Предыдущая глава
Солёные брызги на щеках даже во сне обжигают холодом, будто зимний шторм. Корабль бороздит бурные воды, взлетая на гребень волн и обрушиваясь вниз, будто предчувствуя, что скоро мы пожнём кровавый урожай. Впереди — возвышающийся на скале замок; позади — море огня.
Расплата.
Я открываю глаза в незнакомой палатке, окружённый гудением голосов. Эта палатка больше той, что делили мы с Азотеги, тяжёлый темный тент почти не пропускает света, не считая полоски полуденного золота, проникающей через щель входа. На ящиках в дальнем конце палатки расселись солдаты — они бросают кости, всякий раз восклицая над результатом. Я лежу на одной из армейских коек на деревянной раме с прибитым к ней полотном — оно так провисает, что, пожалуй, на земле было бы удобнее. Сбитый с толку, я слегка встряхиваю головой, силясь сообразить, где оказался.
— Четыре и один. — Синий мундир Джары расстёгнут до середины груди, так что виднеется белая сорочка, короткие волосы топорщатся, слипшись от пота. — Но единица упала под ноги — считается или нет?
— Я бы сказал, что да, — отзывается Ларис, скалясь с пола, где он развалился. Он и вовсе скинул мундир с рубашкой и свернул их, засунув под голову. — Так что я победил.
— Вот гадство. — Щуплые плечи Дерека сникают. — А
я считаю, что нужно перебросить. — Его глаза то и дело соскальзывают на обнажённую грудь Лариса, чтобы тут же вернуться к костям.
читать дальшеМаджерерн подхватывает кости с пола, бросая взгляд на меня.
— Доброго вечера, — церемонно произносит она, выпрямляясь. — Как ты себя чувствуешь?
В тот же миг все взгляды обращаются на меня, и мне остается лишь надеяться, что я не такое уж чучело, каким себя ощущаю.
— Гм, — отвечаю я. — Даже не знаю. Как там сражение?
Джара пробирается между остальными, состроив Ларису недовольную гримасу, когда тот пробует подставить ей подножку, и присаживается рядом со мной на корточки смазанным сине-золотым пятном.
— Через час начнётся, — сообщает она с улыбкой, которая всегда поднимает мне настроение независимо от моего состояния. — Все думали, что его отложат до завтра, но мы устроили Рзалезу такой сюрприз, что он даже оспорить день оказался не в состоянии. Офицеры судорожно дрючили нас с момента оглашения, а сейчас у нас перерыв на обед — похоже, все они в лёгкой панике, один генерал как всегда невозмутим. Мы позаботились о том, чтобы тебе досталось лучшее место в лагере, если ты заметил.
Она указывает наружу и, проследив за её жестом, я вижу белый флаг на деревянном древке, полощущийся по ветру прямо у входа в палатку.
— Не сказал бы, что в восторге от того, что мне предстоит проваляться здесь всё сражение, — вздыхаю я, — но благодарен вам за заботу. — Затем смысл сказанного потихоньку доходит до меня, и я в панике хватаюсь за её руку: — Постой — через час? А как же корабли? — У меня получилось немного переговорить с кузенами после того, как мы выехали за городские ворота, но ещё так много надо было сделать.
— Я отнесу тебя на поле битвы, — участливо предлагает Ларис и охает, когда Маджерерн наступает ему на ногу, проходя мимо, чтобы опуститься на колени у моего изголовья.
— Капитаны всё обсудили с офицерами вашего генерала, — сообщает она с торжественным блеском в тёмных глазах. — Если хочешь передать им что-то ещё — только скажи.
— Ты правда хочешь, чтобы они атаковали крепость? — вступает Дерек, юношеские черты которого искажает сомнение. — Ты же понимаешь, что она на суше, верно?
— Ну да, потому-то они собираются перелететь через стену… — При виде его выражения я невольно смеюсь, затем захожусь кашлем. — Он на скале. Если мои кузены привезли то, что я им велел, и им удастся подобраться — тогда никаких проблем. Если нет — они просто учинят адский тарарам. Суть в том, чтобы вымотать противника настолько, чтобы его воины приползли на поле сражения еле живые; ну а если при этом получится разрушить парочку-другую стен — это лишним не будет.
