Open4 читателя тэги

Bыпpошенный кpест — сaмый тяжeлый.

Нaпример, моя мaма всегда мечтaла, чтобы eй не приходилоcь мыть посуду и убирaть… А моя подругa aктриса и пeвица Люля мечтaла эмигрировать (только бы вырваться из этой проклятой страны!).. А мой приятель Леня Золотаревский мечтал стать бaснословно богатым.. А красавица Ирэн мечтала научиться водить машину и купить себе что-то вроде альфа-ромео.

И вот у моeй мaмы произошел инсульт, и она последние десять лет жизни не мыла поcуду и не убирaла дом, а просто лежала в постели.

А Люля уехала в Израиль и там поселилась в кибуце и — актриса, певица, балерина — ходила каждый день, ради пропитания, на очистку леса собирaть там какие-то ветки, а вся ее загрaничная артистическая карьера свелась к простой сaмодеятельности: по праздникам она пела в застольях и по — актерски выразительно рассказывала анекдоты.

А Леня Золотаревский сказочно разбогател, но у него украли ребенка и требовали за него выкуп. И когда он выкупил сына, тот сильно заикался, а сам Леня вскоре умер от лейкемии. Врачи говорили: это все — от перенесенного стресса.

А красавица Ирэн научилась водить машину, но поскольку у нее не было денег, она продала свою трехкомнатную квартиру в новом доме, на эти деньги купила альфа-ромео и сняла двухкомнатную квартиру в центре. А потом вдруг хозяева квартиры немыслимо взвинтили цены, Ирэн разнервничалась и разбила машину и в результате вынуждена была переселиться к бывшему мужу. Он жил с молодой женой и двумя маленькими сыновьями — погодками. И Ирэн полгода прожила у них в кладовке, а потом куда-то исчезла.

Честно говоря, и я подчас думаю: Слава Тебе, Боже, что Ты не исполнил некоторых моих безумных желаний...

by ванильный еретик

"Калечина-Малечина" Евгении Некрасовой - это очень здорово. Наверное, мой психологический возраст как раз 11 лет. Во всяком случае, любую неприятность я гиперболизирую также, как главная героиня.

И еще у меня теперь очередной кризис "прочитала очень хорошую книгу, где же теперь взять подобную"

Можно сделать всё, если захотеть. Только захотеть нельзя, если не хочется (с).

Как захотеть от этой жизни хоть чего-нибудь, кроме "счастья" (которое непонятно из чего должно сложиться) и "покоя" (от которого на деле только развивается вполне себе полноценная депрессия).

Как?

Прочитал где-то в интернете быстрый способ быстро заснуть. А мне это надо — быстро засыпать. Ну и там все несложно довольно-таки. Все, вроде как, простецки. Дескать, лягте на спину, расслабьте все, что можно, хорошенечко так, без халтуры, и представьте, что лежите вы в каноэ, и река несет вас сквозь густой туман, и ни о чем вы не думаете и не тревожитесь, и тут же заснете сном младенца.

Как бы не так! У меня сразу куча мыслей: а куда несет, а вдруг там камни или коряга из воды торчит, такая неприятная, знаете, вся в зеленом склизком дерьме, а каноэ это тонкое очень, несерьезное суденышко, коряга его враз пропорет и все, камнем пошел я на дно, а на дне раки черные вопьются в мой бледный распухший труп и станут его покусывать.

А что если к берегу лодку эту чертову прибьет, она же без присмотра, хаотично двигается, лодки часто прибивает набегающей волной к берегу, в камыши, а на берегу медведи, увидят меня и сожрут прямо вместе с каноэ, они ж дурные все, им все равно, что жрать, лишь бы утробу свою бездонную набить, я где-то читал, что они камни даже жрут, просто потому что могут.

А вдруг утопленники молчаливо уже окружили мое суденышко и заглядывают через борт своими одутловатыми мордами, примеряются уже, как ловчее меня за ноги в пучину тащить, и один уже руку тянет, а кожа-то на его руке вся такая сморщенная, ну так бывает, когда в ванной долго лежишь, и в струпьях вся, а в глазах — личинки комаров копошатся, мотыли, точно, мотыли их называют, сосед у меня рыбак, Станислав Геннадиевич, ну и имечко, пока выговоришь, все проклянешь, так вот он того мотыля покупает, но не у утопленников, а в магазине "Все для рыбалки" и ловит на него потом окуня и красноперку, а вот где тот магазин мотыля берет среди зимы, мне неизвестно, но вполне возможно, что и у утопленников, там, кстати, и опарыш еще продается, так что точно место нехорошее, похабное, хуже только эта лодка чертова, в которой я вынужден с закрытыми глазами зачем-то куда-то плыть и страшно нервничать, третий час ночи уже, завтра вставать рано, совершенно невозможно одним словом расслабиться и уснуть по-человечески в таких условиях!

