я хотела бы знать6 читателей тэги

Автор: Catherine Montgomery

Эхо 8 Марта.

Устами младенца...

 

 

(картинка с просторов сети)

Одинокая всадница. В соавторстве

Публикация из блога «Take it easy. God's in control» (автор: John Montgomery):

Одинокая всадница. Англия, Истингтон, август 1865 года*
(Отыгрыш с Catherine Montgomery)

* Старая форумная версия. Следовало бы, конечно, прежде чем выкладывать этот текст, привести его в соответствие с версией новой, однако переписывать его в настоящий момент мне, увы, ни сил, ни «ума не хватает», а быть опубликованным он просится уже сейчас (в связи с прошедшим женским днем, очевидно). И поскольку сам по себе текст неплохой, я решил, что это правомерно.


Ему стало ясно, что что-то случилось, едва лишь он завидел у крыльца коляску приходского священника, такую же старую и разбитую, как и ее владелец, и относительно новую — благодаря бесконечным вялотекущим болезням леди Монтгомери — двуколку доктора. Наверняка матушку снова хватил удар оттого, что она слишком долго стояла на солнце, ожидая его возвращения с таким беспокойством, будто Джон, ее ненаглядный мальчик, в сотый раз отправился на войну в далекие чужеземные страны, а не на встречу с адвокатом в Лондоне. Будь ее воля, она бы навечно привязала его к своей юбке, и он не мог не признать, что для женщины, потерявшей мужа и младшего сына, пережившей смерть и воскрешение своего первенца, подобное поведение было оправданно, но видит Бог, он неоднократно предупреждал ее, что добром это не кончится. О том, что несчастье могло приключиться не с пожилой, а с его юной родственницей, Монтгомери заподозрил лишь тогда, когда вошел в дом и столкнулся на лестнице с горничной мисс Кэтрин: лицо девушки покраснело от слез, а простыня, которую та несла на вытянутых руках, — от крови. Вторая горничная выносила таз с водой из ее спальни.
Бросив шляпу в ближайшее кресло, расстегивая на ходу фрак, но не расставаясь при этом с коротким хлыстом с резной рукоятью, который много лет служил ему талисманом и без которого он не садился на лошадь, Джон приблизился к приоткрытой двери, на секунду задержался, прислушиваясь к голосам, после чего толкнул дверь рукоятью и вошел в комнату племянницы...

читать дальше— ...Преподобный Фландерс, я рада вас видеть, но я еще не умираю.
Кэтрин, бледная, как полотно сорочки, в которую ее облачили, оправилась достаточно, чтобы позволить себе дерзить. За этой дерзостью прятались еще недопережитое потрясение, боль, и стыд — но не за то, что довелось увидеть доктору Эштону, оказывая ей помощь, а за то, как глупо всё получилось.
Она любила ездить верхом на закате, вскачь по лугу, пытаясь добраться до золотого горизонта, бесстрашно удаляясь от дома на несколько миль, объезжая рощу, в которой постепенно затихал птичий гомон, упиваясь коротким ощущением скорости и полной свободы.
Там, в роще, они и появились, вынырнули из густой тени почти бесшумно, подобно диким зверям. Две коренастые фигуры перегородили узкую просеку, и Кэт сперва попридержала лошадь, но тотчас же хриплое «да-а-амочка!» пробрало ее холодком.
Тот, что был повыше, поманил ее одной рукой, в другой покачивалась дубинка. Кэт невольно представила, как эта дубинка опустится на голову, когда ее стащат с лошади, а потом... Предательская слабость в руках и коленях заставила ее ослабить поводья, и Золушка попятилась, вызвав у двоих громил довольный смешок. Шаг навстречу — шаг назад. В кустах треснула ветка, и Кэтрин подумала: там третий. Не уйти. Не договориться. Ничего больше не будет, только боль, унижение, бесчестье — и глупая смерть где-нибудь в реке.
— Сюда, сюда давай, дамочка... Давай!
Кэтрин сжала поводья в кулаке. Уже всё равно. Но вам, скоты, я просто так не дамся.
— Щас! — бросила она, нарочито копируя выговор местных конюхов. А потом, как учили, прижала обе ноги к луке седла, усмиряя Золушку, натянула поводья — и изо всех сил хлестнула лошадь стеком, который держала в правой руке.
Серая кобылка никогда не знала ударов, нанесенных рукой хозяйки. Прежде та направляла ее, как никто другой, мягко, гладила и ласково трепала, угощала яблоками. От обиды Золушка громко заржала и взвилась на дыбы, прянув с места в галоп, прямо на тех двоих, что перекрывали ей путь.
Кэт опомнилась только через несколько минут. Неистовый прыжок, вдох, обжигающий, словно кипяток, выдох на вскрике, вторящие ей вопли громил вперемешку с грязными ругательствами, перекошенное лицо рядом с седлом, неожиданный тупой удар и безудержная скачка — прочь отсюда, домой!
Боль не утихала, превратившись из тупой в жгучую, и когда Кэтрин стала растирать бедро в надежде справиться с ушибом, то вдруг поняла, что юбка амазонки насквозь пропиталась кровью.
Совсем рядом с Истингтоном ее подобрал встревоженный егерь, который уже разыскивал по округе пропавшую мисс Монтгомери. Как раз вовремя, поскольку рана и шок довели девушку до грани обморока, она едва держалась в седле.
Доктору Эштону пришлось наложить швы — теперь нога Кэтрин будет навсегда обезображена шрамом. Теперь, как сказала леди Сара, дрожащей рукой поднося к губам стаканчик с каплями, она больше никогда не покинет дом одна, тем более верхом. Но более всего Кэтрин опасалась, как воспримет произошедшее сэр Джон.