Даже вежливая Маджерерн глядит с недоверием, хотя никто не решается сказать, что моя идея — весьма рискованное предприятие. Наконец Джара радостно заявляет, приподняв плечи:
— Любая помощь с их стороны лишней не будет. Ну а мы что для них можем сделать?
— Защитить матросов, — не задумываясь отвечаю я. Кивнув бывшей подчинённой Рзалеза, я добавляю: — Я помню твои слова, что теперь некому наслать на нас огонь — но корабль может погубить не только пламя. Всё-таки там будет вся моя семья. — Без меня, — сглатываю я — ну что тут поделаешь? Эмилия не позволила бы мне даже заикнуться о том, чтобы они не принимали участия в штурме. Она бы сказала лишь: как мы можем рисковать чужими жизнями, не подвергая риску собственные? — Так что если у вас появятся идеи на этот счет…
— Уже обсудили и решили. — Улыбка Джары обретает жёсткость, придавая ей сходство с моей старшей кузиной. — Полно идей.
— Если твои кузены вернутся хотя бы с единой царапиной — можешь наказать меня, как душе угодно, — предлагает Ларис.
— Замётано. — Что ж, мне остаётся только довериться им. — А что до того, что передать офицерам, то у меня тоже есть кое-какие идеи…
***
Открыв глаза часы спустя, я вижу багровеющее небо. У койки на коленях стоит генерал, опустив голову у моей руки и смежив веки. Его волосы влажны от пота, броня заляпана грязью, на шве свежей раны разошлись верхние два стежка. И выглядит он… потрясающе.
То, что я нахожу такое удовольствие в том, чтобы просто смотреть на него, не имеет ни малейшего смысла, но я постепенно привыкаю к этому. А вот что мне в новинку — так это странное желание взять его за руку, сжать плечо — всё, что угодно, лишь бы из его взгляда ушли эти мрачные тени. Я сглатываю — ну что за дурная мысль, ведь я даже не знаю, будет ли ему приятно. Некоторые любят дотрагиваться до других — но не когда их трогают, потому что боятся выказать слабость или не желают принимать сочувствие.
И всё же то, что несколько коротких прядей почти касаются открытой раны, ему на пользу явно не пойдёт, так что я протягиваю руку и как можно бережнее убираю их.
Видимо, я всё же был недостаточно осторожен, ведь его веки вздрагивают и приоткрываются, сонно моргая — и зелёный взгляд обращается на меня.
— Меня вызывали? — медленно спрашивает он измождённым голосом.
— Похоже, битва закончилась — или почти. — Я указываю подбородком на выход и украдкой убираю руку, надеясь, что он не заметил моего жеста — Кроме того, мне казалось, что векторам не положено драться?
— Пришлось, — хрипит он и зевает, прикрывая рот ладонью. — Фрериз вывела из строя слишком многих. Наши успехи оставляют желать лучшего, но, надеюсь, моё вмешательство подправило ситуацию. Теперь вопрос в том, кто у них в резерве.
— Аджакс? — спрашиваю я.
— Нет — и на том спасибо. Джезимен уже удалось его побить, хотя он её тоже зацепил.
Проклятье! А я ведь так хотел это увидеть. Вот уж воистину увлекательное сражение меня ждёт — при том, что я прикован к койке, не в силах даже выбраться из палатки. Ненавижу упиваться жалостью к самому себе, но поневоле сокрушаюсь о том, что те уроды не повстречали меня после битвы. И что вообще повстречали, если уж речь зашла об этом.
— Чем она его вырубила?
— Всем подряд. Это её талант — призывать любое оружие — вернее, всё, что может быть использовано в этом качестве — чтобы тут же пустить в дело. Рзалез совершил ошибку, выставив Аджакса сразу после одного из поединков Ззары — целая гора булыжников валялась по всему полю.
— Ого, — изумился я. — Не могу представить себе генерала Джезимен за столь недостойным занятием, как швыряние камней. — Азотеги устало улыбается в ответ. — А ты с ней дрался ещё раз? С Ззарой, я имею в виду.
— Нет. На сей раз это была Маджерерн. Она очень хороша.
— Она славная.
Его губы застывают — и плечи тоже.
— Значит, её общество тебе приятно? — медленно спрашивает он.
— Приятно? Ну, как сказать… — Я умолкаю, глядя на него с подозрением: — Постой, почему всякий раз, когда я говорю о даме что-то хорошее, ты решаешь, будто у меня с ней шуры-муры? Даже если я забуду о различии в нашем положении, гордые дзалинки мелко видят вонючих человеческих матросов. А я об этом и не помышляю.
