Автор: Psoj_i_Sysoj

Генерал для матроса. Глава 19. Четыре сцены в четырёх стенах

Предыдущая глава

Я засыпаю и просыпаюсь, засыпаю и просыпаюсь. Порой я зову – но никто не откликается. Сердце сжимается от горя, и я засыпаю вновь.

Перед глазами вспыхивают яркие пятна – может, сны, а может, мерещится. Красный – Алим, руки по локоть в крови, столь же яркой, как его волосы, в глазах в кои-то веки нет злорадного блеска;

Чёрный – Азотеги, привалившийся к стене рядом со мной с опущенной головой, к щеке прижата чёрная тряпка;

Золотой – кто-то, похожий на Елену, золотистые волосы обрезаны до подбородка, те же серые глаза и бледная кожа, которые отделяли нас от всех прочих в деревне, но не от нашей семьи. Она кричит, что очень на неё похоже, и плачет, что совершенно не в её духе;

Бурый – тёмные деревянные балки, низкие, словно полог палатки – они то валятся на меня, то внезапно взлетают, порождая новые приступы тошноты.

Пустота.

читать дальшеНаконец мир застывает в неподвижности чуть дольше, чем на единое мгновение. В одном глазу темнота – что-то тяжелое не дает ему открыться. В другой бьёт слишком яркий свет, когда сияющие пальцы зависают над моей щекой.

Я пытаюсь отвернуться, жмурясь, и усталый голос бормочет:

– Он очнулся, если тебе до этого есть дело.

И вот надо мной нависает Азотеги: в распахнутых зелёных глазах застыл ужас, тёмные влажные от пота волосы кудрявятся, губы шевелятся без слов. Затем его пальцы уже в моих волосах, голова – прижата к моей. Я закрываю глаза, приникаю лицом к его шее и дышу. Он пахнет морем, солёной водой и лесом, и я не могу припомнить более восхитительного запаха.

Он в безопасности. Лёгкое прикосновение волос к моему лицу обжигает, словно каленое железо, голова взрывается болью, но мне до этого нет дела. Он так дрожит, что кровать сотрясается.

Мне удается повернуть голову таким образом, что губы касаются его уха. Похоже, я не в состоянии раскрыть рот, но мне всё же удаётся прошептать:

– Я в порядке. Не волнуйся.

– Ты, – почти неслышно выдыхает он. – О боги…


***

При новом пробуждении вместо него передо мной рыжие волосы и хмурая мина. Алим с полузакрытыми глазами опирается щекой на ладонь, другая рука простёрта над моей грудью. Что-то по-прежнему закрывает мой глаз – я догадываюсь, что это бинты, которыми перемотана моя голова – но хотя бы челюсть двигается.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я. Каждое движение отдается в голове россыпью звёзд, и я вовсе не уверен, что эти слова того заслуживают.

– Изо всех дурацких вещей, что ты наговорил, эта фраза – самая глупая, – угрюмо отзывается Алим. Под его глазами залегли тёмные круги, рука над моей грудью подрагивает. – Лечу тебя, зачем же ещё.

Мои мысли постепенно погружаются во тьму, в которой растворяются все вплывающие в голове вопросы. Свет, исходящий от его руки и светильников над головой, отражается на поверхности тёмной древесины потолочных балок и стен, которых я не узнаю. Сначала кажется, что в комнатушке вовсе нет дверей, но затем я её различаю: она сложена из тех же досок, что и стены. Комната пуста, за исключением табурета, на котором сидит он, да койки с грубым соломенным тюфяком, на которой лежу я.

– Где? – хриплю я.

– В грязной человеческой таверне. Если у тебя не будет вшей к тому времени, как мы отсюда уберёмся, то это до основания разрушит мою картину мира.

– Что? Почему… здесь?

– Я каждый день спрашиваю богов о том же, но они молчат. Если ты пытаешься сформулировать вопрос: «Почему мы в таверне?» – тогда я отвечу: потому что ты бы истёк кровью, прежде чем мы дотащили бы тебя до стен города, не говоря уже о лагере.

Внезапно сияние гаснет, и его шатает, словно три паруса под ветром. Алим успевает опереться о стену над моей головой, затем с трудом поднимается на ноги и бредёт к двери, толкая её плечом.

– Твоя очередь, – бросает он кому-то, кого я не вижу, из последних сил вымучивая сарказм.

– Ерунда, – отзывается голос, от которого тотчас теплеет на сердце: обычная отповедь Эмилии. Итак, они всё-таки нашли мою кузину. – Я провожу вас до вашей комнаты. Стеф, генерал проснулся?

– Да. – В дверях появляется сам Азотеги, пол-лица закрывает грубая повязка, но он сияет, словно луна, зелёные глаза так и светятся. При виде его улыбки в моей груди что-то оттаивает. Что я такого сделал, чтобы заслужить подобное?

Он пересекает комнату, чтобы опуститься на табурет Алима. Рука Азотеги тянется к моей щеке, но он в нерешительности возвращает её на место, не успев дотронуться.

– На тебе живого места не осталось. Есть хоть что-то, что не заболит от малейшего прикосновения?

– Не-а, – отвечаю я, – но я выносливый. – Он не шевелится, и тогда я – медленно, осторожно – поднимаю руку, чтобы кончиками пальцев дотронуться до его ладони. – Видишь?

