей Клеона – пока тот дрался со мной, они не вмешивались, но видя, что их друг повержен более многочисленным противником, пришли к нему на помощь, на ходу вытаскивая ножи.
Поднявшись на ноги, я бросился к ножу Клеона, и испытал тошноту при виде собственной крови на зазубренном лезвии. Бельбон также встал, вытащив собственный кинжал – Клеон же оставался на песке, отчаянно ловя ртом воздух. «Итак, трое против двух, – подытожил я, – и все вооружены. На моей стороне этот великан, но я ранен в правую руку – так что силы, пожалуй что, равны».
Однако на поверку оказалось, что нет: рыбаки внезапно затормозили, в смятении врезаясь друг в друга, а затем резко сменили направление бега и кинулись к лодке, зовя Клеона за собой. Пару мгновений я наслаждался иллюзией, что они настолько устрашились моей персоны (ну, и Бельбона, если уж на то пошло), а затем до меня дошло, что они спасаются от того, что увидели за моей спиной, и обернулся. Как и следовало ожидать, из-за гряды низких холмов выкатился отряд Марка, который теперь на всех парах нёсся к берегу с мечами наголо.
Тем временем, забравшись в лодку, двое рыбаков тут же схватились за вёсла, в то время как третий лёг на скамью, отчаянно призывая Клеона. Тому удалось кое-как подняться на четвереньки, но дальше дело пока не пошло. Я окинул взглядом Марка с его людьми, рыбаков в лодке, Спурия, который застыл неподалёку от Клеона со скрещенными на груди руками и кислым выражением на лице, будто ему довелось присутствовать на удручающе несмешной комедии.
– Во имя Геркулеса, Спурий, помоги ему хотя бы подняться на ноги! – выкрикнул я, после чего ринулся к юноше, чтобы сделать это самостоятельно. Кое-как вздёрнув Клеона на нетвёрдые ноги, я толкнул его по направлению к лодке.
– Беги! – взмолился я. – Беги, если хочешь жить!
Он послушался, врезавшись в прибой – но внезапно застыл. Лодка удалялась, но он, обернувшись, воззрился на Спурия, который в ответ наградил его язвительной улыбкой.
– Беги! – вновь возопил я. – Беги же, идиот!
Люди в лодке вторили мне, впрочем, продолжая налегать на вёсла. Но Клеон стоял, словно заворожённый взглядом Спурия, сопротивляясь накатывающим волнам, с обратившимся в трагическую маску лицом.
Бросившись к Спурию, я, схватив за плечи, развернул его прочь от Клеона.
– Убери от меня свои руки! – рявкнул он – однако заклятье было разрушено: Клеон словно очнулся, его лицо мигом ожесточилось. Отвернувшись, он нырнул в волны и устремился за удаляющейся лодкой.
Я же упал на песок, зажимая порез на руке. Мгновение спустя меня окружили люди Марка, размахивая обнажёнными мечами.
Убедившись, что Спурий не пострадал, Марк обратил свой гнев на меня:
– Ты дал уйти одному из них! Я видел, как ты помог ему встать на ноги! И слышал, как велел ему бежать!
– Прекрати, Марк. Ты не понимаешь.
– Единственное, что я понимаю – это что им удалось сбежать. Теперь они слишком далеко, чтобы их преследовать. Проклятье! Ну что ж, пусть убираются на свой корабль – а там о них позаботится «Багряный молот [17]».
Прежде чем до меня дошло, что он имеет в виду, Бельбон вскрикнул, указывая на воду. Клеон наконец-то нагнал лодку, и друзья затаскивали его на борт, но что-то пошло не так: тяжело нагруженное судно начало черпать воду. Опытные рыбаки без труда справились бы с этим, но, должно быть, они попросту запаниковали; мгновение – и судёнышко перевернулось вверх дном.
Марк ощерился, Спурий вскрикнул – и оба в унисон взвыли:
– Золото!
Тем временем оставшиеся на большом корабле рыбаки торопливо ставили парус. Сперва мне подумалось: не слишком ли быстро они бросают своих товарищей – но затем я увидел истинную причину их спешки: должно быть, они прежде тех, что остался на берегу, заметили подход боевого корабля. Это было то самое судно с красными бортами, которое стояло на якоре в бухте Остии. Сверкающие на солнце вёсла синхронно взрезали водную гладь, бронзовый таран разбивал пенные волны. «Багряный молот» – так назвал его Марк. Стоило кораблю войти в бухту, как глава отряда подал сигнал одному из своих людей, оставшемуся на холме, и тот принялся размахивать красным плащом – это явно было сигналом того, что Спурий успешно вызволен и пиратов можно стереть с лица земли без опаски.