Его щёки вспыхивают, словно закат за порогом палатки, и он опускает взгляд на одеяло, ухватившись за его край.
— Разумеется, я… прости меня. Просто у моих людей признание чьей-то доброты — завуалированный знак того, что ты желаешь за кем-то ухаживать, и… — Его губы кривятся в мимолётной улыбке, и он добавляет: — Я понимаю, что это глупо — ты никогда не прибегаешь к околичностям. Но я понял, что не могу не придавать этому значения, ведь, случившись однажды, это может произойти и впредь, а потому мне бы не хотелось быть пойманным врасплох, когда в твою жизнь войдёт кто-то ещё.
— Опять ты про меня с Джарой, что ли? Мне казалось, что мы с этим уже разобрались.
— Нет, это относительно того, что дворянин может предпочесть матроса… то есть, я вовсе не хочу сказать, что сам такой уж раскрасавец — мои черты нельзя назвать ни правильными, ни приятными, и я отнюдь не имею в виду, что нахожу твой запах иначе, чем приятным… — Он проводит ладонью по волосам и хмурится, понимая, что окончательно запутался. Разговор вновь даёт опасный крен к отношениям.
Я хочу усмехнуться — но вместо этого почему-то выходит вздох.
— Знаешь, с твоей стороны весьма смело утверждать, что прихоть судьбы и выверт магии выставляют меня перед тобой в столь приятном свете. Это всё равно что уверять, что я безумно люблю похлёбку [1], лишь потому что тетушка не отстанет, пока я не съем всё до капли.
Он застывает.
— Но это так. Ты очень красивый, вот что я хотел сказать.
— Чего?.. — Вот теперь я взаправду смеюсь, разрываясь между горечью и опаской, что он таки не выдержал всех этих потрясений и окончательно рехнулся. Разумеется, это кончается оглушительным кашлем. Когда он утихает, я, задыхаясь, сообщаю: — Слыхал я, что любовь ослепляет, но вот это я называю «попасться на удочку». Я? Красивый? Самая добрая девушка, которую я когда-либо встречал, не зашла дальше того, что у меня милая улыбка!
— Это все прочие слепы. — Он поднимается, звеня броней, и нервно прохаживается по палатке, то и дело поглядывая на меня, чтобы не убедиться, что я никуда не делся. — Почему же ты думаешь иначе?
Моя загорелая кожа всегда была слишком бледна на вкус рыбаков, для южан — слишком темна и слишком конопата на вкус горских торговцев. У меня золотистые волосы холмяков и чёрт знает чьи кудряшки, и потому, бросив единый взгляд на мой рост и шевелюру, большинство встречных людей решают, что я хочу ограбить их деревню. Никто меня даже симпатичным в жизни не назвал, не говоря уже о том, что красивыми следует считать только женщин — а в моём случае и слово-то такое никому на ум не придёт.
— Потому что это неправда?.. — Я приподнимаю брови, силясь уследить за перемещениями Азотеги. Таким манером я вновь смещаю что-то не то и морщусь, легонько потирая лицо. — В особенности когда я так измочален и… хотя не важно — это и в лучшие мои дни было бы ничуть не ближе к истине. Слушай, меня такие вещи вообще не волнуют, если это тебя беспокоит; я давно решил, что, раз не могу ничего поделать со своей внешностью, то лучше о ней и не думать — лишь бы выглядеть пристойно. Тебе не нужно кривить душой, чтобы сделать мне приятное, хотя я и ценю твою заботу.
— Пристойно, — отзывается Азотеги. Он останавливается, чтобы уставиться на меня своими ясными изумрудными глазами, разжимая и сжимая пальцы, словно никак не в силах решить, хочет он что-то ими сотворить или же нет. Наконец он еле слышно добавляет: — Всякий раз, как ты говоришь такие вещи, я едва удерживаюсь… — Что бы он ни хотел сказать, его слова заглушает рёв горна, столь близкий, что стенки палатки сотрясаются.
Лицо генерала вмиг становится серьёзным и отстраненным — склонив голову, он прислушивается к затихающему звуку.