Похоже, я сделал что-то не то: его улыбка вянет, лицо искажается, словно мое касание обожгло его. Азотеги сгибается пополам, будто у него не осталось сил держаться прямо, а рука сжимается на моей, поднося мои пальцы к губам. Его дыхание щекочет кожу, что куда приятнее, чем пульсирующая в голове резкая боль.

– Прости, – шепчу я на тот случай, если есть, за что извиняться. Я отгибаю большой палец, проводя по краю его повязки. – Ты ранен?

– Просто царапина, – говорит он в мою ладонь.

Я ему не верю.

– Там, в проулке, было много крови.

– Их. – Судя по тому, как он произносит это слово, на сей раз ему стоит верить. – По большей части.

– А. Они мертвы?

– Нет, если товарищи нашли их вовремя, – отвечает он низким, дрожащим голосом. – Оскопление не смертельно, если вовремя прижечь рану.

– Ты чего?.. Святые стигматы… буду иметь в виду… – Тут меня одолевает кашель, и он стискивает мою руку, пока приступ не проходит, – … что не стоит угрожать собственной жизни. – Азотеги поднимает голову, смерив меня озадаченным взглядом, и я улыбаюсь слабой улыбкой, понимая, что заставил его поволноваться. – А законы чести допускают оскопление?

– Едва ли это хуже, чем забить кого-то до смерти. – В его голосе звучит усталость всего мира. – Безусловно, политические последствия будут, но для векторов есть свои послабления… в общем, сейчас это едва ли имеет значение. Они сказали, почему сделали это? Хоть что-то?

– Гм… один сказал, что он – брат Саце, который пострадал из-за меня. – Мне не хочется упоминать о прочем, что они наговорили.

– То-то он показался мне знакомым. – Я вновь захожусь кашлем, кивая, и его лицо искажает боль, сходная с моей собственной. – Я сожалею лишь о том, что не успел раньше.

– Плохой из тебя спаситель, – слабым голосом отзываюсь я. – В следующий раз не позволю себя спасать, если продолжишь в том же духе.

От этих слов выражение его лица лишь ненадолго теплеет, затем темнеет пуще прежнего.

– Я недостаточно быстро бежал, – шепчет он, – потому что был пойман врасплох: я как раз пытался схорониться от новобранцев, но я должен был обратить внимание на то, что офицеры не вышли вслед за ними. Должен был… но не обратил.

– Плохо со мной дело, а? – От того, что он избегает смотреть в мою сторону, мне становится не по себе. – Что меня ожидает: деревянная нога, стеклянный глаз?

– Будущее неведомо, – шепчет Азотеги, игнорируя мои слабые попытки шутить. Он чересчур бережно опускает мою руку обратно на постель, уставясь на неё вместо меня. – Любимый, я не знаю, как смягчить это. Ты был мёртв.

Я таращусь на него. Генерал смеется тихим надтреснутым смехом, глядя на моё обалдевшее лицо.

– Ну хотя бы магам будет радость – они наконец-то получили ответ на свой вопрос: магическая связь не убивает вектора, когда умирает его фокус. Уж не знаю, счастливчики мы или прокляты.

– Мёртв? – ошарашенно повторяю я. – Но… я не… я ведь жив? – Ни один монах не упоминал о головных болях после смерти, так что тут я могу быть уверен. – Я и прежде не раз дрался – и всегда отделывался от силы парой синяков. Я видел сотни драчунов, измочаленных в клочья, которые потом вставали и уходили своими ногами. Как же?.. – Но правда в том, что они жаждали моей смерти. Пусть умом я это понимаю, всё равно не верится.

– Ферракс сказал, что удары в голову наложились на старые травмы – впрочем, я не лекарь. – Его пальцы раз за разом проходятся по затылку, и, наверно, он больше никогда на меня не взглянет. – Думаю, ты потерял сознание в самом начале. Не знаю. Я каждое мгновение благодарил богов за твоих кузенов, что смогли привести Алима. Уж не знаю, что такого они ему сказали, что он согласился… но мой долг перед ним воистину неоплатен.

Я умер, а Азотеги в долгу перед Алимом. Одно из этих утверждений слишком безумно; другое – слишком горько.

– А. Ну да.

– Прости меня, я… – Прочистив горло, он окрепшим голосом заканчивает: – Ты в надёжных руках. Я не сомневаюсь, что ты поправишься.

– Угу, – отзываюсь я, прикрывая глаза. Единственное, на что я был способен – и то провалил. Ему пришлось меня спасать, а я даже выжить не удосужился. Сработай наша связь иначе – и своей слабостью я убил бы верховного генерала. – Я рад, что ты ещё жив.

– О, Кэлентин... – Его голос мягко подрагивает. – Когда ты выкрикнул мое имя, я и вправду чуть не умер. Это не столь уж важно, но мне не хотелось бы, чтобы оно ассоциировалось у тебя с таким ужасом.

– Прости. – Внезапно до меня доходит, и я сглатываю, одолеваемый непривычным смущением. – Постараюсь запомнить. Фараз.

Его пальцы проходятся по синякам на моей щеке.

– Отдыхай, любимый.


***

Когда я вновь открываю глаза – ну, по меньшей мере, один – Алим вновь рядом, краше в гроб кладут [1]. Его рука светится чуть ярче тусклого светильника над кроватью. Я чувствую себя так, словно меня переехала целая флотилия, а затем обмакнули в кипящее масло, но я хотя бы не мёртв. Или мёртв. Упырь, что ли? Даже не знаю, как такое называется.

