Архив Шано5 читателей тэги
Автор: Шано
#детский вопрос искать «детский вопрос» по всему сайту с другими тэгами
* * *
Оригинал взят у в Одежда мальчиков в 19 веке. Skeleton suit
скрытый текст[MORE=читать дальше]
Сначала, конечно, напомню вам, что в аристократических семьях вплоть до конца 18 века любили наряжать маленьких детей в копии взрослой одежды, а мальчиков — в платьица. Детишек затягивали в корсеты, надевали на них неудобные жесткие воротники, на головы громоздили пудренные парики, да и крой одежды тех времен не был расчитан на подвижные детские игры.
И вот, вместе с идеями Ж.Ж. Руссо, который предлагал вернуться назад, к природе, задуматься о простоте и комфорте, вспомнили, что и детей нужно одевать в более свободную одежду.
У мальчиков в костюме появились длинные штаны, зауженные книзу и достаточно широкие по бедрам.
1770 г. Взято отсюда http://tidenstoej.natmus.dk/periode1/dragt.asp?ID=9
По этой ссылке вы попадаете на сайт музея костюма, где можно скачать выкройку и не только детского костюма.
Длинные брюки у мальчиков - это смелое новшество — ведь в то время их носили только моряки и рабочие, в то время как дворянство и буржуазия ходили в бриджах.
Infante by Carnicero
А с 1790 до 1830 года стали популярны детские комбинензончики со странным названием «скелетоны», состоящие из жакетика с коротким или длинным рукавом, который был пристегнут на пуговицах к брюкам с высокой талией.
Два варианта "скелетона".
Случайно наткнулась на фильм "Дуэлянты" и там детишки бегали в таких скелетончиках.
Диккенс писал в "Раздумьях на Монмут-стрит": "Первым с краю висел много раз чиненный, порядком измазанный костюм “скелетик” – узкий футляр из синего сукна, в какие засовывали маленьких мальчиков до того, как вошли в обиход свободные платьица с кушаками и вышли из обихода старые понятия,– хитроумное приспособление, позволявшее полностью оценить стройность детской фигурки, ибо состояло оно из очень тесной курточки, украшенной на обоих плечах рядом пуговиц, поверх которой пристегивались штаны, от чего создавалось впечатление, будто ноги у мальчика растут прямо из-под мышек".
(за цитату огромное спасибо )
Waldmüller Familie Odkolek 1826
Интересно в этом костюме, помимо того, что он по трансформации и удобству явно является предшедственником современных комбинензончиков, то, что этот вид одежды был создан специально для детей, взрослые в таком не ходили.
Носили его малыши от 4 до 8 - 9 лет.
Жутковатая фотография, но музейному работнику показалось, что так симпатичнее...
Под комбез надевали белую рубашечку обшитую кружевами и рюшами.
Waldmüller. Frau A. von Winiwarter mit ihrem Sohn.
«Скелет - костюм», как правило, шили из плотного хлопка или льна, которые было удобно стирать и чистить.
Suit (Skeleton Suit) 1830–39 Музей Метрополитен
Suit (Skeleton Suit) 1820 Музей Метрополитен
Синий был любимым цветом, но бывали костюмчики горохового, алого или горчичного цвета.
Suit (Skeleton Suit) ca. 1795–1805 Музей Метрополитен
Еще один интересный факт - это был кратковременный момент в мальчишеской моде 19 века, когда в состав костюма входили брюки, а не юбка. На смену скелетонам пришли платьица и юбочки, но об этом — в другой раз.
Ссылки:
http://collections.vam.ac.uk/item/O75276/miniature-unknown-boy-perhaps-sir-frederick/
http://www.janeausten.co.uk/regency-childrens-clothing-daywear-and-playwear/
http://oregonregency.blogspot.com/2011/06/costume-for-regency-child.html
[/MORE]
Что я все о взрослых и взрослых? А дети мною позабыты — позаброшены, хотя давно уже заботливо собирается материал об одежде мальчиков.
Я не буду уходить в дебри и вспоминать развитие детской моды от древности до наших дней, а начну сразу с любимого мною 19 века. Именно в это время в одежде юных джентльменов происходили удивительные изменения.
Я не буду уходить в дебри и вспоминать развитие детской моды от древности до наших дней, а начну сразу с любимого мною 19 века. Именно в это время в одежде юных джентльменов происходили удивительные изменения.
скрытый текст[MORE=читать дальше]
Сначала, конечно, напомню вам, что в аристократических семьях вплоть до конца 18 века любили наряжать маленьких детей в копии взрослой одежды, а мальчиков — в платьица. Детишек затягивали в корсеты, надевали на них неудобные жесткие воротники, на головы громоздили пудренные парики, да и крой одежды тех времен не был расчитан на подвижные детские игры.
И вот, вместе с идеями Ж.Ж. Руссо, который предлагал вернуться назад, к природе, задуматься о простоте и комфорте, вспомнили, что и детей нужно одевать в более свободную одежду.
У мальчиков в костюме появились длинные штаны, зауженные книзу и достаточно широкие по бедрам.
1770 г. Взято отсюда http://tidenstoej.natmus.dk/periode1/dragt.asp?ID=9
По этой ссылке вы попадаете на сайт музея костюма, где можно скачать выкройку и не только детского костюма.
Длинные брюки у мальчиков - это смелое новшество — ведь в то время их носили только моряки и рабочие, в то время как дворянство и буржуазия ходили в бриджах.
Infante by Carnicero
А с 1790 до 1830 года стали популярны детские комбинензончики со странным названием «скелетоны», состоящие из жакетика с коротким или длинным рукавом, который был пристегнут на пуговицах к брюкам с высокой талией.
Два варианта "скелетона".
Случайно наткнулась на фильм "Дуэлянты" и там детишки бегали в таких скелетончиках.
Диккенс писал в "Раздумьях на Монмут-стрит": "Первым с краю висел много раз чиненный, порядком измазанный костюм “скелетик” – узкий футляр из синего сукна, в какие засовывали маленьких мальчиков до того, как вошли в обиход свободные платьица с кушаками и вышли из обихода старые понятия,– хитроумное приспособление, позволявшее полностью оценить стройность детской фигурки, ибо состояло оно из очень тесной курточки, украшенной на обоих плечах рядом пуговиц, поверх которой пристегивались штаны, от чего создавалось впечатление, будто ноги у мальчика растут прямо из-под мышек".
(за цитату огромное спасибо )
Waldmüller Familie Odkolek 1826
Интересно в этом костюме, помимо того, что он по трансформации и удобству явно является предшедственником современных комбинензончиков, то, что этот вид одежды был создан специально для детей, взрослые в таком не ходили.
Носили его малыши от 4 до 8 - 9 лет.
Жутковатая фотография, но музейному работнику показалось, что так симпатичнее...
Под комбез надевали белую рубашечку обшитую кружевами и рюшами.
Waldmüller. Frau A. von Winiwarter mit ihrem Sohn.
«Скелет - костюм», как правило, шили из плотного хлопка или льна, которые было удобно стирать и чистить.
Suit (Skeleton Suit) 1830–39 Музей Метрополитен
Suit (Skeleton Suit) 1820 Музей Метрополитен
Синий был любимым цветом, но бывали костюмчики горохового, алого или горчичного цвета.
Suit (Skeleton Suit) ca. 1795–1805 Музей Метрополитен
Еще один интересный факт - это был кратковременный момент в мальчишеской моде 19 века, когда в состав костюма входили брюки, а не юбка. На смену скелетонам пришли платьица и юбочки, но об этом — в другой раз.
Ссылки:
http://collections.vam.ac.uk/item/O75276/miniature-unknown-boy-perhaps-sir-frederick/
http://www.janeausten.co.uk/regency-childrens-clothing-daywear-and-playwear/
http://oregonregency.blogspot.com/2011/06/costume-for-regency-child.html
[/MORE]
* * *
Об отношении к детям на протяжении истории человечества-1
Очередной текст, написанный по заказу Гостелерадио Гламурного Журнала, но представляющий и некоторую негламурную ценность. Первые его две части довольно жесткие, поэтому под кат заглядывайте с осторожностью.
скрытый текст[MORE=читать дальше]Тем, кто интересуется вопросом более подробно, рекомендую «Психоисторию» Ллойда Демоза, «О процессе цивилизации» Норберта Элиаса, а так же труды Арно Грюна и Кристианен Бассиюни.
«Золотое детство», «счастливое детство», «детство – беззаботная пора» - знакомые выражения? Мы редко задумываемся о том, как изменились в ходе истории человечества нормы жизни, представления о плохом и хорошем, жестоком и добром, правильном и неправильном. А между тем, это так, и детство наших предков очень трудно назвать «лучшими годами жизни». Более того, чем дальше мы заглянем вглубь истории, тем больше увидим жестокости к детям.
Есть два главных условия здоровой душевной жизни ребенка (помимо любви): эмпатия и последовательное воспитание: когда понятно, за что именно тебя наказывают или хвалят, что можно, а что нельзя – при этом «нельзя» не чересчур много, а «надо» выполнимы.
Последовательность в воспитании появилась далеко не сразу: первобытные предки легко били и убивали детей, но не в наказание за проступок («у нас за это едят»), а по прихоти родителей или из-за суеверий племени.
Эмпатия же к детям (способность с помощью сопереживания внимательно относиться к чувствам другого человека) зародилась относительно недавно и в нашей стране до сих пор отнюдь не стала общепринятой нормой.
Дети (особенно собственные) – это главный объект проекций взрослого. Например, если взрослый в глубине души считает себя плохим, порочным, полным недостойных желаний, то он будет уверен, что и ребенок их испытывает. Если взрослый бессознательно полагает, что заслуживает наказания, то будет наказывать детей и т.п.
Кроме того, большинству взрослых свойственно делать с детьми именно то, что с ними делали в детстве (хотя есть люди–исключения, а так же те, кто, так или иначе, проработал свои проблемы).