— Двести пятьдесят к триста тринадцати, они впереди, — бормочет он. И правильно — битва полным ходом, так что же он тут теряет время, разоряясь насчет моей внешности? — Не так уж плохо, но нам остаётся надеяться, что твои корабли помогут выровнять счёт.
Перед лицом таких чисел я сам начинаю сомневаться, что такое возможно. Я прикован к постели, а там всего три судёнышка против огромной крепости на скале. Может, и беззащитной крепости, но всё равно эта груда камня призвана выдержать любой штурм, на месте защитники или нет.
— Угу, — угрюмо соглашаюсь я. Однако унынием делу не поможешь, потому я натягиваю улыбку: — В своём лице я не приведу тысячу кораблей, но три мне вполне по силам. Они выровняют счёт.
Азотеги кривовато улыбается, а затем вновь прислушивается к звуку горна — при каждом из них на его лице появляется сосредоточенное выражение.
— Ты хочешь отдохнуть, или составить тебе компанию? — спрашивает он затем.
— Знаешь, тебе вовсе не обязательно тут торчать, если ты об этом.
— Скорее, наоборот. Перед тем, как… я отвлёкся я как раз собирался сказать, что Джара скоро представит офицерам твои планы. За время моего отсутствия она просто творила чудеса: отовсюду только и слышно, как она незаменима и что за золотая у неё голова. — Его лицо светится улыбкой гордого отца, и я ловлю себя на том, что немного завидую. Даже не знаю, чему: тому, что мне тоже хотелось бы такую славную дочку — или сына, или же тому, что она заставила его собой гордиться, а меня попросту отколошматили. — Потому я предпочёл бы не вмешиваться, — продолжает Азотеги, — чтобы показать, что я ей доверяю. И всё же… если ты устал, то я вполне могу пойти поучаствовать в обсуждении.
Мой желудок принимается выписывать кренделя, когда я понимаю, что за ответственность он на меня взваливает с выражением вежливого интереса на лице. Если он уйдёт, хоть и не по своей воле, то тем самым покажет, что недостаточно доверяет Джаре. Если же останется, то мои планы, возможно, полетят к чертям, а на новые времени нет. Что же выбрать: друга или флот?
Но он мог бы просто остаться, и не заговаривая об этом, — осознаю я. Такой выбор должен быть мне по силам.
— Ох, чёрт, — вздыхаю я. — Кто-нибудь догадался прихватить набор «Волков и овец»? Я мог бы поучить тебя играть, раз у нас есть время.
От его улыбки и камень бы зарделся.
— Пойду спрошу, — обещает он. — И, гм… переоденусь.
***
Несколько часов спустя Азотеги в потёмках возвращается с мешочком в руке: как выяснилось, солдат Дерек прихватил с собой походный набор и был счастлив одолжить его генералу.
— Никогда не видывал, чтобы кто-то с такой радостью расставался со своим имуществом, — дивится он, пока я устанавливаю доску на одном из ящиков. Это не так-то просто сделать одной рукой, лёжа на боку, но я рад, что мои рёбра позволяют мне хотя бы это. Азотеги пододвигает другой ящик, примостившись на краешке, и наблюдает за мной.
— Лишь потому, что ты у него просишь. — Я щурюсь на крошечные фигурки в свете лампы. — Ведь он — твой самый пылкий обожатель.
— Ах, так это тот самый Дерек со свечами и изображениями?
— Он самый. — Кто бы ни вырезал эти фигурки, он явно не слишком старался, так что мне непросто различить, где кто, и я решаю, что белые, наверно, овцы. Поместив их на клетчатые поля, я выстраиваю волков в полосатом лесу. — И всё-таки я не понимаю, почему тебе не по душе, что за тобой увиваются симпатичные парни — раз тебе нравятся такие вещи. Погоди — а он правда симпатичный? Я-то в этом не разбираюсь.
Азотеги издает изумлённый смешок.
— Думаешь, я разбираюсь?
— Неплохо подмечено, особенно после уверений, что я красивый. — Он собирается возразить, но я поднимаю палец: — Шутка. Возможно. Да что с тобой такое? — Последнее я обращаю к фигурке волка, которая никак не хочет стоять ровно, так что я просто кладу её набок. — Овцы ходят первыми, — начинаю я, чтобы сменить тему, разворачивая доску овцами к нему. — Ты должен провести их в ущелье на моей стороне. Каждая овца, которая доберётся сюда, оказывается в безопасности и выходит из игры. Главным образом, надо держать их подальше от волков, хотя ты можешь убить отбившегося волка, поместив трёх овец на соседние клетки.