– Ну как мои дела? – удаётся произнести мне, сражаясь с болью за каждое слово.

Алим дёргается, едва не валясь с табурета. Когда он выпрямляется, в его недовольном взгляде слишком много усталости, чтобы в нём осталось место злорадству.

– Идут на поправку. Вечно эти вопросы. Как насчёт: «Что я могу сделать, чтобы помочь вам спасти мою никчёмную жизнь, Джа Алим?» Вот это был бы вопрос получше.

– Верно, – бормочу я. Свободной дрожащей рукой он заправляет выбившийся локон за ухо, но тот тут же падает обратно. Солдаты, почитающие его первым красавчиком королевства, завопили бы от ужаса, узри они его сейчас, но я впервые почти понимаю, что генерал вообще в нем нашёл. Если прищурюсь как следует. – Азотеги рассказал мне… что случилось. Мне сказали, что своей жизнью я обязан тебе. Полагаю, мне стоит тебя поблагодарить.

– Заткнись. Буду премного благодарен. – Свет от его руки мигает и гаснет, и внезапно от наклоняется, оказавшись в опасной близости. – Ещё одну косточку, – бормочет он. – Ну же, слабак, ещё одну косточку…

Ну хотя бы его проклятия в кои-то веки сыплются не на мою голову.

– Ты в порядке? – встревоженно спрашиваю я.

– Заткнись, заткнись

Мгновением позже свет вовсе гаснет, и он с грохотом валится с табурета.

Я пытаюсь изогнуть шею, чтобы посмотреть, что с ним сталось, но малейшее движение лишает последних сил. Не то чтоб я мог помочь ему, даже если бы увидел. Со стоном опустив голову, я зову:

– Аз… Фараз?

Однако в открывшуюся дверь заходит Елена, золотистые волосы так и светятся на флотском буром. Моя худенькая кузина хмурится при виде лежащего на полу доктора, однако её лицо мигом смягчается при взгляде на меня.

– Эмилия предупреждала, что этим всё обычно и кончается, – бросает она, тыкая Алима носком ботинка. – Выходит, теперь моя очередь тащить его в постель. Ты знаешь, что генерал купил таверну с потрохами? Похоже, у него денег куры не клюют.

– И я рад тебя видеть, Лена, – шепчу я, улыбаясь по мере возможности. – Надеюсь, ты получше моего.

– Разумеется, – отвечает она, ничуть не смутившись. – Эмилия сказала, что волнуется за тебя. И Стеф. Они оба уже вернулись на свои корабли. – Тётя говаривала, что солнце, палившее плот, на котором нас нашли, дотла выжгло чувства Елены, но на самом деле она лишь проявляет их немного иначе. Кузина опускается на корточки, чтобы перекатить Алима на бок. – Слушай, а ведь он уже похолодел. Меры не знает, вот что.

– Магию так просто не придержишь, сестрёнка.

– Ну так ему стоило учиться получше. – Она закидывает его руку на плечи, затем застывает, дёрнув головой в сторону двери. Я ничего не слышу, но она хмурится всё сильнее, не двигаясь с места. Осторожно опустив Алима у ближайшей стены, Елена опускает руку на рукоять одного из своих ножей, слегка наклоняясь.

В тот же момент, когда дверь распахивается, лезвие ножа прижимается к горлу Азотеги. Он застывает, глядя на неё невозмутимо, словно невзначай повстречался с ней, проходя мимо.

– Прошу прощения, – приветствует он кузину безукоризненно вежливым тоном.

Я сглатываю протестующий вскрик. Конечно, Азотеги может обернуть кожу в металл, а Елена в жизни не убивала никого, кроме тех, кто на это напрашивался, но он-то этого не знает…

– Лена, – твёрдо говорю я. – Полагаю, ему можно войти.

Мгновение спустя она, напряжённо кивнув, опускает руку.

– Я опасалась непрошенных гостей. – Наморщив лоб, Елена добавляет, размеренно, словно долго заучивала эти слова: – Прощу прощения, Ваше Сиятельство.

– А я благодарен вам за бдительность. Можно пройти?

Кузина без слов заправляет нож за пояс и возвращается к Алиму. Закинув его на плечи, будто свернутый ковер, она тащит его мимо генерала, который предупредительно отступает в сторону, чтобы её пропустить.

Когда за ней закрывается дверь, он хмурится:

– Я ведь её не оскорбил?

И это всё, что его волнует, после того, как она приставила ему нож к горлу. Святые свидетели, он и правда что-то с чем-то.

– Не-а. Она просто слишком серьёзно настроена. Раз она пытается вести себя прилично, значит, ты ей нравишься.

По горло сытый тем, что всё время приходится глядеть на генерала искоса, я пытаюсь сесть. Вскоре я понимаю, что для начала неплохо хотя бы поднять голову, ибо грудь так туго перебинтована, что рёбра не дают мне шелохнуться. Шея болит, но без проблем сгибается – знак того, что хоть с ней-то всё в порядке.

– Тебе не стоит двигаться, – морщит лоб Азотеги, подходя к моей кровати. – Ферракс будет вне себя, если узнает.

Я вздыхаю, падая обратно на подушку, и ворчу:

– Ненавижу болтаться без дела. Какое хоть время суток? Тут ведь даже окон нет. – Может, та схватка случилась вчера, а может – год назад. Мне-то кажется, что всё случилось не так уж давно, но, судя по онемению во всём теле, я продрых будь здоров.