Каждый стиль воспитания формирует свой тип характера, с присущими ему психологическими особенностями и проблемами. Поэтому общепринятое отношение к детям в конкретном обществе формирует то, какие люди будут составлять это общество спустя 20 лет и позже. Хотя в каждую эпоху есть люди, которые психологически отстают от своего времени (человека, считавшегося совершенно нормальным в архаическом обществе, мы сегодня назовем сумасшедшим) или опережают его (и становятся либо носителями прогрессивных идей, либо невротиками, которые с трудом справляются с жестокостью окружающего их мира – совершенно нормальной для их современников).
К счастью, на всем протяжении истории человечества в каждом поколении родителей появлялись те, кто относился к своим детям лучше, чем это было принято в его детстве. Именно благодаря таким людям отношение к детям постепенно становится более добрым и принимающим. В этом кроется причина определенного психологического прогресса: человечество психологически взрослеет, очень медленно (и неоднородно) двигаясь от состояния психики, свойственного младенцам к относительной зрелости.
Архаическое общество
О том, как обращались с детьми люди первобытной культуры, мы можем судить как по археологическим данным, так и по тому, как ведут себя с детьми сегодня австралийские, африканские и другие племена охотников и собирателей.
В архаическом обществе детоубийство – широко распространенное явление, обыденная норма, а ребенок просто не считается человеком до того, как в подростковом возрасте пройдет кровавый обряд инициации (во время которого совершенно не обязательно сможет выжить). Ребенок – это нечто не имеющее ни чувств, ни прав. Поэтому детоубийственные импульсы (возникающие в любой культуре) не считают нужным подавлять.
Родители охотно едят детей, причем не от голода, а ради удовольствия (это называется «голод к младенцам») или с магическими целями. Оставшихся детей воспитывают в суровом небрежении.
Даже в тех племенах, которые вызывают похвалы антропологов внимательным отношением к малышам, это внимание обычно только к нуждам тела, а не к чувствам. Исследователь воспитания у аборигенов А. Хипплер писал: «Я никогда не видел, чтобы хоть один взрослый йолнгу, любого пола и возраста, прогуливал малыша, начинающего ходить, показывал ему мир, объяснял что-нибудь, проявлял эмпатию к его потребностям». И даже физически заботливые матери без переживаний убивают или бросают своих детей, с которыми еще за неделю до того возились.
Каким вырастет ребенок, в воспитании которого нет никакой последовательности? До душевных потребностей которого никому нет дела? Которого не считают человеком?
Став взрослым, так выращенный человек живет в постоянном страхе перед жестоким и непредсказуемым миром. Он придумывает себе чудовищных божеств, которых надо подкупать человеческими жертвами – они символизируют его непоследовательных и жестоких родителей. Он вынужден постоянно совершать магические обряды, чтобы хоть немного уменьшить мучительную тревогу. Радость его всегда омрачается страхом расплаты, поэтому, когда происходит что-то хорошее, нужно срочно умилостивить жестоких божеств, а то отнимут: именно так поступали с этим человеком его родители. Он не ощущает границ своей личности (их постоянно нарушали в его детстве; фактически, их даже просто не определили), поэтому никогда не становится душевно зрелым отдельным человеком, а только частью племени – ведь и его родители провели жизнь в том психологическом слиянии с другими, которое в нашей культуре свойственно только младенцам. Насилие для него норма: жизнь первобытных племен полна кровавых обрядов и традиций (инициации, каннибализм, охота за головами и т.д.). Он не знает ни вины, ни ответственности. Он предпочитает суровые условия жизни и вечные лишения, так как это соответствует его внутренней жизни. Он жесток к своим детям.
Античное и раннее христианское общество (до 4 века н.э.)
Появились жестокие наказания «по поводу» – в этом были зачатки последовательности и внимания к детям (пусть и отрицательного), что, как ни странно, было шагом вперёд.
Ребенок считался собственностью родителей, с которой можно законно делать всё, что захочется: детоубийство оставалось нормой. Аристипп говорит, что мужчина может делать со своими детьми все, что ему заблагорассудится, ибо «разве мы не сплевываем лишнюю слюну или не отшвыриваем вошь, как нечто ненужное и чужеродное?».
Убивали почти всех незаконнорождённых и огромный процент законных детей; девочек – гораздо чаще, чем мальчиков. Как писал Посейдипп «даже богатые люди почти всегда бросают дочь».
«Бросают» – это вовсе не «отдают в приют», «бросают» – это убивают или выбрасывают. Если брошенный ребенок выживал, то обычно становился рабом или храмовой проституткой.
Повсеместно одобрялось убийство больных и слабых детей. Сенека писал: «Мы разбиваем голову бешеному псу; мы закалываем неистового быка; больную овцу мы пускаем под нож, иначе она заразит остальное стадо; ненормальное потомство мы уничтожаем; точно так же мы топим детей, которые при рождении оказываются слабыми и ненормальными. Так что это не гнев, а разум, отделяющий больное от здорового».
Легальным было принесение детей в жертву для религиозных обрядов и других нужд (например, замуровывание в стену при закладке здания).
Сексуальное использование детей, в том числе самых маленьких, считалось нормальным и законным – упоминаниями об этом полны античные переписка, мемуары и философские трактаты.
Человек античности жил в пугающем мире кошмаров и суеверий. Он растворялся в окружающих. Боги – проекции бессознательных страхов и родительских фигур, по-прежнему требовали жертв, часто человеческих и отличались жестокостью и непоследовательностью (вспомним мифы древней Греции, где боги ведут себя как шайка распоясавшихся хулиганов), хотя в отличие от хтонических чудовищ первобытных предков, уже приобрели человеческие черты. Люди наслаждались насилием: бои гладиаторов, мастерские для калечения детей, живые картины, в которых использовали убийства и истязания и т.д.
Несмотря на интеллектуальную и эстетическую зрелость, несмотря на развитие философской мысли, эмоционально и психологически большинство людей античности находились на уровне детей до 3 лет: были жестоки, не умели сострадать и мечтали о еде и удовольствиях, в том числе садистических («хлеба и зрелищ!»). Хотя это был шаг вперед, по сравнению с младенческим состоянием психики человека в архаическом обществе.
С 4 по 13 век нашей эры
В Европе сказывается влияние христианства: детоубийства становились не такими распространенными и считались не законными (хотя детская смертность всё ещё очень высока, в частности потому, что о безопасности детей очень мало заботятся).
С первых дней жизни детей отсылали на несколько лет кормилицам (все, кому позволял доход), а потом в услужение, в заложники (в дворянских семьях), в монастыри или просто на воспитание в другие семьи.
Характер людей в это время меняется. В прежние времена главным страхом детства было то, что тебя убьют, а теперь, что тебя покинут: родители, а потом и Бог, на которого средневековые люди проецировали свой детский страх оставленности. С этим связаны тоска, страхи и агрессия человека этой эпохи. Чтобы справляться с этими переживаниями люди объединялись в группы, символизировавшие родство и близость: феодальные структуры (король или сюзерен начинают восприниматься как отец), монастырские и цеховые братства.
С 13 по 18 век
Отношение к детям стало двойственным: дитя видят одновременно невинным и греховным. К сожалению, невинность ребенка нередко понималась в том смысле, что его невозможно растлить, что бы с ним не проделали, а «греховность» смиряли жестокими порками.
Ллойд Демоз в своей «Психоистории» писал об одном немецком школьном учителе, «который подсчитал, что в общей сложности отвесил 911527 ударов палкой, 124000 ударов плетью, 136715 шлепков рукой и 1115800 пощечин.
Детей били, они вырастали и в свою очередь били собственных детей. Так повторялось век за веком. Даже те гуманисты и педагоги, которые славились своей добротой и мягкостью одобряли битье детей. Жена Мильтона жаловалась, что не выносит криков своих племянников, когда муж их бьет; Бетховен хлестал учеников вязальными спицами, а иногда колол. Даже принадлежность к королевской семье не освобождала от побоев, чему пример – детство Людовика XIII. За обедом рядом с его отцом лежал кнут, а сам дофин уже в 17 месяцев прекрасно знал, что, если ему показали кнут, надо замолкнуть. В 25 месяцев его начали бить регулярно, часто по голому телу. Руссо рассказывает, как младенцев уже в первые дни били, чтобы успокоить. Одна мать пишет о своем первом сражении с четырехмесячным младенцем: «Я лупила его, пока рука не устала, буквально живого места не оставила, а он хоть бы на йоту уступил».
Большинство средневековых авторов описывает очень суровые сцены избиения».
Юристы 13 века оценивали положение дел так: «Если ребенка бьют до крови, это будет ему хорошая память, если же его забивают до смерти, тут дело касается закона».
Детей повсеместно жестоко запугивали, разделяя с ними страхи взрослых перед ведьмами и нечистой силой – в которых явно звучали отголоски психологической памяти о тех временах, когда детей поедали: ведьмы и чудовища из этих карательных фантазий, призванных усмирить ребенка, обычно едят детей.
Детоубийство уже осуждается, но только убийство законных детей. Именно повсеместное убийство незаконнорождённых младенцев породило миф о том, что «в старые добрые времена мораль была выше, и незаконнорождённых детей, если верить переписям, почти не было». Совершенно верно, не было – их просто убивали. По этой же причине, а не потому, что люди были чище и лучше, не было детских приютов: до детей, гибнущих на улицах, просто никому не было дела. Только в 1740-х появился первый детдом – госпиталь для брошенных детей открытый в Лондоне купцом Томасом Корамом.
Сопереживание всё ещё оставалось на зачаточном уровне, поэтому «добрый христианин» мог с удовольствием пытать врагов или выходить на большую дорогу, грабить и убивать проезжих, а жестокие казни считались шоу, на которые ходили семьями. Отличительной психологической чертой средневекового человека стал садомазохизм (в отличие от прежнего откровенного садизма): жестокость к другим сочеталась с жестокостью к себе: нанесение себе ран, психические эпидемии самоизбиений и других самодеструкций, умерщвление плоти, слепое подчинение церкви и феодалу.
Хотя желание слиться с группой (цехом или церковью) еще очень велико, у человека уже появился совершенно определенный образ целостного собственного «я».
Духовным идеалом стали гуманные христианские ценности: им обычно еще не могли следовать, но именно они уже были желанными. Количество людей, способных заботиться о ближнем и проявлять доброту очень медленно, но увеличивалось.