Стоило ему переступить порог, как голоса смолкли и на него воззрились четыре пары глаз: матушка — с мольбой, доктор — со смущением, викарий — с укоризной, племянница — с опаской.
— Джон! — Леди Монтгомери ринулась к нему, ища в объятьях сына защиты и утешения, и, казалось, сама не знала, чего ей сейчас хочется больше: рыдать или возмущаться. — Ты только подумай! Подумай только, Бог ты мой!..
Преподобный старик Фландерс покачал головой, обходя кровать; доктор Эштон неуверенно хмыкнул. Джон мягко отнял у матери пустой стаканчик из-под капель и, передавая его доктору, охотно пообещал подумать, как только его посветят в суть происшествия.
— Мисс Кэтрин уверила нас, что, катаясь на лошади в роще, пропорола себе бедро острой веткой. — Доктор беспомощно развел руками, давая знать, что со слов пострадавшей никакими иными сведениями не располагает и вынужден против воли доверять ей, а не собственному зрению и опыту.
— Господь шельму метит, — буркнул священник.
— Дрянная девчонка, — добавила леди Монтгомери.
Джон понимающе кивнул. Попросив всех троих удалиться, выдвинул кресло на середину комнаты, уселся спиной к распахнутой настежь двери, закинул ногу на ногу и, легко постукивая хлыстом по сапогу, обратился к племяннице:
— Ну, докладывай, боец лихой. Что с тобой приключилось?

Кэтрин попыталась сесть ровней, но мягкие подушечки были так хитро уложены, чтобы держать девушку в полулежачем положении, отчего она выглядела совершенно беспомощной. Ей не хотелось рассказывать, не хотелось оправдываться и уж тем более снова, рассказывая, переживать произошедшее. Было очень зябко и жалко себя. Будь ее воля, Кэтрин сейчас свернулась бы в комочек, закрывшись с головой, лишь бы скорее пробудиться от дурного сна...
Но за девять лет, что она провела под опекой бабушки, Кэтрин четко уяснила: все неприятности и болезни — это исключительно ее вина. Простыла — от безалаберности, порезалась или укололась — раззява, а напоролась на нож бандита... ох, сколько тут можно порассказать о ее глупости! И главное — какое беспокойство и огорчение она доставляет родным, которые столько для нее сделали...
Но если в слова леди Сары она уже приучила себя не вслушиваться, зная все упреки наизусть, то полковник говорит так же метко, как и стреляет. Что ж, придется вынести и это.
— Идея прогуляться сегодня в роще была крайне неудачной. Мне следовало быть осмотрительной, сэр, но, увы, я такой не была. — Это было сказано совершенно искренне и к тому же не пришлось углубляться в подробности. — Полагаю, доктор Эштон успел сообщить вам, что травма не серьезна.
Кэтрин улыбнулась дяде.

Тот досадливо поморщился, как если бы услышал нечто, адресованное совсем не ему.
— Я не прошу тебя трактовать мнение доктора. Я не спрашиваю тебя о причинах того, что с тобой случилось. Я лишь хочу знать, что это было за дерево, в какой части рощи стояло, особняком или в группе, чтобы завтра же срубить его под корень.

