Веснушчатые руки монаха парят над листами пергамента, а я изо всех сил стараюсь не стонать в голос. Из-под повязки на голове так и хлещет кровь, а он знай себе что-то бубнит о невидимости, усилении голоса и противоядиях от змей. Вот почему бы людям, ответственным за помощь раненым, просто не положить закладку на нужном месте – ума не приложу.
Хотя озабоченный подручный монаха то и дело дёргает меня за руку, предлагая сесть, я лишь отпихиваю его локтем. Штурман должен твёрдо держаться на ногах, ведь рифы и мели следом за тобой не прилягут.
Каким-то задним умом я понимаю, что рано или поздно потеря крови меня доконает, но, похоже, к этому времени весь здравый смысл вытек на пол вместе с ней.
В комнату врывается раскрасневшаяся дзалинка в военной форме, тёмные кудряшки так и подпрыгивают над плечами, лицо блестит от пота.
– Сэр, – выдыхает она, а затем: – Господа, он ранен, и он
здесь, Верховный Генерал…
читать дальшеМонах ругается вполголоса, ну а меня, несмотря на переломанные кости и застящую разум кровавую дымку, разбирает любопытство. Про любопытство разное толкуют – мне оно в свое время даровало и шрамы, и кое-что получше. Пока подручный шерстит страницы, я тихонько перепрыгиваю на одной ноге, чтобы лучше видеть дверной проем, и пытаюсь внушить себе, что кружение комнаты меня забавляет.
И разрази меня гром, если девчонка солгала. Видеть его своими глазами мне ещё не доводилось, но его ни с кем не спутаешь. Кто не слышал о верховном генерале Азотеги – герое Серых болот, что вернул корону, когда надежда была уже потеряна, и увенчал ею принцессу, хотя мог бы претендовать на неё сам. Первый среди первых, богаче самой королевы. Впрочем, поговаривают, что все деньги королевской казны на деле принадлежат ему, но тут уж кто знает, чему верить.
Его узнаёшь не по необычайно коротко стриженным чёрным волосам, и не по зелёным глазам, что так и светятся на смуглой коже – его выдает манера держаться, что заставляет людей непроизвольно вытягиваться в ожидании команды; ну а то, что сам я подпрыгиваю при едином звуке голоса лейтензанца [1], ещё не значит, что не мне судить о генералах. Самый воздух словно застыл в напряженном внимании.
Даже то, что в этот момент он держится за плечо с посеревшим от боли лицом, не портит впечатления. Широкий в плечах, будто кузнец, и всего на голову ниже меня, кажется, что он по-прежнему может расшвырять отряд единым взмахом руки.
Обретающийся рядом с ним дзалин столь отчаянно машет руками, что его огненные волосы так и разлетаются вокруг головы, словно нимб Святого Эльмо. У генерала же вид такой, словно он готов наплевать на все условности, лишь бы наконец заполучить чертово зелье, но он стоически выжидает, предоставляя своему помощнику орать на монаха.
Прочие действующие лица почтительно распростерлись на полу. Да, и я тоже, хотя, уткнувшись носом в собственную кровь, ощущаю предательскую дурноту. Чуть ранее мне пришлось окунуться – не то чтоб по собственной воле – и теперь от меня вдобавок несет морской солью и тухлой рыбой. Впрочем, тот, кто отправил меня в плавание, сейчас выглядит отнюдь не лучше. Туда ему и дорога.
Вопли раздаются поверх наших голов – по-видимому, полновластным монахам становиться на колени перед герцогами не обязательно – ну а парнишка-подручный, благослови его небо, потихоньку листает страницы в поисках нужной.
– Хэй, парень, – шепчу я, и он косится в мою сторону взглядом одновременно изумлённым и сердитым, словно хозяйка при виде гостя, что плюнул на ее сверкающий пол. – Как тебя звать?
Его губы сжимаются в тонкую полоску, а глаза мечутся между мной, книгой и ботинками генерала.
– Тео, – наконец шепчет он.
– Слышь, Тео, если отыщешь это заклятье, я назову мой следующий корабль твоим именем!