Всплески прежних страхов перед жестокими убивающими матерями (групповые страхи отмирают медленно и с рецидивами) приводили к охоте на ведьм, которым приписывали все качества чудовищных божеств архаического общества.
В 18-19 веке отношение к ребенку формулируется так «если ты будешь идеальным, не станешь вызывать у меня никаких искушений и дашь мне полностью контролировать твои чувства и волю, то я позволю тебе быть рядом со мной и буду тебя любить».
Детей с самого раннего возраста приучают к туалету (раньше они свободно «пачкали углы»), появляется запрет на мастурбацию и стремление, чтобы ребенок был чистым морально и физически. То есть, не напоминал взрослым об их запретных желаниях – не только сексуальных, а порой о совершенно невинных, но подавленных потребностях в эмоциональной свободе или спонтанности.
Ребенок, который не следует правилам: шалит, проявляет закономерный интерес к своему телу или просто слишком эмоционален – считается злокозненным и неправильным, его надо исправлять (желательно битьем, запугиванием и голоданием). Ребенок, которому удается справиться с родительскими требованиями, получает родительскую благосклонность (правда, бессознательно ощущает, что его любят только до тех пор, пока он ведет себя идеально, то есть любовь – более, чем обусловленная).
Воспитание стало набором последовательных, но очень строгих правил: и вместо людей, объятых тревогой, вырастают люди, не получившие душевного тепла, эмпатии и возможности выражать чувства. Поэтому главными чертами характера стали депрессивность, подавленность, мучительное терзающее чувство вины и психосоматические заболевания. Люди нового времени уже не боялись, что их покарают непредсказуемые божества, поэтому смогли произвести научную, индустриальную и технологическую революцию. Появились более теплые отношения в браке и личной сфере (правда, далеко не повсеместно).
ХХ -ХХI век
Начиная с конца ХIХ века и до наших дней, в Европе (хотя между разными европейскими странами есть в этом смысле существенная разница) и США преобладает социализирующий стиль воспитания детей, в котором последние несколько десятков лет появляются вкрапления поддерживающего, помогающего стиля.
Хотя даже в самых развитых странах хватает людей, обращающихся с детьми «как в старые добрые времена». Позиция «я боялся своего отца, так пусть и мои дети боятся меня» очень распространена. К тому же существует недооцененный феномен зависти к своим детям. Она обычно не осознается, но если вывести это ощущение на сознательный уровень, получается «а почему это ты должен жить лучше, чем жил я?».
В России социализирующий стиль тоже достаточно широко распространен, но далеко не повсеместно: побои, моральное и физическое насилие над детьми – в нашей стране скорее правило, чем исключение.
Проиллюстрирую опубликованными воспоминаниями актрисы Ольги Тумайкиной (замечу 1972 года рождения – далеко не начало ХХ века): «Мама отдала меня своим родителям в глухую таёжную деревню в два года. Так было принято – ребёнок до школы набирается сил. А в деревне воспитывают строго. Иначе нельзя: хозяйство большое, нужно всегда быть на подхвате. Помогать и не жаловаться. Я и не жаловалась. Однажды в лесу пропорола гвоздём ногу и до дома терпела, никому не сказала. Знала – попадёт. Ещё как-то зимой полоскала бельё в проруби и упустила простыню. Страх наказания был так велик, что я бежала километр или два по льду до порогов, где вода не замерзает, и выловила-таки её! Вся побилась, поморозилась, но опять никому ничего не сказала. В нашей семье дети не приучены беспокоить взрослых. Сын дяди, Кирилл, когда ему было десять лет, упал с велосипеда. От травмы в паху образовалась саркома, и он очень быстро сгорел. Врачи говорили, что если бы Кирилл вовремя сказал о своей боли, его можно было спасти. Но мы привыкли терпеть…».
К сожалению, более чем закономерно, что Ольга вышла замуж за человека, который бил ее и унижал морально, и молчала о том, что происходит в ее супружестве: привычка терпеть, если не преодолевать ее специально, остается на всю жизнь. Таких примеров в России очень и очень много.
Последовательности и эмпатии тоже часто не хватает. Вспомним, сколько родителей без всяких объяснений меняют «нельзя» на «можно» и наоборот, а лучшим объяснением считают «потому что я так сказал». Главной психологической проблемой России является проблема личностных границ.
О Японии, Китае, Индии и арабских странах я в этом тексте говорить не буду, так как это отдельная большая тема.
Но вернемся к социализирующему стилю:
Социализирующий стиль
У родителей, воспитывающих дочерей и сыновей в этом стиле, проекции на детей становятся всё слабее, поэтому родители хотят не столько взять ребёнка под полный контроль, сколько направить его на правильный (по их мнению) путь. Главное желание родителей теперь социализировать ребёнка, встроить в общество. Ребёнок считается хорошим, когда он ведёт себя социально одобряемо (слушается старших, вежливо здоровается и т.д.). Он по прежнему «должен» родителям, но уже не прислуживать в доме или терпеть побои, а быть социально успешным: хорошо учиться, «быть самым лучшим», «таким, чтобы мы могли тобой гордиться». Социальные успехи ребёнка становятся престижем родителей. Он нередко оказывается виноват, если «не оправдал»: «лучше бы я пошла работать, чем с тобой сидела!», «я столько в тебя вложил(а)!».
Практически вся Европа и США к началу ХХ века уже определились, что бить детей – нехорошо (впрочем, были исключения: например, Германия, где жестокие физические наказания были широко распространены вплоть до Второй мировой войны). Это вовсе не значит, что детей в Европе и Америке в ХХ совсем не били. Били, но обычно с оглядкой: побои либо скрывались, либо родители старались оправдаться совершенной невыносимостью ребёнка. В наше время контроль над телесными наказаниями детей в западных странах стал гораздо строже.
Детоубийство с ХIХ веке вызывает ужас, а сексуальное использование детей – такие тревогу и неприятие, что о нем предпочитают не говорить (из-за этого насилие над детьми часто остается безнаказанным – его боятся замечать и стыдятся преследовать). К сожалению, психологические травмы от использования детей, как морального, так и сексуального – одна из главных проблем в США и Европе ХХ-ХХI века.
Физический контроль над детьми при социализирующем стиле воспитания сменяется психологическим: битью предпочитают манипуляции и эмоциональный шантаж («веди себя хорошо, и тогда я…», «мальчики никогда не плачут» и т.д.).
Участие отца в жизни детей не только в качестве кормильца и наказывающей фигуры становится нормой. Всё меньше мужчин говорит «возиться с детьми женское дело», всё больше откликается на призывы жён «поговори с сыном», «дочке нужно твоё внимание». Да и количество мужчин, интересующихся своими детьми, душевно сближающихся с ними без напоминаний, увеличивается.
Между детьми и родителями появляется эмоциональная близость. Любимого человека по определению хочется радовать, и когда общество перестает «твердо знать», что только тотальная строгость и розга не дадут ребёнку стать аморальным и попасть в ад, всё больше родителей хочет доставить детям удовольствие, побаловать.
К сожалению, забота о ребёнке нередко бывает проективной: родитель удовлетворяет не истинные потребности ребенка, а свои за его счет; ребёнку дают то, что удобно дать родителям, а не то, в чём он нуждается.
Пример такого отношения, семьи, где у детей нет никаких ограничений, малейшие капризы мгновенно удовлетворяются без обсуждений, ребенка заваливают игрушками и подарками, но эмоционального контакта нет. Это своего рода способ откупиться вседозволенностью и попустительством от нужды ребенка в душевной близости и понимании. Баловать по-своему гораздо проще, чем вникать в чувства и потребности ребёнка или воспитывать в нем уважение к другим людям (без которого научиться уважению к себе самому невозможно). Кроме прочего попустительствующие родители часто незаметно для себя нарушают границы самого ребёнка.
Есть и категория родителей, которые стараются подкупить детей, так как это кратчайшая (хотя далеко не самая полезная для ребенка) дорога к их преданности. Такие люди нередко сравнивают себя с другими родственниками, против которых (порой бессознательно, а чаще вполне осознанно) настраивают ребёнка: «только мамочка тебя любит по-настоящему», «вот мать тебе не разрешает мороженое есть, а папа тебе всё что хочешь купит», «родители у тебя злые, а у бабушки всё, что хочешь можно делать».
Дети, получившие социализирующее воспитание гораздо меньше подавлены родителями, поэтому… позволяют себе злиться на них, обижаться, переживать, видеть достоинства и недостатки. (Для того чтобы испытывать агрессию к близким людям, особенно к родителям, тоже нужна определенная степень внутренней свободы и душевных сил). А значит, в конце концов, полюбить своих настоящих родителей, а не их идеализированные образы.
У людей ХХ века тоже есть жестокие потребности и желания, которые всё чаще (хотя не всегда) реализуются в символической форме: лучше смотреть фильм «Техасская резня бензопилой», чем публичные четвертования.
Для большинства наших современников, благодаря социализирующему стилю воспитания, очень важен социальный успех, ставший чем-то вроде религии: он определяет как идентификацию и самоидентификацию человека (на вопрос «Кто он?», люди чаще всего отвечают, называя профессию: «инженер», «бизнесмен»), так и его представления о качестве собственной личности и жизни. Например, слова «я ничтожество» или «я ничего не достиг» обычно означают отсутствие хорошей должности или высшего образования.
Ориентированность на социальное определяет устремления и выборы: люди часто отказываются от времени со своими близкими, личностного развития и других важных вещей ради карьеры.
Человек, воспитанный в социализирующем стиле, уже позволяет себе ощущать психологические потребности в любви, принятии себя (как другими, так и самим собой), поддержке и близости, но часто не умеет сформулировать и реализовать их. Из-за этого многие люди страдают от душевной пустоты и других экзистенциальных проблем, которые заглушают зависимостями: химическими (алкоголь, наркотики и т.д.), психологическими (деструктивные отношения, игромания и т.д.) и пищевыми расстройствами (булимия и анорексия). Собственно, именно эти психологические проблемы – самые распространенные на Западе, да и в России занимают заметное место.