То, что произошло дальше, не мог предугадать никто из нас – и всё же это было единственно возможным завершением всей этой катастрофической аферы. Само собой, «Багряный молот» был призван, чтобы обойти пиратское судно с фланга и взять его на абордаж, чтобы вернуть золото – боевой корабль без труда справился бы с подобной задачей. Вот только они не могли предвидеть, что иметь дело им придётся не с опытными пиратами, а с незадачливыми рыбаками – которые, как и их сотоварищи на лодке, мигом запаниковали. Когда «Багряный молот» подошёл к ним, чтобы встать борт о борт, рыбацкое судно встало ему наперерез, словно в отчаянном саморазрушительном порыве – как гладиатор, бросающийся на меч соперника – подставив правый борт аккурат под бронзовый таран.
До нас донёсся отдалённый гул удара, треск дерева, крики рыбаков. Парус упал и, содрогнувшись, рыбацкое судно сложилось, мигом сгинув под накатившими волнами, прежде чем я успел осознать весь ужас произошедшего.
– Во имя богов! – вырвалось у Бельбона.
– Золото! – стенал Марк.
– Всё золото… – вздыхал Спурий.
Люди из опрокинувшейся лодки поплыли было к своему кораблю – теперь же они барахтались в воде, зажатые в ловушке между «Багряным тараном» и отрядом на берегу.
– Рано или поздно они вынуждены будут выплыть к берегу, – буркнул Марк. – Как и выжившие с корабля. Мы окружим бухту и перебьём всех, кто выберется на сушу. Ребята! Слушай сюда!
– Нет, Марк! – Я поднялся на ноги, продолжая зажимать раненное плечо. – Ты не можешь их убить! Вся эта затея с похищением – не более чем афера!
– Афера, говоришь? А потерянное золото – скажешь, что оно мне привиделось?
– Но ведь эти люди не пираты – они простые рыбаки. Спурий подбил их на это дело – они действовали по его указке.
– Они обманули Квинта Фабия.
– Но они не заслуживают смерти!
– Не тебе судить об этом. Не лезь в это, сыщик.
– Нет! – Я бросился к воде. Разрозненные рыбаки качались на волнах слишком далеко, чтобы распознать, который из них Клеон. – Держитесь подальше от берега! – прокричал я что было сил. – Они убьют вас, как только вы подплывёте!
В этот момент что-то ударило меня по затылку – и море, и земля потонули во вспышке белого света, который тотчас потух, погрузив меня во тьму.
***
Я очнулся с раскалывающей головной болью и тупой – в правой руке. Потянувшись вверх, я обнаружил, что голова забинтована – как и плечо.
– Проснулся наконец! – Надо мной склонился Бельбон с видом вящего облегчения на широком лице. – А я уж было думал…
– Клеон… и остальные…
– Ш-ш-ш, а ну-ка лежи и не двигайся, а то рука вновь начнёт кровоточить. Уж я-то знаю: я немало усвоил о ранах, будучи гладиатором. Есть хочешь? Сейчас самое время подкрепиться – вернёт огонь в твою кровь.
– Есть? Ага. И пить.
– Что ж, по счастью, ты там, где без труда обеспечат и то, и другое. Мы – в «Летучей рыбе», где есть всё, чего бы не пожелал твой желудок.
Я оглядел комнатушку – в голове постепенно прояснялось.
– А где Спурий? И Марк?
– Отбыли обратно в Рим, ещё вчера. Марк хотел забрать и меня, но я не пошёл: кто-то должен был остаться, чтобы присмотреть за тобой. Хозяин поймёт.
Я осторожно коснулся забинтованного затылка.
– Кто-то ударил меня.
Бельбон кивнул.
– Марк?
На сей раз бывший гладиатор покачал головой:
– Спурий. Камнем. Он бы ещё раз тебя ударил, когда ты упал, но я его остановил. И стоял над тобой, чтобы у него не возникло таких идей в дальнейшем.
– Ах ты, мелкий злобный… – Само собой, этого стоило ожидать: его план провалился, так что всё, что оставалось Спурию – это заставить замолчать всех, кто знал о его афере, включая и меня.
– А Клеон и его товарищи…
– Солдаты сделали, как приказал им Марк, – опустил глаза Бельбон.