Не похоже, чтобы его это вдохновило, судя по негодующему взгляду, которым он меня наградил, так что, выдавив улыбку, я вновь обращаюсь к полу.
– Что-то ты бледноват для морского люда, – шипит он сквозь возрастающие крики.
– Усыновлён, – отвечаю я. Наверно, от крови мои волосы потемнели, обращая золотистый цвет в винно-красный. – А какая разница?
– Для этого заклинания нужно знать имя настоящего отца. – Выдержав паузу, он добавил: – Ну так что, мне поискать другое?
– Валяй.
– Это лишь царапина, – заявляет генерал голосом холодным как лёд и ещё более твердым. – Дайте мне бинт и пузырёк спирта, и я пошёл.
– О нет, нет! – машет руками монах. – Не бывать тому, чтобы Дубовая братия отвадила верховного генерала! Мы сей же миг вас исцелим!
– В-вот оно, к-кажется, – шепчет Тео, наклоняя книгу в мою сторону, но в этот самый момент монах выхватывает фолиант из его рук. Глядя на то, как она удаляется, я поневоле издаю тоскливый стон – словно при виде того, как рыба на леске внезапно подскакивает, и ты знаешь, что она вот-вот шлёпнется на колени капитану.
Огневласый помощник разворачивается, набирая воздух в лёгкие, наверняка, чтобы заорать на меня – всё те же зелёные глаза и широкие плечи прилагаются – но генерал машет здоровой рукой, и тот затыкается.
И надо сказать, я ему завидую. Если б я мог поступить так же с нашим лейтензанцем, мы бы вовсе не повстречались с теми пиратами. И наша «Пеламида [2]» как ни в чем не бывало шла бы себе на новое задание. Прежде чем я потерял её из вида, она уже порядком нахлебалась.
– Лучше займитесь тем человеком, – ответствует генерал всё тем же ледяным тоном. – Пускай лекарь исцелит меня после него. Матрос, не будешь ли ты так добр… – Он бросает взгляд в мою сторону, и тут начинается нечто необычайное.
Он замолкает на полуслове, уставясь на меня, будто он – религиозный фанатик, а я – посланец богов. Тут-то я и начинаю волноваться всерьёз: неужто я настолько плох, или изуродован до конца жизни, или генерал попросту никогда не видывал столь жалкого создания?
А затем кристалл у основания его шеи начинает светиться, и разражается чёртова фантасмагория.
Монах вопит, воздевая руки к потолку – о чёрт, проклятущая книга опять захлопнулась; помощник генерала ему вторит, прожигая меня ненавидящим взглядом, а подручный целителя вскрикивает и закрывает голову руками, прижимаясь к полу; ну а дзалинка-посыльная – поёт она, что ли?
Моя голова вот-вот взорвется от этого мельтешения и ора, но генерал по-прежнему на меня таращится, и будь я проклят, если знаю, почему – столь пристально, что я даже моргнуть не в состоянии. Словно стоишь перед хищником [3], что вот-вот на тебя прыгнет. Потому, как бы ни раскалывалась моя голова, я не свожу с него глаз, словно от этого зависит моя жизнь.
Вот только очертания генерала все более расплывчаты, и у него уже свыше одной головы. Он поднимает руку – не меньше одной руки, во всяком случае – и все затихают.
– Исцелите его, – доносится до меня сквозь туманную хмарь, и я успеваю подумать – как это любезно с его стороны, – прежде чем все внезапно зеленеет.
***
Очнувшись от снов о море, я оказываюсь в кровати с определенно избыточным количеством подушек – собственно, столько подушек я в жизни не видывал – а справа на табурете восседает генерал. Сквозь круглые окошки проникает красноватый отсвет заката, и в комнате стоит запах дерева, крови и лекарств. Генерал созерцает свои руки, похоже, не замечая моего пробуждения.
Ну а мне жутко, как никогда в жизни.