Надежда на хэппи-энд
С середины ХХ века Европе очень медленно, буквально в виде единичных случаев, зарождается новый стиль воспитания – помогающий. Появляются родители, готовые прислушиваться к чувствам детей, доверять их эмоциональным потребностям, ценить близость с ребёнком, сочувствовать, когда ему плохо, создавать условия для его развития и интересов. Люди, которых воспитывают в этом стиле, обычно вырастают добрыми, искренними, хорошо знающими себя, творческими, адекватными и спонтанными. Они не страдают от депрессий и неврозов, у них сильная воля, они не склоняются перед авторитетом и легче, чем другие выдерживают прессинг.
[/MORE]
отсюда http://budurada.livejournal.com/119999.html
Очередной текст, написанный по заказу Гостелерадио Гламурного Журнала, но представляющий и некоторую негламурную ценность. Первые его две части довольно жесткие, поэтому под кат заглядывайте с осторожностью.
скрытый текст[MORE=читать дальше]Тем, кто интересуется вопросом более подробно, рекомендую «Психоисторию» Ллойда Демоза, «О процессе цивилизации» Норберта Элиаса, а так же труды Арно Грюна и Кристианен Бассиюни.
«Золотое детство», «счастливое детство», «детство – беззаботная пора» - знакомые выражения? Мы редко задумываемся о том, как изменились в ходе истории человечества нормы жизни, представления о плохом и хорошем, жестоком и добром, правильном и неправильном. А между тем, это так, и детство наших предков очень трудно назвать «лучшими годами жизни». Более того, чем дальше мы заглянем вглубь истории, тем больше увидим жестокости к детям.
Есть два главных условия здоровой душевной жизни ребенка (помимо любви): эмпатия и последовательное воспитание: когда понятно, за что именно тебя наказывают или хвалят, что можно, а что нельзя – при этом «нельзя» не чересчур много, а «надо» выполнимы.
Последовательность в воспитании появилась далеко не сразу: первобытные предки легко били и убивали детей, но не в наказание за проступок («у нас за это едят»), а по прихоти родителей или из-за суеверий племени.
Эмпатия же к детям (способность с помощью сопереживания внимательно относиться к чувствам другого человека) зародилась относительно недавно и в нашей стране до сих пор отнюдь не стала общепринятой нормой.
Дети (особенно собственные) – это главный объект проекций взрослого. Например, если взрослый в глубине души считает себя плохим, порочным, полным недостойных желаний, то он будет уверен, что и ребенок их испытывает. Если взрослый бессознательно полагает, что заслуживает наказания, то будет наказывать детей и т.п.
Кроме того, большинству взрослых свойственно делать с детьми именно то, что с ними делали в детстве (хотя есть люди–исключения, а так же те, кто, так или иначе, проработал свои проблемы).
Каждый стиль воспитания формирует свой тип характера, с присущими ему психологическими особенностями и проблемами. Поэтому общепринятое отношение к детям в конкретном обществе формирует то, какие люди будут составлять это общество спустя 20 лет и позже. Хотя в каждую эпоху есть люди, которые психологически отстают от своего времени (человека, считавшегося совершенно нормальным в архаическом обществе, мы сегодня назовем сумасшедшим) или опережают его (и становятся либо носителями прогрессивных идей, либо невротиками, которые с трудом справляются с жестокостью окружающего их мира – совершенно нормальной для их современников).
К счастью, на всем протяжении истории человечества в каждом поколении родителей появлялись те, кто относился к своим детям лучше, чем это было принято в его детстве. Именно благодаря таким людям отношение к детям постепенно становится более добрым и принимающим. В этом кроется причина определенного психологического прогресса: человечество психологически взрослеет, очень медленно (и неоднородно) двигаясь от состояния психики, свойственного младенцам к относительной зрелости.
Архаическое общество
О том, как обращались с детьми люди первобытной культуры, мы можем судить как по археологическим данным, так и по тому, как ведут себя с детьми сегодня австралийские, африканские и другие племена охотников и собирателей.
В архаическом обществе детоубийство – широко распространенное явление, обыденная норма, а ребенок просто не считается человеком до того, как в подростковом возрасте пройдет кровавый обряд инициации (во время которого совершенно не обязательно сможет выжить). Ребенок – это нечто не имеющее ни чувств, ни прав. Поэтому детоубийственные импульсы (возникающие в любой культуре) не считают нужным подавлять.
Родители охотно едят детей, причем не от голода, а ради удовольствия (это называется «голод к младенцам») или с магическими целями. Оставшихся детей воспитывают в суровом небрежении.
Даже в тех племенах, которые вызывают похвалы антропологов внимательным отношением к малышам, это внимание обычно только к нуждам тела, а не к чувствам. Исследователь воспитания у аборигенов А. Хипплер писал: «Я никогда не видел, чтобы хоть один взрослый йолнгу, любого пола и возраста, прогуливал малыша, начинающего ходить, показывал ему мир, объяснял что-нибудь, проявлял эмпатию к его потребностям». И даже физически заботливые матери без переживаний убивают или бросают своих детей, с которыми еще за неделю до того возились.
Каким вырастет ребенок, в воспитании которого нет никакой последовательности? До душевных потребностей которого никому нет дела? Которого не считают человеком?
Став взрослым, так выращенный человек живет в постоянном страхе перед жестоким и непредсказуемым миром. Он придумывает себе чудовищных божеств, которых надо подкупать человеческими жертвами – они символизируют его непоследовательных и жестоких родителей. Он вынужден постоянно совершать магические обряды, чтобы хоть немного уменьшить мучительную тревогу. Радость его всегда омрачается страхом расплаты, поэтому, когда происходит что-то хорошее, нужно срочно умилостивить жестоких божеств, а то отнимут: именно так поступали с этим человеком его родители. Он не ощущает границ своей личности (их постоянно нарушали в его детстве; фактически, их даже просто не определили), поэтому никогда не становится душевно зрелым отдельным человеком, а только частью племени – ведь и его родители провели жизнь в том психологическом слиянии с другими, которое в нашей культуре свойственно только младенцам. Насилие для него норма: жизнь первобытных племен полна кровавых обрядов и традиций (инициации, каннибализм, охота за головами и т.д.). Он не знает ни вины, ни ответственности. Он предпочитает суровые условия жизни и вечные лишения, так как это соответствует его внутренней жизни. Он жесток к своим детям.
Античное и раннее христианское общество (до 4 века н.э.)
Появились жестокие наказания «по поводу» – в этом были зачатки последовательности и внимания к детям (пусть и отрицательного), что, как ни странно, было шагом вперёд.
Ребенок считался собственностью родителей, с которой можно законно делать всё, что захочется: детоубийство оставалось нормой. Аристипп говорит, что мужчина может делать со своими детьми все, что ему заблагорассудится, ибо «разве мы не сплевываем лишнюю слюну или не отшвыриваем вошь, как нечто ненужное и чужеродное?».
Убивали почти всех незаконнорождённых и огромный процент законных детей; девочек – гораздо чаще, чем мальчиков. Как писал Посейдипп «даже богатые люди почти всегда бросают дочь».
«Бросают» – это вовсе не «отдают в приют», «бросают» – это убивают или выбрасывают. Если брошенный ребенок выживал, то обычно становился рабом или храмовой проституткой.
Повсеместно одобрялось убийство больных и слабых детей. Сенека писал: «Мы разбиваем голову бешеному псу; мы закалываем неистового быка; больную овцу мы пускаем под нож, иначе она заразит остальное стадо; ненормальное потомство мы уничтожаем; точно так же мы топим детей, которые при рождении оказываются слабыми и ненормальными. Так что это не гнев, а разум, отделяющий больное от здорового».
Легальным было принесение детей в жертву для религиозных обрядов и других нужд (например, замуровывание в стену при закладке здания).
Сексуальное использование детей, в том числе самых маленьких, считалось нормальным и законным – упоминаниями об этом полны античные переписка, мемуары и философские трактаты.
Человек античности жил в пугающем мире кошмаров и суеверий. Он растворялся в окружающих. Боги – проекции бессознательных страхов и родительских фигур, по-прежнему требовали жертв, часто человеческих и отличались жестокостью и непоследовательностью (вспомним мифы древней Греции, где боги ведут себя как шайка распоясавшихся хулиганов), хотя в отличие от хтонических чудовищ первобытных предков, уже приобрели человеческие черты. Люди наслаждались насилием: бои гладиаторов, мастерские для калечения детей, живые картины, в которых использовали убийства и истязания и т.д.
Несмотря на интеллектуальную и эстетическую зрелость, несмотря на развитие философской мысли, эмоционально и психологически большинство людей античности находились на уровне детей до 3 лет: были жестоки, не умели сострадать и мечтали о еде и удовольствиях, в том числе садистических («хлеба и зрелищ!»). Хотя это был шаг вперед, по сравнению с младенческим состоянием психики человека в архаическом обществе.
С 4 по 13 век нашей эры
В Европе сказывается влияние христианства: детоубийства становились не такими распространенными и считались не законными (хотя детская смертность всё ещё очень высока, в частности потому, что о безопасности детей очень мало заботятся).
С первых дней жизни детей отсылали на несколько лет кормилицам (все, кому позволял доход), а потом в услужение, в заложники (в дворянских семьях), в монастыри или просто на воспитание в другие семьи.
Характер людей в это время меняется. В прежние времена главным страхом детства было то, что тебя убьют, а теперь, что тебя покинут: родители, а потом и Бог, на которого средневековые люди проецировали свой детский страх оставленности. С этим связаны тоска, страхи и агрессия человека этой эпохи. Чтобы справляться с этими переживаниями люди объединялись в группы, символизировавшие родство и близость: феодальные структуры (король или сюзерен начинают восприниматься как отец), монастырские и цеховые братства.
С 13 по 18 век
Отношение к детям стало двойственным: дитя видят одновременно невинным и греховным. К сожалению, невинность ребенка нередко понималась в том смысле, что его невозможно растлить, что бы с ним не проделали, а «греховность» смиряли жестокими порками.