– Не может быть, чтобы они всех убили…
– Это было кошмарное зрелище. Видеть, как людей убивают на арене, уже достаточно жутко, но там хотя бы честное состязание между двумя вооружёнными мужами, подготовленными к бою. Но смотреть на то, как эти измождённые бедолаги еле дыша выбираются на берег, моля о пощаде – и как люди Марка режут их одного за другим…
– А Клеон?..
– И его, насколько я знаю. «Убивать всех!» – так велел Марк, и его люди исполнили приказ в точности. И Спурий помогал им, подзывая их и указывая на тех, что подплывали к берегу. Перебив всех, они сбросили их тела в море.
Стоило мне представить описанное им, как голова немилосердно разболелась.
– Они не были пиратами, Бельбон. Там не было ни одного пирата. – Внезапно комната поплыла – и отнюдь не от удара: это слёзы заволокли глаза.
***
Несколько дней спустя я вновь посетил Сениевы бани: лёжа обнажённым на скамье, я наслаждался массажем одного из рабов Луция Клавдия. Моё израненное тело и впрямь нуждалось в подобной холе, а не менее пострадавшая совесть – в том, чтобы излить всю эту отвратительную историю в подобные губке уши Луция.
– Возмутительно! – пробормотал он, стоило мне закончить. – Полагаю, ты должен быть рад, что вообще остался в живых. А когда ты вернулся в Рим, ты зашёл к Квинту Фабию?
– Разумеется, чтобы получить причитающееся мне жалование.
– Не говоря о твоей доле золота, надо думать!
Я поморщился – и отнюдь не от того, что раб надавил слишком сильно.
– Вот это непростой момент: как изначально указывал Квинт Фабий, мне полагалась одна двадцатая от золота, которое с моей помощью удастся вернуть. Ну а поскольку всё оно благополучно ушло на дно…
– Он на основании этого отказался платить? Впрочем, чего ещё ожидать от Фабиев! Но, разумеется, какую-то часть сундуков должно было прибить к берегу – они хотя бы пытались их достать?
– Пытались, и люди Марка и впрямь что-то выловили, но это были жалкие крохи, так что моя доля сократилась до жалкой горстки золота.
– И это за все твои труды, за опасность, которой ты подверг свою жизнь! Квинт Фабий воистину скряга, как и утверждает его пасынок! Полагаю, ты рассказал ему правду об этом «похищении»?
– Да. К несчастью, все, кто мог подтвердить мои слова – а именно, рыбаки – мертвы, а Спурий твёрдо стоит на том, что его похитили пираты.
– Ох уж этот безбородый лжец! Но, разумеется, Квинт Фабий и сам отлично знает цену его словам!
– Публично он принимает версию своего пасынка – но, полагаю, лишь чтобы избежать скандала. Возможно, он с самого начала догадывался об истинной подоплёке этой истории – думаю, он нанял меня, чтобы подтвердить собственные подозрения. Потому-то он и велел Марку прикончить всех сообщников своего пасынка на месте, чтобы правда не выплыла наружу. О да, он знает, что произошло на самом деле, и, должно быть, презирает Спурия ещё сильнее прежнего – и, скажу я тебе, это чувство взаимно.
– Ох, эта та самая семейная вражда, которая нередко выливается в…
– Убийство, – бросил я, осмелившись произнести это зловещее слово вслух. – И я бы не решился ставить на то, который из них переживёт другого!
– А что мать мальчика, Валерия?
– Сын заставил её пережить худшие дни в её жизни, лишь чтобы потешить свою алчность, и я думал, что она заслуживает того, чтобы знать об этом. Но, когда я попытался рассказать об этом ей, она словно бы оглохла – если она и расслышала хоть слово, то ничем этого не показала. Когда я закончил, она лишь вежливо поблагодарила меня за спасение её драгоценного сыночка из лап этих жутких пиратов и на этом соизволила меня отпустить.
Люций лишь покачал головой.
– Но я всё-таки получил от Квинта Фабия то, что хотел.
– И что же?
– Поскольку он отказался дать мне мою долю выкупа, я настоял, чтобы взамен он дал мне кое-что другое из своего имущества – то, что он явно недооценивает.
– А, ты о своём новом телохранителе, – догадался Люций, бросив взгляд на Бельбона, который застыл в другом конце комнаты со скрещенными руками, невозмутимо сторожа нишу с моей одеждой с таким видом, словно охраняет выкуп за сенатора. – Этот малый – и впрямь истинное сокровище.