— То, что я допускаю отношения с мужчинами, не значит, что я непременно оцениваю внешность своих подчинённых. — Взяв фигурку овцы, он хмурится на доску. — Они ходят как-то по-особому?
— А, прости — на клетку вперёд или на две по диагонали. Овцы могут перепрыгивать через других овец или волков; волки не могут. Волки ходят вперёд или назад, овцу убивают двое волков на соседних полях. А вот эти пустые клетки — топи: овца застревает здесь на ход. — Кивнув, он передвигает овцу на клетку. — Но мою-то ты оцениваешь? — спрашиваю я с нервной улыбкой, потому что внутренний голос сурово интересуется, зачем я затеваю разговор, попахивающий заигрыванием с генералом, в то время как другой подначивает: «И как ты думаешь, что на это можно ответить — неужто «нет»? Если уж флиртуешь — так хоть делай это как следует». Я с достоинством сообщаю обоим, что вовсе не заигрываю, просто хочу побольше разузнать о вещах, в которых не разбираюсь — а затем вдруг осознаю, что веду увлечённую беседу с самим собой. Видимо, те солдаты порядком удружили мне, долбанув по голове.
— Прошу прощения? А. Но ведь ты — мой спутник, а не подчинённый. Подобное восхищение между равными в армии не порицается, в отличие от связи между низшими и высшими по званию, которые являются более частым источником порчи нравов. К тому же, позволь заметить, ты — совершенно особый случай. Что-то не так? — добавляет он, когда я принимаюсь глазеть на него с застывшей в пальцах фигуркой волка.
— Гм… нет. — Он правда считает меня равным? Это — самая безумная мысль, которую мне от него доводилось слышать, и уж явно не такая, из-за которой подобает расплываться в столь беззастенчивой довольной улыбке, словно щуке в ведре с угрями. Одно слово — и я уже верю, что три корабля способны взять весь этот чёртов город, не говоря о крепости. Осознав, что я просто сижу как идиот с фигуркой в руках, я ставлю её, поясняя: — Это я отрабатываю волчий оскал. Р-р-р.
Уголки рта Азотеги подёргиваются, и он ходит другой овцой.
— Мои овцы дрожат всей своей… шерстью, полагаю. Тут требуется какая-то стратегия, или нужно просто передвигать овец в случайном порядке?
— Есть, но мне никогда не давались подобные объяснения. На поверку лучше сразу окунуться в игру — а там всё само прояснится. — Он кивает, ходя ещё одной овцой, и я выдвигаю волка сбоку. — Знаешь… — бормочу я, уставясь на доску, словно не в силах от неё оторваться. «Он назвал тебя равным, — не унимается голос, подозрительно похожий на тётин, — так что будь добр, скажи хоть что-нибудь в ответ». — Ты тоже неплох.
— Это не более чем удача, потому что пока я не имею ни малейшего понятия, что делаю. А на волка овца может запрыгнуть?
— Нет, только перепрыгнуть. А вот волк может прыгнуть на овцу, чтобы зарезать её, но только если рядом есть другой волк. Но я имел в виду… как ты выглядишь. Неплохо выглядишь.
Овца падает, отскочив от края ящика, и катится по ковру. Наверно, человек, в которого ударила молния, не выглядит столь поражённым.
— Тебе придется самому её поднять, — замечаю я, когда молчание слишком затягивается. — Я-то не могу слезть с кровати.
— А… да, — слабым голосом отзывается Азотеги, затем встаёт и пересекает палатку, ступая нетвёрдо, словно человек, сошедший на сушу после месячного плавания. — Прости, но мне казалось, что мужчины тебя не привлекают? — приглушённо спрашивает он, нагибаясь, чтобы подобрать овцу.
Святые сердца и печёнки, ну зачем я вообще начал этот разговор? Лучше бы сказал, что мне нравится его чёртова лошадь. А ещё лучше сразился бы с сотней солдат Рзалеза, чем обсуждать чувства, которых сам не понимаю, в беседе, способной завести нас туда, куда мужчинам вместе ходить не следует…
Но всё же я начинаю думать, что с ним готов пойти куда угодно. И по хрупкой линии широких плеч, по тому, как он молчит, похоже, вовсе затаив дыхание, я понимаю, что одно неверное слово его убьёт. Сглотнув целый океан смущения, я отвечаю:
— Ну, не то чтоб все мужчины.