Ллойд Демоз в своей «Психоистории» писал об одном немецком школьном учителе, «который подсчитал, что в общей сложности отвесил 911527 ударов палкой, 124000 ударов плетью, 136715 шлепков рукой и 1115800 пощечин.
Детей били, они вырастали и в свою очередь били собственных детей. Так повторялось век за веком. Даже те гуманисты и педагоги, которые славились своей добротой и мягкостью одобряли битье детей. Жена Мильтона жаловалась, что не выносит криков своих племянников, когда муж их бьет; Бетховен хлестал учеников вязальными спицами, а иногда колол. Даже принадлежность к королевской семье не освобождала от побоев, чему пример – детство Людовика XIII. За обедом рядом с его отцом лежал кнут, а сам дофин уже в 17 месяцев прекрасно знал, что, если ему показали кнут, надо замолкнуть. В 25 месяцев его начали бить регулярно, часто по голому телу. Руссо рассказывает, как младенцев уже в первые дни били, чтобы успокоить. Одна мать пишет о своем первом сражении с четырехмесячным младенцем: «Я лупила его, пока рука не устала, буквально живого места не оставила, а он хоть бы на йоту уступил».
Большинство средневековых авторов описывает очень суровые сцены избиения».
Юристы 13 века оценивали положение дел так: «Если ребенка бьют до крови, это будет ему хорошая память, если же его забивают до смерти, тут дело касается закона».
Детей повсеместно жестоко запугивали, разделяя с ними страхи взрослых перед ведьмами и нечистой силой – в которых явно звучали отголоски психологической памяти о тех временах, когда детей поедали: ведьмы и чудовища из этих карательных фантазий, призванных усмирить ребенка, обычно едят детей.
Детоубийство уже осуждается, но только убийство законных детей. Именно повсеместное убийство незаконнорождённых младенцев породило миф о том, что «в старые добрые времена мораль была выше, и незаконнорождённых детей, если верить переписям, почти не было». Совершенно верно, не было – их просто убивали. По этой же причине, а не потому, что люди были чище и лучше, не было детских приютов: до детей, гибнущих на улицах, просто никому не было дела. Только в 1740-х появился первый детдом – госпиталь для брошенных детей открытый в Лондоне купцом Томасом Корамом.
Сопереживание всё ещё оставалось на зачаточном уровне, поэтому «добрый христианин» мог с удовольствием пытать врагов или выходить на большую дорогу, грабить и убивать проезжих, а жестокие казни считались шоу, на которые ходили семьями. Отличительной психологической чертой средневекового человека стал садомазохизм (в отличие от прежнего откровенного садизма): жестокость к другим сочеталась с жестокостью к себе: нанесение себе ран, психические эпидемии самоизбиений и других самодеструкций, умерщвление плоти, слепое подчинение церкви и феодалу.
Хотя желание слиться с группой (цехом или церковью) еще очень велико, у человека уже появился совершенно определенный образ целостного собственного «я».
Духовным идеалом стали гуманные христианские ценности: им обычно еще не могли следовать, но именно они уже были желанными. Количество людей, способных заботиться о ближнем и проявлять доброту очень медленно, но увеличивалось.
Всплески прежних страхов перед жестокими убивающими матерями (групповые страхи отмирают медленно и с рецидивами) приводили к охоте на ведьм, которым приписывали все качества чудовищных божеств архаического общества.
В 18-19 веке отношение к ребенку формулируется так «если ты будешь идеальным, не станешь вызывать у меня никаких искушений и дашь мне полностью контролировать твои чувства и волю, то я позволю тебе быть рядом со мной и буду тебя любить».
Детей с самого раннего возраста приучают к туалету (раньше они свободно «пачкали углы»), появляется запрет на мастурбацию и стремление, чтобы ребенок был чистым морально и физически. То есть, не напоминал взрослым об их запретных желаниях – не только сексуальных, а порой о совершенно невинных, но подавленных потребностях в эмоциональной свободе или спонтанности.
Ребенок, который не следует правилам: шалит, проявляет закономерный интерес к своему телу или просто слишком эмоционален – считается злокозненным и неправильным, его надо исправлять (желательно битьем, запугиванием и голоданием). Ребенок, которому удается справиться с родительскими требованиями, получает родительскую благосклонность (правда, бессознательно ощущает, что его любят только до тех пор, пока он ведет себя идеально, то есть любовь – более, чем обусловленная).
Воспитание стало набором последовательных, но очень строгих правил: и вместо людей, объятых тревогой, вырастают люди, не получившие душевного тепла, эмпатии и возможности выражать чувства. Поэтому главными чертами характера стали депрессивность, подавленность, мучительное терзающее чувство вины и психосоматические заболевания. Люди нового времени уже не боялись, что их покарают непредсказуемые божества, поэтому смогли произвести научную, индустриальную и технологическую революцию. Появились более теплые отношения в браке и личной сфере (правда, далеко не повсеместно).
ХХ -ХХI век
Начиная с конца ХIХ века и до наших дней, в Европе (хотя между разными европейскими странами есть в этом смысле существенная разница) и США преобладает социализирующий стиль воспитания детей, в котором последние несколько десятков лет появляются вкрапления поддерживающего, помогающего стиля.
Хотя даже в самых развитых странах хватает людей, обращающихся с детьми «как в старые добрые времена». Позиция «я боялся своего отца, так пусть и мои дети боятся меня» очень распространена. К тому же существует недооцененный феномен зависти к своим детям. Она обычно не осознается, но если вывести это ощущение на сознательный уровень, получается «а почему это ты должен жить лучше, чем жил я?».
В России социализирующий стиль тоже достаточно широко распространен, но далеко не повсеместно: побои, моральное и физическое насилие над детьми – в нашей стране скорее правило, чем исключение.
Проиллюстрирую опубликованными воспоминаниями актрисы Ольги Тумайкиной (замечу 1972 года рождения – далеко не начало ХХ века): «Мама отдала меня своим родителям в глухую таёжную деревню в два года. Так было принято – ребёнок до школы набирается сил. А в деревне воспитывают строго. Иначе нельзя: хозяйство большое, нужно всегда быть на подхвате. Помогать и не жаловаться. Я и не жаловалась. Однажды в лесу пропорола гвоздём ногу и до дома терпела, никому не сказала. Знала – попадёт. Ещё как-то зимой полоскала бельё в проруби и упустила простыню. Страх наказания был так велик, что я бежала километр или два по льду до порогов, где вода не замерзает, и выловила-таки её! Вся побилась, поморозилась, но опять никому ничего не сказала. В нашей семье дети не приучены беспокоить взрослых. Сын дяди, Кирилл, когда ему было десять лет, упал с велосипеда. От травмы в паху образовалась саркома, и он очень быстро сгорел. Врачи говорили, что если бы Кирилл вовремя сказал о своей боли, его можно было спасти. Но мы привыкли терпеть…».
К сожалению, более чем закономерно, что Ольга вышла замуж за человека, который бил ее и унижал морально, и молчала о том, что происходит в ее супружестве: привычка терпеть, если не преодолевать ее специально, остается на всю жизнь. Таких примеров в России очень и очень много.
Последовательности и эмпатии тоже часто не хватает. Вспомним, сколько родителей без всяких объяснений меняют «нельзя» на «можно» и наоборот, а лучшим объяснением считают «потому что я так сказал». Главной психологической проблемой России является проблема личностных границ.
О Японии, Китае, Индии и арабских странах я в этом тексте говорить не буду, так как это отдельная большая тема.
Но вернемся к социализирующему стилю:
Социализирующий стиль
У родителей, воспитывающих дочерей и сыновей в этом стиле, проекции на детей становятся всё слабее, поэтому родители хотят не столько взять ребёнка под полный контроль, сколько направить его на правильный (по их мнению) путь. Главное желание родителей теперь социализировать ребёнка, встроить в общество. Ребёнок считается хорошим, когда он ведёт себя социально одобряемо (слушается старших, вежливо здоровается и т.д.). Он по прежнему «должен» родителям, но уже не прислуживать в доме или терпеть побои, а быть социально успешным: хорошо учиться, «быть самым лучшим», «таким, чтобы мы могли тобой гордиться». Социальные успехи ребёнка становятся престижем родителей. Он нередко оказывается виноват, если «не оправдал»: «лучше бы я пошла работать, чем с тобой сидела!», «я столько в тебя вложил(а)!».
Практически вся Европа и США к началу ХХ века уже определились, что бить детей – нехорошо (впрочем, были исключения: например, Германия, где жестокие физические наказания были широко распространены вплоть до Второй мировой войны). Это вовсе не значит, что детей в Европе и Америке в ХХ совсем не били. Били, но обычно с оглядкой: побои либо скрывались, либо родители старались оправдаться совершенной невыносимостью ребёнка. В наше время контроль над телесными наказаниями детей в западных странах стал гораздо строже.
Детоубийство с ХIХ веке вызывает ужас, а сексуальное использование детей – такие тревогу и неприятие, что о нем предпочитают не говорить (из-за этого насилие над детьми часто остается безнаказанным – его боятся замечать и стыдятся преследовать). К сожалению, психологические травмы от использования детей, как морального, так и сексуального – одна из главных проблем в США и Европе ХХ-ХХI века.
Физический контроль над детьми при социализирующем стиле воспитания сменяется психологическим: битью предпочитают манипуляции и эмоциональный шантаж («веди себя хорошо, и тогда я…», «мальчики никогда не плачут» и т.д.).
Участие отца в жизни детей не только в качестве кормильца и наказывающей фигуры становится нормой. Всё меньше мужчин говорит «возиться с детьми женское дело», всё больше откликается на призывы жён «поговори с сыном», «дочке нужно твоё внимание». Да и количество мужчин, интересующихся своими детьми, душевно сближающихся с ними без напоминаний, увеличивается.
Между детьми и родителями появляется эмоциональная близость. Любимого человека по определению хочется радовать, и когда общество перестает «твердо знать», что только тотальная строгость и розга не дадут ребёнку стать аморальным и попасть в ад, всё больше родителей хочет доставить детям удовольствие, побаловать.
К сожалению, забота о ребёнке нередко бывает проективной: родитель удовлетворяет не истинные потребности ребенка, а свои за его счет; ребёнку дают то, что удобно дать родителям, а не то, в чём он нуждается.