Намек был чрезвычайно прозрачен. Даже если Джон Монтгомери, выпроваживая из комнаты доктора, и не услышал от него, насколько ее рана была не похожа на «распоротую веткой», то, зная ее умение ездить верхом, предположить такую ошибку трудно. А он знал. Как знал и то, что веткой Кэтрин не напугать.
— Вы правы, кто-то еще может пострадать... Нужно сделать так, чтобы ходить в рощу было безопасно.
Мстительное чувство было следующим из тех, что овладели Кэтрин в ответ на намерение полковника «срубить дерево под корень», затем воспоследовал зов здравого смысла, и только потом, ковыляя, подошло человеколюбие.
— Но, может, лучше просто их огородить? Эти два дерева в северной части рощи, одно повыше, другое пониже... У одного ветки очень уж острые, а у второго — слишком тяжелые. И, кажется, они напоены отнюдь не дождевой водой.

Джон с притворным сожалением покачал головой.
— Я знаю, ты любишь природу, Кэтрин, и оттого забываешь, что ограды не мешают растениям продлевать под землей свои корни и рассеивать по воздуху семена, а я не собираюсь потворствовать дальнейшему распространению подобных вредоносных видов.
Выпрямившись в кресле, он слегка наклонился вперед.
— Я не хочу, чтобы в этой роще пострадал кто-то еще, это верно. Но для того чтобы вырубить целую рощу, мне достаточно того факта, что пострадала ты.
Он встал, одной рукой поднял кресло за спинку, вернул его на прежнее место у стены и, ткнув рукоятью хлыста в сторону девушки, добавил:
— Ты, дорогая моя, выбралась живой из ядовитых зарослей. Это дает мне повод тобой гордиться.

Бледные щеки Кэтрин чуть порозовели: дядя был скуп на одобрения, но если уж и давал, то они стоили очень дорого. И это определенно было одним из лучших.
— Спасибо, сэр... дядя Джон, — сказала она. — Но, боюсь, вырубку этих деревьев запрещает закон, даже на своей земле.

— Да, но закон не запрещает дуть ветру, и если завтра над рощей пронесется ураган и повалит парочку не самых крепких деревьев, никто не осудит землевладельца, не так ли?.. Всё в руках Господа нашего.
С этими словами Монтгомери покинул спальню племянницы, бесшумно закрыв за собой дверь.

Кэтрин откинулась на подушки. Усталость неожиданно покинула ее, уступая место удивлению. С того дня она понемногу стала осознавать, что теперь, покинув пансион, она будет практически всё время проводить в обществе дяди и узнавать его по-настоящему.

* * *
Шли дни. Кэтрин не заговаривала о случившемся иначе, чем в прежней своей версии, а рана, содержащаяся в чистоте, заживала довольно быстро. О вредоносных деревьях она и вовсе молчала. Свое вынужденное безделье девушка заполняла чтением книг и вышиванием, печалясь лишь о том, что совершенно лишена возможности видеть Эмброза и ее день рождения теперь отнюдь не будет праздником.
А когда она понемногу стала спускаться вниз, в гостиную, у нее появился новый компаньон — дядюшкин ирландский волкодав. Когда-то беспомощный кутенок, Вольфганг вымахал в громадного зверя, признававшего власть исключительно и только за полковником, а тот позволял ему беспрепятственно путешествовать по всему этажу. Сейчас пес был уже немолод, и уважение ему, как почтенному пожилому господину, полагалось надлежащее. И вот в один прекрасный день девушка и пес встретились у камина и сдружились посредством молока и белого хлеба. Во всяком случае, после угощения Вольфганг позволил себя погладить и улегся у ее ног.

Джон приблизился сзади и, держа одну руку за спиной, другую положил на спинку кресла, в котором угнездилась племянница.
— Ты позволила этому старому лодырю лишить тебя ужина?
Тот сонно повел ушами, но головы не поднял.

— Я отблагодарила Вольфганга за то, что он составил мне компанию. — Кэтрин пошевелилась, пытаясь заглянуть себе за спину. — Разве доброе дело не стоит хотя бы небольшой награды? Да и в силу возраста господин пес, мне кажется, заслужил некоторую поблажку.