И я, короче, решил немного усовершенствовать метод этот.

Лег, расслабил все, что можно, но до разумных пределов, конечно, не полностью, а так, расслабил чуть-чуть, и хорош, меру-то знать все же надо, и, значит, взял, да и представил, что я в гробу.

Вот в гробу — вообще отлично. Гроб - это вещь! То, что нужно. Самое удачное место, как оказалось! Тихо, над тобой два метра глины, сам ты мертвый и все тебя боятся, потому что ты мертвец, а мертвецов все боятся, только работники морга не боятся, но это они врут, алкоголики старые, еще как они их боятся, даже сильнее, чем остальные люди.

И вот ты мертвец, хочешь тихо лежи, а хочешь — вылазь из домовины да беги в ближайшее село душить там молодых баб и пить ихнюю горячую кровь, а потом, уже для смеху и озорства, можно посиневшее свое лицо прижимать к стеклам окон и тихонечко в них постукивать крючковатым пальцем, чтобы люди смотрели кто там, и увидев, седели бы преждевременно, получали инфаркт миокарда и ехали бы потом на телевидение в битву экстрасенсов, рассказывать небывальщину, и чтобы братья Сафроновы вроде, или как их там зовут, смотрели бы на них осуждающе и говорили: "Ну, батенька, это уже, конечно, враки несусветные, высшей пробы вранье-то у вас, отборнейшее, но мы сейчас все проверим, вводите Сергея".

И Сергей, потомственный шаман, входил бы и жег бы перья и закатывал глазища театрально, взывая к духу покойника, который бродит по селу, а ты возьми, да и явись на зов, и сразу паника на съемочной площадке, братья Сафроновы в обмороке, оператор жидкого подпустил, экстрасенс Сергей визжит, а баба с деревни вообще только рот как рыба открывает, и слюни, слюни у ней так некрасиво тянутся с подбородка на кофточку, страшная такая кофточка, и где только они берут такие, видимо, с перестроечных времен еще осталась, ну в селах такое часто бывает, донашивают за старшими, вроде, вещь-то крепкая еще, так чего бы и не надеть, а то, что расцветка излишне легкомысленная, так на то человеку труда глубоко наплевать да растереть, а ты, весь сочащийся трупным ядом да в саване, покрытом жуткими разводами, покривлялся маленечко для порядка — и шасть назад во гроб, и поминай как звали, и только тебя и видели.

Ну или можно вообще никуда не ходить, а просто спокойно зловеще гнить да разлагаться безо всякого стыда, газы пускать да булькать собственным гноем, в тишине и темноте, и никаких тебе медведей и никакого непокорного течения, вот в гробу очень хорошо засыпается, я как представлю — так сразу и засыпаю минуты через четыре, очень хороший способ, верный, рекомендую.

Страх надвигающейся катастрофы можно описать. Не в смысле вербализовать. А в смысле – можно. Человек может рассказать о том, что он боится быть разрезанным на куски или раздавленным в лепешку. Он может не только не скрывать это, он может сделать это предметом искусства, например – искусства лепить. То есть не будет ничего плохого, если мы расскажем друг другу о том, что мы боимся быть растерзанными львами или бомбами. Мы можем жить, не скрывая этого. Мы имеем право не подавлять страх. Точнее, это право никто у нас никогда не отбирал. Мы всегда могли пользоваться им. Табу, наложенное на него, – фикция. Фантом. Страшилка. Мы можем говорить о том, как нам страшно, и о том, какой грязный этот страх. Нет совершенно никакой необходимости делать вид, что мы чисты, смелы. Как и нет необходимости скрывать, что ты любишь кого-то, хочешь кого-то, а тебя не хочет никто, нет необходимости скрывать то, что ты жалок, или то, что тебе больно быть негодяем, на выходе мы понесем ответственность отнюдь не за чувства, а за их влияние на наши действия. Никто не будет взвешивать грязь – спрос будет за то, куда она была сброшена – как мы управляли своими грязными чувствами. И смогли ли слепить из них козлов.

Катя Пицык. Город не принимает.

— Когда я вырасту, мне тоже подарят намордник!

— Зачем?

— Чтобы я не кусался.

— Но ты же не кусаешься!

— А вдруг мне захочется?

В одном из моих идеальных миров я живу в доме с корги, манчкином и хомяком.