Предыдущая глава
Моя жизнь никогда не бывала особенно сложной. Я не из тех, кто предаётся мечтам о грядущих свершениях. Я служу на флоте просто потому, что так сложилось: по весне я услышал барабаны вербовщиков и подумал: чем черт не шутит, всяко лучше, чем до самой смерти потрошить рыбу с утра до ночи.
Так что я никогда не строил планов на будущее. Скажем, послужу, пока не закончится война и здоровье позволит, потом вернусь домой, построю собственный причал, найду жену и буду рыбачить, как тысячи моих земляков. С Марией у меня пока что не сложилось, но не то чтоб она вообще кому-то оказывала предпочтение. В любом случае, я не больно-то разборчивый: мне подойдет любая, лишь бы хорошо ворочала веслами и за словом в карман не лезла – на большее не претендую.
По крайней мере, так я всегда думал.
читать дальшеПока случайно брошенный взгляд не сделал мою жизнь невероятно сложной. А ведь если бы мои отчаявшиеся товарищи не потащили меня к монахам, где бы я ещё встретился с легендарным верховным генералом?
Хотя, если представить, что за скандал бы разразился, заметь он меня во время какой-нибудь корабельной инспекции… При этой мысли я содрогаюсь, благодаря мою крохотную счастливую звездочку. Представляю, что за весёлую жизнь мне бы потом устроили товарищи…
Но я по-прежнему не понимаю, что же все-таки случилось. Генерал сказал, что он меня любит. Те же слова говорила мне тетя, порой мы обмениваемся ими с кузенами; правда, сейчас я уже не могу вспомнить, когда в последний раз их слыхивал. Должно быть, его они смущают не меньше, чем меня, учитывая, сколь часто он краснеет.
Святые угодники, если моя жизнь стремительно скатывается в абсурд, то его – и вовсе кораблекрушение в кишащих угрями водах. Говорят, что любовь обращает в рабов и самых свободолюбивых… но что он имел в виду, говоря, что я могу делать с ним все, что пожелаю? От кого такое вообще услышишь? Либо он зачем-то хочет довести меня до безумия, либо же сам настолько тронулся, что его пора изолировать от общества. Я со стоном тру лоб. Во что я влип.
Видимо, я всё-таки задремал, потому как следующее, что я слышу – это скрип стула, на спинку которого откинулся генерал, а в сумрачной комнате вновь горят лучины. Похоже, кто-то их недавно заменил.
Не все тени, что легли на его лицо, порождены язычками пламени. Глазам не верю: до нынешнего дня я и не думал, что дзали могут выглядеть устало.
Во времена моего дедушки дзали были легендой, полузабытой сказкой, которой родители убаюкивали детей в колыбелях. А когда моя тетя сама была таким ребёнком, они перешли западные горы, которые почитали непреодолимыми, и захватили трон, который местные дворяне не могли поделить уж несколько поколений кряду.
Больше я толком ничего о них не знаю: не то чтоб им было дело до нашей рыбацкой деревеньки, равно как и нам до них. Долгое время мы даже собственных правителей в глаза не видели, но однажды пара вычурно одетых господ, осенённых особой, причудливой красотой, спустилась в доки, чтобы лично познакомиться с каждым из капитанов. Ну а после – не слыхал, чтоб кто-то жаловался на то, что феи, или ангелы – или кем там на самом деле были дзали – появляются всё чаще и даже наладили собственную лавку.