Не поймите меня неправильно – я ведь не трус. Я никогда не бежал от битвы, потасовки и всего в таком роде. Но ведь я был всего лишь мальчишкой-рыбаком, потом – капитаном грузового баркаса, потом – оттрубил восемь сезонов штурманом под парусом «Пеламиды», одной из самых ветхих галер королевства. Ничто в моей жизни не готовило меня к тому, что однажды я проснусь – и увижу подле своей кровати генерала Азотеги. Мне следует лежать мордой в пол в его присутствии, но, судя по тому, что я не чувствую ног, сегодня приличиям не суждено соблюстись.
– Ваше Сиятельство? – подаю я голос за неимением лучших идей.
Он вскидывается с головокружительной быстротой, и я вновь пригвожден его зеленющим взглядом. Тумана и кружения в голове как не бывало: под воздействием этих глаз, словно пронизывающих плоть до самых костей, я и думать забываю о каких-то недомоганиях. Пришлось вцепиться в одеяло здоровой рукой, чтобы не трястись крупной дрожью – и с каких пор раненые моряки удостаиваются таких роскошных перин? – и не вскрикивать, словно девчонка.
Затем происходит что-то неправильное – то есть, в корне неправильное. Глядя на меня, генерал постепенно краснеет – краска разливается от носа к щекам, а затем вниз по шее. По контрасту с его пылающим лицом, моё нутро стискивает холодный страх: мне доводилось видеть, как после подобной метаморфозы люди внезапно падают замертво, прижав левую руку к груди; как знать, вдруг и он вот-вот рухнет? Ну а если с ним и правда случится удар, свалят ли это на меня?
Но он просто опускает свой парализующий взгляд и прикрывает рот тонкокостной рукой, покрытой шрамами. Иди речь о ком-то другом, я бы решил, что он смущён. Но, поскольку это предположение не выдерживает критики, я заключаю, что это просто особенность, свойственная коже дзали.
Я открываю рот – и закрываю снова. Ни единого чёртова слова на ум не идёт.
Похоже, и у него та же проблема. Затянувшееся молчание становится неудобным, словно пробуждение в свином хлеву.
– Ваше Сиятельство, – повторяю я, когда до меня доходит, что взять ситуацию под контроль придётся мне – ведь генералы обыкновенно предпочитают руководить издалека. – Простите, что я не встаю.
– Нет, не извиняйся. – Его взгляд вновь падает на меня, но на сей раз принимается блуждать по моему лицу. Я мысленно содрогаюсь: лишь святым ведомо, что за чучело я собой нынче представляю. Вдобавок к крови в волосах, от меня по-прежнему несёт морем, хоть кто-то сменил мою форму на серую хламиду и смыл грязь с кожи. При ранениях в голову её обычно бреют и не слишком пекутся об аккуратности, так что, должно быть, в лучшем случае я выгляжу как обструганная головёшка. Правая рука на перевязи, лодыжка – забинтована; как бы выяснить, сломал я её или просто вывихнул.
На меня накатывает необоримая зевота, и я старательно считаю облака, пока позыв не проходит – главным образом, потому, что не знаю, как следует при этом извиняться перед герцогом. Чёрт бы побрал травмы головы. Моей и прежде доставалось, но настолько тяжко не приходилось. Веки предательски смежаются, и мне еле удается их разомкнуть. Но не могу же я так опростоволоситься перед офицером: он должен убедиться, что перед ним – бывалый вояка, а не сопливый мальчишка, каковым, вне всякого сомнения, он меня видит.
Но я так устал.
– Они… Монахи, – наконец подаёт голос генерал. – Они не знали твоего имени.
– Гм… – на сей раз мне не удаётся подавить зевок – и я уже не могу взять в толк, зачем сдерживался прежде. Что там ему нужно – ах, да, имя. – Кэйл.
– Кэйл, – эхом отзывается он, – поспи. – И во сне я вижу свою тетю – она возвышается на носу корабля, купаясь в золотом сиянии, и кричит, чтобы мы хватались за весла; я бегу на своё место бок о бок с кузенами, испытывая невыразимое блаженство.