— Надеюсь, он не наболтал тебе лишнего? Например о том, что находится здесь.
Монтгомери сделал шаг вперед и поставил небольшую деревянную коробку с темной крышкой, инкрустированной серебром, на столик, слегка потеснив пустую чашку из-под молока и блюдце с хлебными крошками.

Кэтрин потянулась к коробке, положила ее себе на колени, несколько раз нерешительно погладила узоры на крышке, прежде чем открыть. Строгая шкатулка, в такой не бывает безделушек...
Когда крышка была поднята, у девушки вырвалось восхищенное «ах!». В обитых черным бархатом недрах лежал новенький ремингтон и коробочка с патронами.
— Это мне?!

— Как видишь, — Джон облокотился о каминную полку. — Когда окончательно поднимешься на ноги, я покажу тебе, как с ним обращаться. А до тех пор не трогай. Убери и постарайся сделать так, чтобы леди Монтгомери не узнала об этом подарке — ради ее же спокойствия.

Кэт закрыла коробку, положила на нее обе ладони.
— Спасибо, дядя Джон. — Она улыбнулась с искренней благодарностью, но следующая фраза уже прозвучала ощутимо жестче: — Теперь ни одно дерево не посмеет зацепиться за мое стремя.

Тот кивнул, подтверждая, что не видит никакой иной причины иметь при себе оружие, кроме как на случай выезда на природу.
Между тем Вольфганг встал, встряхнулся, потянулся, принял самый суровый вид, на какой только был способен, и, слизнув с блюдца крошки, сунулся мордой в чашку в надежде найти еще молока хотя бы на самом донышке, а когда надежда не оправдалась, крайне расстроенный, ткнулся носом в руку юной мисс.

Кэтрин нагнулась, лаская собаку, но какая-то непрошенная мысль заставила ее замереть на мгновение.
— Молочница принесла в дом сплетню о том, что снова объявилась гончая дьявола, преследующая путников. А некоторые считают, что этот пес никогда не трогает невинных. Только тех, на ком есть тяжкое преступление, вроде двоих бродяг, при которых нашли пять пар золотых серег... — Глаза у мисс Монтгомери сделались не теплее, чем у ее дядюшки в дурном расположении духа. — Как по-вашему, стоит ли доверять этим суевериям?

— Не стоит, — отозвался Джон, проводя пальцами по краю полки, словно единственное, что его сейчас интересовало, это то, насколько добросовестно вытерта в доме пыль. — Куда правдоподобнее звучит версия кухарки, которая то и дело наведывается на рынок, а потому с уверенностью может утверждать, что вот уже с неделю городские власти разыскивают по всей округе банду из дюжины беглых преступников. Впрочем, численность банды явно преувеличена, учитывая, что двое из них уже имели несчастье повстречаться в лесу с волками. Но поскольку егерь Робертсон знает наверняка, что волки в наших краях не водятся, остается предполагать, что это были, — он посмотрел на пса, — всего лишь гончие дьявола... Или незадачливого охотника, который не сумел удержать свою свору от нападения на чужаков, случайно оказавшихся у него на пути. — Перевел взгляд на племянницу. — Что же касается пяти пар золотых серег, то это чистая правда.

Кэтрин вздохнула.
— Можно было бы предположить, что достойного джентльмена теперь одолевает чувство вины... Но не печалится лесоруб, убравший с просеки сухое дерево, в котором не было ничего, кроме опасности для путников. — Она выпрямилась в кресле, расправляя плечи. — Я встану на ноги совсем скоро, дядя Джон. Помните о своем обещании.

— Достойный джентльмен свое слово сдержит, — заверил тот и кивнул на коробку в ее руках. — А ты сдержи свое: спрячь это, пока местные сплетники не донесли до ушей леди Монтгомери, что я вооружил тебя артиллерийской пушкой, дабы отныне ты самостоятельно прокладывала себе дорогу сквозь чащу, не потеряв при этом ни одной золотой серьги...


© Источник: https://blog-house.pro/montgomery/post-43132/

музыка, звучащая во мне

 

 

прелесть какая...

..хоть и анахронизм.

 

припасла для Джона Монтгомери ;)

Хочу рассказать про мужика-медоеда. Этот отморозок вызывает во мне искреннее восхищение.