Большинство из них разделяют характерные черты: большие миндалевидные глаза, высокие скулы, кожу, не знающую оспин и прыщей. По правде, сам я ни одного прежде вблизи не видел, потому не могу судить, свойственны ли полные губы и прямой нос генералу лично, или столь же типичны. Его золотистая кожа в неверных отсветах лучин кажется темнее, чем у моих земляков-рыбаков, коротко обрезанные волосы теряются в сгустившемся сумраке. На обращённую ко мне щёку отбрасывает тень тонкий шрам, что тянется от левого глаза. Самого меня пока святые миловали от подобных отметин на лице, но, надо думать, я обзавёлся здоровенным рубцом на голове. Глядя на него, мне никак не отделаться от крутящейся в голове песенки «Из грязи в князи [1]», в которой повествуется о нём, королеве и злополучном троне:
Волоса под фуражкой черны, словно ночь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Закрома неприступны, как честная дочь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Глаза – чистый лёд, будто гром, голос низкий,
Рука крепка, как лихой бабы сиськи…
Дальше строфы становятся всё более развязными, а рифмы – всё более произвольными, но детишкам нравится голосить всякий вздор, и я, сколько себя помню, самозабвенно распевал эту песенку наравне со всеми. Кто ж знал, что однажды я воочию повстречаю её героя – не говоря уж о том, что он будет глядеть на меня такими глазами.
Я с запозданием замечаю, что он проснулся – и поспешно отвожу глаза. Я могу спеть эту песенку про себя тысячу раз кряду, но это не приблизит меня к пониманию того, что случилось.
– Я тебя разбудил? – тихо спрашивает он. – Пожалуйста, не обращай на меня внимания.
Я киваю, всё ещё мурлыкая припев про себя – тут до меня доходит смысл сказанного, и я подпрыгиваю, будто завидев на горизонте вражеский флаг:
– Вы что… собираетесь тут всю ночь просидеть, сэр?
– После двух ночей я уже как-то свыкся, – отвечает он, подавляя зевок. – Я думал было послать за подушками, но их всё равно некуда класть.
– А. – Ну а что тут еще скажешь?
В тот же момент он – сама предупредительность – склоняется надо мной:
– Тебя устраивает обстановка? Скажи, что тебе не нравится – в один миг поменяем.
Какие еще поступят претензии к тому, как я содержу свой корабль? – звучит в голове насмешливый голос лейтензанца.
– Боюсь, это не слишком хорошо для вашей спины, сэр, – осторожно замечаю я. – А также, прошу прощения, это довольно странно – когда кто-то смотрит, как ты спишь. Конечно, я привык, что вокруг полно народу, но они обычно смотрят на море. Сохраняют личную дистанцию, вроде того.
На его лице – апофеоз вины и раскаяния, словно я вырвал сердце из его груди, а не высказал простое пожелание. Дёрнул же меня чёрт.
– Разумеется, это потому, что мы плаваем в тёплых морях, – добавляю я, пытаясь загладить эффект от своих слов, – а ночи влажные. Мы просто не можем спать впритирку из-за того, что потеем как ненормальные, понимаете? На море так качает, что волей-неволей учишься держаться за что придётся, или же приходится привязываться; иначе, если кто-то на тебя налетит, вы вдвоём превосходно загремите за борт.
Когда я наконец перевожу дыхание, по нему уже не так похоже, будто я только что наступил на его любимого щенка.
– Значит, вы не следуете Кодексу Отто? – спрашивает он, склонив темноволосую голову набок.
– Ну… – протягиваю я, краснея против воли. Не то чтоб меня смущали эти шуры-муры между членами команды, но это не самая подходящая тема для беседы со старшим офицером. – Нет, ми… сэр. Это всё городские штучки. Я всю жизнь спал с кучей людей в одном помещении, но в Эссее рыбаки не делят одеяло с теми, с кем они, ну, не близки – а с ними встречаются лишь в порту. «Парни – летом, девчонки – зимой» – это точно не про меня.
– Так твои люди не чтят волю богов? – Генерал озадаченно сдвигает тёмные брови – по крайней мере, он, вроде, не злится. Я давно подметил, что сухопутный люд куда чувствительнее в вопросах религии, чем мы, морские волки. Не то чтоб мы менее набожны – просто у нас это иначе выражается. В жизни мне приходилось встречать множество людей, которые каких только обычаев не придерживаются – тут уж либо соблюдай все подряд, либо живи своим умом.