***
А потом вновь просыпаюсь. Тёмная комната освещена лучинами. Ужасная мысль камнем падает мне в желудок: они что, всё это вычтут из моего жалования? Затем я просыпаюсь окончательно и вспоминаю, что я по-прежнему в монашеской обители. Едва ли они будут брать с меня за лучины, которые сами же и жгут.
Ушей достигает тихое бормотание, и я приоткрываю глаза немного шире.
Вот чёрт.
Генерал подпирает стенку, разговаривая со своим рыжим помощником, и оба, похоже, обсуждают развёрнутый в пятне света пергамент. Я предпочитаю делать вид, будто по-прежнему сплю – более удачных идей пока что не предвидится.
Красивый всё-таки народ эти дзали. Когда лорд и леди удостаивали нашу деревню посещением, чтобы забрать свою долю улова, вся ребятня сбегалась, чтобы помахать им или просто поглазеть. Одни только огромные глаза и пленительные улыбки делают их лица нечеловечески прекрасными. Издалека дзали всегда можно признать по волосам самых невероятных цветов: синий, зелёный, красный, аж в глазах рябит. Впрочем, военные всегда красят волосы – слишком уж желанная мишень; при этом генерал, похоже, сознательно выбрал самый мрачный цвет. Так что его огневласый помощник, надо думать, не военный.
Однако долго прикидываться спящим телом мне не удаётся: генерал внезапно дергает головой, окидывая комнату взглядом, словно мангуст, вынюхивающий, нет ли поблизости кобры. Когда же его взгляд останавливается на мне, он, к пущему моему недоумению, расплывается в улыбке, словно вонючий матрос – это лучшее, что ему довелось видеть за день.
Помощника при этом перекашивает от отвращения – ему едва удается вернуть своему лицу бесстрастное выражение.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает генерал таким тоном, что я невольно задумываюсь, не принимает ли он меня за особенно милого котёночка. Пару мгновений я молча пялюсь на него, борясь с желанием проверить: быть может, под кроватью или ещё где затаился кто-то другой, кому предназначены эти восторги? Но смотрит-то он явно на меня.
– Ваше Сиятельство, – выдавливаю я единственные слова, в которых могу быть вполне уверен. Камень у основания его шеи вновь светится бледно-лиловым – такой цвет мне доводилось видеть на лепестках болотных орхидей. – Хорошо? Сэр.
– Азотеги, – пропел его помощник возмутительно непочтительным тоном, – он не соображает, в чём дело. Быть может, лучше пока его не трогать?
Генерал отводит глаза – и в них вновь светится та самая холодная сталь, о которой болтают матросы по тавернам, безжалостная сила, что сделала его прославленным воином. Ну а потом он смотрит на меня – и его взгляд снова смягчается как по волшебству, а губы подрагивают, словно он с трудом удерживается от улыбки.
Я начинаю думать, что слухи о нём, по меньшей мере, преувеличены.
Та моя часть, что бездумно отдавала честь капитану и лейтензанцу, жаждет подчиниться помощнику, похоже, единственному в этой комнате, который ещё не лишился рассудка. С другой стороны, если я сейчас же не выясню, что тут творится, то я уж точно последую в весёлую страну вслед за генералом, и все усилия монахов по штопанью моей головы пойдут псу под хвост.
– Ваше Сиятельство, нижайше прошу простить меня, – начинаю я, но тут в горле внезапно пересыхает, и мне приходится откашляться, прежде чем продолжить; при этом лоб генерала собирается в тревожные морщины, из-за чего мой без того неусидчивый желудок совершает кульбит на бис. – Прощу прощения, но я и вправду хотел бы знать, что происходит. Сэр. Гм. Быть может, я чем-то могу вам услужить?
Похоже, генерал отвечать не собирается – судя по тому, что он вновь последовательно краснеет и прикрывает рот рукой. Будучи явно не в силах бороться с этим помрачением рассудка, он делает знак помощнику, который, судя по выражению лица, не прочь убить нас обоих.
– Полагаю, ты слышал о бъезфрецзинге [4]? – натянуто произносит тот.