Жил-был Адриан Картон ди Виарт. Родился он в 1880 году в Бельгии, в аристократической семье. Чуть ли не с самого рождения он ...дальше на солдатском, NC-18, а посему - под катпроявил хуевый характер: был вспыльчивым до бешенства, несдержанным, и все споры предпочитал разрешать, уебав противника без предупреждения.

Когда Адриану исполнилось 17 лет, аристократический папа спихнул его в Оксфорд, и вздохнул с облегчением. Но в университете блистательный отпрыск не успевал по всем предметам. Кроме спорта. Там он был первым. Ну и еще бухать умел.
— Хуйня какая-то эти ваши науки, — решил Адриан. — Вам не сделать из меня офисного хомячка.

Когда ему стукнуло 19, на его радость началась англо-бурская война. Ди Виарт понятия не имел, кто с кем воюет, и ему было похуй. Он нашел ближайший рекрутерский пункт — это оказался пункт британской армии. Отправился туда, прибавил себе 6 лет, назвался другим именем, и умотал в Африку.
— Ишь ты, как заебись! — обрадовался он, оказавшись впервые в настоящем бою. — Пули свищут, народ мрет — красота ж!

Но тут Адриан был ранен в пах и живот, и его отправили на лечение в Англию. Аристократический папа, счастливый, что сынок наконец нашелся, заявил:
— Ну все, повыёбывался, и хватит. Возвращайся в Оксфорд.
— Да хуй-то там! — захохотал ди Виарт. — Я ж только начал развлекаться!

Папа убедить его не смог, и похлопотал, чтобы отморозка взяли хотя бы в офицерский корпус. Чтоб фамилию не позорил. Адриан в составе корпуса отправился в Индию, где радостно охотился на кабанов. А в 1904 году снова вернулся в Южную Африку, адъютантом командующего.
Тут уж он развернулся с неебической силой. Рвался во всякий бой, хуячил противника так, что аж свои боялись, и говорили:
— Держитесь подальше от этого распиздяя, он когда в азарте, кого угодно уебет, и не вспомнит.

Хотели ему вручить медаль, но тут выяснилось, что он 7 лет уж воюет за Англию, а сам гражданин Бельгии.
— Как же так получилось? — спросили Адриана.
— Да не похуй ли, за кого воевать? — рассудительно ответил тот.
Но все же ему дали британское подданство и звание капитана.

В 1908 году ди Виарт вдруг лихо выебнулся, женившись на аристократке, у которой родословная была круче, чем у любого породистого спаниеля. Звали ее Фредерика Мария Каролина Генриетта Роза Сабина Франциска Фуггер фон Бабенхаузен.
— Ну, теперь-то уж он остепенится, — радовался аристократический папа.
У пары родились две дочери, но Адриан заскучал, и собрался на войну.
— Куда ты, Андрюша? — плакала жена, утирая слезы родословной.

— Я старый, блядь, солдат, и не знаю слов любви, — сурово отвечал ди Виарт. — Быть женатым мне не понравилось. Все твои имена пока в койке выговоришь, хуй падает. А на самом деле ты какой-то просто Бабенхаузен. Я разочарован. Ухожу.

И отвалил на Первую Мировую. Начал он в Сомали, помощником командующего Верблюжьим Корпусом. Во время осады крепости дервишей, ему пулей выбило глаз и оторвало часть уха.
— Врете, суки, не убьете, — орал ди Виарт, и продолжал штурмовать укрепления, хуяча на верблюде. Под его командованием вражеская крепость была взята. Только тогда ди Виарт соизволил обратиться в госпиталь.

Его наградили орденом, и вернули в Британию. Подлечившись, ди Виарт попросился на западный фронт.
— Вы ж калека, у вас глаза нет, — сказали в комиссии.
— Все остальное, блядь, есть, — оскалился Адриан. — Отправляйте.
Он для красоты вставил себе стеклянный глаз. И его отправили. Сразу после комиссии ди Виарт выкинул глаз, натянул черную повязку, и сказал:
— Буду как Нельсон. Ну или как Кутузов. Похуй, пляшем.

— Ну все, пиздец, — сказали немцы, узнав об этом. — Можно сразу сдаваться.
И были правы. Ди Виарт херачил их только так. Командовал он пехотной бригадой. Когда убивали командиров других подразделений, принимал командование на себя. И никогда не отступал. Под Соммой его ранили в голову и в плечо, под Пашендалем в бедро. Подлечившись, он отправлялся снова воевать. В бою на Ипре ему размололо левую руку в мясо.