Пример такого отношения, семьи, где у детей нет никаких ограничений, малейшие капризы мгновенно удовлетворяются без обсуждений, ребенка заваливают игрушками и подарками, но эмоционального контакта нет. Это своего рода способ откупиться вседозволенностью и попустительством от нужды ребенка в душевной близости и понимании. Баловать по-своему гораздо проще, чем вникать в чувства и потребности ребёнка или воспитывать в нем уважение к другим людям (без которого научиться уважению к себе самому невозможно). Кроме прочего попустительствующие родители часто незаметно для себя нарушают границы самого ребёнка.
Есть и категория родителей, которые стараются подкупить детей, так как это кратчайшая (хотя далеко не самая полезная для ребенка) дорога к их преданности. Такие люди нередко сравнивают себя с другими родственниками, против которых (порой бессознательно, а чаще вполне осознанно) настраивают ребёнка: «только мамочка тебя любит по-настоящему», «вот мать тебе не разрешает мороженое есть, а папа тебе всё что хочешь купит», «родители у тебя злые, а у бабушки всё, что хочешь можно делать».
Дети, получившие социализирующее воспитание гораздо меньше подавлены родителями, поэтому… позволяют себе злиться на них, обижаться, переживать, видеть достоинства и недостатки. (Для того чтобы испытывать агрессию к близким людям, особенно к родителям, тоже нужна определенная степень внутренней свободы и душевных сил). А значит, в конце концов, полюбить своих настоящих родителей, а не их идеализированные образы.
У людей ХХ века тоже есть жестокие потребности и желания, которые всё чаще (хотя не всегда) реализуются в символической форме: лучше смотреть фильм «Техасская резня бензопилой», чем публичные четвертования.
Для большинства наших современников, благодаря социализирующему стилю воспитания, очень важен социальный успех, ставший чем-то вроде религии: он определяет как идентификацию и самоидентификацию человека (на вопрос «Кто он?», люди чаще всего отвечают, называя профессию: «инженер», «бизнесмен»), так и его представления о качестве собственной личности и жизни. Например, слова «я ничтожество» или «я ничего не достиг» обычно означают отсутствие хорошей должности или высшего образования.
Ориентированность на социальное определяет устремления и выборы: люди часто отказываются от времени со своими близкими, личностного развития и других важных вещей ради карьеры.
Человек, воспитанный в социализирующем стиле, уже позволяет себе ощущать психологические потребности в любви, принятии себя (как другими, так и самим собой), поддержке и близости, но часто не умеет сформулировать и реализовать их. Из-за этого многие люди страдают от душевной пустоты и других экзистенциальных проблем, которые заглушают зависимостями: химическими (алкоголь, наркотики и т.д.), психологическими (деструктивные отношения, игромания и т.д.) и пищевыми расстройствами (булимия и анорексия). Собственно, именно эти психологические проблемы – самые распространенные на Западе, да и в России занимают заметное место.
Надежда на хэппи-энд
С середины ХХ века Европе очень медленно, буквально в виде единичных случаев, зарождается новый стиль воспитания – помогающий. Появляются родители, готовые прислушиваться к чувствам детей, доверять их эмоциональным потребностям, ценить близость с ребёнком, сочувствовать, когда ему плохо, создавать условия для его развития и интересов. Люди, которых воспитывают в этом стиле, обычно вырастают добрыми, искренними, хорошо знающими себя, творческими, адекватными и спонтанными. Они не страдают от депрессий и неврозов, у них сильная воля, они не склоняются перед авторитетом и легче, чем другие выдерживают прессинг.
[/MORE]
отсюда http://budurada.livejournal.com/119999.html
* * *
Оригинал взят у в Из чего только сделаны мальчики ? Из чего только сделаны девочки?
Пожалуй сегодня, в качестве прелюдии к грядущим запискам о превратностях детской моды, размещу я основательно переписанный и слегка расширенный старый пост о мальчишках в платьях, тем более, что аудитория за последний год изрядно обновилась. В общем, надеюсь, что вам, друзья мои, будет интересно.
О том, что во времена пра-прадедушек мальчики до определенного возраста носили платьица знают почти все. Однако, это сугубо теоретическое знание зачастую не мешает неверно идентифицировать пол, изображенных на живописных полотнах минувших дней, ребятишек. Такие ошибки встречаются даже в специальной литературе, что уж говорить о поверхностных оценках рядового зрителя. А сколько удивления и пикантных выводов могут сделать, узнав, что изображенное лицо в юбке на самом деле принадлежал к мужескому полу, недостаточно взрослому, чтобы носить брюки. Вообще, весь этот шмоточный сыр-бор стал актуальным только в послевоенное время. Еще в первой четверти 20-го века маленькие мальчики щеголяли в платьицах наравне с девочками. скрытый текст[MORE=читать дальше]Потому что удобно, потому что 10 пар штанов не у всех было, а платье... ну это платье, чего вам объяснять. Правда сейчас многие недоумевают, мол, какое же это детство! Ни тебе через заборы, ни по деревьям! Тут надо заметить, что платье - это все же такой парадно-выходной вариант, особенно длинное платье, а в обычной жизни было значительно удобнее бегать в рубашонках до коленок. Об этом мы можем узнать и из мемуаристики и разглядывая картины голландских мастеров. Хотя к концу 17 века платья и корсеты стали использовать в повседневной жизни чаще. На портретах маленький мальчик изображался в платье почти всегда. Правда проблем у смотрящих на полотно с идентификацией половой принадлежности изображенного киндера не возникало века до 19-го, когда появилась мода из деточки делать куколку. До этого несомненная мужественность объекта подчеркивалась множеством деталей, понятных современникам так же как нам сейчас понятно, что ребенок в джинсах, свитере и с бантом в волосах может быть только девочкой, невзирая ни на какие брюки.
Итак, какими способами художники давали понять, какого пола ребенок, изображенный на портрете.
Самый простой и очевидный для современников первичный, так сказать, половой признак - это одежда. "Что за путаница" - можете подумать вы, но никакой путаницы тут нет. Несмотря на то, что юбку носили все дети, верхняя часть одежды нередко соответствовала полу.
Крой мужского дублета или камзола, воротник или шейный платок, шляпа - вот основные элементы одежды по которой часто можно опознать мальчика. На костюмах 16-го начала 17-го вв. юбка подвязывалась к дублету "по-мужски", вместо штанов. В более поздний период "камзол" надевался поверх нижней одежды, включающей юбку вместо бридж.
(слева-направо: Wybrand Simonsz de Geest, Justus Sustermans Ferdinando de' Medici (справа), Anna Maria Luisa, (слева) with their governess, ???)
Корсаж, особый вырез платья, специфический воротник, женский головной убор и крой рукава могут красноречиво указывать на принадлежность живописного объекта к особам пола женскага, коварнага.
(слева-направо:Cornelis I Johnson, ???, Jan Cornelisz Vermeyen)
Ярким наглядны примером, демонстрирующим разницу между юбочным костюмом мальчика и девочки может быть вот этот портрет
???
Важно отметить, что передник, чепчик и низкий вырез на платье не являются маркерами, указывающими на пол ребенка, ибо носились и мальчиками и девочками.
Следующей особенностью выдающей пол может быть прическа. Но тут стоит учитывать, что начиная с 16-го века и до 19-го женщины не носили распущенные волосы (исключение составляют маскарадные образы и мода на особые портреты взрослых дам, появившаяся в Англии в начале 17 века), а мужчины носили и так и эдак, с париками и без. Поэтому, если вы увидите на картине второй половины 16-19 вв. ребенка с распущенными волосами - то скорее всего это мальчик (по крайней мере, я знаю только одно исключение, и оно относится к тем самым "особым портретам"), но если у ребенка есть прическа, то совершенно не факт, что это девочка. И тогда приходится искать дополнительные признаки.
На этих портретах все дети - юные джентльмены. Слева-направо: Будущий король Испании, покровитель, друг и подопечный Фаринелли - несчастный Филипп V кисти Pierre Mignard. На следующей картине Cornelis de Vos живет статный господин с своими сыновьями, младший из них весьма мужественен, несмотря на юбку и хвостик на макушке. Последняя картина - тот самый "особый английский портрет", но кроме дамы с экзотичной прической а-ля русалка мы видим ее сына - сережка, юбка и длинные распущенные волосы не должны нас сбить с толку, о том что это мальчик говорит крой дублета и мужской атрибут - ракетка. Нарисовал портрет Paul van Somer.
Дополнительными же признаками, указывающими на юного джентльмена могут стать различные виды оружия и трость (до 18 века). Девочку с оружием могли изобразить в исключительных случаях, например, в образе Дианы, но тогда оружие не было единственным атрибутом.
(слева-направо: Robert Peake -Sir Edward Pytts, Cornelis I Johnson, Marcus Gheeraerts the Younger - Anne, Lady Pope with her children)
В руках же у девочки может быть веер, сумочка или платок.
(слева-направо: Paulus Moreelse, Jan Claesz, Gerard TERBORCH - Helena van der Schalcke as a Child)
Надо отметить, что платки у кавалеров тоже были, но не в руках, а на поясе
Portrait of Hendrik van Coeverden
Перевязи чаще указывают на то, что перед нами мальчик, но в редких случаях они могли стать просто признаком Очень Высокого происхождения и предназначения девочки.
Caesar van EVERDINGEN
Детские игрушки, нередко появляющиеся на портретах, тоже несут важную информацию. Мальчики изображались с лошадками, клюшками, ракетками (до 18 века) и барабанами.
(слева-направо: Constantine Netscher, Moreelse, Paulus, Antoine Pesne - Friedrich Wilhelm von Preussen, ???)
Неизменной девчачьей игрушкой была кукла.
(слева-направо: Isaac Claesz van Swanenburgh, Jacob Cuyp, Carl Ludwig Christinec)
Некоторые виды животных воспринимались как мужские и женские. Так козлики были для мальчиков.
А ягнята для девочек.
Aelbert Jacobsz Cuyp
Собаки же, как символ верности, могут встретиться на любом портрете, но особо крупные особи благородных пород художник помещал только на мужские портреты, демонстрируя власть и благородство юного отпрыска славного рода.