На самом деле, нет, но догадываюсь, что это что-то свойственное дзалинской аристократии, судя по количеству букв «з» в этом слове. Вот монахи, похоже, в курсе, равно как и та посыльная, потому как дружно впали в панику, стоило этому кристаллу засветиться. Может, и я додумаюсь – закрыв глаза, я напрягаю соображалку. Тут что-то явно связанное с внезапным сумасшествием и кристаллами.
Что-то такое вертится на языке, но пока что мне не удается связать всё воедино.
– Тогда ты понимаешь, сколь непристойна сложившаяся ситуация, – рычит помощник, прежде чем я успеваю помотать головой. – Монахи поклялись молчать, ну а тебя переправили в крепость, пока мы не придумаем, что с этим делать – вернее, как разделаться. Пока что твои новые обязанности как фокуса выходят на первый план.
Крепость? Какая еще, на хрен, крепость? Единственная крепость, что мне известна, находится в дне пути от доков, слишком далеко даже для терзаемого жаждой матроса, но именно там находится одна из резиденций королевы.
Проклятье. Я впервые оглядываю комнату со всем вниманием. Деревянный пол, каменные стены и окна со стёклами, прозрачными, словно родниковая вода. Судя по скупым пояснениям помощника, со мной приключилась какая-то дзалинская хрень, достаточно серьёзная, чтобы перетащить завалящего моряка прямо под стены царственной особы.
Я с надеждой поднимаю глаза на генерала – быть может, он меня просветит. Он вновь таращится на меня, будто одержимый, и я поспешно перевожу глаза на помощника, чувствуя, что сам вот-вот зальюсь краской под стать генералу.
Стоп – фокус. Это слово заставило зазвучать в памяти струну, не затронутую бъезфрецзингом. Дзали, владеющие магией – серьёзной магией, что в силах заставить любое растение в королевстве душить захватчиков и солнце подниматься по два раза на дню – у всех них есть какой-то фокус. Я не особо внимательно слушал, когда Мария вещала об этом, поскольку был слишком занят раздумьями над тем, как бы дать ей знать, что она хорошенькая, не бубня и не запинаясь. Но она определённо говорила о том, что для развития уникального таланта им необходимо сфокусироваться – это отложилось в моей памяти, потому как именно это я безуспешно пытался сделать в тот самый момент – наверно, то была судьба.
– Выходят на первый план перед чем? – переспрашиваю я, подозревая, что самая важная часть осталась невысказанной. Чего и следовало ожидать, помощник косится на меня убийственным взглядом. Большинство дзали не столь подчёркнуто высокомерны, но мне доводилось служить под началом таких, как он, так что мне и это нипочём. Я уяснил, что подобные типы точно такие же люди, как и все прочие, но с рождения, похоже, посвятили жизнь тому, чтобы доводить окружающих до ручки. В конце концов, на него глядеть куда проще, чем встречаться с напрочь вышибающим из колеи взглядом генерала. – Сэр, – спохватываюсь я.
– Собаке ни к чему знать цели хозяина, чтобы кусаться, – выплёвывает он, и, по правде, на сей раз ему-таки удаётся сразить меня своим ядовитым сарказмом. Никто прежде не смотрел на меня с такой ненавистью лишь из-за того, что я выше и руки у меня длиннее. Быть может, по происхождению я – простой рыбак, но, вообще-то, там, откуда я родом, это вполне достойная профессия, да и торгующие с нами дзали вполне разделяют это мнение. Я всё же не настолько бледен, чтобы принять меня за одного из карнардийцев, приморского люда, которых все сторонятся из-за того, что они имеют дело с мертвецами. Я никогда не преступал закона. Чёрт, я даже ни разу не получал выговора за пьянство, а без них почти никто из матросов не обходится.
Звон удара – и помощник лежит на полу, выплёвывая кровь на доски. Лицо нависшего над ним генерала потемнело от злости, но его руки по-прежнему вытянуты по швам, словно он ими и не шевельнул, а я даже не различил движения.