– Этот малый спас мне жизнь на пляже близ Остии – и, быть может, спасёт ещё не раз.
***
Иногда дела вновь заводят меня в окрестности Неаполя и той бухты – и я всякий раз отвожу время на то, чтобы посетить городской порт, где обретаются рыбаки. Я спрашиваю у них по-гречески, не знают ли они молодого человека по имени Клеон. Увы, неаполитанцы и впрямь весьма подозрительный и несловоохотливый народ: ни один из них так и не признался, что знает рыбака с таким именем – но ведь хоть кто-то в Неаполе должен был его знать?
Я рассматриваю все рыбацкие лодки в надежде увидеть его – почему-то меня не оставляет надежда, что он каким-то образом сбежал от людей Марка в тот судьбоносный день и сумел вернуться домой.
Однажды я был почти уверен, что заметил его: в отличие от Клеона тот мужчина был чисто выбрит, но глаза были те же. Я окликнул его с пирса, но лодка проскользнула мимо столь быстро, что я не успел толком присмотреться – я так и не смог убедиться, что не обознался. Быть может, то был его родич – или попросту похожий на него человек. Я не стал пытаться доискаться до истины – быть может, потому что боялся, что правда меня разочарует: я предпочитаю верить, что то был Клеон, без каких-либо доказательств. Да и разве найдётся в целом мире ещё один человек со столь одухотворёнными зелёными глазами?
Примечания автора:
Рассказы «Маленький Цезарь и пираты» и «Александрийская кошка» основаны на реальных историях из античных источников, к которым я придумал собственные окончания. Где-то в 80-х гг. до н. э. пираты, число которых существенно пополнилось беженцами римской гражданской войны, начали представлять собой реальную угрозу для Средиземноморья, так что многие римские командиры были направлены приструнить их; в конце концов это удалось Помпею, но не ранее 67 г. до н. э. Захват Юлия Цезаря пиратами, о котором рассказывает Луций Клавдий – известное происшествие, о котором повествуют Плутарх и Светоний. Похищение, совершенное в «Маленьком Цезаре», можно рассматривать как подражательное преступление, осуществлённое столь же хитроумным и безжалостным организатором.
Примечания переводчиков:
[1] Никоме́д IV Филопа́тр (умер осенью 74 года до н. э.) — последний царь Вифинии, правивший государством в 94 — 74 гг. до н. э. Воевал с Митридатом VI Евпатором, царем Понтийского царства.
[2] Аполлоний Молон (I век до н. э.) — древнегреческий ритор. Был известен приблизительно в 70-е годы до н. э. Проживал на острове Родос, где руководил школой риторики. Известно, что он дважды посещал Рим как посол Родоса, а Марк Туллий Цицерон и Гай Юлий Цезарь брали у него уроки ораторского искусства. Молон имел известность в римских судах и, по сообщениям, однажды даже был приглашён выступить перед римским сенатом на греческом языке, чего обычно не удостаивали иностранных послов.
[3] Фармакуза – остров у берегов Турции.
[4] Миле́т— древнегреческий город в Карии на западном побережье Малой Азии, находившийся к югу от устья реки Меандр – самой полноводной реки Малой Азии, впадающей в Эгейское море. Среди всех полисов Ионии Геродот особо выделял Милет, называя его «жемчужиной Ионии». Милет был родиной философов (Милетская школа) Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена.
[5] Секстилий – от лат. Sextilis — шестой, переименован в «август» в честь Октавиана августа в 8 г. до н. э.
[6] Атриум (лат. atrium, от ater — «закопчённый», «чёрный», то есть помещение, почерневшее от копоти) — крытый двор со световым колодцем (комплювий) над бассейном (имплювий). За имплювием, несколько поодаль, складывали очаг с таким расчётом, чтобы огонь не заливало дождевой водой, а дым вытягивало наружу, позднее очаг из этой комнаты исчез. Изначально атриум был местом сна матери семейства. Напротив входа в дом была глубокая ниша для её кровати, смотревшая на атрий с глубокой нишей — lectus adversus («ложе против дверей»). Римляне сохраняли эту нишу как знак святости брака. Ткацкий станок стоял в атрии в старозаветных семьях до конца республики. Здесь хранились ценности рода: тяжёлый сундук с семейными ценностями (денежный ящик), стол типа жертвенника (картибул), и шкаф (ниши) для хранения восковых масок и бюстов предков, а также изображений добрых духов-покровителей — ларов и пенатов (позже отдельное святилище — ларарий). Затем атриум превратился в публичную, приёмную часть дома, парадный зал. Был наиболее богато обставленной частью дома. Этот зал в случае необходимости делили на отдельные пространства занавесями и портьерами.