(слева-направо: ???, QUELLINUS, Erasmus II, Dirck Dircksz van Santvoort - DIRCK ALEWIJN)
(слева-направо:???, TIZIANO Vecellio -Clarice Strozzi, Daniel Mytens - Lady Mary Feilding, Anna Elisabeth Theophile von der Pfalz-Neuburg unbekannter Maler)
Многочисленные пернатые, помещенные на портрет рядом с ребенком, говорили зрителю о чем угодно, но не о половой принадлежности, кроме одной птицы - сокол традиционно считался мужской птицей. Поэтому над вот этим портретом до сих пор ведутся споры. Возможно это Анна-Мария де Шеврез, но есть сомнения.
На семейных портретах художники предпочитали делить холст по полам. Т.е. на мужскую и женскую половины. Дамы располагались по левую руку от кавалеров. Кавалеры старше года - полутора находились в мужской части полотна, невзирая на костюм.
Ежели художник или заказчик не добивался этого результата, то вступали в силу обычные маркеры, о которых мы говорили выше.
Вот и весь рассказ. К сожалею, есть портреты, которые почти невозможно идентифицировать и приходится, вздыхая, констатировать, что перед нами просто ребенок. Но с другой стороны... должна же быть какая-то тайна, почему бы не эта?
[/MORE]
О том, что во времена пра-прадедушек мальчики до определенного возраста носили платьица знают почти все. Однако, это сугубо теоретическое знание зачастую не мешает неверно идентифицировать пол, изображенных на живописных полотнах минувших дней, ребятишек. Такие ошибки встречаются даже в специальной литературе, что уж говорить о поверхностных оценках рядового зрителя. А сколько удивления и пикантных выводов могут сделать, узнав, что изображенное лицо в юбке на самом деле принадлежал к мужескому полу, недостаточно взрослому, чтобы носить брюки. Вообще, весь этот шмоточный сыр-бор стал актуальным только в послевоенное время. Еще в первой четверти 20-го века маленькие мальчики щеголяли в платьицах наравне с девочками. скрытый текст[MORE=читать дальше]Потому что удобно, потому что 10 пар штанов не у всех было, а платье... ну это платье, чего вам объяснять. Правда сейчас многие недоумевают, мол, какое же это детство! Ни тебе через заборы, ни по деревьям! Тут надо заметить, что платье - это все же такой парадно-выходной вариант, особенно длинное платье, а в обычной жизни было значительно удобнее бегать в рубашонках до коленок. Об этом мы можем узнать и из мемуаристики и разглядывая картины голландских мастеров. Хотя к концу 17 века платья и корсеты стали использовать в повседневной жизни чаще. На портретах маленький мальчик изображался в платье почти всегда. Правда проблем у смотрящих на полотно с идентификацией половой принадлежности изображенного киндера не возникало века до 19-го, когда появилась мода из деточки делать куколку. До этого несомненная мужественность объекта подчеркивалась множеством деталей, понятных современникам так же как нам сейчас понятно, что ребенок в джинсах, свитере и с бантом в волосах может быть только девочкой, невзирая ни на какие брюки.
Итак, какими способами художники давали понять, какого пола ребенок, изображенный на портрете.
Самый простой и очевидный для современников первичный, так сказать, половой признак - это одежда. "Что за путаница" - можете подумать вы, но никакой путаницы тут нет. Несмотря на то, что юбку носили все дети, верхняя часть одежды нередко соответствовала полу.
Крой мужского дублета или камзола, воротник или шейный платок, шляпа - вот основные элементы одежды по которой часто можно опознать мальчика. На костюмах 16-го начала 17-го вв. юбка подвязывалась к дублету "по-мужски", вместо штанов. В более поздний период "камзол" надевался поверх нижней одежды, включающей юбку вместо бридж.
(слева-направо: Wybrand Simonsz de Geest, Justus Sustermans Ferdinando de' Medici (справа), Anna Maria Luisa, (слева) with their governess, ???)
Корсаж, особый вырез платья, специфический воротник, женский головной убор и крой рукава могут красноречиво указывать на принадлежность живописного объекта к особам пола женскага, коварнага.
(слева-направо:Cornelis I Johnson, ???, Jan Cornelisz Vermeyen)
Ярким наглядны примером, демонстрирующим разницу между юбочным костюмом мальчика и девочки может быть вот этот портрет
???
Важно отметить, что передник, чепчик и низкий вырез на платье не являются маркерами, указывающими на пол ребенка, ибо носились и мальчиками и девочками.
Следующей особенностью выдающей пол может быть прическа. Но тут стоит учитывать, что начиная с 16-го века и до 19-го женщины не носили распущенные волосы (исключение составляют маскарадные образы и мода на особые портреты взрослых дам, появившаяся в Англии в начале 17 века), а мужчины носили и так и эдак, с париками и без. Поэтому, если вы увидите на картине второй половины 16-19 вв. ребенка с распущенными волосами - то скорее всего это мальчик (по крайней мере, я знаю только одно исключение, и оно относится к тем самым "особым портретам"), но если у ребенка есть прическа, то совершенно не факт, что это девочка. И тогда приходится искать дополнительные признаки.
На этих портретах все дети - юные джентльмены. Слева-направо: Будущий король Испании, покровитель, друг и подопечный Фаринелли - несчастный Филипп V кисти Pierre Mignard. На следующей картине Cornelis de Vos живет статный господин с своими сыновьями, младший из них весьма мужественен, несмотря на юбку и хвостик на макушке. Последняя картина - тот самый "особый английский портрет", но кроме дамы с экзотичной прической а-ля русалка мы видим ее сына - сережка, юбка и длинные распущенные волосы не должны нас сбить с толку, о том что это мальчик говорит крой дублета и мужской атрибут - ракетка. Нарисовал портрет Paul van Somer.
Дополнительными же признаками, указывающими на юного джентльмена могут стать различные виды оружия и трость (до 18 века). Девочку с оружием могли изобразить в исключительных случаях, например, в образе Дианы, но тогда оружие не было единственным атрибутом.
(слева-направо: Robert Peake -Sir Edward Pytts, Cornelis I Johnson, Marcus Gheeraerts the Younger - Anne, Lady Pope with her children)
В руках же у девочки может быть веер, сумочка или платок.
(слева-направо: Paulus Moreelse, Jan Claesz, Gerard TERBORCH - Helena van der Schalcke as a Child)
Надо отметить, что платки у кавалеров тоже были, но не в руках, а на поясе
Portrait of Hendrik van Coeverden
Перевязи чаще указывают на то, что перед нами мальчик, но в редких случаях они могли стать просто признаком Очень Высокого происхождения и предназначения девочки.
Caesar van EVERDINGEN
Детские игрушки, нередко появляющиеся на портретах, тоже несут важную информацию. Мальчики изображались с лошадками, клюшками, ракетками (до 18 века) и барабанами.
(слева-направо: Constantine Netscher, Moreelse, Paulus, Antoine Pesne - Friedrich Wilhelm von Preussen, ???)
Неизменной девчачьей игрушкой была кукла.
(слева-направо: Isaac Claesz van Swanenburgh, Jacob Cuyp, Carl Ludwig Christinec)
Некоторые виды животных воспринимались как мужские и женские. Так козлики были для мальчиков.
А ягнята для девочек.
Aelbert Jacobsz Cuyp
Собаки же, как символ верности, могут встретиться на любом портрете, но особо крупные особи благородных пород художник помещал только на мужские портреты, демонстрируя власть и благородство юного отпрыска славного рода.
(слева-направо: ???, QUELLINUS, Erasmus II, Dirck Dircksz van Santvoort - DIRCK ALEWIJN)
(слева-направо:???, TIZIANO Vecellio -Clarice Strozzi, Daniel Mytens - Lady Mary Feilding, Anna Elisabeth Theophile von der Pfalz-Neuburg unbekannter Maler)
Многочисленные пернатые, помещенные на портрет рядом с ребенком, говорили зрителю о чем угодно, но не о половой принадлежности, кроме одной птицы - сокол традиционно считался мужской птицей. Поэтому над вот этим портретом до сих пор ведутся споры. Возможно это Анна-Мария де Шеврез, но есть сомнения.
Wybrand Simonsz de Geest
На семейных портретах художники предпочитали делить холст по полам. Т.е. на мужскую и женскую половины. Дамы располагались по левую руку от кавалеров. Кавалеры старше года - полутора находились в мужской части полотна, невзирая на костюм.
De Vos family
Ежели художник или заказчик не добивался этого результата, то вступали в силу обычные маркеры, о которых мы говорили выше.
Lucy Family
Вот и весь рассказ. К сожалею, есть портреты, которые почти невозможно идентифицировать и приходится, вздыхая, констатировать, что перед нами просто ребенок. Но с другой стороны... должна же быть какая-то тайна, почему бы не эта?
[/MORE]
* * *
Оригинал взят у в гендер
Франклин Рузвельт в 2 года (1884 год)
До конца XIX века мальчиков одевали как девочек. Пока мальчики носили женское платье, про них говорили «мальчики в слюнявчиках». Это продолжалось до четырех-пяти лет. Интересно, что когда с XIV века у мужчин короткая одежда и обтягивающие штаны начинают вытесняют платье, моралисты и проповедники обличают бесстыдство этой моды и видят в ней признак аморальности наступившей эпохи. Почтенные мужчины носили только платья.
Филипп Арьес "Детская одежда"
В дополнение еще один пост:
скрытый текст[MORE=читать дальше]Оригинал взят у в Почему раньше мальчиков одевали в платья?
В период с 17 до середины 18 века, облачение мальчишек в платьица являлось нормой. И решение вопроса о том, что одеть: платье и чепец или бриджи и сюртук, зависело от возраста ребёнка. Почему?