Из моего горла вырывается одобрительный возглас, прежде чем я успеваю это осознать, потому как зрелище того стоило. Будь я способен на такое, то в любом баре королевства был бы обеспечен бесплатной выпивкой. Да я бы мог наняться стражем порядка и разбогатеть на взятках.
Я и не надеялся, что эта взбучка исцелит помощника от его презрительного отношения – быть может, буркнет извинение и хлопнет дверью – но вместо этого он перекатился на спину, созерцая командира расширенными от ужаса глазами, словно побитая собака.
– Милорд, – запинаясь, бормочет он, – если я заслужил смерть, то прошу…
– Вон, – рявкает генерал, и с трудом поднявшегося на ноги помощника тут же след простыл.
Хоть каждый мускул бурно протестует, я всё же принимаю сидячее положение, внезапно осознав, что недопустимо созерцать подобное свидетельство физической мощи лёжа. Дзалин тут же оказывается подле меня, протягивая ко мне руку, и, не задумываясь, я жму её, словно одному из своих товарищей.
– Превосходный удар, сэр! – восклицаю я в избытке эмоций. – То есть, Ваше Сиятельство.
Однако вид у него такой, словно он сам только что схлопотал оплеуху.
– Мне очень жаль. Я не хотел давать волю гневу.
Что ж, хочет поскромничать – дело его. Я отпускаю его руку, чтобы размять затекшую шею, но, когда пальцы натыкаются на повязку, решаю, что это не лучшая идея.
– Если мне дозволено сказать, милорд герцог, – всё же добавляю я, – похоже, ваш друг не разделяет моё восхищение.
Наконец обращаясь в привычного мне дзали, что куда больше людей склонны к бурлению эмоций, он хлопается на кресло у кровати, понурив плечи и свесив голову, словно его только что обвинили в худшем преступлении, что ни есть на свете.
– Это уж точно, – бормочет он. Его огорчение столь неподдельно, что хочу сжать его плечо сочувственным жестом – плевать, дворянин он там или кто – но тут он произносит: – Но я не жалею о том, что сделал. Я не мог позволить ему так с тобой разговаривать.
Я всегда замечал, что некоторые возводят внутри себя плотину, а иные – нет, и потому одни сразу выбалтывают, что у них на сердце, а другие тщательно выбирают слова и время. Лично моя плотина была напрочь сметена потоком его бессвязной речи.
– Вы не могли бы объяснить, что значит весь этот бецз… бьез… что это за штука, в общем? Милорд.
Я аж взмок под своей хламидой, всерьёз опасаясь, что он выбросит меня в окно в ответ на столь возмутительную дерзость. Однако генерала по-прежнему занимают исключительно доски пола.
– Так уж вышло, что ты – мой фокус, – сообщает он им. – Я понимаю, что тебя, должно быть, это шокирует. Когда это происходит между двумя из наших, к этому событию всё уже подготовлено; но наши маги всё ещё собирают информацию по людям.
Убедившись, что мои дерзкие речи нимало не его не задели из-за того, что он всецело поглощён чем-то другим, я несколько расслабляюсь, вновь откидываясь на подушки.
– Прошу меня простить, но я не знаю, кто такой фокус, – признаюсь я.
– Ты – мой новый мир, – шепчет он так тихо, что я не уверен, что расслышал правильно. – Ты для меня всё, и любая твоя воля – самое горячее моё желание.
Если бы он прямо сейчас мне врезал, я бы лишь порадовался, что он наконец пришёл в чувство. Я-то прежде думал, что уже погряз в полном безумии, но теперь достиг таких областей маразма, куда никому ходить не советую. Здоровой рукой я как можно сильнее щиплю себя за раненую – боль простреливает всё тело, засев в желудке, который внезапно возжелал покинуть старого хозяина через рот. Стиснув зубы, я стараюсь контролировать дыхание – этому я научился при прошлых ранениях.
Убедившись, что я не сплю и всё это вполне себе реально, я мимолётом думаю, не ущипнуть ли генерала – а вдруг поможет – затем сглатываю, рискнув попросить:
– Не могли бы вы повторить?