– Ночь, все уже разошлись по постелям, – отвечает он. – Но мне в последнее время на удивление плохо спится. – Бросив неприязненный взгляд на табурет, он вместо этого присаживается на пол рядом с кроватью, опираясь спиной на стену у моего изголовья.

– Мне уже до чёртиков надоело спать, так что буду только рад компании. Я по-прежнему сплошной синяк?

– Дай взгляну. – Он наклоняется так близко, что между нашими лицами расстояние от силы с ладонь. – Боюсь, что так, – говорит он с мимолётной улыбкой. – Отёк спадает, но, боюсь, фиолетовый и жёлтый тебе явно не к лицу.

– Чёрт.

– Я уверен, что это скоро пройдет, если твоё самолюбие задето.

– Верно. – Я бросаю взгляд в его сторону: он на прежнем месте, и в глубине сознания это отчего-то меня беспокоит. Зато теперь мне виден свежий порез там, где прежде была повязка. Он касается старого шрама, следуя от линии волос в опасной близости к глазу, чтобы затем повернуть к уху. Края стянуты аккуратными белыми стежками – кажется, узнаю искусную руку Елены. – Ты, вроде, про царапину говорил?

– Алим считает, что останется шрам, но рана не опасна. – Его губы изгибаются в неловкой улыбке, сводя на нет мои усилия получше рассмотреть его лицо. – Это… неприятное зрелище, я знаю…

– Мне это до русальего хвоста, знаешь ли, – ворчу я, смещаясь, чтобы вновь получить обзор. – Можешь ты не вертеться? – Он застывает, сжав губы в упрямую линию и устремив глаза в пол. – По крайней мере, рана не воспалилась. А что ж наш доктор тебя не заштопал?

– Все его силы нужны для тебя. Мое тщеславие не должно его заботить.

– Гм. Ну что ж, чтобы взаправду изуродовать твоё лицо, понадобится куда больше шрамов. – Вполне удовлетворённый увиденным, я, зевая, вновь откидываюсь на свою подушку из грубой холстины. – Святые небеса. Только не говори, что за это время мы продули войну.

– Не совсем. – Его голос звучит странновато, но быстро выравнивается. – Твои кузены доставили продовольствие, так что мы можем обождать. Разумеется, нам следует атаковать как можно раньше, пока нас не обнаружили, но я с места не двинусь, пока Алим не скажет, что это безопасно. – От этих слов моё сердце падает, но он смотрит на меня исполненным мрачной решимости взглядом. – Не вздумай себя винить. В любом случае, я бы не послал солдат на битву после такого перехода. Единственное, чего армия лишилась – это моего угрюмого молчания.

– Ха, – выдыхаю я. Мне по-прежнему неловко, но я всеми силами пытаюсь принять его ответ. – Все мои кузены здесь?

– По меньшей мере, трое. Наши капитаны, каждый со своим судном.

И чему я удивляюсь: кого ещё Эмилия смогла бы притащить сюда по первому зову?

– У меня так много идей, что хватило бы и на сотню судов, но покамест обойдусь и тремя. – Нахмурившись, я добавляю: – Чертовски досадно, что нельзя приступить к планированию прямо сейчас. Твои офицеры ведь сюда не заявятся?

– Мы посреди города Рзалез, если забыл. Отличная возможность заполучить всю верхушку единым махом. – Сколь бы шутливо ни звучало это замечание, я вспыхиваю от стыда. – Я бы сам передал твои слова, но…

– Но тупая связь тебя не пускает. – Не в силах вложить в эти слова требуемую обстоятельствами горечь, я просто произношу их на вздохе. – Будь она дважды проклята. Если меня ранят – то и ты пострадаешь; я застрял – и ты застрял. Ненавижу это.

Ответом мне лишь угрюмая тишина. Это ему впору жаловаться, а вовсе не мне. Для моряка мало приятного в том, чтобы застрять на суше, однако это не может быть хуже, чем оказаться привязанным к тому, кто не может сделать тебя счастливым. Но я держу язык за зубами, потому что не знаю слов, которые могли бы это исправить.

– Сказать, что я за тебя боялся, было бы сильным преуменьшением, – наконец тихо отзывается он. – Не думаю, что вынес бы присутствие своих офицеров, даже если бы мог тебя оставить. Да и ничьё другое, за исключением разве что твоих кузенов. Они даровали утешение мне и немалую помощь Алиму, заставляя его есть и пить, когда он сам забывал об этом. Без них нам бы тяжко пришлось.

– Я скучал по ним, – вздыхаю я, глядя на тёмные потолочные балки и покачивающийся светильник. – Почти забыл, каково это – когда они рядом. Мне не приходится беспокоиться о том, что я всегда могу рассчитывать на помощь семьи.

– Поясни, пожалуйста? – озадаченно переспрашивает он.

– Ну… Мы знаем друг друга целую вечность. Я не раз вытаскивал их из неприятностей: к примеру, как-то сказал, что это я порвал сеть, когда это сделала Эмилия, и побил задиру, который доставал Стефано, а ещё учил Елену, как вести себя с незнакомцами. Никто из нас никому ничего не должен, потому что мы друг другу по гроб обязаны. Ну а с тобой, гм… – Я медлю, искоса на него поглядывая, но всё, что мне видно – это его колено, на котором лежит ладонь. – Тебе вечно приходится меня спасать, давать мне крышу над головой, кормить меня из своего кармана… не то чтобы я не был тебе благодарен – я просто не знаю, как тебе отплатить.