— Давай, отрезай ее к ёбаной матери, — сказал Адриан полевому хирургу. — И я пошел, там еще врагов хуева туча недобитых.
— Но я не справлюсь, — блеял хирург. — Чтобы сохранить руку, вам надо ехать в Лондон.
— Лондон-хуёндон, — разозлился ди Виарт. — Смотри, как надо!
И оторвал себе два пальца, которые висели на коже.
— Давай дальше режь, и я пошел!
Но вернуться в Англию пришлось, потому что у него началась гангрена, и руку ампутировали.

— Рука — не голова, — сказал ди Виарт, и научился завязывать шнурки зубами.
Потом явился к командованию, и потребовал отправить его на фронт.
— К сожалению, война уже закончилась, — сообщили в командовании.
Наградили кучей орденов, дали генеральский чин и отправили в Польшу, членом Британской военной миссии. Чтоб не отсвечивал в Англии, потому что всех заебал требованиями войны.

Вскоре миссию эту он возглавил. В 1919 году он летел на самолете на переговоры. Самолет наебнулся, все погибли, генерал выбрался из-под обломков, и его взяли в плен литовцы.
Но вскоре его вернули англичанам с извинениями, говоря:
— Заберите, ради бога, мы его темперамента не выдерживаем. Заебал он всех уже.
Англичане понимающе усмехнулись, и снова отправили ди Виарта в Польшу.

А в 1920 году началась Советско-польская война, и Варшавская битва. Все послы и члены миссий старались вернуться домой.
— Да щас, блядь, никуда я не поеду, — заржал ди Виарт. — Тут только веселуха начинается.
И отправился на фронт. Но на поезд напали красные.
— Это кто вообще? — уточнил генерал, который в политике не разбирался.
— Это красные, — пояснили ему.
— Красные, черные, какая хуй разница, — махнул единственной рукой ди Виарт. — Стреляйте!
Организовал оборону поезда, сам отстреливался, наебнулся из вагона, залез обратно, как ни в чем не бывало. В итоге красные отступили.

После окончания войны ди Виарт вообще стал польским национальным героем, его страшно полюбили, и подарили поместье в Западной Беларуси. Там был остров, замок, охуенные гектары какие-то. Генерал там и остался, и все думали, что он ушел на покой.
Но началась Вторая Мировая. Де Виарт снова возглавил Британскую военную миссию в Польше.
— Отведите войска дальше от границы и организуйте оборону на Висле, — говорил генерал польским военным.
Но те только гонорово надувались, и говорили:
— Вы кто такой вообще? У вас вон ни руки, ни уха, ни глаза, блядь.
— А у вас, мудаки, мозга нет, — плюнул ди Виарт.

И стал эвакуировать британцев из миссии. Попал под атаку Люфтваффе, но умудрился сам выжить, и вывести колонну, переведя через румынскую границу. Потом выяснилось, что он был прав. Но тут уж ничего не попишешь.

Добравшись до Англии, ди Виарт потребовал, чтоб его отправили на фронт.
— Вам 60 лет, и половины частей тела нету, — сказали ему. — Уймитесь уже.
— Отправляйте, суки, иначе тут воевать начну!
В командовании задумались: куда бы запихнуть бравого ветерана. И отправили на оборону Тронхейма, в Норвегии. Там союзников немцы разбили, потому что союзники забыли лыжи.
— Пиздец какой-то, — огорчился ди Виарт, — Никогда не видел такой тупой, ебанутой военной компании.

В Лондоне слегка охуели, что он уцелел, и отправили на военные переговоры в Югославию. По дороге самолет опять пизданулся, де Виарт опять выжил. Но попал на итальянскую территорию.
— Бля, чот ничего нового, — вздохнул он, и его взяли в плен итальянцы.
Генерала поместили в оборудованный под тюрьму замок, как высокопоставленного пленного.
— Думаете, я буду тут сидеть и пиццу жрать, когда все воюют? — возмутился ди Виарт. — Хуй вы угадали, макаронники.

Голыми руками устроил подкоп, рыл 7 месяцев. А вернее, одной голой рукой. Одной, блядь! Чувствуете медоеда? В итоге свалил, пробыл на свободе 8 дней, но его снова поймали.
В 1943 году итальянцы говорят ему:
— Мы воевать заебались, жопой чуем, не победим.
И отправили на переговоры о капитуляции, в Лиссабон.