Он вновь возводит на меня свои большущие зелёные глаза, и у меня перехватывает дыхание.
– Я твой – можешь делать со мной всё, что пожелаешь. Я… люблю тебя.
Можете назвать меня трусом, если хотите, но я, бывало, первым перепрыгивал на вражеский корабль с мечом наголо, а теперь исподволь пытаюсь нащупать плечами брешь в подушках, чтобы зарыться в них с головой. Даже будь он женщиной – и человеком – и не дворянином – и не высшим командующим армии моего королевства – я бы всё равно трясся как ненормальный. Просто немыслимо, чтобы кто-то говорил такое вслух на полном серьёзе, да ещё с таким чувством. Наверно, я мог бы слушать отголоски этих слов тысячелетиями, без малейшего прогресса в понимании.
Ну и что на это можно ответить верховному генералу, который глядит на тебя так, будто от твоих слов зависит следующий удар его сердца?
Однако же я любопытен и отчаянно нуждаюсь в ответах – лишь это, да ещё сломанная нога, удерживают меня от того, чтобы броситься вон следом за помощником.
– Могу я спросить, почему, господин мой? – осторожно спрашиваю я.
Его голова вновь опускается, а краска разливается по тыльной стороне шеи и ушам.
– Никто не знает объяснения. – Его голос ровно настолько мягок, чтобы сводить с ума с полуслова. – Всем известно, что я слишком стар для магии, да и никто в моём роду не обладал подобными талантами, так что не было причин думать, что я могу сфокусироваться. Я уже спрашивал советников королевы, но они тоже не знают, как так вышло.
Больше всего мне хочется спросить, что, во имя сил небесных, вообще могло полюбиться герцогу в жалком моряке вроде меня, но, чего доброго, он решит, будто я напрашиваюсь на комплименты; потому я просто щёлкаю шеей – нервная привычка – и жалею об этом ровно настолько, насколько следовало ожидать.
– Прошу прощения, Ваше Сиятельство, но я не вижу в этом никакого смысла.
Он напряженно кивает – плечи закаменели двумя уступами.
– Смысла нет, но факт есть – и с ним придётся считаться. Прошу, поверь, я не сидел сложа руки, пока ты спал. Я расспрашивал всех подряд, и всё, чего добился, что терпение – моя единственная надежда.
Я присвистываю про себя: у тех, кто отказывает верховному генералу в ответах, должно быть, есть на то чертовски убедительные причины. Итак, в меня влюбился генерал. Я осторожно тыкаю эту идею мысленным веслом, решаю, что она никуда не годится, и отбрасываю подальше. Прочистив горло, я осторожно интересуюсь:
– А что полагается делать фокусу?
На сей раз он вытягивается по струнке и поднимает руку, чтобы коснуться моей, но затем, передумав, складывает ладони на коленях. Я и сам не знаю, как бы отреагировал, не передумай он – отпихнул бы его или же нет – зависит от того, какая часть рассудка возобладает: та, что исправно салютует офицерам, или же та, что тихо подвывает от абсурдности происходящего.
– Ничего, – наконец изрекает он. – Род магических талантов, развивающихся у вектора, определяется тем, какие таланты к этому времени обрёл фокус.
Стоит ли говорить, что для меня это звучит как отборная галиматья. Возможно, генерал ожидает, что на него того и гляди снизойдет дар магической навигации и способность лавировать силой мысли, или же великое умение определять сорт рыбы единым взглядом; одно могу сказать: ни на что более впечатляющее я бы на его месте не рассчитывал. Наверно, именно этим я и не устроил его возможно-бывшего друга. Что поделаешь, если все мои таланты связаны с морем, с которым дзали не желают иметь ровным счетом ничего общего.
– Но хватит об этом – ты устал? У тебя что-то болит? – Он вновь хмурится, и в его взгляде такая тревога, что мне, право, неловко даже находиться с ним в одной комнате, не то что быть её причиной. Генерал прославился необычайным стоицизмом – быть может, на деле это верно лишь в сравнении с его ближайшим окружением? Или же… по правде, мне не очень-то хочется думать про это «или».