Я провожу рукой по лицу, пытаясь представить, что обращаюсь к кому-то другому – скажем, к какому-нибудь тощему конопатому гребцу-новобранцу.
– Однако я чту прочие заветы Святого Отто, сэр. И мне никогда не доводилось спать одному, разве что когда я отчаливал на ялике, чтобы прошвырнуться по пришвартованным кораблям бунтарей. Просто мы считаем, что, коли уж помрёшь во сне – так просто не проснёшься, вовсе ни к чему, чтобы кто-то из-за этого не спал.
– Ясно. Конечно, я буду чтить твои традиции.
Кто б мне объяснил, что он имел в виду.
– Сэр, – соглашаюсь я – это всегда беспроигрышный вариант.
Он соединяет кончики пальцев и подносит к губам, до ужаса напоминая изображения Святого Фрерико, которое дзали помещают на свои флаги. Отто и Фрерико – единственные наши святые, которых дзали почитают наравне с нами; монахи говорят, что они видят в них воплощения собственных богов – но я не силён во всей этой теологии.
– Кстати, о кораблях, – вспоминает он. – Ты служишь во флоте [2]?
– Да, сэр, – не без гордости отзываюсь я. – Восемь сезонов под парусом, а до этого два сезона водил грузовой баркас, снабжая военные корабли провизией.
– Восемь, – повторяет он. – Значит – сколько вёсен ты видел?
– Двадцать две. – При виде выражения его лица мои губы сами собой расползаются в улыбке. – Когда моим кузенам и мне стукнуло четырнадцать, мы пошли добровольцами просто интереса ради, ну а потом нам сравнялось шестнадцать и нас призвали. Двое мальчишек, трое девчонок. – Я украдкой бросаю на него взгляд, ожидая его реакции – однако дзали и сами нередко отправляют женщин воевать, так что его этим не удивишь, и я удостаиваюсь лишь задумчивого взора. – Я с «Пеламидой» с тех самых пор, как она впервые встала на воду, и с тех пор хлебаю себе воду потихоньку с этим корытом наравне.
– Корытом? – напряжённо переспрашивает он. При всей своей многолетней мудрости дзали упорно продолжают считать, что море – это что-то вроде западни с запрятанной в ней крюком. Никто из них и близко к воде не подойдёт без крайней необходимости. При всём при этом они здорово любят рыбу, так что их вполне устраивает, что людишки исправно поставляют этот деликатес на сушу. – Значит, это не очень прочный корабль?
– Сущая развалюха, – не задумываясь, отвечаю я, а затем внезапно вспоминаю, с кем говорю – и жалею, что не заткнулся вовремя. – Прошу прощения – я не хотел сказать, что недоволен местом службы.
Он отметает мои возражения великодушным жестом:
– Не стоит извинений. Полагаю, в будущем ты хотел бы иного места?
Я моргаю и почёсываю подбородок, походя замечая, что пора бы побриться – а про себя поспешно соображаю, как бы высказать свои пожелания подипломатичнее.
– Я лишь выполняю приказы, сэр. Я – штурман, подотчётный капитану и лейтензанцу. Думаю, что толк от моей работы есть, но не то чтобы это было делом всей моей жизни.
«Ох, – доходит до меня с запозданием: да это же один из тех счастливых моментов в жизни, о которых говорят шёпотом, чтоб не сглазить. – Моя истинная цель – командовать кораблём, – изо всех сил думаю я, надеясь, что мои мысли каким-то образом достигнут его сознания – или же одного из его богов. – Тем, на котором я буду волен устроить всё, как мне заблагорассудится – самому прокладывать курс и так далее… Дай мне два корабля – и я весь твой – это так же верно, как то, что ты сказал, будто ты – мой!