Оказывается, одежда прошлых времён не зависела от пола ребёнка, как сейчас, а символизировала степень зависимости юных отпрысков от взрослых. И если мальчика одевали в девичью одежду, то это означало, что он ещё недостаточно самостоятелен, чтобы перейти в мир мужчин, и ему ещё нужно подрасти. По мере взросления, элементы надеваемой одежды на мальчиков сменялись или же полностью исчезали из их гардероба. Так, первоначально позволялось снять чепцы и открыть свои волосы, в 6-7 лет снять платье и одеть бриджи. Однако, если мальчишки допускали какую-либо шалость, то в наказание их облачали обратно в платья. Поэтому, заинтересованность остаться в мужском мире брала верх над их шалостями, и мальчики старались вести себя хорошо.
Может вернуть этот стимул в систему воспитания? :)
P.S. Кстати, развитие эмансипации привело к тому же эффекту - женщины стали чаще носить брюки и удобную обувь, избавились от обязательных головных платков.
[/MORE]
Франклин Рузвельт в 2 года (1884 год)
До конца XIX века мальчиков одевали как девочек. Пока мальчики носили женское платье, про них говорили «мальчики в слюнявчиках». Это продолжалось до четырех-пяти лет. Интересно, что когда с XIV века у мужчин короткая одежда и обтягивающие штаны начинают вытесняют платье, моралисты и проповедники обличают бесстыдство этой моды и видят в ней признак аморальности наступившей эпохи. Почтенные мужчины носили только платья.
Филипп Арьес "Детская одежда"
В дополнение еще один пост:
скрытый текст[MORE=читать дальше]Оригинал взят у в Почему раньше мальчиков одевали в платья?
В период с 17 до середины 18 века, облачение мальчишек в платьица являлось нормой. И решение вопроса о том, что одеть: платье и чепец или бриджи и сюртук, зависело от возраста ребёнка. Почему?Оказывается, одежда прошлых времён не зависела от пола ребёнка, как сейчас, а символизировала степень зависимости юных отпрысков от взрослых. И если мальчика одевали в девичью одежду, то это означало, что он ещё недостаточно самостоятелен, чтобы перейти в мир мужчин, и ему ещё нужно подрасти. По мере взросления, элементы надеваемой одежды на мальчиков сменялись или же полностью исчезали из их гардероба. Так, первоначально позволялось снять чепцы и открыть свои волосы, в 6-7 лет снять платье и одеть бриджи. Однако, если мальчишки допускали какую-либо шалость, то в наказание их облачали обратно в платья. Поэтому, заинтересованность остаться в мужском мире брала верх над их шалостями, и мальчики старались вести себя хорошо.
Может вернуть этот стимул в систему воспитания? :)
P.S. Кстати, развитие эмансипации привело к тому же эффекту - женщины стали чаще носить брюки и удобную обувь, избавились от обязательных головных платков.
[/MORE]
* * *
Оригинал взят у в бедные дети
Мы удивляемся, каким модификациям подвергают тело народы Африки или Ю-В Азии. Однако и европейцам, оказывается, подобные вещи не были незнакомы. Далее - обширная цитата о том, что проделывали французы.
Тельце новорожденного воспринимали как нечто незавершенное, не закончившее формироваться. Взрослым полагалось довершить то, что не успела природа к моменту его рождения.
Такому "довершению", "доделыванию" подвергались определенные части тела: череп, нос, уши, язычок, руки и соски на груди у девочек.
Наиболее сложно и трудоемкой была еще галло-романская традиционная процедура деформации черепа, практиковавшаяся до конца XIX века (в Нормандии этот обычай исчез к середине XIX в., в Пуату и Лангедоке сохранялся дольше).
Во Франции доминировали две модели черепа - длинный и круглый. "Длинный" тип имел четыре разновидности: тулузская, сан-годенская, пуатвинская и нормандская. Ремоделяций черепа достигали с помощью перетягивания головки новорожденного лентами из холста, шнурами, кожаными ремнями, носовыми и шейными платками. Такую повязку ребенок носил долгие годы, а женщины иногда и всю жизнь. Практика вытягивания черепа, особенно на юге, была основана на представлении об интеллектуальном, моральном и эстетическом превосходстве долихоцефалов. Позднее стали считать, что массирование головки новорожденного с целью придания ей удлиненной формы предохранит его от менингита.
скрытый текстВ Бретани выражение "faire la tête" (сделать головку) означало придание ей округлости, что достигалось специальным массажем повитухи. Особенно важной была эта процедура для девочек: считалось, что на круглой голове красиво смотрится прическа. В Гаскони круглоголовость достигалась специальными способами укладывания ребенка в колыбели, которая имела плоское изголовье. В нем имелась полость, в которую помещалась головка. Люлька имела кожаные петли, в которых закреплялся платок, фиксировавший положение головы.
Деформация черепа (особенно по "длинному" типу) влекла за собой изменение формы ушей: они становились сплющенными и прижатыми к голове.
Изменение формы черепа влияло также и на кости носа: уплощение лба под стягивающей лентой приводило к выступлению и искривлению костей носа. Нос "формировали" и нажиманием пальцев на еще хрупкие хрящи новорожденного, а кроме того, прищипывали и кончик, чтобы нос был остроконечным.
Девочек с рождения готовили к роли кормящей матери - акушерка слегка оттягивала соски на груди у новорожденной, своим ртом имитируя сосание.
"Отделке" (особенно в районе Пуату) подвергали и руки малышей. Кормилицы и матери несколько раз в день поднимали пальцы ребенка, как будто он держал яблоко. Такая рука у взрослого мужчины называлась "бросающая кеглю".
Девочкам старались сделать ямочки на щеках, что считалось красивым.
Иногда новорожденному подрезали "уздечку" под язычком, чтобы обеспечить ему дар хорошей речи. Повитуха (иногда и матери) делала это ударом ногтя. В некоторых областях, например в Провансе, эту маленькую операцию осуществлял специальный человек, получавший в качестве символического подарка 25 сантимов, причем эту монету обычно просверливали. Чаще мембрану подрезали позднее, тем детям, которые долго не начинали говорить. Такого ребенка вели к принимавшей его повитухе, обязательно оплачивая ее услуги пятью су, в противном случае ребенок мог стать болтуном.
Кроме того, тело ребенка стремились улучшить "выравниванием" бугров, складок, растяжением, вытягиванием. Большую роль здесь играло пеленание. В большинстве районов младенцев пеленали туго, иногда всё тельце до самой шеи крепко перевязывали лентами, не допуская свободы движений; такая процедура практиковалась от одного до восьми месяцев. Постепенно пеленание становилось менее тугим и менее полным.
Любарт М. К. Народы Франции // Рождение ребенка в обычаях и обрядах. Страны зарубежной Европы. М.: Наука. 1999. С. 225-226.
Тельце новорожденного воспринимали как нечто незавершенное, не закончившее формироваться. Взрослым полагалось довершить то, что не успела природа к моменту его рождения.
Такому "довершению", "доделыванию" подвергались определенные части тела: череп, нос, уши, язычок, руки и соски на груди у девочек.
Наиболее сложно и трудоемкой была еще галло-романская традиционная процедура деформации черепа, практиковавшаяся до конца XIX века (в Нормандии этот обычай исчез к середине XIX в., в Пуату и Лангедоке сохранялся дольше).
Во Франции доминировали две модели черепа - длинный и круглый. "Длинный" тип имел четыре разновидности: тулузская, сан-годенская, пуатвинская и нормандская. Ремоделяций черепа достигали с помощью перетягивания головки новорожденного лентами из холста, шнурами, кожаными ремнями, носовыми и шейными платками. Такую повязку ребенок носил долгие годы, а женщины иногда и всю жизнь. Практика вытягивания черепа, особенно на юге, была основана на представлении об интеллектуальном, моральном и эстетическом превосходстве долихоцефалов. Позднее стали считать, что массирование головки новорожденного с целью придания ей удлиненной формы предохранит его от менингита.
скрытый текстВ Бретани выражение "faire la tête" (сделать головку) означало придание ей округлости, что достигалось специальным массажем повитухи. Особенно важной была эта процедура для девочек: считалось, что на круглой голове красиво смотрится прическа. В Гаскони круглоголовость достигалась специальными способами укладывания ребенка в колыбели, которая имела плоское изголовье. В нем имелась полость, в которую помещалась головка. Люлька имела кожаные петли, в которых закреплялся платок, фиксировавший положение головы.
Деформация черепа (особенно по "длинному" типу) влекла за собой изменение формы ушей: они становились сплющенными и прижатыми к голове.
Изменение формы черепа влияло также и на кости носа: уплощение лба под стягивающей лентой приводило к выступлению и искривлению костей носа. Нос "формировали" и нажиманием пальцев на еще хрупкие хрящи новорожденного, а кроме того, прищипывали и кончик, чтобы нос был остроконечным.
Девочек с рождения готовили к роли кормящей матери - акушерка слегка оттягивала соски на груди у новорожденной, своим ртом имитируя сосание.
"Отделке" (особенно в районе Пуату) подвергали и руки малышей. Кормилицы и матери несколько раз в день поднимали пальцы ребенка, как будто он держал яблоко. Такая рука у взрослого мужчины называлась "бросающая кеглю".
Девочкам старались сделать ямочки на щеках, что считалось красивым.
Иногда новорожденному подрезали "уздечку" под язычком, чтобы обеспечить ему дар хорошей речи. Повитуха (иногда и матери) делала это ударом ногтя. В некоторых областях, например в Провансе, эту маленькую операцию осуществлял специальный человек, получавший в качестве символического подарка 25 сантимов, причем эту монету обычно просверливали. Чаще мембрану подрезали позднее, тем детям, которые долго не начинали говорить. Такого ребенка вели к принимавшей его повитухе, обязательно оплачивая ее услуги пятью су, в противном случае ребенок мог стать болтуном.
Кроме того, тело ребенка стремились улучшить "выравниванием" бугров, складок, растяжением, вытягиванием. Большую роль здесь играло пеленание. В большинстве районов младенцев пеленали туго, иногда всё тельце до самой шеи крепко перевязывали лентами, не допуская свободы движений; такая процедура практиковалась от одного до восьми месяцев. Постепенно пеленание становилось менее тугим и менее полным.
Любарт М. К. Народы Франции // Рождение ребенка в обычаях и обрядах. Страны зарубежной Европы. М.: Наука. 1999. С. 225-226.