Затылок Азотеги стукается о стену.

– Я и не подозревал, что ты так это воспринимаешь, – слабым голосом отзывается он. – Ты правда думал, что я хочу, чтобы ты мне отплатил?

– Ну, гм, нет, – признаю я. – Пожалуй, я неверно выразился. На самом деле я имел в виду… Порой я чувствую себя виноватым. Потому что не заслужил всё это. Ты дважды спасал мою жизнь – а я что взамен? Ставлю для тебя палатку? Я даже о себе позаботиться не в состоянии, не то чтобы быть хоть в чём-то полезным.

Полезным? – Он мгновенно разворачивается, нависая надо мной, рука сжимает одеяла в изголовье, в то время как он не отрывает от меня взгляда. – Да ты вот-вот победишь в Западной войне! Ты знаешь, сколько десятилетий мы не могли сдвинуться с места? За неполный сезон ты послужил королеве лучше, чем я за всю мою жизнь. Наверняка ты слышал, как о тебе судачат солдаты – что ты наш талисман, но я-то знаю, что твой ум, а не благословение богов, привёл нас сюда.

Представляю, что за чудный цвет у моего лица со всеми этими синяками.

– Гм. Ну ладно. Может, в твоём присутствии они и правда так говорят – чтобы, ну, знаешь, подольститься к тебе...

– Прошу, не учи меня придворной политике, – останавливает он меня, осторожно дотрагиваясь до моей щеки – однако его сияющий зелёный взгляд по-прежнему не отрывается от меня. – Я отлично знаю, когда кто-то пытается втереться в доверие, а когда говорит искренне. Но этим далеко не исчерпывается всё, что ты для меня сделал. Разумеется, в сравнении с судьбой королевства это сущая мелочь, но всё это время ты был моей опорой. Я… и не мечтал вновь обрести счастье, и всё же каждый день обретаю его – с тобой.

Никогда не понимал, как он может говорить такие вещи, глядя мне прямо в глаза. По крайней мере, я не сомневаюсь в его искренности, и потому сам не знаю, стоит ли мне растаять от смущения или же отвергнуть всё это, или расплыться в столь широкой улыбке, что от неё заноют щёки.

Но тут всплывает тот разговор в лесу, и желание улыбаться пропадает.

– Ты правда так думаешь? – тихо отзываюсь я. – Потому что, когда ты думаешь, что я не вижу, ты выглядишь так, словно у твоего порога стоит несчастье. Порой я чувствую, что… что я делаю что-то не так, и мне самому в жизни в этом не разобраться, если ты мне не скажешь.

Теперь он отводит взгляд, уставив его на противоположную стену. Не удивлюсь, если именно там находится комната Алима – а может, он просто смотрит куда угодно, лишь бы не на меня.

– Я же говорил, что мне не бывать жизнерадостным идеалом Имоджены.

Я фыркаю, затем кашляю, явно разбередив что-то своим легкомысленным смешком.

– Я и не жду, что ты начнешь распевать на улице. Я знаю немало мужиков, которые не улыбнутся, даже если их покойная мать восстанет из праха. И всё же если причина твоих огорчений во мне, тогда, чёрт побери, я должен об этом знать.

– Ты не обязан заботиться о моем исцелении. – Мне не нравится этот холод в его голосе. Хотел бы я, чтоб меня подлатали как следует – тогда я смог бы сжать его плечо, чтобы дать ему понять, что не хотел его задеть.

– Я на это и не замахиваюсь, – твёрдо отвечаю я. – Тогда, в городе, ты говорил, что твоя жена пыталась, верно? Но я не лекарь и не маг, так что я ничего не смог бы сделать, даже если бы хотел – да, я понял, что ты на самом деле имел в виду, это просто шутка! – Я вздыхаю, когда его взгляд вновь скользит по моему лицу. – Просто... если я в чём-то портачу, самым глупым и явным образом, мне бы хотелось, чтобы ты сказал мне об этом. – Его потемневшие глаза полны все той же безмолвной муки, и я силюсь натянуть улыбку на ноющие щеки. – Ну что за взгляд, – бормочу я. – Неужто это всё, чего я добился своей болтовней?

– Едва ли. Это всё воспоминания, так что ты тут ни при чём. – Он неохотно возвращается на прежнее место, подогнув ноги под себя и пристроив голову рядом с моим плечом.

– Ну тогда… просто расскажи, и я больше не буду к тебе приставать.

– Я сам не смогу об этом забыть. – Его плечи поднимаются, чтобы тотчас опуститься со вздохом. – В тот день, когда ушла Шьярди, я спросил у неё, почему именно в этот день из всех – ни с того, ни с сего, накануне мы даже не повздорили. Она сказала, что больше не в силах ни единого мгновения смотреть на то, как я накручиваю волосы на пальцы. Дурацкая привычка… но, само собой, дело было вовсе не в этом. Проблема заключалась во всем остальном, а привычка была лишь предлогом. Когда я наконец оправился от вины за то, что сотворил с ней наш недолгий союз, я поклялся, что изменюсь, избавлюсь от этой привычки, которая напоминает мне о ней. – Его губы изгибаются в мрачной ухмылке. – Но даже на это я оказался не способен, и потому избрал малодушный путь: просто обрезал их.