– Я в порядке, Ваше Сиятельство! – машинально отвечаю я, стараясь вытянуться в посидке смирно. Какое бы непонятное заклятье ни туманило его мозг, я не собираюсь выказывать слабость перед высшим армейским начальством. – Бывало и хуже. А как ваша рука, милорд?
Он выглядит настолько удивлённым и до странного польщённым, что я уже жалею, что спросил.
– Полностью исцелён, – отвечает он, с улыбкой склоняя голову набок. – Королева держит тут лучший штат магов, потому-то я тебя сюда и доставил.
– А, – только и могу протянуть я.
Все это слишком странно, чтобы уложиться в сознании. Я чувствую, как тысячи вопросов разносят мой разум в щепки, однако идущая война не станет дожидаться, пока я все их задам. В таких ситуациях мне обычно помогает долгая прогулка вдоль берега или же хороший заплыв. Для раздумий нужно пространство. Ну а для такого рода случаев – обширное пространство.
– Открой, что тебя тревожит, – воркует он всё тем же ути-пути-котёночным тоном. – Не бойся, проси, чего пожелаешь.
Я щурюсь на потолок, словно все ответы могут отыскаться там.
– Ваше Сиятельство, прошу, не примите это на свой счёт, но мне нужно хорошенько поразмыслить надо всем этим. Ну а из-за распроклятой ноги далеко не уйти…
Благодарение святым, он схватывает на лету.
– Разумеется, – отвечает он, поднимаясь на ноги. – У меня уйма дел, не последнее из которых – извиниться перед Алимом… Я вернусь… вернусь, в общем. Тебе чего-нибудь прислать? Еду, напитки?
Но моя голова без того слишком болит, чтобы мне ещё и прислуживал сам генерал – и чтобы удержать еду в себе.
– Всё в порядке, сэр, – как можно бодрее отвечаю я и поспешно добавляю: – Спасибо вам. Гм, Ваше Сиятельство. Хм.
Его тёмные губы изгибаются в полуулыбке:
– Можешь называть меня Фараз [5].
Еще чего не хватало – звать верховного генерала по имени. Тётя меня убьет, не говоря обо всех прочих.
– Сэр, – соглашаюсь я на компромиссный вариант.
Он медленно кивает, и улыбка тает на глазах.
– Если надумаешь пройтись, тебя никто не остановит – ты ничем не ограничен, помимо того, что сдерживает и меня. Я прослежу, чтобы твои пожелания в пределах этой крепости имели вес наравне с моими. Единственное, о чём я тебя прошу – покамест не покидать стен крепости: маги ещё не уверены, что для тебя это безопасно.
– Можете на меня положиться, – выпаливаю я. Его просьбу не так уж сложно выполнить, учитывая, что я не знаю, когда вообще смогу подняться на ноги. – Благодарю вас, сэр.
Он кивает – и вот за ним тихо закрывается дверь; я же откидываюсь на подушки с долгим, долгим вздохом.
Примечания переводчиков:
[1] Лейтензанц – в оригинале – lieutenitza. Поскольку по английским правилам чтения это слово не прочесть, мы преобразовали это слово на свой лад.
[2] Пеламида – в оригинале “Bluefish” – дословный перевод «голубая/синяя рыба». Это народное название означает сразу несколько разновидностей рыб, в том числе луфаря, фиатолу, американского терпуга, восточноатлантического строматея и скумбрию, но мы выбрали Пеламиду (Sarda sarda) как обладающую наиболее греческим по духу названием.
[3] Хищник – в оригинале – gator, разговорное «крокодил».
[4] Бъезфрецзинг – в оригинале bjezfretzing.
[5] Фараз – в оригинале имя генерала Paraz, но мы позволили себе поменять первую букву имени благозвучия ради, тем паче что это отлично согласуется с традицией дзалинских имён, которые звучат слегка на восточный манер, и буквы P и F весьма лингвистически близки: Ph читается как «Ф».
Следующая глава
Комментарии