[7] Перисти́ль (перистилиум) — открытое пространство, окружённое с четырёх сторон крытой колоннадой. Термин происходит от др.-греч. περίστῡλος – «окружённый колоннами». Открытая часть перистиля зачастую отводилась под бассейн (имплювий). Сообщение перистиля с атриумом осуществлялось через два узких коридора и более широкую проходную горницу. У древних римлян перистиль являлся средоточием интимной семейной жизни.
Перистильный двор известен с IV в. до н. э. и является составной частью греко-римского дома.
В средневековой и византийской архитектуре форму перистиля иногда придавали дворам в монастырях и перед храмовыми комплексами.
[8] Секстилийские иды – 13 августа.
[9] О́стия, ныне О́стия-Анти́ка (итал. Ostia Antica) — римский город в Лациуме, в устье Тибра; главная гавань Древнего Рима, традиционно считавшаяся также его первой колонией. Остия переводится с латыни буквально как уста, устье.
[10] Ба́йи (лат. Baiae, итал. Baia) — приморский город в провинции Кампания, на берегу Неаполитанского залива.
[11] Иайа из Кизика была, по всей видимости, греческой художницей, переселившейся в Рим. В Риме (и в Неаполе) она работала во время юности Марка Теренция Варрона (116–27 гг. до н.э.), т.е. в начале I в. до н.э. Писала преимущественно женские портреты.
[12] Гражданская война – имеется в виду гражданская война 83—82 до н. э. (лат. Bella Civilia, 83—82 гг. до н. э.; иногда происходит объединение событий в гражданскую войну 88—82 до н. э.) — междоусобная война в Римской республике между сторонниками Суллы и приверженцами умершего Гая Мария, объединившимися вокруг его сына Гая Мария младшего и консула Гнея Папирия Карбона. Сторонники Гая Мария младшего, удерживая власть недемократичным путём, стремились законсервировать существовавший порядок, отстранить Суллу от всех занимаемых должностей и уничтожить оппозицию с помощью массового террора. В политической борьбе использовали италийцев (италиков), увеличив их избирательные права путём распределения их по трибам (избирательным округам). Одержав победу над Митридатом, проконсул Сулла двинулся на Рим, заручившись поддержкой родовой знати (оптиматов), а также переманив на свою сторону часть солдат и полководцев (в их числе – Помпея и Красса). Осадив Мария в крепости Пренесте, Сулла одержал победу над его объединёнными войсками у ворот Рима, после чего Гай Марий Младший покончил с собой, и его голову доставили Сулле. По оценкам историков, в ходе войны погибло более сотни тысяч человек, в стране установилась неограниченная диктатура Суллы.
[13] Ну́ма Помпи́лий (Numa Pompilius) – полулегендарный второй царь Древнего Рима. Правил с 715 по 673/672 годы до н. э. Ему приписывается упорядочение календаря, учреждение жреческих и ремесленных коллегий, религиозных культов и празднеств Агоналий.
[14] Папочка – в тексте Спурий именует Квинта Фабия «Pater» – в пер. с лат. «отец», в то время как в остальных местах употребляется «father» – тоже отец, поэтому мы, учитывая отношение Спурия к отчиму, употребили именно это слово.
[15] В Помпеях – слово Помпеи (Pompeii) – множественного числа, как ряд других городов Италии, и в современном русском употребляется именно так. Однако в начале XIX века оно употреблялось в единственном числе – Помпея – что зафиксировано в названии картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи» (1830-1833).
[16] Жребий брошен – в оригинале «The die is cast» – в букв. пер. с англ. «кости брошены», что отсылает к фразе «alea iacta est» – в русском переводе «Жребий брошен», которую, как считается, произнёс Юлий Цезарь при переходе пограничной реки Рубикон на севере Апеннинского полуострова – существенно позже событий рассказа. В латинском языке alea относится к ранней форме игры в кости, в которую играли во времена Цезаря.
[17] Багряный молот – в оригинале Crimson Ram – «Овен цвета крови». Ram – таран на носу судна, получил такое название по форме головы барана.
Спурий – Spurius – древнеримское имя неизвестного происхождения, возможно, от этрускского. Происходит от позднелатинского spurius – «незаконнорождённый» или этрусского srural – «публичный».
Комментарии