Наверно, этим я его как раз-таки добил. Судорожно втянув воздух, Азотеги вновь роняет овцу, его спина напряжённо выпрямлена, словно фок-мачта. Тишина всё длится.
Если бы он только обернулся, чтобы я хотя бы мог увидеть, что натворил…
— Гм, — бормочу я, недоумевая, что же ляпнул не так, — прости. Я сильно тебя смутил? Разумеется, я имел в виду… слушай, просто забудь. Просто я, ну, в смысле, не то чтобы пошутил, но порой я порю такую чушь, наверно, это и есть моя самая дурная привычка, хех, и… Фараз, ты в порядке?
— Я… хочу пить, — произносит он ну очень странным голосом. — Пойду принесу воды. Будешь что-нибудь?
— Пить. — Порой я вообще его не понимаю. — Точно? — Дёрнув головой, он выходит, и мне остаётся лишь беспомощно проводить его взглядом. — Наверно, я просто… полежу здесь? Ну да, — говорю я сам с собой. — Видимо, та овца как-нибудь сама заберётся обратно… Так и есть.
***
Вопрос с водой явно стоит очень остро, хотя даже я в курсе, что тут поблизости есть и река, и ров, и море, и это при том, что по пути я валялся в повозке без сознания. За часы, что прошли после ухода генерала, я успеваю снова выстроить фигурки, пытаюсь подгрести упавшую овцу одеялом к кровати — идея оказалась так себе, хорошо ещё, потом мне удаётся вернуть одеяло на место — и наконец задрёмываю. В иных обстоятельствах я бы всё это время раздумывал, что именно сказал не так, в слабой надежде, что это спасёт меня от подобных промахов в дальнейшем, но на сей раз я даже не знаю, с какого конца за это взяться. Разве люди, называя кого-то красивым, не желают услышать того же в ответ? Постойте: этого-то я ему не говорил — может, я не так выразился? Возможно, сказать дзалину, что он «неплохо выглядит» — самое что ни на есть прямое оскорбление… Мне ни в жизни в этом не разобраться.
Я просыпаюсь, когда небеса обрушиваются наземь.
Мне ещё не доводилось слышать грохота такой силы: чёртовы горны не идут ни в какое сравнение, не говоря уже о том, что можно услышать на корабле. Три судорожных удара сердца спустя по земле проходит дрожь, отчего фигурки так и разлетаются в разные стороны — овцы сыплются на волков, которые попадали первыми. За волной следуют вопли, изумлённые вскрики и что-то вроде далёкого боя колокола. С колотящимся сердцем я приподнимаюсь, игнорируя плечо, настойчиво дающее понять, что идея не из лучших, но, уходя, Азотеги опустил полог, так что ничегошеньки не видать.
Однако мгновение спустя полог откидывается и в палатку вваливается Джара, огромные глаза которой так и сверкают.
— Ты должен это видеть! — задыхается она от восторга, с маниакальной улыбкой указывая куда-то вдаль. — Кэйл, гляди!
За полем битвы над городской стеной столбом поднимается дым с той стороны крепости, что обращена к морю: его густые клубы уже затмили все ночные светила. На наших глазах над скалой возносится огненный шар, на краткое мгновение обрисовав красным контуром опалённые стены и бегущих солдат. Корабли неразличимы в темноте, но по отдалённому гулу камней, крушащихся о стену, я знаю, что они там.
— Полагаю, твой план сработал, — наконец удаётся вымолвить мне.
— А как же! Не бойся за корабли, — добавляет она, будто я в силах удержаться от этого. — Мы защитили их, как только возможно. Взгляни на восток… — Ещё один пылающий шар взвивается в воздух. — Смотри, часть стены, примыкающая к скале, уже обрушилась. Как они это делают?
Я сам не в состоянии это понять, глазея на тонущую в клубах дыма крепость. На кораблях нет оружия, способного на такую чертовщину; да я вообще не знаю, что на это способно. Даже неразбавленный прах святых не воспламеняет камень. Разве что на стенах хранилось что-то горючее, и перекинулся огонь на него…
Помнится, в Тальеге под настилами тоже были сложены какие-то ящики.
— Джара, а ты в курсе, что хранится под настилами на стенах?