Я таращусь на него с мыслью: что ж, это многое объясняет. Но не всё.

– Ну что сказать, звучит невесело, – признаю я. – Но меня-то никакие твои привычки не раздражают, и если тебя, в твою очередь, не бесит, как я щёлкаю шеей, то, значит, тебя беспокоит что-то другое. Так в чём дело?

– Гм. Сейчас не время для подобной беседы.

Не время? – Он хотел было подняться, но я успеваю схватить его за руку. Боль пронзает бок, молнией выстреливая в пальцы, и я разжимаю их, задыхаясь – в глазах вспыхивают россыпи звезд. Это запускает очередной приступ кашля. По крайней мере, Азотеги уже не собирается уходить: он вновь склоняется, помогая мне приподнять голову, чтобы я не задохнулся.

– Прости, – говорит он с лёгким оттенком паники. – Я не хотел… пожалуйста, дыши!

От этой эскапады на глаза наворачиваются слезы, и я поспешно их смаргиваю.

– Нельзя так: сперва сказать, что я что-то делаю не так, а затем – что не можешь объяснить сейчас! Я же всю ночь проворочаюсь, а потом… Алим тебя прибьёт!

– Я бы не сказал, что не так, – протестует он. – Просто думаю, что лучше будет продолжить этот разговор в другой раз, когда ты поправишься… – Он замолкает при взгляде на моё сердитое лицо. – Или я просто глупец.

– Вот тут ты в точку попал.

Азотеги проводит рукой по волосам – и тут же отдёргивает её вниз.

– Как всегда, я в невыгодном положении, – бормочет он. Усевшись на край койки, он упирает локти в колени, но его спина остаётся столь же напряжённой. – Ведь я не могу отказать тебе ни в чём.

– Чушь собачья, – сообщаю я, буравя повёрнутую ко мне сторону его лица. – Можешь делать, что хочешь. Но если не скажешь – устрою сквозняк в палатке, вот увидишь.

– Страшная угроза. – Его взгляд на мгновение теплеет, затем он вновь вздыхает, и свет в его глазах гаснет. – Полагаю, это так же, как с твоими долгами. Прошу, не пойми меня превратно и не принимай близко к сердцу, но… мне не дает покоя, что я не могу дотронуться до тебя без опаски. То есть, – быстро добавляет он, – ты пойми, я – не тот тип, который без конца обнимается со всеми подряд или держится за руки, или вообще придвигается близко; по правде, я и сам не могу это объяснить, но после того, как ты раз за разом отстранялся – из-за неприязни или страха, как знать – уж прости, мне не хочется переживать это вновь. Право, лучше знать наверняка, что моя персона будит в тебе настолько сильное отвращение, что ты стараешься держаться от меня как можно дальше, чем терзаться сомнениями. Воистину мне проще снести горькую правду, чем подобное неведение – ведь окончательный ответ даст мне возможность отстраниться, которая недостижима, пока остается вероятность, что ты желаешь вовсе не этого, но просто это выражаешь по-другому – быть может, в силу какой-то особенности человеческой натуры или холодности, которая...

– Дыши, – криво усмехаюсь я. Он тут же краснеет и опускает голову.

– А... да. Я бы хотел прояснить, что не имел в виду… что… Я знаю, что мужчины тебя не привлекают. Возможно, это моральный запрет, которого я сам не разделяю, но понять могу. Прошу, поверь мне, я не вынесу, если ты воспримешь мои слова как требование любовной близости – в особенности в свете того, что ты сказал, относительно долга и расплаты. Я имею в виду лишь обычный физический контакт.

Видя в моих глазах полное непонимание, он добавляет:

– Например, у нас бытует обычай застёгивать и завязывать рукава друг другу при одевании – наверно, он покажется тебе глупым, но есть и другие. Например, если на твою тунику сядет муха – могу я её смахнуть? Можно подсадить тебя на лошадь или вынуть лист из волос? Если же ты вовсе не желаешь иметь со мной никакого дела, так и скажи – и я больше никогда не подниму этот вопрос, начисто выкинув его из головы.

– Так вот что тебя беспокоит? – медленно спрашиваю я, силясь всё это переварить.

Его лицо озаряет мимолётная улыбка.

– Извини, но есть ещё и война, которую я веду. Не то чтобы этот вопрос занимал все мои помыслы… но всё же он камнем лежит на моём сердце.

– Верно. – Я позволяю услышанному как следует утрястись в голове, уставясь на светильник. – Я бы не сказал, что ты мне, ну, отвратителен, – бормочу я наконец. Капельки воды на чёрных волосах, на влажных губах… в общем, определённо не отвратителен. – Это-то я точно знаю. И мы с кузенами с малолетства боролись, а также теснились кучкой у огня, рассказывая истории, а ещё танцевали с деревенской молодёжью – так что дело не в прикосновениях, просто…

В прикосновениях, которыми не подобает обмениваться мужчинам?

В его прикосновениях? Ох, наверно, он до потолка запрыгает, однако что тут поделаешь – против правды не выгребешь. Единая мысль, что он тянется ко мне, чтобы положить ладонь на руку, порождает неловкую дрожь – хотя когда тот же Ларис на прошлой неделе вешался на меня при любой возможности, я и глазом не моргнул. Конечно, я не думаю, что насмешливый солдат всерьёз хочет затащить меня в постель – хоть и твердит об этом семь раз на дню – так что сама мысль о подобной близости меня не заводит, но…

Ну, разве что с Азотеги.