Его плечи медленно опускаются, расслабляясь, а по физиономии вновь расползается одна из тех тёплых улыбок, что выглядят столь неуместно на его суровом лице.
– Прекрасно. Превосходно. Я немедленно похлопочу о твоем переходе в мою дивизию. Ты хорошо держишься в седле?
Наверно, в этот момент я со стороны больше всего похож на выброшенную на берег рыбу – всё тот же хлопающий в немой мольбе рот. Мне доводилось слышать про кавалерийские соединения, которыми командует верховный генерал. Дворяне могут позволить себе содержать этих огромных битюгов, из которых десятилетиями выводили настоящие боевые машины – один такой обошёлся бы моей немаленькой семье в годовое содержание. Мне же доводилось иметь дело лишь с клячами, которые этим гигантам и до носа не достанут.
– Сэр, – наконец выдавливаю я. Если он всерьёз собрался меня туда засунуть… эта мысль придает мне достаточно сил, чтобы добавить: – Не думаю, что тамошним дворянам эта идея придётся по нраву.
Его полузакрытые глаза темнеют настолько, что вовсе не видны в тусклом свете лучин.
– Они не будут возражать.
Ещё как будут, и я буду! Но препираться с вышестоящими – это особое искусство, и одно из главных его положений: не стоит начинать фразу с «нет».
– Боюсь, что, если вы будете бить каждого несогласного, это не пойдёт на пользу вашей репутации.
Он смотрит на меня с тем самым пугающим выражением – и я предпочитаю помалкивать, не понимая, о чём он думает.
– Но что если ты больше не сможешь вернуться во флот? – спрашивает он.
– Тогда придется снарядить всех до одной лошадей из ваших конюшен, чтобы меня изловить. – По правде, я не собирался говорить этого вслух – но слово не воробей. – Море – это вся моя жизнь, сэр. Если бы вы командовали флотом, я был бы счастлив служить там, куда вы сочтёте нужным меня направить. Но любой из нас предпочтёт дезертирство службе на суше.
Генерал выглядит настолько возмущённым, насколько я того заслужил, но хотя бы не настолько же оскорблённым.
– Значит, такова твоя воля, – тихо произносит он. Сглотнув, он отворачивается – свет и тени сменяют друг друга на резких чертах его лица, взгляд уплыл в пространство, линия губ выдает неуверенность. – Над этим надо хорошенько поразмыслить, – наконец бормочет он. – Но я не стану отнимать у тебя твою жизнь.
Я шумно выдыхаю, откидываясь на подушки.
– Благодарю вас, сэр, за то, что прислушались ко мне. В самом деле, я ужасно вам признателен.
Его губы изгибаются в мимолётной улыбке.
– Уже поздно, и этот разговор подождёт. Спи, и пусть твое пробуждение будет приятным.
Слишком уж легко подчиниться этому повелительному голосу, чтобы тотчас не провалиться в сон. Но что-то меня удерживает… И тут на меня нисходит запоздалое соображение, почему именно он не должен находиться в моей комнате.
Если генерал тут, кто же тогда ведёт чёртову войну?
– Т-с-с, – тихо отзывается он, когда я пытаюсь заплетающимся спросонья языком облечь всё это в слова. – Это не твоя забота. Не бери в голову.
Я неохотно слушаюсь. Но к моему сознанию, словно рыба-прилипала к акуле, намертво присосалась мысль, что, возможно, всё это моя вина. Во всяком случае… остальные точно так рассудят.
Примечания переводчиков:
[1] «Из грязи в князи» – в оригинале “Mud Crown” – довольно многозначное название, которое может означать как «Вытащенная из грязи корона» (буквальная отсылка к истории), так и «Корона, сделанная из грязи» и даже «Грязная корона».
[2] Во флоте – так обычно говорят люди, не имеющие к флоту прямого отношения, в то время как на профессиональном жаргоне моряков – «на флоте», так говорит и Кэлентин.
Следующая глава
Комментарии