Потом ди Виарт вернулся в Англию, командование поняло, что от него не отъебаться, и он будет служить еще лет сто или двести. Его произвели в генерал-лейтенанты, и отправили в Китай, личным представителем Черчилля.
В Китае случилась гражданская война, и ди Виарт очень хотел в ней поучаствовать, чтоб кого-нибудь замочить. Но Англия ему запретила. Тогда ди Виарт познакомился с Мао Дзе Дуном, и говорит:
— А давайте Японию отпиздим? Чо они такие суки?
— Нет, лучше давайте вступайте в Китайскую армию, такие люди нам нужны.
— Ну на хуй, у вас тут скучно, — заявил ди Виарт. — Вы какие-то слишком мирные.

И в 1947 году наконец вышел в отставку. Супруга с труднопроизносимым именем померла. А в 1951 году ди Виарт женился на бабе, которая была на 23 года младше.
— Вы ж старик уже, да еще и отполовиненный, как же вы с молодой женой справитесь? — охуевали знакомые.
— А чего с ней справляться? — браво отвечал ди Виарт. — Хуй мне не оторвало.

«Честно говоря, я наслаждался войной, — писал он в своих мемуарах. — Конечно, были плохие моменты, но хороших куда больше, не говоря уже о приятном волнении».

Умер он в 1966 году, в возрасте 86 лет. Человек-медоед, не иначе.

© Диана Удовиченко

Дерись, как девчо... Дева Мария

впечатлена.

 

 

Virgin Mary punching the devil in the face

book of hours ('The De Brailes Hours'), Oxford ca. 1240

Город Бат, 19 век

Раскрашенные фотографии

вид на город:



смотреть дальше
Монастырь в Бате:



Аббатский парк:



римские купальни (горизонт завален)



а тут нет:





Источник: pikabu.ru

Барьер

Кэтрин Монтгомери и Эмброз Сент-Джеймс (Джеральд). Истингтон, 1864 год.

(записи совместного отыгрыша с Серый Волк)

 

(...)

 

Этой зимой мисс Монтгомери впервые вышла в свет, но ни салонные щеголи, ни блестящие офицеры не заставили ее сердце биться чаще. А на белокурого всадника она, кажется, могла бы смотреть часами. Это позже она будет вспоминать и породистого коня, и костюм для верховой езды, представляя, что это наверняка хозяин или гость соседнего Даймондфилдза... А сейчас девушка улыбается, глядя как хорошо он держится в седле, как легко правит лошадью и как солнце играет на его волосах.

Молодой человек погнал коня на изгородь, и Кэтрин вытянула шею, чтобы увидеть, как он прыгнет. А потом, словно что-то подтолкнуло изнутри, дала шенкелей и, пока он разворачивал коня, чтобы снова набрать разбег, понеслась к тому же барьеру.

Золушку обучили брать препятствия, и у Кэтрин в ее шестнадцать была уже достаточно твердая рука: в нужный момент лошадь взвилась верх и оставила изгородь позади.

 

Он развернулся чуть позже, чем она оторвалась от земли. Он увидел лишь ее приземление - и как за секунду до этого лошадь с наездницей слились воедино, замерли в воздухе, будто сама гравитация на миг затаила дыхание, позволяя единому целому пресечь границы между двумя участками поля - фантазией и реальностью. Мгновенье, достойное стать картиной.

Приближаясь, Эмброз слегка натянул поводья. Поравнявшись с незнакомкой, Джеральд нарочно привстал в седле, оглянулся по сторонам с притворной тревогой, как будто ожидал, что откуда-нибудь из укрытия, из-за кромки леса или из-за ближайшего холма, вот-вот появится племя амазонок, чтобы позвать за собой отлучившуюся на время сестру... ну или как минимум кто-то из сопровождающих ее на прогулке - старший родственник или компаньонка.

 

Кэтрин слегка повернула голову в попытке проследить за взглядом, направленным поверх ее плеча, обернулась.

- Вы кого-то ждете?

"Я есмь лоза, а вы ветви.."

весна 1856 года, Истингтон-холл. Кэтрин и Джон Монтгомери

(запись отыгрыша)

 

«Еще немного, и мир уже не увидит Меня; а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить».*

Время замирает в сияющих каплях, рассыпанных по траве. Время дрожит на кончиках молодых листьев. Время спускается по стволам столетних дубов, бороздит кору, стекает к подножью, просачивается в корни. Время отражается в миллионах миллионных долей, сияющих на солнце после дождя.