Я гляжу на профиль генерала, на его поникшую голову, будучи совсем не в восторге от того поворота, который приняли мои мысли. Я всегда стремился к тому, чтобы вести себя с другими справедливо и благоразумно, так что эта новая идея смотрится среди прочих трёххвостой рыбой. Что такого особенного в Азотеги, что с ним все иначе?

Когда мы повстречались, я то и дело приходил в ужас от его положения, его непрошеного внимания, от того, что с ним мне приходится делить то, что не делил даже со своей командой. Ну а теперь?

Кажется, это было долгие годы назад – когда я и впрямь опасался, что, позволь я ему до себя дотронуться, это приведёт к чему-то, чего мне вовсе не хочется – и мне приходилось раз за разом разбивать его сердце, отталкивая его. Но он прав. Он ведь не собирается меня лапать. Так за каким бесом мне отшатываться, когда он, скажем, наклоняется, чтобы поправить одеяло, но, стоит это представить, как по коже бегут мурашки. Это какая-то бессмыслица.

Может, я просто трус? Всего-то навсего? Но ведь тогда я бы боялся, а ведь в то время как новобранцы трепещут перед ним, я доверяю ему, как себе самому.

– Просто?.. – переспрашивает он дрожащим от тревоги и нежности голосом.

Я выдыхаю, приподнимая уголок губ.

– Наверно, ты прав, стоит отложить этот разговор до лучших времён. Сейчас у меня голова не варит.

– Разумеется. Прости меня. – Поднявшись на ноги, он принимается прикрывать мою обнажённую руку одеялом, затем отстраняется, прочищая горло. – Надеюсь, теперь твои сны будут мирными, – малость натянуто произносит он. – Прошу, отдыхай.

– И ты тоже…

Когда он разворачивается, чтобы уйти, я окликаю:

– Постой! – и он оглядывается через плечо. Я поднимаю руку, на сей раз очень медленно и осторожно, и протягиваю к нему. – В нашей команде принято пожимать руки при прощании.

Боль, которую мне при этом приходится вытерпеть, стоит того, чтобы увидеть, как загораются его глаза, а лицо оттаивает, молодея на многие годы. Один стремительный шаг – и Азотеги, поймав меня врасплох, грациозно опускается на одно колено, чтобы, взяв меня за руку, поцеловать тыльную сторону ладони.

– Так прощаются при дворе, – торжественно провозглашает он, а затем посылает мне улыбку, прежде чем выскользнуть из комнаты.

Мне остается лишь фыркнуть ему вслед:

– Мужчине можно пожать руку и покрепче, – бурчу я и тихо смеюсь, пока меня вновь не одолевает кашель.


***

– Эй, всю рыбу проспишь, засоня!

Я щурюсь и моргаю в ярком свете, пока надо мной не появляется улыбающееся лицо Эмилии.

– Мы что, идём рыбачить? – бормочу я. Мне что-то снилось – кажись, бордель – и я осторожно проверяю под одеялом. Сухо – и на том спасибо.

– Угу, может, выудим победу. Ничего себе у тебя синяки, кстати говоря. Я попросила у трактирщика пару кусков сырого мяса, но ваш хлыщеватый задохлик-доктор едва в обморок не грянулся, когда я объяснила, зачем.

Мне наконец-то удается раскрыть глаза как следует. В ногах моей койки сидит Елена, ножом выковыривая грязь из-под ногтей; позади неё к стене привалился Стефано, скрестив мускулистые руки на груди, коей позавидовал бы и Аджакс. Поймав мой взгляд, он расплывается в застенчивой улыбке. У изголовья возвышается Эмилия, на том самом месте, где вчера стоял на коленях Азотеги – но сейчас его не видать.

– Доброе утро, – хрипло приветствую я кузенов, затем прочищаю горло и вновь пробую: – Рад видеть всех вас. Как там… чёрт…

– Держи. – Эмилия пихает мне в руки чашку воды, и я склоняю голову набок, благодарно отпивая из неё.

– Корабли? – заканчиваю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

– Загружены и готовы выступить под твоим командованием, – рапортует она, сверкая акульей улыбкой. – У меня подлатанная «Мида» – не смейся, Кэйл, а то опять раскашляешься – а Лена и Стеф – со своими красотками. – Её глаза на мгновение тускнеют, и я понимаю, что она думает о собственном корабле – но тут же вновь загораются. – Твой Иосиф у меня лейтензанцем – я подумала, что ты это оценишь. Мы всю дорогу проболтали. Он и вполовину не так плох, как ты его малюешь, братец.

– Наверно, он так благодушен, потому что не он – капитан «Пеламиды», – ворчу я. – А чего вы все здесь столпились? Я-то думал, что вы по очереди отбываете на корабли, чтобы было кому приглядеть за доктором и изображать видимость деятельности.

– Переезд, – грохочет Стефано. – Его Сиятельство говорит, что должен вернуться к армии, хоть док и возражает. Ну а мы будем тебя таскать, пока он не скажет, что ты можешь двигать на своих двоих. – Я строю гримасу: ненавижу быть раненым. Худшее мне удалось проспать, но теперь мне предстоят многие дни – или недели? – которые тянутся, будто годы.