Она присвистывает, глядя на то, как башню охватывает пламя, порождая новый вплеск изумлённых криков. Хлынувший было ливень тут же прекращается.
— Что? А. Давненько я не занималась инвентаризацией, дай-ка подумать… Фураж для лошадей, зерно на помол, запасная одежда, продукты, которые не требуют хранения на холоде… и которые следует уберечь от крыс, кишащих в подвалах. Ну и порой лошадиный навоз — его сушат, чтобы потом пустить на удобрение.
Глядя на то, как ещё один камень отваливается от стены и обрушивается в море, я постепенно расплываюсь в улыбке.
— Всё это?
— Ну да. — Она оборачивается, и свет луны отражается в её полных любопытства глазах. — А какое отношение это имеет к огню?
Ох уж эти дзали, которые способны извлекать огонь из воздуха и гасить его дождем, когда он вырывается из-под контроля…
— Скажем так: обитателей замка ожидает весёлая ночка.
Поблизости раздаётся паническое ржание, и Джара вздрагивает.
— Похоже, и нас тоже, — парирует она с нервным смешком. — Пойду попробую успокоить лошадей; хотя, чтобы добиться этого, нам явно понадобится талант моего отца… кстати, ты его не видал?
— Ушёл за водой несколько часов назад, — сообщаю я, и меня впервые посещает мысль, что, быть может, дело обстоит серьёзнее, чем просто задетая гордость. Обычно он тотчас прибегает, когда мне грозит хотя бы воображаемая опасность, и мне весьма неловко признать, что я в глубине души ожидаю, что он вот-вот примчится. Однако что ж, он в состоянии о себе позаботиться, и сам я тоже. — Если увижу — отправлю к лошадям.
— Спасибо, — отзывается она. — Матрос. — Тепло улыбаясь мне на фоне дымной завесы, пронзаемой огненными вспышками, Джара, отсалютовав мне, удаляется.
«Эмилия, — думаю я, оставшись один, — сбереги эти корабли». — На замковые стены вновь обрушивается ливень.
***
Следующим посетителем оказывается Алим — он шатается, будто пьяный мул, и просто вне себя от бешенства.
— Вот уж спасибо твоим дружкам за столь занимательную ночь, — рычит он, оседая на ящик подле моей кровати. — Ты не мог бы приказать им атаковать потише?
— Попробую до них докричаться. А ты не видел генерала? — Алим усмехается, но качает головой. Проклятье. Уж лучше услышать, что они весь вечер кувыркались, словно обезьяны. Куда же он подевался?
— А я-то думал, ты первым делом спросишь о своих дорогих кузенах — или тебе они уже не столь дороги? Наверно, теперь тебе и дела нет до того, что они благополучно возвратились, при этом учинив такой дебош, что перебудили и тех, кто умудрился проспать изначальный тарарам.
— …Спасибо, — потрясённо отзываюсь я. Вот уж не подумал бы, что он удосужится поинтересоваться их судьбой. — Сразу почувствовал себя лучше.
— Выходит, моя жизненная цель достигнута. Должно быть, ты вне себя от радости, что твои кузены сполна отомстили за это. — Алим жестом обводит моё тело от затылка до пальцев ног.
— Только если их мертвецов не меньше наших. — Мне не нравится этот его тон.
— О, само собой, Рзалез будет отрицать любые потери, дабы избежать клейма поражения от жалких людишек, но сложно представить, чтобы подобное светопреставление обошлось без жертв. Пролилась благородная кровь, доказав, чего стоят твои моряки.
Но я не стану заглатывать эту приманку.
— Война не обходится без жертв, — твёрдо отвечаю я. — Я думал, что даже дзали должны это понимать после войн с холмяками.
— Это ваши люди придумали закон, согласно которому смерть дворянина от руки простолюдина карается кровью его семьи. Мы его лишь позаимствовали. — От его ладони исходит сияние такой силы, что аж глаза слезятся. Когда Алим простирает руку над моим плечом, оно немедленно принимается пульсировать болью, словно гнилой зуб при соприкосновении со льдом. — Однако тебе нечего опасаться: как я и говорил, Рзалез не признает эти смерти — разве что ты сам об этом раструбишь, дело твоё.
Боль нарастает, так что у меня вырывается стон.
— Королева должна знать, кого благодарить за это!