После дождя дышится ровно.

Джон свернул с основной аллеи и неторопливо, привычно держа руки в замке за спиной, направился в глубь сада. Доктор Эштон, спасший ему жизнь под Севастополем и поселившийся в Истингтоне по его просьбе, мог бы лишний раз похвалить полковника Монтгомери за строгое соблюдение режима и точное следование врачебным рекомендациям, - но доктор Эштон сейчас был занят совсем другим: он собирал бригаду из домашней прислуги под верховным командованием леди Монтгомери с тем, чтобы разыскать ее пропавшую восьмилетнюю внучку Кэтрин. К немалому недоумению и негодованию леди, полковник участвовать в поисковых мероприятиях отказался. Он просто знал, что девочки в доме нет. Знал это наверняка. Как знал и то, что ее отца нет в живых, еще за сутки до официального известия о крушении клипера, где тот служил врачом.

«Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу; ибо Отец Мой более Меня».

Он невольно улыбнулся, вспоминая, как в детстве Уильям уходил из дома независимо от погоды, когда бывал расстроен, и прятался от родных и воспитателей в саду, в зарослях, как можно более колючих, желательно совсем непролазных, чтобы даже в случае обнаружения никто не вздумал к нему приблизиться. Никто и не приближался, кроме старшего брата, которого отец неизменно посылал за ним после того, как выжидал определенное время и убеждался, что тот не намерен возвращаться по собственной воле.

«Чтобы мир знал, что Я люблю Отца, и как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда».

Подойдя к беседке за сплошной стеной боярышника, Джон Монтгомери сделал глубокий вдох и остановился.

 

Минни топталась у нее на коленях, тыкалась мокрым носиком в мокрые же щеки, утешая... кошку ей подарил отец, когда-то самолично сняв с дерева писклявый комочек разноцветного меха. Все, что происходило вокруг, любое слово, любая мелочь возвращали мысли Кэтрин к образам родителей, к тому, что их больше нет. Никогда Джейн не сорвет больше цветущей веточки, чтобы приколоть к прическе, а Уильям, смеясь, не закружит ее как невесту, и не смутится от того, что кроха-дочка застанет их, словно деревенских влюбленных. Они так любили весну, два года назад весной у Кэти должен был родиться брат, а этой весной, обещал отец, должна была зацвести вишня, которую Кэт сама посадила в землю... Ничего не будет больше, ничего!

 

Кэт прикусила губу, чтобы не разреветься вголос: еще застанут, а потом леди Сара снова станет выговаривать, что она выжимает из себя слезу, чтобы вызвать сочувствие, а сама дерзит и бездельничает, негодная девчонка. Минни завозилась у нее в руках: зверек почуял кого-то поблизости, Кэти пришлось ее выпустить, наскоро одернуть платье и самой завозиться в поисках платка.

 

Он сделал еще несколько шагов, огибая высокий кустарник, и встал напротив скамейки. Если Кэтрин успела спрятаться здесь еще до дождя, то не должна была вымокнуть: с тех пор, как он в последний раз приходил сюда в поисках брата, боярышник разросся так основательно, что теперь цветущие ветви укрывали плотным навесом едва ли не всю площадку, где когда-то несколько скамеек размещалось вкруг. По всему было ясно, что влага на лице девочки - отнюдь не дождевая вода.

- Полагаю, что я не вовремя...

Джон опустил глаза на котенка, припавшего к земле и навострившего ушки.

- Но надеюсь, твоя подруга не станет возражать, если я присоединюсь к вашей компании?

Святвечер

Святвечер

 

Мороз рисует на оконце,

Узваром полнится кутья

и Богоматерь на иконе

в платок свой кутает дитя.

Сыночек мой, побудь ребенком,

останься в детстве золотом.

Еще играет ветер в терне,

не стало дерево крестом.

Еще Иуда спит в пеленках,

года рекой не унесло.

А под звездой ребята хором

поют колядки за углом.

Поколядуют и засеют

и, может, жизнь взойдет, цветя...

Ты на Кресте уже Мессия,

а на руках еще дитя.

 

(с) Лина Костенко, перевод мой


Лучшее   Правила сайта   Вход   Регистрация   Восстановление пароля

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)