– Кстати, об этом верховном генерале, – вмешивается Елена, тон которой вселяет в меня нехорошее предчувствие, хмуро созерцая лезвие ножа. – Эмилия уверяет, что ты – его флотский советник. Я видала немало хороших советчиков, но плакать над ними мне не случалось. И Стефано тоже. – Тот кивает, приподнимая тёмные брови.

– Выходит, вы за меня ни капельки не беспокоились? – спрашиваю я в попытке сменить тему. – Я был здорово ранен.

– Ну разумеется, беспокоились. Но когда мы прибыли, этот дзалин вопил как оглашенный, рыдал и швырялся всем, что под руки попадется. Ревел, как потерпевший. Старикашку-трактирщика едва удар не хватил, пока Стеф не влепил генералу оплеуху. Объяснись. – Елена направляет кончик ножа на меня, и я сглатываю.

– Долгая история? – слабым голосом пробую я. При мне Азотеги не упоминал ничего такого.

– А ты её сократи. Тебе ведь это всегда удавалось.

– Ну, гм…

Я впервые в жизни был так рад видеть Алима, который умудрился появиться аккурат вовремя. Цвет его лица поздоровее, чем когда-либо со времен его прибытия сюда, и сердитый взгляд тоже на месте, однако очевидно, что на ногах его удерживает лишь дверная рама.

– Повозка подана, генерал ждёт снаружи, и, хотя он рад бы ждать вас целую вечность, время уходит, – отрезает он. – Так что пошевеливайтесь.

Мои кузены реагируют на это весьма странным образом: Эмилия лишь усмехается, Стеф торжественно кивает, а Елена зачехляет свой нож и выпрямляется. На их лицах – лишь почтение да незлобивая насмешка. Настроенный к Алиму отнюдь не так благодушно, я вспоминаю, что они провели с доктором немало времени за последние дни – наверно, он был слишком утомлён, чтобы доставать их как следует. И правда удивительно, что ради меня он так расстарался.

– Так приступим, – соглашается Эмилия. – Как это лучше сделать? Джа Алим, его вообще можно двигать?

– Нет, – отрубает он. – Но война больше не может ждать. Если встанете с четырёх сторон – сможете распределить вес. Старайтесь трясти его поменьше.

Стеф кивает и делает шаг вперед, осторожно просовывая руки под плечи. Я втягиваю воздух, когда он надавливает на синяки. Затем он поднимает меня…

Я прихожу в себя на носилках из пары досок, доктор вновь висит на плечах Елены, а мои смуглые кузены необычайно бледны.

На сей раз им успешно удается поднять меня с постели и миновать двери, Елена и Алим следуют за нами по пятам. Через узкий коридор, вниз по шатким ступеням – и вот мы в обширном зале «Пикирующего ястреба». Там только молоденькая подавальщица – хихикая, крутит на столе золотую монету. Учитывая, что на ту кучку золота, что громоздится рядом, можно с лихвой купить три гостиницы, думаю, хозяин едва ли досадует на то, что мы задержались.

Меня проносят через боковую дверь – слава святым, не в ту, через которую вытолкнули меня солдаты. Там нас ждёт деревянная повозка – одна из тех неказистых тележек о четырёх колесах, на которых мы возим крупную рыбу на базар, с застеленным сеном дном.

– Повредите ему – и я вас прибью сразу же после того, как пожму вам руки, – рычит Алим на моих кузенов, в то время как они опускают меня вместе с носилками на задок тележки. Вообще-то, напрасно они осторожничают: у меня всё так болит, что, даже швырни они меня с размаху, я не заметил бы разницы.

Козлы пусты, вожжи лежат на земле.

– Азотеги? – шепчу я, слегка обеспокоенный тем, что его нигде не видно.

– Полагаю, этот недоумок выторговывает лошадь, – ворчит доктор и к моему недовольству неуклюже забирается на повозку рядом со мной, состроив злобную рожу Эмилии, когда та предлагает ему руку, чтобы подсадить. – Изводит золото, будто воду, но покажи ему лошадь – и принимается привередничать, словно невеста при выборе свадебного платья.

И правда – вскоре объявляется генерал с симпатичным серым пони в поводу. Он нахлобучил на себя соломенную шляпу с низко свисающими полями, облачившись в аляповатые одежды под стать местным жителям. Красный ему не идёт, но глаза по контрасту прямо-таки искрятся. При виде меня у него на лице сама собой расцветает улыбка, но она тут же гаснет, стоит ему присмотреться поближе, так что я невольно задумываюсь, что за жуткое зрелище собой представляю.

– Ты выдержишь? – мягко спрашивает он, подходя к повозке. – Может, нам всё же не стоит этого делать?

– Поздновато для этого, – протягивает Алим, и в кои-то веки я с ним согласен, равно как и Азотеги: кивнув, он прижимает руку к сердцу и принимается запрягать лошадь.

– Осторожнее голову, – предостерегает Эмилия, и прежде чем я успеваю задуматься, кому она это говорит, кузина набрасывает на меня парусину. Полотнище с тихим шорохом опускается, скрывая из виду нас обоих.

– Хорошо, что я не боюсь тесноты, – бурчу я, со вздохом закрывая глаза, чтобы вздремнуть в последний раз перед сражением.


Примечание переводчиков:

[1] Краше в гроб кладут - в оригинале looking like death warmed over - в букв. пер. с англ. «как подогретая смерть», обр. в знач. «ни кожи, ни рожи», «смертельно больной».


Следующая глава
1

Комментарии


Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)