— О, ты успел столь хорошо её узнать? Потрясающе. — Алим с ленивой улыбкой водит рукой над моей грудью. — Что до твоего первого вопроса, то, без сомнения, Наше Сиятельство бьётся в тщетных попытках убедить подчинённых, что те дурные предзнаменования обрушиваются не на наши головы, — протягивает он. — Ты же понимаешь, что у него есть другие дела, помимо развлечения нам обоим известного матроса?
Я ожидал подобных уколов, и всё же вспыхиваю, отводя взгляд к потолку.
— Ну да.
— Ты и правда не догадывался? Потрясающе. Странно, что он тебя ещё терпит. Эй — хватит дёргаться! Сколь наивно с моей стороны было полагать, что ты способен хотя бы полежать спокойно ради собственного блага. Можно подумать, эта рука тебе без надобности.
— Гм… А я могу её лишиться? — встревоженно переспрашиваю я. Доселе я старался не задумываться о собственных увечьях: подобные размышления едва ли способствуют исцелению.
— На твоём месте я бы не стал строить предположения относительно собственного состояния — разве что вдобавок к своему навыку затычки во всех бочках ты магическим путём обзаведёшься способностями к врачеванию.
— Ну так потому-то я и спрашиваю…
В этот момент хлопает полог палатки, и у меня аж голова идёт кругом от облегчения при виде Азотеги, который бодро заходит внутрь. Он при полном параде, держится с образцовой военной выправкой, на лице застыло бесстрастное и отстранённое выражение. Выходит, Алим сказал правду. Заползти в какую-нибудь щель и никогда из неё не показываться внезапно кажется мне невероятно удачной идеей. Как же это глупо: вместо того, чтобы раз и навсегда уяснить, что у каждого из нас есть свои обязанности, проводить весь вечер за игрой, которая явно не входит в их число.
— Ферракс, — кивает он. — Кэлентин. В скором времени спокойствие в лагере будет восстановлено.
— Жертвы есть? — с неожиданной серьезностью вопрошает доктор.
— Одна сломанная нога в результате падения с перепуганной лошади, одна из солдат порезалась, затачивая меч, но обоим уже оказали помощь. Нам сопутствовала удача. — Вот уж не думал, что какой-то шум может наделать столько бед: если бы матросы подскакивали от любого стука, то во время шторма никто не смог бы глаз сомкнуть. Подойдя, Азотеги опускает ладонь мне на лоб, и его взгляд смягчается. — Как ты? — Его пальцы тёплые. Похоже, он уже простил мне все обиды, в чём бы они ни заключались.
— Был бы лучше, если бы не занимался боги знают чем вместо того, чтобы отдыхать, — ядовито отзывается Алим, затем отворачивается, поджав губы.
— Ты справишься, — ласково говорит генерал, и я не сразу понимаю, что он обращается к Алиму. Когда он убирает локон с плеча доктора, мне хочется — предостеречь его, или оттолкнуть его руку, или сделать хоть что-нибудь. Конечно, Азотеги может воротить, что его душе угодно, но… он не должен лишь потому, что кто-то убивает всё своё время на моё исцеление…
Ладонь Алима скользит вверх, обхватывая его запястье, а глаза прищуриваются в мрачноватой ухмылке, когда он замечает, что я смотрю.
— Я устал, — тихо отзывается он. — Проводишь меня до палатки?
— Конечно. Кэлентин, прости, что не принёс воды — я кого-нибудь пришлю. Тебе ещё что-нибудь нужно? — Но его глаза уже прикованы к Алиму, который опирается на его руку, чтобы подняться.
— Я… в порядке, — вымучиваю я.
И лишь когда они выходят, я наконец добавляю:
— Вообще-то, тогда я хотел сказать, что ты красивый, и я правда, честно, хочу сделать тебя счастливым и совершать то, что позволит тебе мною гордиться, даже если я не всегда говорю впопад, но… я буду стараться. — Подхватив фигурку волка с ящика, я гляжу в тёмные точечки его глаз, и он вновь выскальзывает из моих пальцев, когда рука падает.
Уж лучше бы атака кораблей прошла успешно, ведь иначе даже не знаю, как вынесу пробуждение поутру.
Примечание переводчиков:
[1] Похлёбка — в оригинале chutney — чатни — индийская кисло-сладкая фруктово-овощная приправа к мясу.
Следующая глава
Комментарии